– Михаил Иваныч! Звонит участковый и тянет к себе! – надрывно раздалось из трубки, которую с боковины дивана поднял развалившийся на нем адвокат Федин.
– Роман, это ты? – он узнал бойкий голос своего клиента. – И что?
– Да что я её…
– Кого ее?
– Тетку… Матом…
Адвокат вспомнил, что они с Романом судились как раз с теткой Романа, которая обделила парня наследством, оставшимся от бабки.
– А ты ругался?.. – спросил.
– Да вы что! Там ведь приставы… Как при них…
– Так пойди и скажи, что не ругался.
– Но заява и на вас…
– Как на меня? – адвокат сел, сбросив ноги.
Ему стало как-то неуютно. Одно дело, когда вопрос касался его клиента, а другое – лично его.
Теперь ерзал на диване:
– Что и я матом? – не мог поверить, что и его втянули в склоку.
– Да, и вы...
– Но ведь там же приставы!
– И я говорю: приставы.
Федин не мог вспомнить: обложил он тетку матом или нет, хотя такое не исключал: так она их достала. И теперь вскочил с дивана и бойко инструктировал:
– Скажи, что этого не могло… Что она это сдуру ума… Что она обманщица… Скажи, как получила наследство… Как утаила, что был твой отец тоже наследником… Какая врунья!...
Когда тянули в милицию клиентов адвоката, это для него было как бы в порядке вещей, и тут он мог разразиться пространными советами, а другое, когда его самого. И вот теперь иди и отбрехивайся, что ты не баран. Настроение адвоката испортилось.
Адвокат вспомнил тетку – эту кособокую коротышку по фамилии Безродная, которая измотала их в суде, и его как подпалило:
– Нет, я эту дрянь уделаю! Я её… Я её… – судорожно захлестало из него.
Он кругами заходил вокруг стола, на котором взгромоздился компьютер, мысленно погружаясь в недавнее прошлое, когда пытался окоротить тетку, отспорить наследство. Тогда от накала страстей отказывались давать показания и тетка, и сам Роман.
А спор стоял о жилье. Тетке – сестре отца Романа, и отцу (если бы он был жив) должен был перепасть дом, оставшийся после смерти бабки. Наследниками были еще другие братья и сестры, но те отказались. И вот эта тетка, Безродная, раскатала губы, вознамерилась забрать себе все. И, казалось, забрала, от нотариуса Романа, сына другого наследника, скрыла.
И закрутилась карусель.
Год крутилась, вертелась, Роман не сдавался. И тут, как теперь подумал Федин, Безродная нанесла удар: пусть их за мелкое хулиганство суток на пять посадят! И не сунутся они больше против нее.
Всякое случалось с Фединым: и обманывали его; и уводили от него клиентов; раз даже сказали одной: «Мы твоего адвоката перекупили!», что вызвало у женщины чуть ли ни истерику; было даже такое, что воришка, которого он защищал, потребовал: «Прошу привлечь к уголовной ответственности адвоката» – «За что?» – спросила судья. – «Он за одно с прокурором». Но при этом от защиты Федина не отказывался. Все это поросло былью и теперь казалось цветочками в сравнении с тем, что его опустили на уровень обыкновенного матерщинника.
Такого он простить не мог!
И теперь готов был биться в этом, уже измотавшем его деле, до конца. Чтобы эту тварь довести до ручки.
***
Ждал, когда его вызовет участковый. На час-другой успокаивался, и отлегало: нет, не позовут. Да и что звать, когда дурь написана. Но опять точило: по-тя-нут. Тем более, что не так давно он опустил участковых именно этого отдела. Прошелся по ним в телевизионной передаче: «Милицейский беспредел», так и заявил на весь миллионный город: «Менты спят в хомуте! Не хотят работать!» И вот, теперь заработают. И с кого начнут, с него – адвоката Федина.
С утра пораньше он поехал на дачу, где поливал подсохшие астры: «Про вас за суматохой забыл», потом всходы тыквы и лук: единственно, что посадил в этом году, тогда как у соседей зрели и помидоры, и огурцы, и капуста. До этого у него руки не доходили. И клином сидело в голове:
«Ну, сучка! Матом ее… Да надо было б не то что матом, а кулаком… И в челюсть… А я-то пальцем не тронь… Поделилась бы с племянником, тогда бы можно было все прекратить. А она, стерва, настырная, так и лезет! Нет у меня жалости к таким проходимкам! Я её у-р-р-о-ю».
Дома тоже чувствовал себя неуютно: еще возьмет да и нагрянет участковый прямо на квартиру. Позвонит: «Милиция, открывайте!» Он не откроет, сделает вид, что дома никого нет, и так будет сидеть, спрятавшись, как мышь. Или откроет, и это еще неизвестно чем для него закончится. Участковый составит протокол, скажет: «Распишитесь!» – «В чем?» – «Что вы ругались матом» – «Но я не ругался!» – «Это вы расскажите судье». Ведь какой зуб у милиции на адвоката. И посыплются на него штрафы, а то и сутки ареста схлопочет, и будет он мести дворы. И теперь он не знал, открывать дверь на звонок или закрыть на все запоры да еще подпереть шифоньером.
Он знал, что за ругань могут наказать только в течение двух месяцев, а потом уже не могут. И возникал вопрос: так что, ему прятаться дома и не открывать дверь два месяца? Или если и покидать квартиру, так через балкон и ночью?
Вырисовывалась несладкая перспектива!
Стараясь как-то успокоить себя, позвонил Роману:
– Если ты будешь у участкового, ты мои координаты не давай. Пусть сами ищут. Вызывают повесткой, как положено…
Сказал, думая этим оттянуть время: пока найдут, пока…
И тут, как бальзам на душу, ему позвонили:
– Не можете ли помочь в одном деле?
– Каком?
– Да студента одного осудили…
– Где?
– В Боброве…
Он знал, что есть такой городок в сотне километров от Воронежа, и с радостью согласился. Разговор был вечером, а уже утром, в самую рань, когда еще не прошли поливалки по улицам, поспешил на автовокзал. И только оказавшись на переднем сиденье «Икаруса», облегченно вздохнул: тут его никакой участковый не достанет.
Смешно, но он, адвокат, боялся какого-то участкового, тогда как в судах не боялся самых крутых прокуроров, при виде которых у любого участкового тряслись поджилки.
***
Чем дальше уезжал на юг автобус, тем щекотливее рисовалась ситуация. Он представлял, как этот участковый, пусть капитан или еще безусый лейтенант стучится в дверь. Кричит: «Открывайте, милиция!», а ему облом! А тот, кого он ищет, катит вдоль посадок и любуется уже поднявшейся в полях рожью, стадами коров, которых стережет мужичок, изогнувшейся вдоль меловой горы рекой, зеркало которой усеяло кувшинками.
Но если бы… Тот, кто ехал, все это видел, но не любовался, а дергался: ладно, отсижусь в Боброве день, но потом ведь вернусь, и снова прячься! От этих мыслей отвлекло лишь само дело. Он забился в угол судейской комнаты и листал страницы тома, а встретивший его отец осужденного – жилистый мужчина лет сорока пяти, в рубашке и брюках (как одевались сельские чиновники), управляющий какой-то сельхозартели, объяснял:
– Сына ни за что… Пассажир сам выпрыгнул из «УАЗика»… Он сам виноват… А не мой сын…
Федин кивал головой, сгибался к листам и думал: «Чего это я так переживаю за какую-то ругань. Вот студенту дали три года за труп на дороге, а тебе светит не больше пятнадцати зорь».
Он читал дело, и в его сознании вырисовывалась картина: Григорий, сын чинуши, гулял весь вечер с дружками, выпивал и после дискотеки они поехали кататься. В «УАЗ» набилось семь человек! И притопил. На спуске «УАЗ» не удержался на асфальте и улетел в кювет. Ударился, отскочил от склона… То ли машину перевернуло, то ли нет. Но один из пассажиров оказался на земле. Ему не помогла «скорая». А все остальные отделались ушибами.
И вот завертелось: как выпал пассажир?
Григорий заладил: «Я слышал щелчок. Он сам выпрыгнул».
Тогда его вина была бы гораздо меньшей, нежели если бы он выпал оттого, что автомобиль стал кувыркаться.
Суд решил, что Григорий виноват: ехал пьяным, несся, как угорелый, бросал руль, и вот вам и последствия. И дал ему три года лишения свободы.
«Интересно! – задумался Федин. – Так что они от меня хотят? Чтобы я его оправдал?»
Именно этого хотел от него отец Григория:
– Он не мог перевернуть машину… Он всегда ездит очень осторожно… Он вообще не пьет… Хотите глянуть на «УАЗ»?
– Хочу, – сказал Федин.
В другой бы раз он предпочел бы вернуться домой, нежели ехать в какую-то глушь и осматривать машину, но тут согласился: его домой не тянуло. На «Жигульке» управляющего они поехали в Нижний Кисляй, село в Бутурлиновском районе.
– А что с вашим хозяйством? – спросил Федин.
– Как и повсюду, банкротят, – отвечал отец Григория, почему-то как специально налетая на кочки.
– А конкретнее…
– Да был один до меня… Ведь колхоз когда-то гремел на всю область… Так он что отчебучил с фирмачом из Сагунов…
«Это станция есть такая», – вспомнил Федин.
– Они что провернули… Фирмач артели, ну по старому, колхозу, построил водокачку. За сто тыщ… А в договоре они написали: пеня один процент за каждый день просрочки платежа. Пред знал это и не платил, они ж сговорились. А когда набежало из ста тысяч на миллион, фирмач и предъявил претензии. Пред ему за бесценок и отдал все: и контору и ток и коровники. А колхоз осталась гол, как сокол…
– Вот пред, сука! – Федин не заметил, как выругался матом. – Озолотился небось…
– Еще не все! Он кредит взял в сбербанке. Четыре миллиона! И поручителями уговорил специалистов артели. А деньги ушли, как в тину. Пришло время возвращать, а у артели ничего нет. Так теперь сбербанк взыскивает с поручителей…
– Вот мафиози!
– Все платят неизвестно за что и поносят его, на чем свет стоит…
– Его же убьют!
– Пока не убили.
– И где ж он? В бегах?
– Да нет, в Воронеже таксует на своей «Волге». Ее тоже за бесценок списал…
– Небось, недвижимости накупил?
– Не знаю, я этим не интересовался. Но дети и он живут в отдельных квартирах. Они, сами понимаете, на него не записаны…
– Бедные колхозники! Как их размазали…
– Это не колхозники. Это же все свыше!
– А вы что, хотите вывести артель из банкротства? – спросил, проглотив комок в горле.
– Да разве с такими долгами… У меня же ничего нет, чем оздоровлять.
– А земля?
– Она тоже не артели...
– А чья?
***
Машина ехала, как специально налетая на кочки. Разговор продолжался.
– Как чья? У нас в Бутурлиновке межрайгазом командует один депутат. Так он еще подставную фирму создал и колхозникам говорит: «Хочешь газ иметь?» – «Хочу» – «Давай мне пай!» И колхозник подумает, подумает да и отдаст пай, совсем не думая, что остался ни с чем. А он сам себе дважды хозяин. И межрайгаз, и фирма, которая тянет нитку, его…
– Жирует барин…
Федину уже было не до его выражений в адрес тетки Романа, его словно рвало на части от желания выругаться на всю степь.
Когда за бугром показались домишки Нижнего Кисляя, которые сползали с холмов в низину, он обратил внимание на трубу:
– А это что?
– Это сахарный завод…
– А у него какая судьба?
– Выкупили москвичи, – сказал управляющий.
– Е… на мать! – тут уж прорвалось из адвоката.
И он, надеясь услышать что-то успокаивающее от отца Григория, спросил:
– Так что же из всего этого получится?
– Гражданская война, – невозмутимо ответил тот. – Ведь когда у человека все отберут, когда ему терять нечего, что остается…
– Да, все как предсказывали классики марксизма… А вы до того, как стали банкротить артель, – спросил жестко Федин, – чем занимались?
– Банкротил автохозяйство в Борисоглебске, стройконтору в Анне, консервный завод… Отжимал…
– Как это отжимал?
– Распродавал то, что еще можно было продать.
У Федина от прыгнувшего давления засвистело в ушах, и он на время оглох.
Когда они затормозили около высоченного забора и зашли в калитку, на них с лаем бросилась овчарка.
Хозяин закричал:
– Пшел! Пшел!
Пес, вильнув хвостом, спрятался в будку.
Федин увидел добротный дом, который возвышался на высоком фундаменте.
«Да, и ты отжал нехило! – подумал он. – Зато теперь отжали тебя – посадили сына».
«УАЗ», который стоял во дворе рядом с домом, представлял собой скошенную на один бок коробку. И по всему было видно, что сбоку пришелся сильный, так скорежило автомобиль, удар.
«Кувыркался видно…»
Но отец студента доказывал:
– Это от удара о склон… Вот видите, защелка, как у «Жигулей»… И дверь открывается изнутри только если ее потянуть… То есть пассажир сам потянул и выпрыгнул… А вот ручка на внешней стороне на передней двери целая, а на второй двери раздавлена… То есть передняя дверь не ударялась плашмя о склон, она была открытой. А задняя ударилась… Значит, переднюю дверь открыли до удара... Пассажир сам открыл и выпрыгнул…
Адвокат кивал головой и думал: «А «УАЗ», небось, тоже себе отжал у бедных колхозников».
И где-то в глубине еле попискивало: «А что там участковый?»
И он спрашивал:
– А откуда эта вмятина?.. А откуда эта?...
Домой Федин вернулся поздно вечером. Устроился за столом и долго не мог начать писать жалобу, так задели его аферы с колхозниками. Он бы помог колхозникам вернуть их паи, посадить преда-мошенника, но все это упиралось в другой вопрос: кто ему заплатит за его труд, денег-то у общипанного, как липка, колхозника не было. И этот денежный вопрос губил очередное благое дело.
Но вот он собрался с мыслями и напечатал:
«Жалоба на приговор…»
И нет-нет, но ощущал уколы: «А как там с твоим мелким хулиганством?»
Хотя если бы в это время нарисовался участковый, он бы не стал с ним упрямиться, на это у него не было сил.
***
Впереди были выходные, когда мог приехать участковый. Но Федин уже не подумывал сбежать на дачу, хотя и накатывала жара. Он косился на телефонный аппарат, уже не собираясь набрать номер Романа и спросить: «Ну, как там вопрос с милиционером?» То, что ему сообщили бы еще более неприятное, ему казалось невозможным. Чего уж более неприятное может быть, как не то, что разоряли его край. Край, которому грозила гражданская война.
И чем дольше он пребывал в таком состоянии, тем больше расшатывало его нервы. Он кое-как написал жалобу, и так бы и оставался рассеянным, если бы не раздался звонок.
Это позвонил Роман:
– Михал Иваныч! Да там вовсе не по нашему делу…
– Это ты о чем?
– Да насчет мата…
– Так я не ругался матом? – вяло вылетело из адвоката.
– Конечно… Это не тетка писала… А у нас на работе разборочка вышла…
– Что же ты так сразу не сказал… А то я себя чуть в матерщинники не записал…
– И я тоже…
Теперь бы Федину почувствовать облегчение, но тяготило общее паршивое состояние, хотя с него и скатилось нечто плохое.
Жалоба вышла толстенная.
Управляющий, беря ее, спросил:
– А поможет?
– Я старался. Посмотрите, сколько накопал?
– На пятнадцати страницах, – пролистал. – Сгодится.
Федин через силу улыбнулся. Ему теперь уже не грезилось еще недавно волновавшее его мелкое хулиганство, ни тетка Романа. Он махнул рукой управляющему, а когда тот скрылся в подъезде, откинулся на спинку кресла:
– Студенту дали три года… У Романа забрали наследство… Селян обобрали, как липку! – сказал, и вдруг из него прорвалось. – Да пошли они все к е… м… К е…. м… Роман! К е… м… Безродная! К е… м… Григорий! Его папаня! Межрайгаз! Фирмач из Сагунов! Пред! Москвичи…
Но если к е… м… «пошла» Безродная, Роман, Григорий с его «банкротчиком»-отцом, межрайгазовец-депутат, и прочие, то не пошла к е… м… адвокатская работа Федина.
Уже назавтра он ехал в Сергиев Посад, где также, как и в деле Григория, ждали его помощи. И там тоже был «труп», только не на автодорожной, а на бытовой почве.
– Надо же, рядом с Троице-Сергиевой Лаврой! Намоленное место, и труп… – удивлялся он.
Если дорога до столицы быстро пронеслась ночью, то от Ярославского вокзала тихо потянулась по лесам в утреннем свете. На смену привычной степной тополевой, липовой округе пришли березы, которые охватывали не поля, а густые хвойные чащи.
Он почувствовал, что едет сюда с каким-то новым ощущением. Он знал, что на старости лет каждого тянет к какой-то пристани, к какому-то берегу, куда стремишься успокоиться, обрести покой.
И его тянуло…
Для кого-то это была дорога к храму (В Лавре их был добрый десяток!). Но он-то в себе не чувствовал и крупицы веры. Веры с молитвами, со знанием Нового и Старого завета… Но его тянуло, как старика… Переполненного жизнью. И он порой чувствовал себя пожилым и еле-еле переставлял ноги.
***
Электричка неслась. Путь наполнялся хвойными запахами далекого детства, когда он с отцом жил в таежных гарнизонах. Словно прослеживая его путь ученика, потом курсанта, следака, юриста и вот – адвоката… Адвоката для человеческих душ, хотя ему лучше быть защитником для лесных душ: казалось, там меньше было грязи, которая переполнила его судьбу.
Проехали платформу «Заветы Ильича».
«Странно, Ленин еще жив? А я уже думал, что упоминания о нем стерты и нет таких названий».
В хвойной чаще зарделся городок из двухэтажек далеких пятилеток и врезавшимися громадами, накрытыми гафрироваными крышами, новых русских.
Платформа «Правда»….
«Во! Это не о газете ли «Правде»? Откуда на пути к Лавре такие большевистские знаки. Или это о правде, которая как была, так и осталась недостижимой мечтой человечества».
Он забывался, думая о древней Руси, которая крепко стояла, о святынях, ждущих его впереди. И текли неожиданные мысли: «Ты там не помог… Эх!... Здесь покривил душой… О том не вспомнил… Да еще стал матерщинником!»
И складывалось ощущение, что его везли на Голгофу. И в подтверждение этому появилась платформа «Радонеж».
«Не с этого ли уголка Сергий Радонежский?»
Платформа «Абрамцево» со стреловидным навесом.
«Здесь писали Врубель… Васнецов… «Витязь на распутье»… И я на распутье…»
Федин подумал: «А не завязать ли с адвокатством, здесь, прямо сейчас, в Сергиевом Посаде? Ведь он не пропадет, но прекратится его жизнь «по колено в крови».
Над серпантином разновозрастных домиков скакнула вверх колокольня Троице-Сергиевой Лавры. Он для себя решил, что он не пойдет к своему подзащитному, который томился в следственном изоляторе, а пойдет в Лавру. Пойдет за советом.
Его быстро вынесло из улочки к спуску, где за речкой взлетала на холм угловатая и слеповатая мощная стена с яркими куполами за крепостным обрамлением…
Он спешил.
Куда спешил?
В Лавру! В Лавру, и точка…
На переходе через дорогу его чуть не сбила машина – визг тормозов облетел всю округу, а ему все показалось мелкой оплошностью. Он поднимался по травяному склону, представляя, как по нему лезли иноверцы, пытаясь покорить святыню, и как неудача постигла их.
Он спешил в Лавру, где покоился Сергий Радонежский. Благословивший на битву русскую рать… Заглушивший междоусобицу между князьями… Сергий… Боец и миротворец…
«А вот во мне миротворца – как кот наплакал».
Сквозь торговые ряды с разной всячиной, где его цепляли бабули, он вошел под своды ворот. Здесь его одернул патлатый охранник: «Ты куда?» – «В Лавру?» – «Что у тебя за вид?» – «Как что?» – «Да на себя глянь! Ты как убить кого-то хочешь... Ладно, иди! Только смотри…»
Его пропустили, и он даже не успел толком подумать, с чего это у него особый вид, что его остановили, когда все спокойно проходят.
Он среди каких-то изразцовых, вытянутых и, наоборот, взлетающих в небо храмин с маковками. Он идет, словно зная, где лежит Сергий. Но и тут толчея, и его чуть не столкнул бежавший служка. А речь – то ли грубая немецкая, то ли мягкая итальянская, то ли мелкая вьетнамская. Все вокруг свое… И столько чужого. Уже что-то тормозит его, а он по привычке, как в судах, прорывается вперед.
***
И вот этот старейший храм с овальным входом и каким-то темными сводами над ракой Сергия в углу….
Ну, Сергий, принимай!
Мою душу!
Со всеми, всеми…
Он ни с того ни с сего, как парень впереди, опустился на колени.
Первый раз в жизни.
Пал ниц и коснулся лбом каменного пола…
Первый раз в жизни.
Холодок камня обжег.
«Принимай меня с Романами, Григориями, с его отцом, с Безродной… С бедолагами крестьянами… Я пришел к тебе со всеми ими…»
Еще раз о пол…
«Помоги всем нам…»
Еще…
«Наставь…»
Пополз на коленях к раке…
Встав, приник лицом к стеклу, отделявшему от мощей старца.
– Сергий! С чего начать? Начну с того, как я плох… Бывало, следаком сажал невинных… Адвокатом – выручал проходимцев… Вот дело Григория… Хочу его оправдать, а ведь он виновен, он загубил душу… Тут надо каяться, а не выворачиваться… Дело Романа… Испугался матершины, а надо было пугаться другого. Жажды наживы, – хотел сказать «Черт побери», но язык не повернулся. – У всех этих Безродных, отцов Григориев, межрайгазовцев, предов… Да и у Романа. И я в этом мире разжигал пожар… Вместо того, чтобы тушить… Не бросить ли мне это поприще?… Не податься ли в те же батюшки… Чтобы лечить душу… Или нет, закусить удила, терпеть и продолжать разгребать эти нечистоты дальше. На которые и жизни не хватит…
Но он не дождался ответа.
– Эй! Брат! Давай, другие… – его стянул с приступков верзила-монах с огненными волосами.
Федин вышел их храма.
«Да что же это так…»
Он хотел назад: ведь ему не открылся Сергий, что ему делать?
Он снова шагнул к раке, но и тут уже верзила-монах отодвинул в сторону:
– Брат, ты уже прилагался…
Так и не получив ответа, Федин пошел по площадям Лавры, остановился около склепа Годуновых: «Борис! Тебе было проще? Вряд ли». Потом побродил вдоль забора семинарии, куда входили и откуда выходили азиаты, и вышел из Лавры.
– Видимо, тебе еще не дано… – подумал он. – Ты со своими «дровами» здесь не нужен.
Может, он и не созрел для общения с Сергием, но теперь в следственный изолятор шел уверенно, в походке не чувствовалась дрожь, и его не качало из стороны в сторону. Он встретился со своим новым подзащитным, худощавым, задиристым парнем, который тоже хотел валить все на косого. Но тут у Федина не повернулся язык поддакнуть парню.
Он лишь сухо сказал:
– Виктор, скажи, что говорит тебе твое сердце. Ты ударял потерпевшего?
Парень обомлел:
– Мне такой адвокат не нужен! Мне нужно, чтобы отмазали меня! Чтобы… Чтобы… А не копали под меня…
– Но ведь все говорит против тебя… Ведь видели, как ты его…
– Ну и что?! Подкупите свидетелей… Вы же адвокат!…
– Вот именно, потому что я адвокат, – сказал и сам себе удивился: до этого дня он бы такого не сказал, – я этого делать не буду… Вот если покаешься, тут я тебе помощник на все сто…
– И это говорит мне мой адвокат? Которого родня наняла аж из Воронежа? Да я лучше к любому москвичу обращусь…
– Это ваше право…
Федин поднял трубку внутренней связи:
– Забирайте… Свидание закончено…
Когда Федин вышел на порожки изолятора, он, быть может, последний раз в жизни, выругался:
– Да пошел ты к е… м…!
В просвете деревьев увидел купол колокольни, перекрестился.
Святая земля Сергиева Посада благотворно действовала на его раздрызганную, адвокатскую жизнь, вместив в нее нечто новое. Первым делом по приезде в Воронеж он решил отвести в церковь Безродную и Романа, также уговорить покаяться Григория, его отца, межрайгазовца, таксиста и не оставлял надежды, что когда-то к нему вернется погрязший в грехе Виктор.
16 июня 2008 года
Михаил Федоров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
