Ветка цветущего жасмина

Рассказ из новой книги

Сначала в комнату вошла весна, закутанная в пьяня­щий запах (аромат) жасмина, и скверное настроение бро­силось прочь и затаилось в мрачных углах дворцового зала. Впрочем, нет, ирреальное ощущение весны и света пришло потом, а в настоящем был бывший президентский дворец в самом ваххабитском районе Дамаска. И была ночь – густая и вязкая с бродящим по узким улицам старо­го города страхом. Он жил сам по себе, слабея с рассветом и вновь возвращаясь к вечеру, торжествующе наваливаясь так, что сдавливало дыхание, но никогда не покидал город насовсем.

А что запах цветущего жасмина? Он ощущался всегда и везде: днём едва пробивался сквозь терпкий аромат кофе­ен и испечённых в тандыре лепёшек, а ночью становился насыщенным и обволакивал загадочностью, проникая в комнату через приоткрытое окно.

И всё же первой вошла она, а запах шлейфом вошел следом..

Это стало уже традицией – по ночам собираться в огромном зале дворца. Ужинали, чистили оружие, перело­пачивали отснятое за день, выискивая самое цепляющее, слушали сводки, огорчались или радовались, спорили, иногда молчали, погружаясь в ведомое только каждому. И в эту ночь, усталые и продрогшие, вымокшие за день моро­сью – не дождь, а сеющая мокрая мерзость, от которой не укрыться, наскоро переодевшись в сухое, мы выползли из своих комнат, чтобы снова быть вместе. Потом разой­демся, и поворот ключа щелчком отсечёт кажущуюся безо­пасность от остального мира. И будет под рукой пистолет с патроном в патроннике, граната или автомат, и будетразорванный на части сон и вновь медленное погружение в забытьё, и будет долгожданный рассвет – серый и совсем неприветливый. Но это будет потом, через пару часов, а пока мы сидели в большущей комнате с высоченными потолками, совсем неуютной вовсе от царящего бардака, а потому, что она совсем не предназначалась для жилья.

Джихад ворчал и заботливо развешивал по спинкам высоких резных стульев «броники» с вымокшей за день тканью, до того небрежно сваленных в кучу у входа.

Марат, эта необузданная стихия, откинувшись в огром­ном кресле, покуривал кальян, менторски доводя до нашего сознания очередную конспирологическую версию, рожденную в его неугомонной голове.

Вася Павлов уже не пытался осмыслить эту кашу из внезапно обрывающихся мыслей и фантастических идей, изредка покачивая головой, то ли соглашаясь с Маратом, то ли нет, но не выказывая желания спорить.

Димка возился с револьвером, безуспешно пытаясь снять барабан. Раритет времён колониальных войн упря­мился, но и Димка отличался ослиным упрямством, дет­ской инфантильностью и разумом питекантропа.

Я просматривал дневные съемки, тщетно выбирая сюжетные кадры и мысленно матеря Димку, посягнувшего днём на лавры операторского искусства.

Мы – это волонтерская группа ANNA NEWS, информа­ционный спецназ по пафосному выражению начальника политуправления сирийской армии. От его высокопарно­сти веяло фальшью и перекашивало, зато Марат надувал щёки и несколько свысока оглядывал своё информацион­ное войско. Но это было утром, когда генерал напутство­вал нас на подвиги в Дарайю, а сейчас было два часа попо­луночи и уставший мозг чертовски хотел покоя.

Изредка где-то на юге шалила людьми сотворённая гроза, разрывая темень сполохами и накатывая при­глушенными расстоянием громовыми раскатами кано­нады.

Она появилась неожиданно: дверь без скрипа отвори­лась, и в комнате материализовалось нечто в чёрном. Чёр­ная до пят абайя[1] и чёрный никаб[2] с успехом мог скры­вать не только женщину, но и «бородатого». Чёрт, я же запретил Абу Вали смазывать петли!

– Нет, саед[3] Серж, – упрямился Абу Вали, – скрип мешает вам спать.

Убедившись в бессмысленности убедить начальника нашей охраны, я просто пообещал пристрелить его, если исполнит обещанное. Всё-таки смазал, гад, ну что же, поживи пока. До утра.

От неожиданности я вздрогнул, и во рту стало сухо, словно махнул стакан спирта. Из рук Димки вывалил­ся револьвер и с глухим стуком упал на пол. Краем гла­за увидел растекающуюся бледность на лице Виктора, скользнувшую к автомату руку Васи Павлова – далекова­то, не дотянуться, и расплывшуюся в улыбке физиономию Марата.

– Яфа[4]! Ну наконец-то!

Марат приготовил нам сюрприз и теперь наслаждался произведенным эффектом.

– Ну и гад же ты, Марат, у меня же сердце слабое, – я пытался за гримасой, изображающей усмешку, скрыть испуг. Улыбаться не стоило: разорванный пулями рот и так гримасничал сам по себе, одинаково скверно изобра­жая и радость, и гнев.

– Скотина, – кратко резюмировал Вася. – Я же мог при­стрелить её.

– Вы не правы, Марат, – укоризненно покачал головой Виктор. Он не изменил своей воспитанности, хотя был ближе всех к Марату, и на его месте я запустил бы в этого любителя сюрпризов что-нибудь тяжёлое.

Неуловимым движением руки Яфа не сняла, а смахну­ла никаб, и будто горный поток хлынул по её плечам. Она была красива, чертовски красива и красива не потому, что мужики успели изголодаться по женскому лицу – мысли всё время были заняты войной и стремлением выжить на этой войне. Нет, она действительно была красива даже по европейским меркам: лицо цвета топлёного молока, зелё­ные глаза, длинные и волнистые волосы с шоколадным оттенком.

Я не сразу заметил в её руке веточку цветущего жасми­на. Сиреневое на чёрном. Лишь когда она положила её на стол, я ощутил этот чарующий запах.

Пять пар глаз впились в это лицо. Нет, всё-таки три: Джихад не мог позволить себе такой бесцеремонности, а Марат вообще не видел в ней женщину. Для него это был источник. Профессиональный источник информации, хотя и алмаз редкостной огранки. Мы рассматривали её сначала с удивлением, затем с восхищением, потом с обо­жанием.

Перед нами стояла женщина, утомлённая дорогой, а мы, здоровые мужики, сидели. Тупо сидели и смотрели, а женщина стояла. Мы делали что-то не так и не то, точнее, совсем ничего не делали, хотя надо...

Мысль не успела сформироваться в действие, как Пав­лов уже щелкал голыми пятками, жестом показывая на освободившийся стул. Что ни говори, а в галантности подполковнику не откажешь.

Димка суетливо вскочил, неуклюже распрямляясь, словно циркуль, зацепился за ножку стула и грохнулся обратно, заливаясь краской стыда за свою неловкость. Ну куда тебе, дылда стоеросовая, до Васи Павлова, способно­го с акробатической ловкостью выныривать из преиспод­ней, то бишь зажженного ПТУРСОМ танка, а не то, что встать с какого-то там стула..

Я тоже попытался выказать надлежащую в таких слу­чаях вежливость, привстал, но, поняв, что беспардонно отстал, сел. Позднее зажигание.

Сибаритствующий Марат даже не пошевелился.

Джихад не суетился. Он оставил в покое «броники», развернул стул и пододвинул его к Яфе:

– Садитесь, пожалуйста.

Он не предлагал, не просил – он произнёс это так, как могут произносить только восточные мужчины восточ­ным женщинам, не оставляя им выбора. И Яфа беспре­кословно выбрала именно предложенный им стул.

Димке с Василием ничего не оставалось, как бросить­ся на поиски чистой чашки, что было весьма проблема­тично, ставить чайник и тщетно искать хоть что-нибудь из съестного.

С космической скоростью со стола исчезли грязные чашки, ложки и крошки лепёшек.

В ту ночь Марат устроился на диване в зале, уступив Яфе свою комнату. Мы злорадствовали: любителю сюр­призов не помешает провести остаток ночи на жестком и холодном кожаном диване, укрывшись курткой. А ещё мы ему завидовали, тихо, незлобиво, по-доброму, потому что она приняла именно его заботу. Откуда нам было знать, что всю оставшуюся ночь она писала. И исписанные ею листочки Джихад отвезет в разведуправление армии. Его забота была неприметна, исподволь, как будто исходила откуда-то свыше. Она была лучом, вспышкой, и он был ближе к ней.

Яфа ушла на рассвете, когда все ещё спали.

С той ночи мы жили ожиданием её возвращения. Мы приняли её совсем не потому, что она была красива или не только потому, что была красива. Эта хрупкая веточка оливы оказалась сильнее и отважнее нас. Мысленно мы спрашивали себя: смогли бы вот так, как она, надев чужую личину, находиться среди фанатичных палачей, сатанею­щих от крови. Не просто находиться, а осознавать, что в случае провала тебя ждут просто нечеловеческие мучения, когда смерть принимается благодатью, ниспосланной свы­ше. Хотелось бы сказать: «Да, да, конечно», – но понимание того, что вовсе не «да, да» и не «конечно» останавливало. И это осознание ставило её на высшую ступень самоотре­чения, к которому мы, по большому счету, не были готовы.

Мы были вместе, а она была одна. У нас было оружие и мы могли защищаться. Во всяком случае, у нас был шанс не только выжить, но шанс избежать мучений в плену, рванув чеку гранаты, неизменно лежащей в кармашке на груди. Она же была безоружна, и такого шанса у неё не было. Война – это всё-таки мужская работа, а она женщи­на. Хрупкая, нежная, молодая и безумно красивая женщи­на. Она олицетворяла собою иной мир – мир красоты и покоя, в котором нет войны, нет слёз и горя.

Она приходила редко и всегда неожиданно, когда уже давно истончалась надежда.

– Ребята, вы живы! Как я рада видеть вас!

А война уже забредала в кварталы Дамаска, и всё слышнее была не только канонада, но и длинные пуле­мётные очереди – «бородатые» не считали патроны, и эта «щедрость» множила на ноль наши шансы выстоять.

Яфа, обхватив голову руками, твердила:

– Сурия, моя Сурия, как больно моей Сурии....

Из её зеленых глаз истекала боль:

– Не бросайте мою Сурию....

Мы не клялись, что не бросим. Впрочем, к чему сло­ва, когда эти четверо сумасшедших русских, приехавших сюда по своей воле, олицетворяли Россию, делили с ними глоток воды и кусок лепёшки, поровну последние патроны и оставляли одну гранату на двоих.

С того дня, точнее, с той самой ночи вялотекущие и однообразные будни трансформировались в бешеный ритм, динамику, сумасшедший бег. Репортажи вылета­ли автоматной очередью. Мы лезли в самое пекло, лишь бы поскорее выполнить задание или задачу, вернуться на базу и, наскоро приведя себя в порядок, собраться в зале, чтобы дожидаться её, нашу Яфу. Каждое утро летала по комнате швабра, драя до блеска выложенный каменными плитами пол, вымывалась посуда, скреблись давно зату­пившимися бритвами щеки и подбородки, наглаживались рубашки и чистилась обувь. И больше не валялись на полу брошенные «броники» и каски, магазины и ВОГи[5].

Так уж случилось, что на все последующие ночи она выбрала мою комнату и когда оставалась на ночь, то я рас­полагался на диване. Я ощущал какое-то внутреннее пре­восходство, будто она выбрала меня, прекрасно понимая, что выбрала вовсе не меня, а мою комнату. Выбрала пото­му, что она была самая безопасная, самая теплая, самая уютная и вообще самая-самая.

Ребята настойчиво поочередно теперь уже мне усту­пали свои комнаты, но я отказывался. Я спал вполглаза и вполуха, ловя каждый шорох, и остаток ночи становился долгим и изматывающим. Ближе к рассвету в зале появля­лась Яфа и спрашивала участливо:

– Ты опять совсем не спал. Бедненький, и всё из-за меня. Так нельзя, ведь вам же работать.

– Да нет, спал, спал, всё хорошо, – убеждал её я, нарочи­то зевая и потягиваясь.

И словно по команде появлялись ребята, наливали чай и в дорогу совали ей в руки разломанную на части лепеш­ку, провожая её долгим задумчивым взглядом.

Так повторялось всякий раз, но однажды в комнату вошел Фираз и молча положил на стол веточку цветущего жасмина.

– Она больше не придёт. Её убили в Кусейре.

Мы не плакали – мужчинам плакать не полагается. Мы просто вышли во двор и подставили лица дождю.

С тех пор мы больше никогда не собирались в зале, а на ветки растущего в крохотном дворике жасмина повязали ленточки.

2019

1 Абайя – длинное платье с рукавами.

2 Никаб – головной убор с узкой прорезью для глаз.

3 Саед (араб.) – в смысле господин. Уважительное обращение к старшему мужчине.

4 Яфа, Яффа (прекрасная) – сирийское женское имя.

5 ВОГ – выстрел осколочный гранатомётный. Граната для 40-мм подствольного гранатомёта, устанавливаемого на автомате.

Сергей Бережной (Белгород)

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"