Распределение у выпускника милицейского училища Ильи Тимохина оказалось сельским. Хотя он с отличием окончил курс, в отделе кадров областного управления внутренних дел решили, что именно отличником следует укрепить самое слабое низовое звено. И лейтенант Тимохин вместе со своей женой Любой оказался в одном из самых захудалых районов степного края. Он не знал, кто именно приложил к этому руку, но чувствовал, что тут не обошлось без кадровика майора Седова.
Это дошло, когда состоялся разговор.
– Хочешь остаться в городе? – спросил майор.
– А что, не прочь, – покраснел от тайного желания выпускник.
– Как что? Не понимаешь?
– Нет, не понимаю…
– А говоришь, отличник… Потом все дойдет…
Выходя, Тимохин услышал вслед:
– Такого бы дебила в Чечню… Жаль, что еще молод…
А тем временем в чеченских предгорьях уже полыхала война.
Вскоре Тимохин узнал, что в городе остались его сокурсник двоечник, сынок директора мясокомбината и еще один гуляка – тот обрезал яблони на даче Седова. Кстати, он презрительно называл кадровика Седой. Почему Седой? В шевелюру кадровика еще не затесался ни один белый волосок.
Да, не учили Илью Тимохина правде-матке милицейской жизни, в чем собака зарыта. Скольких бед бы избежал безусый лейтенант, если бы…
Люба успокоила:
– Не огорчайся… Все с чего-то начинали… Моя мать живет рядом – не надо будет квартиру снимать…
И Тимохин приступил к исполнению обязанностей следователя в сельском райотделе.
Их поселок спрятался в рощах на берегу замирающей от слабого течения реки, в которой когда-то спиннингами ловили рыбу, а теперь ее переходили вброд. Казалось, живи в этой глуши и не думай, что где-то есть миллионные города, где никогда не услышишь крика петухов и лаянья собак за каждым забором. Тем более что мать Любы оказалась на редкость гостеприимной женщиной.
Илья никак не мог и предположить, что его очень настороженно примут в милицейском коллективе. Он не выпивал, не курил, а тут пили все подряд. И новенький сотрудник выглядел белой вороной. Усердие Тимохина тоже сыграло с ним злую шутку: его днем и ночью посылали на выезды, вне очереди ставили в наряды. Ему словно давали понять: ты молодой, да к тому же чужак, вот и паши.
Ни с того ни сего налетал прокурор.
Что ни совещание, то:
– Вот проверил дела у Тимохина… Кража коровы… Шаляй-валяй, как осмотрено место происшествия… Я выехал и обнаружил корыто с отрубями…
«При чем здесь корыто с отрубями», – подмывало спросить лейтенанта.
– А угон комбайна! Почему след протектора не описал?
– Так комбайн сразу нашли! – не выдержал Тимохин.
– Вот! И огрызается… Кровь горячая… Таких надо воспитывать…
И вспоминали молодого сотрудника на каждом собрании, на каждой оперативке, песочили, словно кутенка, тыкая носом в отхожее место.
Люба видела, как осунулся муж.
Сначала плакала:
– Куда нам переезжать… Мы только устроились….
А потом сказала:
– Мой отец пил… Но чтобы запил и ты, не позволю…
Пока его окончательно не смешали с грязью, Тимохин поехал искать себе место в других отделах. Но сельские начальники словно сговорились: никто не брал молодого специалиста. Видимо, узнали про склонность лейтенанта работать, а не пьянствовать, и не хотели, чтобы и у них в подразделениях поселилось нечто чуждое.
Так ноги привели Тимохина в город. Милиционеров было с избытком в селе: там их работа считалась привлекательной. Не надо, как пахарю, вставать ни свет ни заря, по колено в грязи месить чернозем, падать с ног при закате, сиди в кабинете и решай судьбы земляков. Чем не работенка? В городе же все обстояло иначе: к милицейской службе относились с недоверием, и здесь постоянно ощущался некомплект.
В городском отделе за Тимохина уцепились.
– Беру! – сказал первый же начальник.
«Службист, – подумал Илья, оглядывая полковника в кителе, непривычном для милиционеров галифе и сапогах. – Но ничего. Куда мне еще деться».
Но чтобы перевестись в городской отдел, пришлось снова столкнуться с Седовым.
– Вот мой рапорт на перевод, – положил лист на стол майору.
– Что же ты начинаешь жизнь с залетов…
– Каких залетов?
– Не прижился …
Тимохин хотел рассказать, в чем причина его ухода, но промолчал.
– Ладно, пусть лежит… Подумаю, – майор прихлопнул рапорт рукой. – Не можешь ты барьеры брать! Скакун из тебя никудышный.
Думанье Седова носило привычный для кадровика характер: он предпочитал, чтобы любая бумага, попавшая к нему, вылежалась. А иначе как! Ведь есть древняя поговорка: под лежачий камень вода не течет. И лежал рапорт Тимохина без движения неделю, другую, выжидая от лейтенанта конкретных действий.
Лейтенант стал проявлять нетерпение.
– Товарищ майор! Как с моим переводом? – позвонил.
– Ты что не знаешь, что делать? – Седов рявкнул в трубку. – Тебя жизнь ничему не научила? Барьер…
Сколько истратил времени и денег из своей скромной зарплаты лейтенант на поездки в город, на звонки из бюро пропусков, известно только ему и его жене. Но неожиданно вопрос разрешился – надо было заполнять некомплект в городе, и Седов подготовил приказ о переводе.
***
Служба в городе пошла у Тимохина успешно: здесь некогда было бездельничать и устраивать выпивки, здесь зашкаливала преступность. Начальство сразу обратило внимание на шустрого паренька, который мог допоздна задержаться на службе и с утра свеженьким, как огурчик, вновь допрашивать свидетелей, потерпевших, преступников, мог подменить коллегу и успеть выполнить его и свою работу. Теперь его не ругали, наоборот, хвалили, на каждом совещании в пример другим ставил прокурор. И у Ильи начался быстрый рост: через год стал старшим следователем – на погонах заблестела третья звездочка; через два его назначили заместителем начальника следственного отделения.
– Надо же! – радовались молодые супруги.
Семье офицера дали комнатку в общежитии, и она приобрела свой первый гарнитур.
Как-то по осени к Тимохину попало дело о мошенничестве на обменном пункте. Он мог передать дело следователю, но, посмотрев – «кинули» фермера – решил заняться сам.
– Наконец-то продал зерно, – рассказывал чернявый мужичок, поправляя полы куртки. – И решил вложить в доллары… Ведь самая надежная валюта… А они… Падлы…
– Не торопитесь, – успокаивал его Тимохин. – Лучше по порядку. Значит, вы приехали в город…
– Да, и нашел этот обменник.
– Долго искали?
– Он ведь у вас единственный… На первом этаже бывшего универмага…
– Да, там сейчас биржа…
– И вот, вхожу в холл, а мне навстречу один в дубленке и вязанной шапочке – такой сгорбленный.
«Гнутый» определил для себя Тимохин.
– Он: «Не в обменник?» Я: «А что?» Он: «Если баксы купить, то у них курс высокий» – «Это какой же?» – «А у меня дешевле на… Да они еще и проценты за налог сдерут». Я остановился: никогда ведь дело с долларами не имел. А этот парень…
– Гнутый.
– Да, Гнутый: «Сколько у тебя денег?» Когда я назвал, у него глаза загорелись. Я почувствовал что-то недоброе и решил идти в обменник: «Где тут у Вас..?» А он дорогу преградил: «Слушай», – достал, как это называется, кнопки нажимаешь, считает.
– Калькулятор.
– «Вот смотри… Купишь у них, всего получишь… А у меня на штуку баксов больше!» Ну я тут и поплыл… На штуку баксов! Это ж мне топлива на всю посевную… Он: «Дай деньги посмотрю, не поддельные?» Я: «Какие поддельные!» И дал ему пакет. Он развернул. Стал смотреть пачки. Вижу, руки у него трясутся и сам: «А твои доллары покажь!» – «Счас». Тут сбоку еще один в шапочке появился, но ростом меньше и рот с фиксами: «Он тебе почем продает?» Я ответил. – «А я продам дешевле… По…. за бакс… Дай посмотрю деньги, не ворованные?» – и берет у Гнутого. Я: «А твои баксы где?»
– Не торопитесь, не успеваю записывать, – сказал Тимохин.
В кабинете под потолком гудела люминесцентная лампа. Из коридора слышались шаги сновавших людей.
– А да-да, – рукавом вытер пот с лица. – А тут сзади: «Менты!» Я оглянулся – а там лестница на второй этаж. И какие-то мордовороты спускаются.
– В форме?
– Я не успел толком разглядеть: поворачиваю голову: «Отдавай деньги!» Коротыш мне пакет сует: «На». Думаю: черт с ними с долларами. И наши деревянные полежат. Я пакет за пазуху и ходу от греха подальше. И те в разные стороны. Только перебежал улицу, за киоск: вытаскиваю сверток, открываю: а там бумага. И ни рубля!.. Весь урожай накрылся…
– Успокойтесь. Давайте уточним, что за Гнутый, что за Коротыш… Вы их запомнили?
В тот вечер Тимохин снова задержался допоздна, а, приехав домой, рассказал жене:
– Знаешь, как сельского брата дурят… Они каждый рубль потом зарабатывали, а кидалы за пять минут – и в дамки…
«Искать мошенников у обменника гиблое дело: после такого улова вряд ли там скоро появятся», – подумал Тимохин.
И подал объявление в газету: «Продаю доллары по льготному курсу…»
Не куплю, а продам.
Посыпались звонки. Встречался с людьми и выяснял, покупали ли они доллары у схожих с Гнутым и Коротышом людей.
Одна молодка разговорилась:
– Да это Генка… Он учился со мной в школе… Я у него брать не стала…
– А почему?
– Вы не догадываетесь?
– Не-а…
– Кидала…
– А… Почему ж вы хотите купить у меня?
– Да ну вас!
«Сама промышляет тем же», – подумал Тимохин и, как и другим звонившим, отказал:
– Пока вы собирались, баксы уже ушли…
Когда дежурный втолкнул Гнутого в кабинет Тимохину, тот обрадовался: «Спекся, красавчик!»
Гнутый кричал и отталкивал дежурного:
– Что прицепился?..
Тимохин подтянул телефонный аппарат, набирал номер фермера, пытаясь пригласить его на опознание.
– Не потей, старлей! Все равно отпустишь…
Дежурный куда-то убежал, оставив вместо себя сержанта:
– Держи этого гуся и не упусти!
Телефон не отвечал.
– Ну что ж, – Тимохин отодвинул аппарат. – У меня к вам несколько вопросов…
Только захотел их назвать, как зазвенел телефон.
– Сейчас зайду, – опустил трубку.
Начальник райотдела, скрипя сапогами и блестя позолоченными пуговицами и погонами, ходил по кабинету. Вдоль стен дугой выгнулись стулья с бархатными спинками, которая обрывалась кожаным креслом за огромным столом.
«Как маршал!»
– Слушай, это ты роешь по обменнику?!
– Расследую, товарищ полковник…
– Не путай божий дар с яичницей. Расследуют, когда надо посадить. А когда не надо…
– Я не понял вас…
– Как трудно работать с молодежью, которая не понимает… Вот пригласи сюда любого офицера в летах – ему не надо долго объяснять… Да и он посоветуется прежде чем что-то наворочать…
– Я не наворочаю… Разберусь… Одного уже притащили… Долго запираться не будет…
– А что, там уже есть фигурант? – удивился полковник.
– Только что доставили…
– Ты меня до инфаркта доведешь! Оставь в покое обменник!
– Там фермера кинули…
– Я снова повторяю! Ты что, первый год женат?
– Четвертый…
Полковник ударил кулаком по столу так сильно, что подпрыгнула столешница:
– Прекращай дело!
– К-как? – вздрогнул Тимохин.
– Сейчас! И фигуранта отпустить…
– Закончу дело, – произнес, насупившись Тимохин. – Тогда и решу… Нас учили на сделку… не идти…
– Что?! – заревел Маршал, споткнувшись и упав в кресло.
Потянулся к трубке зазвонившего телефона и, не обращая внимания на старшего лейтенанта, закричал в микрофон:
– Я все сделаю… Я заткну ему пасть!
Потом замахал на старшего лейтенанта рукой: «Пшел прочь!» И для верности пнул в воздух сапогом.
***
«Кому это заткнет пасть? Не мне ли?»
Со смешанным чувством Тимохин вернулся в кабинет:
– Ну что, заластали? – посмотрел на Гнутого, который сжался в углу.
Похоже, ему уже досталось от сержанта.
В этот день фермер не приехал, и Гнутого пришлось отпустить.
Он исчез.
Думали, Тимохин объявит Гнутого в розыск и закинет дело в сейф, где оно будет пылиться без всякого движения. Но он, невзирая ни на лютый мороз, ни на дождь, стаптывая каблуки ботинок, по второму, по третьему кругу обходя клиентов обменного пункта, и уже выходил на Коротыша.
– Вор должен сидеть в тюрьме!
Его подстегивало скорое рождение в семье ребенка.
В редкие дни отдыха он прижимался к жене:
– У нас будет еще одна Любочка… И мама будет учить крошку азбуке…
– А если сынишка? – теребила шевелюру супруга.
– Его назовем Шамилем! – хохотал Илья.
– А с чего это ты так?
– В память о непокорном горце…
– Нет уж, нам горцев не надо! Тем более Шамилей…
Однажды после совещания Маршал одернул Тимохина и сухо сказал:
– Поезжай в кадры управления.
– Зачем?
– Там тебе скажут.
– Уж не к Седову?
– К нему.
«Чего это я понадобился кадровику? Он уже несколько лет не вспоминал обо мне, – не мог понять цель вызова Тимохин. – Может, с присвоением звания капитана? Но еще не подошел срок. А если направляют в академию? – вспомнилась заветная мечта. – Только вот Маршал не особо рад: видимо, переживает, что сотрудника теряет. Это подтверждает, что в академию».
Забежал в раздевалку, накинул шинель и через полчаса спешки по запорошенным снегом улицам постучал в притолоку дверей кабинета Седова. Вспомнил, как когда-то оббивал здесь пороги, добиваясь перевода. Теперь он прежнего обращения с собой уже не позволил бы.
– Да? – раздалось изнутри.
Тимохин заглянул.
– А, скакун! Старый знакомый… Садись-ка сюда… Да вот, передо мной.
– Вас можно поздравить, – заметил подполковничьи погоны на плечах Седова.
– А тебя мне поздравлять не с чем…
– Понимаю, понимаю, – потупил голову Тимохин.
«Снова приготовил какую-нибудь пакость».
– В Чечню, браток, ехать надо, – сказал и вздохнул.
– К-куда?! – вырвалось из старшего лейтенанта.
Он знал, что несколько раз в году сводный отряд милиции уезжал из города в Чечню. Но это всегда обходило следственное отделение, где работы было невпроворот, стороной.
Но на этот раз предлагали ему.
– У меня жена в положении, – вспомнил веский аргумент.
– Тем лучше…
– Как лучше?
– Если что случится, у тебя хоть дите останется…
– Ну, у вас и аргумент…
– А что? Хочешь еще аргумент?!
– Что вы со мной так?!
– Любитель долларов!
– Каких долларов? – не понял Тимохин.
– Зеленых! Не врубился? – Седов покрутил пальцем у своего виска. – Я тебе вот что скажу, перед тем как разгонять малину, надо очень и очень подумать…
– Какую малину?!
– Все, мне надоело! Не хочешь ехать, клади рапорт. И вытряхивайся из общежития…
– Куда вытряхиваться?
– На улицу… Видишь, какая лютая нынче зима!
С тяжелыми мыслями Илья покинул огромные коридоры управления.
Подтаявший днем снег к вечеру затвердел. Ветер пронизывал. В другой бы раз он бы не почувствовал холода, но теперь его чуть не колотило:
– В Чечню!..
***
После долгих размышлений и двух бессонных ночей дело о мошенничестве Тимохин передал подчиненному:
– Попытайся, может, получится…
Утолкал вещи в рюкзак, вооружился в дежурке, сдал ключи от сейфа. Подмывало сообщить родителям о поездке, но не стал.
На проводах Маршал крепко жал ему руку:
– Не подведи!
Хотел спросить начальника: «Это как мне расценивать: Крепись, мы с тобой! Или: Ну что, допрыгался?»
Прятала в платок мокрое от слез лицо Люба.
Вот заскрипели тормоза. Приехал автобус. Отряд милиционеров быстро погрузился.
«В конце концов, мне всегда везло, – думал Тимохин, махая уплывавшей за автобусом женской фигурке. – Не брали в институт, а потом приняли. Прогнали из села, устроился в городе. Считали: закиснет простым следователем, а дорос до заместителя начальника отделения».
Теперь во временном отделе в Чечне его ждало место начальника отделения. Да из командировки он мог привезти боевые. Немалую сумму, как раз к рождению ребенка. А что там с фермером – он не всемогущий и не может всем помочь.
Впереди наметилась степная дорога. Она утомляла. Заносы, расчистка лопатами пути изводили. Милиционеры ехали на дело, а силы растрачивали уже в пути. Дважды автобус цепляли к фуре, которая вытягивала его на гору. Только после Ростова состояние дорожного полотна улучшилось: снег растаял, асфальт подсох.
Добравшись до Владикавказа, ушли в предгорья, где в чеченском поселке находилось место их постоянной дислокации. Но до поселка проехали еще несколько станиц, в одной из которых при виде тарелки спутниковой антенны на крыше, Тимохин воскликнул:
– Надо же! А говорят Чечня – каменный век! Да, отсюда позвонить можно в любую точку света …
Еще через десять километров пути вдоль рощ и садов показался поселок.
– Вот и наше лежбище… – побежало по рядам.
Служба в Чечне оказалась не очень хлопотной. Если кто кого побил, то в милицию не обращался, как в глубинке России. Эти вопросы решались по местным обычаям.
Если и приходили, то с другим. Присылали мальчишку лет восьми-девяти. Он:
– Дядь, выйди! Поговорить надо!
Выйдут из здания, мальчик расскажет.
Сотрудники пойдут с мальчиком и все уладят. Даже если и случались кражи, то в основном все решалось на словах. Но ничего не документировали, протоколы не писали, чтобы не попали фамилии и должности сотрудников в ненужные руки.
Это делало службу следователей вовсе не обременительной. Конечно, они рисковали при проведении зачисток, при патрулировании, когда шли в одном ряду с обычными милиционерами, но привычных выездов на места происшествий, допросов, опознаний не проводилось. Поэтому начальник следственного отделения старший лейтенант Тимохин мог посчитать, что попал на курорт.
– И чего я еще гоношился? – вспоминал он свой разговор с Седовым. – В следующий раз разнарядка придет – сам поеду.
***
Уже отгремело две чеченских войны, дважды брали Грозный. Третьего штурма не предвиделось. Предгорья Чечни погрузились в столетнюю, обманчивую тишину. Иногда Тимохин вспоминал фермера, которому обещал поймать преступников.
«Вытянут ли без меня дело? Отловят ли Коротыша? Гнутого? Не будет ли давить Маршал?» – спрашивал себя.
Почему-то именно фермер не давал покоя. Может потому, что обманули сельского жителя, его сородича, ведь тоже вырос в деревенской глуши, где восхищался цветением черемухи весной, летом – окунями с ладонь в пруду, осенью – яблоками с кулак в саду, зимой – как виноградными, гроздьями боярышника.
Подумывал: а не связаться ли с городом и не разузнать состояние дела? Но как? Если позвонить, то неоткуда. Междугородней связи в их временном отделе нет. А если писать, то на это уйдут недели.
И спрашивал: верно ли выбрал профессию, пошел в милицейский институт, а не на агрономический в сельхоз или, на худой конец, в лесотехнический? Тогда бы сейчас вместо гор с зарослями рощ и языками ледников на горизонте его окружала бы пахота, и он не маялся от безделья.
Еще не закончилась вторая неделя, как Тимохин оказался в Чечне, его вызвали в Моздок. Надо было прибыть на совещании и к тому же забрать гуманитарный груз.
Они выехали ни свет ни заря – «УАЗ» бежал вдоль редких посадок и фруктовых садов. В ногах Тимохина дребезжал автомат. Водитель – сухопарый сержант Чепраков – рассказывал:
– Да слышал я вашу историю… Как вас вышибли из села в город…
– Ты знаешь, – отвечал Тимохин. – В милиции иначе нельзя… Здесь свои законы… И если все что-то делают, делай и ты… А я вот со своим… Кому это понравится… И эта пьянка… Вечером по одному под ручки выводят…
– А вас не выводили?
– Мои родители не пили… И я вырос с отвращением к спиртному…
– Ну, это вы зря.
– Смотри, та самая тарелка! – заметил спутниковую антенну.
– Переговорный пункт… Плати и звони…
– А я обратил на нее внимание, когда сюда ехал.
– Может, позвоним?
– На совещание не опаздываем? – посмотрел на часы.
– Уже впритык… А еще пилить и пилить…
– Ладно, на обратном пути… У меня жена вот-вот…
– Родит?
До Моздока добрались без приключений, если не считать того, что дважды глох двигатель. Но водитель быстро приводил его в чувства. Привычная для изношенных милицейских машин история.
Тимохин не удивился тому, что совещание прошло для галочки. Получив пустые указания, они собрались в обратный путь. Встали впереди «КАМАЗа», кузов которого ломился от мешков с мукой, сахаром, коробок с тушенкой, сгущенкой, ящиков с водкой и прочей всякой всячиной, и тронулись.
Дорога назад показалась трудной. «Камаз» ревел, взбираясь на горку. Гудел, спускаясь вниз. «УАЗ» почему-то ловил все камни подряд, которые еще недавно объезжал.
– Ты что? – Тимохин посмотрел на водителя. – Гуманитарку опробовал?
– А что… Мягкая…
– Мы же улетим в обрыв…
– Э, командир! Я такого не допущу… Когда милиционер выпивши, он рулит лучше…
Тимохин хотел приказать остановиться, но подменить водителя было не кем. Он сам не водил. К тому же в грузовике шофер оказался тоже под шафе.
Возвращаться назад? Но где брать замену? Начнут разбираться и обвинят его, что не досмотрел. Ждать, пока протрезвеют? Но кругом горы. Появятся чеченцы, и они окажутся легкой добычей. У них не было даже рации, чтобы запросить подмогу.
Что делать?
Что?
– Командир! Не нервничай, – беспечно крутил баранку водитель.
Машина еще чаще наскакивала на колдобины.
Тимохин сжал автомат на коленях и, всматриваясь в дорожную дугу, не мог принять никакого решения.
***
В сумерках показалась россыпь огней, и очертились дома станицы.
Тимохин увидел, как забелел круг на крыше.
«Хотел позвонить, – вспомнил утренний разговор, когда ехали в Моздок. – Нет, лучше не буду».
Но тут прорезался голос водителя:
– Командир! Ты хотел п-звонить…
Не успел ответить: «Да помолчал бы!», как водитель:
– Иди, звони! Тебе … минут… А-то прижало…
– Алкоголик чертов!
Автомобиль остановился.
Его обогнал с ревом «КАМАЗ» и скрылся в полутьме.
Тимохин решал: «Звонить – не звонить? Ну, свинья, теперь подожди меня».
Выбрался из кабины и направился к воротам.
– Хозяин! – ударил кулаком.
– Чего нада?
– Звонить можно…
– Звонить, захади…
Повернись судьба иначе, Тимохин всю оставшуюся жизнь благодарил бы это. Но…
Жена обрадовалась:
– Папчик!
– Что, уже?
– Да нет! Но шевелится… Кулачками бьет…
– Любочка! Держись…
– Ильюшенька!.. Ты, держись, держись… Ты ведь не на прогулке…
– Что ты, на прогулке! Вот, выехал в станицу… Звоню тебе…
– Ой, лучше не выезжай! Сиди за забором…
– Буду, буду сидеть…
– Я тебя очень, очень…
– Любочка…
Когда расплатился с хозяином и вышел на улицу, водитель уже дергал ручку передач.
Обратил внимание на осветившие «Жигули», промчавшиеся вперед.
– Без номеров, – заметил, запрыгивая на сиденье.
Тут «УАЗ» дернулся, остановился, снова дернулся, а потом с возгласом водителя: «Но, милая!» рванул в темноту.
До поселка оставалось десять километров. По обочинам расправили ветви деревья яблоневого сада, за которыми в густую синеву уходили предгорья Кавказских хребтов. Машина, выбирая путь, уже реже налетала на камни.
«Больше с Чепраковым не поеду, – решил Тимохин. – Ни за что».
Вдруг лучи фар вырвали из темноты странный объект: «Жигули» перегородили дорогу. Что это? Дорожно-транспортное происшествие? И следом от «Жигулей» сверкнуло огнем. Шквалом пуль хлестнуло по милицейской машине, в секунды искрошило лобовое стекло, пробило радиатор.
… Тимохин помнил, как вывалился из кабины… Как поджал под себя автомат… Как потянул спусковой крючок… Как вспыхнуло «Жигули» и следом рвануло… Как тянул стонущего сержанта… Как припал губами к луже… Как кто-то пнул в ботинок… Как склонились над ним люди в милицейской мышиной форме…
А как развели над ним руки, он уже не помнил.
Не мог помнить…
В коридоре общежития Люба встретила соседку – сотрудницу паспортного стола.
– Кто-то из наших попал в переделку, – мельком сказала та.
«Это не мой муж, – подумала Люба. – Я с ним вчера разговаривала».
Все равно стало жалко пострадавшего.
– Когда же это все закончится! – произнесла в сердцах.
– А никогда… Ты знаешь, если не Чечня, все равно что-то найдут другое…
Кто этот пострадавший, Любе сообщили вечером. Повторили фамилию. Фамилия на «Т» врезалась в лезвием, но она все равно не поверила. «Нет-нет», – гнала от себя плохие мысли. Гнала, когда все выражали ей соболезнования. Гнала до тех пор, пока, пока не увидела своими глазами. Илья лежал в цинковом гробу с очень спокойным, ушедшим в себя, со вздернутым подбородком, лицом. Ран не было видно. Их скрывало солдатское покрывало. Любу зазнобило, закачало, она в исступлении накрыла тело.
Врачам еле удалось откачать молодую вдову.
На похоронах ее поддерживали под руки коллеги мужа, рядом всхлипывала ее мать, а родители Ильи не смогли приехать – известие подкосило стариков.
Маршал ходил по двору отдела раздраженный:
– Послали черта богу молиться… Из-за него чуть не погиб водитель…
Прощание прошло скомкано: опоздал катафалк, не было долгих речей, лишь прозвучали скупые слова: пусть земля будет пухом. Пусть… Пусть… Никто не отметил заслуг старшего лейтенанта, словно он был в чем-то повинен. Не пришел на похороны сержант, которому Тимохин спас жизнь. А когда приехали на кладбище, могила оказалась не по размеру, и пришлось докапывать мерзлый грунт.
Предали земле старшего лейтенанта не на аллее почетных захоронений, а на окраине захудалого пригородного кладбища.
***
Люба несколько дней приходила в себя. Ей нужно было взять себя в руки: провести поминки на девятый и сороковой день, убрать могилу. После начальных похоронных хлопот она пришла к начальнику райотдела:
– Я хочу установить Илье памятник.
– Устанавливай, – сухо ответил Маршал.
– Но вы же понимаете, денег еле хватило на проводы.
– Выходит, не хватит и на другое.
– На что?
– Я не хотел раньше времени говорить, – посмотрел на выпирающий живот Тимохиной. – Но теперь скажу. Звонили из бухгалтерии, требовали деньги вернуть…
– Какие?
– Что муж брал в командировку. Ему же выдали аванс вперед на несколько месяцев. А он пользовался им десять дней. Остальные подлежат возврату…
– Что?!
– А ты на памятник… Сначала рассчитайся…
– О, боже! Нет, не надо мне от вас на памятник… Не надо ни на что… А я… – качнуло вдову.
– У них все должно быть тютелька в тютельку, рубль в руль, копейка в копейку…
– Что еще надо от меня? – женщина взялась за спинку стула.
Ее взгляд сделался жестким.
– Вернуть общежитие…
– Как вернуть…
– Тимохин у нас не служит… Ты не работаешь… А у нас каждый второй нуждается…
Женщине стало плохо, и она осела на стул.
Когда ее отходили и вывели, Маршал позвонил Седову:
– Слушай, ты! Решай вопросы сам! Я хоть и милиционер, но так больше не буду.
– Слаба кишка! Отказываешься быть крышей? – завелся Седов.
– Не отказываюсь…
– Это ведь как жизнь расставит: кому в гроб, а кому и жить на что-то надо. Меня Гнутый тормошит, можно ему из берлоги вылезать?
– Дело давно закрыто…. Их никто не ищет…
– А еще говоришь не милиционер!
Полковник бросил трубку. Подошел к окну, рассупонил ворот рубашки. Ему сделалось тошно. Он почувствовал всю гнилостность своей натуры. Готов был сорвать с себя погоны, бежать в управление и избить Седова, прокричать на весь мир, что он за дрянь, но в который раз в бессилии припал лбом к стеклу.
Люба, переваливаясь от ноши впереди, зашла в кабинет Седова.
– Ну, ты и настырная, ходишь каждый день! – Седов встретил ее диким взглядом.
– Жизнь заставила быть такой.
– Ты бы лучше о ребенке подумала, – глянул на ее живот.
– О нем не вам думать… Вы приказ подготовили?
– Подготовил…
– Но ты, дорогуша, а как хочешь ими распорядиться? – вдруг изменился в лице подполковник.
– Чем?
– Деньгами…. Ведь сто двадцать окладов… За десять лет службы мужа… За вычетом, конечно, командировочных…
– Не ваша головная боль…
– Смотри, смотри… Сейчас лучшее сбережение в долларах… Они в пламени не горят, и в воде не тонут…
– Дайте приказ! Я его отнесу в бухгалтерию…
– На! – Седов бросил листок.
– Тебя бы… Тебе да в тот «УАЗ», – сказала и вышла.
– Ничего, ты у меня еще по сковородке побегаешь, – прошипел Седов. – И никто не поможет… Ильюха-то тю-тю…
Схватился за телефонную трубку:
– Генка! Клев пошел…
***
Люба тяжело шла по улице. Апрельское солнце озаряло стекла окон, раскачивались ветви с бутонами нераспустившихся листьев, люди спешили по своим делам, и никто не знал, что свалилось на плечи женщины.
Она шла, прижав к груди пакет с деньгами: все, что отдали ей взамен мужа.
Который был для нее дороже всех денег на земле!
Видела вывески: «Сбербанк»…
Что это?
Сберкасса…
Вот куда бы деньги положить…
Но вспомнила: «рубли в сбербанке обесценились… А мне кто-то говорил, что в долларах лучше… Это кадровик… А он прав… Доллары… На них проживем… И я выращу нашего ребенка… Подниму на ноги… Одна…»
Так она дошла до универмага, в витрине которого жирно выделялась надпись: «Продаем доллары по курсу…», «покупаем доллары по курсу…»
Доллары?
Ей и нужны доллары…
Она свернула в проход…
Навстречу ей шагнуло двое в джинсовых куртках.
Тот, что пониже блеснул фиксами:
– Покупать?
– Продавать? – спросил другой, сутулый.
– Что? – переспросила.
– Вы доллары купить, али продать…
– А что, это обменник?
– Да, обменник…
– Нет, вы … Что-то не то…
– Все то, дамочка… У вас сколько?.. О, да у вас…
Слово за слово… Движение за движением… Деньги оказались в руках коротыша… Потом гнутого… Оба считали и торговались: «Купите у меня, отдам….», «Купите у меня…» Она уже не могла уследить, где пакет с деньгами... Где доллары... Тут сбоку раздался крик: «Чего вы здесь делаете! Здесь нельзя торговать!» Оглянулась, а когда повернулась – ни коротыша, ни гнутого пред ней не было… От понимания всего, что произошло, и непонимания, что такое возможно в жизни, она застонала и упала.
Она лежала на койке в общежитии, в каком-то тумане слышала гнусавый голос коменданта: «Когда выселишься? Вона семья прапорщика ждет», сиплый голос дежурного милиционера: «У вас украли деньги. Будете писать заявление?» и чувствовала, как в животе во всю рвался на свободу ребенок.
Пронзительные крики облетели этажи общаги…
Неистовые от схваток…
От горечи…
И крики новой жизни…
Кто родился?
Мальчик?
Девочка?
… Ребенку предстояла не менее тяжелая судьба, чем его родителям: расти в детском доме, потом интернате. И, может, когда-то, повзрослев, найти заросшую могилу отца – старшего лейтенанта Ильи Тимохина, матери – Любови Тимохиной, не сумевших взять злополучный жизненный барьер.
8 апреля 2007 года
Михаил Федоров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
