Подустали и мысли, и плечи… Как ты там ни кипи, ни бурли — на одном языке — человечьем! изъясняются люди Земли. Отчего наша речь зачастую — и мелка, и груба, и пуста?.. Даже ветры торжественней дуют, вдохновенней рокочет вода! Это рыбы — на рыбьем, ничтожном. Это зверь — на своём языке… Ну, а мы, человеки, — на Божьем — и в любви, и в смертельной тоске…
ФИНАЛ
Я теперь не играю в стихи, я стихами грехи штукатурю. Сколько было в стихах чепухи, всевозможной рифмованной дури!
Балаганил, пускал пузыри, применяя не мыльное средство, а кровавое, то, что внутри обитало с дерьмом по соседству.
...А теперь я не то, что иссяк, - просто кровушка сделалась чище. Завершаю концерт, как и всяк, кто устал и прощения ищет.
*** Изба, лошадка, русский дом — стол, самовар и скрип полов. А на столе — огромный том: словарь иноязычных слов.
О, наш язык давно не чист, иноязычен даже Бог. Астат, резистор, коммунист — как бы свистящих змей клубок.
Огромный том, а в томе том — иноязычные жильцы. Они — свистят. А что — потом? Возьмут лошадку под уздцы?!
«ТИ-ВИ»
— Мы вашу жизнь перелицуем, отравим хлеб, спалим уют! …А в телевизоре — танцуют, а в телевизоре — поют! — Пускай поплачут ваши Машки, пускай увидят страшный сон! …А в телевизоре — Юдашкин, А в телевизоре — Кобзон. Твоя малышка — кашке рада, Жена — бледней день ото дня… …А в телевизоре — неправда. А в телевизоре — брехня. Звенит коса в рассвете синем, гудят над пашней провода… А в телевизоре — Россия и не гостила никогда!..
*** Огородная — благородная почва тихая, как музей. В ней таится судьба народная, в ней приметы планеты всей. Под лопатою что там звякает? Не спеши копать — тормозни. В сей землице товару всякого обретёшь ты и в наши дни. Гвозди кованые гранёные, именная гирька-серьга, злая звёздочка от будёновки и чеканки древней деньга, штык немецкий, подкова шведская, наконечник-рожон копья, штоф с орлами, и вдруг — советская горе-пуговка от белья. Пуля-дура, века проспавшая, крест нательный, как изумруд… Словно жизни листва опавшая, в землю-матерь ушедший труд!.. Здесь, над Волховом, возле Ладоги, на семи ветрах, на буграх жили смертные, быт свой ладили — да святится их дивный прах!
*** Родную землю и камень любит, пичужка, кошка и лютый зверь — весной, по молодости, и в холод лютый… А я люблю её — и теперь. Теперь, когда на плечах мозоли от лямки жизни… Когда испуг во встречных взглядах. И столько боли, и свищут пули, хоть мир вокруг. Когда мертвеют заводы, пашни, в чужие страны — исход и бег… …В родную землю — и лечь не страшно. Страшней — утратить её навек.
* * * В Кремле, как прежде, сатана, в газетах – байки или басни. Какая страшная страна, хотя – и нет её прекрасней…
Как чёрный снег, вокруг Кремля витают господа удачи. Какая нищая земля, хотя – и нет её богаче…
Являли ад, сулили рай, плевались за её порогом… Как безнадёжен этот край, хотя – и не оставлен Богом!..
ЛЮБИТЕЛЯМ РОССИИ
Как бы мы ни теребили слово «Русь» – посредством рта – мы России не любили. Лишь жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо, нянчили в себе, греша, забывая, что мельчала в нас – Вселенская душа.
…Плачут реки, стонут пашни, камни храмов вопиют. И слепую совесть нашу хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили – на святых холмах Москвы не росло бы столько пыли, столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо не смотрели столько лет – не дошло бы до вопроса: быть России или нет?
В ней одно нельзя осилить: Божье, звёздное, «ничьё» – ни любителям России, ни губителям её!
ТЕБЕ, ГОСПОДИ!
Бегу по земле, притороченный к ней. Измученный, к ночи влетаю в квартиру! И вижу – Тебя… И в потёмках – светлей. …Что было бы с хрупкой планетой моей, когда б не явились глаза Твои – миру?
Стою на холме, в окруженье врагов, смотрю сквозь огонь на танцующий лютик. И вижу – Тебя! В ореоле веков. …Что было бы с ширью полей и лугов, когда б не явились глаза Твои – людям?
И ныне, духовною жаждой томим, читаю премудрых, которых уж нету, но вижу – Тебя! Сквозь познания дым. …Что было бы с сердцем и духом моим, когда б не явились глаза Твои – свету?
Ласкаю дитя, отрешась от страстей, и птицы поют, как на первом рассвете! И рай различим в щебетанье детей. …Что было бы в песнях и клятвах людей, когда б не явились глаза Твои – детям?
И солнце восходит – на помощь Тебе! И падают тучи вершинам на плечи. И я Тебя вижу на Млечной тропе. …Но чтоб я успел в сумасшедшей судьбе, когда б не омыла глаза мои – Вечность?
* * * Он мог явиться кем угодно: лучом разящим, веществом таинственным, небеснородным, в обличье странном, неживом… Он мог на Землю выпасть снегом, цветком немеркнущим расцвесть… А вспыхнул – Богочеловеком! Чтоб возвестить Благую весть: «Есть! Есть спасенье вашим душам: любите Бога, гордецы… Создавший – может и разрушить!.. Да будет разум ваш ослушный смиренней жертвенной овцы».
БЕСЫ
Копали землю, хлопали ушами… Зимой дремали праздно и хмельно. …Порожний дом откуплен ингушами, а может, курдами. Не всё ль теперь равно?.. Был этот дом как пугало на пашне! Крестьяне этот дом, как воробьи, сторонкой облетали: хоть и наши, но всё ж-таки — чужие, не свои… Они всегда являлись по субботам — на «мерседесах», со своей жратвой — и жгли костры. И шашлыки — до рвоты — коптили на земле полуживой!.. Они смеялись пламенно и смачно — от них тряслись соседние дома. И денег распечатывали пачки, как будто книг нечитаных тома! Они с себя цепочки золотые срывали и бросали в воду: лезь! И лезли старики и молодые, холодный Волхов истоптавши весь!.. …На снегоходах в тёмный лес влезали, а возвращались гордо — как с войны! И головы лосиные свисали — с глазами, полными смертельной тишины… Потом их уносили «мерседесы» — туда, где им светил златой телец! И причитала бабка Глаша: «Бесы!..» И распрямившись, шла, как под венец.
НАРОД
С похмелья очи грустные, в речах – то брань, то блажь. Плохой народ, разнузданный, растяпа! Но ведь – наш!
В душе – тайга дремучая, в крови – звериный вой. Больной народ, измученный, небритый… Но ведь – свой!
Европа или Азия? Сам по себе народ! Ничей – до безобразия! А за сердце берёт…
* * * Во дни печали негасимой, во дни разбоя и гульбы спаси, Господь, мою Россию, не зачеркни её судьбы. Она оболгана, распята, разъята… Кружит вороньё. Она, как мать, не виновата, что дети бросили её. Как церковь в зоне затопленья, она не тонет, не плывёт – всё ждёт и ждёт Богоявленья. А волны бьют уже под свод.
ДОРОГА В КОНСТАНТИНОВО
Трава, тяжёлая от пыли. Ночь в проводах жужжит, как шмель. …А ведь Есенина убили, Не вызвав даже на дуэль. За красоту, за синь во взгляде! Так рвут цветы, так жнут траву. Его убили в Ленинграде, Где я родился и живу. И, чтоб не мыслить о потере, Снесли тот дом, где он… затих. Но и в фальшивом «Англетере» Витают боль его и стих. Вчера, сложив печаль в котомку И посох взяв опоры для, Я вышел в призрачных потёмках, Тайком из города – в поля, Туда – в зелёное… Где птицы… Где нам глаза его цвели… За убиенного в столице Просить пощады у Земли…
ЖЕРНОВА
Порхов. Остатки плотины. Трава. Камни торчат из травы – жернова. Здесь, на Шелони, забыть не дано, – мельница мерно молола зерно. Мерно и мудро трудилась вода. Вал рокотал, и вибрировал пол. Мельник – ржаная торчком борода – белый, как дух, восходил на престол. Там, наверху, где дощатый помост, хлебушком он загружал бункерок и, осенив свою душу и мозг знаменьем крестным, – работал урок. ...Мне и тогда, и нередко теперь мнится под грохот весенней воды: старая мельница – сумрачный зверь – всё ещё дышит, свершая труды. Слышу, как рушат её жернова зёрен заморских прельщающий крик. Так, разрыхляя чужие слова, в муках рождается русский язык. Пенятся воды, трепещет каркас, ось изнывает, припудрена грусть. Всё перемелется – Энгельс и Маркс, Черчилль и Рузвельт – останется Русь. Не потому, что для нас она мать, – просто не выбраны в шахте пласты. Просто трудней на Голгофу вздымать восьмиконечные наши кресты.
Глеб Горбовский
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
