Совершенно не могу объяснить себе, как русская литература последних десятилетий проглядела, не расслышала Александра Колля. Ведь она, литература, почти никогда не бывает незрячей по отношению к сущностным событиям, происходящим внутри её естества. На то ей и дан собственный бдительный призор в лице лёгких на ногу критиков, маститых литературоведов, а уж в этой среде если кто зевнёт и не заметит назревающего явления, то его быстро упредят более чуткие соревнователи. Почему же не разглядели поэта Александра Колля?
Ладно, критики. Их в последние десятилетия сильно поубавилось, а иные додрёмывают свои дни с полуприкрытыми веками. Но есть же вокруг и поэты, и не все же они снедаемы завистью или не читают ничего кроме собственных строчек. Есть и просто читатели, уцелели бескорыстные ценители, и они то и дело произносят свои оценки с опережением мнений профессионалов.
В этом году, для него юбилейном (80 лет со дня рождения), мне так хотелось побывать в Волгограде, разыскать его могилу, навестить места, где он работал (радиокомитет, издательство), встретится с теми, кто его, надеюсь, не забыл, и даже съездить в Урюпинск, на родину поэта Божией милостью. Но прикинул, что понадобится на всё про всё не менее хотя бы десяти дней, и руки опустились. Не было мне воли вырваться летом или осенью на такой срок. Огорчила и весть о том, что нет уже в живых поэта и прозаика Валентина Васильевича Леднева, который в 1989 году предпослал коротенькое, но ёмкое предисловие первому сборнику Александра Колля «День необратимый». Ведь своей намеренной недосказанностью ледневское «краткое напутствие», как мне казалось, при встрече с его автором позволит расслышать хотя бы некоторые объяснения недомолвок. Привожу здесь почти целиком это, может быть, единственное на сей день письменное свидетельство того, что не все у него на родине проглядели поэта.
«Никто не обязан читать, а тем более любить поэзию. Но и поэт не обязан стремиться непременно понравиться каждому, кто прочитал его стихи. А опытному читателю достаточно 4 - 8 строчек, чтобы определить поэтические возможности автора. Для меня, например, довольно вот этих строчек:
Я вас искал. Я вас нашел
не молодой и не мадонною.
Вы положили, как на стол,
четыре дали на ладонь мою,
и эти дали мне – что дань:
щедры, вольны, ничем не скованы,
и это значило: отстань,
ступай на все четыре стороны!
А ведь эти строки – капли в поэтическом море Александра Колля. Цитировать его неловко, потому что поэзия у него – на каждой странице, причем нередко такой высокой пробы, что невольно чувствуешь светлую зависть к его блистательной технике стихосложения (поэтому не замечаешь или прощаешь налет некоторой книжности, «красивой эрудиции» в иных стихах), к его самоотверженной (потому что безвестной) поэтической судьбе. Я прочитал стихи А. Колля ещё лет 15 назад и почувствовал приближение поэтического праздника. Но празднику не суждено было тогда состояться. Тут разговор особый, некраткий и нелегкий. Но и сам поэт не спешил, больше уповал на работу. И он достиг своего – написал книгу яркую, талантливую, но слишком к огорчению, позднюю, «слишком первую»...
Почему всё же праздник не состоялся в заслуженные сроки? Из-за чего случилась огорчительная задержка? Зачем гадать об этом, если нет возможности поддержать «разговор особый», к которому читатель предисловия так и не был тогда допущен? Ведь трудно поверить, что главной причиной, откладывавшей признание поэта, был «налет некоторой книжности» и даже «красивой эрудиции» в его стихах. Да, водилась и тогда, живуча и по сей день привычка упрекать стихотворцев, которые черпают свои темы и образы не только из природной среды, но и из книжного ряда, из искусства – «родины второй». Но с таким лихим подходом можно забраковать чуть не половину строф «Евгения Онегина». Вообще Пушкин, на радость и в назидание всем нам, необыкновенно книжен.
«Трагически напряженный лиризм»… Эта сочувственная строчка из аннотации к той самой книге Колля намекала: изъян его письма усматривался, скорей всего, в куда более важном предмете – в самом мироощущении. Лиризм мало что напряжённый, но ещё и трагический, – да разве это хорошо? Разве таким должен быть голос и стиль поэта – нашего современника, вместе с народом оптимистически устремлённого… и т. д. и т.п.?
Мне повезло: в год выхода его первого стихотворного сборника я вдруг встретил Александра в Москве, да ещё в Центральном доме литераторов, куда сам заглядывал лишь изредка. Он сидел за столиком в нижнем буфете с двумя своими, похоже, земляками. Окликнув меня, привстал и предложил подсесть к ним. Подвал был местом громким, его завсегдатаи после двух-трёх рюмок водки обычно переходили на крик, стараясь не отстать от других компаний, шумно и уверенно обсуждавших всё, что творится в громокипящей литературе и её окрестностях. А эти трое жевали свои бутерброды и салатики с молчаливым достоинством, не выражая ни досады, ни провинциальной растерянности. Они явно не собирались тут засиживаться, потому что сегодня же отбывали, не помню, то ли домой, то ли на недолгую побывку в переделкинский дом творчества. И мне очень захотелось напомнить Саше, что последний раз мы с ним виделись, ни много ни мало, четверть века назад и… тоже в буфете. Но то был крошечный буфет волгоградского аэродрома, на который только что приземлился прибывший из Москвы пробным рейсом Ту-102. Мне в Волгоград дали командировку от газеты, чтобы описать и этот рейс, и облик достраиваемого мемориала с вучетичевской Матерью-Родиной. И Саша вернулся домой, оказывается, на этом же борту, но увидели друг друга лишь на земле, в очереди за порцией холодной жареной печени… И, конечно же, захотелось вспомнить наше университетское литературное объединение, которое посещали с 1957 года, и самые первые наши публикации под одной обложкой – в коллективных сборничках начинающих поэтов МГУ – в «Радуге», а затем в «Открытой земле», названной так по его, Колля, одноименному стихотворению.
Эй, что ты, товарищ? Не спится?
– Не спится:
Я землю
такую
большую
открыл!
И твоё «Выше Кинешмы маленькой…» помню. И «Радость и молодость – весь я..»
Саша сдержанно-расстроганно улыбается, открывает портфель, извлекая из него свой «День необратимый» в плотном бордовом переплёте. Неторопливо, устойчивым своим и прочным почерком выводит строку за строкой: «Юрию Лощицу – с признательностью за твой талант, в знак давней-давней университетской дружбы, с пожеланием творческой мудрости и поэтического дерзновения! Будь счастлив! Не забывай. А. Колль. 27 февр. 89 г. Москва.»
Это единственное мне от него рукописное послание. Потому что ни до того необратимого дня, ни после него, так уж получилось, мы не переписывались.
Но не забыл. Не забываю.
* * *
Стихотворения из первой и предпоследней прижизненной книги Александра Евгеньевича Колля «День необратимый», приводимые ниже, к сожалению, не оснащены датами их написания и потому даны здесь в свободной композиции. Впрочем, одно хронологическое уточнение аннотация к сборнику содержит: «В книгу вошла лирика поэта 1957-1987 годов».
Наконец, стоит напомнить, что в течение нынешнего 2013 года в «Русском Воскресении» публиковались подборки стихотворений А. Колля «Выстрел в окно», «Чаша», «В белой станичке кубанской», а также поэмы «Рота поёт» и «Мой ангел-хранитель».
Юрий Лощиц
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
