Ангел ты мой…
Из собрания стихотворений
***
Вот так моя мама цветы рисовала
химическим грифелем «Копиручет»:
сначала она карандаш целовала,
вела лепестки, поводила плечом,
потом отстранялась от близкой бумаги,
с магическим прищуром терла виски:
– Отличные маки!
– А если не маки?
– Ну если не маки, тогда васильки!
Когда на печи пригорало все брашно,
испуганно мама летела к плите.
И мне было тоже воистину страшно –
я детскою тенью за нею летел.
В окне вечерело и окна замшели,
и волки блуждали у гаших ворот –
был счастьем вечерним таинственный шелест
бумаги и мамин химический рот.
Вот так моя мама цветы рисовала,
каких на земле никогда не бывало,
какие цветут-расцветают в раю,
где тихо баюкают маму мою.
ЧАЙНАЯ В ПОСЕЛКЕ КАРЬЕРА МОЧИЩЕ. 1954 г.
Пятно прошлогодней соломы для ног
У входа в чайную темнеет,
И каменоломы под среху длиной
Ногами здоровались с нею.
Сентябрь синевел в дальнозорком окне,
Табачные струи у стойки,
Клубясь в электрическом хладном огне,
Почти не меняли истоки.
Взрывник принял позу – ну чем не трубач! –
Припал к горловине бутылки.
Плетения слов перепутал трепач,
И чешет, но чешет в затылке.
Буфетчица губы сложила в бутон,
А муж ее строго и пьяно
Ревнивость свою в трехлитровый бидон
С вином загонял неустанно.
В углу средь пельменей и местных обжор
Завелся трофейный «Вельтмайстер»,
И между столов прошагал дирижер
С прической дымящейся масти.
И музыка брошена под ноги всем,
Кто их уберег от ранений,
Татарин под «Яблочко» вмиг обрусел –
В коленцах ломает колени.
А с улицы женщина, словно в кино,
В туфлях под названием «босо»,
Курила и в черное чайной окно,
Как в зеркало зыркала косо.
УЧАСТКОВЫЙ ВАНЕЧКИН
К вечеру сугробы, как сирени вороха,
К вечеру огни халуп, как масло горячи.
Опустела улица. Подальше от греха
По дворам попрятались ребята-силачи.
В клубе под портретами всего Политбюро
Между половицами настыли холода,
Участковый Ванечкин с пустою кобурой
Плачет возле гробика, такая вот беда.
Участковый Ванечкин по имени Макар
Завтра повезет сынка на кладбище зарыть.
«Урал-ЗИСа» выделит для этого завгар,
Завстоловой сказано на всех кутью варить.
Пей-гуляй, разбойнички, рвань-сибиряки!
Участковый хиленький поминки задает,
У него, родимого, на шее чирьяки –
Он их завтра вечером аж по глаза зальет.
Эх, порода хлипкая! Проклятый меннингит!
Эх вы, лычки чертовы, пустая кобура!
Занесло по службишке в захудалый скит
Далеко от этого ура-политбюра…
Варнаки карьерские – здоровые мослы!
Не берет их детушек сопливых сатана…
Участковый крестится: «Господи, услышь!
Помер сына маленький… померла жена…
Матушка-Заступница!.. Кудаже мне идти?
Покажи – уверую, открой свои уста!..»
…За стеною клуюишка падера свистит.
Застрелиться надо бы – кобура пуста.
***
Татьяне Дашкевич
Был ли я птицей? Не скажет никто…
Был ли я волком из леса?
Помню, носил дорогое пальто
К радости мелкого беса.
Был ли убогим? Не скажет никто.
Весело помнят иные,
Как я пропил дорогое пальто,
Пропил пальтишко, родные.
Долго я песни дорожные пел –
Десять годков иди тридцать.
Долго я жажду и голод терпел,
Прежде, чем начал молиться.
Был ли я черным монахом в миру?
Был ли лукавым пострелом?
Был ли я гостем на званом пиру,
Где мое время горело?
Долго любил и любить не устал,
И от любви умирая,
Понял страданья Иисуса Христа,
Понял, что нет Ему края.
Долгой, незрячей, бездомной зимой
Женщина – равных ей нету –
Молвила милая: «Ангел ты мой,
Ангел мой, сжитый со свету…»
Был ли я птицей? Не знает никто…
Был ли я трелю баянной?
Только купил дорогое пальто,
Чтоб повидаться с Татьяной.
«Ангел ты мой, - говорит мне она, -
Как я устала зимою одна…»
***
В.П. Смирнову
Глаза распахнулись широко –
Не видно просвета вдали.
Товарищ мой нынче далеко,
Туда не идут корабли.
Здесь мерзость и грязь запустенья,
И тени хозяев былых.
Плохие сухие растенья,
Как призрак домов нежилых.
Такакя пылища в жилище,
А в красном углу – без икон,
И взор перемены не ищет
За мутным разливом окон.
Но только закат отпылает,
Но только проклюнется тьма,
Но только собака незлая,
Залает, лишившись ума,
И мгла неуютного дома
Сомкнется со мглою двора,
И блестки стекольного лома
Прибьются на кончик пера –
Настольная лампа, тетрадка
И время настала мое,
И строки весомо и кратко
Мне ночь, как цветы, выдает.
Не те, что лежат восковые,
Не те, что растут по лесам,
А черные розы живые,
Которые выдумал сам.
В них вся моя прежняя сила,
Хоть нет ни кола, ни угла.
И родственны мгла и могила
Послушай: могила… и мгла.
Напрасно старушка ждет сына домой.
Ей скажут – она засмеется.
Последней своею земною зимой
У церкви в поклоне согнется.
СЛЕПОЙ
Искрили провода и свет мигал опасный,
Но ласковая печь струила теплоту.
Февраль… Мой генерал, родитель мой прекрасный
задумчиво глядит на алую плиту.
«Не бойся, - говорит, - зажжет с тобой лучину,
так много не читай, не порть себе глаза…
Вот вырастешь большой – найдем тебе дивчину.
Зачем ты ей слепой?» – так батюшка сказал.
И тем навеял сон. Спокойно в доме стало.
И не пересказать, как на краю села
свистели все ветра, но печь светила ало
и таракан шуршал клеенкою стола.
…Но нет, я не спасен от слепоты житейской.
Хоть и глаза остры, хоть вижу явь и сны,
но так повеет вдруг теплом воды летейской,
что впору не доплыть до будущей весны.
И лишь сердечный взор уже не ошибется,
но поздно! Позади и выбор, и порог,
и дым чужой печи, что в небо тихо вьется,
как дым моей судьбы…
как прах моих дорог… Николай Шипилов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
| 