Никто точно не знал, сколько лет нашему отцу Василию. Про нас, детвору, и говорить нечего – родные, и те, скорее всего, ошибались в подсчётах. Мне ещё бабушка рассказывала, как совсем девчонкой она забралась в поповский сад за яблоками да напугалась сторожевой собаки, и повисла на изгороди.
– Вишу на частоколе, юбка вдрызг разъехалась, а молчу. Собака лает, норовит меня стащить. Ужас, да и только. Тут и подоспел отец Василий. Откуда взялся, кто ж его знает. Только снял он меня с изгороди, яблоки с земли подобрал, в передник мне высыпал и подтолкнул в спину легонько: «Не проказничай больше».
Так вот проводил из своего сада.
А сад его на пологом склоне был. Аккурат перед домом. Через дорожку пройти, колодец обогнуть, вот и калитка. Дом же невеликим казался. Пятистенный, а приземистый. Три окошка на улицу глядят, а боковое на проулок к соседям. Тем и отличался от других, что в палисаднике цвела частая сирень. Невесть какого сорта, за ней больно-то и не ухаживали. Росла и росла, цвела и цвела.
Отец Василий проживал в доме с матушкой. Они с ней одного росточка были – махонькие, аккуратненькие. Только батюшка скор на ногу: вот только что стоял и разговаривал с народом, и нет его. Матушка же степенна во всем: что в делах, что в разговорах, что в походке. Поповскую улицу проходила, будто по проспекту вышагивала. С соседками разговоры вела, словно наказы давала.
Батюшка и в разговоре скорым был – успевай слушать да прислушиваться. И на ногу такой же: звонарь, бывало, к службе народ созовёт, а отца Василия нет. Только спрашивать люди начнут: «Не случилось ли чего?», а он из-под горы вынырнет и объявит: «В Рузаново бегал, плохо там человеку». А Рузаново километрах в пяти от нас.
Зато как только служба начнётся, вся спесь с батюшки сойдёт. Ровненько справляет благодарение Господу и не налюбуется, не наслушается, как поёт хор. В нём все наши, деревенские. Наделила их природа крепкими голосами и мудростью проникновения в церковное слово. Вот и поют они, доставляя удовольствие и радость прихожанам.
Обмолвлюсь: был среди певчих исключительный человек. Все его звали Иваном Белым. Прозвище он получил за белизну волос, а фамилия у него была тоже громкая – Заньков. Говорили, что услышал его заезжий певец и долго уговаривал поехать в Горький, поступить в оперный театр.
– Да куда я? Из дома? От батюшки? От людей? Мой бас и здесь пригождается.
Так вот. Как только Иван Белый начинал свою партию, отец Василий замирал. В алтаре ли его застигнет голос или с кадилом во время каждения, только остановится батюшка на полушаге и пошёл улыбаться, радоваться.
– А? Каково? – подмигивал он всем, кто пришёл сегодня на службу. А после подойдёт к кануну, простыночку откинет и начинает к себе людей подзывать.
– Аннушка, ты подойди сюда. На-ко, на-ко, возьми себе пышки, ведь, поди, голодно с ребятишками. Поедите, да и помолитесь.
Аннушка только что мужа схоронила и осталась с троими детьми.
– Авдотьюшка, ты куда это направилась? Возьми-ка яичек. Тебе сейчас ох как они нужны.
И к Авдотьюшке горе постучалось, рвётся, трудится, а из нужды не выбирается.
Подойдёт староста Тарас Савосин и при всех отчитывает батюшку:
– Что же ты, отец Василий, опять всё раздал?
– Так на помин же люди принесли, вот на помин всё и отдал.
– А сам-то что будешь есть?
– Ах ты, Господи! Вот яичко одно осталось. Его возьму, – крестится отец Василий. – А коли матушка выговаривать начнёт, к полковнице схожу потрапезничать.
Полковница – это батюшкина соседка. Прозвали её так потому, что муж ушёл на войну и вернулся в каком-то самом низком офицерском звании. В деревне как увидели его петлицы, так сразу и определили: полковник. Жена, стало быть, полковница.
Но однажды мы всем миром поняли, какой наш батюшка старенький.
Весна в этом году выдалась быстрой и тёплой. Снег в лесу, и тот не сдобровал: в день-два растаял, и вода по овражкам устремилась к деревне. Наполнила пруд и прорвала плотину. Уж как она мчалась, как уносила огородные изгороди, а когда схлынула, оставила после себя размытые берега сухой в летнее время речушки, да такие, что они нависли над крохотным ручейком.
Детвора бросилась к ручью и собирала подарки, что принёс разлив. Кто кастрюлю находил, кто самоварную трубу, кто подушку из ивняка доставал.
Не заметили братья-двойняшки с Ефремова порядка, как промытый бугорок накренился над ними и тяжко упал.
Страшная весть быстро разнеслась по деревне, и к месту, где произошла трагедия, прибежали даже дряхлые старухи. Мужики не лопатами – руками разгребали тяжёлую промокшую землю. Долго разгребали молча и достали мальчишек. Только помочь им уже никто был не в силах.
Расступились люди, а над близнецами склонился отец Василий. Подрясник в земле, руки в земле, белая борода вся черноземом вымазана. Как стоял на коленях, так и повернулся к людям.
– А всё говорят живой могилы нет. Всё говорят…
По щекам катились слёзы. И тут все увидели, какой их батюшка старенький: руки дрожат, плечи совсем сузились, лицо сплошные морщины разрезали.
– Как же душа возликует, почувствовав нашу молитву, обращенную к Господу, – вышел через несколько дней отец Василий с проповедью. – И Он нас слышит, каждого слышит. С опозданием, но понял я: лишь то наше слово до Него быстрее летит, когда оно солью напитано. Обольется душа слезами и ничего не скажет, только и произнесёт: Господи…
Встал батюшка на колени перед народом:
– Простите меня ради Христа.
И народ ответил ему преклонением…
Вскорости всем миром провожали в последнюю дорогу родного батюшку. Не плакали, только молились.
Иван Чуркин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
