Август дарит один праздник за другим. То медовый Спас у ворот, и в каждом доме, не зависимо от того, есть свои улья, нет их, поддевается из чашки тёплой пышкой густая, необыкновенно сладкая, с остатками воска медовая вязь; то яблочный, и в каждом доме воздух наполняется ароматным запахом сада.
Праздники, отдых.
– Видишь, пожнички пошли, – говорила мне бабушка и показывала на густые рваные облака, каких летом не увидишь. – Осень рядом.
– Да где же она, осень-то? – таращил я глаза.
– Неужели не видишь? – лукавила старушка. – Смотри, весь народ на завалинках. Такое бывает лишь два раза в году: ранней весной и в Спасы. Спас пришёл – осень привёл. Не сегодня-завтра заморосит, засеет. С нынешнего дня лето красное быстрее прежнего за бугор катится. Да ты гляди, гляди.
Я глядел и ничего не видел. Лето как лето. Попрохладнее обычного, но тепло. Чего выдумывает?
– Какой ты непонятливый, – махала на меня рукой бабка и из-под полы фартука доставала большое румяное яблоко. – Ешь, мал ещё. Подрастёшь, всё сам увидишь.
– Ешь, ешь, это панковские яблоки, они ужас какие сладкие.
У Шуры Панковой был самый большой дом на деревне. Высокий, обитый ровными досками, выкрашенный в зелёный цвет, он не стоял, а красовался на центральной улице, совсем рядышком с церковью.
Улица эта называлась Поповой. На ней селились все местные священники, от этого и звалась она так. Слева от Шуры стоял приземистый пятистенок Василия Ильинского – маленького росточка попа, к которому все, от мала до велика, относились уважительно. Перед его домом такой же коротенький палисадник, заросший сиренью. А с правой стороны от Шуриных хором дом дьякона: мимо пройдёшь, не заметишь, такой он был маленький и серый от времени, что окошки буквально сидели на земле. Панковский дом на фоне этих двух да ещё десятка других, таких же неказистых, красовался теремом.
Говорили, что Шуре можно жить – у ней в генералах сын в Москве ходит. Богатая, с деньгами. Хотя одеждой не отличалась от своих сельских соседок: юбка, как правило, чёрная кофта, сшитая деревенской портнихой, белый платок на голове.
И все равно Шура Панкова отличалась от местных. Она не сидела по вечерам с соседками. Она мало выходила на колхозные работы. Если где и появлялась, то не роняла лишних слов, все больше помалкивала, на вопросы не отвечала.
– Странная эта Панкова – миссис Шура, – услышал я однажды о ней от проезжего. Сколько ни приставал потом к своим, никто мне так и не ответил, что же это такое – миссис. Но при встречах стал осторожно здороваться с Шурой. Её все так звали, невзирая на возраст, хотя Шуре было в ту пору лет так пятьдесят-шестьдесят, а все Шура да Шура.
И вот однажды она остановила меня и пригласила к себе. Ребята затаили дыхание – чего это тетка со мной затеяла? Стали строить предположения всякие, нагоняя страха, а я не побоялся и утром следующего дня отправился в красивый Шурин дом.
Глухой забор, макушки яблонь, унизанные крупными плодами, рвущий душу собачий лай. Всё-таки постучал в калитку, и она широко отворилась.
Шура только и сказала, пропуская меня вперед:
– Хорошо, что пришёл, – и повела к самой большой яблоне в саду.
Вот уж яблок так яблок. Ветви на земле под тяжестью, а на макушке листьев не видно. И так на другом, третьем, пятом дереве.
– Помоги мне это добро собрать, одной, ей Бог, тяжело, а ты, я смотрю, паренёк честный, хулиганов не приведёшь за собой, – и составила в ряд вёдер штук десять.
Никогда в жизни яблок не собирал. Сорвал один, второй и бросил в ведро.
– Картошку что ль кидаешь? – строго так вскричала Шура и показала, как надо яблоко сорвать и положить. Одобрительно закивала, когда я повторил её движения.
– Не сомневалась, что ты сообразительный и аккуратный, только с земли я и сама яблоки достану, а ты становись на лестницу и рви с макушки.
Ноги дрожали – высоты всегда боюсь, но яблоки были сорваны с одного дерева, другого, пятого, и мы не присели, не остановились, только пили холодную колодезную воду.
А когда верхушки деревьев зазеленели листвой, положила Шура в два больших ведра самых крупных и самых сладких, как мне казалось, яблок и спросила:
– Донесёшь?
Донесу ли я яблоки? Сказала!
– Это тебе за работу. Завтра яблочный день – вот мать за тебя порадуется.
Я шёл по улице героем – яблоки же в руках, да ещё целых два ведра. У кого такое богатство? Взрослые радовались: ишь как Шурка за работу расщедрилась, в жизни такого не было.
А утром, девятнадцатого, на крылечке дома мать обнаружила еще два ведра с яблоками – красными и сладкими, как мед. Точно помню – таких я в Шурином саду не собирал.
Как-то так получилось, но в нашем селе не принято было растить сады. Редко в каком огороде стояли яблони, а если они были, то больше дикуши. Шёл мужик из леса, увидал чудное дерево, выкопал и приткнул где-нибудь в уголочке на своем огороде. Сколько не жди, кроме кислятины, ничего не дождёшься.
По огородам всё больше огурцов, капусты, свеклы, моркови да лука. То, что в семье пригодится зимой, а уж о баловстве речи не велось. Яблоню сажать – только землю занимать.
Но праздник, да ещё что ни на есть яблочный, встречать нужно. Не просто встречать, а как подобает: с пирогами, с печёными яблоками и свежими, чтобы на всех хватило на целый день.
И они были – пироги, печёные яблоки, свежие тоже. На последние деньги, но покупались. В самой бедной избе в день яблочного Спаса стоял духмяный садовый запах. С ним столько было приключений!
Накануне праздника взрослые, проводив стадо, ни свет, ни заря поджидали дурновских девок. Красавицы были, особенно старшая – широкие глаза, румянец во все лицо, тяжелая русая коса.
Они появлялись все равно неожиданно. Неторопливо шли по улице, несли тяжёлые кошёлки, а в них – большие яблоки, необычно жёлтого цвета, про вкус и говорить нечего. Ешь – забываешь всё на свете. Таких теперь нет, таких теперь уже не попробуешь.
Какого сорта, никто не знал, да и сами девчата вряд ли могли сказать. Их так все и звали у нас – дурновские.
Пока ребятишки по домам спали, родители, накупив дурновских яблок, прятали их по разным углам, чтобы мы, проснувшись, не съели раньше времени. Только завтра, только в яблочный Спас, только непременно, чтобы за общим семейным столом шло разговение. До этого всё можно есть – огурцы, малину, лук, смородину, но яблоки – ни-ни. Грех.
Взрослые, попрятав яблоки в валенки, в сено, распихивали их по чуланам, заворачивали в разное тряпье и уходили спокойно на работу.
Вот тут-то и начиналась потеха. Со всех домов на улицу выбегали ребятишки с яблоками в руках и, не боясь греха, ели их, показывали другим, хвалились, чьи слаще, а, наевшись, кидались ими друг в друга, будто и не яблоки это вовсе, и не купленые они совсем, а вот только что сорванные в своем саду. И их ещё видимо-невидимо.
Нет, покидались на завтра яблоки тоже, да только родители, вернувшись с работ, не могли догадаться, каким образом дети о яблоках узнали. А запах-то, запах! Он на след наведет, а навел – держись запас.
Хитрили, скорее всего, но не бранились родители, не драли за чубы. Что ж, съели, так съели – завтра праздника не будет.
А праздник наступал, и уже не взрослые, а мы, собираясь стайками, уходили к Кишкиной, маленькой продолговатой березовой рощице, и поджидали, когда же на елизарьевской дороге появятся два интересных путника.
Интересны они были тем, что представляли собой необычную картину – бородатый дед и его дочь, уродливая, горбатенькая, несли, когда в мешках, когда в лукошках, яблоки, к нам, на продажу. Дед потом вместе с дочерью напивались, и наши местные бабы подбирали рассыпанные ими же деньги, вырученные от продажи, и засовывали им в карманы.
Теперь каждому из нас предстояло подвести к своим домам елизарьевских садоводов. Они не сопротивлялись, подолгу простаивали под окнами и, скорее по счёту, чем по весу, отсыпали яблоки в подставленные фартуки, кепки, сита. А мы только приглядывались и спорили потом, кому яблоки достались лучше – не червивые, красные, крупные, сладкие.
И опять дома наполнялись садовым запахом, шумом, весёлым говором, а после службы в церкви то тут, то там разлетались по селу песни. Звучали гармошки, и далеко за полночь спешили одна за другой девичьи частушки то в дивеевскую, то в балыковскую стороны, да и в дурновскую тоже.
Пели люди, и никому не хотелось верить, что назавтра каждого ждёт тяжёлая работа. Не летняя уже – осенняя. С редкими праздниками, вплоть до Рождества.
Иван Чуркин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
