Нет Родины другой…
Из новой книги
* * *
Я не сойду с ума в замшелом захолустье:
За тяпку и с утра зароюсь в огород!
Прислушаюсь: дитя агукает в капусте,
И в дынной желтизне устало бродит мёд.
А в теле бродит кровь, а в небе бродит ветер,
И чутко зреет стих под кружевом высот.
Как хорошо, что есть ещё на этом свете
Мой тихий стиходром, мой верный огород!
ЭТО БУДЕТ ПОТОМ
Это будет потом:
Краснофлагой распутицы осень,
Календарной распутницы
Лихо распахнутый плащ.
Это будет потом:
Поколений безбожная озимь
И под стоны ракет
Небеса разрушающий плач.
Это будет потом…
Долго «Свадьба в Малиновке» длится,
В грешных клубах-церквях
Замирает в восторге народ!
И «свинарке» «пастух» непременно
В любви объяснится,
И кутья забытья
Пусть слегка «подсластит» недород.
И еще нищету,
и беспаспортность,
и бездорожье, –
Крепостное житьё
В развесёлом колхозном раю…
А что живы ещё,
Так, наверное, милостью Божьей.
(Но потом, всё потом…
Отчего же я стих тороплю?)
Это будет потом:
Гулкий панцирь крестового танка
Вдавит тело земли
До тугих вековых синяков.
Это будет потом:
Жалкий ёжик тщедушного панка –
Не потомка панов,
А подранка бескрылых веков.
Занеможет прогресс,
И мирянин продаст свою почку
За большую деньгу,
За насущный с горчиною хлеб.
…А пока ямщики
Доставляют неспешную почту.
Девятнадцатый век.
Старина.
Тишина.
Степь да степь.
* * *
Отстирываю жизнь
от праздного вина.
Терпение моё из вековых терпений:
Я прачкой рождена, славянская жена,
От мезозойских зол и первородной пены.
Меня послали в мир все женщины Руси,
Все пра-, и пра-, и пра- родительницы боли:
Отстирываю кровь порубленных сынов, –
Мои глаза седы от выступившей соли.
На берегах иных забыли обо мне
Все те, кто в городах,
кто в солнце верит слепо.
У высохшей реки, у вызревшей строки
Лежит моё замызганное небо.
САМОЕ ПЕРВОЕ…
Обгрызаю с пряников глазурь –
Мать ругает, а отец жалеет
За версту всего до вербных бурь,
До звезды, что горько заалеет.
До весны, до первого скворца,
До сиротства в три неполных года,
До того, как вынесут отца
В чем-то красном
в страшный плач народа.
* * *
Слова, слова… Несбыточный дурман.
Зачем в одежды тонкие ряжу их?
Чтоб снова фраз захлопнулся капкан,
До боли душу защемив чужую?
Мои слова, с полынью пополам,
Вкрапляют в сладость звуков
горечь мыслей
И тонут по беспечным полыньям
Неосторожно подошедших жизней…
Когда в бессмертье открываю дверь,
Прошу тебя, не подходи так близко.
Пусть дерзость будет меньшей из потерь
Под васильковым взглядом Василиска.
* * *
Моя рука для ласки тяжела,
И шелест губ не жжёт, не согревает.
Я триста с лишним зим как умерла,
А ты всё грезишь, будто я живая…
А ты всё помнишь девочкой меня,
Но память за пристрастность не ответна.
Как пустоту ты силишься обнять!
Как заслоняешь вьюжный склон от ветра!
Но что со мной? Из нежити чужой
Меня выносишь тёплую, живую…
Улыбкой, словом, ласкою, слезой
Я возвращаюсь с каждым поцелуем.
* * *
Когда уйдёт мужчина, хлопнет дверь,
Ты посмотри на суть проблемы трезво:
Токует ночь, тоскует в клетке зверь,
И в лес стремится трепетно и резво.
А ты – зови гостей, муку просей.
Ну что теперь вздыхать,
скажи на милость?
Блины затей да навари борщей,
Как будто ничего и не случилось.
Устало провисают провода…
Ещё придёт, ещё наступит завтра.
Мужчины возвращаются туда,
Где ждёт уют и остывает завтрак.
* * *
А жизнь в угоду быту отдана.
Полутона вокруг, полутона…
Моя цветная, светлая страна
Обречена.
Размеренность жевания и сна,
Непониманья прочная стена:
В какие мысли глупые она
Погружена!
Зачем читать тяжёлые тома,
Когда храпят полночные дома?
Ведь так не долго и сойти с ума –
Пророчит тьма.
Она б корову лучше завела,
Навоз скребла, трудилась для стола,
Тогда б – не до стихов, и жизнь бы шла,
И все дела.
И вот, у пересудов тех в плену,
Я знаю: изгоняют «сатану»,
Души моей несчастную страну –
Изыди, ну!
Чтоб на пустырной жизни полосе
Жить по-коровьи, праведно, как все.
И помышлять о сене и овсе.
Как все.
А жизнь в угоду быту отдана…
ИЗ ДЕТСТВА
«Глаза, словно блюдца с каёмкою синей…
Какая Мальвина!...» – молва за спиной.
…Два века назад я была некрасивой,
Нескладной, не кроткой, почти не родной.
Дарили игрушки, ещё – апельсины,
Кружили, смешили, играли со мной,
И я… вспоминала игру клавесина
И тут же – глубокий подвал ледяной…
И что мне за мука – то дальше, то ближе:
Родства ощущенье и общий секрет
С худышкою рыжей, и с девкой бесстыжей,
И с чопорной дамой, глядящей в лорнет…
* * *
А серп луны сорвался на беду
На тучные поля астральных злаков.
И лижет одинокая собака
С краёв небес упавшую звезду.
На пустыре сомкнутся лопухи,
Впитав зари пролившуюся алость.
И пусть до слёз сжимает горло жалость,
Но бродит серп и пишутся стихи.
ЗЕМЛЯКАМ
В заоблачный рай, где, приняв, пожалеют,
Блаженные – верят. Аминь и салют!
В безверии небо свинцово немеет,
В безветрии вербы весны не поют…
Безликие дни, бесфонарные ночи,
Безвольные воды – рожденье и смерть.
Несчастные дети крестьян и рабочих,
Нам не во что верить и незачем сметь.
Кухаркины дети! Они ведь в столицах
Незваные гости у званых столов.
Они симпатичней, когда – в рукавицах
На хмуром ветру у слепых тракторов!
Когда по колено в разъезженной жиже,
Когда у станков и на фермах когда…
Какая тут вера! Всё ниже и ниже
Под горестный мат пролетает звезда.
От яблоньки яблочко не откатилось,
И новые девочки приняли крест.
И новые свадьбы в прозябшую сирость.
Под пьяное пенье уносят невест.
…Осветит луна, как скупая лучина,
Полынное поле, до боли ничьё:
Никто не всплакнёт, если ночью грачиной
На звёзды рассыплется сердце моё.
ГОРОЖАНИНУ
Что ты знаешь обо мне,
Нарисованной вчерне,
Между снами слюдяными
Замурованной в окне?
Что ты знаешь обо мне?
Я давно уже на дне
С серым камешком на шее
На беззвучной глубине…
Что ты знаешь обо мне
Там, в столичной быстрине,
Увлекаемый потоком
Пребывающих во сне?
Что ты знаешь обо мне
Чтоб на шаткой вышине
Изрекать слова цепные
О полынной стороне?
Что ты знаешь обо мне,
О деревне по весне?
Что одета не по моде,
Что обута тоже не…?
Что ты знаешь обо мне,
Жившей в стуже и в огне,
Вросшей в праведную землю
И расплёснутой вовне…
КОНОПЛЯНЫЕ ПРЯТКИ
Отыщи меня в мире,
где плач коноплянки созрел,
В конопляной глуши…
Там закат в кровяное окрашен.
Отыщи меня в мире
бездумно мерцающих тел,
Заточённых в темницы
оранжевых тыквенных башен.
Я жива, я жива…
В волокнистые стены стучась,
Я уже забываю,
зачем этот век посетила,
Отчего эти сны,
эти стебли – китайская вязь,
Эта нить, что скользит
сквозь планеты, плоды и светила?
Отыщи меня в муках,
дитя в животе бытия.
Эти вывихи молний,
как женские схватки, священны!
Положи на ладонь заповедные эти края,
Где подсолнечных чаш кривизна
заменяет антенны.
СТАРУХА
Нет в России села,
где бы плач не цеплялся за тучи, –
При царях, при вождях,
на припёке второй Мировой…
Не ухабы страны,
а свою непроглядную участь
Безутешная баба
полощет водой дождевой.
Нет в России избы,
в лихолетье врастающей, где бы
Не молились так истово
и не крестили икон.
А в окне облака –
санитары кричащего неба –
Уплывают туда,
где закат размозжил горизонт.
На закат, на закат…
Огород на закат не пускает.
«Вот ужо приберусь,
накопаю картох и помру…»
И до сумерек бабка мотыжит
и тяжко вздыхает,
И в тревожное небо
подолгу глядит ввечеру.
СНИТСЯ СТАРУХАМ ВОЙНА
Снится старухам война,
Взоры едва лишь сомкнулись!
Снова ползёт тишина
К дому зигзагами улиц.
И, опрокинувши стёкла,
Скорбно взглянув в тишину,
Вновь с фотографий поблёклых
Сходят мужья удалые,
Сходят сыны молодые,
Снова садятся к столу.
Сильные, крепкие руки
Режут ржаной каравай.
Нет ещё снов о разлуке –
Чистый рушник подавай!
Нет ещё тех похоронок,
Нет ещё слов о войне.
Сон ещё светел, и звонок
Шорох косы по траве.
Голос родной, беспечальный,
Снова звучит у плетня…
Майскими снится ночами,
Снится старухам война.
ЗА ПАЗУХОЙ РОССИИ
Запечные сверчки дырявят вечера,
Заречные холмы размыты и пологи.
Там, за седьмой грядой, расходятся дороги
В часы, когда закат скликает хутора.
Его дурная кровь бросается в лицо!
Бордовые тона очам невыносимы:
Две-три глухих избы за пазухой России,
Закатная земля отверивших отцов.
Лоскутный полог вёрст безмолвнее пустынь,
Провисший горизонт болтается над полем…
Живите, хутора! Вам объявили волю…
Но водит хоровод до полночи полынь.
* * *
Мне не тридцать, а триста!
Гуляют в нолях сквозняки,
И, срываясь, душа завывает
С уступов скалистых...
Сквозь ночные зарницы
Смотри неотрывно в зрачки
И касайся волос
Быстротечной рукой пианиста.
Мне не тридцать, а триста...
И этим решается всё:
Я бесстрастна, как сфинкс,
И древнее любой черепахи.
Докажите любовь,
Закружите её колесо!
И сквозь джазовый миг
Говорите о Боге, о Бахе...
Возлюбите меня,
Расколдуйте игрою в "замри".
Ведь библейский завет –
Не запрет человеческой ласки.
Отогрейте ноли,
Растворите их в стоне земли.
Мне не тридцать, а три:
Я учусь говорить по-славянски.
* * *
Это в русской душе,
это в русской неспешной природе -
Пожурить, пожалеть, поделиться краюхой ржаной.
И последней рубахой, и репою на огороде...
Это в русской природе – холщовой да берестяной.
Это в песне степной и в наивной и кроткой молитве,
В безмятежном покое навстречу распахнутых глаз –
Светлоокая Русь родниковым причастьем разлита,
С чернобровой хитринкой, что глубже и не напоказ.
КРЕСТЬЯНОК ИМЕНА
Вязала лук в тугой венок Лукерья.
С утра Прасковья рушила пшено.
И Вера, верно, верила поверьям,
В начале века глядючи в окно.
Варвара густо варево варила,
Дарила Дарья меткое словцо.
У девушки по имени Мария
Светилось Богородицы лицо.
Крестьянок русских трепетные лица,
Имён криницы – как ни нареки!
Девчонка озорная, Василиса,
По полю шла, срывая васильки.
И Степаниду суш степей палила,
А та трудилась, всех богов моля...
И девушку по имени Полина
Звала гармонь певучая в поля.
По насту Настя стылой зимней ранью
Позёмкою уходит в мир стихий...
Но женщина по имени Светлана
Еще напишет светлые стихи.
* * *
Упрекал меня ночью мятною,
Что пишу стихи непонятные.
Поучал меня, разноцветную:
«Надо жить, как все, неприметною».
Приручал меня, одичавшую,
Но рычала я приручавшему:
«Окликать не смей, и жалеть не смей,
Мы с тобой, мой зверь, не одних кровей!»
Но зверёныш наш, но детёныш наш
Согревает дом, бережёт шалаш.
* * *
Принимай меня, белокурую
(Не с рождения, а с отчаянья).
Баба-бабою, дура-дурою…
Обнимай меня, приручай меня.
В десять обручей
Плоть заковывай
Вплоть до слёз моих, до полуночи.
Холода шуршат за альковами,
Караулят след переулочки.
Нитью лунною, нитью ложною
Золотишь слова… Да и я про то.
А наутро я – лошадь-лошадью:
Мой извечный воз не увёл никто.
Так и тянутся дни дебильные.
Но очнусь, встряхнусь: что плету? что лгу?
Как закрыли свод крылья сильные!
Птица-птицею! Улететь могу…
* * *
На лютне лютиковых грёз
Играет трепетное лето.
Студенты съехались в колхоз.
Сидят, достали сигареты.
Ещё не осведомлены,
В какие брошены стихии,
В тылы распаханной страны.
Ребята, в общем, не плохие.
Больные дети городов,
Птенцы, заложники прогресса
От первых слабеньких следов
До волхвований политеса.
Что им до нас, до низших каст?
Что им лугов сырая плесень?
Ведь город, выпаханный пласт,
Не помнит лютиковых песен…
КОПАЮ КАРТОШКУ
Копаю картошку, довольна судьбой и собою,
И мне неохота совсем ни в Москву,
ни в Воронеж.
Копаю картошку!
Мне счастье свалилось такое:
Картошку копать…
На посадку заходят вороны.
А кроны лесов, словно профили
женщин с обложки!
Копаю картошку.
Мне нравится эта работа.
Прошёл грузовик,
И печаль унеслась на подножке.
Есть время ещё до поры ворожбы и отлёта.
* * *
Садов августовских истома,
Рождение ясных зарниц.
Пора обретения дома,
Пора узнавания лиц.
А здесь и убогим пресветло
На Спас. Но молва не о том.
О вечном взрослении ветви,
О пепельном на золотом…
Но люди возьмутся серьёзно
Устраивать хрупкий мирок
На кочке, на куче навозной,
Вдали от небес и дорог.
Дымящих печей понастроят
И прочих сушильных цехов.
И яблочной боли настои
Снесут в погреба до снегов!
Покатится яблочко долу,
Отметится холмик крестом.
Мерцают янтарные смолы
О пепельном на золотом…
* * *
Эллада. Эгейское море. Окликну: «Эгей!»
Тугая волна, покачай невесомое тело.
Встречая прилив, мне вчера рассказал Одиссей,
Какие сирены ему соблазнительно пели!
Плыви, Одиссей, к неспокойным своим берегам,
Пускай все любимые встретят своих мореходов…
Чтоб слово «Любовь» из песчинок сложить по слогам,
Совсем ни к чему этот фарс с потоплением лодок!
Остыньте, сирены…
Плыву, безопасна вполне.
И мне безразличны мужчины на всех побережьях.
А всё потому, что в глазах моих, в синей волне,
Сияет тобой возрождённая тихая нежность,
Один – господин: не любовник, не грек, не варяг…
А дальше – молчанье моё об Эгейских морях…
* * *
Ожог окна в белёсой ночи зимней,
Позёмок узкотелые ужи…
О светлом и о радостном скажи мне,
Я обожглась о подлинную жизнь.
Когда весь свет безжалостен и вьюжен,
Приди, прими, признай, не оробев,
И подыши на маленькую душу,
Прильнувшую доверчиво к тебе.
* * *
О чём страдала странная душа,
Прикованная к колышку селенья, –
Бумажный змей, скончавшийся, шурша,
В бессмысленных распятиях сирени?
А виделись сирены в снах морей,
И Сирин замирала сиротливо,
Когда слетались запахи с полей,
Когда об август разбивались сливы.
На пуповине, нитке, стебельке
Душа, как шарик розовый, качалась,
Играла польку на дверном звонке,
В ночные окна бабочкой стучалась…
Как хочется сегодня о святом!
Но жжёт подошвы подленькая суша.
И колышек становится крестом,
К слепой земле пришпиливая души.
ОН
Он ещё не рождён, этот мальчик,
бегущий прокосом.
Разрывающий звонкую сеть
комариного сна,
Не касаясь земли…
Уберите снующие косы!
Он ещё не рождён. И безвестны его
имена…
Он ещё не рождён. Он ещё между зыбкими
«ныне»,
В глицериновой зыбке бесформенных
вяжущих рек.
Он ещё не рождён, из янтарной
ячейки не вынут
Сквозь агонии снов
за границами сомкнутых век.
Подождите его на звенящих
российских развилках,
Разглядите его в полусвете нездешних
икон.
Он в пространствах иных, разбегаясь,
скользит и резвится…
Он пока ещё снится церквям.
Он ещё не рождён.
…НО Я ВСЁ РАВНО О СИБИРИ
Не длиннее дымка сигареты
сибирское лето…
Не бывала я там, но писала мне
тётка об этом,
Золотая душа, лепесток материнского
рода…
И во мне её сказы метельно и
солнечно бродят:
Про медвежьи сугробы в краях
откровенно бунтарских,
Где дрожат маяки
красногрудых огней красноярских,
Где хлебнули века огневой
енисейской водицы,
Где в затылок глядят государств
азиатских границы…
Догорает свеча, за страницей
желтеет страница,
Умолкает письмо,
умывается снегом станица,
Где гнездо родовое остыло
на ветреной круче,
Где столетняя яблоня тянет
озябшие крючья…
Говорят, эту яблоню деды мои
посадили…
Далеко до Сибири. Но я всё равно
о Сибири:
Не бывала я там, где кедровники
дремлют издревле,
Где витые морозы в строенья вгрызаются дрелью.
Тянут жилы родства… Сто вопросов и стон без ответа:
«Не длиннее дымка сигареты сибирское лето…»
* * *
Моё несчастное дитя,
Чья мать то с книгой,
то «с приветом».
А на деревне бьётся лето
В густых фасолевых сетях.
Фасоль пока что зелена,
Зато малина перезрела.
Для нас с тобой найдётся дело,
Дитя, всегдашняя вина:
Я не дала тебе сестры
И брата в мир не водворила.
Какой мне не хватило силы?
Какой божественной поры?
Дитя, ты не пошло в меня,
Носясь по улице звенящей.
Здесь чтут закон живого дня,
А я живу ненастоящим.
На фоне здешних строгих мам
Я просто рохля и слабачка.
Жалею всех – котят из ям
И колченогую собачку…
Моё любимое дитя!
(А я не так чадолюбива…)
Пойдём с тобой кормить утят,
Сажать для будущего сливы.
И вот навстречу мне летят
Твои коленки шоколадно.
Моё счастливое дитя,
Ты не пошло в меня. И ладно.
* * *
Крылатый серафим,
над Русью пролетая,
Тончайшие дожди
слезою освящал…
И плыли хутора
и радужные стаи
Весёлых городов, скрывающих
печаль.
Россия, удержись
за ясные мгновенья,
За прошлые века,
за искренность молитв!
Бессонный кукловод
на ниточках
молельных
Нас водит по Земле…
Не оборвите нить!
ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ
Зима. Простуженный посёлок.
Леса озябшие обочь.
В ежовых рукавицах ёлок
Зажата сумрачная ночь.
И ни горящего оконца,
Ни звёзд, ни лунного столба.
Лишь тихо светится иконка,
И дышит, словно хлеб, изба.
БУМЕРАНГ
Ещё не возвратился бумеранг.
Поверх домов высотных и яранг
Он всё летит, туманы рассекая…
А на Руси бессрочная зима:
Монетки слёз калымит Колыма,
По именам безвинных окликая.
И так близка небесная слюда,
И так темны лихие города,
И деревеньки маются долгами.
Спаси, Господь, беспутную Москву,
Прости меня, что суетно живу,
Перекрести крещенскими снегами.
Над долготой смирительных разрух
Он всё летит, оледеняя слух…
Как хорошо, что люди тугоухи!
Иначе все сходили бы с ума,
Пока на Русь накинута зима,
Пока почить готовятся старухи…
* * *
Открыв закон пронзительной тоски
И нежилые области бессмертья,
Как целовала, тихая, виски,
Неосторожно задевая сердце!..
Как ласковая ласточка была
И затмевала властные светила,
Когда ни на коханье не лгала,
Когда любила…
* * *
Когда сплошных полей
полощутся полотна,
И мартовскую гжель
предчувствует земля,
Я слушаю тебя
сквозь мертвенные
окна,
Где медленно плывут
фасады февраля:
Усталые снега,
обугленные вишни,
На вещей белизне –
проталин желоба…
Я слушаю тебя.
Летучей цепкой
мышью
За сумерки держась,
я слушаю тебя.
НА БАХЧЕ
Сижу,
понятно и ежу:
зачем? –
Арбузы сторожу.
За небом сахарным слежу,
Жуком, заползшим за межу,
Осой, арбузною росой,
Весёлой ящеркой босой…
И если счастье нам дано
Не навсегда – то вот оно!
ПРЕДВЕСЕННЕЕ
Живу, как посвящённая богам,
От ремесла и юности свободна.
А ветер пеленает птичий гам
В тончайшие небесные полотна.
Там крыши плавно тают в синеве,
Там ангелы туманно проплывают…
По солнечной гуляю тетиве,
Наполненная светом и словами.
Навстречу марту выйдя наугад,
Ступаю на качели переулков.
…Мужчины так гортанно говорят,
Что звонко рассыпаются сосульки.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
Что ж, пора выходить на охоту.
И волчат заводить к февралю.
И проматывать эту дремоту,
И туманное это «люблю».
Что ж, пора. И сосцы набрякают.
И опасно плывут вечера.
Да и волк молодой намекает,
Что давно, знамо дело, пора.
Нынче травы как будто из шёлка.
Эх, рвануть бы по ним без дорог,
Разлюбить разматёрого волка
И на рык не пустить на порог!..
НОСТАЛЬГИЯ,
или ПОРЫ РОКУ
(времена года (укр.))
М. Битюковой
Нет Родины другой…
Но чтишь иной обычай.
Январь сечёт пургой,
А сердце дрогнет: «сичень».
Из голубых земель
Протянет солнце нити,
Заплещется апрель,
А сердце помнит: «квитень».
То звёзд падучих след,
То слив лиловых серьги…
На августовский свет
Душа рванётся: «серпень!»
Какие дни стоят,
И хитро медлит зонтик!
Листву несёт октябрь,
А сердце шепчет: «жовтень»…
Но здесь уже семья
И новые побеги.
Что знают сыновья
О закарпатском снеге?
* * *
Как хорошо, когда полы помоешь
И станешь ждать любимого домой,
О самом главном Господа помолишь,
Наденешь платье с солнечной каймой.
Как хорошо, когда труды по силам,
Когда есть хлеб и слово прозапас.
Как хорошо, что мы живём в России,
Где труд и бедность не оставят нас.
* * *
Ежевечерни, как молитвы,
Поливы корки огородной
С подкоркой дремлющих корней.
О, как проста и не солидна,
Зато отрадна и свободна
Я здесь, где вечное видней!..
Деревня на жаровне лета
Воспета многими красиво,
Но тут попробуй поживи,
Где тыкве не бывать каретой,
Где явно тяжелеют сливы,
Где грех мотыжить без любви.
Здесь неуживчиво гламурам,
Пиарам, бонусам, курсивам,
Где первобытный воз везём.
Здесь богатырски дремлет Муром,
Здесь начинается Россия,
И знобко дышит чернозём.
* * *
«Если б в нас была любовь…»
Святитель Тихон Задонский
Я сегодня чужая и злая,
Нелюбовью твоей не убита.
Нелюбовью всеобщей привита.
Но любовью великой живая.
За её первозданную искру,
За слияние поля и неба
Отдаю себя вечному риску –
Уходить безоглядно и слепо.
* * *
На поводке уходящего солнца
Таксой медлительной тянется день,
И современник с лицом кроманьонца
Водит проспектами хмурую тень.
Город как город – сиренами вспорот,
Скорая помощь – скорлупка скорбей…
Но для надежд есть бесспорнейший повод:
Кормят старушки с детьми голубей.
ХРУСТАЛЬНАЯ ВЕСНА
Бабы снежные похудели
Под капельно-стеклянный блюз
В эту мартовскую неделю, –
Без тяжёлых февральских блуз.
Чутко слушает нас природа
На восторженном рубеже,
И седой хребет огорода
Снег отряхивает уже.
Переливчатым настом ластясь
И виляя ветлы хвостом,
С ног сбивает земное счастье,
Неотложное на потом.
И такое идёт свеченье
Сквозь истаявшие снега, –
Золотое весны сеченье:
До рентгена и донага!.. Светлана Ляшова-Долинская
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 