Моего отца, писателя Александра Яшина, всегда удивляла несоразмерность огромной мемориальной доски с барельефным портретом Толстого и небольшим домиком, на котором она прикреплена. Надпись гласит: “В этом доме в 1857 году жил Лев Николаевич Толстой”. Это недалеко от нас, на Пятницкой. Каждый раз, проходя мимо, казалось, что Лев Николаевич должен был, пригнувшись входить в этот дом. На самом деле домик как домик. Просто велик был сам Лев Толстой как писатель. В дневнике у Яшина читаем набросок стихотворения: “20 декабря, 1961 года. Дом на Пятницкой, где жил Толстой. Как он умещался в доме этом – непонятно, даже удивительно. В низком, неприметном, с керосиновым, должно быть, светом. В нём от славы, от величья – ничего решительно. Крыша плоская, чердак разверстый, разве только стены очень толсты. Разве только стены – как у крепости. Молодой, но всё же Лев Толстой. Эпоха”.
Помню как отец, получая письма от своей тёти из города Серова, с Урала всегда радостно читал обратный адрес, считая, что его тёте Але необыкновенно повезло: она жила на улице Льва Толстого. В своём дневнике отец записывает впечатление от рассказов Толстого своей восьмилетней дочери. Ему всё важно: «Наташа о толстовских рассказах для детей:
– Коротко очень, а всё есть. Как хорошо!»
Много о Льве Толстом говорили, говорят и будут говорить и писать. Особенно об отлучении его от церкви. Как только разрешили у нас открыто исповедовать православие, так сразу вспомнили о Толстом. И посыпались в него, недокинутые во время Советской власти камни и камушки. Но недавно я слушала по “Радонежу” рассказ одного священника о протоиерее Николае Гурьянове с острова Залит, как один паломник говорил отцу Николаю о Льве Толстом. Отец Николай в это время очищал медный таз от куриного помёта. Паломник наступал: «Толстой – еретик, отступил от Бога, отлучён от церкви, Толстого не принимали ни св. Феофан затворник, ни св. Иоанн Кронштадский». На все такие слова отец Николай кивал головой, продолжая чистить таз, а в конце сказал: “Да-а, а всё-таки, его “Детство”, “Отрочество”, “Юность” – прекрасные произведения»!
Яшин не мог жить без чтения книг. Толстой был для него не просто писатель, а недосягаемый идеал в писательском деле. Читал он его и в мирное время и в юности, и в годы войны, и в последние годы жизни. И другим советовал читать, учиться как надо писать. Так в одном из писем Николай Рубцов пишет “Читаю самого Льва Толстого. Между прочим, об этом – что читать надо – сказал мне А.Я. Яшин однажды. (...) В самом деле, оказывается, удивительно хорошо и полезно, уединившись в какой-нибудь глухой избе, читать целыми днями прекрасные книжки”. Об этом же он пишет и Александру Яковлевичу 3/XI-64г.: «Пишу я опять из селенья Никольского, где пропадал целое лето. Мне здесь крепко поднадоело, но есть, и правда, большое удовольствие, уединившись в тихой избе, читать прекрасные книжки Льва Толстого – я внял, как видите, Вашему совету и занимаюсь чтением».
Прочитав повесть Виктора Курочкина “На войне как на войне”, Яшин написал ему восторженное письмо, в котором так охарактеризовал главного героя повести: “А обаятельнейший, человечнейший Саня Малешкин имеет лишь одного предшественника Петю Ростова…»
Запись в дневнике “8 апреля 1966 года. Утром на Бобришный Угор без лыж. Насту нет. И не подмерзает. Тихо, хорошо. Слышал крики канюков – “пить, пить”! Прилетели! Сойка кричит. А рябчик не отзывается. Перечитал повесть Ромен Роллана “Пьер и Люс” – влюблённые во время бомбёжек и обстрела Парижа в Первую мировую войну. Насколько же точнее и значительнее пишет Лев Толстой.”
С поведением героев Толстого Яшин сверяет свои представления о “войне и мире”. Вот запись о начале Великой Отечественной войны: “22 июня 1941г. Москва. День нападения Германии на Советский Союз.
Буду записывать себя как можно откровеннее – пригодится после для работы. (...) Надо приготовиться ко всему. Я всё ещё нахожусь под обаянием “Войны и мира” Толстого. Николай и Петя Ростовы и Пьер Безухов – образцы для меня. Я их вижу как живых.
Решил быть на войне, всё видеть, во всём участвовать. Сейчас будет делаться новая история мира, и тут бояться за свою жизнь стыдно. Надо быть впереди, быть везде, чтобы после, если останусь жив, не было стыдно и жалко, что в такое время я что либо упустил...”
Я открыла «Войну и мир», чтобы найти слова Пети Ростова, процитировать их в поддержку записи Яшина и начала читать. И тут случилось чудо! Читаю наугад открытую страницу, примерно ориентируясь в последовательности романа. Читаю, как Николай Ростов с юношеским героическим восторгом ждёт сражения, как ему ничего не страшно… И как через несколько минут всё меняется: его ранили, чуть не взяли в плен и вдруг это чувство боли, брошенности, одиночества, воспоминания дома, где он только что был сильным, весёлым и всеми так любим. Откройте, прочтите это чудо. Это и правда “Сам Лев Толстой”. Так точно, так пронзительно захватывает и твои переживания души, все закоулки её, откровения, восторги, радости и печали. Как хорошо! Открываешь “Семейное счастье” – кто так может описать силу счастья? А “Смерть Ивана Ильича”? Как это всё пережить, оставшись самому жить?
И вот далее о моём отце, и его отношении к творчеству Толстого.
Имя Толстого встречается в дневниках не просто много раз , а на протяжении всей жизни, всех дневников. В 1961-м году Яшин записывает: «Попробуйте передать на бумаге крик чибиса. Кто слыхал – поймёт. Так и с войной». Война стала переживанием, не отходившем от него ни на минуту, воспоминанием, ставшим фоном всей последующей жизни. Голос войны сопровождает его до конца дней. Лето 1960-го года он прожил на Сладком острове в Белозерье, о котором говорит в стихотворении: «Вот и я побывал в раю – Оказалось легко и просто: В Белозерском лесном краю Обнаружился Сладкий остров. (…) Многослойная тишина, Разнотравье и разноцветье… Да была ль на земле война? Где, какое оно – лихолетье?» А цикл рассказов о Сладком острове, самый мирный, семейный, лирический, начинается так: «Никакая литература, никакие очевидцы, даже отец родной, не могли мне дать правильного представления о войне, пока я на ней сам не побывал. Зато побывав и в огне, и в ледяной воде, я совершенно по-новому стал читать Льва Толстого. Он лучше всех передаёт состояние человека на войне».
Записи в дневнике военного времени, когда Яшин находился в Ораниенбауме, под Ленинградом и выпускал моногазету “Залп балтийцев”: “4 декабря 1941г. (...) Ветер. Мороз. Залив во льду. Успенский пошёл на фронт, полушубок на этом великане кажется детским. В амбулатории взял рецепт на витамин “С”... Что-то говорят, будто транспорт бомбили, погиб Мишутин.(...) Начал стихотворение “Землянка”. В сводке сообщается: несколько дней назад после ожесточённых боёв наши войска оставили Тихвин.
Дочитал “Утро помещика” Л. Толстого. Прочитал рассказы: “Набег”. В “Набеге” есть молодой прапорщик. Как я был похож на него! Как велик Толстой в правде своей и как прост – всё самое безыскусственное, лишь пунктуальное следование за истиной человеческих переживаний...”
“5 декабря. (...) Канонада. Скоро залив будет полем боев и, верно, очень жестоких. Плохо всё же писать стихи, когда всё время есть хочется. А, наверное, это ещё только начало тяжестей, которые предстоит нам перенести. Прочитал “Из записок князя Д. Нехлюдова”. “Три смерти”.(...)
“14 декабря 1941 г . Дрова не везут. (...) Мороз, мне сразу стало легче дышать. Прочитал “Холстомера” Л.Толстого.
“15 декабря. Пилил и таскал дрова. Боюсь, что верные (...) толстовские представления о войне, о частях воинских, о людях у меня будут совсем стёрты в памяти газетной работой”.
Весной 1942 года, в Ленинградском госпитале тяжело больной, истощённый, временами доходящий до полной душевной растерянности, Александр Яшин, как писатель, снова обращается к Толстому, как к учителю, воину, пережившему всё. Тем более, что он всегда искал живого писателя-учителя и не нашёл. Робея перед ним, как всегда соблюдая дистанцию и в то же время как к самому близкому и мудрому человеку, непревзойдённой величине для него в литературе:
“1марта 1942г. Жизнь слабых идёт в двойном плане: всё непосредственное, трогательно-обнажённое, интимное, все пороки – тщеславие, завистливость, жадность – тщательно скрываются от других и от самого себя. Сильный человек не боится людей и своих пороков, слабый – приукрашивает самого себя и постепенно перестаёт чувствовать себя, замечать своё ничем не опосредствованное. Для литератора это гибельно, ибо сила литературы в её умении видеть душу человека в её первозданности, сила в прямоте, в честном отношении к себе, к другим, к явлениям жизни.
Великий Толстой! Тебе молюсь. Дай мне силу. Мне не хочется покидать Ленинград до прорыва блокады из-за тщеславия, хотя так же жаль и потерять материал…
Двум сестрам, знакомых ему он давал в своём дневнике определение: “толстовские девушки”.
Снова дневник: «31/V- 1944 г . Прочитал книжку Гудзия «Лев Толстой». Надо написать стихотворение «Толстой»».
В далёком городе Никольске – родине моего отца, расположенном в пятистах километрах на восток от Вологды, наконец-то, после семидесятилетнего перерыва поставили священника – бывшего корреспондента одной из московских газет. И вскоре он на вечере в местной библиотеке начал не просто осуждать, а рьяно ниспровергать имя Александра Яшина, очень чтимого у себя на родине. Думается, что помимо всего, это было настроение начавшейся так называемой перестройки, когда, начав возрождать запрещённое и отнятое у народа советской властью на долгие годы, многие начали низвергать всё, что попадалось под руку хорошего. Священник привёл слова из дневниковых записей отца, стараясь его уличить: «Великий Толстой! Тебе молюсь. Дай мне силу» и ещё «Кто же и бог, как не Лев Толстой!» Можно и его понять, обожествлять, делать кумиром не просто кого-нибудь, а отлучённого от церкви самого Льва Толстого! Люди воспитанные, смирные как всегда сидели молча. Я пробовала объяснить, что это символически, условно, образно сказано, как о великом авторитете в художественной литературе, что он не знает о том, что Яшин исповедался и причастился перед смертью, что… Потом, разобравшись, этот протоиерей, отец Сергий, к сожалению, покойный уже, писал об отце добрые слова в местной газете, а когда шёл со своей паствой крестным ходом с чудотворной иконой Божьей Матери Дуниловской из Никольска в Дунилово, то все участники проходили лишние пятнадцать километров на Бобришный Угор к Яшину, чтобы отслужить панихиду, так же как и в дни памяти поэта. А панихида – то же общение. И крест на его могиле был обновлён стараниями отца Сергия. Сейчас эту традицию продолжает уже другой священник.
Яшин искал живого, живущего учителя в литературе и не нашёл: «1 января 1947 года Вечером со Златой впервые пошли к Пришвину М.М. Встретила жена его Валерия Дмитриевна. У них никакого праздника. Сам немного прихварывает, лежит на диване, в халате.
Мне хотелось узнать бог ли, кому я поклоняюсь. Просидели часа четыре, не меньше» …
Теперь, когда выпускается огромное количество религиозных книг, есть много брошюрок на тему: кому и в каких случаях надо молиться, то есть как бы специалисту по определённой теме. Например, о пропаже кого-то, чего-то, о даровании детей, о ниспослании дождя, урожая... Вот и тут один писатель обращается к другому как к профессионалу, сугубо знающему душу человека и своё дело.
Сам Толстой в “Воспоминаниях детства” пишет о своей матери: “Ей необходимо было любить не себя, и одна любовь сменялась другой. Таков был духовный облик моей матери в моём представлении. Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевшими меня искушениями, я молился её душе, прося её помочь мне, и молитва эта всегда помогала мне”. Да и церковь не запрещает нам обращаться к ушедшим родным нашим, прося их о помощи. Большей частью они не святые люди, но помощь-то мы получаем, связь существует. Вероятно, с этой позиции и надо понимать обращение А. Яшина: “Великий Толстой! Тебе молюсь”.
Не один раз Яшин бывал в Ясной Поляне и по пути заезжал, и специально ездил туда. Ходил по всем толстовским тропинкам, старался понять, как из Ясной Поляны Толстой увидел всю Россию. Возил и нас, детей, к Толстому. Вот запись 20/VII-61, когда мы всей семьёй путешествовали на юг с папиным двоюродным братом: «Выехали из Москвы (с дачи) на Кавказ на двух машинах… (…); 15/VIII-61г. Снова были у Толстого в Ясной Поляне. Круг завершился, и часам к 5 на даче в Переделкино».
И вот ещё краткая рабочая запись: 27/VI-59г. 7ч. утра 52453 (показание спидометра-Н.Я.) Из Переделкино через Москву в «Ясную Поляну». (полный бак). 11.10 в Ясной 52674 – от дачи Переделкино – 221км. 19.45ч. Москва, Котельническая наб. 20ч. – Дача – 52900 – обратно 226. (заезды). Расшифровка такова. Отец обещал свозить в Ясную Поляну мою бабушку, Екатерину Георгиевну Ростковскую и её сестру, специально для этого приехавшую из Ленинграда. Взяли и меня с собой, как раз было время школьных каникул. Обратно бабушек завезли в высотный дом на Котельнической, где и жила мамина мама. Это было не просто выполнение обещания, а подарок.
В 1965 году Яшин пишет очерк о поездке на родину Есенина «Сны сбываются», в котором говорит о том, что « с первых лет жизни человека природа участвует в формировании его характера, всего строя его души, способствует выявлению его врождённых дарований и склонностей». И затем вспоминает родину Ломоносова – Холмогоры, «пушкинское Михайловское», «волжскую ширь, которая дала миру много великих русских талантов» и, среди всех писателей-прозаиков, вспоминает Толстого, его родину: «А эпические былинные дубровы и березняки Ясной Поляны, без которых немыслим Лев Толстой!..» Дальше он обобщает: «Посещение родины любимого поэта в какой-то степени заменяет нам личное знакомство с ним. Вы приобщаетесь к истокам его творчества, начинаете больше понимать и чувствовать его поэзию». Он пишет о родине поэтов, потому что очерк о поэте, но, конечно, это в равной мере относится и ко всем писателям, тем более, что и тут не забывает именно о Льве Николаевиче Толстом.
В дневниках Яшина встречается много выписанных строк из произведений Толстого. Точность высказанной мысли, важность её, заставляют Яшина некоторые цитаты из них брать эпиграфами к своим рассказам и повестям, хотя действие происходит в совершенно другую эпоху при совершенно ином социальном строе и укладе жизни.
Вот эпиграф к повести “Стечение обстоятельств”, в которой рассказывается, как одного секретаря райкома переводят из степей Алтая в высокогорный район на смену другого секретаря и как оба эти человека раньше бывшие друзьями из-за “стечения обстоятельств” вынуждены изменить своим характерам, принципам, стать в оппозицию друг к другу: “Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера, со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто. Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой-то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего уничтожал его”. Этот эпиграф определяет смысловую основу повести Яшина.
А вот запись о незавершённом автобиографическом рассказе “Лауреат”: “8 сентября 1963 г . Рассказ “Лауреат”. Это давно продуманное: о моей поездке в Блудново на “Победе”. Сейчас и название есть. Эпиграф из Л. Толстого: “Так вот какие бывают дела и отчего переменяется и направляется жизнь человека”. “После бала”
И снова размышления об этом рассказе, о тщеславии, о правде и лжи в жизни, в искусстве, о подлинном служении в литературе. И снова обращение к нему, к “самому Льву”, ироничное к себе: “7 января 1965 г . А как писалась вещь? Ходили пешком по родной земле – поэма в рюкзаке, но добавлял в неё на остановках совсем не то, что видел, в Тарноге, например. Жизнь как бы текла мимо меня, хотя считалось, что я собираю материал для новой книги.
Видел же я, как гибло древнее русское искусство (икона-лопата), кружевные промыслы, как сельэлектро разоряло колхозы, строя гидростанции, которые тут же разваливались... Но вот останавливались в доме колхозника, и я переключался: садился за стол и писал выдуманное – “Я на Кокшеньге реке жил, как в сказочном мирке...” И вдруг, впервые в жизни, задал себе вопрос: что есть искусство? – Ну прямо Лев Толстой да и только...”
В эти годы в нашей семье подрастали дети, у которых по определению отца, начался переходный возраст. Этот переходный возраст затронул и многих взрослых людей в связи с переходным периодом страны. В дневнике появляется такая запись: “Прочитать “Исповедь” Руссо, “Исповедь” Л. Толстого...” Но, когда я купила в букинистическом магазине трёхтомник Руссо, отец похвалил меня за любознательность, сказав, что “Исповедь” Руссо – это совсем не то, что он ожидал. Видимо, он ожидал обнажённости души, её жизни, вопросов духовных, а там на первом месте другое… Но жажда исповеди всё время беспокоила Яшина и вылилась она в его поэзии. Одно из стихотворений поэта так и называется “Перед исповедью”: “Хочется исповедаться, Выговориться до дна...” Другое – “Исповедь”. Тема переходного возраста, неудовлетворённости в понимании жизненно-важных вопросов волнующе передана в стихотворении “Переходные вопросы”, в котором Яшин ясно говорит, что вопросы духовные он будет решать вне опыта Льва Толстого. Он так и спрашивает в стихотворении “Переходные вопросы”: “А в чём моя вера? Опора? Основа? Кого для примера брать? Снова Толстого?” И этот вопрос уже сам по себе есть отрицательный ответ на него же. Яшин и сам понимал, что не за ним пойдёт он в вопросах веры. Дальше строфа: «С ружьём зачехлённым Без дела до осени Томлюсь, Окружённый Пустыми вопросами»
“С ружьём зачехлённым, без дела до осени...” Почему с зачехлённым ружьём? Это образ того, что у нас не было свободы слова. Цензура. До осени, как правило, охота запрещена и он не может использовать своего ружья, возможности такой нет. И писать он открыто о правде не мог.
За три месяца до кончины Яшин, находясь в больнице, расстроен тем, что его условие не снимать преамбулу в его рецензии для “Литгазеты” не исполнили: “сколько месяцев тянули, а я всё-таки должен уступать и сокращать снова”. Ещё в 1958 году он скорбел и утешал себя тем, что существовавшая в советское время цензура не позволила бы даже Толстому сказать правду: «Подлинного Служения литературы народу сейчас не вынесли бы. Настоящий писатель, вроде всё обнажающего Льва Толстого, был бы бедствием…». И снова о своём творчестве, своей работе, упущенных возможностях, горечь покаяния о несвершённых делах: “ Жалкую жизнь всё-таки я прожил. А ведь мог... Мог!.. Вот что значит отсутствие дисциплины. Первая же настоящая выволочка – и я вышел из строя. А ведь можно было принять за успех, может быть, это и был первый мой настоящий успех.
Молился на Льва Толстого и только, пожалуй, на него одного всю жизнь, а писал о Кольцове, о Некрасове. Позвонили – и написал. Кто же мог мне позвонить о Толстом, кто доверил бы мне писать об этом великане? Да и сам я не решился бы, не достоин.
Кто же и бог, если не Лев Толстой!”
Конечно, это опять как бы сравнение, метафора, образ недосягаемой величины в художественном литературном мастерстве. Он с самого начала своей литературной жизни искал авторитет среди живых писателей, но как бы их не любил – не нашёл: «1 января 1947 года Вечером со Златой впервые пошли к Пришвину М.М. Встретила жена его Валерия Дмитриевна. У них никакого праздника. [1] Сам немного прихварывает, лежит на диване, в халате.
Мне хотелось узнать бог ли, кому я поклоняюсь. Просидели часа четыре, не меньше. (…)»
И вот запись о той требовательности, какую он проявлял к своему творчеству, сверяясь с письмом Толстого: “22 июня 1961 г . Описать машину любовно, как лошадь у Вронского.” О чём бы ни шла речь в различные эпохи: лошадь, машина, самолёт, ракета... а писатель, взявшийся за перо, должен прежде всего с любовью относиться к тому о чём и как он пишет.
Для Александра Яшина Лев Толстой был не только непревзойдённым мастером слова, но и нравственным критерием, камертоном совести, правды в искусстве:
“Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами своей души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен – правда”. Эти знаменитые слова Толстого были для Александра Яшина литературной заповедью, он невидимо ставил их эпиграфом перед всем своим творчеством. И если он порой заблуждался, то это случалось от непонимания действительности в тот момент, от своей искренности, “в неведении”. Поэтому и в его дневниках много собственных рассуждений на эту тему: “Нет правды и полуправды, правды большой и правды маленькой. Всё складывается из маленьких правд. Неправда – тоже правда, раз она существует?..”
Идут записи в дневниках последних лет вперемежку: о личной жизни, семейной, общественной, о стройке домика, о мужиках, о секретарях райкома, о природе, и вдруг, как отрешение, цитата читаемой в этот момент книги: “И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызвал в нём лучшие стороны его души и любовался ими.” (“Война и мир”, том4, часть4). Так было и у меня с З.К. [2] ”
25 мая 1967 год. Яшин на родине, гостит у сводной сестры Марии Антипьевны. И тут он сверяет впечатления от чтения Толстого со своими переживаниями. Вот что он пишет. “Ветер. Жарко... Собирается гроза. Она ударила в 14 часов – громы и молнии. В 15 часов – ливень. (...)
Читаю Л. Толстого, перечитываю. “Повести и рассказы” в двух томах. В первом томе здесь в Вырыпаеве прочитал “Казаков”. Сегодня – “Разжалованный”. А я не разжалованный ли? Снова выслужиться уже не могу, не умею, не хочу. Да и побаиваются меня...»
А вот 9 сентября того же предпоследнего года жизни. Он только что прилетел на родину: “До Никольска – 1 час 20 минут. Самолёт ЛИ-2. Встретил секретарь РК по идеологии Плотников Андрей Фёдорович. Шофёр Анатолий. Привезли прямо в Блудново.
Дела в районе идут хорошо: уборку зерновых закончили к 15 сентября. Лён на стлищах. С сенокосом не управились, быстро поспела рожь.
Съездили на Бобришный Угор. [3] Обкрадено всё. Порван портрет Льва Толстого. Нет инструментов, удочек, лопаты... Много грибов. Испугался обстановки дома, условий жизни”. Первое, что заметил: порван портрет Льва Толстого, остальное “мелочи”. Портрет Льва Толстого, которому ещё в 1963 году, гуляя вокруг Бобришного Угора “Нашли клюшку и булаву или палицу для Льва Толстого – поставили ему под портретом: у нас Репинский и Нестеровский портреты”. Не палку, а именно “палицу”, «булаву» Толстому как русскому писателю-богатырю, исполину.
В рассказе-воспоминании «Подарки Пришвина» Яшин сравнивает: «На Михаиле Михайловиче просторный полотняный костюм (…) Пришвину полотняный костюм шёл как шла длинная вельветовая рубаха к облику Льва Толстого.
Палка у Михаила Михайловича – складной стульчик. Воткнёт он палку в землю, ручка раскроется, и он сидит на этой ручке, как на стуле. Отдыхает. Кажется, точно такая же палка была и у старого Льва Николаевича. И к тому же оба они были такие русские…»
Помню, когда я прочитала “Семейное счастье” Толстого, то повторила вслед за отцом: как же велик Толстой! Удивительно он описывает “Смерть Ивана Ильича”, но счастье!.. Сам текст, полотно его! Как он изнутри видит каждого человека, все его состояния. Как, описывая все настроения одного, частного человека, в его особой, только ему выпавшей ситуации, писатель так обобщает всё происходящее с героем произведения, словно учитывает подобные состояния и других людей и твоё, читательское, хотя ты живёшь через сто лет после происходящего в романе и поставлен совсем в другие условия и обстановку. Переживания сливают тебя с героем, героиней. Ты становишься ими, не переставая быть самим собой. И, созданные Толстым образы представляются живыми, жившими когда-то лицами, нашим нравственным опытом, исторической и душевной памятью нашего Отечества. Помню как Василий Иванович Белов, когда мы гостили у него в его деревне, таинственно признался мне, что он может описать о чём думает корова. Это, конечно, сложно, и не всем дано чувствовать о чем думает животное, но переживания человека не всем под силу описать... А у Толстого дано описание прогулки по саду главного героя Сергея Михайловича, его невесты с её гувернанткой, передано состояние счастья. Прочтите, вспомните:
«Весь этот мир, это небо, этот сад, этот воздух были не те, которые я знала.
Когда я смотрела вперёд по аллее, по которой мы шли, мне всё казалось, что туда дальше нельзя было идти, что там кончился мир возможного, что всё это навсегда должно быть заковано в своей красоте. Но мы подвигались, и волшебная стена красоты раздвигалась, впускала нас, и там тоже, казалось, был наш знакомый сад, деревья, дорожки, сухие листья. И мы точно ходили по дорожкам, наступали на круги света и тени, и точно сухой лист шуршал под ногою, и свежая ветка задевала меня по лицу. И это точно был он, который, ровно и тихо ступая подле меня, бережно нёс мою руку, и это точно была Катя, которая поскрипывая, шла рядом с нами. И, должно быть, это был месяц на небе, который светил на нас сквозь неподвижные ветви...
Но с каждым шагом сзади нас и спереди замыкалась волшебная стена, и я переставала верить в то, что можно ещё идти дальше, переставала верить во всё, что было. (...)”
Очень страдал отец, когда Толстого коверкали в постановках театра и кино. Экранизация американского фильма “Война и мир” Яшину не понравилась, он говорил, что там нет ощущения русского быта, характеров. Запись в дневнике: «6/VII-59г. Сходили на итальяно-американский фильм по Л.Н. Толстому «Война и мир» (1-я серия). Без русской души, сухо, без лиричности». Правда, Наташа Ростова, роль которой исполняла Одри Хепберн, пленила его. Но после просмотра одной или двух серий советской киноэпопеи “Войны и мира” он по-настоящему страдал, чуть ли не заболел и стал доброжелательнее относиться к американскому фильму. А уже за несколько дней перед тем, как лечь в больницу, из которой он больше не вернулся, Александр Яковлевич ходил вместе с женой в кино: тогда только что вышла новая экранизация “Анны Карениной”. И в записной книжке всего одна строчка: “Вчера со Златой смотрели “Анну Каренину”. Жуть.” Что бы он сказал о сегодняшних театральных еретических трактовках классики?..
Переживал отец, как личное несчастье, когда сталкивался с примитивным преподаванием русской литературы в школах. Он сам когда-то работал учителем и живо интересовался как у нас, его детей, ведутся уроки. Училась я в 60-е гг. экспериментальной школе с гуманитарным уклоном. Тогда тоже реформы проводили. Литературу по расширенной программе у нас вела педагог Кира Захаровна, которая по занятиям с нами, писала диссертацию. Готовилась она очень обстоятельно. Уроки шли строго по плану. Мы старались успеть прочитать произведение писателя, до начала изучения его, чтобы герои остались для нас живыми, и непосредственное восприятие не заслонилось бы мертвым. По моим рассказам об этих уроках литературы отец написал сцену в пьесе “Переходный возраст”, где школьники, готовясь к экзаменам, шаржируют урок литературы, пародируя свою учительницу, её «научный» метод преподавания, “прорабатывая” героев “Войны и мира”, “раскрывая их смысловые единицы”. Вот эта сценка. Действующие лица: Марина в роли преподавателя литературы Киры Захаровны; ученики десятого класса.
“Марина голосом преподавателя литературы. – Давайте повторим Толстого. Вы готовы, ребятки? Мы уже говорили на прошлом уроке, что герои Толстого не оставляют нас в покое и в наши дни, как будто ешё не высохли его чернила. Раскроем психологическую сторону образа Пети Ростова. Отвечай ты, детка (указывает на Лию, Лия поднимается). Петя хочет на войну – какой вывод из этого мы можем сделать?
Лия. – Петя – патриот.
Марина. – Очень правильно: Петя – патриот. Значит, патриотизм – неотъемлемая черта Ростовых. Садись, детка! Мелкопоместные Ростовы воспринимают жизнь сердцем и душой. А что доминирует в семье Болконских? Ответь вот ты, детка (указывает на Катю).
Катя. (встаёт) – Разум и чопорность.
Марина. – Очень хорошо. Если Илья Андреевич это своего рода социальный корень нерентабельности хозяйства, то в трудолюбивом графе Болконском мы видим совершенно противоположное явление. Но что вы подметили общего в этих семьях, изображенных Львом Толстым?
Катя. – Патриотизм.
Марина. – Ты садись, детка. Пусть отвечает теперь вот этот юноша (указывает на Димку).
Димка. (На полном серьёзе) – Патриотизм!
Марина. – Тоже очень правильно!
Димка. (смеётся). – А как же? Я вас всю жизнь не забуду, Кира Захаровна.
Марина. – Значит, Вадиму и Кате бросился в глаза патриотизм Ростовых и Болконских. Привлечём цитату!”
Лида. – Давайте без цитат. А то после читать не захочется.
Марина. – Очень хорошо, давайте без цитат. Мы на этом сэкономим время.
Лия. (восхищённо) – Вот артистка!
Марина. – Что ещё общего подметили вы в рассматриваемых семьях?
Димка. – Они жалеют народ.
Марина. – Отлично. А еще?
Катя. – Отрицательное отношение к фальши светского общества.
Марина. – Этого вполне достаточно! Всё! Теперь давайте разберём галерею женских образов в русской литературе прошлого столетия.
Лия. – Элен беспринципная.
Лида. – И морально разложившаяся.
Марина. – Вот хорошо, детка, что и ты, наконец, заговорила. Нельзя замыкаться в личных переживаниях. Заметила ли ты, Лида, что Наташа Ростова противопоставляется Вере Павловне Чернышевского, а последняя по времени является современницей Лариных?
Лида. – Заметила.
Марина. – Очень верное наблюдение. А что сочетается в Наташе Ростовой? Нет, ты садись! (Кате). Ты, девочка, можешь ответить ещё раз. Активнее, активнее, ребятки!
Катя. Глубина Татьяны и живость Ольги.
Марина. – Таким образом, в свободной непринуждённой беседе мы с вами раскрыли смысловую единицу психологии главных героев “Войны и мира”, благодаря которым Л.Н. Толстой снискал себе ореол славы. Мы не успели коснуться ещё Пьера Безухова. О нём записать задание на дом: прочитать всё о Пьере Безухове по страницам – перечисляю страницы. И ещё одно задание: на следующем уроке вы должны будете пересказать наизусть описание дуба в “Войне и мире”, близко к тексту.
Не единожды в своих произведениях Яшин сравнивает переживания своих героев ХХ века с переживаниями героев ХIХ века Толстого. В рассказе «Первое путешествие Маринки», написанном в 1961-м году, через героев «Войны и мира» воспринимается мир романтической девушки, плывущей на пароходе по Волге и чуть не пострадавшей от своей восторженности и доверчивости. С самого начала автор знакомит читателя со своей героиней, наделяя её своей любовью к толстовской Наташе Ростовой: «Щестнадцатилетняя девочка стояла на верхней палубе у самых перил, все видела, всему по-детски Радовалась.
«Я сейчас, наверно, очень похожа на Наташу Ростову, – думала она о себе. Недавно прочитав впервые в жизни « Войну и мир», она не знала более обаятельного героя, чем Наташа. – Красивая музыка и этот удивительно праздничный день вливаются в мою душу волнами, значит, у меня настоящая поэтическая душа – большая, благородная и восторженная. Как хорошо, что я похожа на Наташу Ростову!» Словами: «…прочитав впервые в жизни «Войну и мир», Яшин подчеркивает, что роман этот надо читать не однажды, перечитывать. Ошибки его героини из-за юношеской очарованности предупреждаются автором ошибкой Наташи Ростовой, принявшей мимолётный роман с Анатолем Курагиным за подлинное чувство. Как интересно, благодаря Толстому, Яшин передаёт это нетерпеливое состояние юной неопытной души, жаждущей видеть вокруг себя рыцарей и за неимением таковых, старающейся облагородить низменных, непорядочных малоинтересных людей: «Марина начинала воображать, что перед нею какие-то герои из «Войны и мира» и сама она тоже героиня, и стала подгонять живых, сидящих перед нею людей под литературных героев, понравившихся ей на всю жизнь. Разве уж так не похожи одни на других, разве нельзя их подрисовать – кое-что добавить одним, кое-что перечеркнуть у других, кое на что закрыть глаза… А фон – волны воды и света, легкое прозрачное небо, и радостная свойская земля, и удачливый с утра день, и музыка, и каникулы – можно, наконец-то, не думать об уроках!
«Ну я – это, конечно, Наташа Ростова, – думает Марина. – А это, конечно, моя мама. Она нисколько не хуже никакой графини. И графине Ростовой она ни в чем, конечно, не уступит, она даже моложе её на много-много лет и, по-моему, красивее. Мама ей двадцать пять очков вперёд даст. А что графиня была добрая, так трудно ли графине быть доброй? Попробовала бы она на мамином месте раздавать направо и налево свою доброту. Что бы ей тогда на пропитание осталось. Мама работает с утра до вечера, да дедушка работает и пенсию получает, да двое дядей работают, и всё равно… а, да что тут говорить! Моя мама в тысячу раз добрее графини Ростовой. Хотя я, конечно, не против графини. И насчет правдивости и честности моя мама не уступит никакой графине. И благородства этого аристократического в ней хоть отбавляй! А если бы этих графинь на наше место…
Теперь вот этот Виталий Борисович в черном костюме, артист с бабочкой, – кто он? Князь Болконский или кто? Князь? – хм?.. Как звучит – князь… – Представив себе Виталия Борисовича князем, Марина чуть не расхохоталась вслух. – А этот длинноногий Виктор Захарович, которого она при первой встрече видела в шляпе из рисовой соломки, представитель разговорного литературного жанра, вскакивающий с места при появлении женщин, – этот, конечно, из высшего света. Кто же он? На какой новой общественной лестнице он стоит? Князь он или граф? Простой служащий? А с кем можно сравнить интеллигентного Вениамина Александровича с его аккуратной модной бородкой – с каким деятелем, с каким полководцем? А кто из них Пьер, кто Анатоль Курагин? Ведь наверно же есть среди них и Анатоль Курагин?..».
Конечно, это своё отношение к героям «Войны и мира» отдаёт Яшин героине своего рассказа. И, конечно, это он подгонял живых людей «…под тех литературных героев, понравившихся ей на всю жизнь.» Читай: понравившихся ему на всю жизнь. Этому подтверждение и последнее письмо Яшина В.И. Белову уже из больницы: «И ещё одно (пока по секрету!): не забудь про место под берёзой, которое я тебе показывал на Бобришном Угоре. (…) Просто лучше сказать об этом заранее, что я и делаю, а так я совершенно спокоен. Вспомни, как умирали толстовские мужики, дай Бог всякому такое самообладание. Кстати, когда я ставил избу на Бобришном Угоре, я уже имел это в виду, с самого начала: только туда!» Вот какова сила, созданного Толстым обобщённого образа русского человека всех сословий и рангов.
У отца было несколько книг, посвящённых жизни и творчеству Л. Толстого. Две особенно ветхие, пожелтевшие из-за плохой бумаги. Одна – В.Г. Черткова “Уход Толстого” – издательство “Голос Толстого”, 1922 г . Наверху надпись: “Комитет имени Л.Н. Толстого по оказанию помощи голодающим.” и вторая книга “Толстой” – памятники творчества и жизни, выпуск 4, редакция Срезневского, “Кооперативное т-во изучения и распространения творений Л.Н. Толстого. Москва,1923 г.» Теперь, прочитав и работу священника Георгия Ореханова, я поняла простую истину: кто придёт в дом, так и будет, влияние пришедшего и будет несомненно…
Много строк подчеркнуто Яшиным. В конце стоят даты прочтения книг: 12, 21/VI-44г. и вторая – 18/VII-55г.
Особенно часто подчёркивания встречаются в воспоминаниях Александры Львовны Толстой и Черткова – всё, что касается последних дней и минут жизни Толстого, строчки его дневников. Вот некоторые фрагменты, подчёркнутые Яшиным: “Если бы у человека не было страданий, плохо бы ему было. (...) Я понимаю, что человеку может сделаться грустно и страшно, когда долго его не посещают страдания. Нет движения, роста жизни. …приходится жить тем, чем я считаю, что может и должен жить человек: только сознанием исполнения воли Пославшего. И вот, я вижу, что я еще далеко не готов для этого и только, только учусь. И жизнь учит меня. И я должен радоваться и радуюсь.”; “Если бы только помнить о своём посланничестве, о том, что через тебя должно проявляться (светить) Божество!”
И нам настоятель храма, в который я хожу, отец Валентин всё время напоминает, что мы должны жить так, чтобы через нас, наши дела, святилось имя Божие.
Далее подчеркивания: “Читал Иоанна послание. Удивительно.”; “Да, одно утешенье, одно спасенье: жить в вечности, а не во времени.”; “А душевный хлороформ есть и давно известен, всё тот же – любовь”; “Крест, посланный нам, это то, над чем нам надо работать. Вся жизнь наша работа – эта работа”. В этой книге “Уход Толстого” много и других подчёркиваний. Все они сделаны Яшиным в 1944 г .
В другой книге подчёркивания, в основном, относятся к воспоминаниям А. Толстой “Об уходе и смерти Л.Н. Толстого” – всё о последних днях его жизни. Как и мы, когда уходит близкий нам человек, всё припоминаем именно поминутно, пословно последние часы его жизни. Подчёркнуто: “Истина... Я люблю много... Как они”. Это были его последние слова”. Может за эту любовь ему и простится многое. Сказано же: а кто много возлюбил – тому много прощается.
Только познакомившись с этими и другими книгами, понимаешь, какая драма был этот уход и для Толстого и для семьи – как трудно всё это было пережить. А кажется что особенного? Ушёл из дома, уехал человек. Какая душевная драма разыгралась!.. Но, ведь, направился он не куда-нибудь, а в Оптину, а сказано, что «Господь и намерение целует».
Тема “Ухода Льва Толстого” особенно волнует Яшина и несколько раз встречается в его дневниках, особенно в последние годы жизни. И он в своей жизни совершил уход, который сам назвал возвращением. Это явилось естественным исходом его переживаний, исканий, своей мудрости, своего прозрения. Ещё в 1959 году он записывает: “Человек, привыкший в течение многих лет искать радости на стороне, вдруг сознательно не от бессилия, не от немощи возраста, отказывается от этих утех и возвращается навсегда и безвозвратно к своей первой любви, к своей жене, к своей семье.
Уход Льва Толстого – подвиг, конечно. Но подвиг и возвращение. Это – очищение и путь к наибольшей сосредоточенности в творческом труде своём”.
Это, видимо, начало “ухода” Яшина, или вернее его возвращения. Первая мысль – намёк на то, что потом обрело реальность: строительство дома на своей родине, в лесу, на Бобришном Угоре. В стороне от мира, от людей, от суеты мирской. Определение образа жизни. И конец – похороны его там, в указанном им месте, высоко над обрывом реки, у самого дома.
Дневник 1962 года:
“12 мая. С утра шёл снег крупный, и таял. С Александром Васильевичем Горчаковым сходил на Бобришный Угор. Загорелся идеей поставить там домик для работы (...) Весь день брежу стройкой. (...)Из одностволки липовского мужика Василия Васильевича убил я бекасика, но взять его с воды не мог: караулил на заторе внизу, а он почему-то не появился. Читаю “Войну и мир” и ничего не пишу».
«22 мая. Дочитал первые два тома “Войны и мира”. Концовка – разрыв Наташи с Андреем Болконским. Яснее, кажется, стали для меня свои собственные переживания, своя неустроенность в жизни. Прежде всего – это реакция; затянувшаяся, мучительная, на свою старую слепоту и увлечённость. Уход от жизни, но не полный, не равнодушный, а ожесточённый, и злая ясность ума во взгляде на текущие политические события...
Опять был на рыбалке, Уже надоело. Наловил много.
Николин день. Праздника нет, но девки принарядились. Цветут черёмухи. Запах всюду одуревающий. А прошёл к колхозной свиноферме и едва выдержал: вонь страшная”.
“25 мая 1962 г . Еду в Пермас к председателю Берсенёву на охоту и чтобы договориться о строительстве избы.
“– Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла...” – это говорит князь Андрей Пьеру Безухову перед Бородинским сражением... Вот почему и я тяжело живу теперь”.
А вот записи 1967 года. Жить отцу оставалось десять месяцев: “10 сентября. Первый день спал в старой избушке с матерью. Иду на Бобришный Угор. Опять думаю стихами. Копают картошку – не до груздей.
Поэма ухода. Ухожу от друзей, от города, от девчонок и разведённых жён – в звуки леса, лугов, как Лев Толстой от своей семьи. От тщеславия, от борьбы за власть, за закрытый распред...” Конечно – “закрытый распред” – это образ благополучия. Сам же он никакого доступа к этим распредам не имел.
С возрастом усложнялось отношение Яшина к Толстому, становилось глубже. У него “уход” стал возвращением и вопросы духовной жизни он не доверяет ему, отвечая на статью Толстого “В чём моя вера” вопросом-несогласием: «А в чём моя вера?»
В небольшой книжке, путеводителю по музею атеизма и религии, располагавшегося раньше в Казанском соборе г. Ленинграда, я увидела страшную картинку “Лев Толстой в аду”. Фрагмент стенной росписи из церкви села Тазова Курской губернии 1883г. Изображено адское пламя, из которого как всплески, руки горящих там людей. Справа сатана с рожками по пояс в огне. Рукой он прижал к себе Льва Толстого, а рядом около их огненного ложа стоит группа сочувствующих писателю людей, стоящих вне огня. Тут и молящийся пресвитер и цари, и светские во фраке, и монахи, монахини… Ведь сестра Толстого, Мария Николаевна была монахиней. Все они обращены к Льву Толстому, как бы говоря: «Говорили же тебе!..» Конечно то, что он ушёл от церкви... Но, может не смог до конца понести свой крест такой сложной душевной устроенности, такого неимоверно большого дара, – таланта и ангел отпал... Но, может на время. Ведь и священники говорят, что произведения Льва Толстого в большинстве своём христианские по сути. И что своими сочинениями лучшие писатели строят души человеческие… А в его произведениях, удивительно! – учтена и твоя жизнь, человека, живущего через сто лет. И герои его романов, рассказов живут с нами как живые, мы часто сверяем своё состояние, поступки с их состоянием, поступками, как это делал Александр Яшин.
У Яшина на письменном столе стоял небольшой, в рамочке, портрет Льва Толстого, сидящего в кресле, а под стеклом на этом столе лежала цветная открытка – репродукция с картины Яна Стыки. Портрет Толстого работы этого художника я видела в Литературном музее Ясной Поляны. А на этой картине изображены двое: Христос и Толстой. Толстой в своей толстовке, в сапогах, усталый, согбенный, еле добрёл до Христа. На лице его мука переживаний, душевной смуты, во всём облике тяжесть груза страданий. Он уже добрёл, дошёл до Спасителя, опёрся на него, а Христос, положив ему свои руки на плечи, наклонился, подавшись вперёд. На голове терновый венец и Он, Иисус Христос, целует с любовью и прощением припавшего к нему Льва, беря тяжесть его страданий на Себя. Он как Отец вышел встретить своего блудного сына, вернувшегося к нему. Встреча происходит не на земле, потому что ноги их окутаны облаком. И всё это на фоне нежно-голубого неба. Удивительно искренняя картина, с глубоким пониманием происходящего, с любовью, передающая состояние и Отца и сына.
Вот как рисует это изображение Яшин в рассказе «Открывать здесь!», описывая тягостное состояние главного героя-журналиста, у которого бывают времена, когда ему не работается, не пишется! «Под толстым стеклом на зеленом сукне видна милая и понятная его сердцу открытка – репродукция с картины Яна Стыки: вконец измученный могучий русский старец в длинной белой рубахе, в простых сапогах припадает к плечу Христа: «Помоги!..» Так же, думается, сам писатель обращался вместо Толстого ко Христу: «Помоги!» Рядом с этой открыткой лежал небольшой листок мелованной бумаги, на котором ручкой были написаны слова: «Молитва утренняя. Господи, помоги мне написать ещё одно стихотворение!»
Сказано, что иное дело суд человеческий, а иное – Божеский. И что милость выше суда. Кто знает дальнейшую участь великого писателя?..
Отец во время прогулок наших рассказывал мне, как Лев Толстой так привык держать в руке перо, так много писать, работать, что и при смерти сложил вместе три пальца правой руки, словно держал в них ручку. Папа показал как: средний, указательный и большой. Уже после его смерти, когда стала постепенно воцерковляться, я вспомнила этот рассказ. И вдруг ясно стало, поняла: конечно, так держат ручку, Толстой привык всё время сидеть за столом, Работать. Но, может быть, это было крестное знамение?!. И кто знает, может это и было его покаяние, которое невидимо никому было принято Христом?!. Ведь он звал старца, но к нему не пустили отца Варсонофия. Если разбойник покаялся в последний момент, то может и здесь что-то произошло... А Господь и намерение целует. Тайна.
А бывает, что автор чуть ли не праведник, а сочинения его не на пользу людям, убивают бездарностью, нелюбовью и нарастает наказание литератору уже там, за пределами земной жизни из века в век. Такой, может и описан в басне Крылова «Сочинитель и разбойник»? А здесь, сколько бы ни прошло времени, счастье красоты и правды художественных творений Толстого не преходяще. И проходившая в этом году в центре Москвы позорная, так называемая выставка, «Биенале», показала не Льва Толстого, а благодаря ему всю низость, пустоту, озлобленность и нарушение психики явно бесовского происхождения авторов и устроителей выставки, ни от чего не отлучённых. Значит Толстой своими произведениями стольким поколениям несёт такой свет, что никакая тьма, которую он так раздражает, не может справиться с ним. И читают и любят именно художественные произведения Льва Толстого. Всё-таки, может быть, зачтётся…
После смерти Толстого, кроме резких, были и иные, щадящие отзывы в печати лиц духовной жизни. Вот что писал в «Русском Паломнике» замечательный церковный писатель, новомученик Евгений Поселянин: «Теперь в этом Шамордине страждет одна женская глубокая душа. Она любила брата, инокиня Мария, в миру Мария Николаевна Толстая. Она знала, как сильны были его религиозные чувства. И как отрицать их, когда в его произведениях написано столько вдохновенных страниц из церковноправославной жизни русскаго сердца.? Я сам слышал от нея, как графа Толстаго и в годы его отрицания влекло к Церкви, как его можно было видеть потихоньку зашедшим к богослужению в московских церквах и простаивавшим службу, притаившись, до конца. И как противоречит этому богоборству это примирительное паломничество в Оптину! Но насилие над его душой окружающих не дало ему вернуться в Церковь! Будем верить, что между душой старца, осыпанной столь великими милостями Божиими, и его Богом, в последние часы догорающей жизни, неведомо ни для кого, произошла великая тайна, – что Бог, сторожащий душу человека и до последнего мгновения борющийся за ея спасение, призвал к себе эту скорбную мятущуюся душу, что радостно она прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение»…
Напоследок ещё одна запись в дневнике Яшина «Сентябрь 1953 г . Наташа о Толстовском рассказе для детей: – Коротко очень, а всё есть. Как хорошо!» Оказывается даже моё мнение, тогда маленькой школьницы он подобрал, для него важно было как его дети воспринимают Толстого. А вот и восприятие Толстого третьим поколением семьи А. Яшина. Недавно разбирая бумаги, я нашла письмо внучки Александра Яшина, тогда юной художнице, письмо о её поездке с экскурсией в октябре 1988 года и узнавании Льва Толстого через «Ясную Поляну». Вот отрывок из него:
«(…) Повозили нас по Туле, порассказывали, а потом в Ясную. Я вообше-то ненавижу, когда вот так, стадом, возят, да ещё в святые места, но тут даже забыла, что ещё кто-то рядом, совершенно отрешённое состояние. День был туманный, серый, на его фоне особенно звучала придорожная листва, золото, багрянец. Что-то невероятное, уму непостижимое, творилось в природе, всё затаилось, притихло, застыло в ожидании взмаха дирижёрской палочки – мгновение и грянет увертюра, а пока лишь напряженно вслушиваешься и затаив дыхание ждёшь – когда же, когда?!. И вот указатель – Ясная Поляна, дорога повернула и через несколько минут я стояла у входа в имение графа Льва Николаевича Толстого. Удивительной силы духа человек, просто непостижимо. Можно по-разному относиться к его творчеству, но лишь побывав здесь, а его доме, увидев кресло, в котором писалась «Война и мир», комнату, где задумывалась «Анна Каренина», увидев здесь всю жизнь этого человека, да не увидев, а лишь слегка заглянув, останавливаешься захлёстнутый и увлекаемый невероятной титанической силой его дарования, силой всеобъемлющей любви к России, к русскому человеку. Просто хочется стать на колени за то непреклонное мужество любви, которое пронёс он и подарил всем нам. Особенно поразил меня уход этого человека из жизни, он, ведь, оставил Ясную Поляну и решил уйти, уйти пешком к народу, к родной земле, без которой он больше не мог, но у могучего духа не было уже физических сил, и Толстой заболел в начале пути и его привезли на станцию Осташково, где он и скончался, завещая похоронить себя в Ясной Поляне.
Дом Толстого, его пруды, рощи, аллеи, яблоневые сады, всё в золотой листве. Выглянуло солнце и началось… Лучи солнца подхватили трава, деревья, птицы, пруды и всё это, отражаясь в воде вновь возвращалось на небо, а оттуда шло к земле. И так – без конца.
От дома Толстого длинная ясеневая аллея и указатель: «могила писателя». Идём туда. Идём медленно, наслаждаясь бушующей красотой земли, солнцем, желтыми, устилающими землю, листьями – осенью. Постепенно ясеневая аллея перешла в лес. Уже меньше солнца пробивалось к земле, тише пели птицы, но краски становились всё торжественнее, багряные клёны перемежались с изумрудными елями, трепетали осины и тихо кружились берёзовые листья. Казалось всё это будет тянуться бесконечно долго, никогда не кончится и чем дальше, тем красивее, богаче. И вдруг совершенно неожиданно, словно завершающий аккорд – увидели могилу Толстого. Эта могила потрясла меня до глубины души. Кругом ничего, кроме деревьев вокруг маленькой утоптанной земляной площадки, и на краю обрыва – могила, простой, ровный холм, покрытый дёрном. Так просто и так величественно. Ни надписи, ни креста – ничего, пусто. Но отойти не в силах, стоишь, смотришь и горечь утраты будто умер кто-то у тебя самый близкий. И вместе с тем обретение, обретение чего-то настоящего, надежного в жизни. Вся дорога к могиле, это как жизнь наша: радости солнечной аллеи перемежаются с сухими деревьями, далее более зрелая жизнь, что ли уравновешеннее, спокойнее и всё в ней: и багрянец, и колючие ели, и солнце, и тень, а в конце – холм земли, покрытый дёрном. Толстой писал, что без Ясной Поляны не мыслит он России, своего творчества, не было бы той глубины, сокровенности мысли. Как необходима человеку, каждому, своя Ясная Поляна. Да, удивительное открытие произошло для меня. Сейчас перечитываю Толстого, настолько нам отравили его восприятие, что пройдя его вещи, совершенно не увидели их»…
Несколько лет назад я читала статью Андрея Воронцова о Л. Толстом в журнале «Наш современник» с некрасивым названием «Тайна третьего элемента». Что-то заинтересовало, но больше – оттолкнуло, сейчас не помню даже что, но вспомнила, как автор вместе с сыном, маленьким школьником выясняют какая мораль в рассказе Толстого и решают, что, пожалуй, никакой и нет, но главное, что в этом рассказе есть «концентрация ума» и «страстей, что сделали Толстого Толстым». Подобные критики напоминают басню Крылова и Слоне и Моське… Вспомнила я этот разбор в связи с выступлением по радио «Радонеж» священника Олега Стеняева. После бесед этого батюшки в храме «Всех скорбящих Радость», что на Ордынке с людьми, уклонившимися в ересь, над ними совершался особый чин по возвращению их в лоно православной церкви. Вот какой он строгий и занимается именно реабилитацией уклонившихся от церкви людей. И вдруг слышу как он говорит, что русская литература – летопись души русского человека в художественной форме. Не помню подробностей, но в качестве иллюстрации одной из своих мыслей он приводит рассказ Льва Толстого «Лев и собака» и так просто объясняет не усмотренную критиком «мораль»: «В трогательной истории нам рассказывается об утраченном рае, где никто никого не ест». Даже отцу Олегу понадобилось для примера творчество Льва Толстого. Вот какие разные впечатления бывают от чтения.
Бывает и то, что меняется со временем в жизни. Св. Иоанн Златоуст проповедовал против театров, а теперь у нас есть и православные театры, поддерживающие добрые отношения с церковью. И даже есть театр, выезжающий со своим спектаклем в Троице-Сергиеву Лавру. Так, может быть, и не всё так жёстко в определениях св. Феофана Затворника и св. Иоанна Кронштадского по отношению к Л. Толстому?.. Были толстовцы, но были и иоанниты, с которыми не мог справиться преп. Иоанн. Есть ли и те и другие сейчас?
А вот и отношение А. Яшина к толстовству словами его дневника: «31 января 65 г . Читаю книжку Георг. Ив. Петрова: «Отлучение Льва Толстого». Больше об этой книге упоминаний нет. Записано в Кисловодске. Видимо книга взята в библиотеке.
А. Яшин любил Толстого, но не толстовство: 23 января 1965 г . Сильнейший ветер. Я задыхаюсь. Вчера после кино круговые банки. Не могу работать. Только читаю Цвейга. «Фантастическая ночь» очень не понравилась. Барон-бездельник опустошённый по чужому билету на скачках выигрывает. Выигрывает ещё, потом «идёт в народ» на карусели, в пивную, к проститутке, раздаёт деньги, преображается от доброты своей к людям дна. Это даже не толстовство, хуже, смешнее.
Герои произведений Л.Н. Толстого стали знакомыми для каждого русского человека, как говорят именами нарицательными. Только в церковь нельзя за них подавать – потому что – не жили такие или в одном несколько… Но то, что они живые – это все знают, кто знает их, читал про них…
Назвала меня мама в честь Наташи Ростовой – любимой своей героини. И папа одобрил. Но крестили-то потом меня в честь мученицы Наталии. Всё меняется. Наше отношение к вещам, событиям, понимание сути всего.
[1] М.М. Пришвин и В.Д. Пришвина встречали Новый год по старому стилю.
[3] Бобришный Угор – место редкой красоты в лесу на высоком берегу реки, где завещал похоронить себя поэт. Вологодский арх. Максимилиан назвал это место пустынькой.
Наталия Яшина
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
