"Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью,
голосившей всякий раз, когда входили и выходили. В том нетерпении, горевшем
огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого
угла, даже из спальни на другой боковине квартиры, где уснул муж, но уже
несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна,
направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо.
Световое пятно от лампочки у подъезда едва доставало до низкого штакетника,
которым огорожен сквер и детская площадка в нем среди высоких, шатром
разбросавших ветви, старых тополей. И никто в него, в этот недвижный и блеклый
световой круг, не входил. Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь
продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила
бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за
угла, если бы они только явились. Но нет, все замерло и оцепенело. С улицы,
загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины:
точно запоздавшие птицы снимались с кормежки, теперь и там вымерло. Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех…"
Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью,
голосившей всякий раз, когда входили и выходили. В том нетерпении, горевшем
огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого
угла, даже из спальни на другой боковине квартиры, где уснул муж, но уже
несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна,
направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо.
Световое пятно от лампочки у подъезда едва доставало до низкого штакетника,
которым огорожен сквер и детская площадка в нем среди высоких, шатром
разбросавших ветви, старых тополей. И никто в него, в этот недвижный и блеклый
световой круг, не входил. Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь
продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила
бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за
угла, если бы они только явились. Но нет, все замерло и оцепенело. С улицы,
загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины:
точно запоздавшие птицы снимались с кормежки, теперь и там вымерло. Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех…"