Из дальней обители
Стихи
Посв. Людмиле
1
В неурочный ранний час, в который
спать бы сладко, лёжа на боку,
вдруг проснуться в городке Печёры
и не по будильника звонку,
а от колокольного набата…
Пять утра. Рассвет встаёт в окне.
Надо подниматься значит, надо
к исповеди и тебе и мне,
а коли допустят – и к причастью.
Ничего что рано, на заре.
Это бы, конечно, было б счастьем
причаститься здесь, в монастыре.
На окне раздёрни занавески,
пусть за ними дождь и полумгла, –
там он, монастырь Псково-Печерский,
где гудят-поют колокола,
где из келий строгие монахи
в Сретенский уже ступили храм,
чтоб служить заутреню. Со страхом
Божьим в этот храм пора и нам.
Да, пора, хотя, конечно, страшно,
(знаю беззаконие моё),
что с того, что в вечер весь вчерашний
и позавчерашний мы вдвоём
к исповеди будущей готовясь,
покаянный много раз канон
прочитали? Есть же ещё совесть…
Вспомни — царь Давид, как плакал он
слёзно перед Богом: «грех мой выну…»
клялся: «паче снега убелюсь…»
Милует Господь же и скотину,
а мы – человеки… Ну и пусть,
что идти в обитель страшновато,
но когда же, если не сейчас?
Пусть мы перед Богом виноваты,
неужели не простит он нас?
К исповеди всё же – не на плаху…
Номер наш гостиничный – на ключ,
и – вперёд, под дождик, с Божьим страхом,
вон – туда, где среди серых туч
купола небесно-золотые
держат православные кресты.
… С нами вы, угодники святые?
Ангел наш хранитель – рядом ты?
2
Молящихся взглядом окинув
внимательно, и вдругорядь,
на службе заутренней инок
мне толстую подал тетрадь.
На корочке общей тетради
«ЗА ЗДРАВИЕ» — надпись. И он
«Читайте, — сказал, — Бога ради», —
и лёгкий отвесил поклон.
Ну что ж, за других помолиться –
то Богу угодно вдвойне.
Вот — список на каждой странице
людей, что неведомы мне.
За именем следует имя –
всё — почерком ровным, одним:
здоровые рядом с больными,
здесь воин (солдат), а за ним
муж чей-то иль сын – заключённый,
младенцы – и он, и она.
В тетради, вот тут, поимённо
вся наша большая страна
от А и до Я – вся, по Святцам.
Сюда среди прочих имён —
чему, впрочем, тут удивляться? –
тем почерком самым внесён
насельник обители здешней,
причём далеко не один.
Они тоже люди, конешно –
вот, сколько белеет седин
в косицах монахов, стоящих
на утренней службе – не счесть.
Средь них есть немало болящих.
И мне нынче выпала честь
за здравие каждого, имя
чьё вписано в эту тетрадь,
в порядке с другими — мирскими —
не вслух, про себя, прочитать.
Заутреня служится долго,
часа и четыре, и пять,
немеют, конечно же, ноги —
попробуй на месте стоять
считай, от зари до обеда —
монашия жизнь нелегка…
Тетрадочку общую эту
два раза прочёл я, пока
звучали акафисты в храме.
И каждое имя, что в ней,
услышано Тем, Кто над нами…
Не знаю я этих людей,
не знаю… И всё ж не случайно
читал имена эти я.
И в этом – великая тайна.
Спаси, Боже, люди твоя…
3
После сводов храма – свод небесный,
под ногами – мягкая земля.
Мы идём не в ногу ходом крестным.
Ход – на монастырские поля.
С края и до края небосклона
пасмурные виснут облака.
Впереди – хоругви и иконы,
братия в высоких клобуках.
Я, сказать по-честному, в восторге,
хотя груз мой тяжек и велик:
на моих руках – святой Георгий,
лик его, иконописный лик.
У дверей, по выходу из храма,
мне вручил монашек образ сей…
Вот она, по ходу – панорама
монастырских вспаханных полей.
Нынче в нашей матушке-Рассее,
что собой безмерна вдаль и вширь,
мало пашут, так же мало — сеют…
По пути из Пскова в монастырь
(почитай, полсотни километров)
ну и из столицы в город Псков
по полям окрестным только ветры
переносят семя сорняков,
и не видно ни бороздки пашни,
май хотя — горячая пора.
Не в пример тому – поля монашьи:
славно потрудились трактора,
чёрная вкруг нас лежит землица,
жаждет семена принять в себя.
У монахов – благостные лица.
Кисточкой рогожной окропя,
горсть семян, монах рыжебородый
в борозду, наотмашь – бросил их.
И народ запел всем крестным ходом
радостный – Христу — пасхальный стих.
И слова, как Он воскрес из мертвых,
смертию своею смерть поправ,
разнесло вокруг на километры
майским ветром…
Кажется, вчера
шёл я крестным ходом, нёс икону.
На пути обратном, у ворот
колокольным благовестным звоном
монастырь встречал наш крестный ход.
И сегодня этот день вчерашний
вновь перед глазами у меня…
И сейчас на монастырской пашне,
надо думать, зреют зеленя,
в рост идут картошка и капуста…
Пусть пока что далеко зима,
но придёт она — не будет пусто
в щедрых монастырских закромах.
Монастырь (а он открыт для многих),
как должно у православных быть,
каждому паломнику с дороги
первым делом даст поесть-попить.
Между прочим, так и было с нами,
первым делом нас кормить повёл
старый инок с добрыми глазами,
и не скуден был монаший стол.
Это значит, что и прошлым годом,
Господа о милости моля,
братия ходила крестным ходом
на свои весенние поля.
И, согласно правилам-канонам,
как и было на Руси в веках,
кто-то нёс ту самую икону,
что и на моих была руках…
4
За нами захлопнулись двери,
и тьма обступила вдруг нас
вот тут, в богоданной пещере,
такая, хоть выколи глаз.
И если б не теплились свечки,
зажатые в наших руках,
то нас охватил бы, конечно,
уж если не ужас, то страх
понятный вполне — заблудиться
под толщей песка и земли…
Господь нам послал проводницу –
старушку-послушницу. И
с молитвой подземным кладбищем
тихонько пошли мы за ней.
Не сотни, конечно, а тыщи
окончивших путь свой людей.
лежит под пещерным покровом:
дворяне, князья и купцы
и граждане города Пскова –
посадские люди, стрельцы,
и иноки, что и понятно —
минувшие помнят века
их подвиг духовный и ратный…
В проёмчике узком рука
нащупает дерево гроба —
печерского старца приют…
Избавить себя от хворобы —
любой – просит немощный люд,
гробов тех касаясь руками.
А сколько их, старцев святых
в пещерах лежит… Перед нами
вдали из густой темноты
там, в самом конце галереи
послышалось пение. Свет
вдруг мрак подземельный рассеял:
архимандрит Филарет —
келейник отца Иоанна1
и хор из послушниц поют
и слаженно так не осанну —
заупокойную… Льют
в руках их горящие свечи
огня золотого поток
и тени причудливо мечут
на низенький свод-потолок.
Гроб с прахом отца Иоанна –
за стенкою, в нише, стоит.
И коротко так, не пространно
архимандрит говорит
о нём поминальное слово
и ладаном сладким кадит.
И хор возрождается снова,
и светлый акафист летит
в обратный конец галереи
едва слышным эхом… А мне
вдруг грезится: мы в Иудее,
мы в ветхозаветной стране,
и не Филарет перед нами —
апостол – святой человек,
и первые мы христиане,
и первый на улице век.
И стоит нам выйти отсюда,
узрим, оглядевшись окрест:
висит на осине Иуда,
и цел на Голгофе тот крест,
с которого сняли недавно
умытого кровью Христа.
А город, великий и славный,
библейские эти места
имперские топчут когорты
и ищут язычников – нас…
* * *
Воздав, что положено, мёртвым,
мы вышли на свет… И сейчас
коль спросят: «А можешь за веру,
как те христиане, уйти
от мира под землю, в пещеру?» –
мне быстрый ответ не найти.
Сказать сразу «да» — это глупо,
кто сразу в пещеру пойдёт
то — подвиг уже, не поступок.
Но если Господь призовёт…
1 Старец Иоанн Крестьянкин, известный всему православному миру, похоронен в одной из пещер Псково-Печерского монастыря.
5
В светлом храме Сретенья Господня
В блеске золотом икон и риз
Там, наверно, ходит и сегодня
на вечерне дедушка Борис –
не монашек – старичок блаженный,
что прижился тут, в монастыре.
Весь народ стоит, такой степенный,
а Борис – весь волос в серебре —
ходит меж с печальными глазами
отмечает вновь приезжих и
спрашивает: «Вы не из Рязани?»
ищет, видно, земляков своих.
Те, кто знают дедушку Бориса,
шикают на старца: «Встань и стой!»
Но ему на месте не стоится…
Так и было на вечерне той —
Он спросил меня: «Не из Рязани?»
огорчился: «Нет?» И вдруг потом
подошёл вплотную: «Ну а сами,
сами по профессии вы кто?»
Я сказал: «Работаю в газете».
Он кивнул и тут же отошёл.
Но, держа, как видно, на примете
мой ответ, потом меня нашёл,
после помазания елеем,
поманил в сторонку, в уголок…
Вот – передаю я, как умею
сбивчивый Борисов монолог:
«Вы – газетчик. Можно обратиться
к вам с моей печалью и бедой? —
Почему не пашется землица,
почему крапивой-лебедой
заросли поля во всей России,
а не рожью и не ячменём?
Вот настанут времена лихие –
голодать и умирать начнём.
Вы своим рабочим инструментом,
раз владеть умеете пером
напишите прямо президенту,
напишите: скоро все помрём,
коль не будем ни пахать, ни сеять,
хлеб растить не станем на земле,
президент – он голова России
он сидит не где-нибудь – в Кремле
и, наверно, просто знать не знает,
что у нас не пашутся поля,
и что сорняками зарастает
повсеместно русская земля.
А она – земля – всему основа.
Как же ей – без ржи, без ячменя?
Вы – газетчик. Дайте же мне слово
что вы не обманете меня,
что письмо отправите в столицу,
чтобы повернулось время вспять,
чтобы наша русская землица
снова стала хлебушек рожать.
Обещайте…»
Может, слишком гладко
передал я дедов монолог,
главное – по сути… Шоколадку
протянул старик мне — всё, что мог,
всё, что за душой у деда было —
шоколадка. Я её ношу,
ничего чтоб память не забыла,
в потайном кармане. «Напишу!» —
я пообещал тогда Борису,
пожалев, – понятно, — старика.
Тот, кто на Москве в Кремле прописан
знает обо всём наверняка,
что поля бурьяном зарастают,
что деревня кончится вот-вот
президент и все министры знают…
А передо мной сейчас встаёт
как тогда, в том храме, сам блаженный:
кроткий вид, седая голова.
«Вы уж напишите непременно», —
слышу те же самые слова.
Я пишу и каюсь, что промедлил
с написаньем этих самых строк.
А прочтут их президенту, нет ли
ведает об этом только Бог…
6
Жаль покидать места святые,
что снова станут далеки…
Как хорошо, что есть в России,
пусть маленькие, островки,
где нет людей, тебе знакомых,
и ты совсем не знаешь их,
но чувствуешь себя, как дома
и здесь ты свой среди своих,
где без вопросов обогреют,
дадут и пищу, и ночлег,
где о душе своей радеет —
не о богатстве – человек.
Где ты с волнением и страхом
под тяжестью грехов своих
подходишь к строгому монаху,
отходишь благостен и тих —
он, облечённый вышней властью,
надежд твоих не погубя,
благословил идти к причастью
уже прощённого тебя.
В ребяческие наши годы
в слезах, с заплаканным лицом
свои обиды и невзгоды
несли мы матери с отцом.
А взрослыми свои проблемы
и много прочего всего
несём сегодня, пусть не все мы,
Христу и Матери Его.
За стенами, которым сотни
их укрепивших долгих лет,
ты прочно защищён сегодня
от внешних горестей и бед.
А завтра, помолившись Богу
в обители в последний раз,
пойдёшь в обратный путь-дорогу,
и до тех пор, пока из глаз
не скроются за кромкой леса
и в тучах грозовых кресты,
на них из-под руки навеса
посмотришь, обернувшись ты
не раз, не два… И где б ты не был,
твой взгляд везде искать готов
на фоне облачного неба
резные абрисы крестов.
И пусть встают по всей России
и достают до облаков
кресты – как символ ея силы,
и страха для её врагов…
2008 год, г. Архангельск
Александр Росков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 