Дороги дальней благодать
Новые стихи
***
Дворянские и крестьянские
предков моих родовые гнёзда
Разрушены, брошены
или сильными мира сего украдены
в двадцатого века
годины грозные.
Словом, не видела я родовых гнёзд,
так же, как дедов и прадедов.
Читали у Зиновьева Николая, поэта,
про деда стихотворение?
Вот и у меня
подобная история печальная.
Но бабушка, бабушка – дворянского рода-племени –
Выжила, хотя выжить, должно быть, не чаяла.
И ютилась она в коммунальном гнездовье с сестрою вместе
почти под крышей московского –
с трещиной от бомбёжки – здания,
и, пока мама с папой скитались по северным весям,
отправлялась я к бабушкам
на воспитание.
Забирали к себе родители,
когда находилось жильё «поприличней»,
квартира отдельная – мечта заветная самая.
В этой «мечте» умер папа, в доме, что взорван частично
уже в нынешнем веке; и проживает, живёт, слава Богу! - мама.
Вот и думай теперь, где у меня родина малая?!
Ни в Москве, ни на Севере, но о том не грущу я,
а помню, как за вагонным окном – вода на дорогах талая,
лес вдалеке за полем – Родину вижу большую.
Необъятную… Как соседка моя по купе,
что маме кивала степенно,
Обещала приглядеть за девочкой…
Строгая,
с белой – из-под косынки – прядкой.
А потом всю дорогу не спускала меня с колен,
плакала о чём-то
и целовала в макушку украдкой.
***
И возили, возили меня с рождения
из Москвы на Север и обратно – в столицу.
Подгоняли вагончик ветра
зимние и весенние,
летние да осенние просили поторопиться.
Пели победно и радостно гудков трубы.
Мимо надписей – кирпичиками по траве –
«Вперёд, к коммунизму!»,
помню, летит в Москву паровозик со смоляным чубом,
разметав его по ивнякам сизым.
К бабушкам еду, сижу бессловесной чурочкой,
в ладошке сжимаю печенья дареного крошево…
Говорили в посёлке маме: «Дочь твоя дурочка,
у неё все добрые да хорошие».
Теперь поумнела. Простите меня, грешную!
Теперь не так: вижу и то, что видеть не надо.
Вспоминаю годы давние, вешние,
разгадываю тайны семейного лада.
Не было у бабушек в доме икон, и о Боге не говорили,
может быть, крестили украдкой вослед, в спину.
Но любили, Господи, как любили!
Почему в прошедшем? Любят и ныне.
Стоят рядышком на далёкой-далёкой станции
под какой-нибудь немыслимо светлой сенью
черёмух небесных, небесных акаций –
терпеливо ждут моего возвращения.
***
«Я к Вам пишу, чего же боле?», –
Услышу в говоре колёс.
А за окном белеет поле
Сквозь ветки тоненьких берёз.
Темнеет на дороге млечной
Проталин узкая тесьма…
Увы, на станции конечной
Давно никто не ждет письма.
Теснятся пушкинские строчки:
«…Любил …Угасла не совсем…»
Орёт младенец что есть мочи,
Старушка охает во сне.
Мелькают редкие куртины
Берёз, дрожащих на юру.
Я тоже мёрзну, тоже стыну,
И вот сейчас, сейчас – умру!
Спасёт смиренное согласье
Полей, плывущих за окном,
И нас, попутных, кто в ненастье
Заполнил ненадёжный дом, –
То просветлеть, то помрачиться,
То ненадолго задремать,
То потеплеть, развеселиться
И с каплей солнца просиять!
Какой-то жалкий луч весенний –
И все от счастья во хмелю!
Грущу и радуюсь со всеми,
И понимаю, что люблю
Простуженную проводницу,
Цыган, младенцев, «челноков»,
Соседей нестоличных лица
И спор дорожных чудаков…
И это нищее раздолье,
Дороги дальней благодать,
И… Вас люблю. «Чего же боле?
Что я могу ещё сказать?»
***
Отпевали мамку Венькину,
мамку глупую, красивую,
молодую, несчастливую…
За окном синички тенькали,
заливало церковь солнышком,
Венька съёжился воробушком
на скамейке под иконами,
Мужики ворчали сонные:
полтора часа – не менее –
батюшка служил размеренно.
Голосок срывался слабенький,
то взлетая вверх, то падая.
Повторял слова отрадные
Веньке тайно ангел пламенный.
И какие-то мгновения
Венька видел, как воочию! –
Шли блажени непорочнии
Вместе с мамкой в даль весеннюю.
… И потом, уже за речкою,
на кладбищенской окраине
думал: здесь ли бесконечное,
где ни слез, ни воздыхания?!
И в своей унылой горенке,
всё твердил полночи истово
те слова, что ангел горестный
подарил ему таинственно.
***
Все цветы луговые уже отцвели.
Пышным травам душистым и тем вышел срок.
Живы нищие травы, что в летней пыли
Бесприютно теснились по кромкам дорог.
Их умыли дожди. И, смотри-ка, стоят
В непривычной для них, небывалой чести.
Но лопух подорожный, бывалый солдат,
Продолжает нелёгкую службу нести.
По распутье идёшь – чуть кивнёт головой,
Как знакомый по прежним, по детским годам.
Мол, по нам и ступай, нам терпеть не впервой,
Для того и расти здесь положено нам.
Так и шла я когда-то со школьной сумой,
А до школы просёлками долго шагать!
И вела еле слышно беседу со мной
Придорожная, стойкая, нищая рать.
Про смиренье-терпенье, про светлый покров
Толковали мне травы в конце сентября.
И душа понимала значение слов
Из – тогда неизвестного ей – словаря.
***
В зимней северной глуши
Занесло дороги снегом.
Монастырь моей души
Отдыхает от набегов.
Не ярится злобный тать,
Не летят зажжены стрелы, –
Значит, время починять
Потревоженные стены.
Обойти с молитвой двор,
Подсчитать свои потери,
В храм заснеженный, в притвор
Отворить под вечер двери.
Пусто в храме. Полумрак.
Холод плещется волною.
И зияет – силен враг! –
Купол раною сквозною.
Вот и плач, душа, и жди,
Повздыхай, родная, кротце! –
В эту рану от Звезды
Непременно свет прольётся.
Даруй, Боже, благодать,
Средь зимы – Господне лето,
В белом столбушке стоять
Немерцающего света!
***
Мне не забыть счастливые места,
где я когда-то радовалась с вами,
но в странствие Великого поста
входить не полагается с друзьями.
Стою в начале дальнего пути,
и мнится – нет
пустыне скудной края.
И ветер многократное «прости»
на все лады за мною повторяет.
… Боялась с детства не суметь простить,
и что меня простить не сможет кто-то.
Об этом есть нескладные стихи
на жёлтой корке старого блокнота.
В наивных строчках горестных стихов
я детскую надежду примечаю,
что принесёт с пасхальных берегов
прощенный ветер светлое: «Прощаю».
***
Стужи тёмный полушалок
Не желает падать с плеч.
Из муки пичужек малых –
Жаворонков буду печь.
Печь и плакать, – как без плача?
На слезах верней замес.
За окном, почти прозрачен,
Тополь жалобно вознес
К небу старческие руки.
Сиротливы, далеки
У речной дрожат излуки
Островками огоньки.
Дальше мгла лесная стынет,
Безотрадная для глаз.
Одиноко средь пустыни
Где-то друг идёт сейчас.
Снега мокрая опушка
На плечах и на груди.
За душою ни полушки,
Ни избушки впереди.
Небо в утреннюю стражу
Словно ветхое рядно.
«Рассветает, – друг мой скажет, –
Рассветает всё равно».
Скажет друг мой: «Утреннюю».
И я знаю наперёд:
Ранней птахой: «Аллилуйю»,
«Аллилуйю», – запоёт.
***
По-весеннему спой, птичка ранняя,
Под окном на зелёной веточке.
Мне пришла поутру долгожданная
Из родной стороны весточка.
Ждут отец и мать, деды-прадеды,
Ждёт любовь моя незабвенная.
Работяги-ветра путь наладили,
Всю-то ночь хлопотали за стенами.
Повяжу я платочек – синими
Да по белому полю горохами
И пойду вместе с первыми ливнями,
Ни сумы не возьму,
ни посоха.
Оборвётся синичкина песенка,
Под окном отзвенит
прощальная,
И клубочком покатится весело
Золотое яичко пасхальное. Елена Кузьмина
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 