На донской лёд лоси спустились с холмистого правобережья. Шли трое, правились через реку к уже близко сереющему лесу.
Спуск с крутогора, скованного гололёдом, дался им нелегко. Наверное, обрадованные тому, что вырвались наконец-таки на равнину, лоси как будто потеряли присущие дикому зверю чуткость и сторожкость. К противоположному левому берегу ступали широким шагом и будто вслепую. А ведь на их пути в реке посреди льда открытой водой бурлила сарма – так здешние жители называют не замерзающую даже в трескучие морозы на донской быстрине полынью.
Вышагивали лоси навпростец – напрямки. Вроде приманчиво тянуло их в речную глубь. Будто заколдовала сарма зияющей чернотой.
С кромки толстого льда лось и лосиха друг за дружкой ухнули в воду. Лишь третий, очнувшись, попятился назад. Напугано поглядел на барахтающихся соплеменников и бросился бежать в обход открытой воды к спасительному лесу.
Тут-то и разнёсся по реке клич:
– Лоси в сарме!
...Воскресным утром у лунок близ загрузочной эстакады элеватора – «заготзерна» – собралось немало рыбаков. Большинство – сельские жители из Новой Калитвы. Кто-то даже запомнил точное время случившегося: часы показывали восемь сорок.
Оцепенение длилось миг.
На лосиное счастье рядом оказались те, кто знал, как действовать в этой чрезвычайной ситуации – егерь Владимир Никонков, ветеринарный врач Владимир Тищенко, понимающие их с полуслова односельчане колхозник Михаил Тищенко, директор школы Иван Донцов, лесник Юрий Донцов, бригадир Иван Алфёров, кочегар Владимир Ткаченко, милиционер Андрей Бойко и школьник Саша Тищенко.
Одни ринулись за лодкой к вмерзшему в Дон недальнему парому. Другие с веревкой, как нельзя кстати оказавшейся под рукой, кинулись к полынье. В ней лихорадочно бились лоси. Из последних сил старались держаться на плаву. Над текучей водой виднелись уже только головы.
– Арканим! Тянем к себе! Как только лось передние ноги на лёд выбросит, хватаем за ноги и тащим!
Спасители действовали верно. Хотя задуманное удалось не с первого захода. Но – удалось. Первый лось вскоре уже лежал на льду. Обессиленный, он даже не пытался подняться на ноги, не брыкался, когда его, недвижимого, тащили волоком подальше от кромки полыньи, от воды.
Не успели согреть бока лосю, как выхватили-таки из полыньи второго. Вовремя поспели, чуть замешкайся, задержись – утащило бы его, вконец ослабевшего, сильным течением под лёд.
Тоже не сопротивлялся.
-Несите ещё траву! В жгут крути!
Тёрли с усердием, наминая худые коричневые бока с проступающими рёбрами. Жалостливо утешали:
– Отощали, бедняги. На воле зимой жизнь у вас не мёд.
Оттащили лосей ещё поближе к берегу, будто боялись, чтобы они вновь не бросились в приманчивую полынью.
И ещё растирали животных рыбаки, сменяя друг друга.
Лоси встали. Постояли, вроде пробовали – крепко ли держат ноги? И пошли oт людей в сторону леса.
...Стрелки показывали десять тридцать. Эти два часа всем мелькнули секундой.
– Жаль лосей, потому и кинулись в полынью? – спросил у неразговорчивого Саши Тищенко, самого младшего во взрослой компании, школьника.
– Некогда было жалеть. Спешили, старались, чтобы лоси не утонули, – ответил Саша.
Жили-были волы…
Старая фотография в памяти отозвалась жутким мальчишеским криком:
– Кольке вол на ногу наступил!
Мы кинули игру в «ножичек» и подхватились бежать на зов. На краю поля корчился, катался приятель, зажав белобрысую голову в коленках. А поодаль недвижно стоял вол и спокойно жевал челюстями.
Сегодня редко кто объяснит, что это за животина, несправедливо, как мне ещё в далёком детстве казалось, обиженная в присловьях-поговорках. Ведь и сейчас в разговоре можно услышать: упрям, как вол, упёрся в стену рогами. Раньше родители почему-то пугали детей: будешь плохо учиться – пойдёшь волам хвосты крутить. Работа воловника считалась на селе, выражаясь по-современному, непрестижной. А ребятня, наоборот, не без зависти смотрела на деда Алёшу – повелителя в своём царстве на колхозном скотном дворе.
– Пантюха! Лысый! – Рогатые великаны послушно повиновались хозяину. Безропотно принимали на шею деревянное ярмо и впрягались в воз.
– Цоб! Цэбэ!
Вроде нехотя сдвигали высоченный стог сена на колёсах, а затем легко, будто играючи, катили его за собой по дороге. Схоже тащили горой нагруженную мешками с зерном телегу. В борозде тянули плуг, на пашне – бороны, сеялку. На косилке в загонке жали рожь-пшеницу. Волы были за трактор-тягач.
Волы вместе с лошадьми вынесли на себе «тяжесть человеческих веков».
Отбирали их из лучших «сынков» коровы. Бычка кормили, холили. Укрощали и на третьей траве приучали трёхгодовалого быка ходить в ярме. На юге России его зачисляли в волы, а севернее по-прежнему звали быком.
Вола в гости зовут не мёд пить, а воду возить. Богатый, что бык рогатый, в тесные ворота не влезет. Эти пословицы об одной и той же скотине рождались в разных местах.
Люди старшего возраста хорошо помнят, что волы-быки в военное лихолетье и после крепко помогли селу и отечеству выстоять. Лошадей ведь тоже «призвали» на фронт. А коровы и их «дети» впряглись в трудовую лямку.
Тётя Маруся, Мария Федоровна Безручко из воронежского села Первомайское, рассказала мне, как после фашистской оккупации весной сорок третьего года «дед Алёша чуть не плакал. На семь сёл один вол, да и тот гол. Постепенно обзаводились скотиной. Председатель райисполкома приезжал и хвалил нашего воловника. Быки у него всегда ухоженные, чистые. Даже хвосты им гребнем вычешет. Рябые – красно-белой масти. Под цвет соломы-половы – половые (слово проговаривала с ударением на втором «о»). Работали волы в ярме чаще парой. Всегда неразлучны друг с другом – на пастбище, в стойле. Как люди – трудяги, а были хитроватые, с ленцой. Прикрикнешь, сразу слушаются.
Мои любимые – Короли. А ещё близнецы – Алик и Владик».
Тоже уроженка Первомайского и тоже тётя Маруся, Мария Афанасьевна Величко, вспомнила, как в послевоенные годы девчоночкой была «при волах погонычем. Если бы мы разъединили пары, то, наверное, не смогли бы ни пахать, ни косить. Волы, как говорится, смолоду привыкали друг к другу, знали своё место: кто из них борозденный, а кто подручный. Я и сейчас удивляюсь, насколько это понятливые животные. Ни батогом, ни хворостиной бить их не приходилось. С полуслова тебя понимали. Мы к волам приручались, а волы – к нам. Как родные становились.
В поле вместе от восхода до заката. А летний день долгий. В обед выпрягали волов попастись на траве, гоняли на водопой, давали полежать и сами отдыхали. Усталость тех лет позабылась. Увлечены были работой. Не за плату. Хотелось хлеба побольше вырастить, чтобы жить сытнее и светлее».
Жили-были волы. Этим «королям» с хутора Падорожнего повезло. Оказались запечатлёнными на фотокарточке, которая теперь хранится в школьном музее села Новая Калитва. Тут же на стене упряжь. То самое ярмо из двух отполированных, вытертых до блеска воловьими шеями деревянных плашек. Снизки, железные занозы и кольцо, в которое вставлялось дышло телеги или воза, притыка – позабытые названия частей упряжи. Рядом на полу стоит тележное колесо – самое древнее и одно из главных изобретений человека.
Перед фотографом волы встали величаво, вроде понимали, что «входят в историю». А мальчишка от счастья на седьмом небе. Где оно, то сказочное небо?!
…Схоже радовался, придя в себя от испуга, наш Колька. Вместе с нами неверяще разглядывал совершенно невредимую стопу – ни ссадины, ни царапины. То ли она благополучно просела в мягкую землю под широким костяным копытом, то ли вол попридержал шаг. Но он ведь действительно наступил Кольке на ногу.
Луганский гость
Двор Несмеяновых в селе Бондарево Кантемировского района сторожит дикий степной зверёк-сурок. Здесь его ещё называют байбаком. Малышом попал в руки хозяев, да и «одомашнился». В еде неразборчив, дажеконфетками балуется. В друзьях домашняяптица. На зов откликается к своим. А чужих людей вместе с дворняжкой Жучкой не пускают на порог.
Забавный рыжий увалень, маленький медведик – медвежонок, когда-то был хозяином на донских холмах. День-деньской столбиком стоял он на меловом насыпном кургане у своей норы и довольно чутко охранял окрестности. Чуть что не так в окружающем мире, резким посвистом упреждал соседей об опасности.
В минувшее столетие сурок исчез. Не принял условия обитания, продиктованные человеком. С одной стороны, залежную степь распахали, а с другой – охотники били не жалеючи. Оставалось лишь воспоминание о зверье в местных названиях балок – вроде Байбаковых, Бабаковых яров. А ещё – в прозвищах-фамилиях да в ёрничных присловьях – как байбак отъелся, отлежался, отоспался... Скажем, смысл шутки был понятен, но редко кто вразумительно мог объяснить, что за диковина байбак, даже фамильный обладатель его имени.
Мало кто знал, что небольшие колонии зверька сохранялись в Стрелецком заповеднике, расположенном в Меловском районе Луганской области, на границе Украины с Ростовской областью.
И вдруг в семидесятые годы двадцатого века сурок вновь стал сам заселять земли на юге Воронежской области – в Богучаре, Кантемировке, Россоши. Обрадовались тому охотоведы. Поначалу не за ружье хватились, тысячи и тысячи зверьков расселили не только у себя, но и к соседям по сию пору отправляют – в Тамбов и Белгород, Липецк, иные места.
Байбак возродился, по сути, «из пепла», приспосабливаясь к обитанию в условиях нынешнего «агроценоза» – таково мнение учёных. Обживает он не распаханные всхолмья, а не тронутые плугом склоны балок. Теперешний сурок во многом не похож на своих далёких предков. Но как раньше, так и сейчас для него важно, чтобы скот, как это ни удивительно, осенью подчистую выбивал копытом пастбище. Аппетитные запросы у сурка-зеленоеда таковы, что ему вполне хватает травы и после пастьбы коров, овец. К тому же он рано ложится в спячку. Зато ранней весной чуть пригреет солнышко, его уже встречает зверёк. А вокруг на голых проталинах быстро, прямо на глазах зеленеют крутогоры. Не страдает отощавший за зиму сурок от бескормицы.
Байбачонок по свой натуре домосед. Большую часть жизни – а сурочий век до четырнадцати лет – проводит в норе. Его подземелье обычно сильно разветвлено – коридоры жилища в полусотню метров и имеют несколько выходов. Увидев тебя на подходе, спрячется, юркнет в нору и уже пугает свистом за спиной, из другого отнорка следит за непрошеным пришельцем.
Его «дом» на приличной глубине – от одного до четырёх метров. Большой чистюля – имеет отдельные кладовые, спальню, уборную. Хороший семьянин – детёнышей растит до двух, а то и до четырёхлетнего возраста.
Мать живет с байбачатами обычно отдельно. В апреле выводит их одно – двухмесячными попастись на травку. От норы семья далеко не уходит. Чуть опасность – сурчиха силком загоняет неопытных малышей домой.
До сентября байбак нагуливает жир. Осенью вся семья собирается в зимовочной норе, куда не просачиваются ни грунтовые, ни талые воды. Входы-выходы забивают травой и землёй. В спальне же запасено сухое травяное одеяло. Сворачиваются калачиком, тесно прижимаются друг к дружке, чтобы сохранить тепло, и засыпают. Замедляется дыхание, выдох в две-три минуты; три-четыре удара в минуту бьётся сердце. Сон длится до будущей весны, редко-редко зверёк просыпается, чтобы отлучиться из спальни по нужде, опорожнить мочевой пузырь.
Узнаёшь об этом от ученых охотоведов и по-доброму завидуешь сурку. Тебе в его шкуру – никакие «реформы и реформаторы» не были бы страшны.
Летом возмужалые байбаки нередко покидают большую семью, перебредают на новые места порой километров за семь-восемь. Стараются выбирать на жительство меловой грунт. В «крейдяных» норах всегда сухо. Наверху палящий степной зной, а в подземелье держится прохлада.
На байбачка уже начинают обижаться сельские жители. То он вдруг среди поля насыпает меловой курганчик вокруг своей норы. Понятны его заботы о том, чтобы дождевая сточная вода не подтапливала жилище. Даже умиляешься, удивляешься – насколько смышлён зверёк. Да ведь и досадно пахарю. Отхватил себе сурок на пашне поляну, объезжай её – на мелу ничего не растет.
Балуется порой сурок – возьмёт да и «проредит» зубами ранние всходы подсолнуха, кукурузы. Впрочем, вряд ли ему выпадает доля быть серьёзным вредителем. От человека с ружьем спастись трудно. Потому будем благодарны судьбе, если она порадует встречей с луганским гостем.
Довольны и бондаревские Несмеяновы. Свой в их семье сурок. Хоть иногда и вредничает. Роет во дворе себе нору, где ему захочется...
А сом шевелит усом…
Необычным «уловом» поделился как-то журналист Иван Петрович Девятко. Вобъектив его вездесущего фотоаппарата попался сомвесом, без малого, стокилограммовый. Чтобы поднять чудо-рыбину в полный рост, а вымахала она в два метра пятнадцать сантиметров, пришлось немало повозиться крепким мужикам. А каково же было одному, пусть даже жилистому рыбаку – «из болота тащить бегемота»...
Оказалось, что диковинные речные «акулы» не в первый и не в последний раз попадались на крючок завзятому сомолову Якову Петровичу Сове. Житель Россоши слесарил на железной дороге, после работална химическом заводе, а ещё – сызмалу и до нынешних дедушкиных лет не выпускает из рук удочку.
– На пруду ловил карася,– рассказывал однажды при встрече. – Лёд крепкий, можно не бояться, не проломится.
– Карась ведь спит, Яков Петрович.
– На то и окунь, чтобы он не дремал, – сразу отшучивается собеседник. Сам-то пенсионер уже со стажем, шестьдесят шестой год. В кругу людей близкого возраста внешне, пожалуй, не выделяется – худощав, суховат. Наверное, жизнь в природе дозволяет ему быть крепко сшитым. Домашние заботы на уже взрослых детей не перекладывает. Ещё и им подсобит. Машину водит уверенно. Даже станцевать мастак. При необходимости. А вот она явилась. Пришёл с внучкой на школьный утренник. Родителей тоже зазывают в круг. Папы-мамы стеснительны, выжидают в сторонке, пока их за рукав не потянут. Пришлось тряхнуть стариной. Тем паче, вальс для Якова Петровича остаётся королём танцев.
– А в рыбьем царстве в наших речках кто сейчас король? – допытываюсь у рыбака.
– Лещ. Ловить леща я приохотился молодым, в пятидесятые годы, – завспоминал, оживляясь, Петрович. – Как свободен, седлаю мотоцикл и отправляюсь с ночёвкой на Дон. Кочую там от Новой Калитвы до Дерезовки. Места тогда были рыбные.
...Кто хоть однажды ночевал наречном берегу, тому нетрудно представить, как горит костерок, как душист чай, заваренный ракитовым листом в донской воде, ведь она что слеза чиста, а вкусна – прямо ладонью черпай и пей из горсти. А как приятна беседа под звёздным небом. Говоришь-слушаешь, а вполуха чутко сторожишь тишину. Вот на лунной дорожке ударила хвостом крупная рыбина, вдребезги разбила недвижимую гладь на золото осколков. Вдруг посчастит – и на твой огонёк явится желанный гость. О том серебристым голоском радостно возвестит колокольчик. Только не зевни, подсекай, и, почуяв добычу на крючке донки, тяни, сматывай лесу и – тяни. Примечай краем глаза, чтобы рядом наготове лежал сачок. Только не попусти скользкую нить, хоть она и режет ладонь. Впрочем, боли в тот момент не чувствуешь. Опамятуешься лишь – когда рыба надёжно поймана, она в твоих руках. Можно восхищаться золотистому великану, какой в ведро не вмещается.
– Леща заметно поубавилось, когда начали травить реку ядовитыми стоками, – рассказывает Яков Петрович. – Стал я ловить сомов…
Охотиться на речную «акулу» отваживается не всякий рыбак. Наверное, у каждого живы в памяти слышанные с детских лет предания. Взрослый сом, мол, запросто хватает своей огромной острозубой пастью не то, что утку-гуся, а живность крупнее. Топит плывущих собак, телят. Случалось вроде, на купающихся детей даже покушается. Подтверждает то известный зоолог Брэм: однажды «в желудке пойманного сома обнаружили человеческую голову и руку с золотыми кольцами». О прожорливом чудище есть в наших местах поверье, что сомы «доят» коров, когда они в знойный полдень спасаются от жгучих оводов, забираясь в воду поглубже.
Жутких, связанных с сомами, историй, Яков Петрович наслушался немало на своём веку. Верят в них не только далекие от речной жизни люди. Минувшим летом колхозные рыбаки из Старой Калитвы засекли, что Петрович ставит донки на сома, какой им уже не раз путал и рвал сети. На полном серьёзе предупредили: лучше оставь рыбу в покое, а то и тебя, дед, утащит...
– Только попадись на крючок. – Посмеивается охотник. – Я подолгу не валандаюсь. Пока любого сома обратаю самое большее минут за десять.
Любого-то любого, Но старожила старокалитвенского омута поймать ему не удалось. Хитёр оказался, потому и долгожитель. Сомы ведь живут десятки лет, стокилограммовому учёные дают тридцать пять годков.
Уж, как ни обхаживал сома Петрович. Внук Виталька, прекрасно усваивающий дедову сомоловную науку, как и университетский курс компьютерных наук, постарался раздобыть лакомство – сладкого налима в подводной норе выудил. Клюнул сом на приманчивого живца, но как учуял, что рыба на крючке, не соблазнился ею, выплюнул из пасти.
У Якова Петровича есть ещё один такой же усатый приятель из многомудрых. На дому в Россоши прямо за огородами в глубокой яме на Черной Калитве обитает.
– Осенью был на реке. За кустом лозняка будто из пушки бабахнуло. Волну по воде погнало. Сом! Я давно за ним приглядываю. За рыбой охотился. Приляжет в засаде за корягой и пошевеливает длинным усом. Он-то с червячком схож. Рыба подплыла вплотную, сом и кинулся за добычей, да промазал, со зла из воды выскочил. Брюхом и плюхнулся.
– А может, на рыбака захотелось взглянуть? Тоже присматривается…
– Не исключено, – смеясь, соглашается Петрович. – Сом – рыба ведь самая умная и самая хитрая. Сом ведь даже погоду предсказывает. Замечал не только я. В жаркий день выплыл наверх, греет брюхо на солнышке – погода обязательно переменится. Жди дождя с грозой...
А о пойманных сомах Петрович долго распространяться не хочет. Не интересен, раз попался на его донную уду. Прошлым летом выуживал лишь сорокакилограммовых и чуть поболее. Рыба оседлая, из родимой ямы выбирается лишь в половодье на нерест и поохотиться в вешних водах. Правда, обстоятельства и её гонят с обжитых мест. Почернела Чёрная Калитва, пришлось покинуть устье обетованное.
На сома можно охотиться и зимой.
– Если знаешь, где его яма, закидываешь в прорубь блесну. Шевельнет недовольно сом хвостом, крючок намертво вцепится в бок. Тащи его сонного...
А лучше не трогать до грядущей весны. Вдруг у щуки не достанет сил. Кому тогда ломать лед на реке – как не сому!..
Попал аист в лебеду
В июле семьдесят восьмого с друзьями-журналистами отправились на поиски родника, из какого речка Чёрная Калитва начинается. На Малых Базах под Ольховаткой Григорий Филиппович Ворона, самый старший в нашем братстве, удивился вслух:
– Глянь, лелека – черногуз стоит.
На верхотуре гранаты-башни водонапорной в гнездовье красовался самый настоящий аист: большая белая птица с чёрной отметиной на крыльях. Слышали о нём, видели на картинках, а тут – живой перед тобой. Головки птенцов торчат. Нас заметили, спрятались. Заслышав стрёкот кинокамеры, новый, непривычный звук, аист повернулся в нашу сторону и вроде специально, заставляя полюбоваться им, величаво взмахнул широкими крыльями.
Случайный встречный рассказал, как птицы безуспешно пытались строить гнездо – ветки сползали по железному скату и падали наземь. Добрые люди положили на башню тележное колесо без ступицы. А чтобы аистов никто не вздумал потревожить, председатель колхоза сам проволокой перекрыл лесенку.
Григорий Филиппович припомнил, что птицы ещё до войны в тридцатые годы появлялись в наших местах, прилетали на юг Воронежской области.
Нынче аисты по-прежнему остаются редкими гостями, и уже потому привлекают к себе внимание. Живут они летом и в воронежском селе Шапошниковка, тоже на высокой башне водокачки. На неё сердолюбы взгромоздили борону, чтобы гнездо надёжно держалось. Место на поселение птицы приглядели удобное. Вблизи болотистый лиман. Там они и обитают большую часть дня, охотясь на лягушек, рыбёшек и прочую водную живность.
Как и односельчане, Ирина Сергеевна Тропина не без интереса посматривала на редких и красивых птиц, когда попадались на глаза, но не ведала, что судьба сведёт с ними куда теснее.
Припозднилась раз, задержалась на своём полевом огородике, к Троице спешила прополоть. Шелест в бурьяне заставил оглядеться. Увидела невдалеке аиста со странно свисающим крылом. Птица не убегала, но и не сразу далась в руки, пугала клювом. Крыло у неё оказалось перебитым илисломанным, а рана кровоточила.
Калечное грех бросить, посчитала Ирина Сергеевна. Да и продолжает так считать после выпавших на ёе долю и ещё не закончившихся мытарств. Дома поняла, что птице мало промыть рану марганцовкой иперевязать. Повезла её в Ольховатку к хирургу. Врач посчитал, что складывать крыло пока нежелательно, нужно лечить гноящуюся рану. Выписал Тропиной лекарства. Они-то дороги. А Ирина Сергеевна, товаровед с институтским дипломом, недавно лишилась работы в потребкооперации. Со старенькой мамой вдвоём обходятся её небольшой пенсией. Да ещё выдала замуж дочь, тоже расходы. У аптечного киоска порылась в кошельке, не хватает денег. Сжалились, свои добавили аптекари. Очень уж им глянулась, понравилась спокойная птица. Любопытно разглядывает всех, но, как верная собачонка, ни на шаг не отступает от своей спасительницы.
Лечение заметно пошло в пользу. Но стряслось непредвиденное: собака напугала птицу. Аист резковзмахнул больным крылом и навредил себе. Тропина поняла, что без опытного врача – ветеринара ей не обойтись. А такой нашёлся лишь за двести с гаком вёрст, в Воронеже. Аисту под наркозом сделали операцию в клинике аграрного университета – вставили в крыло спицу или пластину, наложили скобы. Причём,оперировали во внеурочное время. Ирина Сергеевна добралась к ним к концу рабочего дня. Не взяли ни копейки.
Тропина сама тяжело переболела – подкосило ноги, когда с более чем двадцатилетним трудовым стажем вдруг оказалась безработной. А в этих свалившихся на голову хлопотах утвердилась в мысли: мир ещё не без добрых людей. С пониманием отнеслись в районной администрации, помогли отвезти птицу в Воронеж. Назад, правда, пришлось добираться на автобусе. Всюду хозяйка и её птица встречали сочувствие и поддержку.
В долгом путешествии мужественно вела себя аистиха. Что птица – она, самка, Ирине Сергеевне объяснили врачи. Соглашалась, чтобы попутчики держали её на руках, когда Тропина уставала. Не пачкала платье, терпеливо ждала остановок.
– Когда уж совсем ей неважно, потеребит тебя клювом. Дам воды попить, успокоится, – вспоминает Ирина Сергеевна. – В городской толчее держится рядом, как вроде всю жизнь прирученная. По головке поглажу, кивает мне, как благодарит.
Разговариваем с Тропиной на её сельском подворье. В тенёчке присела на стульчик бабушка Маруся, Мария Гармаш. Важно пыжится индюк Яшка, его супружница с единственным индюшонком прячется от жары в сарае. У порожка прильнули к земле, нащупали прохладное местечко индоутки. Коза Муха с улицы вернулась во двор и привела стайку своих шаловливых козлят. Чуть ли не на хвост псу наступают острыми копытцами, а собака и ухом не повела. Разворошена копна, сушится сено. Коса висит под карнизом. Рукоять, косьё мужских рук не знают – так вышло. Отец Ирины Сергеевны рано скончался от недугов и ран, нажитых на фронте. Городское замужество у дочери оказалось неудачным.
Огород, домашнее хозяйство кормят семью. Но требуют крепких рук. А тут непрошеные заботы, коим, усталый, рад не будешь. «Ая», так называет аистиху Ирина Сергеевна, будто понимает, что беседуем о ней, ходит-набрасывает по двору круг за кругом. Бабушка Мария хоть иногда ворчит на дочь, «связала себя калечной птицей», приглашает любоваться:
– Шагает, как царица.
«Ая», действительно, выступает, «будто пава»: шагает на своих высоких голенастых ногах медленно, по-королевски величественно. Величаво держит головку. Посматривает горделиво на нас бусинками тёмных глаз. Всё молча.
– А она и не кричит. Пощёлкает клювом, – говорит Ирина Сергеевна. Любит повыше стоять – на навозной куче нашла себе такое место. Долго стоит, поглядывает по сторонам. С курами стала выходить на улицу, побродит у двора и возвращается.
С первого дня и по нынешний у Ирины Сергеевны голова болит о том, как прокормить Аю. От мороженой морской рыбы отказалась. Выручает иногда сосед Григорий Семёнович Писклич: делится свежим уловом. Сама хозяйка с детства боится лягушек. А это лакомство для аиста. Сельская ребятня вызвалась помогать. Рома Неровный носил лягух, теперь занят, сам выхаживает калечного совёнка. Зато Рома Уроженко, Илюша Пивнёв, Саша Плечистов кормильцами теперь у Аи.
Бабушка Маша направляется к ведру, снимает крышку. Ая тут кактут. Ловко выуживает из воды лягушку, взмахивает клювом вверх, и добыча молниеносно исчезает у птицы во рту.
– Десять съест, двадцать. Меры не знает, – замечает бабушка. – Живую лягуху не трогает. Тюкнет её клювом, только тогда глотает.
А «тюкает» Ая сильно, нечаянно бабушке поставила на руке синяк.
Вначале над двором Тропиной несколько раз пролетал аист. Потом Ирине Сергеевне сказали, что он привел к себе в гнездо другую птицу.
– Повела её однажды к водонапорной башне. Верите, подкосились у Аи ноги. Упала в траву и ни с места. Как в обмороке, – рассказывала Ирина Сергеевна, сама заново переживая случившееся. – На руках назад её несла. Только дома аистиха ожила, пришла в себя.
Ая ходит с перевязанным крылом. Перелом срастается. Но Ирина Сергеевна тревожится: летать птица сможет ли?
– Вдруг не поднимется на крыло? Что потом делать, ума не приложу. Привыкли к ней. Но чем зимой кормить?
Ещё школьницей Ира, Ирина Сергеевна была в самом близком к её селу Шапошниковка зоопарке города Харькова. Туда бы в самый раз определить Аю. Но то теперь зарубежье. Ломает голову Тропина и надеется, что всё в её «пернатой семье» в конце концов сложится хорошо…
Пётр Чалый
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
