Название этого раздела взято из дарственной надписи. Летом 1967 года на студенческих каникулах мне выпало поработать под началом Алексея Тимофеевича Прасолова в сельскохозяйственном отделе местной, единственной в ту пору в районе, газеты «За изобилие». На прощанье он вручил свой поэтический сборничек «Лирика» – «в память о газетной Россоши с добрым чувством маленькой зависти (о достоинство молодости!)».
С Россошанской районной газетой, выходившей под разными названиями – «Заря Коммуны», «Сталинская искра», «Ленинская искра», «За изобилие», – Алексей Тимофеевич сотрудничал более двух десятков лет. В сороковые годы, ещё учась в педагогическом училище, приносил в редакцию первые стихи и рассказы. Писал заметки по заданию тогдашнего редактора, будущего председателя Государственного комитета Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, Бориса Ивановича Стукалина. В пятидесятые-шестидесятые с перерывами работал в Россоши журналистом в газете. Выступал под псевдонимами А. Градов, П. Алексеев и другими. В начале семидесятых уже известный поэт заезжал в гости с новыми стихами.
«Я всегда среди тех, кто кормит страну, – среди колхозников в поле, на фермах», – так писал Прасолов не слова ради. Газетной строкой он помогал землякам «делать жизнь светлей», писал своеобразную летопись о сущем в идущих днях, которые становились историей. Подтверждением тому – малое «избранное» поэта, прозаика, журналиста, которое взято в многотомном собрании хранящихся в архиве годовых подшивок районной газеты.
Алексей Тимофеевич был сыном своего времени. В его творческом наследии – «лик» минувшего времени. Именно так его и нужно принимать и понимать.
Стихи
На пашне
В небе голубь белый кружит,
Поднимаясь в облака.
Приглянулся мне Ванюша –
Тракторист из «Маяка».
И скажу я вам по чести:
Полюбился навсегда.
Но с любовью часто вместе
Ходит рядышком беда:
Я на тракторе в «Победе»,
Он – в колхозе «Маяке».
Не любовь, а просто горе,
Если милый вдалеке.
…Расцвела душистым цветом
Вишня под моим окном,
Нет межи между «Победой»
И родным моим селом!
Нет беды моей вчерашней,
Не о ней теперь рассказ, –
Я с Ванюшею на пашне
Вижусь за день десять раз!
Встречусь с ним не на свиданьи,
А на вахте трудовой.
Только он в соревнованьи
Не угонится за мной!
«Заря Коммуны» №6 – 1.5.1951 г.
Великий свет
Так было прежде: цепи вековые
Сын получал
в наследство от отца.
Тянулась ночь
над стонущей Россией,
Как будто бы без края и конца.
Но на путях истории преграды
Разрушил Ленин.
Подняв красный флаг,
По зову партии рабочий Петрограда
Пошёл на штурм с оружием в руках.
Свершилось то, чем жил народ от боя
До следующих яростных атак.
Рванулся свет над вольною страною
И пошатнулся отступивший мрак!
Смотрели люди, затаив дыханье
От радости невиданной такой.
Добытый кровью, в радужном сияньи
Пролёг к заветной цели путь прямой.
У Мавзолея часовые стали,
Огни зажглись большие на земле.
И всякий день и час великий Сталин
О наших судьбах думает в Кремле.
Ненастья ночи, в вечность уходите!
Народ наш тем и славен на земле,
Что в правой битве – всюду победитель,
Что зажигает свет в кромешной мгле!
«Заря Коммуны» №6 – 1.5.1951 г.
Дуб
Вот он грудью встаёт против бури,
Чтоб хлебам подниматься и цвесть.
И в его непокорной натуре
Что-то истинно русское есть.
Среди поля в доспехах зелёных
Он стоит – как ни лют ураган,
Никогда не сгибая в поклоне
Неподатливый кряжистый стан.
И недаром не робким осинам,
А дубам – вот прекрасна судьба! –
Как бойцам, доверяет Россия
Охранять золотые хлеба.
«Заря Коммуны» №91 – 13.11.1952 г.
Земле – сады!
Летит земля – с тобой, со мной
В немерянных высотах
Глядят враги:
Им шар земной –
Лишь яблоко раздора.
И каждый мыслит:
«Мне б кусок
Послаще да побольше –
Баку бы с нефтью да Восток,
Да часть хотя бы Польши».
Сам жирный янки без числа б
Навил для мира петель
И головой того, кто слаб,
Пихал бы в петли Шпейдель.
Но дни и крепости крушат,
Не то, что мысль пустую…
А мы – мы будем украшать
Земли одну шестую!
Сегодня голые бугры
Задачу нам задали,
Чтоб чернозём поглубже взрыв,
Прикрыли их садами.
Где сад шумит,
В любых очках
Детей в румянце встретишь,
Какой играет на щеках
У яблок на рассвете.
Вставай же сад! Лучи – лови,
Чтобы под песню эту
В листве гнездились соловьи
И множились поэты.
И пусть деревья там – во мгле
Сплетаются корнями,
Как все народы на Земле
Сплелись руками с нами!
«Ленинская искра» №105 – 4.9.1957 г.
Дай мне цветов…
Весна, весна, из дали мглистой
Ты слишком медленно идёшь.
Скорее дай деревьям – листья,
Земле – зерно и всходам – дождь!
Пусть будет он и щедр, и звонок
В моем краю, в моей стране,
Чтоб после солнце, как ребёнок,
Сквозь слезы улыбалось мне.
И чтобы праздничнее вдвое
Был твой умытый ливнем день,
Ты в голубое-голубое
Весёлых девушек одень.
А мне, весна, в степи просторной
Цветов побольше приготовь:
Фиалок – синевы озёрной,
Тюльпанов – огненных, как кровь.
Навек уверовавши в силу
Живую, юную твою,
Я отнесу их на могилу
Отца, погибшего в бою…
«Ленинская искра» №49, 20.4.1958 г.
Обречённый корабль
Корабль одинокий несется…
М. Лермонтов.
Эй! Куда ты средь полночи тёмной
Направляешь корабль, капитан?
Это я говорю – неуёмный,
Бурей вздыбленный океан!
Видишь – в приступе вспененной злобы
Подымается с громом волна:
То ударится в берег Европы,
То отхлынет к Нью-Йорку она.
Те два берега, тесных и страшных,
Я узнать за столетья успел.
И уже поседел от всегдашних
Здесь при мне совершаемых дел.
Если хочешь – я выплесну мигом
Из глубин, где безвестность и мрак,
Мной растерзанный бриг – и за бригом
С белым черепом сумрачный флаг.
Ну-ка, вслушайся в рокот угрюмый –
Он клокочет в груди у меня:
То невольников, сгинувших в трюмах,
Повторяю я все имена.
Время землю безудержно вертит…
Что ж ты нынче везёшь, капитан?
Вновь плывешь ты прислужником смерти
К берегам обворованных стран.
Я – невольник с душой океана –
Рву путей ваших чёрных кольцо!
Дай при отблеске молнии гляну
В твое гипсовое лицо!
Ты не видишь? – Убогое зренье! –
На пути твоём гибельный риф:
Час придёт – и заплачут сирены,
Погребальный напев повторив.
И потом после полночи грозной
В дальнем крае увидит феллах
На песке полосатый и звездный,
Жёлтой пеной забрызганный флаг!
«Ленинская искра» №66 – 1.6.1958 г.
Мать
Пролетело звено
над рекою,
Так стремительно –
было и нет.
Мать, от солнца закрывшись рукою,
Долго-долго глядела вслед.
Солнце летнее
в белом накале
Зноем плавило
звонкую синь.
Мать глядела и вовсе не знала,
Что сейчас пролетел её сын.
Лишь в одно
она верила сердцем:
Пусть враги угрожают войной –
Не кружиться
«летающей крепости»
Над седою её головой!
«Ленинская искра» №149 – 14.12. 1958 г.
Весенняя песня
Расцвела весною
Наша сторона,
Снова нарядилась
К празднику она.
На поля зарёю
Любо поглядеть.
Отчего ж сегодня
Сердцу не запеть?!
Ветка молодая
Так и льнёт к плечу.
Тянутся побеги
К небу – по лучу.
Ну-ка, туча, с громом
Хмуро не кружись.
Пусть прорвётся солнце
К тем, кто любит жизнь.
Пусть на свете счастье
Будет тем дано,
Кто бросает в землю
Доброе зерно!
«За изобилие» №55 – 1.5.1967 г.
* * *
Сенокосный долгий день,
Травяное бездорожье.
Здесь копён живая тень
Припадает к их подножью.
Всё в движенье – всё быстрей
Ходят косы полукругом.
Голос матери моей
Мне послышался над лугом.
В полдень, пышущий, как печь,
Мать идёт сквозь тёрн колючий,
А над нею – из-за плеч –
Тихо выклубилась туча.
Воздух двинулся – и вдруг
Луг покрыло зыбью сизой,
Только ласточки вокруг
Свищут – низом, низом, низом.
Мать, в томительных лучах
Перед тучей чёрной, чёрной,
Вижу, как кровоточат
Руки, ссаженные тёрном.
Мать, невидимый поток
Горней силою заверчен,
С головы сорвёт платок,
А с копён моих – овершья.
Но под шумом дождевым
По колено в душном сене
Я стою, как под твоим
Ласковым благословеньем.
* * *
И луна влепилась в лоб кабины,
И легла за плугом борозда.
Взрезывай тяжёлые глубины,
Думай, что там было и когда.
Не враждует прах
с безгласным прахом,
Где прошли и воды и лучи,
И не глянет в небо чёрным страхом
Борозда, рождённая в ночи.
И вдали от суетного стана
Вдруг возникнет,
как из-под земли,
Скорбная торжественность тумана
В память тех, что раньше здесь прошли.
Пусть они живому не ответят,
Пусть туман, как приведенье, – прочь,
Ты вернёшься к людям на рассвете,
Но не тем, каким ушёл ты в ночь.
* * *
И скручен плащ,
и длинный кнут пастуший
С плеча свисает, пылью волочась,
И сытый пес увянувшие уши
Не поднимает в этот жаркий час.
Пастух, пастух, тебе ли не понятна
Жарою угнетённая трава,
Солончаков разбросанные пятна,
Вода в пруду, что кажется мертва?
Ты зачерпни ладонью влаги тёплой.
Она дрожит, она в горсти жива.
А в чёрной туче дремлет не потоп ли?
Не от него ли меркнет синева?
До никлых трав торжественно свисая,
Играет в небе многострунный дождь,
И в луже пляшет девочка босая,
Твоя, пастух, смеющаяся дочь.
* * *
И вышла мачта чёрная – крестом,
На барже камень, сваленный холмом,
И от всего, что плыло мне навстречу,
Не исходило человечьей речи.
И к берегам, где меркли огоньки,
Вода ночная в ужасе бросалась,
А после долго посреди реки
Сама с собой с разбегу целовалась.
Сгустилась ночь. Костёр совсем потух.
Иными стали зрение и слух.
Давно уж на реке и над рекою
Всё улеглось. А что-то нет покоя.
«За изобилие» №128 – 24.10.1970 г.
ОЧЕРКИ, РАССКАЗЫ, СТАТЬИ
Общее дело
Рассказ
В район прибыли самолёты, высланные для подкормки озимых, и Андрей Колосов, председатель колхоза «Красный Октябрь», отправился в райсельхозотдел договориться насчёт авиаподкормки. Возвращался под вечер. На попутном грузовике добрался до развилки степного шляха. Отсюда одна дорога шла в соседний колхоз «Маяк», а другая, несчётно раз исхоженная Андреем, – в «Красный Октябрь».
…Бригадир второй бригады Арина Кучеренко уже немолодая, крепкого склада женщина, со своими девчатами подкармливала озимь вручную. Вязкие ошметья сырой земли прилипали к подошвам, колени ныли от усталости. Арина дошла до дороги, поставила измазанное суперфосфатом ведро, и огрубевшими, жилистыми руками поправила платок.
– Гляньте! – окликнула она подходивших девчат, – кажись, наш председатель идёт…
Андрей поравнялся с бригадой, поздоровался и, лукаво подмигнув девчатам, сказал:
– Ого! Да у вас дела на полный ход! И технику, стало быть, не ждёте?
– А што, отказали?
– Нет. Самолёт пришлют завтра поутру.
– А мы думали… – Настя Голобокова, одна из работавших здесь колхозниц, прищурив серые, озорные глаза, с трудом подавила подкативший к горлу смех, – мы думали «Маяк» перехватил!
Внезапный хохот последовал за словами Насти.
– Тю, бисовы дети, да что с вами случилось, – недоумевал Андрей.
– С нами-то ничего, а вот с председателем «Маяка» лыхо стряслось! – Прыская со смеху, продолжала Настя. – Почув вин, шо в район самолёты прислали, ну и задумав поспешить наперёд нас. Оседлал кобылку и поскакал. А щоб найшвыдче – подався через Крутой Яр. Мосток там заброшенный, никудышний.
Похылыло его водой, доски с гвоздей посрывало – еле держится. Правит Никита Захарыч на мосток, а кобылка назад отступае. Вин её разными словами: «Тварь ты несознательная, клешеногая! Мини ж в район треба швыдко!». А та кобылка и слухать не хочет, всё одно шарахается в сторону. Зло взяло Никиту Захарыча. Вдарил её, – и на мосток. Тут дрючки ходуном заходили, доски посыпались в воду, а за ними и председатель с кобылкой! Выбрался Никита Захарыч мокрый, як курица, и лается, на чём свет стоит: «Штоб ты сдохла, проклятая! Пакость лопоухая». Слухает председатель – кто-то гукае: «А што Никита Захарыч! Не взяла кобылка рекорду!». Як глянул, а на той стороне наши кузнецы Данило да Василь животы от смеху надрывают. Воны по дилу в «Маяк» направлялись. Никита Захрыч духом не упал, пидкрутыв усы, и каже: «Мы всякое препятствие одолеем. Ось побачите, рекорд завоюем». Выжав мокрый кожух – и до дому!
Смеялись до слёз. Андрей тоже не выдержал и захохотал низким, сдержанным басом.
– И смех, и грех, – сказал он, когда взрыв веселья немного затих, – кабы они меньше гонялись за рекордами, так и дело б лучше шло. С подкормкой вот застряли…
Арина шла сбоку Андрея, задумчиво глядя на безбрежный разлив степи.
– Я вот што думаю, Андрей Васильевич,– сказала она, повернувшись к председателю, – давайте завтра поможем «Маяку». С подкормкой они запаздывают. А мы ж соседи, соревнуемся!
– Да, помочь нужно. Я сам дорогой думал.
– Значит, можно завтра?
Можно. На машину – и поезжайте с девчатами.
* * *
На выгоне, возле амбаров, колхозницы первой бригады разбивали комья суперфосфата. Андрей направился к ним. Издали послышался порывистый гул мотора. Показался низко летящий самолёт. Вскинув к глазам испачканные белой пылью ладони, люди напряжённо следили за ним.
Тарахтя, самолёт сделал над выгоном круг. Тугие шины его колёс коснулись жёсткой полыни, покатились по влажной земле. Заглушив мотор, лётчик легко и привычно спрыгнул с крыла и очутился перед большой толпой.
– Не заблудились дорогой? – шутливо спросил кто-то. – А то, ведь, сверху не побачишь – чи «Маяк», чи «Красный Октябрь».
Лётчик ответил тоже шуткой:
– Наоборот, сверху ещё виднее. «Маяк» с высоты – одни дома и сараи. У вас тут и пруд, и сад. Сразу видно, где какие хозяева живут.
Лётчик весело подмигнул Андрею.
Когда над полями «Красного Октября» взмыл самолёт, половина второй бригады мчалась на грузовике в «Маяк». Машина миновала первые дворы, колодец с поникшим скрипучим журавлём и остановилась у самого крыльца правления. Из ближней хаты проворно выскочила во двор не по годам солидная Дарья Абраменко. Её руки, обнажённые до локтей, испачканы сажей, одна щека припорошена мукой.
Перегнувшись через плетень и увидав соседку, с любопытством спросила, кивнув на высыпавших из кузова девчат:
– Слухай, зачем це воны понаихалы?
– Мабудь суперу разжиться: у них же самолёт.
– Нет, тут щось не то, – усомнилась Дарья, – их тут целая бригада.
На крыльце гостей встретил бригадир Доротенко.
– Где председатель? – спросила Арина.
– Нету, ещё рано утром в поле подался.
– А почему у вас не все в поле?
– Як це не все?
– Бригадир, а не бачишь, – Настя показала на любопытных соседок, делавших вид, что они чем-то очень заняты, копаясь в своих палисадниках, но на самом деле жадно ловивших каждое слово.
– Дисциплина же у вас, – возмутилась Арина. – Один председатель бегает, а вы только прохлаждаетесь. Ще про рекорды балакаете.
–А вон и сам Никита Захарыч, – заметив приближающиеся дрожки, с облегчением сказал Доротенко, – с ним вот и потолкуйте.
Председатель тоже заметил необычное скопление народа около правления и ещё издали осадил кобылку. Подъехал шагом, слез, поздоровался, метнул в сторону Доротенко сердитый взгляд.
– Ты скоро людей соберёшь?
– Зараз, – сказал Доротенко и поспешил во двор Дарьи.
Никита Захарыч смущённо оглядел гостей. Глаза его содержали молчаливый вопрос: «И чего это вы в такую пору разъезжаете? Или у вас работы дома мало?».
– Приехали гости на соснови досци, – отрекомендовалась Арина.
– Гостевать не время, – Никита Захарыч скупо улыбнулся, – весна на дворе. Только поспевай управляться.
– Оце ж мы и приехали вам пособыть трошки. Соревноваться, так соревноваться: щоб и у вас, и у нас рекорды были настоящие, – сказала Арина, – принимай подмогу, Никита Захарыч.
Председатель неловко потёр жёсткую, небритую бороду и дрогнувшим от смущения голосом ответил:
– Спасибо вам, Арина Михайловна. Это по-соседски, по-колхозному.
– А це не мне спасибо скажи, а нашему колхозу. Общее дело робым. А ну, девчата, – скомандовала она, – собираетесь!
Скоро грузовик, нагруженный суперфосфатом и сидящими в нём девчатами, мчался в поле, туда, где звенели озимые посевы «Маяка».
А. Прасолов.
Село Морозовка.
«Заря Коммуны» №44 – 25.5.1950 г.
Минуты откровения
Обзор стихов
Трудно перечислить все причины, заставляющие людей разного возраста, склонностей и уровня духовного развития писать стихи. Но есть одна общая причина – потребность высказаться вслух.
Подошла осень. В природе стало как-то тише, осела непроглядная летняя пыль, всё как будто стало человеку слышнее и виднее. И хочется ему нарушить эту задумчивую тишину своим голосом:
Осень наступила
золотая,
Жёлтые деревья и кусты,
Травка вся увяла молодая,
Птицы улетают до весны.
Это строчки из стихотворения И. Ерёмченко со станции Райновская.
У Л. Шишко, учащейся техникума мясной и молочной промышленности, причина написания стихотворения «Маме» совсем иная. Девушка вдали от дома, иногда бывает трудно. Как тут не вспомнить самого родного в жизни человека!
Мама, добрая,
милая мама,
Как недостаёт тебя сейчас!
Я знаю: я уже большая,
Но тебя не забываю ни на час
У А. Оголь, приславшего нам своё стихотворение «Выпускникам», чувство грусти навеяно уже не воспоминанием о доме, а о разлуке с товарищами по учёбе.
На восток, на север на далёкий
Быстро унесут нас поезда,
И вдали, где снег лежит глубокий,
Вспомним мы друг друга иногда.
Содержание этих стихов разнообразно. Но что касается формы, то недостатки в ней у всех авторов очень родственны. Стихи в большей части написаны общими, невыразительными словами: какое попало под перо, то и поставлено в строку. Если осень – «золотая», если мама, то «добрая, милая, нежная, простая, строгая». Эпитетов очень много, а одного – ёмкого, определяющего – нет. Ну и, конечно, если север, то «далёкий», снег – «глубокий» и т. д. Не хватает и какой-то своей, свежей мысли, оттого стихи (несмотря на искреннее чувство) вялы, растянуты, тусклы.
Вот недавно прислал стихи Анатолий Тарлыков:
А снег валит. И снова за окошком
Сияет иней в белом серебре.
Хочу побыть с тобой
хотя б немножко,
Но, видно, ты не вспомнишь обо мне.
Автор написал эти строки скорей «под настроение», решив, что стихи «льются сами» и не стоят никакого труда. Вот потому у него «сияет иней… в серебре». А ведь иней сам по себе серебрит, и незачем его ещё раз рядить в серебро.
Поэзия – это талант и большой труд. Иного пути в ней нет.
А. Градов.
«За изобилие» №24 – 24.2.1968 г.
На земле легендарной
Струнка искателя заговорила в нём давно. Ивану Ивановичу Ткаченко помнится такой случай. Однажды в руки ему попала книга издания 1902 года. В ней были очерки о состоянии школ в Воронежской губернии. Мелькнуло название знакомого села – Стеценково. Как здесь учились дети? «Плата за обучение – по 1 руб. или по мешку жита. Школьных столов не имеется. Учатся читать, молитвам, а со второй зимы – письму и только». Так было писано в книге. Это заинтересовало Ивана Ивановича как учителя. Встретился со старожилами Стеценково. Они рассказали, что многие из них учились не в школе, а у односельчанина Константина Ткаченко, который сам обучался грамоте у дьякона да «по мужикам». А потом Иван Иванович узнал, что этот самый сельский просветитель Константин Ткаченко не кто иной, как его двоюродный дед!
С этой поры и начались поиски. Хотелось изучить историю родных мест, где за последние пятьдесят лет произошло столько событий. Подрастающее поколение должно знать, что оно живет на земле, политой кровью дедов и отцов. И вот по этой земле пошли отряды красных следопытов. На месте, где шли бои с фашистами, они однажды обнаружили пожелтевший листок армейской газеты военного времени. Весь он был посвящён подвигу бойца Зубаира Аминева, который при освобождении Новой Калитвы вступил в единоборство с немецким танком и уничтожил его. Жив ли этот человек?
Много запросов пришлось разослать Ивану Ивановичу по разным адресам, пока не выяснилось, что Зубаир Аминев жив. Он оказался скромным человеком и ответил, что уничтоженный им танк – это не такой уж подвиг по сравнению с тем, что совершил другой боец – Василий Прокатов. Во время прорыва немецкой обороны на Дону он закрыл грудью амбразуру вражеского дота и посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
Василий Прокатов… Он был уроженцем Вологды, а сообщение о его подвиге и гибели по ошибке пошло совсем в другой край страны. Мать долгие годы не знала, что её сын - Герой Советского Союза, что он похоронен на крутом донском берегу в наших местах. Позже, когда всё это было установлено и подтверждено документами и письмами однополчан Василия Прокатова (опять же по запросам Ивана Ивановича и красных следопытов), в Новую Калитву приезжал брат павшего Героя. Сейчас на родине Василия Прокатова намечено поставить ему памятник.
Теперь немного из собственных воспоминаний. Январь 1943 года. Самолёт «ПО-2». Он летел над самыми камышами вдоль поймы реки Черная Калитва. С немецкого аэродрома ударили пулемёты. Самолёт загорелся и упал в камыши. Оттуда послышались выстрелы. После мы, мальчишки, видели там обгорелый труп советского летчика, пристреленного фашистами. Спустя много лет я узнал, что его звали Шалико Казаев, а его товарища, штурмана – Евгений Овчинников. Все это стало известно благодаря поискам красных следопытов Новокалитвенской средней школы.
Мы проходим по комнатам краеведческого музея. Их три. В одной – ржавый немецкий автомат, гильзы от снарядов, мины, каски. А на столах – самое ценное: папки, папки, в которых хранятся с таким трудом полученные и добытые документы, письма.
Вот одна из них. В ней фотографии мальчишек в военной форме. Это пионеры-разведчики из Белогорья. Братья Ваня и Коля Илющенко (первому было тогда 11 лет, второму – 13). Они освобождали наши края. Оба живы, а их товарищ Коля Ворошилов и сама пионервожатая Катя Кривобокова погибли в бою.
– Когда-то мы поставили перед собой цель: ни один подвиг не должен быть забыт, – говорит Иван Иванович.– Ради этого ведут поиски все в нашей школе – и ученики, и учителя.
Со второго этажа виден донской простор. Иван Иванович смотрит на меловые берега, где ещё заметны следы окопов. Звенит звонок. Пора на урок. И где, как не на уроке истории, можно пробудить в юных душах самое сильное и высокое чувство – любовь к этой жёсткой, нагретой солнцем земле, имя которой – Родина.
П. Алексеев.
Село Новая Калитва.
Земное притяжение
Очерк
Орлик – молодой конь. Ещё ни разу в жизни не держал он на своей спине наездника, гулял себе вольно, пока не настал день… Подошёл к нему молодой парень, тронул за храп – Орлик чутко шевельнул ноздрями, мотнул головой. Не понравилось ему это властное прикосновение человеческой руки. А парень уже накинул на него узду. Не успел Орлик опомниться, как на спине его оказалось седло, брюхо перехватила подпруга, a по бокам зазвенели стремена.
Заведующий фермой Николай Егорович Хромов наблюдал за парнем и конём. Одна из доярок, глядя, как Орлик упрямо выгнул шею и напружинил ноги, посмеялась над парнем:
– Ну, Мишка, прощай! Занесёт он тебя, куда Макар телят не гоняет! А то и сбросит с первого разу!
– Меня? – и с этим словом Михаил Притыкин вдел ногу в стремя и махнул в седло. Конь сначала шарахнулся в сторону, потом резко подкинул всадника, дико завертелся, быстро переплетая лёгкие ноги. Боком, боком, кося злым глазом, пошёл Орлик по пустырю.
А Михаил, обернувшись, прокричал доярке:
– Не знаю, куда Макар телят гонял, а я на Орлике погоню коров вон на тот выпас! Ну, пошёл, рыжий! – и подхватили стадо – Михаил с одной стороны, Александр Хлебников, тоже верховой пастух, – с другой.
– Огонь-парень, – улыбнулся Хромов. – Это такой человек, что упадёт только вместе с конём.
А в это время Михаил, объезжая сухие колючки, всё выше и выше поднимался с коровьим стадом в гору. Внизу по крутому, усыпанному мелом склону извилистые промоины, наносы ила – недавно страшенный, как говорили в селе, дождь прошёл, даже посмывал кое-где огороды. Впереди над горой высоко выгнулось чистое небо. Нагретая солнцем земля, на которой по лощине протянулась Еленовка с посвежевшими после дождя деревьями, и утреннее небо – обе эти стихии одинаково близки Михаилу. Какими недавними кажутся ему те минуты, когда он видел в открывшийся люк самолёта тёмную бездну, в которой просвечивали стальными извилинами реки и раздольно кинутые по земле огни селений, те секунды, когда он подходил к люку и по команде «пошёл!» бросался в пустоту головой вниз, и земля со страшной силой тянула его к себе. Десантник-парашютист, он учился в небе беречь эту землю.
Здесь, на горе, тихо следуя за стадом, хорошо думать. Вот хотя бы опять про ту же землю и про небо… В этом году между ними какой-то разлад. Небо, попросту сказать, дурило. Зимой навалило снегу – с головой. Весной не дало ни капли дождя. И, словно жалея о своей зимней щедрости, высасывало из земли влагу. Теперь – на тебе! – обрушило вниз заливной дождь. Нарушается всякий порядок. И для того люди и трудятся, чтобы всё-таки отстоять этот порядок, выровнять ход жизни на земле при всех природных и других разладах.
Вот у них на ферме… Летом не хватает корма. Чересчур понадеялись на траву, которая сама вырастет. А она только теперь пошла в рост. Подкормки нет – вот и прореха. А молоко должно быть – это пастушья заповедь. Ради неё Михаил и жарится целый день на солнце, выискивает лучшие травы. Он, по его же словам, колхозник с рождения. Работа была с малых лет таким же понятием, как жизнь. И теперь, пригнав коров на дойку, он прислушивается к тому, что бормочет заведующий над ведомостью учёта надоев:
– Держались на девяти килограммах. Сегодня уже набежало пять десятых. Вырываемся постепенно вперёд. На первой ферме сидят ещё на семи…
– А у меня уже десять на корову, – говорит доярка Лариса Горбанёва.
Михаил поит Орлика. Поставив горячий сапог на край железного корыта, говорит ему:
– То-то же, рыжий. Вот она, наша работа.
Орлик, напившись, мотает головой от жары – будто кивает в знак согласия. Ведь у него сегодня первый трудовой день, и он словно понимает Михаила и всех этих людей, которые окружают его.
П. Алексеев.
Колхоз имени Куйбышева.
«За изобилие» №83 – 2.7.1967 г.
Застигнутый воспоминанием
Работали сегодня вдвоём. В распахнутые двери птичника, в котором они оборудовали насесты для кур, проникал тихий свет осеннего солнца. Он падал на лица, и оба они, выхваченные из тени, выглядели контрастно: одно – молодое, с округлыми щеками, которые тронул румянец, другое – словно набросанное резкими, суровыми штрихами. Выдалась минута передышки в работе. Оба монтажника присели на кучу реек – перекурить. Старший долгим взглядом проследил за червонным листом, влетевшим в двери, и сказал:
– Вот и моя пятидесятая осень… А всё не верится, что полсотни прожил. Только рана иногда напоминает о том, что повидал на своём веку.
Молодой его товарищ спросил:
– Война даёт себя чувствовать?
– Она самая. Война застала меня молодым. Я с семнадцатого. Сколько нашей власти, столько и мне…
– А ты расскажи, как воевал, – попросил молодой. – Небось, награды имеешь?
– Есть и награды. Первая – орден боевого Красного знамени. Это за высоту «Верблюд». В районе реки Свирь есть такая двугорбая гора. Решили мы её взять. Она господствовала над местностью, и противник крепко за неё держался. А брать было не просто. В лоб не пойдёшь, всё до кустика, до кочки пристреляно – головы не поднять. Стали подбирать к высоте ключ. Прорыли до середины её ската тоннельную траншею. В четыре ноль-ноль, когда противник подрёмывал, первым пополз по этому ходу взвод разведчиков, а следом – два взвода автоматчиков. Одним из них командовал я. Застали противника врасплох. Сразу уничтожили гранатами их наблюдательный пункт, огневые точки, из автоматов добивали вражеских солдат в траншеях. Захват высоты крови нам почти не стоил. А уж потом пришлось жарко. Начал противник контратаки. С трёх сторон блокировали нас огнём, чтобы не дать подойти подкреплению, а с четвёртой стороны лезут их солдаты. Бьём их в упор, а им счёту нет. Засыпают наш пятачок на вершине гранатами, несём потери, но держимся. Меня ранило в руку, перебило сухожилие, другим пришлось не слаще. Но «Верблюда» как оседлали мы, так и закрепились на нём. За этот бой меня и наградили в первый раз. Это было в сорок третьем. Ну, а после я в составе первого Белорусского фронта освобождал захваченную нашу землю, шёл по Европе.
Рассказчик – Семён Васильевич Дьячков – обернулся к своему собеседнику:
– Знаешь такой немецкий городок Ротенов? Это недалеко от Берлина. Хорошо мне он запомнился. Здесь я встретил своего родного брата – танкиста. Сам понимаешь, что это значило там, на чужбине, среди беспрерывных боёв. Кинулись дрyг к другу: «Здравствуй, Федя!». «Здравствуй, Семён!». Глянул я на его грудь и даже отпрянул: среди его наград - золотая Звезда Героя Советского Союза! Я до того уже знал об этом, но одно дело знать, а другое – видеть. Обнял я его и говорю в шутку: «Ну, герой, мне уж тебя не догнать. Скоро войне конец!». И верно: в восемнадцати километрах от Эльбы меня застала весть – Победа!
На лице бывшего солдата тихо, долго теплилась задумчивая улыбка от вновь пережитой радости, когда-то добытой им в бою.
А. Градов.
Колхоз «Дружба».
«За изобилие» №131 – 26.10.1967 г.
Мост
…Путь через смерть переброшен
Как линия рельс мостовых.
В. Луговской.
Это было первым детским ощущением большой высоты. Под ногами, скованными страхом, узкая пешеходная дорожка. Доски её лежат неплотно, в широкие щели между ними, глубоко внизу зеленоватая бездонная вода. От этого кажется, что ты повис в воздухе. И трудно впервые сделать шаг над бездной.
И ещё сохранила память жаркий июньский день, горячее железо ферм моста и на самой его вершине, над несущимся сквозь пролёт поездом – стройное и неподвижное тело юноши. На фоне бледного неба оно, как изваяние. Внизу, задрав десятки голов, на него смотрит весь многолюдный пляж. Тишина. Вдруг юноша отталкивается от опоры. Тело его описывает крутую траекторию в воздухе и вертикально уходит в воду. Через мгновенье (ох, каким оно было долгим) выныривает голова прыгуна. Лицо сверкает каплями, вода вокруг смеётся, словно в облегченье… О, эта ласковая, тихая вода! В те годы она была здесь очень глубокой, и всё же юноша, прыгавший с верхотуры моста, рисковал жизнью. Там, на дне, засосанный многолетним илом и песком, лежал утонувший в гражданскую войну паровоз. В восемнадцатом году над этой тихой водой грянул неслыханной силы взрыв. В Эсауловке после него не осталось в окнах стекол, а над рекой не стало моста – его взорвали красные, чтобы отрезать путь вражьим эшелонам. Казакам, впоследствии занявшим Россошь, мост был очень нужен. Капитальный поставить они не могли, а соорудили обводной, временный. Пустили первый поезд – паровоз и несколько вагонов с награбленным добром. Мост рухнул, поезд пошёл ко дну.
Об этом помнят уже немногие. Но спросите о тех годах и событиях Ивана Степановича Сибирко, рабочего-пенсионера, и он вспомнит времена, когда на нашей станции сновали «зиглевки», «саксонки», «горбачи», как называли железнодорожники паровозы разных систем, когда поток бегущих из центра России на юг «буржуев» обрывался на нашей станции – дальше поезда не шли, когда снятых с поезда офицеров, бывших господ, коммерсантов, анархиствующих бандитов задерживали здесь, и многих – навсегда.
…А юноша плыл по реке – прохладной и солнечной. И это был один из последних дней мира на земле… По мосту загрохотали воинские эшелоны, из укрытий высунулись стволы зенитных пулемётов, завыли на станции сирены.
В январе сорок третьего новый взрыв потряс Эсауловку. Сотни килограммов тола, заложенного руками отступающих немцев, разорвали мост на три части – из битого льда торчали, как чёрный скелет, изуродованные фермы.
А потом загудели машины, застучали топоры. Через реку лег обводной мост. По нему прошли тысячи поездов, пока не встал на могучих опорах вот этот, строгий, гудящий под колёсами электровозов мост.
Идут составы на север, идут на юг. И здесь на высоко поднятом мосту кажется: громыхая, обдавая тугим ветром, летит само время.
П. Алексеев.
«За изобилие» №136-137 – 7.11.1967 г.
* Из альманаха «Слобожанская тетрадь»
На снимке:Мать поэта Вера Ивановна с внучком Мишей. 1970-е годы.
Публикацию подготовил Петр Чалый
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
