Наступило Благовещенье, когда дедушка Артём въехал в село Вознесенское. Посреди села возвышался постоялый двор, который содержала вдова Марфа Демьяновна со своим сыном и невесткой Аксиньей. К ним-то и завернул дедушка Артём. Марфа его любила как человека хорошего и рассудительного. Её покойный муж вёл издавна дружбу с ним и угощал его, бывало, и обедом, и стаканчиком пива, и чашкой чаю. Артём гащивал в его семье суток по трое, иногда и по целой неделе и никогда не приезжал с пустыми руками; Аксинье привезёт алый платок, детям пряников, а Марфе образок или просвирку троицкую.
Приехал он засветло. Марфа с невесткой и внучатами выносили из избы на двор соломенные постели, на которых семейство спало всю зиму.
– Добро пожаловать, гость дорогой, – сказала Марфа дедушке Артёму. – Поставь-ко лошадку под навес, да обожди в избе. А с нас не взыщи; дело покончим.
Пока дедушка Артём отпрягал лошадь и засыпал овса, всё семейство собралось на дворе около соломы, вынесенной из избы.
– Бабушка! Всё переносили, – сказал Егор, Аксиньин парнишка.
– Ну, с Богом! – отвечала Марфа.
Она собрала пучок соломы, свила его жгутом, положила на землю, зажгла и, приподняв поневу, перешагнула через огонь. За ней прыгнула невестка, потом дети.
– Теперь всю солому запалите, детушки, и подавайте одёжу, – сказала Марфа.
Солома вспыхнула. Марфа и её невестка принесли в кучку собранные рубашки, поневы, кафтаны, и каждую одежду окурили поочерёдно на огне.
Таков обычай во многих наших сёлах. Он, по мнению народа, охраняет на целый год от вражьей силы. «Вражья сила» является в разных видах, говорила Марфа; в виде кикиморы она бывает чёрненькая с крошечной головкой, а тониной в соломинку. Её в семь лет вырастил кудесник, кормил в каменных горах, поил медвяной росой, парил в бане шёлковым веником, чесал голову золотым гребнем. От утра до вечера тешил кикимору кот-баюн, рассказывал ей сказки заморские; с вечера до полуночи заводил с ней кудесник игры молодецкие, веселил кикимору то слепым козлом, то жмурками, а с полуночи до бела света качал её в хрустальной колыбельке. И кикимора – злая напасть рода человеческого; входит она в избу никем не знаючи, поселяется за печку никем не ведуючи; стучит и гремит от утра до вечера, свистит, шипит по всем углам, беды на добрых людей накликает; выживает из избы самого хозяина. Идёт ли прохожий по улице – она ему камень в ноги; едет ли посадский на торг торговать – она ему камень в голову!.. И от той кикиморы и от всех вражьих сил Марфа окуривалась с детьми и внучатами.
Когда вся солома сгорела, бабушка и внучата вычистили горницы и из зимней избы перенесли всё в летнюю. Между тем Аксинья затопила печку и поставила самовар. Артёма посадили в красный угол.
– Гость дорогой, – говорила Марфа, – рады мы с тобой великий праздник встретить. Завтра птица гнезда не вьёт, а нам грешным работать не показано, значит Богородицын день. Угощай гостя, Аксюша. Что в печи, то и на стол мечи!
Весело и суетно было в избе. Дети то и дело выбегали на улицу и возвращались в горницу. Молодая баба живо месила тесто и ставила на печь пироги, грела самовары для постояльцев и в ожидании мужа, который должен был вернуться из города, поглядывала то и дело в окно; а дедушка Артём и Марфа беседовали в красном угле.
II.
Рано поднялись на другой день к обедне, и как вернулись домой, молодая хозяйка накрыла стол. В Марфиной семье жили хорошо и в Благовещенье ели рыбу.
– На то покойник мой трудился, чтобы дети жили в продовольствии, – говорила Марфа. – И сами довольны, и добрые люди нашим добром попользуются.
После обеда она легла на полати, а дедушка Артём вышел на крыльцо взглянуть на честной народ. У самого крыльца пять-шесть ребятишек собрались в кучку; рыжий мальчишка держал в руках толстенького щенка, которого они собирались топить. Бедная собачонка пищала неумолкаючи, барахталась и мотала головой, словно предчувствуя свою несчастную участь. Около неё хохотали.
– Что это вы затеяли, ребятки? – спросил дедушка Артём.
– А вот щенка в проруби топить собираемся, – отвечал один из них.
– Щенка топить! – повторил дедушка Артём. – Ах! Вы, негодяи! Ах! Вы, бессердечные! Ныне птичек из клеток на волю выпускают Пресвятой Богородице в угоду, а вы собрались щенка топить! Да знаете ли вы, непутные такие, какой грех на душу берёте? Подайте сюда щенка!
Он вырвал щенка из рук рыжего мальчика и оттолкнул другого мучителя, который держал уже камень, чтоб привязать его на шею бедному животному. Дедушка Артём гневно взглянул на всех.
– Кто из вас зачинщик? Кто придумал щенка утопить? – спросил он.
– Нечто щенок человек? – заметил один из мальчишек, почёсывая затылок. – Эка важность, щенка утопить!
– Не важность! – повторил Артём. – Ах! Ты, негодяй! А нечто щенок не Божья тварь? Кто его создал-то? А тебе кто разрешил Божье-то созданье извести? Нут-ко?
Дети смотрели на него, переглядываясь меж собой. Он погладил щенка, сел на лавку и положил его к себе на колени. Щенок успокоился и заснул.
– Что вы друг на дружку-то озираетесь? – сказал вдруг старик. – Что животное не говорит, так его и мучить? А ведь оно и смыслить и привязаться может.
– Да не мы одни, – заговорил рыжий, – как Пестрянка-то у нас ощенилась, так тятенька щенят потопил; только этого оставил, да ещё одного беленького.
– Ты на тятеньку-то не указывай, – отозвалась молодая бабёнка, которая подошла к разговаривающим. – Он их поневоле утопил, потому их содержать тоже надо; да не мучил их, утопил, только что они родились, а видел бы он, что ты большого щенка топить вздумал, так он бы с тобой расправился.
– Да оно бы и след! – перебил дедушка Артём.
– А Парфён добрый мужик, – продолжала она. «Побросал я их, – говорит, – в помойную яму, а сам так и бежал, сколько сил было». А уж которых он оставил, тех соблюдать надо, а не то чтоб истязать.
– Выучились вы грамоте, – сказал Артём, – так и прочтите в Четьи-Минеях, как угодники Божии любили животных. Святый епископ Власий скрывался в пустыне, потому что его преследовали язычники за веру христианскую; постился он и молился в пещере, и звери дикие приходили к нему, и он диких зверей благословлял. И так они к нему привыкли, что ждали около пещеры, когда он молитву свою кончит и выйдет к ним. – Один из зверей заболел: святый Власий возложил на него руки и исцелил его.
– Другой святой, Филипп митрополит, любил оленей и разводил их; а вы собаку выдумали топить, да ещё в Благовещенье! Которых животных Господь создал для пищи людей, а других для того, чтоб они людям работать помогали, либо оберегали нас от беды. Кто спасает от вора? – Собака. Значит так Бог устроил и нам повелел милостивыми быть к его тварям.
– И то Господь Бог повелел, – отозвалась бабёнка, – мне отшельник святой сказывал: «Кто, – говорит, – к твари всякой милостив, того Господь любит и угодники его святые.
– Истину он тебе сказывал, – отвечал Артём. – Сергий Радонежский медведя приголубил, и картина есть в Лавре: стоит преподобный и кормит зверя. Наш уход за животным не пропадает, – продолжал он, поглаживая щенка. – Животное изводишь, а того не знаешь, что, может быть, избавителя своего изводишь. Слушайте-ка, что я вам расскажу. Давно уж тому, пристала ко мне собачонка; небольшая была, невзрачная, сжалился я над ней, призрел её, и стала она мне верный друг. За то я, бывало, куска в рот не возьму, чтоб с ней не поделиться. Она это чувствовала. Ведь собака животное благодарное, а иной человек за добро спасиба не скажет. Кличка была ей Полкан. Вот раз еду я ночью летом по большой дороге. Лошадёнка моя плетётся шагом, а Полкан бежит за телегой. Я на грех и засни, да крепко таково. Слышу вдруг – залаял мой Полкан, а мне лень и глаза открыть; а он себе лает, так и разрывается. Ну, встрепенулся я, оглядываюсь – никого! Около нас голое поле, а перед нами большая дорога; а Полкан мой рвёт и мечет, и хватает лошадку за хвост. Что за оказия? – думаю себе, а ведь это он недаром. Я его и лаской-то унимаю, и угрозой-то, куда тебе! Так и заливается. Я остановил лошадь, спрыгнул наземь, глядь! – Сундука-то с товаром нет! Он у меня был привязан к телеге толстой верёвкой, вор её перерезал и сундук унёс.
– Я так я всплеснул руками. Что делать? Куда гнаться за вором? – И рассудил я, что вперёд он не ушёл, потому побоялся бы, что я его обгоню, а в сторону уйти ему нельзя, поля только вспахали; шагать по пашне с ношей нелегко, значит разбойник назади остался. Я и погнал назад свою лошадку во всю прыть. Проехали мы с полверсты, Полкан бежит за нами, да вдруг как ринется в куст, да и давай опять лаять. Я приостановил лошадь, и не успел ещё выйти из телеги, вижу из куста поднялся мошенник, да во все лопатки бежать! А сундук так и бросил под кустом, лишь бы самому от меня спастись. А мне уж где за ним в погоню! Рад, что свой товар обрёл. Перенёс я сундук в телегу, приласкал Полканушку, да говорю: «Спасибо тебе, Полканушка! Верный ты мне слуга, не оставлю тебя, пока ты жив будешь». И не оставил. А когда он умер, даже тоска на меня напала: словно товарища лишился. Так вот она какова собака бывает! А вы утопить хотели... Ах! Вы непутные!
Дети слушали со вниманием дедушку Артёма. До сих пор никто из них не знал цены животного, не дал никогда лишнего клочка сена лошади, которая пахала его землю, ни лакомого куска собаке, которая стерегла его имущество. Животные не видали от них ласки, и сами к ним не привязывались, а служили им как рабы, под бичом.
Рассказ Артёма сильно подействовал на Егора, любимого внучка Марфы.
– Дедушка Артём! – сказал он. – А дедушка Артём! Дай мне щенка-то.
– А тебе на что?
– А я накормлю его, отогрею и за собой оставлю.
– Умник! – похвалил его Артём. – Добрый малый! На! Возьми. Ты его приголубишь, и он тебе будет верный друг.
III.
Егор был добрый, смирный мальчик. Он любил ходить в церковь с бабушкой, уделить нищим кусок хлеба, яйцо или стакан квасу; к родителям, к Марфе в особенности, он быль почтителен и ласков. Рассказ дедушки Артёма он не мог забыть. Часто вспоминал он о житии святого, который благословлял диких зверей; думал и о Полкане, который спас от разорения своего хозяина, и стал приучать к себе собачонку. Назвал он её Арапкой, кормил остатками обеда и ужина, и ночью она спала в избе у его ног, или под лавкой. Арапка скоро выросла и оказалась прехорошенькой собачкой, среднего роста, вся чёрная с пушистым хвостом, с тонким рыльцем. Она так привязалась к Егору, что бегала за ним повсюду, словом, не отставала от него, как его собственная тень. Когда же он ходил в церковь или в школу, куда не мог брать с собой Арапку, она лежала на крыльце постоялого двора, ожидая своего хозяина; и когда он возвращался, визжала от радости на всю улицу и прыгала около него, словно помешанная. Егор сильно любил её. Если кто из мальчиков пробовал её дразнить или ударить, Егор его отталкивал и говорил:
– А вот я дедушке Артёму пожалуюсь. Небось, тебя не похвалит. Сказано, грешно животных мучить.
И всякое животное он приголубит. Увидит ли, что мальчишки котёнка тормошат – непременно его выручит; или мужик бьёт безжалостно лошадёнку, которая не в силах вывезти воза из грязи или снега, Егор ей подсобит и скажет крестьянину:
– Не бей её, дядюшка. Ведь она Божья тварь и тебе кормилица.
Егора послал раз в город его отец отнести долг лабазнику. Мальчик ушёл с утра, а Арапка побежала за ним. Это было зимой, под Рождество. Погода стояла тихая, но морозило. От Вознесенского до города считали вёрст семь, и от самой околицы видны были городские стены и верхушки церквей. Кое-где на дороге возвышались деревья, покрытые инеем. Арапка бежала по дороге, бросалась в сторону, и на свист своего хозяина возвращалась к нему как стрела. Егору было весело. Он любил навещать лабазника, крёстного своего отца. Лабазник был мужик зажиточный и прочил Егора себе в сидельцы. «А там, – говорил он, – и управляющим будет. Малый смирный и смышлёный».
Егор поспел к крёстному отцу, когда собирались обедать. Гостя посадили за стол, полакомили, приласкали, и дали на дорогу горячих бубликов. Он засиделся у крёстного, а когда простился с ним и вышел за заставу, подымался ветер и порошил снежок. Чёрные тучи обложили небо. Егору хотелось попасть домой засветло; он ускорил шаг, и прошёл незаметно несколько вёрст. Но между тем, стало смеркаться; ветер становился пронзительней, и поднялась метель. Мальчик начинал бояться, что ночь его застигнет в поле, и что, пожалуй, он не доберётся до деревни. Дорога была ему хорошо знакома, но её уже замело. Напрасно Егор озирался направо и налево, стараясь отыскать глазами деревья, которые стояли по сторонам, было так темно, и метель разыгралась с такой силой, что несчастный мальчик ничего не видал перед собой кроме хлопьев снега; он с трудом передвигал ноги. Он оступался, попадал в сугроб и подымался с трудом, стараясь стать на твёрдую дорогу. От времени до времени он звал Арапку, которая подбегала и ластилась к нему.
– Господи, помилуй! – сказал Егор, совершенно выбившись из сил. – Уж доберусь ли я домой? Того и гляди, погибнешь в поле!
Однако он побрёл дальше, не зная, ни куда он идёт, ни где находится.
Наконец, его усталые ноги подкосились, и он упал без движения, замертво...
Между тем его уже давно поджидала бабушка и мать. Отец уехал в соседнее село, где должен был провести ночь. Когда смерклось на дворе и поднялась вьюга, Марфа начала тосковать, а Аксинья выбегала то и дело на улицу, посмотреть, не идёт ли мальчишка.
– Помилуй Бог, чтоб с Егоркой беды не случилось! – думала она; и сердце её замирало.
Метель усиливалась. Марфа зажгла свечу перед образами и молилась. Невтерпёж стало Аксинье.
– Матушка, – сказала она, – я пойду – авось его повстречаю.
– Где же ты его повстречаешь, касатка? – отвечала дрожащим голосом Марфа. – Должно, он с дороги сбился. Гляди, сама пропадёшь. Вишь, страсти какие! Зги Божией не видать.
И точно, куда бы она пошла? – как говорила Марфа. Егор, вероятно, сбился с дороги, и не было надежды отыскать его. Может быть, он уже замёрз где-нибудь в овраге, и его занесло снегом.
– Матушка, – сказала опять Аксинья, – я сбегаю кдяде Архипу, попрошу лошадёнку в сани запречь. Авось, Бог даст, мы его повстречаем.
– Ну, поди! – отвечала Марфа.
Но вдруг за дверью раздался лай и визг Арапки.
– Пришёл! – крикнула Аксинья и бросилась отворить дверь; но Арапка вбежала одна в горницу.
Старушка и её невестка взглянули друг на друга, ухватили себя за голову и застонали: «Погиб!».
Арапка продолжала лаять, хватала за полы сарафана то Марфу, то Аксинью, и бросалась с визгом к дверям. Она как будто звала женщин за собой. Но они так растерялись, что не понимали, чего добивалась от них собака, и бросались как угорелые из угла в угол, повторяя:
– Господи! Погиб! Господи! Мальчишка-то погиб! Собака без него вернулась.
К счастью, за перегородкой стоял приезжий. Он всё слышал и вошёл в избу, где собака продолжала лаять, визжать и метаться от своих хозяек к порогу.
– Что вы делаете? – сказал постоялец. – Идите скорей за собакой. Она вам покажет, где остался мальчик.
Марфа и Аксинья словно опомнились, и выбежали на улицу. За ними пошла работница.
Метель утихла, и месяц вдруг осветил небо. Арапка бежала вперёд и часто оглядывалась, и смотрела, идут ли за ней. У околицы она остановилась возле кучи снега, начала грести лапками и ухватилась зубами за полушубок Егора. Аксинья нагнулась.
– Он! Матушка, он! – крикнула она. – Замёрз!
Но мальчик не успел замёрзнуть потому именно, что лежал под снегом, и, слава Богу, пришли вовремя к нему на помощь. Снегом же стали его растирать, и, когда он очнулся, то мог, с помощью несказанно обрадованных женщин, добраться до избы.
Не менее других радовалась его спасительница – Арапка. С тех пор всё семейство ухаживает за ней. Часто Марфа лакомит её куском мяса и приговаривает:
– На, ведь я у тебя в долгу. Если б не ты, мальчишки-то, може, и в живых бы не было!
(Публикуется по изданию: Книжки для школ. № 83. «Коробейник. Три рассказа: 1. Звезда. 2. Арапка. 3. Петушок колдун» Ольги Н. Москва, 1874. Издание Общества распространения полезных книг).
С.В. Энгельгардт (Ольга Н.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
