Там, где луна, просвечивая сад, на память знает сгибы каждой ветви, я помню хаты мокрые глаза
после дождя и как гуляет ветер февральским утром, злясь на пустыре. Я вижу, став коленями на стуле, как лёгкий блёклый иней на стекле по всем узорам совпадает с тюлем. Там всё родное: трещина в стене, старый комод и каждая кастрюля.
В окно сквозь сон, сонм утренних вестей я слышал чавканье пасущегося стада, секреты муравьиных шалашей. Там экзистенциальней, чем у Сартра, мне к горлу подступала тошнота от жира рыбьего, что звался «витамином». И, право, сюрреалистичней там, чем на полотнах Нэша и Вламинка, шли мужики с похмелья в магазин, весь макрокосм за косность матюкая, и пивень голосил, как муэдзин, с лохматой стрехи нашего сарая и кур топтал, от страсти сам не свой, вприсядку под соломенной копной и никого в округе не стесняясь. Там в Ильин день, на буйном солнце маслясь, нас дед водил по ярмарке гурьбой и мёд лился, и бублики ломались. Девичий смех мешался с квохтом кур, бас выпивох – с напевностью шинкарки: «Та шо такэ? Та видчэпыся, кум!..» - цвела она в объятьях чьих-то жарких. И дул оркестр в сияющую медь, глаза слепили огненные вышивки…
Там тихий крест над матерью моей стоит, как тень засохшей рядом вишни. Там мой отец простреленной рукой листает долго школьные тетрадки и много курит, заслонив собой настольный свет, чтоб мне спалося сладко.
И где Москва, и где там Петербург? В такой глуши событья вневременны. Ставок, как Стикс, переплывают тени ловцов плотвы в туманной лунной теми да ставни старые отрывисто об стены зимою стукают стаккато снежных пург.
Мой старший брат уехал с сентября и маме снится, что несчастье будет. Он учится в далёком институте и ничего не пишет про себя. Ты помнишь, брат, до крови мы дрались за что попало – рваный рубль, конфету? Как табор в степь, уходит наша жизнь. Поговори со мной, не гоношись, как Мцыри с барсом, крепче обнимись и, как с судьбой, навеки примирись. Нет больше братьев у тебя на свете
Махнём по чарочке и будем долго-долго сидеть на старой дощаной скамье. Мы, выходцы из маленького дома, став чужаками в собственной семье, как волчий выводок, с тобой за лучшей долей когда-то разбежались по земле. Мечталось нам – как было не мечтаться! – о подвигах, о славе, о любви. Ты, как и я, нигде не встретив счастья, пойми, что мы с тобою не враги. Пришла пора смиреть и причащаться, прощать обиды, возвращать долги.
Поможет нам открыть друг другу душу светлолимонный полнолунный свет, бушующий над миром, как Хлопуша, и строгий, как шекспировский сонет. Душевной ленью, модным барахлом ещё болеет наше поколенье, но живо то высокое смятенье, с которым все мы покидали дом, когда нас провожали на заре, наплакавшись до дрожи и икоты, в оконных рамах лики матерей. Кто вас подвигнул, русские иконы, скорбеть за нас по сумрачным церквам Путивля, Корсуня, Полтавы, Чигирина? Мой дом Россия, нэнько Украина, мой говорок, ничем не вытравимый, хохлацкой мовы, чуждой москалям! Как будто жизни тёмная стезя вся пронзена лихтариком с подворья, где кличет мать: «Вжэ ночвы, сыну, повни, то пидэм нагодуем порося…»
До сей поры болит моя душа от слов «дытына», «сэрдэнько», «кохана» и часто-часто беленькая хата мне снится в нимбе звёздного ковша: соседки, как наседки, через тын кудахтают певуче и пригоже…
Не знаю, брат, что вспоминаешь ты,
а я одно, я всё одно и то же:
растения в незыблемом саду,
где, как в аду, темно и неприятно, как бьётся в листья хрущ подслеповатый, ночную жизнь в боренье за еду – всё что-то ест, всё из чего-то пьёт, всё хочет быть, звучать и размножаться. Я видел, как собаки травят зайца, как драл мыша наш добрый с виду кот.
Я чую серцем, кров’ю пам’ятаю, як, зморений пiсля щоденних справ, тихенько й сумно батько наш спiвае: «Чому я не сокiл, чому не лiтаю? Чому менi, Боже, ти крилець не дав?..»
Да, я там жил и я запомнил всё: дым очага горчащий и прожёлклый, святых старух убогие кошёлки, трудов и дней мистериальный сон.
Сроднимся, брат, домашностью своей. Наш кровный зов стал крепче скреп железных, недосчитавшись множества друзей и без вести пропавших в мире женщин. Заране расквитаемся с тобой нехитрым скарбом помощи по-братски. Пускай хоть наша к родине любовь переживёт трагические распри кремлёвских бонз и самостийных банд. Бетонной надолбой кордонов и таможен одну страну на две не раздолбать, одной души на две не раскорёжить!
Какие баснословные года ни откружатся в жутком темпе вальса, какой бы дом ни приютил – всегда сюда с тобой мы будем возвращаться, где, сторож воспитания и слёз, с воскресшей болью пережитых нами, горит луны прозрачный абрикос, роняя в душу свет воспоминаний…
Дмитрий Нечаенко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
