До сих пор чувствую за собой вину перед сыном Сашей. Мы тогда жили в Приморье, недалеко от Партизанска, и сразу после его рождения врачи сказали, что Саша здесь не жилец. Как только приходила осень – а там она от моря еще более сырая – сын задыхался. Что ни сентябрь, он оказывался в больнице и даже в реанимации. Пришлось спасать его от смерти. И я отвезла его к маме в Подгорное, что под Воронежем. Она жила с моим отчимом. То, что я, будучи матерью отделила от себя дитя, и сыграло свою роль. Хотя, на все воля Божья. Но я тогда в Бога не верила, трудилась день и ночь, старалась заработать в Партизанске больше денег. Добыча денег – вот, что руководило мной и мужем. Муж мой Миша ходил в море и тоже зарабатывал, как мог. Я оставила сына у мамы, а сама уехала.
Сыну в степном климате стало лучше. Он перестал задыхаться. В его глазах появилась радость. Он обрел надежду на жизнь. Саша прожил с мамой и отчимом два с половиной года. И мы с Мишей и двумя дочерьми приехали в Подгорное.
Я сразу почувствовала, что с моим сыном творится что-то неладное. Он сторонился меня. Отвык. А я еще стала проявлять строгость. Отчим, он был очень властным человеком, имел большую власть над мамой, не хочу его судить, обет такой дала, но он старался отбить у нас Сашу. Он в Саше души не чаял. Внушал, что у него мать плохая, раз оставила дитя. У него самого было пятеро своих дочерей, а сына не было. И Саша ему был за сына. Он Сашу баловал – а я вместо того, чтобы проявить любовь, становилась только строже. Отчим внушал Саше, что мы – его мать и отец - любим девочек больше, чем его. Все это делалось для того, чтобы Саша попросился остаться жить с отчимом. И это продолжалось до той поры, пока мама с отчимом были живы. Я тогда не посмела настоять на своем.
И у Саши, я думаю, появилась жалость к себе. От нехватки материнского тепла он стал жалеть сам себя. И это, я считаю, погубило его.
Была любовь отчима, но не матери. А то, что все подарки от отчима Саше, а не девочкам-сестрам, это только сильнее разъединяло нас. Это слепая любовь. И что я его оставила… Это я сейчас, поняв православие, понимаю, что мать должна быть при дитяти в любом случае. Уж лучше он бы ангелом умер в Партизанске, чем страшной смертью - здесь. Да, вам это покажется странным, но это так…
То есть отец его не любит, мать тоже, мы его наказываем, что тоже будто подтверждает нашу нелюбовь. И у него, снова повторю, развилась жалость к себе, возможно, это от непонимания действительности. А я тогда-то жила как раз только действительностью. Не ведала, где она - настоящая жизнь.
Надо заметить, что Саша какой-то ведомый. Дома он самый послушный ребенок. А вышел на улицу, там тоже слушается. Если детей воспитывать в Боге, то это благо. Но у Саши учителями оказались явно не богоносные люди.
Саша не хотел идти в школу. Мне кажется, что это неестественно. Ведь детям всегда интересно неизведанное. Я его все-таки провожала в школу. И с содроганием ждала, не сбежал бы он с занятий, что придет домой и надо сажать за уроки. Учеба давалось тяжело. Но в конце первого класса он подтянулся и даже стал хорошистом.
Потом я заболела. Отец на работе. Дети одни. Я по больницам. И улица – эта напасть – увлекла его. Когда мы дома – сын с нами. В воскресенье мы всегда с детьми. Рядом река Дон. Пойдем, купаемся. Сын отзывчивый. Если идет домой, и кто-то несет тяжелую сетку, он поможет донести. Все это естественно. Ненаигранно. Искренне. И дома это было. Я поручу убирать квартиру. Дочь будет растягивать. А он сделает сам.
Тогда я уже ходила в храм. И брала с собой Сашу. Он не сопротивлялся. Ему нравилось в храме. Станет у иконки и рассматривает.
Однажды я по телевизору увидела Патриарха с телохранителями и подумала: что же это самый верующий человек защищается другими? И меня как разрезало. И я стала думать о священниках плохо. Слушать о них плохое и соглашаться. Теперь я понимаю, мне Бог послал испытание. Проверить крепость моей веры. И только позже я поняла, что Патриарх не хочет телохранителей, что это охраняют его сан.
Я думала: икона – творение рук человеческих. А оказывается, нет. Молимся мы через икону. Вот когда пишешь письмо, если прежде посмотришь на фотографию, так более сердечное письмо. Так и икона: посмотришь и расположишься.
Саша окончил школу. Пора идти в армию. Я очень боялась. Ведь там солдатчина, дедовщина. Но он пошел служить. Когда уходил, причастился, пособоровался. Сначала у него служба складывалась. Он попал в Ведяево. Там, где база подводных лодок. Его готовили даже в специальные части. Но обнаружили плоскостопие и отправили в хозвзвод. А порядка в хозвзводе не оказалось никакого. Матросы сутками были предоставлены сами себе. И вот в компании других они обворовали ларек, выпили спиртное, да еще и поранились. Саша нам ничего не сообщал. Случайно мы узнали. Он просил адвоката не звонить нам. Но адвокат позвонила и рассказала, что он хочет все взять на себя. Он такой. Супруг Миша все деньги взял и полетел в Мурманск. Отец Андрей благословил.
В Ведяево свой священник отец Сергий. Там храм - срубик маленький, и четыре иконы висят – на одной иконе по периметру фотографии погибших на подводной лодке. Отец Сергий с Сашей поговорил – думаю, помогло. Он сказал сыну: Не бери все на себя. И сын не стал. И его осудили всего лишь на год дисциплинарного батальона.
Все сложилось чудно – его отпустили уже через полгода.
Мы-то думали, что в армии служба, а сын там приучился пить. И как вернулся, то подался к дружкам на Димитровский рынок. Там у них какая-то «Дума», и свой «Путин» есть. Саша ведомый, вот и повело. Другой бы при храме пристыл, а этот…
Он сам мне говорил: разумом понимаю, что так не надо, но что-то со мной происходит. Я выхожу из дома, думаю, что вернусь. А выйду, и все забываю. И в «Думу»!
А я его в храм. Он три дня со мной в церковь походит, а потом на неделю - в «Думу».
Одна прихожанка, видя такое, даже дала ему шестнадцать тысяч рублей для поездки на Афон для душевного укрепления. Чтобы из этой «Думы» вытащить. Это особая поездка, не то, чтобы туда и обратно, как паломник. А для укрепления… Земля же святая. И, если на нее ступить, то силы появляются.
Я за благословением к отцу Алексею. Батюшка благословил… Он всегда благословляет на полезное и спасительное…
Хотела Сашу уже собирать в путь, а он пропал. На месяц.
Я не знаю, что с Сашей.
Искать?
Смириться?
И к Владыке в Задонск. Причастилась. Когда причастишься, Господь во мне пребывает. Все что важно, пошлет. И о сыне Владыке.
Владыка мне: «Из грязи в князи. Пройдет этот путь. Если будешь за ним бегать, ему только помешаешь. Смирись».
Я и смиряюсь. А как мимо рынка иду, этот Садом и Гоморру увижу, и мой сын там… Он мне и вещи донести поможет, а снова туда…
Приходил с девушкой Мариной и папе: «Не выпускай нас отсюда!»
И Марина, когда посмотрела, что он сменял свой дом и ему: Зачем ты ушел отсюда?
И он: «Это меня черный увел».
Она нам рассказала, что Саша несколько раз был между жизнью и смертью, на краю жизни.
Я Саше: «Что с тобой?»
Он: «Не понимаю, что со мной». И: «В церковь надо идти».
Миша повез Сашу по святым местам. Я с ними. Сама зайти в храм не могу. Мои ноги не идут, с трудом передвигаются по ступенькам. И у Саши такое же. Тяжело ему.
Мы его оставили в монастыре. Отец Рафаил - монах - поселил у себя в келье, а сам источник охранял и там жил. У него послушание было следить за источником. И Саше в келье явился черт. Саша рассказывает, что черт к нему подался со свинячьей головой, рогами и говорит: «Я не могу тебя взять, ты сильный!» Саша перепугался, закричал: «Господи помилуй!» И бежать из кельи. Видимо, ломало его.
А у нас дома тем временем чудо случилось. Я цветы у иконы поставила темно-лиловые хризантемы, а проснулась они розовые. Этот был знак свыше: икона нам в укрепление послала.
После монастыря Саша снова пропал. Нет его месяц, другой.
И вот милиция пришла: кабель украл. Где он?
Я: «У меня благословение Владыки не вмешиваться».
Милиция удивилась, но поверила, отстала.
А я покоя себе не обрету. Только и молюсь и себе твержу: смирись! Смирись! Иначе хуже сыну сделаешь…
Но вот сын объявился: Все, не могу я так больше…. Еду в Задонск…
Но тут позвонили из РОВД: к следователю зайти.
И он пошел.
И не вернулся.
Думаете от следователя? Дружки встретили.
И что с Сашей? Он же девять месяцев не жил дома, в таких компаниях пребывал, что страшно сказать. Когда его забрали, то мы искали его одежду – куртку, чтобы передать в милицию. Паспорт, он все в «Думе» оставил. И увидели, что в этой «Думе» люди, опустившиеся алкоголики, и сами говорят: зачем вы его не забрали?
Я к отцу Алексею.
Отец Алексей поехал в милицию. Хотел разобраться: что к чему? Но с ним даже разговаривать не стали.
Я к Владыке. Все ему рассказала. И: что же мне делать? И теперь не помогать?
Владыка: «Тогда был на свободе, сейчас в неволе. Можно помогать по доступному. А так должен во всем принимать решение сам. Надо, чтобы во спасение».
А я-то не знаю, где он спасется…
И мне советуют: адвоката? А надо ли?
Адвокат: «Характеристику раздобудьте, что сын работал. Это поможет».
Я: «Но не было такого».
Адвокат: «Да сейчас что угодно пишут, чтобы только освободиться. А вы?»
Я: «Могу только по благословению».
Адвокат: «Бумажек, справок надо, что и стремления у него были благие».
Но не знаю, как и поступить, с одной стороны, нельзя вмешиваться. А с другой - что же сын мне скажет?
Решила к самому сыну на свидание сходить.
И вот ему: может, нанять на дело адвоката?
Он: «но ведь деньги на адвоката откуда?»
Я: «А те, что на Афон тебе лежат?»
Сын: «Пусть на Афон и лежат. Это важнее».
Я со своим горем в Оптину пустынь к старцу Илии.
Тот вскрыл мой нарыв и: «Болячек сын набивает…»
А время летит. Чем ближе суд, тем беспокойнее.
Дьякон Георгий у Саши был. Поговорил. Сын держится. Упадка сил не ощущается. Он собирается во всем покаяться.
Я к сыну на свидание сходила. Он выглядит лучше, чем был в скитании. Об Афоне я уже не разговаривала, сейчас не об этом надо.
По совету адвоката набрала бумажек. Даже из ОВИРа, что загранпаспорт оформлял. То есть тяга была на Афон ехать. Прихожане Храма святых равноапостольных Кирилла и Мефодия написали прошение, чтобы строго не наказывать, что Саше присущи добродетели: отзывчивость, доброта, смирение, трудолюбие, бескорыстие. Это прошение батюшка Андрей подписал. И сам свое прошение написал, что Саша дома послушный и в церкви послушный, об этом знают все…
Я молю Господа, чтобы Саша спасся. А там, как Господь управит. У меня нет такой цели, чтобы вытащить его. Я не знаю, где он спасется: в тюрьме или на воле.
Молятся о нем отец Андрей из храма Кирилла и Мефодия, отец Сергий из срубика в Ведяево, отец Алексей из Покровского собора, владыка Никон из Задонска, монах Рафаил из монастыря, дьякон Георгий из Адмиралтейской церкви, прихожане, молятся даже у мощей Иоанна шанхайского в Калифорнии…
Все молятся о Саше.
И я верила, что случится чудо…
Суд начался. Я заметила у судьи на груди цепочку, наверно, от крестика. Цепочка серебряная. Не золотая.
У меня самой крестик серебряный. У мужа был одно время золотой крест, потом серебряный, он его сменил на деревянный. А теперь медный. Чем проще крест, тем больше для души. Золото стесняет.
Судья задержала взгляд над прошениями прихожан, священников, дьякона, монахов, Владыки.
Задумалась.
Я подумала: у нее крестик на груди. То есть она человек не золотой, а серебряный.
Выслушала прокурора, Сашу. Саша во всем сознавался, просил прощения.
Судья говорит: «Вы не против, если пригласим потерпевших? Они не явились».
Все согласно кивнули головами. И суд перенесли на неделю.
Это Господь дал нам время на молитву. Чтобы все мы молились больше.
Ведь все по промыслу Божьему.
Отец Алексей был у него в изоляторе.
Он держится.
Ждем, как все сложится.
И вот он суд…
Два с половиной года строгого режима!
Прокурор просил четыре.
Суд проходил спокойно. Прокурор так хорошо начал: и ходатайство оттуда, и характеристика из дисциплинарного батальона положительная, и… а потом пошли: но – был судим, но – был в розыске, но – совершил новое преступление, и - два с половиной.
Надо принять приговор достойно. Как владыка Никон сказал: «Кто его знает, где он спасется? Как спасется?»
Все думали, что сыну дадут условно. Все так считали. Это не будет так строго.
Но если по-честному, так оно и есть, рецидив, так оно и есть – скрывался от розыска.
Печально. Мы можем обмануть себя и друг друга. Но Господа-то мы не обманем.
Когда решался вопрос о мере пресечения: освободить его из-под стражи или нет, я боялась: куда он пойдет, если освободят - домой или в компанию?
Теперь посидел, уже поймет, что надо домой. У Бога все промыслительно.
Если по-мирски, то мне предложили поговорить, чтобы меньше дали.
Но я этой кухни не знаю. Я никогда с этим не сталкивалась.
А когда мне это предложили, я сказала: нет.
Я полагаюсь на Господа.
Когда к сыну пришла: «Чем я тебе могу помочь?»
Он ответил: «Молитвой».
Вот и молюсь. И всех прошу молиться.
Пусть Господь увидит сердце его.
Как он, готов сейчас выйти в мир, готов ли измениться?
Я хочу, чтобы все это у него прекратилось, пусть через год, когда отбудет полсрока, пусть после отбытия наказания, чтобы он умер христианской смертью и сказал: «Господи! Я все понял, прости!»
Может, это жестоко, но иначе я не могу.
Владыка говорит: «Семьдесят лет между нами богоборческого режима. А мы хотим, чтобы наши дети жили хорошо. Как они могут хорошо жить, если мои родители все эти годы грешили, их родители грешили, и разве возможно, чтобы мой ребенок зажил хорошо?»
И я хочу спросить у Саши: «Что ты хочешь делать?»
И если он скажет: «Не знаю». Значит, он еще не нашел пути спасения.
И суд был незримым судом моему материнству.
Любить мы не можем. Мы: это на, это. Но это не любовь. Это баловство.
Я накануне суда просила Господа, чтобы сын был дома. Чтобы благословил прокурора, судью, потерпевших. Чтобы прошел суд не мирской.
Но…
И когда я после суда пришла за разрешением, судья насторожилась, думала, что я буду ей что-то выговаривать.
Но я ей: «Спаси вас, Господи! Я знаю, что вы не могли поступить иначе».
И она как-то согласилась.
Когда я услышала: два с половиной года, меня качнуло, и сын … Сын мне сказал: «Все будет хорошо».
Его сразу забрали и увели.
Теперь я не знаю, ожидал он такое или не ожидал.
Господь ведь нас останавливает. Остановил его в армии, когда попал в дисбат. Остановил теперь с похищенным кабелем.
Так и хочется сказать: «Оглянись, Саша, и реши, как жить будешь дальше?»
Не изменишься, тебя ждут еще другие остановки…
Тяжело мне. Сын попросил адвоката написать кассационную жалобу. Пусть пишет.
А я молю Господа Бога, чтобы сын нашел себя. Ведь и эти два с половиной года пролетят, и он выйдет.
29 мая 2005 года
Михаил Федоров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
