В старом московском переулке стоит небольшой дом, совершенно необычный для нашего города. Подходишь к нему и чувствуешь, что попадаешь в какой-то другой, особенный, совсем не московский мир.
В доме необычная обстановка. Стены из толстых бревен, потолки из широких досок с массивными балками; большие красивые печи с медными дверками и отдушинами. Тяжелые резные дубовые шкафы, массивные стулья с высокими прямыми спинками. В столовой большие часы с тяжелым маятником, размеренным боем отсчитывают время…
Когда-то, при жизни хозяина, в доме пахло красками, холстом, немножко скипидаром и дымком, когда по утрам затапливали печи. Иногда по комнатам разносился запах ароматного ржаного хлеба, выпеченного из своей муки.
За окном мороз, стекла покрыты инеем, а в доме тепло, тихо, и этот запах домашнего хлеба.
Деревянная винтовая лестница придает дому особую необычность. Она ведет из гостиной на второй этаж, где располагался кабинет-спальня хозяина, который домашние называли «светелкой» и святая святых дома – мастерская.
В доме жил художник Виктор Михайлович Васнецов.
В мастерской им были написаны картины «Спящая царевна», «После побоища Игоря Святославовича с половцами», «Кащей бессмертный»…
Работать Виктор Михайлович любил в одиночестве. Никто не входил к нему во время работы, чтобы не мешать ему и не нарушать его мысли. Только дочь Виктора Михайловича – Татьяна, да брат Аполлинарий могли находиться во время работы в мастерской. К их замечаниям Васнецов всегда прислушивался и очень доверял им. Аполлинарий был не только братом, но и ближайшим, любимым другом.
С палитрою и кистями в руках отойдет от картины Виктор Михайлович в дальний угол, прищурится, присмотрится к работе, и возвратится, чтобы сделать очередной мазок. И так до позднего вечера. Сколько же верст приходилось проделать ему за день! Иногда декламировал что-либо из «Слова о полку Игореве». Это поэтическое произведение Виктор Михайлович знал наизусть и очень любил его. Или же, подражая монотонному голосу гусляров-сказителей, говорил «слово» о богатырских делах из русских былин.
Брат Аполлинарий сидит на конце дивана, под себя ноги кренделем – по-турецки. Устанет Виктор Михайлович ходить и сядет на противоположный конец дивана, также поджав под себя ноги. Должно быть, это была привычка, сохранившаяся еще с детства. Благодаря этому у обоих братьев брюки на коленях были всегда вытянуты. «Усядутся братья друг против друга, и начинается нескончаемый душевный разговор о русском эпосе, о былинных героях или о красотах родной природы, которую оба горячо любили, – вспоминал племянник художника Всеволод Аполлинариевич. – А то начнут вспоминать свое детство, петербургскую юность и друзей-художников. Но чаще всего разговор заходил об искусстве, о великих мастерах прошлого, о судьбах будущего. Оба они, со всей горячностью души настоящих художников, ненавидели то тлетворное влияние, которое проникало в русское изобразительное искусство с запада. И оба, разгорячившись, как в споре, на чем свет ругали разные «бубновые валеты», «ослиные хвосты» и прочее кривляние, недостойное называться искусством. И вдруг утихали и решали, что русский дух силен и устоит русское искусство против западного влияния».
– Я не отвергаю искусство вне церкви, – говорил Виктор Михайлович, – искусство должно служить всей жизни, всем лучшим сторонам человеческого духа – где оно может, – но в храме художник соприкасается с самой положительной стороной человеческого духа – с человеческим идеалом. Нужно заметить, что если человечество до сих пор сделало что-нибудь высокое в области искусства, то только на почве религиозных представлений.
Нет, недаром, не случайно приступил он в свое время к росписи Владимирского собора в Киеве. И по выполненной программе росписи собора можно судить о мыслях, глубоко занимавших художника: «Выбор религии Владимиром», «Крещение Руси» и «Андрей Первозванный». Васнецова беспокоил, мучил современный мир, испорченный бездуховностью, за который так грустно и тяжело ему было.
Васнецов давно жил мыслью, что назначение русской живописи – служить православной церкви.
– Мы только тогда внесем свою лепту в сокровищницу мирового искусства, – говорил Виктор Михайлович, – когда все силы свои устремим на развитие родного искусства, то есть когда с возможным для нас совершенством и полнотой изобразим и выразим красоту, мощь и смысл наших родных образов – нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, мечты, нашу веру и сумеем в своем истинно национальном отразить вечное, непреходящее. Без народной, природной почвы никакого искусства нет.
Выросший в семье священника, он хорошо знал русскую историю и тяготел к русскому фольклору. Вятскую духовную семинарию Виктор Михайлович в юношестве не закончил, но был благочестив и много сделал для Русской православной церкви.
…Он обратился к народному фольклору, осознавая, что сказки отображают ту поэтическую нежную душу, какой отличался русский человек. Так появились его картины «Аленушка», «Богатыри», «Иван-царевич на сером волке».
Когда он написал свои сказочно-былинные вещи «Витязь на распутье», «Ковер-самолет» и «Скифы», они были так новы, так увлекательны, так поэтичны, что навсегда привлекли к художнику сердца зрителей.
Жена Павла Михайловича Третьякова рассказывала Виктору Михайловичу, как в доме брата её, где хранилась картина Васнецова «Стычка русских со скифами», старый швейцар дома любил ворчать, выпроваживая детей из столовой: «Ну, чего вы ждете? Приходите завтра и увидите, кто оказался победителем – русские или татары».
Любил Виктор Михайлович и музыку, и иногда в доме устраивались музыкальные вечера. Излюбленными операми художника были «Князь Игорь», «Руслан и Людмила», «Садко», «Русалка».
Живой, подвижный человек, Васнецов обладал разносторонними интересами, глубоко любил русскую старину, русский народ, русское искусство и вообще все русское. С большим увлечением собирал древние иконы. Был большим знатоком их. Иногда, приобретя на Сухаревской толкучке, или еще где-то редкую икону, звонил брату:
– Аполлинарий! Какую вещь я приобрел! Сейчас же приезжай смотреть.
Ему не терпелось похвастать своим приобретением.
Младший брат выезжал тут же. К его приезду икона уже стояла на мольберте, посередине мастерской. Сам Виктор Михайлович сиял, чувствуя себя именинником.
Оба брата с интересом рассматривали икону, восторгались ее достоинством и оба умолкали, погруженные в свои мысли.
– Человек с одной своей наукой, без Бога и Христа – вдруг говорил Виктор Михайлович, – неудержимо стремится к идеалу человека – культурного зверя, ибо если человек не носит в себе образ и подобия Божия, то, конечно, он зверь – высший зверь – и образ и подобие зверино. Так и Апокалипсис говорит, и говорит непреложную истину, самую научную – царство антихриста есть царство звериное! Вся история человечества есть борьба человека-зверя с человеком духовным, и там, где чувствовалась победа человека над зверем – там светил свет Христа!
Однажды в дом к Виктору Михайловичу собралось московское общество любителей и почитателей его искусства. После чая художник повел гостей в свою мастерскую. Все восторгались его работами, среди которых очень много было картин на религиозные темы. После обзора картин он предложил всем осмотреть его собрание древних икон – они у него занимали почти две комнаты.
Здесь одна дама в удивлении обратилась к нему с вопросом:
– Виктор Михайлович, как вы можете, создавши такую дивную красоту в своих картинах, интересоваться такою примитивностью и неумелостью?
– А вы, сударыня, газеты читаете? – неожиданно спросил ее художник.
– Вы знаете, конечно, что в газетах бывают передовые статьи, а бывают и фельетоны?
– Да, бывают.
– Так вот это, – он указал на древние иконы, – передовая статья, а моя работа – фельетон. Перед этой иконой я поставлю свечку, а перед своей – подумаю…
Бывал в доме Виктора Михайловича – и не однажды – Павел Михайлович Третьяков, с которым художник был дружен.
Третьяков особо дорожил мнением Виктора Михайловича и частенько спрашивал его, приобретать ли те или иные картины для галереи, имеют ли они значение для истории русской живописи. И всегда получал дельный совет.
Умер Виктор Михайлович 23 июля 1926 года. Умер от разрыва сердца. Мгновенно. Смерть его была тяжким ударом для всех ценителей русского искусства. И надо ли говорить, как горевали родные Виктора Михайловича.
Как-то, уже зимой, Аполлинарий Михайлович, пришел в дом брата со своим сыном Всеволодом. Оба поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Сели рядом на старый диван в навсегда опустевшей мастерской, окруженные картинами, в которые Виктор Михайлович вложил всю свою душу.
Отец и сын молчали. Аполлинарий Михайлович был сдержанным человеком, но сын увидел, как по щекам отца катились тяжелые слезы, которые тот не замечал.
Лев Анисов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
