Как только мало-мальски пообсохла после вешнего половодья земля, давняя знакомая принялась манить меня к себе на дачу. И, когда все придумки для отговорок у меня истощились, и дальнейшее сопротивление грозило смертной обидой, отодвинув на денёк нескончаемые дела, я, прокоротавшая безвылазно за рабочим столом зиму, наконец-таки, выбралась из своей «берлоги» передохнуть.
Дело было на исходе пролетья, в позднюю Пятидесятницу. Не напрасно звала меня к себе подруга. Знала, что, ступив в безупречную ухоженность её усадьбы, невозможно не захлебнуться от восторга. Дача, утопавшая в эти золотые дни в последнем буйстве первоцветов: разнопёстрых тюльпанов и нарциссов, обворожительно душистых гиацинтов и всяческих, вошедших в свою самую царственную пору рябчиков, не могла оставить равнодушной даже такую привередину в цветочных делах, как меня.
Но, спустя несколько часов, то ли присытившись холёным очарованием пионовых и ирисовых клумб, то ли устав от безделия, душа моя запросилась на простор, в окружавшие дачу приречные луговины.
Весна в том году объявилась совершенно нежданно, и, смешав цветение черёмухи с сиреневым полымем, к Троице погоды уже стояли на удивление жаркие. Воды Орлика, проглядывавшего сквозь кружево высоченных осокорей, верстах в двух от усадьбы, наверняка были ласковые, потому как уже часов с десяти утра с берегов его доносились визг и хохот чебурахавшейся ребятни.
Перед закатом, когда поотпустил полуденный зной, наконец, вышли за калитку. Решили прогуляться по окрестностям, а заодно добрести до дальней речной излучины, где, по словам подруги, можно было без ребячьего гама, в полнейшей тиши искупаться в кристальной протоке.
До Орлика – рукой подать, чего ж дожидаться? Стёжка змеилась заливными лугами, уже вовсю поросшими нашим среднерусским разнотравьем. Где-то, в непостижимой человеческому глазу выси, заюливал жаворонок, на душе было легко и даже почти спокойно – день, лучше не придумать, и к тому же дома дожидалась вполне законченная повесть.
Воздухи распирало от запаха зацветающей полыни. Уже то там, то тут пролилось ромашковое молоко, разбрызгалась колокольчиковая синь. Вымахавшие в свои полроста татарницы скороспело выбросили зелёные шишки. На самых первых, самых крупных из них проклюнулись малиново-перистые гребешки. Меж маков-самосеек покачивали на едва уловимом ветру своими дробными серёжками кукушкины слёзки; рыжеватыми крупчатыми метёлками красовался вошедший в пору цветения ранний щавель; обочину обрамляли кремовые султанчики подорожников; и до самой излучины сплошной дробной сусалью меж трав и былинок просыпались ослепительные, солнечные курослепицы.
Некоторое время тропинка ещё продолжала поднимать нас по крутому песчаному берегу вверх по склону, но, наконец, уткнувшись в речку, оборвалась в зарослях иван-чая у неохватной ветлы. Под обрывистым откосом едва слышимо протекал Орлик, смиренно неся свои воды мимо дачных домиков, потом пригородом, пригородом, чтобы дальше, в старых кварталах Орла, подпитать своими невеликими водами красавицу Оку.
Престарелая ветла, уцепившись за берег всеми своими немощными силами, полоскала в реке длиннющие седые космы. Через небольшое русло перекинулся недавно справленный, наверно, после половодья, лёгонький тесовый мосток, ещё пахнущий свежей сосной. Взглянула с него вниз и диву далась: а и правда! Настолько прозрачна и чиста в этой удалённой от людского глаза протоке водица, что можно разглядеть, словно на ладони, каждую песчинку, каждый камушек.
На мелководье предзакатные солнечные лучи, пронзив тончайшую плёнку воды, поджигали пески, и они, словно золотые россыпи, невероятно искрились. Разноцветная галька же, благодаря этим волшебным лучам становилась, по меньшей мере, полудрагоценной. Стайки каких-то, неведомых рыбёшек, переблёскивая серебром чешуи, то выпрыгивая в азартной радости на поверхность, то в диком восторге проносясь у самого дна, играли в догонялки. Едва колышущиеся длиннющие водоросли, цепляясь бородами за камни, казалось, ещё мгновение и уплывут вдоль по течению.
Мы замерли, боясь нарушить устоявшийся лад этого укромного уголка. Потом, правда, не удержавшись, подруга, заядлая купальщица, спустилась ниже по протоке, и я с мостков могла видеть замелькавшую на поверхности омутка её оранжевую шапочку. Мне же купаться совершенно расхотелось. Казалось, не только сердце, даже кожа моя впитывала покой и наслаждалась красотой этого, только что открытого мной, мира.
Вдруг, поначалу я и сообразить не успела, откуда, из какого места, с высоты песчаного обрыва стремительно и отчаянно прямо слёту в прозрачность вод кинулась и тут же исчезла в глубине небольшая, но неописуемо красивая птичка. С голубовато-зелёным, рыжеватым с подбрюшья опереньем, с полоской – через глаз к затылку и длинным, совершенно не подходящим к её маленькому размеру, клювом. Никогда раньше не приходилось мне встречать такую редкостную в наших краях птицу.
Спустя секунды, невеличка, чуть больше скворца, выскочила из воды, – в клюве трепыхалась размером с неё саму серебристая рыбёшка, – и так же стремительно, как недавно объявилась, пичужка исчезла где-то под травяным козырьком песчаного обрыва.
Напрасно подавала мне знаки подруга: мол, водица – парное молоко, не медли, вечер надвигается. Я, словно завороженная, не могла оторваться от откоса, от того места, куда, по моим предположениям, юркнула птица.
И моё упрямство вознаградилось: спустя пару минут «тиип-тиип-тиип» перламутровая птица вновь стремительно объявилась над протокой. Мгновенный нырок – и снова в клюве крохотная серебристая рыбица.
Но, что самое удивительное, когда я переместила свой взгляд вдоль крутого обрыва и пошарила глазами по его неприступным песчаным откосам, увидела уже не одну, точно сосчитать было невозможно, но с уверенностью можно сказать, этих диковинных птиц было не меньше пяти.
– А-а! Зимородков высмотрела! – подошла, закутавшись в полотенце, подруга, – я поначалу тоже не то, что купаться, вообще с ними расстаться не могла. Приду на этот мосток, час стою, два стою, будто в раю: тишь необычайная, душистый запах валерьяников и таволг, и эти дивные божьи птицы…
До самого заката пролюбовались мы зимородками, до той поры, покуда не спровадились они на ночлег.
Это был один единственный раз, когда я вживую смогла увидеть этих загадочных райских птиц. В середине лета, по чьему уж там указу, я и не знаю, задумали расширить и почистить русло Орлика. Особого толку из той задумки не получилось. Против природы, как говорится, «не попрёшь». Орлик, хоть река и смирная, но норов и у неё имеется. Зафордыбачился он, как шёл своим путём, так себе поныне и идёт, только вот берега и приречную зелень в дачном районе исковеркали, затоптали машинами заповедный уголок.
Нет теперь песчаного обрыва, порушены гнёзда зимородков. Исчезли они с берега Орлика и навряд ли когда-нибудь сюда вернутся. Птица эта, как впрочем, и многие другие, любит уединение и весьма придирчива к выбору места поселения. Только в тихих уголках, к примеру, по берегам укромных речушек с кристально чистыми водами, обустраивает зимородок своё жилище. Гнёзда делает в глубоких норах, вырытых на крутых песчаных обрывах.
Исчез песчаный откос, разлетелись зимородки в поисках новой земли, людьми не обитованной. Только сухие рыбьи косточки да чешуя повсюду валялись на песке. Когда-то служили они подстилкой в норах, а рыбёшка, от которой они остались, кормом птенцам голубого зимородка. При всей своей красоте, в отличие от иных крылатых собратьев, гнездящихся в береговых норках, таких, к примеру, как ласточки или стрижи, зимородок не шибко аккуратен и жутко зловонен – где ест, там и отходы от всяких-разных уклеечек, лягушат и стрекоз бросает.
Кстати, коротенький хвостик, оказывается, у зимородков, самый что ни на есть бульдозер. Именно он-то и помогает этой маленькой птице прорывать длиннющие, – это надо подумать! – до полутора метров ходы-норы, вычищает песок и землю наружу.
Обычно птица эта суровых зим не переносит, с приходом холодов отбывает в тёплые края. Но в последние годы зимы на Орловщине подобрели, и, по рассказам моей подруги, часто гулявшей и катавшейся вдоль Орлика на лыжах, с приходом осени, зимородки перестали, было, покидать своё обжитое местечко. Так и продолжали в зимние месяцы, словно какие оляпки, ежедневно нырять, плавать и ловить до дюжины мелких рыбёшек в прозрачной, переставшей покрываться льдом протоке реки.
Вспомню об этой дивной птице, глаза закрою, и представится чудо чудное: ласковый, чуть движимый Орлик, и над протокой – в солнечном блеске лазоревые райские птицы. «Тиип-тиип-тиип!»
Татьяна Грибанова (Орел)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
