Свет преломляется сквозь зеленый лист и луч падает в самое сердце вишни, и она загорается алым румянцем. Я прищуриваюсь, потом зажимаю один глаз, второй, а первый открываю, потом закрываю один глаз ладонью и жду… внутри вишни что-то играет, какие-то протуберанцы кружатся и заливают все вокруг красной лавой и уже все вокруг вишнево-алое… Я протягиваю руку и срываю этот раскаленный алый шар…
Все происходит в бабушкином саду на Украине. Это сейчас, когда скажешь слово «Украина», то всех слега дергает током, будто после этого начнутся какие-то страшные новости и какой-нибудь ведущий будет опять рассказывать об ужасах и кошмарах, невольно или вольно погружая нас в транс отрицания и осуждения. Но мы-то выросли и жили в дни, когда Украина была раем, Родиной и миром благополучного солнца, света, овощно-фруктового рая, пшеницы и белого хлеба, родиной детства и бабушкиной любви.
И вот он, бабушкин сад. Маленький, в старом центре города, на госпитально-военной стороне и улица звалась у нас 4-я Военная. Я все время думала: «А почему четвертая? И почему Военная? Там что, все время война? И сколько их, Военных, после моей?»
В саду дорожка цементная до конца дли-и-и-инная, почти как до конца света, по бокам львиные зевы и оранжевые лилии, когда бежишь в конец лилии шуршат своими листьями, а вокруг вверх поднимаются стрекозы, большие голубые стрекозы, и глаза у них огромные, внимательные, а крылья шелестят и радугой отражаются на солнце.
Бежишь по этой дорожке и не можешь остановиться, хоть и страшно, в конце куча песка, мрачный садовый душ, где мы играем с Юркой в запрещенное, но с ним не страшно, а одной… Ужасная тишина наступает, когда добегаешь до конца и ты будто бы один во всей Вселенной, а здесь окно, занавешенное изнутри какой-то грязной бумагой, светится вечером зловещим светом, а сейчас какое-то мертвенное и все это называется страшным словом ЖИЛКОП. Я представляю Жилкопа как какого-то клопа, огромного зеленого или черного клопа с человеческий рост, внутри у него все перекатывается из стороны в сторону и ходит ходуном, а он приходит на ходулях в разные дома и поедает маленьких девочек, а никто его даже не видит, только маленькие девочки. Я не говорю о Жилкопе не то что со взрослыми, но даже с Юркой, он ведь тоже его не видит, только девочки…
Но иногда надо тихонько пробраться в конец сада и забрать что-то очень важное, забытое вчера на песочной куче, и тогда я вихрем бегу в сандалиях туда и обратно, а солнце слепит меня, и я почти ничего не замечаю вокруг, только схватила, и обратно. Чтобы Жилкоп не увидел…
Вишен у нас три, они не обычные, обсыпанные ягодой глубоко красного цвета, переходящего в коричневый, то, что и называется вишневым цветом. Нет, наши вишни алые, и их не так уж и много, но они слегка продолговатые и невероятно яркие на фоне зеленой листвы, каждая как произведение искусства, каждая живет своей жизнью на ветке, а все они будто на балу вставляют себя напоказ. Бабушка ворчит, что ягод мало, что надо заменить и от нее никакого толку, а я пугаюсь, но знаю, что она никогда не заменит. Почему? Потому что ее посадил дедушка, а дедушку «забрали». Давно. В 1937 году. Меня еще и в помине не было и только родилась моя мама, ей было несколько месяцев. Мама всю жизнь сокрушалась, что не видела дедушку, то есть ничего еще не соображала, когда его не стало. А я про себя думала: «Ну он-то ее видел, а может, и видит до сих пор?» Но мама начинала плакать и жалеть себя, говорить, что выросла без отца и сирота. Ох, тут и я принималась жалеть ее и много думать о дедушке Федоре.
Но говорить о нём и куда его забрали нельзя, это большая Тайна, мама делала большие глаза, и я понимала – нельзя! «Все узнаешь, когда вырастешь», - говорила она, а я думала в ответ: «Ой, да когда же это будет? Так умрешь и ничего не узнаешь».
Все это лениво перескакивая с одного на другое перекатывается в моей белобрысой головенке справа налево, а потом слева на право, когда я смотрю, прищурившись на мою вишню.
Я лежу на старой кровати с железными шишками, которая стоит под вишней и тогда уже думаю, что это лучшие деньки, и я совсем не хочу в Москву на любимый Университетский проспект, а хочу вот так и лежать долго-долго, переворачиваясь с бока на бок и, поднимаясь на локтях, ловить губами вишню, надкусывать ее и пчелой высасывать ее солнечный нектар, чтобы потом всю жизнь вспоминать ее вкус, вкус бабушкиного сада, дедовой заботы о своих, который посадил этот сад на многие годы вперед, чтобы мы его помнили…
Перевернувшись на бок, я вытаскиваю из-под подушки Гоголя, ох, как же вкусно катать косточку во рту, выжимая оставшиеся капли и читать Гоголя под вишней, будто пасечник Рудый Панько завел меня сюда и не выпускает от своих цветистых историй…
Сегодня бабушка будет варить варенье из вишни, мне достанется вкуснячая пенка. А потом она разложит на противни ягоды помельче и будет сушить вишню на крыши. На второй день она станет вяленой, я заберусь на обжигающую крышу, наберу тайком горсть вяленой вишни и буду нажевывать ее себе. А потом в Москве, когда мы будем пить чай с вишневым вареньем на кухне, мне будет так сладко и тепло, как бывает только в детстве. В вишневом детстве…
Марина Ганичева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
