Однажды в разговоре с подругой я упомянула имя Розы Джелакаевой. «А кто она такая?» – спросила подруга.
Мне стало обидно и грустно. Не знать этой самобытной, талантливейшей артистки, пластинки которой продавались повсеместно, а выступления то и дело звучали по радио и телевидению?! Выходит, с годами всё забывается…
Но так быть не должно! Не должно хотя бы потому, что такая яркая личность, как Роза Яковлевна Джелакаева, заслужила, чтобы о ней помнили.
А была она неподражаемой цыганской певицей и танцовщицей –темпераментной, пластичной, задорной, и при всём этом – истинной Артисткой. Артистичен был каждый её жест, каждая фраза, – эта удивительная исполнительница была буквально рождена для сцены! Она несла радость всем, кто слушал её поющую и любовался танцующей, и, казалось, безмерно счастливой от того, что она обладает редким даром – искусством делать светлее человеческую жизнь.
Расцвет её творчества пришёлся на 60 – 80 годы. То и дело на прилавках магазинов и киосков появлялись неброские пластинки с записями легендарного супружеского дуэта: Розы Джелакаевой и Пэтро Деметра. Знатоки и любители цыганского фольклора расхватывали эти пластинки ещё «тёпленькими» – песни в замечательном исполнении артистов стоили того!
А я с каждой новой пластинкой всё жарче и жарче мечтала увидеть воочию – хотя бы раз! – тех, кто доставлял мне столько счастливых минут своими чудесными песнями. Нет, мне не приходило в голову написать им! Ну, кто я такая? Наивная провинциалка, которая в глубине души и сама мечтает о сцене? Но таких – тысячи. Мне не ответят… Вот если бы артисты хоть раз приехали с концертом в наш, тогда ещё малоизвестный город! Я подарила бы им самые красивые цветы, нашла бы самые лучшие слова восхищения и величайшей благодарности, я бы… Но, тяжело вздохнув, я возвращалась к действительности. Вряд ли они приедут. Вряд ли я смогу высказать им всё, что хранилось в моей очарованной их творчеством душе, вряд ли я вообще смогу сказать им хоть что-нибудь: ведь я и так была болезненно застенчива от природы, а уж тут, при виде своих кумиров, и вовсе лишилась бы дара речи…
Но помечтать так хочется! Пожалуй, это – единственное, что невозможно отнять у человека – Мечту! И какое счастье, что наши мечты иногда сбываются! Неожиданно сбылась и моя: в 1979 году в Белгород приехали звёзды цыганской эстрады – Роза Джелакаева и Пэтро Деметр. Когда я прочла об этом на афише, меня словно током пронзило – наконец-то! Наконец-то я увижу и услышу ту, которую считала образцом эстрадной певицы, которой посвящала свои стихи, о встрече с которой так долго и горячо мечтала!
Вот только…
Бытует мнение, что знаменитости – люди высокомерные, вздорные, капризные; а вдруг и она – моя Чёрная Роза – тоже такая?! Вдруг она при встрече со мной и разговаривать-то не захочет?
И я живо представила себе, как смуглолицая примадонна с надменным видом примет мои цветы, вполуха выслушает мою сбивчивую речь и, скорчив гримаску, небрежно выпроводит меня под любым предлогом. А, может, даже и выпроваживать не станет, а просто отвернётся, демонстративно заговорив с кем-нибудь другим…
«Нет, не пойду!» – решила я.
А с пёстрой афиши на меня смотрел неразлучный дуэт горячо любимых артистов… Я пришла домой, поставила пластинку с их записями, и волшебство – в который раз! – началось. Зазвучала цыганская песня «Звёздочка» – непередаваемо красивая при всей своей простоте и безыскусности мелодии. Или такой красивой она казалась потому, что её исполняла Роза? А она знала в этом толк! Голос её лился легко, свободно и вдохновенно. По своей переливчатой, бархатистой теплоте он напоминал оранжевые языки пламени. Но это было не пламя всесокрушающего пожара, а уютное пламя таборного костра, вспыхивающее у ночной серебристой реки…
И тут я поняла, что если упущу возможность побывать на концерте этой удивительной певицы, то никогда не смогу простить себе такой глупости. И ещё я поняла, что мне, в общем-то, совсем неважно, как встретит меня артистка, – главное, что я смогу сказать ей спасибо и вручить три красные розы в знак моей огромной благодарности: красные розы – Чёрной Розе!
Наконец-то этот час настал! В радостном волнении я торопилась на долгожданный концерт с роскошными пламенными розами, запрятанными в пакет поглубже, чтобы не замёрзли,– на дворе стоял морозный февраль.
И вот я на концерте!
Зал был полон. Да что я говорю – «полон» – битком набит! Среди зрителей были не только русские и, как водится в таких случаях, цыгане, – но можно было услышать даже иностранную речь: очевидно, привлекала экзотика цыганского искусства. Я сидела почти на самом дальнем ряду, и с этого возвышения вся сцена была мне видна, как на ладони.
Вёл программу Пэтро Деметр, и вёл – замечательно. Природа одарила его многогранным талантом: он пел, плясал, играл на гитаре и скрипке, выступал в роли конферансье… Но тон всё-таки задавала Роза! Вначале это было как будто бы незаметно, но, чем дальше, тем больше зритель подпадал под обаяние «дочери шатров» – непосредственной, задорной, лукавой, – словом, настоящей таборной цыганки!
Аккомпанировал артистам мини-ансамбль: два гитариста и ударник. Помню, приветливо улыбнувшись, Пэтро представил музыкантов зрителям и добавил: «Это – наши друзья, а теперь они станут и вашими друзьями!»
В этой простой фразе не было и тени наигранности – чувствовалось, что слова шли от сердца. И зритель сразу же настроился на тёплый, дружелюбный лад.
Пели Роза и Пэтро много, пели самозабвенно, с истинно цыганской страстью, вкладывая в песни всю свою пылкую и нежную душу. После каждого номера зал неизменно взрывался аплодисментами и даже криками, но Пэтро тотчас же поднимал руку, не позволяя устраивать себе оваций, и взволнованный зал стихал – неохотно, но послушно. Да и можно ли было не послушаться этих артистов?! Ведь они, казалось, обладали каким-то гипнотическим даром воздействия на душу зрителя! Это поистине была магия – магия добра и искусства.
Свои прекрасные песни артисты перемежали плясками, шутками, сценками-розыгрышами – словом, вели себя на удивление раскованно, непринуждённо, но в то же время скромно, – скромно прежде всего, и это сразу бросалось в глаза. Ничего лишнего, пошлого, безвкусного – всё в меру. Должно быть, именно поэтому зрители были так единодушны в своём восхищении!
Артисты пели самые разноликие в мелодическом отношении песни: их богатый репертуар состоял из фольклора венгерских, румынских, испанских, индийских и, конечно же, русских цыган. Им с одинаковой лёгкостью удавались и старинные романсы, и народные, таборные напевы, и даже современные шлягеры! Могу припомнить, что исполняли они «Две гитары», «Анжелину», «Сарэ патря», «Джелем, джелем», «Цумайлэ»…
В «Двух гитарах» Роза плясала. Плясала цыганскую венгерку в полной тишине замершего от восторга зала, – лишь каблучки без подковок выстукивали всё задорней, да Пэтро умоляюще, почти отчаянно вскрикивал: «Шибче!» «Шибче!» А Роза вдруг повела грудью, усыпанной монистами, и с плеч её поплыла чёрная шаль с пунцовыми цветами, медленно спускаясь на пол. И плясунья, изящным движением подхватив свою шаль, плавно прошлась по сцене, и мониста на её груди всё звенели и звенели, всё вспыхивали и гасли…
А вот таборную пляску русских цыган они с Пэтро исполняли уже вдвоём. Пэтро передал Розе гитару, и она, лукаво улыбаясь, подыгрывала ему, а он, неожиданно легко и темпераментно принялся «откалывать» лихую «цыганочку!» Вдруг, резко согнувшись, схватился за спину – радикулит! – и, под общий хохот, ушёл за кулисы… Пришёл и черёд народных песен, которые зачастую исполнялись на цыганском языке. Но с каким живым юмором обыгрывали перевод артисты! Пэтро, скажем, объявляет:
– А сейчас прозвучит песня, в которой говорится о том, что муж в семье – голова! – и с напускной гордостью оглядывает зал. Но вдруг – звонкий голос Розы:
– Да жена-то ведь, ласковый, – шея!
Нехитрая реплика Розы звучит так заразительно смешно и непосредственно, словно артистка придумала её только что, – как говорится, на ходу.
Пели и шатровую «Джелем, джелем». Помню, как необычно исполнялась эта старинная песня. Свет был погашен, только где-то в глубине сцены мерцали робкие огоньки… Пэтро лежал на полу, опустив голову Розе на колени, так, словно они были совсем одни среди бескрайней ковыльной степи, и, казалось, не обращали никакого внимания на притихший зрительный зал, который жадно ловил каждое их движение. Они запели. Запели негромко, вдумчиво, но, в то же время, с такой безотчётной, истинно цыганской страстью, что невольно перед глазами вставала и ночная степь, и вспыхивающее пламя, и узкоглазый месяц, и чуткие кони, пасущиеся поодаль… И они – прекрасная пара вдохновенных, влюблённых цыган! Это было истинное волшебство, и под власть его подпали все – тишина в зале стояла, как в храме. Но вот вспыхнул свет, артисты неторопливо поднялись с пола, и печальную песню сменила зажигательная. Её пела Роза. В конце песни полагалось сплясать, но Роза затеяла со зрителями шутливую игру, с увлечением пытаясь во что бы то ни стало «вытащить» из зала паренька, как видно, чем-то ей приглянувшегося, и «спровоцировать» его на пляску – с собой вместе! Паренёк смущённо отказывался – возможно, у него была на то причина, – но Роза так вошла в роль приставучей, взбалмошной и, вместе с тем, на редкость обаятельной цыганки, что ей и самой стоило немалых усилий из этой роли выйти.
– Пойдём, пойдём спляшем, ласковый! – упрашивала Чёрная Роза, расцветая при этом неподдельной улыбкой и игриво теребя паренька за рукав.
Вообще, слово «ласковый», как я потом поняла, было её любимым. Думается, оно-то ярче всего и выражало её отношение к людям – доброе и открытое.
…На прощание артисты поклонились. Пэтро кланялся, приложив руку к сердцу, а Роза – сложив ладони на индийский манер, и это, как ни странно, исключительно шло ей. Хотя что же тут странного? Каждый цыган знает, что его сородичи пришли из чудесной Индии, и не скрывает гордости по этому поводу. Вот и Роза подчеркнула, что её далёкие предки были индийцами…
Я не помню, как именно прощались белгородцы с любимыми артистами. Наверное, завалили их букетами, забросали просьбами об автографах, оглушили громом аплодисментов, – да, конечно же, так оно и было. Но я уже не обращала на всё это внимания, потому что только сейчас поняла, как трудно мне будет пробиться на сцену из предпоследнего ряда, чтобы пройти за кулисы. А пройти туда я решила во что бы то ни стало! Но к выходу, навстречу мне, двигалась людская лавина, и я никак не могла выбраться из зала… Между тем, занавес уже закрылся, артисты ушли, и, когда я, наконец-то, взобралась на опустевшую сцену, то в полной растерянности увидела, что не знаю, куда идти. Меня охватило непередаваемо горькое чувство досады! Мои красные-прекрасные розы теперь казались мне колючими и громоздкими… Я двинулась наугад вдоль по коридору, по левой стороне которого было множество дверей. Но в какую же мне войти? Я запуталась окончательно. И вдруг кто-то легко обнял меня за плечи. Я удивлённо обернулась. И увидела одного из гитаристов – молоденького, чернявого паренька. Он понимающе улыбнулся и весело спросил:
– Хотите цветы вручить, девушка?
Я молча кивнула.
– Тогда пойдёмте, я покажу, куда! – и, схватив меня за руку, он уверенно подошёл со мной к одной из дверей.
– Стучите! – бодро скомандовал он.
Но я, от природы нерешительная и застенчивая, постучала так, что расслышать мой стук было практически невозможно.
– Э, нет, девушка! Так вас не услышат! Вот как надо! – и паренёк затарабанил кулаком в дверь с такой силой, будто в комнате находились неизлечимо глухие.
Затарабанил – и стремительно отошёл. А через несколько секунд дверь резко распахнулась – и я нос к носу столкнулась с Пэтро! Мы едва не упали друг другу в объятия, причём я, смущённая этим, растерянно сунула ему цветы. Но Пэтро, как видно, мгновенно сориентировавшись в обстановке, улыбнулся и сказал:
– Спасибо. Но это не мне – ей подарите! Проходите вон туда! – и посторонился, пропуская меня в гримёрную.
Я вошла в гримёрную. В глубине совсем небольшой комнаты, за столиком, заваленным всевозможными косметическими принадлежностями, сидела очень красивая женщина восточного типа, с узким разрезом золотистых, загадочных глаз, тонкими, благородными чертами лица и открытой, светлой улыбкой. В каждом движении артистки чувствовалось врождённое изящество; чем-то неуловимо грациозным, даже аристократическим, веяло от всего её облика. На безупречно гладкой, смуглой коже не было заметно ни единой морщинки, а прямые чёрные волосы отливали вороным блеском.
Так вот она какая, Роза Джелакаева, – моя чёрная Роза!
Перед ней стояло настольное зеркало: очевидно, она как раз собиралась разгримироваться, а, может быть, и наоборот – ведь ей предстояло ещё одно выступление. Я неловко протянула артистке розы. Она, взяв их, поблагодарила меня очень тепло и просто, с радостным выражением лица, хотя цветы от многочисленных поклонников наверняка были ей не в диковинку. Тем не менее, она бережно положила их на край стола и даже, помнится, прикрыла куском какой-то тёмной материи, которая очень эффектно оттенила букет.
Ну а я, решив, что пришло время моих сердечных излияний, волнуясь и запинаясь, наконец-то высказала всё, о чём мечтала поведать своей любимице. Мечтала столько лет!.. Я произносила слова благодарности, а в мозгу стучало: «Быть не может, мне снится, мне всё это снится!»
И я с нелепой тревогой совершенно серьёзно ждала, что мой чудесный сон вот-вот прервётся. Наверное, со стороны я выглядела глуповато: двадцатилетняя девушка, прижимая руку к сердцу, смущённо лепечет бессвязно-восторженную чепуху…
Но Роза Джелакаева повела себя с редким тактом и сердечностью. Она слушала меня так, будто я говорила что-то необыкновенно умное и интересное, чего до меня она ещё ни разу не слыхала. Во всяком случае, её лицо выражало неподдельную заинтересованность. Или её заинтриговало то, что я – белокурая и светлолицая – одета по-цыгански? А ведь я и впрямь принарядилась необычно! На мне были все атрибуты цыганского одеяния: и яркие украшения, и пёстрая кофточка, и длинная сборчатая юбка, и широкая бахромчатая шаль через плечо… Но всё это было надето не напрасно: в самом тайном уголочке своего сердца я надеялась, что прославленная артистка обратит внимание на такой не вполне соответствующий моему внешнему виду наряд и спросит, не цыганка ли я. И тогда я ей отвечу, что я, вообще-то, цыганка не совсем чистокровная, но днём и ночью мечтаю о сцене, да не какой-нибудь, а театральной – «Ромэновской!»
Ведь тогда я ещё не осознавала всей дерзости моей заветной мечты и наивно представляла себе, как она – знаменитая Роза Джелакаева! – устроит мне нечто вроде просмотра, попросив меня прямо тут же спеть и сплясать, а я с готовностью выполню и то и другое – разумеется, превосходно! – а она будет потрясена моим недюжинным талантом и с радостью поможет мне поступить в цыганский театр!
Вот до какой сногсшибательной глупости может додуматься человек, если ему двадцать лет от роду, а врождённая наивность перехлёстывает через край! Теперь я вспоминаю об этом не иначе, как с чувством жгучего стыда, но в ту минуту мне казалось, что я поступаю абсолютно правильно. Впрочем, не спроси она меня ни о чём, я бы молча ушла, так и не рассказав о своей сумасбродной мечте. Но Чёрная Роза, внимательно и серьёзно выслушав мою восторженную речь, сказала очень просто и хорошо:
– Спасибо. – И тут же прибавила: – Я так рада, что наши цыганские песни нравятся русским! Или ты не совсем русская? – лукаво спросила она вдруг.
Я от природы не обманщица, но хитрить иногда приходится, – вот как сейчас. И я схитрила:
– Я по маме цыганка.
– Правда? – так и встрепенулась Роза. – Вот почему ты одета по-нашему! А как зовут твою маму?
– Её зовут Надежда, – ответила я по-цыгански, чтобы никаких сомнений относительно маминой национальности у артистки не возникало. Но лучше бы я этого не делала!
Роза, при звуках родной её сердцу речи, оживилась ещё больше. Вглядываясь в меня удивлённо и радостно, она заговорила на чисто цыганском языке, – мало того! – с такой всё возрастающей быстротой, что даже если бы я знала этот язык сравнительно неплохо, и то вряд ли смогла бы её понять. А ведь я почти совсем не умела говорить по-цыгански, к тому же, тот диалект, которым я худо-бедно владела, разительно отличался от того, на котором говорила со мной она, таборная цыганка по происхождению. Но не могла же я признаться, что почти совершенно её не понимаю! Значит, мне оставалось одно: притворяться, – путь к отступлению был отрезан. И я, по мере своих способностей, старалась подыгрывать собеседнице: покачивала головой, разводила руками, улыбалась, – словом, делала вид, что прекрасно всё понимаю. Удалось ли мне её провести? Трудно сказать наверняка, но мне хочется верить, что это так. Ведь иначе артистка не беседовала бы со мной столько времени! Хотя беседой это можно было назвать с большой натяжкой: говорила, в общем-то, одна она, а я, в основном, слушала, пытаясь «выловить» хоть какое-то знакомое мне слово…
Но вот, насладившись родной речью, Роза так же стремительно и неожиданно перешла на русский. Я приободрилась. И выпалила:
– Я всю жизнь мечтаю стать такой же, как Вы – цыганской артисткой!
Роза улыбнулась.
– Ты хочешь поступить в цыганский ансамбль? – спросила она без тени насмешки.
– Нет! Я хочу поступить в театр «Ромэн!» – мой ответ был не сравним ни с чем по своему нахальству, но артистку это не покоробило.
– Туда поступить очень трудно, – задумчиво сказала она. – Может быть, тебе стоило бы сначала поработать в каком-нибудь ансамбле?
– В этих ансамблях – сплошная халтура, а я хочу туда, где настоящее искусство! – безапелляционно заявила я.
– Да, – грустно подтвердила Роза, – истинно цыганское искусство трудно отыскать в балаганах… Ты права, дочка. Но поступить в «Ромэн» тебе вряд ли удастся. Ведь ты совсем светлая! С такой внешностью тебя не примут, даже если твои вокальные и хореографические данные окажутся на высоте. Понимаешь? Существует строгий отбор, и внешность играет там далеко не последнюю роль. Ведь люди идут в наш театр, чтобы увидеть там цыган, а не переодетых русских. Да и потом… Знаешь, иногда человеку кажется, что он выбрал верный путь, а на самом деле его жизненный путь ведёт совсем в другую сторону. Ты любишь петь и танцевать, у тебя это неплохо получается, и ты считаешь, что дорога твоя – в театр, на сцену. Но, может быть, ты всё-таки ошибаешься, и твоё призвание в чём-то другом? Подумай!
Я протестующе покачала головой. Только сцена! Только цыганский театр! А иначе – и жить незачем!!!
Артистка меня поняла.
– Ну, хорошо, – мягко сказала она, как видно, решив, что сейчас со мной спорить бесполезно, – тогда я посоветую тебе написать письмо – она назвала очень известного артиста – и рассказать ему о твоей мечте. Он любит помогать людям. Если захочет – поможет и тебе.
Я приуныла. «Если захочет…» А если не захочет? Но всё же это было лучше, чем ничего, – хоть какой-то проблеск надежды.
Вдруг стул, на котором сидела Роза, покачнулся. Из-под него настороженно выглянул малыш лет пяти, – худенький, чёрненький, большеглазый,– и уставился на меня с нескрываемым любопытством.
– Проснулся, золотце моё? – пропела Роза своим переливчатым голосом. – Скучно тебе? Гулять хочешь? Пойди на уличку, снежки побросай! Пойди, ласковый! – упрашивала она малыша, но он, испуганно тараща на меня свои черешневые глазищи, не трогался с места.
Тут раздался негромкий, но уверенный стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения войти, в гримёрную шагнула пожилая, полная женщина с круглым лицом русской крестьянки.
– Розочка, картошка готова! Иди скорей кушать! – позвала она артистку, бросив на меня недовольный взгляд.
– Да-да, иду, сейчас иду! – приветливо отозвалась Роза.
Мне стало нестерпимо стыдно. Ведь я чуть было не оставила без ужина мою Чёрную розу, которая столько времени провела в дороге, добираясь до нашего города, потом – давала великолепный концерт, а через полчаса или того меньше должна будет вновь выйти на сцену – голодная?! И виной этому – моя беспардонность. Нет бы, сокрушалась я, выразить человеку благодарность, подарить цветы и скромно уйти,– так я осмелилась отобрать у моей любимой артистки столько драгоценного для неё времени!
И я, смущённо скомкав слова прощания, заторопилась к выходу. Чёрная Роза проводила меня доброжелательной, но, как мне показалось, недоумённой улыбкой: она не ожидала, что я уйду так поспешно. Её красивая, ласковая улыбка – это было последнее, что осталось у меня в памяти от светлой встречи с артисткой.
Прошли года – много лет…
Больше в Белгород Роза Джелакаева не приезжала. А я… Я трепетно хранила в душе воспоминания о нашей первой встрече и надеялась на вторую. Да, моя мудрая собеседница оказалась тогда права: на театральную сцену мне выйти так и не довелось, но я, как она и предполагала, нашла своё призвание в другом. Мне хотелось сказать ей об этом и подарить – нет, не набившие оскомину пышные, колючие розы, а…Но это было моей тайной. Тайной, посвящённой в которую, будет только она – так я решила. Но случилось непредвиденное…
Однажды я, случайно включив телевизор, увидела Пэтро Деметра на его юбилейном концерте. Его выступление было, как всегда, блестящим, но… Почему он – один? Где его неразлучная подруга по жизни и сцене? Где моя Чёрная Роза?! Меня охватило тревожное предчувствие. Я не верила, что супруги могли расстаться – слишком многое связывало их, слишком сильно они любили друг друга...
И вдруг прозвучали слова ведущего:
– А теперь я хочу, чтобы вы послушали, как пела замечательная артистка Роза Джелакаева, которой с нами, к несчастью, уже нет. Это – одна из последних песен Розочки.
Он так и сказал – «Розочка», как можно назвать только очень близкого человека.
…Моё сердце сжалось от боли. Оно отказывалось верить происходящему! Я увидела на экране телевизора большой траурный портрет молодой, ослепительно красивой, улыбающейся женщины, а за кадром зазвучала цыганская песня. Это была беззаботная, игривая песенка про горе-гадалку, и исполнялась она так легко, так живо и весело, что невольно вызывала улыбку! Да-да, случилось невообразимое: я почувствовала, что улыбаюсь! Из моих глаз ручьём текли слёзы, а вот губы – смеялись…
Наверное, немного найдётся на свете таких людей, воспоминание о которых вызывает светлую улыбку сквозь слёзы. Именно таким человеком и была Роза Яковлевна Джелакаева – неповторимая цыганская артистка, щедрая сердцем и чистая душой, так непозволительно рано ушедшая от нас.
Моя Чёрная Роза…
Ирина Чернявская (Белгород)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
