Ах, ваше благородие, Заступница Весна! Зима прошлась по родине Лишеньем, как война.
Дороги неприглядные Похлеще, чем в аду. Голодным зайцем яблони Подточены в саду.
Старанием отмечены
В рождественский мороз Товарищи извечные: Бутылка да погост.
Сплошное наказание... Не Бога же винить! Отдайте приказание Россию починить.
***
Исхудала река
Как больная рука
На глазах сорока докторов. Пляжем вытеснен плёс
И пастушечий пёс Край песка гонит стадо коров.
Нету мочи глядеть: Плоть скукожилась в плеть, Суховей в рукаве у реки... Чтоб недуг побороть Ей дозволил Господь
С окаянной креститься руки.
Предрекая дожди, Гром ступал впереди, Но угасло желание жить. Точит душу тоска, И не в воле река
Даже рук на себя наложить…
***
Отшуршала листва, загустела вода, И не терпит рука жженья первого льда.
Над телами морёных дубовых стволов Я на лодке скольжу по владеньям бобров.
Там, где груды осин на другом берегу Непролазной стеной их покой берегут, –
Понастроили звери к холодной зиме Добровольных плотин, не в пример Колыме.
Где-то рядом по хатам подземным сидят, Кормят горькими ветками малых бобрят:
Вас и ваших детей в книгу Жизни внесли, А крестьянское племя на смерть обрекли...
И плыву я один меж пустых берегов, Мимо вымерших сёл и творений бобров,
И всё чудится, что в ледяной глубине Бог, живущий в реке, улыбается мне…
***
Лягу на лёд реки: Словно в другой стране – Вмёрзшие пузырьки, Отсветы в глубине.
Кончиком языка Трону кусочек льда. Колет и жжёт слегка Спёкшаяся вода.
Время ушло вперёд, Верно, часы спешат: Тихой речушки лёд Чист, как её душа…
с. Тюковка Борисоглебского района Воронежской обл.
***
Выйду в полночь. С высокого места Виден мост и затон вдалеке. Под луной, без единого всплеска, Стая уток снуёт по реке.
Испускает густое сиянье Старый сад в запоздалом цвету. Словно царь в одиноком изгнанье Осокорь серебрит за версту.
Мне сказали, что жить надо проще: Отойти от волнительных тем, Пить вино и молиться на мощи, А живых не касаться проблем.
Ну а если с покатого неба Вдруг на голову рухнет звезда – Уповать на Бориса и Глеба. Я на них уповаю всегда...
Сыпьте порох, берите на мушку: Не в традициях русской души
Залезать от угроз под подушку, Как чирок от пальбы – в камыши.
Часовня
Шрама нет, но болит как рана, Как умеет душа болеть: Не застал я на взгорье храма, Мне к часовне хотя б успеть.
Чтоб орлицей над ней Россия
Распростёрла свои крыла. Чтоб соседка моя, Мария, С ребятишками к ней пришла.
Чтобы немощь и блажь отпели
И на сельский погост снесли. Чтоб слова, что сберечь сумели, До остывших сердец дошли.
Исполинам она не ровня, Тех, дыханием, – греть да греть: Мне бы, грешному, в той часовне Покаянной свечой гореть...
Крестины
Меня, восьмилетнего малого, По сговору бабки с попом, Крестили в селенье Русаново
От бати–партийца тайком.
Мне помнится тёткина кофточка, И лики в купельной воде, И тёмная хлебная крошечка В поповской седой бороде.
Вослед отреченью от дьявола, Как воздух суха и легка, Коснулась волос моих слабая, Родная такая, рука
А бабка, обычно ворчливая, Стращавшая внука войной, Всплакнула тихонько, счастливая, Гордясь и собою и мной.
И вновь, отрекаясь от нечисти
С обличьем двудушной змеи, Я чувствую, как по-отечески ОН гладит седины мои…
***
Какими словами мне выразить то, что знакомо Мальчишке, идущему в жизнь по размытому следу, Встречая рассвет на ступенях родимого дома, Не чувствуя, – зная, что завтра отсюда уеду.
Районный автобус, пыля, заскрипит тормозами, И с модной клеёнчатой сумкой и хрустким пакетом, Ещё раз, украдкою, встретившись с мамой глазами, Устроюсь в проходе, коль нету с местами билетов.
Сгоревшая церковь, и клуб с провалившейся кровлей, Старушечьи руки и спящий, как ангел, младенец
Останутся там, за рекой, и в пугающей нови Желанье вернуться мелькнёт, но души не заденет…
Пастушка в наушниках
Наушники – на ушках, Косыночка – в руке, Весёлая пастушка
Шагает налегке. Такой вот вышел номер, И некого винить: Пастух от водки помер,
Ан, – некем заменить.
Пришлось студентке Нюше, Чтоб выручить село, В каникулы пастушье
Освоить ремесло. Общественное стадо
Совсем невелико, – Великая досада, Что выпас далеко: От рухнувшей церквушки –
Аж к Старому Хопру! – Вести коров пастушке
В июльскую жару.
Земля – она извечно Бесправная вдова. Ей в душу бесконечно
Плюют «хозяева». Фашисты с татарвою Тебя не извели, – Прости нам, что тобою Торгуем за рубли.
Талант земли бесценен! Как всё цветёт на ней: От женщин – до растений, От мыслей – до камней!
И вовсе не простушка,
Но, – Анна, землемер,
(Когда-то просто – Нюшка)
На Божеский манер
Крестьянину, и полю,
И русскому «Прости…»
Заслуженную долю
Сумеет отвести...
***
Как быстро темнеет в пустынных полях!.. Деревни во мгле, лишь дорога в огнях: То фары машин запоздалых, Везущих хозяев усталых.
От первых морозов деревья белы, Но неразличимы средь ночи стволы, Ведь инеем схваченный ясень
Не менее клёна прекрасен.
И спорит с дыханьем моим тишина, А жизнь, как дорога ночная, длинна... Ах, вот он и знак поворота
К распахнутым настежь воротам!
Там свет в глубине голубого двора, Там спит, разметавшись во сне, детвора. Там женщина, спящая в кресле, От губ, как царевна, воскреснет.
Но в долгом пути мою душу свело, Как кисть музыканта, когда ремесло
Для хлеба важнее искусства, Таланта, и сердца, и чувства…
***
Дорога к деревне моей перекрыта снегами. Так станция "Полюс", забытая миром на льдине, Без признаков жизни дрейфует между берегами. А где они, те берега на безбрежной равнине?..
Что толку таращить глаза в ожидании чуда, Сигнала от терпящих бедствие нет и не будет. Устали они от пустого словесного блуда, А им виртуозно владеют никчёмные люди.
Одна только радость мне светом в морозном окошке: В саду, где зимуют тимьян и лимонная мята, Наш старенький дом стерегут две бывалые кошки, А значит, в апреле у нас народятся котята…
***
Судьба моя – на сельском кладбище, Среди угрюмых стариков, Навеки лечь ногами к пастбищу, Бездонному от васильков.
Здесь нет в помине склепов каменных, Не беспокоит Вечный жид,
Не давит грудь тяжёлый памятник, Вольготно, знай себе, лежи.
Те, кто чужбиной были ссучены, Кого она же прибрала, На городских погостах скучены, А здесь их волюшка ждала.
Бежать в москвы не возбраняется, Но жизни суть – в её золе: Давно костьми не удобряется Земля в оставленном селе.
В былой войне солдат на бруствере
Давился кровью: "Мама, жди…" А ныне мать дитя напутствует: Беги, спасайся, уходи…
***
Через века дремучие, тоскливые, Всё шли и шли к Тебе издалека, Пригнутые судьбою, но счастливые
В любви слепой; их правая рука
В щепоть сжимала пальцы (поколеньями!) В надежде страстной царство обрести. Не верится, что были лишь каменьями Их души и тела в Твоей горсти!..
***
Уходит вода, но за ней не уходит Россия, И даже в золе за зерном прорастает зерно. Проси невозможного, мама, но только прости нам Безбожные годы, – так было, видать, суждено.
Мы – массы, мы помним эпохи по собственным стонам, По вбитым в торчащие рёбра фамильным перстням. Так помнит ковыль поимённо душителей Дона, Так помнит пшеница Голгофу тамбовских крестьян.
Нас новое время сечёт по хребтам батогами, – Очнись от бездонного сна, господин и слуга: Нам нужен не мост, чтоб на Пасху дружить берегами, А братские руки, чтоб крепче связать берега…
*****
А если я и тороплюсь
К тебе, твоим дремам и рекам, Полям и чудо–человекам, – Я обрести себя стремлюсь.
Обратом вместо молока Чужая речь в подмену Слова. Иноязычная полова – Долой из чудо-языка!
Моя подточенная Русь! Я не клянусь, но побожиться, Что лишь к тебе одной стремиться
Всю жизнь я буду – побожусь...
Троица
Деду, Фёдору Павловичу Григорьеву
Злой декабрь. На экране крохотном – Бесконечный идёт балет. Дед в слезах: «Без Климента – плохо нам…» Помню точно, что мне – семь лет.
Ночью – снег, и наутро домик наш Занесён под самый конёк! Проводов обрыв – до Тамбова аж; Отдыхает школьный звонок...
На расчистку – мужицкой троицей: Дед, отец и я, колготной: «Ничего, Федюшок, отроемся, Откопаемся, – не впервой!»
Так всегда: то Чернобыль вскроется,
То упадок сил мировой…
«Ничего, мужики, отроемся,
Откопаемся, – не впервой!»
Отдохнувшие ли, усталые, – Покумекают головой, И лопатою пятипалою, То есть, попросту – пятернёй
Разгребут, забутят, отстроятся,
Вспашут зябь и засеют клин
Хоть и грешная, всё же – троица: Рабы Божьи Дед, и отец, и сын…
Прощёный день
Мне никогда уже не воевать, Не жить одною жизнью с автоматом, Не выполнять приказов убивать, Как выполнял, Не думая, когда-то. Моя война! Мой дом, моя семья, – Я всё сломал, что так непросто строил. За двадцать лет, Кровавая моя, Я кровь свою ещё не успокоил.
Я наложил на прошлое табу, Солдатский
На гражданский мат исправил, – Но память в оцинкованном гробу «двухсотым» грузом
Так и не отправил. Мне говорят обидные слова
За ту войну, За приказное бремя…
Но не умеет никнуть голова, Как вспять
Не поворачивает время!
В прощёный день
Не надо горевать – Отпеты панихиды по ребятам... Им никогда уже не воевать! Прости им, Бог, И будь прощён Солдатом.
К Слову
Колебался Фонарь под ветром, Колебалась Водка в стакане, Колебался Дымок над пеплом Папиросы, сжатой зубами. Колебанье передавалось Стойкам баров, Телам за ними. Даже море заколебалось
Колыхать крейсера в заливе!
Всё вокруг ходуном ходило, Содрогалась основ основа. Прах, сокрытый в гробах, Знобило. Слово – Выжило, только слово.
Слово
Выстояло под ветром, Слово
Высушило стаканы, Слово
Вздуло огонь из пепла, Разомкнуло времён капканы!
Мне хотелось, Чтоб так и было. Так случилось, что так и стало: Закипело – и не остыло, Жаль, Что жизни
Чертовски мало!
Дикое Поле
"В границах Дикого поля сейчас располагаются... Тульская, Липецкая, Воронежская, Орловская, Курская, Белгородская и Ростовская области России."
Википедия
Здесь не чтятся чины и за матом не лезут в карманы, Здесь родимый причал подневольных варягов Москвы. Здесь по трюмам братва, и бесславны её капитаны, Здесь глядят в зеркала, не пеняя, что рожи кривы.
Здесь живут на гроши, разделяя всеобщую долю, Здесь в церквушке Господь отдыхает от храмов Кремля. Здесь ночами любовь бродит с песней по Дикому Полю, Здесь почивших сынов принимает в пучину земля…
Федор Григорьев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
