Глаза распахнулись широко
Из новой книги
КРЕСТ. 1948 г .
Над лоном малиновых дольних долин
Огромно висели Стожары.
В ночи тростниковый пылал Сахалин,
А кто бы тушил их – пожары?
Победу восставший великоросс,
Японка с опасной улыбкой,
Солдат в телогрейке, в бушлате – матрос,
Стояли над детскою зыбкой.
А остров качало, как зыбку. Как ял,
Штормило его и качало.
Мой юный отец на коленях стоял
У жизни сыновней начала.
Он был – офицером советским. Ему ль
Стоять пред ставром и молиться?
Но ставр уберёг его тело от пуль,
Чтоб мне на земле воплотиться.
И пела японка: "...прииде Крестом..."
Матрос подпевал: "...всему миру..."
И зыбка, как шконка, качалась при том,
Кивала военному клиру.
Так я был крещён,
А потом запрещён
Жуком в человечьей личине.
Молитвою стал православный мой стон,
И шёл я на Запад с Востока, как Он,
В простом человеческом чине.
Алмазно сияли мне звёзды крестом
Над каждым разъездом и каждым мостом,
Был крестик крестильный на теле моём
Защитой, надеждой, оплотом.
Но стыд забывал я, себя убивал,
Греховные страсти вином запивал
Я трижды, казалось, убит наповал,
Но Бог милосерд отчего-то...
Он дал мне дорогу, любовь и жену,
И сына, крещённого нами.
Сын шепчет молитву, отходит ко сну,
Питаемый светлыми снами.
За отчим, за дедовским этим крестом:
Что – там?
Иди, поклонись освящённым местам –
Крестам.
Там пращуров прах.
Я шепчу, не тая,
Прощаясь:
Се сын твой... Се мати твоя...
2003
ИКОНА ВРАТАРНИЦЫ
Неугасимо горит лампада в соборном храме!
Ах, рассказать бы про всё, как надо,
умершей маме!
В соборном храме Ксиропотама поют монахи.
Поют монахи – ты слышишь, мама? –
в священном страхе.
Паникадило и круглый хорос,
орлы двуглавы...
Неугасимо горит лампада, горит, качаясь...
Когда то было? Младая поросль
в зените славы.
С утра – ко храму, твердя молитву,
в пути встречаясь.
Никто не ведал, никто не видел –
плескалось масло,
Оно плескалось, переливалось, не зная края.
И следом – беды, как те акриды,
и солнце гасло,
И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя.
Изогнут хорос, как знак вопроса,
под гнётом мессы.
Младую поросль секут покосы – играют бесы.
О, как мы слепы, людское стадо!
Но всяк ругает
То – ясно солнце, то – сине море,
вино ли, хлеб ли.
Кто ж наделяет огнём лампаду?
Кто возжигает?
Но все ослепли...
Поют монахи... Поют монахи...
Коль слеп, так слушай.
Запрись дыханье, утишись сердце –
Дух Свят здесь дышит.
Святые горы, святые хоры, святые души
Не слышит разум. Не слышит сердце.
Ничто не слышит...
Горят усадьбы, как в пекле ада –
ребёнок замер.
Гуляют свадьбы. Плюются в небо –
ребёнок в двери.
Ах, рассказать бы про всё, как надо,
умершей маме!
Да на Афоне я сроду не был –
кто мне поверит?
Я был поэтом. Умру поэтом
однажды в осень.
И напишу я про всё про это
строк двадцать восемь...
2003
***
В.П. Смирнову
Глаза распахнулись широко –
Не видно просвета вдали.
Товарищ мой нынче далёко,
Туда не идут корабли.
Здесь мерзость и грязь запустенья,
И тени хозяев былых.
Плохие сухие растенья,
Как призрак домов нежилых –
Такая пылища в жилище,
А в красном углу – без икон,
И взор перемены не ищет
За мутным разливом окон.
Но только закат отпылает,
Но только проклюнется тьма,
Но только собака незлая
Залает, лишившись ума.
И мгла неуютного дома
Сомкнётся со мглою двора,
И блёстки стеклянного лома
Прибьются на кончик пера –
Настольная лампа, тетрадка,
И время настало моё,
И строки весомо и кратко
Мне ночь, как цветы, выдаёт.
Не те, что лежат, восковые,
Не те, что растут по лесам,
А чёрные розы, живые,
Которые выдумал сам.
В них вся моя прежняя сила,
Хоть нет ни кола, ни угла.
И родственны мгла и могила.
Послушай: могила и... мгла.
Напрасно старушка ждёт сына домой.
Ей скажут – она засмеётся.
Последней своею земною зимой
У церкви в поклоне согнётся.
СЛЕПОЙ
Искрили провода и свет мигал опасный,
Но ласковая печь струила теплоту.
Февраль... Мой генерал,
родитель мой прекрасный
Задумчиво глядит на алую плиту.
Не бойся, говорит, зажжём с тобой лучину:
Так много не читай, не порть себе глаза...
Вот вырастешь большой –
найдём тебе дивчину:
Зачем ты ей слепой? – так батюшка сказал.
И тем навеял сон. Спокойно в доме стало.
И не пересказать, как на краю села
Свистели все ветра, но печь светила ало
И таракан шуршал клеёнкою стола.
...Но нет, я не спасён от слепоты житейской.
Хоть и глаза остры, хоть вижу явь и сны,
Но так повеет вдруг теплом воды летейской,
Что впору не доплыть до будущей весны.
И лишь сердечный взор уже не ошибётся,
Но поздно! Позади и выбор, и порог,
И дым чужой печи, что в небо тихо вьется,
Как дым моей судьбы...
Как прах моих дорог...
***
Татьяне Дашкевич
Был ли я птицей? Не скажет никто...
Был ли я волком из леса?
Помню, носил дорогое пальто,
К радости мелкого беса.
Был ли убогим? Не скажет никто.
Весело помнят иные,
Как я пропил дорогое пальто,
Пропил пальтишко, родные.
Долго я песни дорожные пел –
Десять годков или тридцать.
Долго я жажду и голод терпел
Прежде, чем начал молиться.
Был ли я чёрным монахом в миру?
Был ли лукавым пострелом?
Был ли я гостем на званом пиру,
Где моё время горело?
Долго любил, и любить не устал,
И от любви умирая,
Понял страданья Иисуса Христа,
Понял, что нет ему края.
Долгой, незрячей, бездомной зимой
Женщина – равных ей нету –
Молвила милая: "Ангел ты мой,
Ангел мой, сжитый со свету..."
Был ли я птицей? Не знает никто...
Был ли я трелью баянной?
Только купил дорогое пальто,
Чтоб повидаться с Татьяной.
"Ангел ты мой, – говорит мне она,
Как я устала зимою одна..."
***
Слово – олово, слово – свинец,
А молчание золото бедных.
Благочинно идут под венец
Двое нищих, от гордости бледных.
Бедность, бедность! Она не порок,
Но в словах утешения мало,
Если к ночи ребёнок продрог,
А под утро ребёнка не стало.
Нищий духом, наверно, блажен.
Там, на небе, наверно, виднее.
Вот и я с каждым часом уже
Становлюсь, как Россия, беднее.
За мои молодые грехи
Я несу наказанье по праву.
Но за счастье считаю стихи
И любви молодую отраву.
А когда я на нищих гляжу,
Когда вижу ребёнка больного,
То мечтами, как волк, выхожу
На большак, чтоб загрызть вороного.
Чтобы знать, как вцепившись в задок,
Ужаснувшись дыханию стаи,
Задрожал зажиревший седок,
Как душа, в небеса отлетая.
***
Вот замечаю, что стал я в рисунке сильней.
Жизненный опыт, однако, я в них спрессовал.
Точно рисую коров, лошадей и свиней,
Раньше всё женские личики я рисовал.
Вот замолкаю, имея желанье молчать.
Всё уже сказано, нечего мир колыхать.
Нынче ж молчу, как молчит виноград, алыча,
Липа и груша, что тихо лепечут у хат.
Вот уж не нажил ни денег я, брат, ни ума.
Сашка Портнов обещал одолжить миллион.
Только рисую: дорога, дорога, сума...
Кто это: я? Или ты? Или мы? Или он?
Жалоб не будет. Меня, как кирпич, пережгло.
И не годится на новую жизнь пережог.
Нечто хотело убить меня и не могло.
Небережёного тоже Господь бережёт.
Сашка Портнов, говорят, уже сам без штанов.
Где мои кисти, холсты, мастихины, эй, ты!
Я нарисую молчанье российских холмов,
И отточу его перышком – тонко, как штык.
Этим штыком вдругорядь отточу я перо
И напишу, что рисунок мой нынче сильней.
Точно рисую свиней, лошадей и коров.
Точно пишу я коров, лошадей и свиней.
ВИД ИЗ ОКНА
Баба с веником прошла – видно, в баню,
Провезли в трёхтонке шлак – видно, строят.
Три мужчины в тополях – видно, банда.
Нет, скорее собрались выпить трое.
Мальчик с девочкой в песке –
брат с сестрою?
Вон бельё на ветерке сушит бабка.
Провезли обратно шлак – нет, не строят...
Пьют мужчины в тополях – нет, не банда...
1964
***
Вот на этот прелестный лубок
Перелеска взгляни, голубок...
Видишь, небо над ним голубое.
Видишь, птица плывёт в теплоструйной реке.
Слышишь, что-то поёт на своем языке –
Это родина наша с тобою.
Погоди с анекдотами, милый пострел!
Ты привык к ним, как боров к корытцу.
Ты бы зорче, острее кругом посмотрел,
А не то, когда новый начнется отстрел,
Знать не будешь, куда и укрыться!
За собой не утащишь корытца...
Побежишь на восток – на востоке чума.
Ты на юг, а тебя – на галеры.
Ты на север – теряя зачатки ума...
Ты на запад – на западе морок и тьма...
Тут о Родине вспомнишь, холера!
Тут и спросишь: где Бог мой и вера?
Я тебя не пугаю. Какой в этом прок:
На Европу тебя растащило...
Будешь кошкой скрестись о родимый порог,
Но чужой в твоём доме свой жизненный срок
Скоротает, нечистая сила.
А тебя на закат потащило!
Вот тебе путеводный клубок –
Нашей родины милый лубок.
ОФИЦЕРЫ РОССИИ
Где они – офицеры России?
Где она – офицерская честь?
Всё нас кони несут вороные,
А куда они мчатся – Бог весть.
То в России раскол, то – раскольчик,
Обернёшься – душа заболит.
Там всё так же звенит колокольчик,
И дорога пуржит, да пылит.
Красно-белые и голубые –
На балах генералов не счесть,
Только где – офицеры России?
Где она – офицерская честь?
Присягнули, забыли, и снова –
Загуляли, лупцуя коней,
А Россия к расколу готова,
И за ней – ни коней, ни саней,
А сироты идут по России,
Вновь у края Россия стоит,
Ой, вы кони мои вороные,
Чёрны вороны, кони мои.
Только блики на древней иконе,
Да ещё Божий суд, страшный суд,
Вот куда нас, небесные кони
Всё несут и несут и несут...
2005, весна
ЭХ, СУДАРИ-СУДАРИКИ!
Саше Иванченко
Он родился, чтобы жить в счастье,
На Кавказе он сгорел в танке.
В войсковой его живой части,
Не осталось ничего мамке.
Обещает быть земля доброй,
Ждёт отборного зерна пашня...
Да проломлены его рёбра...
Да у танка снесена башня...
Сударушки-сударики!
Давайте напьёмся до судороги,
До судороги до маяты,
Пока ещё живы я и ты...
Сударушки-судари!
Давайте напьёмся до одури,
До одури, до судороги –
Ведь все мы друг другу не дороги...
А если бы были б мы дороги,
То поняли бы, о чём строка,
Не пили бы водку до судороги,
До вздрагиваний, до обморока...
На Москве, что предала наших,
По ночам пирует Иуда
На крови, да на костях павших.
И страна уже не ждёт чуда...
И свинец приняв за власть эту,
Он не ждёт её любви страстной,
Ни креста ему на грудь нету,
Ни звезды, как от стыда, красной.
Судари-сударики!
Дудари мои, да ох, дударики!
Гуляете вы у Москва-реки.
Там ночью горят фонарики.
Ой, не ходи-ходите на-на реку –
Это комарику на руку...
Чтоб вволюшку кушать ситного,
Убей ты его, ненасытного.
Судари, да сударики!
Не снятся ли вам кошмарики?
И как бы все не поддаты вы,
Помянемте души солдатовы...
Эх, судари-сударики!
Давайте напьёмся, как моряки,
Которых кусали комарики
В кавказских горах у Сунжа-реки...
Эх судари, да вы сударики!
Дудари мои, да вы, дударики!
Напьёмся, как франты, фронтовики
Кровавой воды из Сунжа-реки...
И молчат чужие нам горы.
Их молчанье тяжелей камня.
И жируют по стране воры.
За себя и за того парня.
"А земная трава пахнет горечью,
Молодые поля – зелены..."
Похмеляемся мы, и грохочет над полночью
То ли протез, то ли эхо кавказской войны...
2003
КАКОЕ МНЕ ДЕЛО?
В окно постучался товарищ хороший,
Как будто приехал навек попрощаться,
Чтоб тут же уехать по первой пороше
И дальше, и дальше, и дальше помчаться.
Мы жили – рубахи рвалась горловина:
Тебе – половина, и мне – половина.
А нынче страна в жерновах передела –
Какое, какое, какое мне дело?
Спрошу лишь: куда ты? Не зная ответа,
Он курит свою капитанскую трубку.
Он мечется в поисках счастья и света,
А горе – как море, по самую рубку!
Я всё забываю, когда выпиваю.
Гитару беру и сижу – распеваю.
Жена утомилась и мать поседела –
Какое, какое, какое мне дело?
Да кто мы теперь... Так... ни уха, ни рыла...
Мы – два капитана на нарах штрафбата.
Любили мы небо – когда это было?
Не надо, не надо, не надо ребята.
Какое нам солнце, какое нам небо –
Была бы краюха печёного хлеба!
А если жестокости нету предела –
Какое, какое, какое мне дело?..
Мы верили в небо, мы верили в чудо.
Мы съели с ним соли поболее пуда.
Но вот он уходит – куда и откуда?
И шепчет с улыбкой: – До встречи, иуда!
Он воин, а я – истлевающий кокон.
Он – дух восходящий. Я – бренное тело.
И я говорю ему вслед одиноко:
Какое, какое, какое мне дело?..
Нам выдадут скоро на воздух – талоны,
На небо – кредитки, и вексель – на счастье,
А он всё мечтает – идут батальоны,
Чтоб взять в свои руки орудия власти.
Я плачу и пью, я себя презираю,
За то, что я духом ослаб – не до бою!
И словно молитву, слова повторяю:
Хочу я, хочу я, хочу я с тобою…
2003
ПЕСНЯ О СВОБОДЕ
Устал я... Хочу на природу
От жизни свободной сбежать.
Мечтал я родному народу,
Частицею принадлежать.
Не знаю – какому уроду
Сегодня я принадлежу...
Возьмите обратно свободу –
Я в поле, в леса ухожу...
Вот поезд, Вагон с перестуком
Железных своих колёс.
Я выпил – такая вот штука –
И вышел в толпу берёз.
По жизни я небезупречен,
И свечка моя сожжена:
Навстречу – а я не перечу –
Чужие летят имена...
О, как мы хотели свободы!
Как будто у нищих есть
В запасе, как бутерброды,
Достоинство, совесть, честь...
А что мне без чести свобода?
Я истине только служу...
Возьмите обратно свободу –
А я ухожу... Ухожу...
2002
ОБОРОТЕНЬ
Памяти Алексея Казначеева
Как за лесом-лесом
Колесо с подвесом,
В избах пим да лапоть –
Нечего делить.
Да топор, да плаха...
Полно, братцы, ахать!
Развели мы слякоть –
Вольно слезы лить.
Вышел на простор он,
Чёрный ворог ворон,
Вышел покружить он,
Вышел полетать.
Что-то прохрипел он –
Видно, песню спел он,
А такую песню
Лучше б не слыхать.
Был тот ворон белым –
Бился с красным насмерть.
Поменялись масти –
Поменялась стать.
Мне-то что за счастье
В этой смене масти?
Лишь Всевышний властен
Долю выбирать...
Меж землёй и небом,
Меж водой и хлебом,
Меж травой и снегом
Лёг кровавый след.
И жирует ворон,
И пирует ворон.
Видно, ворон скоро
Снова сменит цвет.
Мне б не звон кандальный,
А вагончик спальный,
Да на берег дальний –
Как не выбирай...
Да налить соседу,
Да продлить беседу
Вот про эту землю,
Про сибирский рай...
Да, хотел иного
Я пути земного,
А в краю небесном,
Знать, меня не ждут...
И сибирским раем,
Под вороньим граем,
Снова меня к счастью
Под руки ведут...
Оборотень черный
Снова станет белым,
Белый станет красным –
Ему не впервой.
Что-то прохрипел он,
Видно, песню спел он,
И ему по-свойски
Подпевал конвой:
– Эх, кар! – говорит начкар.
– Эх, кар! – говорит "макар".
– Эх, кар! – город Сыктывкар.
Всё.
2002 Николай Шипилов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 