Я за речку пойду... Там кончается город деревнею…
Читаем стихи в дни блаженной кончины поэта Николая Колычева
* * *
О, русская душа! Она – причина
Тому, что и за праздничным столом
Вдруг кто-то запоет с такой кручиной,
Что все веселье вдруг идет на слом.
И, головы вдавив между плечами,
Играют желваками мужики,
И в никуда, преграды не встречая,
Плывут из лиц их мутные белки.
Душа, душа – источник непокоя!
Бей – не убьешь, но тронь – и заболит.
И кто-то заблестит слезой скупою,
А кто-то вдруг расплачется навзрыд.
Так осенью на траурные воды
С ветвей стекают листья горьких ив.
Народ есть отражение природы,
И потому – в печали молчалив.
Но глянь сквозь рощу – кисть рябины дальней
Покажется прикусом на губе,
И звук с болота – сдавленным рыданьем
О чьей-нибудь раздавленной судьбе.
Молитвой скорбной размыкает ветер
Холодные небесные уста.
И каждая гора в Голгофы метит,
Высматривая нового Христа.
Известен мне исход такой печали!
Когда в себя глядятся изнутри,
То в тягостном отчаянном молчанье
Рождается невыразимый крик...
Так над природой и над нами всеми
Начертано безжалостной судьбой,
Что все: и скорбь, и дума, и веселье –
Исходит в сумасшествие и боль.
Россия! Ширь и глубь – неодолимы.
Я жив тобой, но я в тебе тону.
Никто в стране людей необъяснимых
Не может объяснить свою страну.
Где безысходность рвет сердца на части,
Но сладко этой горечью дышать...
А может быть, по-русски – это счастье,
Когда болит и мается душа.
Песня о Кандалакше
Словно ветер в дремучей душе лесной,
Словно лёгкой волны поглаживанье...
Ах, как нежно звучит, как шелестно:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сердцу грезится, сердцу помнится
Когда — грустное, когда — ласковое...
Море осенью дышит с Колвицы:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
А зимою метель — как бабка мне
Шепчет древнюю сказку страшную.
Снег бросает в окно — охапками:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Море белое, солнце зрелое,
Сопки, ягодами украшенные...
Мы с тобою навек — одно целое,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сколько раз ты, земля холмистая,
Содрогалась под силой вражьею,
Но смогла устоять и выстоять,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Время, в завтра врастая, тянется,
Память держится за вчерашнее.
Я умру, а она — останется!
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Слёзно верую в счастье дальнее,
Кровно дорого всё, что пройдено...
Есть у каждого Русь изначальная.
Много разных имен носит Родина.
На перевале
Крутой подъём.
Всё выше — в гору, в гору…
Последний метр.
Ещё чуть-чуть.
Сейчас…
Внезапные раскинулись просторы!
Внезапные — уже в который раз.
Дыханье моря, шум сосны и ели,
Смешенье красок и смятенье чувств.
И — музыка в душе, и — лёгкость в теле.
Я становлюсь возвышенней, лечу!
А подо мной — залив, как небо — синий.
Чуть различим на острове маяк.
И взгляд стремится вдаль, покуда в силе,
А где не в силе — там душа моя!
Как ощутим, как осязаем ветер!
Как неразрывна связь земли с водой!
Есть Божий Рай… Но я бы после смерти
Навек остался с этой красотой!
…Я упаду в брусничник у дороги,
С куста губами ягоду сорву.
Ведь этот взлёт — лишь связь, одна из многих,
С землёю, на которой я живу.
Ковда
Игумену Аристарху
Шёл дождь. Ботинки хлюпали водой.
А я — одет совсем не по погоде,
Бродил, отогреваясь красотой,
По древнему селу — поморской Ковде.
Я был пленён. Точнее — влит звеном
В цепь вечного согласия и счастья,
Где всё, что есть, — тому подчинено,
Чему и я безропотно подвластен.
Аукалось родство окрестных мест,
Я ощутил знакомыми до боли
И крест над храмом, и поклонный крест,
И крест над обновлённой колокольней.
И кованые ковдские кресты,
Могучие, как те, кто жил здесь прежде…
И чаек крик, и лодки у воды,
И этот дождь, стекавший по одежде.
В лицо хлестали мокрые кусты,
Но я уже не разбирал дорогу…
Я понял — мы ушли из красоты,
Для нас однажды сотворённой Богом.
Мы строим Вавилоны, вновь и вновь
Теряя рай. Довольствуемся адом,
Бетонных обитатели кубов
И чёрных почитатели квадратов.
А красота сквозь слёзы смотрит вслед,
Не веря в то, что брошена навеки,
Родителя всего на всей земле
Пытаясь видеть в каждом человеке.
Беломорье
Виталию Семеновичу Маслову
1
О, как премудра вязь Господних дум!
Как сеть Любви крепка — из нитей Горя.
Я пойман. Я отсюда не уйду.
Темно моей душе без Беломорья.
Я от солёных брызг не огрубел,
Не разлюбил дубящий кожу ветер.
Над Белым морем свет всё лето бел.
Какое счастье — жить на БЕЛОМ свете!
Зовёт заря прозрачную луну,
Повечеревший день к закату клонится.
Протоптана тропинка в тишину
Мозолистой пятой босого солнца.
И столько света — в каждом бугорке
Живой волны — пологой, но упругой!
И томные тюлени на корге
Лежат, лаская ластами друг друга.
Амбар… Изба… Собака у крыльца…
В большом чану — треска, в тазу — селёдка.
На привязи, как блудная овца,
Пасётся в зеленях волнистых лодка.
В избе, на лавке — ребятня — рядком,
На тёплой русской печке — дед суровый.
Хозяйку за вечерним молоком
Зовет большая щедрая корова…
Какое счастье!
Вот оно и есть:
Любить свой край — прекрасный, щедрый, вольный.
Родиться здесь и жить достойно здесь,
Здесь умереть и в землю лечь достойно.
Не можешь так — тогда с природой в лад
Плыви в моря, ищи иного счастья.
Но возвращайся — сёмгою — назад.
Сдирая кожу, мясо — возвращайся!
2
… И я хотел вернуться. Но куда?
Я долго шёл следами жизни прежней…
О, море! Почему твоя вода
Не отражает счастья сёл прибрежных?
Я шёл, искал и, находя,— скорбел,
Ветвилось горе на прибрежных взгорьях…
И видел я, что свет — уже не бел,
Бесцветный свет, объявший Беломорье.
Я шёл… Никто не узнавал меня,
Иссякший мир не наполняли дети.
И лодки рассыхались на камнях…
И вешала забыли тяжесть сети…
Спросить... О чём? Сказать... А что сказать,
Когда нас всех одна болезнь изгрызла…
Мне стыдно людям заглянуть в глаза,
Мне страшно в окна вглядываться избам.
Из них предсмертным оком смотрит ночь…
О, как черна тоска избёнок тощих!
Забыв (навек?) свою былую мощь,
Поморских сёл гниют святые мощи.
Беда! Беда! Беда! Беда! Беда!
Всё рухнуло... По замыслу? Иль сдуру?
А иностранцев всё везут сюда,
К «обломкам экзотической культуры».
…Пусть говорят: «Былого не вернёшь».
Люблю и помню — сладким сновиденьем.
И сны мои реальнее, чем ложь
О том, что можно всё купить за деньги.
Родные виды… Мудрый добрый быт…
И крестный сон столетий на могилах…
Ни за какие деньги не купить
Того, что люди разлюбить не в силах.
* * *
Я за речку пойду... Там кончается город деревнею.
Я за речку пойду. Там всегда хорошо, за рекой.
Я пройду по деревне к поморскому кладбищу древнему,
Там, над мысом, свиваются ветры — лесной и морской.
Ах, какая погода сегодня на счастье мне выдалась!
Нет синей этой сини! И зелени нет зеленей!
Я пройду вдоль семейных оград и слегка позавидую.
Мне свои не объехать по нашей огромной стране.
Там, глаза распахнув, буду пить беломорское небо я,
И почувствую вечность нутром, как незримую связь
От далёких времён, когда нас на земле ещё не было,
До далёких времён, когда мир позабудет о нас.
На фундаменте церкви, что кто-то когда-то здесь выстроил
Для потомков своих, и которую правнук сносил,
Тихий шум разнотравья... Но край этот горестный выстоял
Не крестами церквей, так крестами поморских могил.
Все мы, все мы привыкли надежду под сердцем вынашивать
На родные места, что помогут осилить беду…
Если станет мне тяжко, приеду в свою Кандалакшу,
И за речку пойду. И за речку… за речку пойду…
Попутчик
Он стоял на подъёме,
Как видно — не местный,
Проходящим машинам махал без успеха.
С незнакомцем всегда говорить интересно,
А попутчики мне — никогда не помеха.
Сел, поехали…
Он закурил сигарету:
— А погода-то нынче дрянная, не так ли?
Говорят, здесь неделя тепла за всё лето? —
Я поддакнул ему…
И дурак, что поддакнул!
Он вдруг начал ругать все ухабы и горки,
Клял он сопки и сосны, летящие мимо…
А я зубы сжимал,
Было больно и горько,
Словно гадости мне говорят о любимой.
Как хотелось вскричать:
«Замолчи ты, зануда!»
Мышцы сжались в комок под одеждой упруго…
Ну откуда он взялся такой…
— Ты откуда?
Что ответил — не помню, откуда-то с Юга.
Есть там где-то село, окружённое полем,
Дом с верандой, семья…
И туда он вернётся.
Там сады, виноградники, тёплое море…
Так какого же чёрта сюда-то он прётся?
Я спросил у него. И развёл он руками,
И блеснула улыбка с вертлявым окурком:
— За богатствами Севера я…
Да деньгами,
Как и все здесь…
А что, я похож на придурка?
И в молчанье доехали мы до посёлка.
— Вылезай! —
По карманам зашарили руки…
Уж не Север ли хочет купить за пятёрку?
Чуть не плюнул в него:
— Убери, не на Юге.
* * *
До чего же утро-то хорошее!
Синее бескрайнее раздолье.
Как большой телёнок новорожденный —
Мокрое взъерошенное поле.
И на сосны, в небеса простёртые,
Ранней лаской первый луч струится.
Дрогнули смолы живинки жёлтые,
Вспыхнули росинки на ресницах.
Слышно ранней птицы щебетание,
Но покой покуда не нарушен.
Только семенят по делу раннему
Краем поля блёклые старушки.
Вам бы отдыхать, а вы всё странствуете,
Надо же в такую рань проснуться!
Подойдут, а я скажу им: «Здравствуйте!»,
И они в ответ мне улыбнутся.
Золотой поток скользит по зелени,
Протекает в сумерки под кроны.
Люди щедро нежностью засеяны,
Их бы только добрым словом тронуть!
* * *
— Ну, о чём ты можешь написать?
Не пойму… —
Я навсегда запомню,
Как с усмешкой глянула в глаза
На работе женщина знакомая.
Протянул я ей свои листки,
Проглотив комок обиды жгучей.
Прочитала.
— Хороши стихи,
Только сам-то ты других не лучше.
Если б сверхбезгрешный кто-нибудь
Так писал… А у тебя выходит,
Будто бы указывает путь
Человек, увязнувший в болоте.
Помню, улыбнуться я хотел —
Получилась глупая гримаса.
Что ж, выходит, виноват я тем,
Что, как все, что из костей и мяса.
Виноват, что в грёзах голубых
Виден ей Поэта образ хрупкий.
Для неё слова мои грубы
И весьма сомнительны поступки.
Был не идеально я побрит,
И костюм давненько не утюжен…
Ей ведь невдомёк, что там, внутри,
Есть всё то, что не нашла снаружи.
Не виню её и не кляну,
Путь познанья человека труден.
Как легко вас, люди, обмануть!
Как бы в вас не обмануться, люди!
Ведь порой в себе такую ложь
Внешность идеальная упрячет…
Я на тех, с кем я живу, похож.
А зачем мне выглядеть иначе?
* * *
Пока рассудок и глаза ясны,
Неизлечимой лаской буду болен
К деревьям, птицам, ручейкам лесным
И к маленькому северному полю.
Любя, я проживу свои года,
И в час, когда устанет биться сердце,
Где б ни был — всё равно приду сюда,
На лес, ручей, на поле наглядеться.
Последнюю приемля благодать,
Рвану руками воротник рубашки.
И будет мне не страшно умирать,
Упав в траву, лицом примяв ромашки.
И всё затмит высоких сосен шум,
И холод нежеланного покоя,
И радость оттого, что ухожу,
Но ничего не уношу с собою.
Что оставляю у порога тьмы
Лес, поле, дорогое чьё-то имя…
Мы лишь на краткий миг берем взаймы
У жизни то, что по сердцу нам ныне.
* * *
Ах, полярная ночь!
То ли ночь, то ли царство бессонное,
Тихий свет полыньи, называемый всеми «луной».
Васильковые россыпи звёзд. Небеса чернозёмные.
И земля, как пречистое небо, светла подо мной.
Никому ничего не хочу объяснять и доказывать,
Надо просто, забыв о земном, в эту высь посмотреть.
И прозреет душа, и поймёт непонятное разуму:
Почему небеса называются в Библии – «твердь».
* * *
Человек тридевятую вечность сидел над женою,
Положив на живот ей ладонь — как огромное ухо.
Где-то плакала птица — сквозь ветер и дождь за стеною,
Долгожданный — в жене — кто-то третий ворочался глухо.
Тридевятую вечность не сохла и липла рубаха.
Нет, не трус он, не трус… В одиночку ходил на медведя.
Но большой — в пол-избы, как ребёнок, заплакал от страха,
Оттого, что никто не поможет, никто не приедет.
Не стонала жена. Виновато ему улыбалась.
А в ночи — затмевала Голгофу стенаньями птица.
И хотелось кричать и метаться. Порою казалось —
Это плачет ребёнок, который не может родиться.
О, как птица страдала! И боль отзывалась тупая,
Распирая виски, загибаясь в вопрос без ответа,
И качалась в бессоннице лампочка полуслепая,
И секла по глазам утомлёнными розгами света.
Он рванулся во двор — остудить раскалённые вопли,
По дороге ружьё заграбастал в огромную руку
И — пальнул в темноту. И — рыдания птицы замолкли…
Он отлично стрелял. И навскидку, и даже по звуку.
Но застреленный плач возродился — в жилище угрюмом,
За окошком жена омывала ребёнка над тазом…
Опершись на ружьё, он стоял и покачивал думу…
То жалел, что убил... То пугался: а если б промазал?
Непостроенный храм
Сопка простёрлась двуглавым орлом над дорогою,
Древние камни внимают протяжным ветрам.
В речку со склона взглянула церквушка убогая
И несказанно прекрасный увидела храм.
Храм отразился в реке небывалою небылью,
Светлой мечтой о великой счастливой стране,
Словно сквозь грёзы привиделось то, чего не было,
Словно сквозь слёзы пригрезилось то, чего нет.
Люди, придите, взгляните, родные, хорошие!
Видите, там, среди серых бесстрастных камней
То ли разбившийся храм безвозвратного прошлого,
То ли несбывшийся храм наших нынешних дней.
Люди, очнитесь! Проснитесь, селенья окрестные!
Люди, спуститесь к реке, чтоб на чудо глядеть!
Чёрные зданья торчат над безвидною местностью,
Тёмные тени молчат, не спускаясь к реке.
Осень рыданья несёт над холмами и топями
И наполняет дождливой слезой облака.
В небо глядит из реки нерождённый утопленник,
Песню непетую в море уносит река.
Люди, придите, нельзя не жалеть об утраченном!
Люди, взгляните, задумайтесь, что впереди!..
Дух преподобного Трифона ангелом плачущим,
Нас осеняя, над грешной землёю летит.
Единосущная и Нераздельная Троица,
Нашу страну и народы её пожалей.
Господи, силы нам дай, чтоб молиться и строиться!
Храм, отражённый в реке, сотвори на земле!
* * *
Поезд замер, словно вкопанный,
И – ни с места. Вот беда!
Рядом Мурманск. Вот он. Вот он – он!
Рядом. Ну – рукой подать!
Ждем. Чего? Какого... встречного?
Я глаза все проглядел.
За окном – как будто вечер.
На часах – как будто день.
На ветру деревья корчатся.
Дождь на стеклах... Боже мой!
Очи осени. Мне очень,
Очень хочется домой!
...Тронулись? Неужто тронулись?!
Ну, давай, быстрей, быстрей!
Я гляжу в окно вагонное
На Фадеев на ручей.
Захлебнувшись удовольствием,
И от чувств почти без чувств
Птицей вдоль проспекта Кольского
Я лечу, лечу, лечу!
Здравствуй, слякоть!
Здравствуй, грязь моя!
Гниль листвы на мостовой.
Я вернулся! Мурманск, с праздником!
Мурманск! Я опять с тобой!
Кажется, вокруг все кружится.
Я спешу – на всех парах –
Отразиться в каждой лужице
Сквера на Пяти Углах.
Мне не жаль ботинки новые,
Этих луж не обойду.
То ль шагаю, пританцовывая,
То ль танцую на ходу.
И от счастья невозможного
Так, чтоб слышал весь народ,
Я пою. Пускай прохожие
Думают, что идиот.
* * *
Пахло в ее избе хлебом и ладаном,
Медная длань проползла
по лицу бледному.
С белых волос перышко вниз падало.
Медленно.
Медленно…
Ликам икон пела псалмы женщина,
Время текло голосу в лад – плавное.
Тестом,
с края стола свешивающимся,
Воска слезой,
выплавленной пламенем.
Медленно-медленно пола
коснулась коленями,
Длилось и длилось мгновенье
поклона последнего…
Малая малость
уже оставалась времени
И потому и для нее
текло оно – медленно.
Внук заглянул в окно
с улицы – надо же! –
Запечатлелось краткое, заоконное:
Как перед смертью
встала с лежанки бабушка
И повалилась со стоном перед иконами. Николай Колычев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 