Игорь Васильевич Петрянов-Соколов – выдающийся ученый, физико-химик, академик РАН с 1966 г., Герой Социалистического Труда, награжденный тремя орденами Ленина, Дружбы народов и др.; лауреат Ленинской (1966 г.), Государственных премий СССР и премии им. Ушинского, создатель фильтров, применяющихся в атомной промышленности, на химических предприятиях, атомных подводных лодках, космических кораблях, в медицине, которым присвоено имя «фильтры Петрянова: ФП». Более 60 лет работал в Физико-химическом институте им. Л.Я. Карпова – вначале в должности младшего химика (после окончания МГУ в 1931 г.), затем – по ступеням – стал заведующим отделом аэрозолей. Много лет был профессором Химико-технологического института (теперь университет) им. Д.И. Менделеева.

Игорь Васильевич был основателем и до последних дней главным редактором (с 1965 г.) журнала «Химия и жизнь»; главным редактором серии «Ученые – школьнику», в которой опубликовано более 100 книжек выдающихся ученых нашей страны (акад. Н.Н. Семенов, акад. В.Л. Янин, акад. Н.Г. Басов, акад. Е.И. Чазов и др.); председателем редсовета альманаха «Памятники отечества», главным редактором журнала «Коллоидная химия». В 1984 г. награжден ЮНЕСКО премией Калинги за популяризацию научных знаний. И.В. Петрянову принадлежит идея создания безотходных технологий, которая является основной в концепции охраны окружающей среды. И.В. был президентом Международного союза книголюбов, членом Президиума Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.

И.В., по сути своей, был защитником – человека от вредных воздействий окружающей среды, вернее, природы от антропогенного загрязнения; памятников культуры – от разрушения; книг – от забвения.

«С тобой и без тебя» – наверное, не совсем точное название, потому что «без тебя» я не живу. Все мое существование пронизано тем теплом, которое согревает меня и сейчас; теми разговорами, которые и сейчас звучат; теми книгами, прочитанными тобою, которые и сейчас тесно окружают меня.

У Надсона – его самое знаменитое: «Не говорите мне – он умер, он живет…» Мне это кажется правдой.

Мне очень хотелось написать об Игоре Васильевиче, вернее, я не могла не писать и не написать. Хочется поделиться счастьем общения с таким человеком как И.В., чтобы его Личность как ученого, защитника природы, памятников Отечества, книг, имеющего неистребимый интерес к каждому человеку, – остались в нашей памяти.

Я не пишу в этом эссе что-либо о научных заслугах И.В. Во-первых, потому что работаю в другой области науки. Во-вторых, в 1999 г. в серии «Творцы ядерного века» вышла книга «И.В. Петрянов-Соколов. О себе и своем деле. О нем и его делах» (510 стр.), прекрасно составленная его учеником проф. Б.И. Огородниковым, в которой написано много и «по науке», и «по жизни» его учениками, коллегами, друзьями. Скажу только, что широко известны фильтры Петрянова (ФП), применяемые и по сей день и в атомной, и в химической промышленности, и в аллергических кабинетах, и в регионе Чернобыльской аварии (лепесток) и т.п.

О человеке лучше всего судить по его делам, поступкам, отношению к людям, Отечеству, реализации обещаний, которые особенно в последнее время щедро раздаются и крайне редко выполняются. По этой причине мне хочется рассказать об Игоре Васильевиче, излагая какие-то конкретные факты, поступки, дела, которые и характеризуют его как Личность.

С Игорем Васильевичем было удивительно легко, уютно, интересно, надежно.

Когда он работал дома, то включал проигрыватель и слушал музыку – Бетховена, Чайковского, любимую оперу Моцарта «Дон Жуан».

Каждую свободную минуту Игорь Васильевич читал и запоминал: у него была великолепная память. Не столько стихи, но и поэмы любимого А.С. Пушкина он знал наизусть. Весь вечер мог читать «по заявкам» Блока, Гумилева, Ахматову, даже разные варианты одного и того же стихотворения. Сам писал неплохие стихи и прозу.

У Игоря Васильевича были по-настоящему золотые руки: он мог провести электричество в доме, художественно заштопать носки, профессионально обрезать яблони инструментом собственного изготовления, мог построить погреб и сделать кольцо из золотой воронки выпавшего зуба. Вообще-то он мог все. Мог сорваться в одну минуту и улететь на день в Киев, чтобы сфотографировать солнечное затмение, которое лучше видно на той широте, или устремиться к вулкану Толбачик, чтобы сделать серию снимков извержения.

Но, наверное, самое главное, что было в нем, – это удивительная любовь к людям, умение не только видеть, но и признавать, поддерживать в них самое лучшее. К каждому человеку он относился бережно. Это была настоящая любовь к нашему народу в самом широком смысле этого слова. Многое еще можно рассказать о моем дорогом человеке, который умел одарять людей своим теплом и вниманием.

Фрески Дионисия

Как-то раз в конце 60-х к Игорю Васильевичу домой пришла взволнованная женщина-искусствовед и стала умолять его спасти фрески Дионисия в Ферапонтовом монастыре, что в Вологодской области. В церкви протекла крыша, бесценные фрески мокнут и разрушаются, а денег на ремонт крыши нет. В общем, обычная история тех лет. «Надежда только на вас!» – это было сказано со слезами на глазах.

Игорь Васильевич растерянно ответил, что сейчас не то время, когда можно получить деньги на ремонт храма, даже если там есть фрески Дионисия. Он ничего не обещал, но стал думать, как помочь. И придумал, конечно. Во время деловой поездки в Ленинград Игорь Васильевич зашел к директору Эрмитажа академику Б.Б. Пиотровскому, с которым был в добрых отношениях. Поговорив на общие темы, Игорь Васильевич спросил, сколько стоит квадратный метр фресок Дионисия. Борис Борисович онемел от изумления. Выждав минуту, Игорь Васильевич рассказал историю с фресками и объяснил, что собирается идти в ЦК КПСС по своим научным делам, а заодно попытается убедить начальство найти деньги на ремонт храма. Но для этого надо знать примерную стоимость фресок по мировым стандартам. Посовещавшись, друзья решили, что надо найти эквивалент в мировой живописи того же времени. Остановились на Джотто. Посмотрели в каталогах страховочную стоимость картин Джотто и, исходя из этого, определили цену фресок в Ферапонтовом монастыре. Цифра получилась внушительная.

Когда в соответствующем отделе ЦК было сказано, что пропадают бесценные сокровища на баснословную сумму, в течение двух недель вопрос был решен и крышу отремонтировали. Благодаря этому фрески Дионисия радуют нас и по сей день.

Яснополянская история

Примерно 2 года назад я в составе Президиума Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры была в Ясной Поляне. Праправнук Л.Н. Толстого – директор музея – рассказывал о планах и проблемах усадьбы, но ни слова не сказал об экологической опасности, исходящей, в основном, от Щёкинского химического комбината, и угрожающей гибели всего яснополянского парка. Когда я спросила его об этом, он сказал, что такой проблемы теперь нет, т.к. комбинат не работает. Сколько таких неработающих теперь комбинатов, заводов улучшили состояние окружающей среды, укрепили здоровье людей, сохранили памятники культуры! Правда, за счет того, что нет производства, нет работы, а есть безработица.

Лет 12-13 назад мы с И.В. были в Ясной Поляне, и нам показали пруд, покрытый какой-то зеленой зловещей пленкой (не водоросли). Парк тоже начинал погибать. Передо мною папка «дел» по Ясной Поляне, состоящая из документов, экспертиз, рекомендаций. Все научно обосновано, все исследовано силами сотрудников Карповского института, подсчитано, сколько тонн суммарных выбросов в год (в газообразном и аэродисперсном виде – 50 тыс.) «накрывает» Ясную Поляну. При этом разработаны конкретные рекомендации, которые назывались: «Территориальная комплексная схема охраны окружающей среды района музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна». Рекомендовалось создать заповедную зону около 15 км, перевести ЩПО «Азот» на выпуск экологически безопасной продукции, создать контрольный центр в системе Госкомгидромета и т.п. Куча документов. Все подписано И.В., П.И. Басмановым и другими сотрудниками Карповского института. Я сейчас поражаюсь, какие организаторские способности надо иметь и как выкраивать время для посещения усадьбы, разных начальников, писания и обоснования бумаг, переписки с инстанциями в виде министерств, а также областных и районных организаций.

Еще раз о сохранении памятников культуры

Передо мною письмо от 21.01.87 г. на имя Председателя Совета министров СССР Н.И. Рыжкова. Письмо с тревогой о неблагоприятной экологической обстановке из-за прогрессирующей концентрации загрязняющих атмосферу химических производств в г. Новгороде и его окрестностях. Объясняется, что планируется перемещение из Щёкина вблизи Ясной Поляны химического завода по производству капролактама (защита Ясной Поляны так может обернуться разрушением святынь Новгорода!). В письме мне кажется невероятно важной мысль, что колоссальный ущерб, наносимый сохранности лучших образцов национального культурного наследия, является ущербом идеологическим, т.к. пренебрежительное отношение к бесценным сокровищам культурного наследия разрушает самые глубокие, национальные, патриотические чувства. Могут быть утрачены знаменитые ансамбли фресковой монументальной живописи, в том числе и фрески XIV века Феофана Грека. В письме выражена обеспокоенность некомпетентностью местных органов охраны памятников, которые не могут оберегать исторические ландшафты в черте города и вокруг Новгорода, разрешая строительство промышленных предприятий, нарушая культурную преемственность. В результате страдает часть новгородских ландшафтов, где расположены церковь Рождества на поле, Юрьев монастырь, Спас-Нередица, Благовещение на Городище и т.д. Письмо кончается фразой: «Пришло время действовать, иначе все мы оставим будущим поколениям только полиграфически несовершенные воспроизведения былого наследия вместо полноценной реальности».

Это письмо подписано академиками Д.С. Лихачевым, Б.В. Раушенбахом, Игорем Васильевичем, писателем (и академиком тоже) Л. Леоновым и президентом Академии художеств СССР Б. Угаровым.

В те времена, которые принято так восторженно ругать в наше время, были приняты немедленные меры для предотвращения пагубных последствий, но … начинались другие времена, начиналась безраздельная власть выгоды и денег.

Возрождение Казанского собора на Красной площади

День рождения Игоря Васильевича в 1988 г. праздновали в храме Святого Власия, что на Гагаринском переулке. Выступления друзей сменялись русской народной музыкой в исполнении прекрасного, горячо любимого Игорем Васильевичем оркестра «Боян» под руководством Народного артиста СССР А.И. Полетаева.

На сцену поднимается архитектор О. Журин и дарит Игорю Васильевичу картину-реконструкцию Казанского собора, которая была создана архитектором Г. Мокеевым и подарена П.Д. Барановскому – знаменитому архитектору-реставратору. Теперь же эту картину вручают Игорю Васильевичу с горячей просьбой – содействовать возрождению Казанского собора на Красной площади, выполнить мечту-завещание П.Д. Барановского. Игорь Васильевич был растерян – такое наследство от Петра Дмитриевича, и как же немыслимо трудно что-либо сделать!

Немного истории. Казанский собор был построен на пожертвования князя Пожарского и его воинов в честь Казанской иконы Божьей Матери, с которой они победили поляков в освободительной войне 1612 г.

Храм был освящен в 1633 г. и почитался как символ русской воинской славы.

При Екатерине Великой2 храм претерпел многие изменения не в лучшую сторону. Знаменитый «огненный» архитектурный стиль был заменен на безликую белую окраску, упрощены некоторые архитектурные детали. П.Д. Барановский решил сделать все для воссоздания храма в прежнем облике. Рано-рано утром привязывал себя к кресту собора, делал замеры, угадывая очертания переделанных древних кокошников, сводов. Он мечтал показать людям истинную красоту древнего храма. Но, увы! В 1937 г. он увидел уничтожение Казанского собора. Остался только фундамент. Все жизнь он мечтал возродить его, ведь у него были все чертежи, замеры, а главное – мечта!

И вот Игорь Васильевич стал во главе общественной комиссии по возрождению собора.

Долго он не знал, что делать, с чего и как начать, к кому из высокого начальства обратиться. Однажды по своим научным делам нужно было пойти к члену Политбюро ЦК КПСС В. Медведеву. Дома он завернул картину и сказал, что будет пытаться уговорить его возродить храм. Окончив деловую часть разговора по науке, Игорь Васильевич увидел, что В. Медведев и его помощники с любопытством стали разглядывать, что за вещь он разворачивает и освобождает от бумаг (подношения и взятки в то время не были приняты). Изумлению присутствующих не было предела – на картине сиял храм. Игорь Васильевич рассказал историю его создания и гибели, пояснил, как много бы значило для Отечества возрождение именно этого собора на Красной площади. В. Медведев усомнился в финансовых возможностях (денег в государстве не очень много) и спросил о примерной стоимости всех работ. Игорь Васильевич ответил, что цена равна стоимости одного жилого дома – примерно 1,5 млн. руб. (совсем старых, дорогих рублей!).

Через 10 дней позвонили из ЦК КПСС и сообщили, что действительно стоимость этого сооружения примерно соответствует названной им цифре и принято решение о возрождении храма.

Игорь Васильевич и его сподвижники были счастливы. Будет собор и будет выполнена мечта-завещание Петра Дмитриевича Барановского!

Между прочим, в наше время принято ругать все прошлое, а уж в особенности КПСС. Но нужно быть справедливыми. Игорь Васильевич был беспартийный, но всегда мог попасть в любой отдел ЦК в отличие от теперешних недоступных, тщательно охраняемых начальников. Если были какие-то просьбы, то ответ на них приходил быстро, а решения выполнялись

1 апреля 1990 г. в «Правде» была опубликована статья «А храм пылал в полнеба…», в которой говорилось о начале работ по возрождению храма. Через полгода состоялось Патриаршее Богослужение по случаю закладки камня воссоздаваемого Казанского собора и начала сбора пожертвований. А вечером мы с Игорем Васильевичем были приглашены на прием в Патриаршей резиденции Свято-Данилова монастыря по поводу этого торжественного события, на котором, кроме нас, было еще 3 гражданских лица, остальные – церковные иерархи.

Сейчас все могут видеть великолепное сооружение – Казанский собор на Красной площади – воплощенную мечту замечательных русских людей – П.Д. Барановского и И.В. Петрянова.

Спасение дома В.И. Даля

Дом В.И. Даля решили снести. Разные общественные организации тратили массу времени, чтобы дом уцелел. Все было напрасно. Ведомственные интересы Министерства геологии СССР были выше сохранения драгоценного памятника, уцелевшего после пожара Москвы в 1812 г. Передо мною копия письма, написанная рукой Игоря Васильевича XXIV съезду КПСС, – последняя из возможных инстанций. Кратко рассказывается история дома, в котором жили: основоположник русского языковедения В.И. Даль, друг А.С. Пушкина, который скончался у него на руках; академик архитектуры, первооткрыватель русского деревянного зодчества Л.В. Даль; писатель П.И. Мельников-Печерский (автор эпопей «В лесах» и «На горах»); всемирно известный ученый, создатель теории строения химических соединений академик А.М. Бутлеров.

Самый «важный» аргумент был припасен в самом конце письма. Точные расчеты показали, что снос дома и реставрация его будут стоить примерно одинаково, но в случае реставрации Москва получит 600 м² полезной площади. Трудно оценить, какие доводы победили, но дом И.В. Даля был спасен.

Книги – постоянная любовь

Игорь Васильевич читал книги каждую свободную минуту. Читал разные книги: и стихи, и исторические книги, и романы, и детективы. Читал очень быстро, и практически все запоминал. Каждый месяц много-много лет он читал корректуру журнала «Химия и жизнь», и, если учесть, что он читал почти все рукописи до печати, то ясно, какую гигантскую информацию хранила его память в разных областях и химии, и жизни. Я не пишу о чтении им профессиональной литературы, т.к. это вне пределов моей компетенции, и я не знаю, что и как он запоминал. В начале нашей совместной жизни был такой случай. Сели обедать, кушаем, Игорь Васильевич раскрывает какую-то уже начатую им книгу и одновременно ест и читает. Я тоже взяла в руки газету и начала читать. Это была сцена без слов. Он все понял и больше никогда не читал за едой.

Много-много лет он возглавлял международное общество книголюбов. Помню съезды этих обществ: один был в Колонном зале, другой – в здании политпросвещения на Трубной площади. Игорь Васильевич очень любил бывать в обществе и общаться с искренне преданными делу людьми: С.Г. Шуваловым (он был депутатом Верховного Совета СССР), И.А. Котомкиным и другими энтузиастами книжного дела. Общество и сейчас продолжает благородные традиции: помогает многим провинциальным библиотекам, участвует в выставках, там постоянно функционирует клуб любителей миниатюрной книги. Сейчас открывается музей миниатюрной книги. На одном из последних пленумов общества, на котором были представители многих бывших (даже прибалтийских) республик, было предложено называть объединение книголюбов не общество, а союз. «Пусть хоть в этом будет звучать слово «союз», слово, которое мы потеряли», – сказал кто-то из бывших республик.

Игорь Васильевич был истинным защитником книги. Однажды мы были на юбилее библиотеки им. Ленина во МХАТе им. Горького. Зал был переполнен. Игорь Васильевич сидел в Президиуме и не собирался выступать. Вдруг выступает зам. министра культуры РФ Никитина (которая с Никитиным исполняет под гитару авторские песни) и говорит, что раньше мы все любили книгу, ходили в библиотеки, а теперь это и не нужно – есть телевизор, видео, все это прекрасно заменяет книгу. Вижу, Игорь Васильевич даже порозовел. Попросил слова. Говорит: «Тут выступала одна дама, сообщая работникам библиотек, что книга уже не нужна…» (он даже не обратил внимания, да для него это и не имело значения, что дама была зам. министра). И он аргументированно и взволнованно «разгромил» ее выступление, конец которого потонул в овациях.

Моя дружба с обществом книголюбов осталась такой же теплой и крепкой, как была при Игоре Васильевиче.

Он имел принципы, которым никогда не изменял

Книга воспоминаний об Игоре Васильевиче опубликована в серии «Творцы ядерного века» (1998 г.). Однако в отличие от большинства ученых – творцов ядерного века, он никогда не принимал участия в создании каких-либо видов оружия. Он всегда работал только для защиты людей и от атомной энергии, и от вредных химических веществ, и от аллергенов, и от вирусов. Он защищал и исторические памятники, спасал разрушающиеся церкви и фрески, книги и книгохранилища. Одним словом, Игорь Васильевич был защитником. Свой первый орден Ленина он получил за создание нового типа противогаза. Все атомные станции, атомные ледоколы и многое-многое другое оборудовано фильтрами Петрянова (ФП). Были созданы специальные палаты с его ФП, в которых тяжелые аллергики чувствовали себя здоровыми. Лепесток теперь широко известен, благодаря чернобыльским событиям, т.к. у каждого, кто принимал или принимает участие в ликвидации этих последствий, лепесток либо надет, либо висит на шее.

В эпоху гайдаровщины, когда зарплату или вообще не платили, или платили сотые доли того, что мы получали раньше, Игорь Васильевич однажды пришел с работы воодушевленный и сказал, что американцы предложили им совместную работу, что они будут платить при этом зарплату сотрудникам и ему – руководителю – обещают немалые деньги. Переговоры должны были состояться на следующий день. Вечером следующего дня Игорь Васильевич пришел не просто расстроенный, но и какой-то даже злой, что для него было вообще нехарактерно. Помолчав немного, сказал: «Знаешь, я отказался. Они предложили мне принять участие в проекте по научным основам использования аэрозолей для распыления веществ. Это же можно использовать для бактериологической и химической войны. Для меня и моего отдела такие работы невозможны». Естественно, дискуссии по этому вопросу у нас дома не было.

Есть люди, которые целью своей жизни считают карьеру – научную, политическую и т.п. Наверное, в этом нет ничего плохого. Однако пути к достижению каких-то вершин бывают разные.

Большая часть таких людей выбирает путь безоговорочного согласия с вышестоящим начальством. Несмотря на выгодность таких согласий, Игорь Васильевич никогда не колебался в выборе решений и меньше всего думал о карьере. Честно говоря, карьера его просто не интересовала. Он любил свою работу, общественную деятельность, культурную жизнь.

Он рассказывал, как однажды его и нескольких других академиков вызвали в ЦК КПСС (хотя он никогда не был членом партии) для обсуждения вопроса о строительстве целлюлозного комбината на озере Байкал. Он выступил категорически против, отстаивая свою точку зрения аргументированно, объясняя возможные последствия и т.п. Против тоже был акад. А.Д. Сахаров, который пишет о своей позиции и мнении Игоря Васильевича в своих воспоминаниях. Другие академики были дружно – за (не хочется называть их фамилии). Некоторые из них после этого стали директорами институтов, членами Президиума Академии и т.д. Игорь Васильевич попал в опалу.

Такая же несгибаемая позиция у него была по поводу строительства Ленинградской дамбы. Игорь Васильевич тщательно изучил проект, дал научно обоснованное отрицательное заключение и опять попал в «немилость».

И еще пример. Чернобыльский. Он был приглашен на заседание комиссии Госдумы по Чернобылю. В это время по телевидению нагнетались страхи показом двухголовых телят (или кошек?), страшными прогнозами и т.п. Игорь Васильевич всю жизнь занимался атомной энергетикой, знания имел глубоко профессиональные, и выступил, как и акад. Л.А. Ильин, против нагнетания страхов, с взвешенными, научно обоснованными прогнозами. Контраргументом против их выступлений были речи некоторых политических деятелей, у которых главный козырь был: «А народ думает по-другому…». На следующий день появилась статья в «Известиях», где последними словами были обруганы выступления Игоря Васильевича и Л.А. Ильина. В то время выгоднее было занимать другую позицию. Но Игорь Васильевич никогда не изменял своим принципам.

Самые большие ценности в жизни

По-моему, самое страшное, что произошло за последние 10-15 лет, – это смена ценностных понятий. Сейчас главное для многих – это деньги и личное благополучие. Исчезло или исчезают понятие благодарности, в том числе учителям, бескорыстная дружба, желание помочь человеку, уметь радоваться удаче другого человека. Если 15-20 лет назад, разговаривая с девочками 13-15 лет, я спрашивала, какого мужа она хотела бы иметь, то диапазон ответов был от высокого мужчины, красивого до порядочного, умного, доброго. Теперь этот ответ удивительно однообразен: «Я хочу, чтобы муж был богатый». Тезис привлекательности денег всячески насаждается TV : если раньше в игре знатоков вручалась в качестве выигрыша книга или как высший приз – хрустальная сова, то теперь игра, как в казино, только на деньги. Бесчисленные игры «Слабое звено», «Если хочешь быть миллионером» и т.п., – все только на деньги.

Все ближайшее окружение И.В., его ученики, работавшие с ним десятки лет, коллеги по Обществу охраны памятников истории и культуры, друзья и товарищи из мира науки, искусства, объединял один принцип: не что я могу получить, а что я могу дать людям, делу, которым занимаюсь, а значит и стране. При И.В. можно сказать словами нашего прекрасного поэта Н. Рубцова: «Поверьте мне – я чист душою». И.В. удивительно доверчиво относился к людям, верил в них, и нужно быть справедливой, к нему не «прилипали» недостойные люди. То ли ему везло на людей, то ли только хорошие люди тянулись к нему. В. Розанов как-то сказал: «Будь верен человеку, и Бог ничто не поставит тебе в неверность». Это сказано как будто про И.В.

И.В. глубоко любил нашу Родину, не уставал восхищаться людьми, природой, нашей литературой, музыкой, живописью, архитектурой. В статье «Неизвестная Россия» (журн. «Российская провинция», 1994, № 1) он писал: «… Что Бога гневить – был в Индии, видел Афины и Рим, многое другое. И где, вы думаете, я видел самое интересное? У нас! Я утверждаю это не с чувством зазнайства, а на основе знания и понимания своей Родины. Уверяю вас, есть неизвестная, непознанная Россия, о которой мало кто знает. Россия лесов и озер, вулканов и гор, рек и домен… Где можно увидеть во всей первозданной красоте нашу землю, после чего любой мой соотечественник понял бы, в какой замечательной стране он живет?»

И.В. любил свою страну, великолепно зная ее историю со всеми противоречиями, величием, несправедливостями и духовностью. Он полностью был солидарен с А.С. Пушкиным, который писал: «… Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Он не мог слышать те поношения нашего прошлого, которые были так популярны в «эпоху» Горбачева-Ельцина. И.В. всегда говорил, что самое страшное – это полуправда, это даже хуже, чем откровенная ложь.

К сожалению, молодое поколение сейчас сравнительно мало читает. Имею в виду не модные женские детективы, а русскую классическую литературу и книги по истории нашей страны. По этой причине, когда по TV говорят, что при Советской власти все было чудовищно, отвратительно, то это и есть полуправда, полуложь. Любимым аргументом «поносителей» прошлого является закрытие после революции церквей. Да, это было чудовищно. Однако достаточно сказать, что церкви, монастыри и при царях тоже закрывались, часто ущемлялись их права, чтобы духовная, церковная власть не становилась выше светской, царской. Екатерина Великая, например, отняла у знаменитого Крутицкого подворья земли, сделав рядом с этим монастырем, на монастырской земле, гауптвахту. Она же перекрасила знаменитый храм Казанской Божьей Матери на Красной площади, который был построен в честь победы над поляками кн. Пожарским и на народные пожертвования, из огненно-красного в безликий, белый цвет, уничтожив при этом массу украшавших храм архитектурных деталей. Напомню, что наш великий архитектор-реставратор П. Барановский, с которым И.В. был не только дружен, но и всегда им восхищался, специально делал замеры, привязывая себя веревкой к кресту, чтобы по малейшим деталям можно было восстановить храм в первозданном виде. К счастью, теперь храм сияет на Красной площади, он восстановлен учениками Барановского по его чертежам.

Следующий пример. При царице Елизавете Петровне был построен Воскресенский монастырь (около Смольного) архитектором Растрелли, но он был упразднен в начале 19 века. Я далека от идеи оправдания разрушения храмов, которое было после революции. Хотелось бы только отметить, что огромная роль в этом процессе разрушения принадлежит Л. Троцкому, а храм Христа Спасителя был взорван по указу Л. Кагановича.

Одновременно с этими ужасными для всякого православного человека разрушениями храмов, новая власть сразу после революции начала и процесс созидания. Начиная с 1918 г., буквально в течение 3-4 лет было создано около 60 институтов, которые и сейчас являются гордостью страны. Это – Институт физической химии им. Карпова, Институт физики им. Иоффе в Ленинграде и много других (естественно, имена их создателей или выдающихся ученых этим институтам были присвоены позже). В 1920 г. в Феодосии, только что освобожденной от белых, был создан Народный Университет. Первым ректором его был писатель В. Вересаев, а первую вступительную лекцию читал поэт М. Волошин.

Мне кажется, нужно вспоминать не только плохое, но и помнить то хорошее, что было. Если ленинский план ГОЭЛРО был быстро воплощен в жизнь, то в наше время мы сталкиваемся с проблемой веерного отключения электричества, которого никогда не было при советской власти, даже в годы войны.

Почему-то забыто, что в царской России большинство населения было неграмотно. Сразу после революции были созданы школы для взрослых, и неграмотных в России не стало. К сожалению, теперь около 2 млн. ребятишек, часто при живых родителях, оказались беспризорными, и многие из них никогда не ходили в школу. Хочется напомнить, что проблема беспризорности была решена в течение 2-3 лет Ф.Э. Дзержинским, которого так дружно теперь ругают все, кому не лень.

Забыто также и никогда не упоминается, что десятилетиями, буквально уже через несколько лет после войны цены на продукты не менялись. Никто даже представить себе не мог, что может подорожать хлеб, мясо, сыр. При этом в 60-е годы все продукты, включая икру, были в изобилии. Электрическая реклама на домах призывала покупать печень трески или крабные консервы. Плата за квартиру, электричество была так мала, что практически не сказывалась на бюджете любой семьи.

Теперь у нас (бюджетников) стабильна только зарплата, которая у большинства научных сотрудников ниже московского прожиточного минимума. Зато каждый месяц повышается цена то за квартиру, то за телефон, то за то и другое вместе. И все это на фоне почти еженедельного роста цен на самые необходимые продукты.

Поэтому, когда многих обвиняют в консерватизме, странным кажется «забывчивость» того хорошего, что мы стабильно имели при советской власти.

Не хочется уже говорить о бесплатной медицине. За самую сложную операцию дарили бутылку коньяка или коробку конфет. Сейчас любят говорить, что бесплатная медицина была плохая. А сейчас она хорошая? Разве лучше стали лечить или делать операции, хотя берут большие деньги?

Образование и среднее, и высшее было бесплатным. Теперь все смещается в область высоких цен и в школе, и в вузах. В конце 1920-х гг. в вузы страны брали только детей рабочих и крестьян. Это можно было бы назвать перегибом. Но таким путем был открыт путь для образования тем, кто при другом строе его никогда бы не получил. Моя мама поступала в Консерваторию по классу вокала, получила «отлично» по пению, но не была принята как дочь служащего. Тогда было немного обидно, но в нашей семье никогда этот факт не трактовался как возмутительный (мама позже поступила и окончила физ.-мат. Университета).

Известно, кто выстрелит в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в него из пушки. Мы, к сожалению, все время идем этим путем «для выстрела из пушки».

Ленинская премия

В 1965 г. Игорь Васильевич и его сотрудники (П.И. Басманов, Н.Б. Борисов, В.И. Козлов, Б.И. Огородников, Б.Ф. Садовский) были представлены к Ленинской премии за научную работу «Технология получения новых фильтрующих материалов и их внедрение в промышленность». В начале 66 г., когда в высоких сферах решался этот вопрос, Игоря Васильевича вызвали к одному из ответственных начальников и сообщили ему, что премия будет присуждена, но при одном условии: если Игорь Васильевич среди авторов останется один как руководитель. Игорь Васильевич вначале даже лишился дара речи. Потом возмутился и сказал, что ему не понятно, как можно присуждать премию одному, если работу выполнял коллектив. Ему, естественно, возражали, что он – руководитель и т.п. Игорь Васильевич сказал, что в таком случае он решительно отказывается от премии.

Премию все-таки дали всем.

В этом же году на Ленинскую премию была представлена работа по внедрению живой вакцины против полиомиелита в нашей стране. Авторами были акад. АМН СССР М.П. Чумаков (директор Института полиомиелита и вирусных энцефалитов АМН СССР) с сотрудниками и акад. АМН СССР А.А. Смородинцев с сотрудниками. Я тогда работала в Институте полиомиелита, и мы все очень радовались, что лауреатами станут наши молодые коллеги (В.А. Лашкевич, С.Г. Дроздов, С.Г. Дзагуров), которые и разработали основы производства живой вакцины, критерии ее безопасности и оценки эпидемиологической эффективности. Однако премия в том же 1966 г. была присуждена только руководителям (М.П. Чумакову и А.А. Смородинцеву), с которыми высокое начальство имело разговор, подобный тому, который состоялся с Игорем Васильевичем.

Я далека от осуждения поступка достойнейших людей – М.П. Чумакова и А.А. Смородинцева. Просто в одних и тех же ситуациях разные люди ведут себя неодинаково.

О праздновании 1000-летия крещения на Руси

Как-то в один из дней 1986 г. мы с Игорем Васильевичем были в гостях у моего дяди (маминого родного брата) В.Э. Раушенбаха. В гостях также был акад. Б.В. Раушенбах с женой и дочками. Разговор зашел о том, что никто ничего не пишет о предстоящей великой дате – 1000-летии крещения на Руси. Неожиданно Игорь Васильевич обратился к Б.В. и говорит ему, что он – один из немногих, кто мог бы написать о значении этого события для нашего Отечества. Игорь Васильевич просил написать статью и обещал опубликовать ее в альманахе «Памятники отечества», председателем редсовета которого он был с момента основания этого издания. Б.В. Легко и с удовольствием согласился. Проходит некоторое время, и Б.В. сообщает, что он не только написал статью, но и показал ее какому-то начальнику, который решил немедленно опубликовать ее в журнале «Коммунист».

Таким образом был дан старт для празднования этого великого события, и журналы, и газеты захлестнула лавина публикаций на эту тему.

Кто-то, наверное, узнал об этих истоках, и Игорь Васильевич был приглашен в Италию на празднование 1000-летия христианства в нашей стране в делегации с В.Г. Распутиным, В.Н. Крупиным, митрополитом Кириллом, акад. Н.И. Толстым и др.

Внучка Сашенька

Когда в 1992 г. родилась внучка Сашенька, радости Игоря Васильевича не было предела. Он любил ей петь песенки и, конечно, сочинять стихи. Девочка очень любила сидеть у Игоря Васильевича на коленях: он ей всегда рассказывал что-то интересное. Она слушала, раскрыв рот. Родилось стихотворение:

Наша Саша до обеда

На руках сидит у деда.

А потом после обеда –

Снова на руках у деда.

Жаль, что деду спать пора,

Просидела б до утра.

В одном из последних интервью в конце 1995 г. его спросили, что для него сейчас главное. Он ответил: «Для меня главное – семья. Я разговариваю с Вами, а моя внучка сидит рядом и рисует, и, наверное, ни один художник не способен передать эту идиллию, трогательную атмосферу этой сцены. Для меня сегодня уют – это внимание домашних, особенно жены. И эти преданность и забота особенно ощутимы на фоне царящей вокруг общей бесприютности… Хотелось бы заботы не только от семьи, но и от Отечества. Но Родина разрушена, поэтому для меня главное – семья, и я очень ценю внимание домашних».

Двойка за экзамен на значок ПВХО

Сразу после Великой Отечественной войны была организована подготовка и сдача экзаменов по основам противохимической защиты. К Игорю Васильевичу, который тогда уже был профессор, пришел молоденький лейтенант и попросил рассказать об устройстве противогаза. Игорь Васильевич обстоятельно все рассказал. «К сожалению, профессор, Вы не знаете этот вопрос, – с улыбкой сказал лейтенант. В таком случае, – сказал Игорь Васильевич, – я могу рассказать устройство другой модели противогаза». Игорь Васильевич изложил данные еще по двум моделям противогаза, но лейтенант все же резюмировал, что профессор экзамен не сдал. Игорь Васильевич был удивлен, растерян и не нашелся, что сказать.

За создание новой модели противогаза два года назад он был награжден орденом Ленина.

Он умел радоваться жизни

Наша жизнь состоит из многих мелких и редко крупных событий. Большинство из них, по-видимому, можно отнести с приятным событиям. Однако, в силу привычки, повторяемости, однообразия, просто усталости восприятия, мы такие события не замечаем или во всяком случае на них не фиксируемся. Игорь Васильевич в этом отношении был редким исключением. Когда мы садились за стол (завтрак, обед), он всегда находил не только какие-то особые слова, но и как-то эмоционально хвалил самые обычные блюда; мог при этом вспомнить, как много лет назад он готовил, например, карпа, какой он был необыкновенно красивый, как весело шипело масло на сковородке, какой золотистой была корочка. Все рассказывалось как живая сценка, создавая ощущение радости от захватывающей (на самом деле самой обыкновенной) истории.

Игорь Васильевич удивлялся, почему у людей в троллейбусе, метро такие сердитые, как он говорил, лица. Ведь не у всех же из них именно сейчас плохо?

Он удивительно внимательно, с нескрываемым интересом относился ко всем людям независимо от их положения, эрудиции, чем неизменно удивлял собеседников. Я знаю несколько женщин, которые по секрету сообщали мне, что Игорю Васильевичу было так интересно с ней разговаривать, быть вместе, что он глаз на нее положил. Мужчины мне признавались, что после 2-3 встреч с Игорем Васильевичем, который был к ним так внимателен и с ними откровенен, они вправе считать себя его близкими друзьями. Все это шло от радости общения, от возможности сказать или рассказать собеседнику или собеседнице что-то интересное. Когда ко мне приходил кто-то из аспирантов, он, несмотря на занятость или усталость, часто предлагал посмотреть на экране слайды наших или его путешествий: извержение вулкана Толбачек, на которое он специально летал на несколько дней, или виды Парижа, когда он ездил для получения международной премии Калинги за популяризацию научных знаний, или наше путешествие по реке Лена, или по Золотому кольцу на нашей машине. Ему было радостно это вспоминать и поделиться радостью с другими.

Когда мы приехали в Ферапонтов монастырь и вышли из машины, у Игоря Васильевича просто вырвалось восторженное восклицание: Просто диво! В то время главный храм с фресками Дионисия реставрировали и внутри все было в лесах. Игорь Васильевич поднимался на самые верхи и был потрясен обликом Николая Чудотворца, от которого невозможно было отвести глаза. Теперь, когда смотрят на этот лик снизу, нет этого впечатления пристального, направленного на тебя, мудрого взгляда.

И все же, больше всего Игоря Васильевича радовали люди. К нему полностью подходит мысль Марка Аврелия, что достоинство человека определяется его способностью восхищаться другими. Игорь Васильевич умел увидеть то главное, хорошее, что есть в каждом человеке.

Этот неугасимый интерес к людям, любовь к ним и составляли радостный фон его жизни.

Путешествия по Отечеству

В журнале «Русская провинция» (1994, № 1) Игорь Васильевич писал: «… Нам нужно заново, а по сути впервые рассказать о всех диковинах и особенностях земли нашей. Чтобы природа, соединившись с историей страны и психологией народа, открыла Россию, до сих пор нам неизвестную! Может тогда она станет более понятной во всей своей неповторимости и красоте. И гордость за нее, и радость познания объединят людей и подведут к осознанию того, что земля эта – наша и беречь ее, передавая от поколения к поколению, главное дело власти и всех людей».

Даже трудно назвать самое яркое наше путешествие, каждое было удивительным, потому что Игорь Васильевич знал в каждом городе, республике самые замечательные места, о которых он мог рассказывать бесконечно. В Вологде, например, в Софийском соборе Игорь Васильевич стал рассказывать экскурсоводу об Иване Грозном, который даже хотел сделать столицу в этом городе. Но, когда он пришел осматривать строящийся Софийский собор, рядом с ним упала балка; он немедленно ушел, посчитав это плохой приметой. Больше в Вологду он не возвращался.

Иногда вдруг в начале недели Игорь Васильевич говорил: «Давай съездим с тобой в Самарканд на выходные дни». (В советские времена билет на самолет был абсолютно доступен, его стоимость просто не отражалась на семейном бюджете. Игорь Васильевич один раз в год как Герой Социалистического Труда имел право на бесплатный проезд, но мы летали чаще, чем раз в год). Решено. Летим. И там он показывает и обсерваторию Улукбека, и рассказывает историю знаменитых изразцов в древних строениях.

Очень любил Ереван. Прекрасно знал древние армянские храмы. В Эчмиадзине нас принимал Католикос всех армян Восген и даже подарил книгу «Хачкары древней Армении», а мне – шелковый платочек.

В 1989 г. летом вдруг приходит неожиданное приглашение из Смитсоновского института (США) принять участие в путешествии по реке Лена с американцами. Из Академии наук был приглашен также акад. О. Богомолов с женой. Это было как подарок. Комфортабельный пароход «Демьян Бедный», остановки в якутских селениях, где нас встречали с самодеятельностью; потрясающие берега – то неприступные скалы стеной, то просторы необозримые. С американцами было легко. Они все были «в возрасте», легко общались. Игорь Васильевич и О. Богомолов прочли по лекции, а мы пару раз «вели» женский клуб, где почему-то больше всего американских женщин интересовал вопрос о том, запрещены или нет в нашей стране аборты.

Были в Алма-Ате, Душанбе и других местах нашей великой Родины.

Самым дивным было путешествие на машине по Золотому кольцу. С нами была моя дочка Таня и умнейшая собака (лайка) Алик.

Вот уж здесь Игорь Васильевич показал свои знания древних городов, монастырей, храмов. Меня удивляло, что он знал не только историю монастырей, но и как подъехать к тому или иному монастырю в Переславле-Залесском или Владимире. Ночевали в палатке, которую Игорь Васильевич очень шустро воздвигал каждый вечер недалеко от какой-нибудь деревни. В то время это было безопасно, и тогда никто не думал, что менее, чем через 10 лет преступность буквально захватит нашу страну и появится страх перед ночевками в палатках, перед хождением по улицам и т.п. Игорь Васильевич очень быстро мог развести костер, умел быстро приготовить вкусную еду.

Запомнился съезд ВООПиК в г. Костроме. Как всегда, собрались энтузиасты со всей страны, которые одни – с болью, другие – с возмущением рассказывали о том, что они пытаются делать для спасения памятников. Одним удается сделать что-то, другим – меньше, у третьих старание остается без зримого эффекта. Но что всегда (и на других съездах тоже) восхищает, что собираются неравнодушные люди, люди-единомышленники, люи-болельщики за дело.

В день открытия съезда мы ходили в храм, в котором находится одна из главных святынь России – икона Федоровский Божьей Матери. Икона, которой был венчан на русский престол первый Романов – Михаил, а потом все будущие жены-императрицы (из «зарубежных» земель) при крещении становились Федоровнами (последняя императрица – жена Николая II , как известно, была тоже Александра Федоровна).

С этой иконой связано чудо, в котором я была невольной участницей. Т.А. Князева – бессменный участник, вдохновитель, организатор, автор многочисленных статей альманаха «Памятники Отечества» не смогла поехать на этот съезд к нашей и ее безмерной печали по причине какого-то тягучего, хронического, нескончаемого заболевания. Татьяна Александровна перед нашим отъездом попросила меня поставить свечку за ее здоровье перед иконой Федоровской Божьей Матери. Через 3 дня, когда мы вернулись в Москву, звоню Татьяне Александровне, узнать о здоровье, а она уже вся в делах, все хвори буквально за 1-2 дня прошли – вот чудо!

Посещение Ипатьевского монастыря, откуда началось царствование Романовых, произвело неизгладимое впечатление. В монастыре есть что-то незыблемое, фундаментальное, вечное. Во всяком случае – такое восприятие.

В молодости каждое лето (кусочек отпуска) Игорь Васильевич ходил в горы, причем часто один. Он сам сделал себе палатку из полиэтилена, которая буквально помещалась в кармане. В такой палатке всегда было тепло. Как-то раз в районе Домбая он встретил необычную кошку: у нее на спине был контур лиры. Он решил, что это – уникальное создание. Каково же было его удивление, когда через много-много километров он встретил еще двух таких кошек. В других местах таких кошек он никогда не видел.

Игорь Васильевич был неутомимый путешественник, который любил ходить, смотреть новые места нашей Родины. Игорь Васильевич трепетно относился к Родине, тяжело переживал распад нашей державы; ведь держава – это значит, держаться вместе! Самое главное, что он чувствовал свою беспомощность даже в тех делах, которыми он занимался всю жизнь. Если раньше он был «вхож» к любому начальнику на самом высоком уровне, то после этих страшных событий 90-х годов он или никуда не мог пробиться, или все его предложения, разработки попросту были никому не нужны. Произошла смена ценностных понятий – в этом Игорь Васильевич видел главную трагедию наших дней. Деньги заслонили все ранее существовавшие ценности, установки, понятия. Хочется закончить этот раздел известными стихами Н. Рубцова:

Россия, Русь, храни себя, храни,

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нахлынули они,

Иных времен татары и монголы.

Он любил, восхищался и гордился своими друзьями

У Игоря Васильевича было замечательное качество – видеть самое хорошее, что есть в каждом человеке, рассказывать об этом другим, восторгаясь какой-то одной характерной чертой и не фиксируясь на недостатках человека. Меня всегда удивляло, какие замечательные люди его окружают. После того, как Игоря Васильевича не стало, эти люди остались и со мною. Не так давно я поняла, что «плохие» люди к нему не «приживались», или он им был неинтересен, или как-то мягко он их сам отталкивал. Не знаю.

Наверное, к Игорю Васильевичу очень точно подходит высказывание И. Гете: Чтобы быть достойным человеком, признай достоинство других.

И он действительно искал, опирался, уважал достоинство каждого человека, с которым ему приходилось общаться. Игорь Васильевич многих людей называл своими друзьями. Вероятно, в понятие дружбы он вкладывал взаимную симпатию, близость взглядов, какие-то качества, которыми он особенно восторгался. Поэтому друзей у него было много. Перечислять всех невозможно. Вероятно, лучше я напишу о тех, которых уже нет с нами. Игорь Васильевич буквально поклонялся Леониду Максимовичу Леонову. За его талант, за высочайшую стилистику русского языка, его гражданскую позицию, его постоянное страдание за страну, за желание и одновременно невозможность что-то сделать для нее. Он был одним из основателей ВООПиК´а. Мы бывали у него и в московской квартире, и на даче в Переделкино. Говорили подолгу и обо всем. Он подробно рассказывал, как бывал на обедах у М. Горького в его особняке Рябушинских, на которых часто присутствовали И. Сталин, Н. Бухарин, К. Ворошилов и другие. Как постепенно из числа приглашенных навсегда исчезали люди, например, Н. Бухарин. Леонид Максимович накануне визита к нему в связи с 90-летием М.С. Горбачева советовался-делился с нами своей тревогой, стоит ли говорить генсеку о том, что курс у него неправильный, что он делает очевидные ошибки. Потом, когда мы увиделись, Леонид Максимович сказал, что он пытался говорить с ним откровенно, но Горбачев ничего не понял. Леонид Максимович считал, что Россию спасет чувство патриотизма, если оно возродится у людей, и православие.

В этой связи хочется подчеркнуть, что с самого начала основания альманаха «Памятники Отечества» он был членом редсовета и очень приветствовал такое издание, где впервые за много-много лет появились публикации о церквях, об исторических памятниках, о замечательных людях.

Когда Игорю Васильевичу исполнилось 80 лет, Леонид Максимович подарил ему свое полное собрание сочинений, каждый из 10-ти томов он подписал.

Леонид Максимович много рассказывал о болгарской прорицательнице Ванге. Он был у нее несколько раз. Абсолютно все ее предсказания сбылись, вплоть до пожара в доме Леонида Максимовича. Он говорил, что единственное, в чем, вероятнее всего, ошибалась Ванга, – это предсказание, что его самый главный роман – «Пирамида» – будет опубликован при его жизни. «Я никак не могу закончить этот роман, он очень сложный, многоплановый, я его без конца переделываю», – говорил Леонид Максимович. Действительно, трудно верилось, что эта громадная книга, учитывая тщательность автора к каждой фразе, мысли, будет когда-нибудь закончена. И вдруг – книга кончена и опубликована в приложении к журналу «Наш современник». И здесь Ванга оказалась права! Через несколько дней после выхода романа в свет Леонид Максимович скончался во сне.

Академик пропал… С акад. Анатолием Петровичем Александровым Игоря Васильевича связывали очень теплые отношения. Они много раз ездили вместе в разные командировки, часто общались. Однажды они поехали на Урал глубокой зимой. После тяжелых, занятых работой дней Игорь Васильевич и Анатолий Петрович решили принять участие в охоте. Снег глубокий, проваливались, но шли вперед и вперед. Вдруг кто-то из сопровождающих взволнованно говорит: А где Анатолий Петрович? Начали звать, искать, нигде нет. Все в панике. Академик пропал. Как будто его и не было. Через какое-то время все, взбудораженные, находят Анатолия Петровича. Он сидит тихо в глубоком сугробе. Его спрашивают, что же он не откликался. Он, смеясь, отвечает: Я же знал, что вы меня все равно найдете, не бросите.

Федор Дмитриевич Поленов – внук знаменитого художника. 5 лет он был председателем ВООПиК´а и снискал любовь и уважение всех, с кем он соприкасался. Он пригласил нас на юбилейный вечер, посвященный памяти своего деда, в Малый театр. Мы были в Посольстве Франции, в котором дети из ближайших сел (Бёхово и др.) принимали участие в детском спектакле, показанном для детей посольских служащих. Этот спектакль, поставленный женой Федора Дмитриевича – Натальей Николаевной, является традиционным для Поленово. Традиция не прерывалась и идет от деда, который устраивал и елки для деревенских ребятишек, причем в одном из залов музея. О Наталье Николаевне нужно сказать особо. Она – директор Поленовского музея-усадьбы, сгусток энергии, неиссякаемый источник доброжелательности. Это про таких женщин Н. Некрасов сказал: «… коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». К ней из села приходят все – кто за советом, кто за лекарством, кто за чаем (около Поленово нет близко продовольственных магазинов). И никому никогда нет отказа. Я это утверждаю, потому что была гостьей этой семьи и жила там несколько дней.

Глубочайшая интеллектуальность Федора Дмитриевича проявлялась во всем. Но что меня не просто поразило, а потрясло – это экскурсия по Поленовскому музею. Федор Дмитриевич, во-первых, занятый человек, пишущий очень интересные книги по русской культуре, во-вторых, он уже тогда был не очень здоров – сердце. Тем не менее, он лично в течение более 2 часов показывал и рассказывал мне все наиболее интересное в музее. Я у него была единственным экскурсантом. Мне было очень неловко. Но все мои робкие попытки хотя бы сократить его неутомимый показ и рассказ заканчивались полным непониманием. Он считал, что если я – его гостья (Игоря Васильевича уже не было), то он должен сам провести полную экскурсию. От Федора Дмитриевича просто струилась какая-то доброта, спокойствие, внимательность.

У Игоря Васильевича была привычка – во время сессии Академии наук «прихватывать» кого-нибудь домой на обед. Это было всегда неожиданно. И вот однажды звонок в дверь, открываю и вижу Игоря Васильевича с акад. Никитой Ильичем Толстым – праправнуком Л.Н. Толстого. Никита Ильич – высокий, с седой бородой и с небольшими светлыми глазами, очень похожий (или это только от знания, кто он?!) на Льва Николаевича. Игорь Васильевич и Никита Ильич садятся поговорить в кабинете, а я хлопочу на «обеденную тему». Приглашаю к столу в комнату. Никита Ильич вдруг спрашивает меня: «А что – Вы хотите меня обидеть?» Трудно передать мое состояние: вижу в первый раз, счастлива познакомиться, много слышала о нет и друг – такое… Он продолжает дальше: «Где Вы обедаете обычно?» Я отвечаю: «На кухне». И он: «Почему же Вы меня приглашаете в комнату, на кухне – лучше». Вот такая необыкновенная простота и нежелание причинить какие-то дополнительные сложности.

Еще один штрих к его портрету. Когда Игорь Васильевич и Никита Ильич возвращались из Италии с торжеств, посвященных 1000-летию христианства на Руси, оказалось, что машина-микроавтобус была только у Игоря Васильевича. Поэтому мы развозили по домам всех членов делегации (писателей В. Распутина, В. Крупина и др.). Пока мы ехали из аэропорта Шереметьево, встречалось по дороге много церквей. И каждый раз Никита Ильич крестился и кланялся. Для него, его облика это было удивительно естественно.

Еще один яркий человек в окружении Игоря Васильевича – В.Д. Захарченко. Несколько десятилетий он был главным редактором журнала «Техника молодежи», а в последние годы создал и возглавлял очень оригинальный журнал «Чудеса и приключения». Василий Дмитриевич был очень доверчивым человеком. Возможно, по этой причине иногда он поддерживал в своем журнале людей с сомнительной репутацией или истолковывал известные факты в новом неожиданном ключе. Так, он представил на каком-то из вечеров этого журнала «наследника» царского престола, «сына» царевича Алексея – Романова-Дальского, который в своем выступлении говорил, как в 1918 г. его отцу удалось спастись. Он даже раздавал княжеские титулы. Он производил впечатление культурного, образованного, мягкого человека и невольно возникал вопрос: зачем ему все это нужно?

Но возвратимся к образу В.Д. Захарченко. Он был поэт, писатель, горнолыжник, путешественник, горячий патриот, собиратель вокруг себя интересных людей. Ему принадлежит изумительное стихотворение, пронизанное истинной любовью к нашей стране:

…О, родина, за все меня прости!

За нищету при сказочном богатстве,

За ложь, у вечной правды на виду,

За то, что потонула в казнокрадстве,

За то, что я беду не отведу.

За то, что, позабыв родные песни,

Талдычишь зарубежный тарарам.

Но все равно,

Хоть лопни ты, хоть тресни,

Я никому Россию не отдам!

Хочу домой…

Влеком магнитной силой,

Ползу, бегу, лечу к тебе всегда

На вечный зов моей отчизны милой…

Много лет 1 августа, в день его рождения, мы с Игорем Васильевичем ехали на речном пароходе или реже на машине в Аксаково, где у них была в деревне обычная крестьянская, очень уютная изба с длинным столом, уставленным всякими яствами. Однажды там я познакомилась с изобретателем, который из старых выброшенных машин сделал великолепный лимузин-амфибию. Я была первой, не побоявшейся с небольшой горки съехать с водителем на машине прямо в речку и там к восторгу деревенской детворы мирно поплыть против течения. А потом выбраться резво на берег на стекающей потоками воды красавице-машине.

В доме Василия Дмитриевича мы познакомились и подружились с космонавтами В. Джанибековым и В. Аксёновым; экс-чемпионом мира по шахматам Смысловым, который, между прочим, прекрасно поет; с Народным артистом СССР Н.И. Некрасовым и его женой.

В этом же доме мы много беседовали с бывшим министром культуры РФ в советские времена – В.С. Мелентьевым, которому мы все обязаны возрождением народных промыслов, прекрасными книгами о Золотом кольце, изданием Евангелия с иллюстрациями палехских мастеров. Он был неумомимый пропагандист русской культуры, высокообразованный, добрый человек. В этом же доме мы близко познакомились с акад. И.А. Шило (он сейчас – член Президиума РАН) и его милой женой. Он и сейчас много трудится. Такие люди не умеют не работать.

Всех этих разных по своим интересам, профессиям людей умел объединять Василий Дмитриевич Захарченко, для каждого находил какие-то добрые, но характерные именно для этой личности слова.

К плеяде замечательных людей, которые были в окружении Игоря Васильевича, безусловно, принадлежит акад. А.Л. Яншин, с которым Игоря Васильевича связывали очень теплые отношения. А.Л., как и Игорь Васильевич, был активным членом ВООПиК, знатоком русской истории, глубоко понимающим проблемы культуры. Незабываемо для меня посещение А.Л. и Игорем Васильевичем Крутицкого подворья – второго Кремля Москвы, в прошлом – духовного Центра Российского государства. Первый раз мы были в Крутицах в 1976 г., убежав с очередной сессии Академии наук. Тогда под руководством реставратора-архитектора П.Д. Барановского шли интенсивные работы по реставрации Крутицкого подворья. Постройки внутри и снаружи были покрыты лесами. Нас вначале не хотели пускать, но потом кто-то из строителей, узнав Игоря Васильевича и А.Л., пригласил внутрь. Даже трудно вообразить, как лихо Игорь Васильевич и А.Л., который недавно начал только ходить после перелома ноги, прыгали с одной шатающейся доски на другую, рассказывали друг другу, что здесь было и что должно быть. Я была в предельном напряжении, потому что понимала – если кто-то из них упадет, то я не смогу его поднять и вытащить из тех катакомб, в которых мы находились.

В Крутицах с А.Л. мы были много раз – случайно или специально, потому что и Игорь Васильевич, и А.Л. – оба – были обеспокоены судьбой этого знаменитого места Москвы, особенно после того, как не стало П.Д. Барановского. Между прочим, в наше смутное время бесконечно говорят о том, что большевики разрушали храмы. А вот Крутицкое подворье почти наполовину было разрушено при Екатерине II , на части территории была создана гауптвахта. Внутренним смыслом этого «деяния» было показать, что светская власть выше духовной, сосредоточие которой и было напротив Кремля в Крутицах. Кстати, Екатерина сделала «безликим» и храм Казанской Божьей матери на Красной площади, приказав разрушить апсиды и выкрасив его в белый цвет (он был красно-огненный, как реставрирован сейчас по Барановскому, который сделал чертежи храма доекатерининской эпохи).

С А.Л. мы были на одном из первых духовных концертов в Нарышкинском храме в Филях; несколько раз были у него дома, он тоже бывал у нас. И когда я слушала их беседы, то всегда поражалась их единомыслию, их одинаковому видению проблем (например, о чем уже сказано – поворот северных рек). Последний раз я видела А.Л. на заседании ВООПиК, когда уже не было Игоря Васильевича. Ему было трудно ходить, я проводила его до машины…

Он всегда оставался молодым

Я познакомилась с И.В., когда ему было 67 лет. В те годы мы встречались с ним на сессиях АН СССР (я тогда была зам. директора Института общей генетики АН СССР по науке и должна была участвовать в работе сессий). Каждый раз, встретившись на сессии и послушав несколько выступавших, он мне таинственно говорил: «Давай убежим, хочешь я тебе покажу Крутицкое подворье?» Я тогда ничего не знала об этом изумительном месте Москвы. Мы ехали туда, И.В. узнавали рабочие-реставраторы, и нас пускали в закрытое для посещения подворье. Другой раз мы убежали с сессии в музей Рублёва, и И.В. рассказывал как искусствовед о каждой иконе. Причем он рассказывал настолько увлекательно, что впоследствии, когда мы жили вместе, мои друзья мне часто говорили: «Пригласи нас на рассказы И.В.». У него, безусловно, был дар рассказчика.

И.В. часто приглашали то в Фонд культуры на вечера, посвященные дню Пушкинского лицея, то на Новогодний вечер в Университет им. Д.И. Менделеева (тогда институт), то в Общество книголюбов на праздники, начиная с 7 ноября и кончая 1 мая. До последнего года жизни И.В., иногда уставший после работы, «бежал», как он сам любил говорить. Он не жаловался при этом на усталость, занятость, дела, которые всегда были и которые никогда не кончались. И.В. очень трепетно относился к людям, и он боялся своим «неприходом» их обидеть. Но главное – ему все было интересно, и бремя лет оставалось дома, а он шел, ехал, «бежал».

Иногда он был молод по-озорному. Наша дача находилась рядом с дачами ЦК ВЛКСМ, на которых летом жили сотрудники этой организации, а в клубе 1-2 раза в неделю показывали кинофильмы для всех желающих (билет стоил 20 коп.). Поэтому на хорошие кинофильмы дачники в этот клуб ходили буквально толпами. Однажды мы с И.В. и с Таней пришли в кино. То ли пленка была старая, то ли механик неопытный, но фильм несколько раз прерывался. Вдруг во время одного такого перерыва в полной темноте И.В. свистнул изо всех сил. Зажгли свет, и милиционер с возмущенным лицом пошел искать «хулигана». Естественно, что И.В. был вне подозрений. Нарушитель спокойствия найден не был.

Как-то раз И.В. был в Успенском – санаторном отделении нашей академической больницы. Я приехала на своей машине его навестить, а он предложил мне поехать в ресторан на Рублёвском шоссе (в те далекие по образу жизни, советские времена, академик свободно мог оплатить обед в ресторане, не то, что сейчас!). Мы взяли немного коньяка и с удовольствием выпили по паре рюмок. Коньяк оставался. И.В. бросил несколько тоскливых взглядов, объясняя мне, что завтра он бы с удовольствием его допил, но тары не было! Вдруг он лукаво улыбнулся, вынул из кармана железную баночку с валидолом, высыпал лекарство в бумажку, а в освободившуюся тару с завинчивающейся пробкой налил коньяк. Победоносно посмотрел, и довольные мы ушли из ресторана. Этот факт, конечно, демонстрирует его редкую изобретательность, которая многократно меня удивляла в нашей повседневной жизни.

Он не умел быть равнодушным

После многолетнего ремонта открылась Третьяковская галерея, и Президиум Общества охраны памятников истории и культуры был приглашен еще до официального открытия. Мы медленно с Игорем Васильевичем и другими членами Президиума двигались из зала в зал, встречаясь еще раз со знакомыми картинами и с каким-то новым чувством восхищения. Останавливаемся с Игорем Васильевичем перед иконой Владимирской Божьей матери, и оба чувствуем, что оторваться от нее невозможно, понимаем, что это – шедевр шедевров. Икона плотно упакована в раму со стеклом. Игорь Васильевич внимательно рассматривает «упаковку» и вдруг говорит, что воздух, наш агрессивный московский воздух попадает внутрь, и икона может разрушаться, особенно, если учесть, что в большие праздники ее выносят на службу в церковь Николы в Толмачах, где и влажность, и температура другие. «Придется идти к митрополиту Питириму, – сказал Игорь Васильевич, – и объяснить ему необходимость герметизации этой уникальной иконы ФП».

Через несколько дней мы были на Погодинке, в резиденции митрополита Питирима. К сожалению, продолжительный разговор с ним не окончился пониманием проблемы. Митрополит Питирим был необыкновенно любезен, но посчитал, что икона надежно защищена и он не видит необходимости менять конструкцию защиты, посоветовав при этом обратиться к директору Третьяковской галереи. Через несколько дней мы посетили также и очень любезного директора, но – увы! С тем же результатом. Игорь Васильевич был опечален, что «хранители» реликвии не в состоянии осознать, что не сразу, но через 10-15 лет икона будет нуждаться в реставрации. Не помогли доводы, что в Кремлевских музеях, в частности, Оружейной палате, все экспонаты защищены ФП, а раньше шапку Мономаха, например, ежегодно выбивали чуть ли не палкой от всепроникающей пыли.

Казалось бы, какое дело Игорю Васильевичу, человеку, чрезвычайно занятому, уже немолодому (но молодому духом!), до иконы. Но он не мог иначе. Всегда делал все, что считал необходимым для сохранения, защиты, сбережения.

На вечере воспоминаний об Игоре Васильевиче директор Института физической химии им. Карпова рассказал, что в «гайдаровское» смутное время, когда все рушилось, а наука превращалась в ненужный ассортимент, Игорь Васильевич каждую неделю приходил к нему с единственным вопросом: чем он может помочь Институту. Таким путем с помощью Игоря Васильевича удалось «достать» для Института ксерокс, факс и т.п.

Игорь Васильевич не мог оставаться безразличным, равнодушным не только к людям, но и к делам, которые он считал своим долгом делать.

Поворот северных рек

Куда только не ходил Игорь Васильевич, пытаясь доказать, что гигантские деньги, выделенные на бредовый проект поворота северных рек, пропадут напрасно, что поворот приведет к непредсказуемым и предсказуемым необратимым последствиям! К предсказуемым, в частности, относилась страшная участь Вологодской области, которая должна была превратиться в болота и топи, где будут погребены в том числе и сокровища Вологодского края – Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастыри. Кроме того, Игорь Васильевич рассчитал, что объем воды из северных рек, переброшенный в южные области, почти полностью будет испаряться, т.к. на юге климат-то жаркий. Но несмотря на все возражения против этого безумного плана, проектирование неумолимо продолжалось.

Иногда вместе с Игорем Васильевичем, иногда независимо от него абсурдность этой идеи пытался доказать академик А.Л. Яншин, вице-президент АН СССР. Академик Д.С. Лихачёв тоже относился к активным противникам этого проекта. Писатель С. Залыгин писал об этом проекте, об ужасных последствиях его реализации в художественной форме в редактируемом им журнале «Новый мир» и в газетах. Все было тщетно. Тогда Игорь Васильевич решил поехать в Вологду, поговорить с местным начальством. Председатель облисполкома оказался очень приятным, по-настоящему образованным человеком. Его не надо было убеждать в очевидном. Он все понимал и тоже побывал во всех высоких инстанциях, но ничего не получалось.

Капля и камень долбит. Не знаю, что случилось, но голоса несогласных с проектом были услышаны кем-то разумным, и проект, к счастью, спустили на тормозах и тихо похоронили. Возможно, что уже в эпоху раннего Горбачева стало катастрофически не хватать денег, а на проект требовались астрономические суммы. Но кто знает, как повернулось бы дело, если бы Игорь Васильевич и его единомышленники равнодушно промолчали и не пытались переломить ситуацию. Тем более странно, что сейчас опять встал вопрос о повороте северных рек, чтобы продавать воду в Среднюю Азию. При этом для меня было трагичным услышать, что против поворота северных рек в свое время были лжеученые и лжепатриоты.

Мы все родом из детства

Голубое основанье, золотое остриё.

Сердцем помню только детство,

Все другое – не моё.

И. Бунин

Пожалуй, все наши русские крупные писатели написали книги о детстве. И Л. Толстой, и А. Толстой, и Аксаков, и Гарин-Михайловский, и Горький – можно перечислять без конца. Сейчас издается много мемуарной литературы – и о ком-то, и о себе. Никто не обошел вниманием свои детские годы.

И.В., если можно так сказать, удивительно ласково вспоминал свои детские годы. У него лицо начинало светиться, когда он вспоминал своих родителей, родственников, деревенских друзей. И.В. считал, что главное в воспитании детей в деревне – было исполнение с раннего детства определенных обязанностей. Он, например, с 6-7 лет ежедневно летом должен был ходить в лес и приносить хворост, запасать для разжигания печки на всю зиму. В сборе урожая, естественно, он тоже с ранних лет принимал участие. Если дома пекли пироги, значит маленький Игорек должен бежать и относить их в так называемые кельи. Здесь нужно объяснить, как была организована русская деревня. В деревне был общинный строй, который управлял жизнью деревни. Если, например, старики или тем более один из стариков оставались без кормильцев, то община брала заботу о них на себя. Строились за счет общины небольшие домики (обычно их было 10-12), и в них переселяли одиноких стариков, заботу о которых полностью брала на себя община, т.е. кормила-поила даром. При этом каждая хозяйка считала своим долгом проявить заботу об этих людях. Туда и бегал маленький Игорь с пирожками. Это был принцип общинного социального обеспечения. Между прочим, в обязанности общины входило и распределение земли. Каждые 3-5 лет собирался сход для перераспределения земли, т.к. одни семьи уменьшались, другие – увеличивались. Поэтому каждая семья в среднем имела примерно равные возможности. Между прочим, у Брокгауза-Эфрона написано: «община основана на первоначальной идее единства и равенства прав каждого члена на соответствующую долю земли, принадлежащей общине».

Вот в такой атмосфере помощи нуждающимся, непременности каких-то ежедневных обязанностей и рос И.В. Он рассказывал необычайно много интересных историй, некоторых даже – таинственных.

Как-то раз я спросила его, верит ли он, что человек может чувствовать какое-то несчастье, которое происходит с его близкими. И он рассказал таинственную историю с его бабушкой. Однажды бабушка обычно спокойная, вся в делах, среди дня заволновалась, заплакала и стала говорить, что с ее сыном (т.е. дядей И.В.) случилась какая-то трагедия. Все стали ее успокаивать, но она, обычно уравновешенная, была буквально в истерике. Через некоторое время бабушка успокоилась. Прошло несколько дней, к бабушке приехал ее сын (он жил в другой деревне), которого она оплакивала, и рассказал ей, что именно в тот день и час он «в кошках» полез на столб, поскользнулся и завис вниз головой. Вокруг никого не было. Несколько часов он был в таком невероятно тяжелом положении, потом случайный прохожий спас его.

Другой случай с этой же бабушкой. Как-то раз вся большая семья с дядями, тетями, женами, мужьями обедали за праздничным столом. Много шутили. Кто-то, уже почувствовав современные веяния материалистического плана, сказал, что, конечно, чудес на свете не бывает, что это все придумано. Бабушка просто возмутилась такому утверждению. Ей, конечно, стали весело возражать. Тогда она подошла к окну, открыла его, и в ту же минуту в окно влетела огромная птица, покружилась и улетела обратно. Торжествующая бабушка уселась на место, а все замолчали.

Я абсолютно верю этим рассказам И.В., потому что он не умел говорить неправду. По-моему, он просто не знал, что «изобретены» обман, ложь, поэтому он говорил только правду.

Уроки экологического воспитания

Игорь Васильевич любил рассказывать о первом уроке защиты природы, который преподал ему отец. Как-то раз, будучи мальчиком 4-5 лет, он гулял по лесу с отцом, увидел нежный белый цветок лесной земляники, сорвал его и радостно подбежал к отцу с цветком в руке. К своему удивлению, он немедленно получил подзатыльник. «Никогда не рви эти цветы – это будущие ягоды, – сурово сказал отец». В памяти это осталось на всю жизнь.

Второй эпизод из жизни деревни, в которой рост Игорь Васильевич, тоже связан с экологическим воспитанием, но уже всего деревенского сообщества. В деревне не разрешали детворе рвать незрелые лесные орехи. Их можно было собирать только после деревенского схода, когда решалось сообща, что орехи уже созрели и, пожалуй, их можно собирать. Сход обычно бывал возле церкви, которая, по мнению Игоря Васильевича, играла не только соборную роль, но была и местом воспитания людей – художественного (иконы), музыкального (пение), речевого (проповеди).

Игорь Васильевич был глубоко убежден, что экологическое воспитание должно пронизывать всю систему образования, начиная с самого юного возраста.

Рукотворный НЛО и «волосы ангела»

Много лет назад концентрацию радиоактивных веществ в атмосфере определяли с помощью фильтров Петрянова. Их поднимали на определенное время в воздух на аэростатах, сделанных из полиэтиленовой пленки. Затем аппарат с фильтрами спускали вниз, а аэростат улетал. Однажды после таких испытаний Игорь Васильевич прочел в газете, что над Болгарией обнаружен НЛО, который всполошил болгарскую общественность. И у него вдруг мелькнула мысль: а не наш ли это аэростат? Он попросил метеослужбу дать сведения о направлении и скорости ветра в эти дни. Результаты расчетов совпали с моментом появления рукотворного НЛО над Болгарией.

И еще одна история связывала Игоря Васильевича с внеземными цивилизациями. Одно время в планетарии читали лекции о космических пришельцах с разными «доказательствами». В одной из таких лекций (рукописи которых ходили в народе) весьма популярный в ту пору лектор Ф.Ю. Зигель рассказывал, будто у одного такого небесного гостя удалось вырвать волосы, которые передали на исследование академику Петрянову, и он доказал их внеземное происхождение. Игорь Васильевич сначала изумился, а потом смеялся над своей причастность. К «волосам ангела». На самом деле ничего подобного он, конечно, не исследовал.

Наши взгляды на научные проблемы

И.В. никогда не занимался научными разработками, которые можно было бы использовать для войны. Он создавал все только для защиты – противогаз, фильтры (ФП), которые используются и сейчас для защиты людей от радиации, химических веществ, микроорганизмов, аллергенов.

Не будучи еще даже знакомой с И.В., мои научные интересы тоже были сосредоточены на защите людей от вирусов. С моим замечательным учителем проф. Е.Н. Левкович была создана культуральная вакцина против клещевого энцефалита, которая была апробирована в Кемеровской области и оказалась высокоэффективной. Вместе с акад. РАМН Д.К. Львовым (тогда он был еще кандидатом медицинских наук) я ездила в 60^х гг. по таежным поселкам Кемеровской области и прививала жителей нашей вакциной. Эта вакцина с некоторыми усовершенствованиями и сейчас применяется для профилактики клещевого энцефалита. Мы с Елизаветой Николаевной (а также с В.В.Погодиной, Л.Г. Карпович) получили в те годы премию им. Д.И. Ивановского за лучшую работу в области вирусологии (которая присуждалась 1 раз в 4 года).

Поэтому, когда мы встретились с И.В., оказалось, что мы оба «защитники». Работая с вирусами энцефалитов и с супермутагенами, которые открыл мой незабвенный учитель в области генетики чл.-корр. РАН И.А. Рапопорт, у меня иногда возникали клоны вирусов с более высокой вирулентностью, чем исходные вирусы. Я их немедленно уничтожала, т.к. понимала, что они могут быть использованы для создания вирусов в бактериологической войне. Меня интересовали, и я изучала только апатогенные вирусы, которые могли бы быть использованы в качестве живых вакцин.

Как я стала членом КПСС и почему И.В. не стал членом партии

Мною уже была защищена докторская диссертация (1968 г.), и я увлекалась общественной работой: была зам. председателя районной (Гагаринской) организации Общества «Знание». Первым секретарем райкома КПСС тогда была Т.В. Голубцова (которая впоследствии была зам. министра культуры СССР), очень образованная, высококультурная женщина. Мы часто встречались с ней, она всегда очень внимательно относилась к нашей организации. Я тогда абсолютно не интересовалась политикой, а лекции читала только на медико-биологические темы, начиная от магазинов (в их обеденный перерыв) и кончая лекторием Политехнического музея. Однажды Т.В. Голубцова попросила меня посетить с целью проверки какую-то парторганизацию, а я говорю ей, что я не член партии. Она изумилась и пригласила меня в партийные ряды. Больше всего я боялась комиссии старых большевиков, потому что буквально ничего не знала в области политики, а они спрашивали, например, кто лидер или какая главная партия в такой-то стране, какие события были там-то и т.п.

Чтобы не было демонстрации моих «незнаний», секретарь нашего общества попросила зав. отделом пропаганды и агитации райкома пойти вместе со мною. Когда он представил меня как зам. председателя районной организации Общества «Знание», старые большевики заулыбались, сказали, что у них нет вопросов, т.к. они не сомневаются в моей широкой эрудиции.

Мне хочется подчеркнуть, что в партии в те времена в Институте полиомиелита и вирусных энцефалитов АМН СССР, где я тогда работала, были лучшие люди, в том числе и мой любимый учитель – Е.Н. Левкович, которая и дала мне рекомендацию в партию.

Однажды к И.В., который уже тогда был чл.-корр. РАН, подошел один товарищ из институтского партбюро и пригласил его в партийные ряды. И.В. согласился. Но этот товарищ добавил, что, будучи членом партии, он непременно будет избран в академики. И.В. возмутился, сказал, что в партию вступают не из-за карьерных соображений, а академиком он будет и без членства в партии, и отказался. Как известно, И.В. в 1966 г. избрался академиком, хотя он так и не стал членом партии.

Однако И.В. всегда с глубоким уважением относился к партии. И партия отвечала ему взаимностью. В те времена ученых уважали и ценили, и И.В. буквально в течение 1-2 дней (не будучи членом партии) мог попасть к любому секретарю ЦК КПСС для решения каких-то важных научно-государственных задач. И помощь всегда оказывалась!

Я писала уже об этом, но напомню, что один из последних его визитов в ЦК закончился решением о возведении собора Казанской Божьей матери на Красной площади.

Я и сейчас ношу часы, которыми наградили И.В., на которых написано: «Казанский собор. 1990-1993». К сожалению, на доске в соборе написано, что он возводился по указу Б.Н. Ельцина. Архитекторы, с которыми мы были тогда на открытии собора, сказали: «Главное, что собор построили, а правда потом восторжествует». Ельцин никакого отношения к этому не имел. Было решение Политбюро, а заканчивали храм действительно в эпоху Ельцина.

И.В. был потрясен, когда Горбачев распустил партию. И.В. предсказал, что государственная скрепа, которой являлась партия, приведет к распаду государства, межнациональным конфликтам и всему тому, что мы сегодня, к сожалению, имеем. При этом им было сказано, что Горбачев будет свергнут. Так и получилось.

Учителя

Сейчас как-то померкло понятие «учитель». Меняются, к сожалению, нравственные ориентиры, исчезает чувство признательности, благодарности, а именно они являются непременными атрибутами культурного человека.

Игорь Васильевич писал: «Учитель – понятие святое. Высокая должность. Она подразумевает обязательно хорошего, порядочного человека…». Игорь Васильевич не просто вспоминал своего школьного учителя арифметики, который давал пример великой любви к ученикам, бесконечного терпения. Когда Игорь Васильевич защитил диссертацию, поспешил к нему. Дал телеграмму, когда получил государственную награду.

Школьный учитель русского языка Н.Н. Волков был и крупным ученым-искусствоведом, художником (его акварели есть в Третьяковской галерее). Этот учитель не только научил писать сочинения, но и почти всего его ученики становились «поэтами». Игорь Васильевич был тесно связан с ним до конца его жизни, а потом дружба продолжилась с его женой – скульптором О.В. Кванихидзе. Она – автор памятника Прянишникову около Тимирязевской Академии. Бюст ее работы стоит на могиле Игоря Васильевича. Мы были у нее на 95-летии, вспоминая учителя Игоря Васильевича – Н.Н. Волкова, который всегда вызывал восторженные воспоминания.

Игорь Васильевич часто и тепло вспоминал своих учителей в Университете, всех их просто невозможно перечислить. Смешная история с акад. А.Н. Бахом была рассказана Игорем Васильевичем в передаче проф. С.П. Капицы «Очевидное – невероятное». Как-то раз жаркой летней ночью Игорь Васильевич со своим товарищем ставили в Институте опыты. Горели горелки, что еще больше повышало температуру. Они решили раздеться совсем – так легче было работать. Вдруг они слышат шаги, и догадываются, что, вероятнее всего, это – директор Института А.Н. Бах, который в то время жил в стенах Института физической химии им. Карпова. Мгновенно они принимают решение спрятаться и лезут под стол. Открывается дверь, входит А.Н., видит горящие горелки, никого нет, стоит немного и выходит. Игорь Васильевич идет на то место, где стоял директор, и убеждается, что А.Н. видел их, голых под столом. Тактично ничего не сказал, чтобы не смущать.

Наверное, невозможно перечислить огромное число рассказов о замечательных учителях, которых он всегда с благодарностью вспоминал.

Так хотелось бы, чтобы нынешнее поколение сумело ценить то, что оно получило от своих учителей – людей, которые дают не только знания, но и учат думать и, надеюсь, использовать свои знания на благо людей.

Таинственные совпадения

Игорь Васильевич родился в селе Б. Якшень Горьковской обл. С родителями он часто ходил на богомолье в Саровский монастырь. Величие храмов, песнопения, таинственные лики святых, – все это врезалось в память маленького мальчика и воспринималось как дивное чудо.

Много-много лет спустя, когда Игорь Васильевич был поглощен научными разработками по защите от атомной радиации, ему сказали, что он должен выехать в один закрытый город. Для этого со своим сотрудником П.И. Басмановым он должен приехать в аэропорт Быково и сесть на скамейку. Они так и сделали. К ним подошел один человек и повел к самолету. Через некоторое время самолет приземлился, их встретили и повели на объект. Спустя некоторое время, Игорь Васильевич говорит своему спутнику под секретом: «Я знаю, где мы находимся. Я узнал Саровский монастырь». Это был, как мы теперь знаем, Арзамас-16. Игорь Васильевич впоследствии бывал в этих местах много раз.

Игорь Васильевич похоронен на Донском кладбище. Тогда – более 5 лет назад в середине кладбища возвышалось здание крематория (оно уже тогда не функционировало). Однако через год это здание начали переделывать в храм, который теперь уже работает. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что эта церковь – единственная в Москве церковь Серафима Саровского!

Эти удивительные совпадения напомнили мне нечто подобное с А. Ахматовой. В Ленинграде она долгое время жила в Фонтанном доме, некогда принадлежавшем графу Шереметьеву. Когда Анна Андреевна скончалась, то прощание с нею было в морге больницы Склифосовского, как известно, построенной как странноприимный дом Шереметьевым. В Ленинграде прощание с А. Ахматовой было в Доме ученых, также принадлежавшем ранее графу Шереметьеву.

Такие совпадения – что это?

Он обладал даром предвидения

Лет пятнадцать тому назад, когда И.В. был в Ленинграде, Д.С. Лихачев пригласил его в Пушкинский дом, чтобы показать бесценные рукописи. После естественных восторгов, удивлений, радости от увиденного И.В. внимательно посмотрел вокруг и сказал взволнованно Дмитрию Сергеевичу: «А Вы знаете, здесь может быть пожар, я вижу огромные недостатки в противопожарной защите». Дмитрий Сергеевич и И.В. пошли к директору, и, насколько я помню, за их подписями о тревожном состоянии в рукописном отделе Пушкинского дома была опубликована статья в ленинградской газете. Однако как у нас, к сожалению, часто бывает, то денег нет, то времени нет, то другие, очень важные дела. Каково же было мое изумление, когда весною 2003 г. по TV сказали, что был пожар в Пушкинском доме, что частично сгорели рукописи Н.В. Гоголя…

Когда, спустя десятилетия после войны, решили восстанавливать разрушенный храм Ново-Иерусалимского монастыря, И.В. поехал в те места по каким-то другим делам и заглянул на строительство. Там уже был воздвигнут знаменитый шатер-крыша – краса и гордость храма. И.В. испуганно подошел к главному прорабу и стал объяснять, что шатер скоро рухнет. Прораб, естественно, «все знал» и сказал, что этого не может быть, что И.В. просто не понимает в строительстве. Не прошло и года, и знаменитый шатер рухнул. И.В. очень сокрушался, что никто его не послушал, а ведь он ходил тогда «наверх», пытался убедить, почему шатер долго не простоит.

Когда на свет появился «лепесток», который приобрел очень быстро популярность и на атомных станциях, и в химическом производстве, И.В. пошел к тогдашнему министру здравоохранения СССР акад. Б.В. Петровскому и предложил ему на время эпидемии гриппа «одеть» население в лепестки – люди перестанут заражать друг друга в транспорте, магазинах, на работе. Министр был любезен, но сказал, что это не эстетично, никто не согласится ходить в маске. Как известно, эпидемия гриппа бывает каждый год. Когда в 2003 г. началась эпидемия атипичной пневмонии в Китае, все население надело маски. Маски – наши лепестки – были куплены в нашей стране. Эпидемию удалось оборвать. Об этом было написано летом в газете «Московская правда». К сожалению, автор не знал, что И.В. предлагал такой способ борьбы с респираторными инфекциями давным-давно.

И.В. всегда очень точно говорил, какая погода будет на следующий день. Посмотрит на небо, подумает и говорит – точнее, чем метеослужба. Какие-то, наверное, приметы, их совокупность, делали возможным анализ и прогноз. Но оказывается, эта способность была у И.В. всю жизнь. Он рассказывал мне, что когда был маленький, еще 7-8 лет, его мама спрашивала его: «Сынок, скажи, а какая погода будет завтра». Сынок смотрел, думал и точно предсказывал.

Мне так и осталось непонятным: что это – дар свыше или просто умение делать вывод из многочисленных увиденных деталей?

Предчувствие

В жизни много загадочного. Некоторые люди обладают даром предвидения. Многократно описано, что даром прозорливости обладали все знаменитые старцы Оптиной пустыни (Антоний, Илларион, Амвросий, Анатолий и др.). Из мирских людей это свойство присуще многим поэтам: А. Блоку, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилеву, которые в своих стихах предсказывали будущее страны, своих близких, даже свои последние дни. Так, Н. Гумилев писал:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще.

Французский поэт Аполлинер предвидел свое ранение в голову, котороые свело его в могилу:

Минерва рождена моею головой,

Кровавая звезда – венец мой неизменный.

Про предсказания Ванги написаны книги.

Мне хочется рассказать о двух случаях в жизни Игоря Васильевича. Накануне 1996 г. к нам домой пришел один из ближайших учеников Игоря Васильевича – П.И. Басманов – и попросил, чтобы Игорь Васильевич сказал что-нибудь новогодне-поздравительное сотрудникам руководимого им отдела (в этот день Игорь Васильевич неважно себя чувствовал и не мог пойти на Новогоднюю елку в Институт). Включили магнитофон, Игорь Васильевич сказал много теплых слов и пожеланий в адрес сотрудников и вдруг в последней фразе поздравляет всех с наступающим 1966 годом. Удивился и сам Игорь Васильевич. Выключили магнитофон. Почему-то мне стало ясно, что Игорь Васильевич, как говорят психологи, вытесняет 1996 год, и у меня мелькнула ужасная мысль, что это горькое предчувствие. А вспомнился 1966 год неслучайно: это был удачный год в его жизни. Он стал академиком и получил Ленинскую премию. В 1996 г. Игорь Васильевич скончался.

Второй случай. На даче 18 мая 1996 года мы с Игорем Васильевичем гуляем по лесу. Прошу почитать стихи, и он читает как всегда вдохновенно, много и бóльшую часть новых, ранее мною не слышанных. И вот он читает последнее стихотворение, длинное, до конца:

Уедем, бросим край докучный

И каменные города,

Где вам и холодно, и скучно

И даже страшно иногда.

Я запомнила эти первые строки, хотя раньше не знала этого стихотворения. Других стихов он читать не захотел, предложил еще погулять, но меня искусали комары, и я прошусь домой.

19 мая Игоря Васильевича не стало.

Я не знала, кто автор этих стихов, но мне казалось, что Гумилев. Оказалось, именно так. Конец этого стихотворения такой:

Когда же смерть, грустя немного,

Скользя по роковой меже,

Войдет и встанет у порога,

Мы скажем смерти – как уже?

И не тоскуя, не мечтая,

Пойдем в высокий Божий рай,

С улыбкой ясной узнавая

Повсюду нам знакомый край.

Его последними словами были слова, обращенные ко мне: я тебя люблю.

Немного о себе

Трудно писать о себе.

Слова, ворочаясь, падают

пудовыми гирями.

С. Ермолинский

Приходится писать о себе, чтобы было понятным, что нас сближало, что делало нас необходимыми друг для друга, какие интересы у нас были общие.

Наверное, главное – мы оба любили людей, старались бережно к ним относиться, и у нас с годами появлялись в кругу наших знакомых новые лица, некоторые из которых становились близкими людьми. Если обратиться с вопросом о наших увлечениях, то на первое место можно поставить научную работу, которой всегда интересно заниматься, которая и составляет наш образ жизни и которая приносит и радость, и огорчения. К огорчениям относится отношение к науке, которое сложилось, к сожалению, в последнее время со стороны государства.

Общим увлечением были книги. И.В., как я уже писала, читал практически постоянно. Я не могу уснуть, если перед сном не читаю какую-нибудь книгу хотя бы полчаса. Научная литература читается только днем.

Мне кажется, что очень главным, объединяющим нас было умение радоваться. Я никогда не забуду радостной восторженности И.В., когда мы оказались у стен Феропонтова монастыря.

У нас совпадали оценки политической ситуации, в которой оказалась наша Родина. Э. Роттердамскому принадлежит чудесное изречение: Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая.

Надеюсь, что из краткого «обзора» раздела «Немного о себе» будут вырисовываться контуры, которые помогают понять, почему мы не только полюбили друг друга, но и с годами становились все ближе и необходимей в нашей общей жизни.

Папа

Мой папа был научный работник (профессор, доктор наук, специалист в области паразитологии). Для него наука была не профессия, а образ жизни. Он занимался ею с самых ранних лет и до последних дней. Когда он не смог читать (у него была глаукома), он заболел и умер (в 1987 г.). Он ничем не болел до 85 лет, не знал, что такое головная боль и даже никогда не болел ОРЗ. У него всегда была доминанта – заниматься. Он прекрасно знал историю науки, интересовался всем новым, что было в биологии.

Когда он сидел в тюрьме (с 1937 по 1946 г.), то даже оттуда он пытался заниматься моим «воспитанием», приобщением меня к науке. Он присылал мне, школьнице, в письмах рисунки амеб, евглены зеленой и описывал, где и как их найти (например, в зеленой лужице). Посадили его в 1937 г., как и всех других, кто работал по проблеме чумы (он уже был доктор наук, зав. кафедрой в Университете и зав. лабораторией). Следователи уговаривали его «сознаться», что он с коллективом своих коллег хотел устроить эпидемию чумы в Москве. Папа в те времена совершенно не интересовался политикой и был крайне удивлен, когда ему показали письма его коллег, которые во всем «сознались» и «раскаялись». Ему сказали, что их простили, и они все на свободе (их всех расстреляли). Но папа, в силу своей абсолютной честности, не мог признаться, что он что-то знал о заговоре и не подписал никаких бумаг, несмотря на угрозу посадить мою маму, несмотря на почти годовое пребывание в одиночной камере, несмотря на обещание немедленно освободить, как только он подпишет бумаги. Папа ничего не подписал, и это спасло ему жизнь.

Интересно, что папа, рассказывая часто о тюремной жизни, говорил, как многому он там научился и именно там в нем сформировался боец (в науке иногда нужно иметь именно бойцовские качества). Когда во время войны в лагере (он был в Свердловской обл.) люди десятками стали умирать от цинги, он пошел к начальнику лагеря и предложил давать всем настой из хвои сосны. Его послушали, и десятки людей были спасены.

Папа очень любил свою маму, которая осталась с 8 детьми (младшей было несколько месяцев), когда умер ее муж. Папа был старший. Все дети (4 девочки, 3 мальчика, один умер) получили высшее образование. Друг другу помогали. Бабушка имела хозяйство: кур, корову; продавала что-то из своего приданого. Одна папина сестра стала профессором и много лет была зав. кафедрой педиатрии в Московском медицинском институте. Один папин брат погиб на войне (по-моему, во время сражения на Курской дуге), он был танкистом.

Самая младшая папина сестра, Шурочка, была самая любимая папой. И мной тоже. Она сейчас единственная, кто остался из всех братьев и сестер, и я тоже ее нежно люблю, дружу с ней, и у меня с нею самые теплые и откровенные отношения. Папин двоюродный брат – Петр Константинов – был народный артист СССР; долго служил (как он говорил) в театре Советской Армии, а последние годы – в Малом театре.

Папа любил говорить, шутя, что его предок – Соловей-разбойник, т.к. его мама (по матери Зворыкина, из тех муромских, кто, эмигрировав в США, «изобрел» телевизор) родилась в селе Карачарово – родине Ильи Муромца, а в тех лесах, как известно, промышлял Соловей-разбойник.

Мама

Моя мама была из дворянской семьи, в детстве ее учили музыке, пению; немка-бонна учила немецкому языку, француженка – французскому. Ее мама никогда не работала. Ее папу, который в то время уже не работал, арестовали в 1937 г. и расстреляли (посмертно реабилитировали). Мама, на счастье, как раз к этому времени окончила физико-математический факультет университета. Таким образом мама оказалась с неработающей мамой и мной – ребенком. Она должна была работать в ЦАГИ, но как жена врага народа так и не поступила туда на работу.

Мама бросила трехкомнатную квартиру в Саратове и переехала в Москву. В подмосковной Балашихе ей дали комнату-класс прямо в школе, где она преподавала математику. До сих пор и мама, и я вспоминаем смелость и доброту директора школы, который не побоялся приютить маму с семьей. Уже через год мама, очень много работая, смогла построить зимний дом-дачу, недалеко от реки и леса, куда мы и переехали накануне войны. Мама у меня очень общительная, у нее всегда было много друзей, и мы часто собирались сначала в школе, потом на нашей даче, где пили чай (тогда не принято было пить вино), а мама играла на пианино (одна из немногих вещей «дворянского» происхождения, которая всегда путешествовала с нею) и пела. У мамы было мягкое меццо-сопрано, и я с детства знала, например, арию Далилы, и «Ночь» А. Рубинштейна, и русские романсы (позже я маме аккомпанировала, но никогда не пела!) – с маминых слов.

У нас любят ругать прошлые времена. Мне вспоминается, что мама до войны, работая одна, имея на иждивении бабушку и меня, строя дачу, учила меня частным образом немецкому языку и музыке. При этом мама всегда прекрасно одевалась, а летом ездила отдыхать в какой-нибудь южный санаторий. Говоря современным языком, была не только социальная защищенность, но и социальная обеспеченность. Мама никогда не жаловалась на судьбу, не ругала «правителей», умела принимать жизнь так, как она сложилась. Когда в 1946 г. папа вернулся из тюрьмы, по-видимому, за 9 лет разлуки произошло отчуждение, и они расстались, но на всю жизнь остались друзьями. Папа у нас все годы до самой кончины часто бывал, а последние годы приезжал хоть на несколько дней к нам на дачу. Мама, несмотря на все трудности обустройства новой жизни, сохранила и перевезла из Саратова всю папину научную библиотеку, микроскоп, одежду, в том числе и «профессорскую» шубу на бобрах. Поэтому папа после возвращения из тюрьмы имел все самое необходимое. Кстати, папа писал маме из тюрьмы, чтобы она все продала, т.к. и книги, и вещи, и даже сохраненные фотоаппараты в те времена стоили сравнительно дорого.

Мама всегда умела дружить. С двумя приятельницами она дружила с 5 лет (правда, они всегда очень обижались, когда я так говорила, т.к. они считали, что дружат с 3^х лет), потом появились приятельницы по работе (они все преподавали в авиационном техникуме), с которыми она дружит до сих пор.

Мама была очень красивая, жизнерадостная, поэтому у нее всегда было много поклонников. Она часто ходила в консерваторию, театры, на выставки, одним словом, вела «светскую» жизнь.

Всегда мама старалась помогать людям. Я вечно «доставала» кому-то лекарства, устраивала консультации у знакомых врачей. Причем это делалось не только для друзей, но и для знакомых, соседей, для всех, кто ее просил о какой-то помощи.

Немного хочется сказать о маминой родне (не потому что сейчас модно стало заниматься генеалогическим древом). Мамин папа – Эдуард Александрович Раушенбах – имел 6 братьев и 5 сестер. У меня остались самые нежные воспоминания о дедушке. Он больше всех занимался мною, рассказывал сказки, был всегда какой-то очень ласковый. Всю жизнь я вспоминаю о нем с каким-то трагическим оттенком, представляя, как безумно тяжело для него было оказаться вырванным из семьи и страдать неизвестно за что. У меня есть фото 7 братьев – какие у всех удивительно благородные лица! Раушенбахи – это обрусевшие немцы, предки которых переехали из Германии еще при Екатерине II . Один из наших родственников – акад. Борис Викторович Раушенбах – самый яркий представитель этого рода. Он был один из сподвижников акад. С. Королева, но кроме того, известен искусствоведам как автор книг по искусству, который научно объяснил особенности иконописи. Он написал прекрасные книги «Пристрастие», «Постскриптум», «Праздные мысли» (последняя вышла после его кончины). Мама, и я, и Игорь Васильевич встречались с ним и его семьей у дяди Вали (маминого брата, который был профессор и зав. кафедрой иностранных языков). Я и сейчас дружу с женой Бориса Викторовича и его двумя дочками.

И Борис Викторович, и дядя Валя были настоящими русскими интеллигентами. Это слово, не имеющее аналогов в иностранных языках, имеет какой-то особый, трудно определяемый смысл. Это и бескорыстие; и бессребреность; и служение делу, которым занимаешься, а не служба; и чувство собственного достоинства, которое непременно сопровождается уважением и интересом другого человека независимо от его социального статуса; и высокое нравственное начало которое выражается в невозможности делать подлости, интриговать, завидовать; и часто излишняя доверчивость к людям, иногда недостойным.

Еще хочется вспомнить родного брата моего дедушки – Павла Александровича, который был профессором в области сельскохозяйственных наук, который считался у нас семейным «патриархом». Мы все, тогда еще молодежь, собираясь замуж или жениться, ходили к нему в дом за благословением. Одна из дедушкиных сестер была замужем за профессором В.А. Геммерлингом – основателем кафедры почвоведения и Института почвоведения при МГУ. Он и его семья последние годы его жизни снимали дачу в «Отдыхе», и я ходила навещать его (он был болен) и беседовать с ним, например, о биолого-почвенном факультете, который перед этим «пережил» слияние (биологического и почвенного факультетов), и мы обсуждали, хорошо это или плохо.

Вот такими были мои родные, родственники, но главное – близкие по духу люди.

Ученики – радость узнавания новых людей

Наверное, из всех высказываний о взаимоотношениях учитель–ученик мне наиболее близка мысль Валери: «Руководить – значит служить руководимым, а не требовать услуг с их стороны».

Под моим руководством защищено около 30 кандидатских диссертаций, наверное, около 10 учеников по разным причинам не защитили иногда даже написанных ими работ, но они являются тоже близкими для меня. Для завершения диссертации всегда очень трудно остановиться. Ведь работа никогда не бывает закончена, она может быть прекращена.

Непременной составляющей моего отношения к ученику всегда остается его отношение к делу. К сожалению, некоторые сотрудники со временем теряют интерес к работе. Мне как-то неудобно говорить им, что надо ходить на работу, надо работать. Некоторые объясняют свою потерю интереса к работе тем, что мало платят. Это действительно так, но от этого у истинных научных работников интерес не угасает. При этом, интересна закономерность: свое нежелание работать из-за низкой зарплаты всегда высказывают люди, совершенно не нуждающиеся, абсолютно обеспеченные. Просто это как предлог для ничегонеделания. У меня был и остается один принцип при подготовке научного работника. Существует какой-то уровень, который каждый ученик должен достичь. Есть несколько моих учеников, которые и без меня достигли бы желаемого условного уровня. Их, к сожалению, меньшинство. Другая часть нуждалась либо в тщательном планировании работы в целом, либо в аранжировке чуть ли не каждого эксперимента, либо в подборе соответствующей литературы (например, при плохом знании английского языка), либо в написании отдельных фрагментов работы, статей, тезисов и т.п. Однако большинство из них научились и планировать работу, и обобщать собственные данные в свете литературных сведений, одним словом, стали научными работниками. География моих учеников демонстрирует тесную связь между бывшими республиками СССР. Это – Украина, Армения, Азербайджан, Грузия, Казахстан, разные города России. Одна моя ученица – из Болгарии. К сожалению, многие мои ученики уехали из нашей страны, работают в Англии, США, даже в Колумбии. Уехали лучшие, просто им хотелось по-настоящему заниматься наукой, потому что так называемая «перестройка» 90^х привела к минимальному уровню финансирования науки.

Я всегда привязываюсь к моим ученикам. Не помню случая, чтобы я не испытывала к каждому из них самого теплого чувства. Как правило, эти чувства были взаимными. Поэтому всегда хотелось сделать все, что в моих силах. И всегда хотелось, чтобы диссертация была скорее написана, скорее защищена. Всегда помнила, что это не только важный жизненный этап, но и некоторое улучшение материального положения, поэтому я никогда не задерживала чтения диссертации: давали сегодня, завтра я приносила исправленный или дополненный текст.

Почти со всеми моими учениками у меня и сейчас самые дружеские отношения. Недавно ко мне приезжала моя болгарская ученица; останавливалась у меня на неделю, было ощущение, что мы и не расставались, а ведь она защищала почти 30 лет назад! Замечательно высказывание А. Моруа: «В этом мире, где все быстротечно – почести, удовольствия, богатство – чудом и утешением нам могут стать неприступные бастионы дружеской верности».

Конечно, были редкие исключения из правила. Меня глубоко поразила одна моя ученица (Г.Н.Л.), для которой я сделала много больше, чем для кого-либо другого. Она работала со мною более 30 лет, всегда была внимательна, доброжелательна, с ней было легко, я была к ней очень привязана. Я ценила ее больше как человека, чем как научного работника. Она, к сожалению, не знала иностранных языков и, соответственно, плохо знала нашу проблему. Кроме того, она так и не научилась писать статьи, поэтому она, хоть и была автором многих статей, в которых использовались ее экспериментальные данные, сама их никогда не писала. Несколько лет назад она уходит на пенсию. После этого – ни одного телефонного звонка, не говоря уже о встречах. Вероятно, таким людям нужно завидовать: никакой привязанности, никакого желания общения, никакой элементарной благодарности, хотя бы за многолетнее теплое общение. В порядке самокритики, можно сказать, что во многом я виновата сама. Когда нужно было учить, скажем, писать статьи, а человек не умел, нужно было потратить больше времени, а я в таких ситуациях делала не вместе, а вместо. К сожалению, если я вижу, что человек не хочет или не может что-то сделать, я делаю работу за него.

Но это единственное исключение. Меня всегда приятно поражает одна моя ученица (Г.И.К.), которая никогда у меня не работала, я была у нее руководителем диссертации около 30 лет назад, но почти каждый раз при встрече она произносит в мой адрес какие-то благодарственные слова, хотя она по своим способностям, квалификации, знанию языков и без меня могла бы и сделать, и написать диссертацию.

Со многими моими учениками у меня и сейчас самые дружеские отношения. Два года назад я летала на несколько дней в Алма-Ату, где останавливалась у одной моей ученицы. Бывала много раз в этом прекрасном городе, была знакома с родителями, с семьями (муж, братья, сестры) моих учениц-друзей. Знаю, что когда кто-то из них приезжает в Москву, мы обязательно встречаемся, нам радостно быть вместе, а как я счастлива их успехам и в жизни, и на работе!

Почти про всех моих учеников можно сказать словами Н. Рубцова: «За все добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью». Имея в виду, что добро и любовь, которые мы друг другу дарили в периоды нашего близкого общения, пусть и дальше озаряют наши встречи.

Главное – я глубоко верю в них, всегда хочется, чтобы они были благополучны и счастливы, чтобы им просто везло.

Недавно (2004-2005 гг.) защитили диссертации две девушки – аспирантки из г. Апатиты. Они обе приезжали к нам в лабораторию на рабочее место на 2-3 месяца в год, но стали тоже «нашими». Я всегда радовалась, когда они приезжали, ждала их, а они очень старались и делать, и читать, и писать. Когда нам не удалось одну из них устроить в общежитие, она почти месяц жила в нашей лаборатории (мы принесли раскладушку, плед, белье), а наш добрый директор не возражал против такого «нарушения правил». Обе они преподают студентам, т.е. вводят их в русло научной цивилизованной жизни. О. Бальзак как-то сказал: «Цивилизация – ничто, если она ни в чем не выражена. Мы – ученые, мы – писатели, мы – поэты назначены выражать ее». Надеюсь, что мои ученики учились у меня не только науке, но и отношению к людям, к делу, к труду. Я тоже у каждого из них чему-нибудь училась. Я еще не устала восторгаться добротой, благородством, преданностью делу.

Хочется сказать несколько слов о женщине – научном работнике. Наверное, их можно классифицировать на разные типы. Один тип – это женщины, делающие или желающие делать научную карьеру. Карьера и наука, к сожалению, в настоящее время иногда параллельные процессы. Для этой категории, как правило, семья и все остальное – вторичные процессы. Другой тип женщин получают удовольствие от работы, от результатов, им просто интересно.

К сожалению, часто среди такого типа женщин, когда появляется семья, наука может отступать на второй план. Они в силу бытовых обстоятельств не могут полностью реализовать себя в науке. Известен еще тип женщин, которые защищают диссертации и работают из-за престижа, им это или неинтересно совсем, или они что-то минимальное делают, чтобы держаться на плаву. По-видимому, женщины, обладающие высокой организованностью, могут совмещать без ущерба науку и семью.

Мне всегда очень жалко, когда женщина, имеющая высокий научный потенциал, уходит полностью в семью или, что встречается в последнее время, в коммерцию, предпочитая деньги радостям творчества.

Честно говоря, хочется писать отдельно о каждом, с кем сталкивала меня научная жизнь; в кого мне удалось что-то важное вложить как в личность; описать, что получено мною от общения, бесед, той части жизни, которая проживалась совместно. Короче говоря, хотелось бы исповедаться обо всем, что нас сближало и что иногда не нравилось. Вспомнилось высказывание Гёте: «Я привык претворять в образы все, что меня радует, печалит и мучит. Все мои произведения – фрагменты одной большой исповеди».

По-видимому, потребность в исповеди о себе, о людях, о событиях – где-то в глубине у каждого человека.

Учителя – мое счастье и удача встретить таких людей

Мне невероятно повезло с учителями. Я училась в обычно-необычной школе, где в разные годы учились дочки Н.С. Хрущева, деятелей культуры (дочка писателя Леонида Леонова) и в которой были прекрасные педагоги. Сравниваю круг чтения нашего поколения с жанром книг сверстников моей дочки и внучки. К сожалению, не в их пользу. У нас любимыми были сочинения на свободную тему, где можно было «блеснуть» своей эрудицией. Надо сказать, что и отличники, и плохо учащиеся, все читали и наших, и зарубежных классиков. Позже, уже будучи в Институте, я удивлялась, когда узнавала, что кто-то из сокурсников не читал всего Бальзака или Теккерея, не говоря уже о романах и повестях И.С. Тургенева, не входящих в школьную программу («Дым», «Новь» и др.). Сейчас, к сожалению, даже список книг, рекомендуемых к прочтению на летние каникулы, мягко говоря, удивляет. Преобладают произведения неизвестных писателей, которые, когда их прочитаешь, неясно, за какие достоинства их должны читать наши дети.

В 1^м Медицинском институте со 2^го курса я стала заниматься в кружке при кафедре микробиологии. Моим учителем была в наше время доцент, а потом профессор Марина Михайловна Дыхно. Женщина необыкновенной красоты и обаяния, в которую были влюблены буквально все студенты. Мой первый муж, который на 4 года раньше кончал наш институт, рассказывал мне, что многие из них во время лекций писали Марине Михайловне записочки с объяснениями в любви. Она умела всегда со вкусом одеваться. Но главное, она была необыкновенно внимательный, теплый, доброжелательный человек. Моя первая экспериментальная научная статья была опубликована именно с нею и вышла из печати к концу 5^го курса. С этой моей первой работой связана занимательная история. Когда Марина Михайловна предложила мне написать статью, я была преисполнена чувством гордости и большой ответственности. Прочла много статей разных авторов на эту тему и, наконец, принесла статью с уверенностью, что М.М. не просто похвалит меня, а будет удивлена, что я написала такое блистательное научное произведение. Когда М.М. произнесла первые слова, что она не ожидала от меня такого, для меня это не было неожиданностью. Но следующей фразой было сказано, правда, в очень мягкой форме, что статья не годится, что она плохо и нелогично написана и было объяснено, что и как надо исправить, вернее, написать заново. Я привыкла, что и в школе, и в институте у меня все получалось, меня хвалили, отметки были в основном отличные (кончила школу с медалью, институт – с отличием), а здесь, на кафедре, где я с таким удовольствием почти ежедневно занималась любимым делом, такой позорный финал моего ожидаемого триумфа! Я и сейчас общаюсь с М.М., правда, в основном по телефону, но иногда ее навещаю. Ей больше 90 лет, но она такая же красивая внешне и внутренне. У меня до сих пор глубокое чувство благодарности не только к М.М., но и к кафедре микробиологии в целом. Когда-то это была одна из самых популярных кафедр, кружок был, наверное, самый большой. Эту кафедру окончили так много будущих академиков РАМН и директоров институтом, что их даже трудно перечислить. И это следствие не только того, что мы начинали работать экспериментально, делать доклады, но и удивительно доброй атмосферы, которая царила на кафедре. В течение более 20 лет меня и других выпускников приглашали на заседание научного кружка кафедры и просили нас рассказать о том, чем мы занимаемся сейчас, какие наиболее интересные открытия сделаны в той области науки, которой мы занимаемся. Было очень приятно встречаться с будущими учеными и, наверное, главное – быть снова на кафедре, встречаться с любимыми учителями. Сейчас, к сожалению, наука не в чести. Пропала и престижность профессии научного работника, и как причина или следствие непопулярности науки среди молодежи – зарплата, которая, можно сказать, «неприлична» в приличном обществе.

В аспирантуру Института вирусологии им. Д.И. Ивановского АМН я поступила сразу после института, и моим научным руководителем была лауреат Сталинской (потом переименованной в Государственную) премии профессор Елизавета Николаевна Левкович. С нею связаны мои самые светлые воспоминания, у меня была с нею какая-то родственная внутренняя связь. В 2001 г. вышла книга воспоминаний об Е.Н. В «Воспоминаниях племянницы» мне было очень дорого прочесть следующие строки: «Особенно часто Е.Н. говорила о Гале (Галине Дмитриевне Засухиной, ее она считала своей дочерью)…». Как ни странно, мы, ее ученики, многое узнали об Е.Н. из этой книги. Ее абсолютная доброта, например, выражалась в том, что она нередко посылала переводы и посылки брату мужа своей старшей, давно скончавшейся сестры. Она систематически посылала деньги своему первому мужу, с которым давным-давно была в разводе, но которому ей хотелось помочь.

Е.Н. была глубоко интеллигентный человек, бесконечно преданный своему делу – науке. Когда мы делали вакцину против клещевого энцефалита, мне часто, иногда 2-3 ночи подряд, приходилось ночевать в институте (изучали кинетику инактивации вируса в разных условиях). Между прочим, в голову даже не приходила мысль об отгулах, приходилось работать сутками. Е.Н. часто поздно вечером на несколько часов приходила ко мне посмотреть, как работается, сказать какие-то добрые слова. Сейчас (2005 г.), когда Институту полиомиелита и вирусных энцефалитов им. М.П. Чумакова РАМН исполнилось 50 лет, очень приятно было прочесть в юбилейном издании Института, что в Институте «в 1959-1960 гг. была создана лабораторная модель инактивированной культуральной вакцины против клещевого энцефалита. В 1960 г. была разработана промышленная технология, и первые серии вакцины были испытаны с хорошими результатами на 500 добровольцах (В.А. Лашкевич, Е.Н. Левкович, Г.Д. Засухина) и самыми первыми привитыми новой вакциной, конечно, были Е.Н. и я. Приятно, что наша вакцина (с какими-то усовершенствованиями) применяется до настоящего времени. Эта работа, наряду с другими разработками нашей лаборатории (В.В. Погодина, Л.Г. Карпович), была удостоена Премии АМН СССР им. Д.И. Ивановского за 1960 г. (присуждается одной работе в 4 года).

Е.Н., которая была у меня руководителем и по кандидатской, и по докторской диссертациям, обладала изумительным свойством руководителя – не препятствовать инициативе, но в случае необходимости – исправлять, направлять, помогать. В книге об Е.Н. мною написано воспоминание, название которого: «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени».

По докторской диссертации, посвященной только что возрождающейся после лысенковщины генетике вирусов, у меня был еще один руководитель – профессор И.А. Рапопорт (позже он стал членом-корреспондентом РАН, Героем Социалистического Труда). О нем тоже написана книга воспоминаний «И.А. Рапопорт – ученый, воин, гражданин» («Наука», 2001), в которой мною написано эссе «Легендарная личность». И.А. был бесстрашный человек, обладающий неуемной энергией. Когда в 1948 г. во времена бурного расцвета Т.Д. Лысенко его вызвали в райком партии и «предложили» отречься от лженауки – генетики, аргументируя это тем, что сам В.М. Молотов поддерживает «новую биологию», И.А. сказал: «А почему Вы думаете, что он знает генетику лучше, чем я?» Это стоило ему партбилета. За правду, за принципы, вне конъюнктуры. Когда в 90^х гг. у нас было выгодно отрекаться от партии, к сожалению, таких нашлось много, которые партбилеты бросали, сжигали. Все эти люди оказались перевертышами-разорителями ( perpetor - perditor ). Это была выгодная конъюнктура, на гребне которой перевертыши опять сделали карьеру. И.А., когда оставлял свой партбилет, был героем. Потерял работу, стал работать геологом. Его неуёмная энергия выражалась в том, что под знамена созданных им супермутагенов он сумел объединить научных работников, селекционеров, начиная от вирусологов, бактериологов, кончая селекционерами и генетиками, работающими с сельхозрастениями (пшеница, подсолнечник и т.п.). Каждый год он устраивал всесоюзную конференцию с отчетами всех, кого он снабжал своими супермутагенами. В 1965 г. вышел 1^й номер журнала «Генетика», а в 5^м – вышла моя первая с И.А. статья в этом журнале. За 2 месяца до его кончины у меня тоже вместе с ним вышла статья в «Докладах АН СССР», так что моя научная жизнь все годы его жизни с 60^х годов была тесно связана с ним. У И.А. была какая-то особая научная интуиция, основанная, вероятно, на огромном массиве знаний. Он – единственный, который по формуле химического соединения мог сказать, обладает ли это соединение мутагенностью или нет. А если это мутаген, то И.А. мог перевести активность этого соединения в эквивалент радиации. У И.А. был сложный, иногда взрывной характер, о чем мне иногда рассказывали его сотрудники. Я приходила к нему раз в 1-2 месяца, и наши научные беседы были мирными, а результаты экспериментов просматривались им на подоконнике. У И.А. не было кабинета. Как только акад. Н.Н. Семенов (директор Института химической физики) выделял ему помещение под кабинет, И.А. немедленно превращал его в лабораторное помещение, расставляя там микроскопы и рассаживая все новых и новых сотрудников.

Я всегда восхищалась своими учителями, такими разными, но замечательными людьми, которым я всегда бесконечно благодарна.

Некоторые эпизоды из моей жизни

Хочется написать о некоторых эпизодах, событиях, иногда даже смешных. Эти описания не имеют хронологической последовательности, а были написаны по принципу «вспоминаемости».

Первый раз за границу я поехала на месяц с Е.Н. в 1959 г. в Северную Корею. Однажды нас пригласил на беседу Министр Здравоохранения. Все было очень торжественно, много людей, перед нами поставили по стакану душистого чая, а на столе стоял сахар, печенье, конфеты. И я, и Е.Н. взяли по 2 кусочка сахара и бросили их в чай. И вдруг, о ужас! Эти кусочки поплыли по поверхности! Ложек не было. Кусочки плавают, на нас все смотрят. Мы не знаем, что делать. Оказалось, что имитирующие сахар кусочки – нарезанная пастила!

Хочется рассказать, как я попала из Института полиомиелита и вирусных энцефалитов АМН СССР в Институт общей генетики АН СССР. Это было в 1973 г. Работая в Институте полиомиелита у Е.Н. старшим научным сотрудником (в 1968 г. я защитила докторскую диссертацию), я сотрудничала с сотрудниками лаборатории акад. Н.П. Дубинина. Работала тогда очень много. У меня к этому времени было 2 монографии по генетике вирусов. Было несколько статей, в которых соавтор был Н.П. Он, между прочим, очень хорошо правил статьи, добавляя какие-то новые интерпретации, что-то уточняя и подчеркивая новое в работе. Однажды летом он пригласил меня к себе в Институт. Подумалось, что для планирования каких-то новых работ. Прихожу. Н.П. без каких-либо предисловий говорит мне, что предлагает быть заместителем по науке, что он уже все согласовал с Президиумом АН СССР и райкомом партии (что было тогда обязательным). Я потеряла дар речи. Наверное, если бы он мне предложил выйти за него замуж, я бы удивилась меньше. Так началась моя жизнь в Институте общей генетики, на которую меня благословили Е.Н. и И.А.

В 1975 г. у нас был в Нью-Йорке советско-американский симпозиум. Все было организовано в рамках межправительственного соглашения по охране окружающей среды, подписанного Р. Никсоном и Л.И. Брежневым. Когда кончился симпозиум, выяснилось, что через несколько дней открывается 1 Международная конференция по мутагенам окружающей среды в Майами-Бич (Флорида), и руководитель американской делегации Фред Де Серрес попросил Н.П. Дубинина, чтобы кто-то из нашей делегации принял участие в таком важном мероприятии. Выбор пал на меня. Честно говоря, мне больше хотелось домой, я очень ностальгический тип, но дело есть дело. На этой конференции собрались люди со всего мира. Доклады, за окном вечное лето, океан и, естественно, бассейн в придачу. На второй день подходит ко мне Фред и просит дать интервью об этом совещании по «Голосу Америки». В те времена это был «враждебный» голос, который, в основном в Москве, глушили. Посольство далеко, советоваться не с кем. Я представила себе, что, если я откажусь, то по тому же «Голосу» будет сказано о том, что представитель СССР отказался ответить на ряд вопросов по такой важной для всего человечества проблеме, как охрана окружающей среды. И я согласилась. Вопросы были вполне научные, никаких провокационных тем. Когда кончилась наша беседа, я была в предельном напряжении. Пошла купаться в океан, и было одно-единственное желание от смятения духа (не подвела ли я Институт, страну?) – утонуть. Между прочим, оказалось, что мой папа как раз слушал «Голос» и, услышав меня, стал звонить маме: «Галя выступает по «Голосу»! В Посольстве все знали и сказали, что я поступила правильно.

В 1976 г. мы были в США втроем: Ю.П. Алтухов (теперь директор нашего Института, академик), Ю.И. Барашнев (в те времена заместитель директора по науке Института педиатрии и детской хирургии МЗ СССР) и я. Последним пунктом нашего пребывания был Хьюстон. Нас всегда сопровождала переводчица Елена (русская, родившаяся уже в США от русских родителей – эмигрантов, которые в свое время были эсерами). На аэродроме нас встретил наш хозяин – проф. Шоу, крупный ученый в области биохимической генетики, который сразу пригласил нас на завтрак в шикарный ресторан роскошного отеля, где мы должны были жить. Мы были приятно удивлены таким вниманием к нам с самых первых минут нашего пребывания на техасской земле. Когда нам дали меню, он стал советовать нам заказать самые изысканные блюда (помню, например, блинчики с кленовым сиропом). Попробовали разные блюда, наш хозяин что-то тихо говорит Елене, которая смущенно сообщает нам, что платить должен каждый за себя. В то время командировочные составляли 12-15 долл. В сутки, мы уже почти все истратили в предыдущих путешествиях и вдруг, о ужас! надо платить немалые для нас деньги! А хватит ли денег? На счастье, хватило, но отдали почти всё. Когда наш хозяин сказал, что хочет пригласить нас на обед, мы испуганно отказались. Тогда стало понятно, что в этой стране другая культура, другие обычаи, что это не связано с жадностью – просто так принято. Наш хозяин, конечно, не знал, что нам дают так мало денег и обменять в то время было невозможно, поэтому ему и в голову не могла придти мысль о «бедности» трех московских профессоров.

В 1982 г. я была в Монголии и впервые увидела пыльную бурю. Меня из Улан-Батора перевезли в г. Чойболсан (самый восток страны), где я должна была читать лекции. Когда программа была закончена и я должна была улетать, вдруг началась пыльная буря. За окном гостиницы слышен только вой ветра, видна желтая пелена, как будто сидишь в аквариуме с яичным желтком. Через час все лицо покрыто мельчайшим песочным порошком, а во рту – тоже песок. Умываешься, через час – та же картина. Вот когда начинаешь понимать, что окна негерметичны! Идешь обедать, опять все пересыпано песком. Песок скрипит на зубах. В такую бурю выйти на улицу нельзя – можно заблудиться около дома. Меня охватило отчаяние: когда все это кончится? Ведь я где-то на конце Земли среди бескрайних степей, в маленьком городке среди чужих людей, и никто не знает, когда этот песочный кошмар кончится. Улан-Батор казался желанным и недоступным пунктом высшей цивилизации. Буря кончилась неожиданно, солнышко, тишина, летают самолеты.

Однажды к нам в Институт приехал ректор одного из университетов Боготы (Колумбия), очень образованный, красивый, улыбчивый. Наш директор, в те времена А.А. Созинов, собрал всех заведующих лабораториями и мы кратко рассказали о своих научных исследованиях. Примерно через полгода в АН СССР приходит приглашение на международный конгресс в Боготу на тему: Глобальные проблемы человечества. И три приглашения: президенту Академии акад. А.П. Александрову, нашему директору и мне. Моему удивлению не было предела. Смогла принять участие в этом форуме из 3^х приглашенных только я. Правда, Академия послала акад. И.Т. Фролова – философа. Мы даже летели разными рейсами. Поселили всех участников в гостинице «Интерконтиненталь» – самой престижной в городе. Мой доклад был назначен в какой-то секции. Текст на английском языке попросили заранее, но сказали, чтобы я говорила по-русски, т.к. перевод будет на испанский. Прихожу. Полный зал людей. Мой доклад первый. Появляется на сцене наш красавец-ректор и объявляет, что мой доклад отменяется, так как он очень интересный, и переносится на следующий день на пленарное заседание. Наступает следующий день. Зал огромный, что-то вроде концертного зала «Россия». Меня приглашают в президиум. Иду на сцену. С другой стороны идет наш хозяин навстречу мне с распростертыми руками, нежно обнимает меня и целует (перед переполненным залом). Вижу вспышки фото–, телерепортеров. А вдруг меня напечатают в каком-нибудь журнале в объятиях с «малознакомым мужчиной»? После доклада ректор просит меня на следующий день приехать к 10 часам на биофак и пообщаться там с преподавателями. Вечером договариваемся о встрече с сопровождающим меня сотрудником. Он говорит мне, что приедет в 11. Я объясняю ему, что ректор просил быть в 10. Он смеется и объясняет мне, что у них так принято – опаздывать на 2-3 часа. Действительно, когда мы приехали около 11³⁰, то никого еще не было. Сотрудники пришли уже после 12. Оказывается, это тоже культура, другая, чем у нас, так принято. Все были очень доброжелательны, никому и в голову не пришло извиниться за опоздание, хотя мы и сами опоздали. Устроили нам экскурсию в Эльдорадо. Говоря современным языком, это – раскрученный бренд. Красиво, но ничего особенно запоминающегося. Таких мест по степени красоты много и в нашей стране. Извините, захотелось в туалет. А денег нет никаких. Пришлось просить у И.Т. Фролова, так как везде все только платное. Ректор в первый же день обещал деньги на мелкие расходы – «завтра, маньяна». Так я с этим «маньяна» и уехала из Колумбии. Оказывается, там принято все обещать. Как теперь и у нас. Если верить TV , то вот-вот, в течение 3^х лет жизнь будет лучше. Переняли культуру Южной Америки. Боюсь, что превзошли.

В 1989 г. нашей лаборатории было предложено организовать международный симпозиум, сопредседателями которого были директор Института биологии Г. Альтман (Австрия) и я. Мы организовали все «на высшем уровне»: заседания были в Центре международной торговли (Хаммеровский центр, как его величают москвичи), а гости наши жили в гостинице «Белград» напротив МИД´а СССР. Гостей из США, Японии, Австрии, Австралии и других стран было 42. Почти каждый хотел иметь индивидуальную программу. Например, знаменитый генетик Ф. Ханавальт хотел заодно съездить в Ленинград. Поэтому почти каждого опекал кто-то из сотрудников нашего института. Волнений для всех было много. В предпоследний день я решила организовать прием у нас на даче. Между прочим, И.В. не мог принять участие в нашем вечере, так как он весь был «секретный», и ему надо было получать специальное разрешение. Я пригласила на дачу только Г. Альтмана, с которым у меня, как и с его женой, были дружеские отношения, и двух американцев – проф. Д. Мак Кормика и проф. В. Маер, у которых я несколько раз выступала с лекциями в Мичиганском университете и с которыми тоже были удивительно теплые, доверительные отношения. Было еще несколько сотрудников из моей лаборатории. Был заказан в Академии микроавтобус для поездки туда и обратно. Когда мы приехали на дачу, шофер микроавтобуса заявил, что он не хочет ждать, что у него дела, что ему безразлично, оплачена его поездка обратно или нет. Короче говоря, он уехал. Моя дача очень близко от станции, поэтому гости меня успокоили, что они доберутся на электричке. Мы весело провели время и пошли на последнюю электричку (около 10³⁰ вечера). Поезда нет и нет. Время уже 11. На платформе, кроме нас, еще 2-3 одиноких пассажира. Наконец, на горизонте показались долгожданные огоньки. Мы нежно прощаемся. И, вдруг, о ужас! поезд мчится мимо нас, не останавливаясь. Я с ужасом думаю, что, если всех моих гостей придется обустраивать на даче, то у меня не хватит не только постелей, но даже постельного белья. До шоссе идти около 2 км, да и в одну машину невозможно всех поместить, не говоря уже о том, что ночью мало желающих останавливать машину перед компанией из 10-12 человек. Можно представить себе, какие чувства мною овладевали, хотя все мы весело смеялись над неожиданным приключением.

Спустя еще 20 минут электричка все же появилась, и наши гости уехали. Я от пережитых волнений могла едва двигаться.

В 1991 г. я была приглашена в Японию. Мне хочется рассказать 3 эпизода из этого путешествия. Как-то после лекции я с моим сопровождающим согласно программе пошли в гости домой к одному профессору. Меня предупредили, что он и его супруга очень старенькие, но очень хотят меня увидеть и вместе отужинать. Подъезжаем к дому. Дома буквально налеплены друг около друга – сразу чувствуешь, что земля в Японии сверхдефицит! Входим в дом. Вдруг и хозяин, и хозяйка буквально рухнули на пол, головою касаясь пола. Я потеряла не только дар речи, но и способность двигаться. Не знаю – то ли бросаться их поднимать, то ли самой бросаться на пол! Оказывается, почётных гостей встречают таким образом. Другая культура, другие обычаи. Это подтвердилось и при посещении одной лаборатории, где начальник собрал своих сотрудников и мы что-то обсуждали. Я ещё до прихода в эту лабораторию предупредила своего гида (между прочим, известного профессора), что у меня есть подарок для шефа. Подарок состоял из скатерти и 6 салфеток к ней. После окончания нашей беседы, когда я достала свой сувенир, мой японский профессор схватил свёрток, буквально разорвал упаковку и стал дарить каждому сотруднику по салфетке (кому-то досталась скатерть). Моему изумлению не было предела. Но я, как и все японцы, вежливо улыбалась. И ещё вспоминается один забавный случай. Когда мне предложили на выбор – деньги за лекции или 3^х-дневное путешествие к озеру с катанием на пароходе, а потом подъём на фуникулёре в долине гейзеров, то я, конечно, выбрала путешествие. Меня сопровождала милая японочка-студентка, которая много (по-английски, естественно) рассказывала о японском житье-бытье. Однажды мы посетили с ней музей, что-то вроде нашего краеведческого музея. Останавливаемся перед деревянными счётами, на которых в нашем деревенском магазине очень быстро считали деньги наши продавщицы в те времена. Моя студенточка показывает мне эти счёты и говорит, что не знает, как их назвать по-английски. Наконец, радостно улыбается и говорит, что это можно считать древним, очень старинным компьютером. Мне было очень весело. Как будто бы получила привет из России.

Моя первая поездка в капиталистическую страну была в Мексику в 1974 г. в составе делегации Всесоюзного общества «Знание». Принцип делегации был очень целесообразным – разные специалисты из союзных республик (Армения, Таджикистан и др.). Нам вместе было очень интересно, и мы уже в пути почти все познакомились и подружились. С нами была одна переводчица. Когда нас представляли друг другу (один – из медицины, один политолог, один – специалист по сельскому хозяйству и т.п.), то один, очень интересный мужчина, свободно владеющий, как позже выяснилось, и английским, и испанским языками, сказал мне, что он из Комитета. Я, конечно, решила, что он из Комитета по науке и технике, и радостно сообщила ему, что я иногда там, на ул. Горького, бываю. Он как-то странно улыбнулся, но ничего не сказал. Только на обратном пути в Москву, когда с кем-то зашла речь о нашем знакомом из Комитета и я восторгалась его эрудицией в разных вопросах и прекрасным знанием языков, мне, наивной, объяснили, что он из КГБ. Я тогда прониклась уважением к этой организации, в которой работают такие образованные и приятные люди.

После всех наших встреч с учёными, общественностью, нас на 2 дня вывезли на всемирно известный курорт – Акапульку. Наше путешествие в Мексику было в феврале, когда улицы Москвы были завалены снегом, когда температура редко поднималась выше -15⁰. Когда перед поездкой нам посоветовали взять несколько купальников, то трудно было поверить, что в это время где-то может быть не только тепло, но даже жарко, поэтому я взяла только один купальник. Когда мы прибыли в Акапульку, то средняя температура там колебалась в районе 30⁰. И завтрак, и обед, и ужин были на свежем воздухе, около бассейна, где купание перемежалось с принятием пищи. По этой причине формой одежды там был купальный костюм. Когда я, как и все члены нашей делегации, вышла к завтраку в купальнике, это было нормально. Но когда мы пошли к морю купаться опять же в купальниках, то почти все переоделись. Я же пошла в мокром купальнике к морю, потом в нем же, мокром, на обед и, соответственно, на ужин. Так и осталась у меня стойкая ассоциация – Акапулько и всегда на теле мокрый купальник.

В 1961 г. месяц я была в Институте вирусологии в Братиславе. Мы много работали и почти каждый вечер ходили в филармонию. Там всегда встречали одну даму – очень милую, умную, начальника одного из отделов Института, с которой у меня были давние и дружеские отношения. Когда она приезжала в Москву и я заезжала за нею в гостиницу, то всегда радостно удивлялась, что на столе стоял портрет её мужа, о котором она говорила с восхищением. В филармонии она была с другим мужчиной. Когда я спросила у моего спутника, кто этот человек, он просто сказал: любовник. Как-то в Институте я увидела эту даму, нежно беседующую с мужчиной, значительно моложе её. На мой вопрос, кто этот человек, ответ был тот же: любовник. Тут уже не было предела моему изумлению. Она любит своего мужа, с его портретом не расстается даже в командировках, а здесь, в родном городе у неё два любовника! И я поняла, что такое другие обычаи, другая культура. Мне объяснили, что я почему-то не выразила удивления по поводу одного любовника, а почему теперь удивляюсь, если их двое? А если ей хочется иметь двоих, а любовь к мужу – это совсем другое? Наверное, в Чехословакии так называемая сексуальная революция началась намного раньше, во всяком случае, чем у нас.

Хочется рассказать о смешном случае, связанном с языковыми особенностями. В Братиславе очень вкусные пирожные. Как-то вечером я зашла в кафе и заказываю пирожное. Говорю по-английски. Официант меня переспрашивает: закуски? Я с ужасом думаю, что он принесет какую-нибудь селедку или что-то в этом роде. Говорю «пирожное» по-французски. Тот же вопрос. Повторяется это же и на мой испуганный немецкий вариант. Он подводит меня к витрине, показывает пирожное и говорит: зáкуски.

И еще был забавный случай в этом городе. Дело в том, что Братислава – небольшой город. Если мы с моим приятелем в воскресенье шли погулять по городу, то обязательно встречали 2-3 знакомых. Круг моих знакомых был невелик и ограничивался Институтом, поэтому было удивительно, что и на улицах, и в филармонии обязательно встречаешь знакомых. Я сказала моему коллеге, что такое у нас бывает только в деревне, где нельзя не встретить каких-то знакомых. И вот перед отъездом я иду прощаться со словами благодарности к директору Института, который был при этом Президентом Словацкой академии наук. Он, естественно, спрашивает меня, как мне понравился город. Город, действительно, мне понравился: на берегу Дуная, утопающий в зелени, вокруг аккуратные виноградники. И я говорю директору об этом. Вдруг Ян (так звали моего коллегу-приятеля) говорит: Галине город в самом деле понравился, но он напоминает ей большую деревню. Тут, наверное, происходит сцена как в известной комедии. Молчим. А Ян просто очень прямой, не видит ничего особенного и не понимает, что поставил меня в неловкое положение. После этого я поняла, как осторожно нужно иногда высказывать свое мнение и не рассчитывать на то, что оно не будет передано.

Жизнь без него

Надо снова научиться жить.

А . Ахматова

Jet we have gone on Living,

Living and partly Living.

T . Eliot

(Однако мы все еще живы,

Живы, отчасти живы.)

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет.

А. Ахматова

Мы были вместе 19 лет. Ни разу не ссорились, поэтому и не мирились. Удивительно точно понимали друг друга. Оба любили стихи, просто И.В. знал их так много и так великолепно читал, что я, наверное, стеснялась читать ему или при нем мои стихотворные «запасы». Оба любили классическую музыку. И.В. дома, даже когда работал, часто включал проигрыватель, который иногда ломался, но И.В. всегда сам его чинил, чтобы послушать Бетховена или любимую оперу «Дон Жуан». Эту пластинку с оперой (дирижёр – Г. Караян) он слушал достаточно часто, я её привезла из Австрии ему в подарок. Зная, что он любит фотографировать, из США я привезла ему самый современный по тому времени фотоаппарат. Мне помогали выбрать этот подарок акад. Ю.А. Золотов и акад. Б.Ф. Мясоедов (тогда ещё не академики), с которыми мы случайно встретились в аэропорте и провели вместе несколько дней в Вашингтоне. Сама я не люблю ни фотографировать, ни фотографироваться, но мне нравилось смотреть на экране слайды с путешествиями И.В. то на вулкан Толбачек, то по Индии, то по Парижу. Когда ко мне приходили мои приятельницы, он предлагал что-то посмотреть и радостно показывал-рассказывал. В последний год его жизни, помню, ко мне по делу пришла моя аспирантка Инна, и он тоже показывал ей свои, а иногда и наши, путешествия. Все мои друзья ему всегда нравились, а его – мне. Он всегда радовался, когда к нам кто-то приходил и старался, чтобы, кроме дел, всем было интересно поговорить, пообщаться, послушать музыку, почитать стихи, что-то обсудить.

Он так же, как и я, глубоко переживал и распад СССР, и реформы Гайдара, и начинающееся государственное «забвение» науки. Были периоды, когда то ему, то мне не платили зарплату, но на счастье эти неплатежи, как правило, не совпадали, так что мы никогда не бедствовали. Но он был поражен, когда жена акад. Н.Н. Моисеева, которая не работала и которым месячной зарплаты академика хватало только на 2 недели (а сбережения, как известно, в эпоху Гайдара пропали), завела на даче не только кур, но и козу. Осенью выросшие цыплята «отправлялись» в холодильник, а коза отдавалась каким-то родственникам. Между прочим, Н.Н. Моисеев рассказывает об этом в фильме, сделанном о нём к его юбилею.

Иногда мне думается, как это не страшно звучит, что, если бы он дожил до теперешних «реформ» (более точно – уничтожения) науки, до того ужасного состояния, в котором оказался Карповский институт, он бы, наверное, не только умер, но и захотел умереть. Он не научился быть равнодушным, не смог бы понять антигосударственное отношение к науке, к тому делу, которому он всю жизнь служил. И.В. угнетало, что меняются нравственные ориентиры, что деньги становятся главным идолом, что нравственные запреты приобретают антикварный характер, что ключевые посты начинают занимать люди с эластичной совестью.

Нас часто куда-то приглашали: то на концерты в Фонд культуры, то в Дом ученых, то на Новый год, который ежегодно отмечался в Менделеевском институте (теперь университете), в котором И.В. лет тридцать читал студентам лекции (акад. П.Д. Саркисов устраивал не только «чай», но и викторины, приглашал артистов).

И вся эта жизнь, невероятно интересная, насыщенная событиями, встречами, в одночасье рухнула.

И.В. иногда говорил: Я что-то слабею. Но вообще никогда не жаловался, а я его воспринимала просто молодым. Теперь я удивляюсь, как я, врач по образованию, никогда не допускала мысли, что его может не быть. Я в такой степени не представляла себе жизни без него, что для меня все вокруг померкло, потеряло смысл, и жизнь утратила всю прелесть. Когда было 40 дней, к нам на дачу приехал полный автобус гостей (что было неожиданно для меня) плюс его ближайшие ученики. Для всех них кончина И.В. тоже была тяжелая потеря.

Примерно через год – в год 90-летия И.В., был организован в большом зале Дома ученых вечер его памяти. Этот вечер блистательно вел акад. А.Л. Бугаченко, которого И.В. нежно любил и считал самым крупным ученым нашего времени. Дружба с ним и его милой, интеллигентной женой и сейчас согревают мою жизнь. На этом вечере бескорыстно выступал Оркестр народных инструментов под управлением Народного артиста СССР А.И. Полетаева. Невозможно перечислить, кто и как выступал на этом вечере, но через год все выступления и много-много других воспоминаний были опубликованы в большой книге (510 стр.) в серии «Творцы ядерного века». Составитель этой книги был лауреат Ленинской премии, профессор Б.И. Огородников – ученик И.В., кстати мастер с порта по ориентированию, который до сих пор принимает участие даже в международных спортивных соревнованиях. Он не только подобрал авторский коллектив, но очень душевно, нестандартно и точно дал название некоторым воспоминаниям. Я всегда ему глубоко благодарна за его огромный труд. Все ближайшие ученики И.В. написали на редкость теплые воспоминания – было, что вспомнить: большинство работало с И.В. десятки лет.

Когда была презентация этой книги в Музее экслибриса на Пушечной улице в Обществе книголюбов, которому И.В. всегда верно служил, а сотрудников – искренне любил, вспомнился один эпизод. Б.И. Огородников в какой-то момент между выступлениями сказал, что ему трудно сказать, кому из авторов воспоминаний больше всего лет, но он точно знает самого молодого автора. В этот момент он поднял на стол мою внучку Сашеньку, которой в то время было около 7 лет. Она действительно написала воспоминания о дедушке, но, так как не умела еще писать, продиктовала их. Саша была потом очень горда, когда все брали у нее автограф на книге. Самое трогательное, что там было написано: Дедушка со всеми был очень добрый; мне, например, он помогал надевать носочки.

Прошло уже много лет после того, как не стало И.В. Но у нас сложились традиции. Каждый год в день его кончины мы собираемся около его могилы, а потом едем ко мне домой, в квартиру, в которой мне ничего не хочется менять, и вспоминаем, вспоминаем… А в день рождения И.В. – 18 июня – каждый год собираемся в его лаборатории после проходящих каждые 2 года Петряновских чтений, которых уже было 5. И снова – воспоминания. Я бываю в Карповском институте с радостью. Там стоит бюст И.В., на стене Института – мемориальная доска в его память.

Мне кажется, что каждый сотрудник несет в себе какую-то частичку И.В.; в комнатах все пропитано, как мне представляется, памятью о нем. Ведь он проработал в этом Институте больше 60 лет!

И опять меня охватывает чувство благодарности к его сотрудникам, удивительно порядочным, чистым, благородным людям.

На чем мне самой удалось сосредоточиться?

У меня всегда были дружеские отношения с мамой и моей дочкой. Наверное, теперь я смогла уделять больше времени им, больше быть с ними. Я всегда гордилась и горжусь моими друзьями. Нам можно редко видеться, но точное понимание друг друга не проходит со временем, а с годами дружба превращается для меня в «бесценную ценность». Я бываю бесконечно рада, когда встречаюсь со своими институтскими подругами – Аллой из Тулы и Аней из Гатчины, нам вместе интересно, и мы нуждаемся друг в друге. Не буду называть близких мне людей, но ими я очень дорожу и, если в этом есть необходимость, стараюсь сделать что-то нужное, а если необходимости нет, то сделать что-то приятное.

Для меня очень важной составляющей всей моей жизни является работа. Мне интересно заниматься наукой. Стараюсь сделать хоть что-то новое, а не повторять западные разработки. Мне кажется, что занимаюсь важной проблемой – изучаем механизмы защиты клеток человека от мутагенов-канцерогенов, в том числе и окружающей среды. За рубежом этой проблемой занимаются десятки-сотни лабораторий, у нас, как шагреневая кожа, число исследователей этого направления катастрофически снижается. Впрочем, как и многих других важных направлений науки.

О том, как аранжировать опыт или интерпретировать результаты, думается и во время отпуска и после работы. Мне нравится высказывание С. Моэма: «Не бросайте работу, лучшего наблюдательного пункта вы никогда не найдете». У нас в Институте очень хороший коллектив, многие неприятности переживаем вместе, стараясь помочь друг другу. И в Институте – в этой маленькой ячейке нашего общества – рельефно отражаются тревоги и горести наших людей: неуверенность в завтрашнем дне; странные желания высокого начальства реформировать науку, когда со словом «реформа» у любого из нас связана ассоциация с разрушением; постоянные обещания повысить зарплату через 3-5 лет, в которые никто не верит. Становится грустно.

Часто во время каких-то застольных разговоров заходит речь о том, что такое счастье. Думается, что на этот вопрос трудно ответить. Например, перед защитой кандидатской и докторской диссертаций мне казалось, что после защиты я и буду счастлива. Да, радость была. Потом быстро привыкаешь к наличию нового статуса. Но мне хочется описать то яркое, незабываемое ощущение бесконечного счастья, которое я испытывала с И.В. Осень. Рано темнеет. Сижу на даче, делать ничего не могу, потому что жду И.В. Он обещал приехать вечером, когда кончит дела. Их всегда очень много – дел, встреч, и времени не хватает. Но если И.В. обещал, он всегда держит слово, он приедет. В 11 часов вечера слышу подошла последняя электричка. Страшно, а вдруг не приедет? Но ночную тишину нарушает собачий лай. Он слышен из лесочка, который отделяет нас от железной дороги. Там близко дом, который охраняет милая, верная хозяину дворняжка, это она подает сигнал, что кто-то идет. Понимаю, что это И.В. Меня что-то подбрасывает, я срываюсь с места и бегу по дорожке ему навстречу. Бросаюсь к нему, как будто бы не видела целую вечность. Это и есть счастье, глубокое, полное, переполняющее все мое существо. Он тоже счастлив, и это делает меня еще счастливее, если это возможно, если есть какая-то мера счастья.

Когда его не стало, безысходная боль, глубочайшее горе охватило меня.

Теперь – какое-то громадное чувство благодарности к нему, к нашей жизни, к ежедневному ощущению радости быть с ним, к счастью, которое он щедро давал – осталось у меня как неугасающий маяк моей жизни.

Галина Засухина-Петрянова

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"