Рота поёт
Из цикла «Юность курсантская»
(Горький, январь-51)
Георгию П.
Смеркся кремль, потупились ворота,
снег причах на древнем кирпиче.
Темно-фиолетовая рота
тут проходит с песней на плече.
Вся — как выдох, шкентелем мотая,
с думой о свиданье и стране
тут проходит рота молодая
по нижегородской старине.
Капитан, едва мы арку минем,
рявкнет устрашающе весьма.
Нам не страшно, наш комроты —
Минин, вот он, с нами рядышком,— Козьма!
Кремль в России — свято и не пусто,
это вам не то что Колизей.
Вон Шаляпин снеги мнет до хруста,
с ним пешочком — Пешков. Алексей.
А мороз! Ужасней террориста.
Жмет. Но рота крепко сложена.
Панушкин прокрикнет тенористо —
наш непрекословный старшина,
и в ответ кремлевская бойница
эхо перекатит тишиной.
Рота ничего не убоится
с Мининым и с нашим старшиной.
Что — продрог? Иди, не ерепенься,
в скат вбивай башмачный след стопы.
Девятьсот шагов, четыре песни —
до судьбы, до сути, до Скобы.
Шагом в шаг. Ни вздохов и ни всхлипов.
Спрячь тоску, как льдинку за припай.
Старшина морозно зыкнет: «Клипов!
Запевай!»
Молодой запев сорвется с горла:
«...в не-бо смо-отрят ма-а-ачты,
я вер-нусь по-одруга ско-оро,
не грус-ти, не плачь ты!»
Но — ни мачт, лишь песня за плечами,
ни подруг, чтоб плакали о нас.
В одиночку или с землячками
нам еще ходить в кино «Паллас».
А пока с булыжного пригорка,
твердый наст нетвердой бьем стопой.
«Эх, махорочка-махор-ка,
no -роднились мы с то-бой!..»
Ах, ты!.. С ноты сбились. Вот умора...
Нет. Собрали песни ручейки.
Смотрим гордым взором военмора,
хоть пока — «болото», речники.
Сгоряча, с кудлатым паром вместе,
выйдет песня глоткой — как наждак.
(Вы в мою шинель сначала влезьте —
может, запоете и не так.)
— Запевай! — А жизнь неодолима.
Будет всё: и выси, и моря.
«...как заку-ришь — и с ко-лечком ды-ыма
улета-ет грусть мо-я».
Нам Россию смелостью прославить,
выси и глубины покорить.
— Эй, вы там, на шкентеле, отставить!
Не курить!..
Вниз да вниз, по скату, шагом ротным.
Справа — этажи и белый сад.
И — к воротам, левым поворотом.
Пройден кремль. Не пятиться ж назад.
Грозный век клеймо на роте выжег.
Мы до пят — из века, из зимы.
Нет Козьмы. И где его сподвижник?
Ты уж нас, Пожарский, извини!
Мы — из века гневного, из драмы.
Но сомненья нас не потеснят:
с нами вождь, и мамы живы-здравы,
им еще по сорок-пятьдесят,
и Отчизна — Феникс, но святее! —
гарь и прах низринула, светла,
и в метельной истовой затее
нас и песню с юностью свела.
Юность, юность... Памятью помянем...
Я теперь тебе и не знаком...
Слева — Радин, спереди — Тотмянин,
сзади Серкин в пятку бьет носком.
Небывалов, брось свои забавы:
тезы, антитезы... Спой-запой:
«...и звё-зды на-ши а-лые
си-я-ют, не-бы-валые,
над всеми стра-нами, над оке-анами
осу-ществлен-но-ю меч-той!»
Снежной пылью скулы обкололи,
шапки — в пух, похожи на зверят.
В двух проёмах давней колокольни
колокольно звездочки звенят.
В тишине пронзительной и ковкой,
как там снег в глаза ни пороши,
полусонной долгой Маяковкой
утомленно, ощупью пошли.
Маяковка. Гулко, как в тоннеле.
А в проулках — сумрак и Ока.
Вот балкон. Уютное томленье
за морозной росписью окна.
Мы теперь у дремы в карантине,
рота в дреме вязнет, как спьяна.
Ты, Тотмянин, мир загородил мне.
Эх ты, друг, суконная спина!..
Жизнь! Ты будешь вера — не верига.
Этой верой душу я прожег.
Эй, Тотмянин, спину убери-ка,
жизнь не загораживай, дружок!
Но грустить — не в нашенской манере.
Окна... Пришагаем мы и к ним.
На рекламной, рядом, на фанере –
женщина, шампанское и Крым.
Я четыре года как из Крыма,
мне он — песня, чтоб не забывал.
Песня, Клипов, неискоренима,
кто в России — тот из запевал.
— За-певай!..— Да будет мир в России!
Запевай! Да светит свет в окно!
Шагом в шаг. В Россию — как вросли мы.
Шагом в шаг: сливаемся в одно.
Шаг. Пятидесятые. В начале.
За спиной — войны подбитый монстр.
С нами — век. И песня над плечами.
Жизнь. Мечта. Метель. И окский мост. Александр Колль
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 