В моей жизни, в детстве, случились три события, которыми я очень гордился. Первое, когда научился ездить на велосипеде, да не на детском, как многие начинают ныне, а на взрослом, для этого приходилось выгибаться, как червяк, под рамой, чтобы достать ногами педали. Второй подвиг я совершил, когда научился плавать. Там главным было преодолеть чувство страха перед глубиной, поскольку мне не раз приходилось слышать, что на озере Курейка в воде обитает русалка, она может схватить за ногу и утащить в глубину. Моя завсегдашняя подружка и одноклассница Аня Пчёлкина потешалась над моими выпученными от страха глазами, когда я держась берега, делал отчаянную попытку проплыть кружок, по-собачьи загребая под себя растопыренными пальцами холодную воду. Она же, стройненькая и прямая, подходила к берегу и, вытянув вперед ладошки, прямо надо мною прыгала в воду, показывая, что нырять и плавать можно легко, свободно, и что она чуть ли не та самая русалка, которой глубина в радость.
И, наконец, коньки! У Ани были хоть и девчачьи, но настоящие, на них она даже не каталась, а летала по льду в белых ботинках! Шмыгая носом, я в очередной раз приматывал отрезками от бельевой верёвки заржавевшие снегурки к подшитым валенкам и на дрожащих непослушных ногах даже не скатывался, а выползал на лёд.
– Юрка, да это совсем просто! – смеялась она. – Главное здесь – научиться держать равновесие.
Легко сказать научись, когда затянутые в закругленную сталь ноги не катили, а то и дело взлетали вверх, хлопнувшись на спину каждый раз приходилось на себе ощущать что сила трения не зависит от площади соприкосновения. Надо отдать должное моей подруге, когда я падал, она тут же подлетала ко мне и помогала встать, не забывая спросить: «Юр, тебе не больно? Ты держи ноги твёрдо – и всё получится», и, придерживая меня как ребёнка, катила по льду. Но постепенно её усилия начали приносить свои плоды, я самостоятельно, уже без её подмоги, начал перемещаться по льду.
И всё же однажды я сумел не только удивить Аню, но и забыть все свои промахи и падения. В одной детской книге я прочитал, что китайцы давным-давно придумали запускать в воздух бумажных змеев. По картинкам я попытался собрать змея, но у меня не получалось. На помощь пришёл отец. Он настругал тонких фанерных палочек, скрепил из них по уголкам ниткой четырёхугольный каркас. Затем крест-накрест соединил углы, обклеил продолговатый квадрат газетным листом, концы трёх ниток собрал как бы шалашиком посреди квадрата и привязал к вершине катушку с нитками, а к нижней реечке для устойчивости и равновесия – тонкий тряпичный хвостик. Мы вышли в огород, и о чудо! Склеенный и собранный из тонких реек змей, поймав плотный ветерок, выпорхнул из отцовских рук и, виляя хвостиком, потянул бумажную рамку вверх. Разматывая с катушки нитку, отец потихоньку отпускал змея, и он по большой дуге, подставив свою бумажную грудь невидимому потоку, послушно стал подниматься над крышами домов в бездонную глубину неба. Передав мне катушку с нитками, отец ушёл по своим делам. И тут к нам прибежала Аня. Подставив ладонь ко лбу, она стала следить, как я, разматывая катушку, отпускал змея на большую высоту.
– Ты чё, сам сделал? – каким-то незнакомым, удивлённым голосом спросила она.
– Не-е-е, отец помог, – признался я.
– Юр, а можно мне подержать твоего змея? – неожиданно попросила она.
В голосе Ани я уловил незнакомые нотки.
– Конечно, – быстро согласился я, – только крепче держи катушку.
– А он не упадёт?
– Не, не упадёт, а ты смотри под ноги, ещё чего доброго споткнёшься.
– Как бы мне хотелось быть на месте этого бумажного змея! – призналась она, возвращая катушку. – Весь мир под тобой, дома, улицы, крыши... А ты одна рядом с ним в небе, и можно даже потрогать солнышко.
– Ты чего, сдурела? – прервал я. – От солнца можно сгореть, как Икар.
– А кто такой Икар?
– Икар – сын Дедала. Они жили в Древней Греции на острове Крит, – и неожиданно для себя я рассказал Ане, что записался в авиамодельный кружок, и что там мы будем делать настоящие самолёты и планера.
– А я хожу на курсы кройки и шитья, – призналась она, и, почувствовав, что меня это не впечатлило, добавила, что её родители наняли для неё репетитора для занятий по английскому языку. – Кстати, её муж, Яков Иванович, руководит тем самым кружком, в который записался ты.
В нашем предместье Яков Иванович был известным человеком, говорили, что он участвовал в войне с фашистами, сбил несколько немецких самолётов и был списан по здоровью. Для меня же главным было то, что он лучше всех знал дорогу в небо и совсем не был похож на наших школьных учителей. На занятия он приходил в старой, видавшей виды кожаной куртке, разворачивал чертежи моделей и развешивал их на стене. Впервые от него я услышал незнакомые прежде слова: шпангоут, лонжерон, перкаль, стрингер, киль, нервюра. Казалось, названия и слова падали из другого, досель неведомого мне мира. Однако больше всего мне нравилась поношенная лётная куртка, от неё пахло кожей и махоркой, но мне тогда казалось, что она пахнет небом.
– Модели бывают трех типов: таймерная, резиномоторная и кордовая, – рассказывал Яков Иванович.
– А на какой поднялся в воздух Икар? – спросил я.
– Он летел на крыльях, которые собрал его отец Дедал. Сделаны они были из перьев, скреплены льняной нитью и смазаны воском. Перед тем как лететь отец предупредил Икара, чтобы тот не подниматься слишком высоко, так как солнце растопит воск и может произойти непоправимое. Но Икар не послушался и упал в море. Говорят, что это была первая письменно зафиксированная авиакатастрофа.
– А когда полетели наши? – допытывался я.
– Наши? – Яков Иванович потёр лоб и улыбнулся. – Был у нас такой первый в своём роде аэронавт, подьячий Никита Крякутный. Говорят, он смастерил себе крылья и, забравшись на колокольню на глазах у царя Ивана Грозного, сиганул с неё и, перелетев через стену, приземлился на берегу реки.
«Человек — не птица, крыльев не имать. Аще кто приставит себе аки крылья деревянна, противу естества творит, за сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову, тело окаянного, пса смердящего, бросить свиньям на съедение, а выдумку после священная литургии огнём сжечь». Суров был царь и слова его были страшны…
Но над нашими головами всё равно начали летать не только бумажные змеи, но и железные птицы, и мы, задрав головы, кричали им вслед:
Аэроплан, аэроплан,
Посади меня в карман...
А в кармане пусто –
Выросла капуста…
Яков Иванович предложил нам самим собрать авиамодели, на которых, с его слов, нам предстояло выступать на районных соревнованиях. Я выбрал резиновую моторную. Самым сложным и трудоёмким оказалось изготовить из тонкой берёзовой фанеры нервюры для крыльев. Поскольку времени на их вырезку требовалось много, я принёс из школьного подвала фанеру домой, где у отца под крышей нашего деревянного дома была оборудована мастерская. Там стоял верстак, а на стене были развешаны разные инструменты: пилы, молотки, напильники, острые сапожные ножи, пассатижи, кусачки, паяльники и прочие необходимые в хозяйстве вещи.
Заметив, что Аня серьёзно заинтересовалась полётом воздушного змея, я пригласил её к нам домой. Попасть в мастерскую было непросто, сначала по деревянной лестнице надо было подняться на сени, затем пройти под крышу. Поначалу Аня боялась: деревянная лестница была старой и шаткой. Но любопытство победило. Так же осторожно, как когда-то она меня вела по льду, я помог подняться ей на сени. Очутившись на твёрдой застеленной крыше сеней, Аня с благодарностью глянула на меня.
– Ой, какой отсюда вид! – воскликнула она, придерживая рукой от налетающего ветра свою широкую красную юбку. – Отсюда можно запускать не только змеев, но даже и планер.
– Их ещё надо сделать, – заметил я, стараясь не обращать внимания на её развевающую юбку, и показал ей шаблон – продолговатую, с плавной горбинкой, вырезанную из тонкой берёзовой фанеры загогулину. – Это нервюра! – гордость переполняла меня. Французы говорят ребро.
И добавил, что для крыла надо вырезать двадцать четыре штуки – по двенадцать на каждое крыло.
Аня взяла шаблон и недоуменно пожала плечами:
–Только и всего? Мне она напоминает скелетик рыбки. Ой, нет! «Тhat’s the Nike logo!» Это логотип фирмы Найк. Взмах крыла древнегреческой богини Ники.
Я вздохнул. Конечно, ногами можно выписывать разные пируэты на льду, и даже свободно шпарить по-английски. Придумала какой-то скелетик! Что с них возьмёшь! У них на уме одно: фантики да бантики.
– Согласно закону Бернулли (фамилию автора закона я, откашлявшись, для солидности произнёс с особым удовольствием) устанавливается зависимость между скоростью потока воздуха и его давлением. Ну, это когда воздух обтекает крыло. Так вот, при движении крыла скорость обтекания сверху гораздо быстрее, чем снизу, а значит, крыло стремится туда, где давление меньше. То есть, у него появляется подъёмная сила. В этом и есть предназначение этих самых нервюр. Всё поняла?
– Как? Как ты её назвал? – переспросила Аня, раскрыв во всю ширь свои васильковые глаза.
– Нер-вю-ра! – по слогам произнёс я.
– Ой, как это здорово! – неожиданно воскликнула она. – Твоё имя Юра, а меня дома дедушка Кузьма называет Нюрой. Юра и Нюра, получается нервюра. Деда, когда я мешаюсь, называет меня пчелой. Мол, крутишься и жужжишь, как пчела.
У деда Кузьмы в деревне была пасека и Аня не раз приглашала меня к нему в деревню, где можно было не только попробовать мёду, но дед обязательно давал баночку со свежим мёдом домой.
– А можно, я буду помогать вырезать тебе эти самые нервюры?
– Это сложно, ещё порежешься. Вот посмотри, – и показал заклеенные пластырем пальцы.
– Зачем же обязательно резать ножом? Можно выпиливать профиль. Нарезать пилой заготовки, дрелью просверлить дырки, вставить в неё пилку – и вырезай себе на здоровье.
– Но их надо же держать, а у меня всего две руки!
– Заготовки можно зажать в тиски, – немного подумав, предложила Аня. – У тебя есть лобзик?
– Есть. У меня всё есть! И казеиновый клей есть, и авиационный для перкали, он называется эмалитом. А ещё фанера и папиросная бумага, – похвастался я. – Папиросной бумагой обклеивают нервюры, и получается настоящее лёгкое крыло.
Вообще-то верстак и все инструменты были отцовскими, но я одним словом для собственной значимости всё присвоил себе.
– Можно мне попробовать? – кивнула Аня на лобзик. – А потом ты обработаешь их напильником. Тогда нервюры будут все одинаковые, красивые и ровные.
Я с удивлением глянул на неё. Похоже я напрасно сомневался в её технических способностях, голова у неё варила. Особенно мне понравилось, что нервюры должны быть красивыми.
–Ты не беспокойся, я всё сделаю аккуратно. Попилю и отдам лобзик тебе, – предложила Аня, когда я закрепил фанерные заготовки в тиски.
– Ну, если тебе так хочется, – милостиво согласился я.
Высунув язык, Аня начала старательно двигать лобзиком – жиг-жиг снизу вверх. Недаром говорят, что люди любят смотреть, как течёт вода, как горит костёр и как работают другие. Двигая лобзиком, Аня напевала:
Юра! Что ты смотришь хмуро.
Нас поднимет в небо, тонкая нервюра.
– А ты переведи это на английский, – попросил я
– На английский? – Аня хитровато улыбнулась. – Уилл флай. Ай лайк ю.
– Сойдет, – шмыгнув носом сказал я.
Через какую-то минуту, когда я решил прибраться на верстаке, неожиданно услышал резкий щелчок.
– Ой, я сломала пилку! – расстроилась Аня. – Я нечаянно, хотела побыстрее, а пилка сломалась.
– Не зря говорят, что серьёзное дело не терпит торопливых людей, – назидательным тоном проговорил я. – Нужно быть внимательным, спокойным, держать себя в руках и просчитывать каждый шаг. – И вдруг я поймал себя на том, что повторяю те же самые слова Якова Ивановича, которые он произносил перед началом занятий.
– Да я не хотела, всё как-то произошло неожиданно! – оправдывалась Аня
– Ничего, мы сейчас вставим новую. Недаром говорят: через тернии и поломки мы всё равно поднимемся в небо, – успокаивал я Аню.
– Хочешь, я приду, когда ты будешь клеить папиросную бумагу, – предложила она. – Резать и кроить материал я научилась, а уж с бумагой и подавно справлюсь.
– Конечно, приходи! Ты же знаешь, я всегда тебе рад. Вдвоём быстрее справимся.
И я пошёл провожать Аню домой. Она шла молча, думая о чём-то своём, и даже не оглядываясь по сторонам.
– Значит, ты решил стать лётчиком? – неожиданно спросила она, когда я, вздохнув, уже собрался идти обратно в мастерскую. От неожиданности я остановился. Впервые меня спросили о том, о чём я ещё и не задумывался: что ждёт меня впереди, куда я пойду после окончания школы... Если честно, то выбор у нас в посёлке был небольшим. Нередко можно было слышать, что живут здесь чуть ли не сплошные бандюги. И по нам давно тюрьма плачет. В лучшем случае ребята становились шофёрами или слесарями, а девчонки шли в продавцы. Но Аня как-то обмолвилась, что она мечтает поступить в театральное училище.
– Артисткой хочешь стать? – завистливо спрашивал я.
– Да, артисткой из погорелого театра. Буду петь и плясать в нашем заводском клубе, – рассмеялась Аня.
Я почесал себе затылок. Говорить о том, чего не знаешь, я не привык. Возможно, ещё не пришло время. Как и все, гонял по пустырю мяч, бегал купаться на Курейку, чинил велосипед, ходил в школу. Чего тут думать? Живи да радуйся! А тут на тебе, такой непростой вопрос.
– А может, когда-нибудь возьмёшь меня в свой самолёт пассажиркой? – поймала мой растерянный взгляд Аня. – Ведь мы уже попробовали сделать нервюру. Как ты говоришь, именно она, согласно закону Бернулли, помогает самолёту оторваться от земли.
– А ещё она может уходить из-под ног, – я вспомнил, как раньше Аня поднимала меня с холодного льда.
– Да ты не думай! Всё будет хорошо. Смотри вперёд, тогда не запнешься, – засмеялась Аня и, чмокнув меня в щёку, побежала к себе домой.
Через несколько лет уже в лётном училище на уроке по конструкции самолёта преподаватель, показывая разрез крыла, скажет: «Подъёмная сила крыла создается благодаря набору вот таких жёстких профилей, которые французы назвали нервюрами».
Я слушал преподавателя, улыбался, мысленно перелетая в далёкий и родной посёлок. Первое письмо, которое пришло мне в училище, было от Ани. В письмо она вложила отдельно листок, где были её незамысловатые стихи написанные почему-то в строчку:
Нюра и Юра,
Анна и Юрий,
Теплое лето,
Пчелы и улий,
Нюра плюс Юра,
Память слаба,
Это нервюра.
Это судьба!
Валерий Хайрюзов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
