25 августа – день памяти русского поэта, дважды Георгиевского кавалера Николая Степановича Гумилёва
О Николае Гумилёве я впервые прочитал в начале 70-х годов прошлого века в политиздатовском «Кратком словаре по эстетике», где в одной из статей говорилось о принадлежности этого русского поэта к литературной группе акмеистов. А его разрозненные стихотворные строки из книг «Жемчуга», «Колчан», «Костёр», «Огненный столп», «К синей звезде» довелось мне увидеть, как ни странно, в томе «Во весь голос», посвящённом творчеству Владимира Маяковского. Вопреки желаниям литературоведа, настроенного явно критически по отношению к Гумилёву, стихи-то эти как раз и запали в моё сердце ещё с тех, юношеских, лет:
Как могли мы прежде жить в покое
И не ждать ни радостей, ни бед,
Не мечтать об огнезарном бое,
О рокочущей трубе побед!
Как могли мы… Но ещё не поздно,
Солнце духа наклонилось к нам.
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашим небесам.
«Солнце духа»
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
И не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
«Наступленье»
А вот процитированные всё в том же издании строки Гумилёва, посвящённые любимой женщине:
И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.
Звук замрёт в задрожавшей трубе,
Серафим пропадёт в вышине…
… О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
«О тебе»
И то, навсегда потрясшее мою душу:
Понял теперь я: наша свобода –
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер, знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье
Машеньки и панихиду по мне.
«Заблудившийся трамвай»
А на институтских лекциях декан нашего факультета Игорь Гаврилов читал нам строфы из гумилёвских «Капитанов», одного из немногих отчасти легализованных тогда произведений поэта:
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так, что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
В воспоминаниях о Сергее Есенине сказано, что одними из его любимых стихотворных строк Николая Гумилёва были вот эти, из «Пьяного дервиша»:
Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень чёрный, камень белый, много выпил я вина…
По-настоящему же возвратился Гумилёв к любителям поэзии в год своего столетия, в 1986-м. Вскоре после юбилея вышел целый ряд изданий произведений Николая Степановича, появились объективные статьи о нём и его творчестве. Арест и расстрел в августе 1921 года видного поэта за якобы его контрреволюционную деятельность оказались совершенно неправедными даже для того жестокого времени. По возвращении на родину после участия в Первой мировой войне дважды георгиевский кавалер, прапорщик Гумилёв активно работал в редакционной коллегии издательства «Всемирная литература», в комиссии по проведению «инсценировок культуры», в семинаре для пролетарских поэтов, читал лекции в институте Истории искусств, занимался художественными переводами. За полгода до гибели Николай Степанович был избран председателем Петроградского отделения Всероссийского союза писателей. А осенью 1921 года, уже после расстрела Гумилёва, вышла в свет последняя подготовленная самим поэтом его наиболее значительная книга – «Огненный столп». Здесь что ни произведение, то истинный шедевр. «Память», «Душа и тело», «Шестое чувство», «Заблудившийся трамвай», «Пьяный дервиш», «Слово»…
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орёл не взмахивал крылами,
Звёзды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
. . . . . . . . .
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.
На судьбу Николая Гумилёва выпало немало путешествий: четыре поездки в Африку, участие в Солоникской военной операции Антанты, выезд в Грузию и другие. Но было время, когда юный поэт посещал и рязанскую землю. Его отцу, корабельному врачу Степану Яковлевичу Гумилёву, в начале ХХ века принадлежало небольшое имение в селе Берёзки Затишьевской волости Рязанского уезда, где, по словам известного краеведа Игоря Гаврилова, семья Гумилёвых «проводила летние месяцы, чтобы дети могли пользоваться полной свободой, набирая сил и здоровья на просторе». Степан Яковлевич был выходцем из рода священнослужителей. Они жили в селе Желудёво Спасского уезда (ныне Шиловского района Рязанской области). В брошюре местного краеведческого музея «Колыбель рода Гумилёвых» отмечено, что, по воспоминаниям современников Николая Степановича, в детские и юношеские годы он бывал на родине отца.
Это и дало основание установить в Шилове бюст поэта. Имя Гумилёва отныне носит и Шиловская межпоселенческая библиотека. В его честь учреждена литературная премия.
Мне часто вспоминаются вот эти пронзительные строки выдающегося поэта Серебряного века:
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.
Так написал о себе Николай Гумилёв.
А это строки, ему посвящённые:
«Поэт блестящий, но холодный», –
порой глаголили о нём.
Мол, не живёт судьбой народной,
но он мерцал иным огнём
и знал пророческие дали,
знал непрощённые грехи.
И сердце – насмерть обжигали
его холодные стихи.
Владимир Хомяков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
