Я помню соседей по тем временам, Которым короткое имя – война. Короткое имя, а память – долга... Безмолвна деревня – по трубы в снегах. Огромную тяжесть держа на весу, Ни встать-отряхнуться, как ёлке в лесу, Ни охнуть-вздохнуть ей, ни чем шевельнуть. Застыла зловещая белая жуть. Огромное блюдо линялых небес Всё вычерпано, как отдел райсобес. И новою, праздною ложкой пустой Вращается солнышка круг золотой. Всё помнятся ложки, которые мать Под матицу вешала – там досыхать, Чтоб краской не пахли, и целые дни На них мы глазели – гони не гони. Потом, получая, пятнали: моя! Щербинки выкусывали по краям... И солнышко дразнится: выкуси на! Там где-то война. А у нас – тишина! Как тесто, поднявшееся из квашни, Как белые хлебы, сугробы пышны. Зайдёшь на задворки – до самых лесов Насорен-насыпан всё сахар-песок. И так же блестит он, и так же хрустит! Вот только ни капли во рту не сластит. Вот только не сладко в сугробе тонуть И за уши валенок мамин тянуть: «Великий, да дикий! И старый, а глуп! Упёрся: в сугробе остаться ему б! Разинул, дырявый, голодную пасть И сахаром-снегом насытился всласть». Упрашиваю. Не сдаюсь. Волоку. И чую, как грузнет сума на боку. Дрожащую руку в суму, как во сне, – В руке в колобочек сжимается снег. ...Идти по деревне куски собирать Мы сами решили: страшно умирать. И мать, наклонясь над грудным малышом, Сказала спокойно: «Ну, что ж, хорошо!» (Что стоило это спокойствие ей, Я знаю, пожалуй, получше людей. Была моя мама добра, но горда: За спичкой в соседи – и то никогда! За спичками – стыдно. За солью – вдвойне. По пятеро нас накопилось к войне. Кормилец – в могиле, малец в подолу. Верёвка для петли – в поветном углу.) Дала нам она по суме из холста, Велела просить, поминая Христа. (Безбожница-мама! Колхозный актив! Тебя не виню я, ты – тоже прости: Ослушаться смела и, где ни была, Я имя Христа помянуть не могла. Зачем поминать? Для кого поминать? Соседи и сами должны понимать.) Я криком кричала, молчанье храня: – Подайте, коль можете, ради меня! И ради братишек, таких же, как я! И руку выпрастывала из тряпья. У каждого дома я помню крыльцо. И помню ворота. И помню кольцо. И тёмные сени (а чьи-то – светлей). И двери тугие (а чьи-то слабей). И помню пороги: одни – высоки. Другие – пониже. И помню куски. И помню глаза подававших людей... Я вечный должник у деревни моей. Перила-краюшки, ступеньки-ломти, – Без этой бы лесенки мне не взойти, И самую лучшую песню мою Я людям, соседям моим, отдаю. Но помню и этот, один изо всех, Не сдержанный, к корке добавленный, смех. Безжалостный, сытый, ехидный смешок, Он ранил навылет, сквозь душу прошёл. И тем, что живу я, и тем, что дышу, Я этому смеху, наверное, мщу.
1970 г.
Ольга Фокина
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
