Украйна – так называлась в 16-17 веках южная окраина Московского государства. Граничила эта окраина с обширной безлюдной степью – Диким полем, простиравшемся на многие километры, вплоть до Причерноморья, где находились владения крымских и ногайских татар. Это были жестокие и алчные орды разбойников, кочевавших по степям и по нескольку раз в год совершавших опустошительные набеги на Русские земли. Никого и ничего не жалели они на своём пути – селения сжигали дотла, людей поголовно истребляли или уводили в полон, стада домашнего скотаугоняли с собой. Главной же целью этих набегов был захват пленников. Возвратившись домой с живым товаром – «ясырём» – татарин мог распорядиться им по своему усмотрению: выгодно продать, поменять на лошадь, использовать в качестве раба…
Только в первой половине 17-го века свыше двухсот тысяч пленников было уведено в Кафу (ныне Феодосия) на главный невольничий рынок.
Поначалу, до возведения городов и защитных сооружений, здесь, у Дикого поля, селился беглый русский народ, предпочитавший хотя и опасную, зато вольную, без помещичьего гнёта и кабалы, жизнь. Немало здесь было и разбойников, скрывавшихся от суда и расправы. Долгое время эти люди являлись единственной силой, встававшей на пути татарских грабителей.
И вот, чтобы более надёжно заслонить свои южные рубежи от врага, Московское государство решило построить здесь сначала несколько городов-крепостей (Воронеж, Курск, Белгород, Оскол, Валуйки), а затем и возвести сплошную оборонительную линию – Белгородскую черту. Строилась эта черта с 1635 по 1658 год. Состояла она из земляных валов, лесных засек, надолб, а также из естественных преград – рек, болот, оврагов. Её протяжённость составляла около восьмисот километров.Главным городом оборонительной черты был определён Белгород.Под его управлением находилось 25 городов-крепостей, которые былирасположенына территории современных областей России:Белгородской, Воронежской, Липецкой, Тамбовской, а также Сумской области Украины.Почти половинаиз этих городов была построена на землях современной Белгородчины.
В наши дни даже трудно себе представить, какую тяжесть вынесли на своих плечах наши предки, какие лишения и невзгоды выпали на их долю. Но – стоек русский человек!
В этой небольшой повести я не ставил перед собой задачиво всех деталях, подробно отобразить то героическое, полное тревог время – заинтересованный читатель при желании может найти достаточно много материалов о событиях 17-го века, связанных с Белгородской чертой.
У меня была другая задача – художественными средствами отобразить судьбу одной семьи, из-за помещичьего произвола бежавшей из центра Московского государства на его южную «украйну». А поскольку в художественном произведении (даже если оно сопровождается выписками из исторических документов) автор имеет право на вымысел, я этим правом и воспользовался. Силой своего воображения я «поселил» эту семью на берегу реки Везеницы, там, где в те далёкие времена стоял город-крепость Болховец…
ПОБЕГ
Голытьбу с тесноты да с неволи
Потянуло на Дикое Поле,
Под высокий степной небосклон…
М.Волошин
Третьи сутки тайно, по ночам, подальше от людских глаз и больших дорог двигалась семья Авдея Казанка в сторону Дикого поля, в сторону полуденную. Ни слова не говорили детям отец с матерью: зачем, куда едут, почему едут не там, где ровней, а по рытвинам, скрываясь в бурьянах. Гаврилка, старший сын, несколько раз спрашивал у матери, по какой-такой причине сорвались они с насиженного места посреди ночи, куда так поспешают, но та ничего ему на это не отвечала. К отцу с этими вопросами Гаврилка подходить не посмел: задумчив, озабочен дюже был отец, вместо ответа даст подзатыльника.
Тряслись впятером на телеге Авдей с Домницей да с ними трое детей: Гаврилка, Фетиска – сыновья-погодки да пятилетняя Анютка…
Однако на пятый день Гаврилка заметил, что отец маленько повеселел, хотя то и дело оглядывался по сторонам.
– Чего уж теперь-то оглядываться, Авдей? – спросила Домница мужа. – Спас нас бог, утекли.
– От кого утекли? – тут же встрял Гаврилка.
– От кого надо, – строго ответил отец. – Потом расскажу, как до места доберёмся.
– А где оно, то место? – спросил Гаврилка. – Долго ещё ехать?
– Бывает, что и всю жизнь едет-едет иной человек, да так и не доедет, – загадочно улыбнулся отец. И, помолчав, добавил: – А нам – денька два осталось.
– А что это за место такое, тятя? – разом спросили Гаврилка и Фетиска.
– Место это, ребятушки, называется – воля…
Сказал так Авдей и замолчал, задумался…
Терпелив был Авдей, да всему когда-то наступает конец. Довёл его сумасбродный помещик до крайности, достал до самой до печёнки. С утра до ночи трудился мужик в поле, а был в долгах как в шелках. Сказывали, что и барин тоже в долги к кому-то влез, проигрался в карты. А раз так – стал он взыскивать со своих крепостных… Авдей просил барина повременить до осени – собрал бы он осенью со своей полоски какой-никакой урожай и расплатился бы. Да только взбесился барин: «Не нужны мне твои обещания! Вынь да положь сейчас же что задолжал – семь четвертей жита!» Побледнел Авдей: где ж ему столько взять… нельзя ли до сентября дать отсрочку… «Отсрочку? Получай! – ударил его по уху барин. – До сентября так до сентября! Но пока будет подрастать в поле твоё жито, раз в неделю будешь ты порот плетьми на конюшне!» И тут же схвачен был мужик помещичьей прислугой и уведен на расправу…
А среди ночи сказал Авдей жене решительно:
– Собирай, Домнушка, пожитки да поскорей. Готовься в дорогу.
– Как? Куда? – опешила Домница.
– Далече. Дюже далече, – ответил Авдей. – Туда, где люди живут вольно, как птицы…
О тех краях, где люди живут вольно, как птицы, Авдей слышал от странников – много их ходило по Московии. Христарадничали, пели заунывные песни эти люди, рассказывали всякие были и небылицы. Не обходили они стороной и тульскую деревеньку Колотишино, в которой жил, прозябал в нищете Авдей со своим семейством.
«Как солнце взойдёт, – говорили тихими голосами странники, – повернись к нему левым плечом и погляди вперёд. И как раз в той стороне будет земля, где живут люди не так, как вы, а сами себе хозяева…»
Наслушавшись этих рассказов, бежали от тяжкой кабалы и неуёмного помещичьего произвола крепостные людишки в далёкие полуденные края. Бежали, хотя и слышали, что житьё там тоже было не из лёгких – не давали покоя русскому мужику крымчаки с ногайцами, убивали, грабили, уводили в полон. А извечно гнуть спину на ненасытного помещика – не полон? Перед тем как бежать, оставляли мужики по себе память – разграбленную клеть с припасами, опустевшую конюшню. Бывало, что и дом барский поджигали и обидчика своего жизни лишали… Авдей же не стал брать грех на душу – никого и ничего не тронул, сорвался с места со своим небогатым скарбом да с женой Домницей да с тремя детьми – Гаврилкой, Фетиской, Анюткой…
У ДИКОГО ПОЛЯ
Ах ты, степушка-степь, приюти мужика,
Приюти, не обидь мужика-вахлака.
Ишь, по пояс трава…
И нигде ни души.
Ну края так края!..
Всем краям…
Хороши!
И.Чернухин
Через неделю пути сказал своим домочадцам Авдей:
– И вчера и сегодня всё степь да степь кругом – значит, скоро будем на месте. – Перекрестившись, пояснил: – Так сказывали странники: как пойдут ковыли, как увидите высоко в небе птицу курганника, знайте – там и есть украйна Московии, начинаются вольные земли.
Авдей указал рукой на маленькое одинокое облачко, рядом с которым, застыв на месте, темнела еле заметная точка.
– Вон он и есть, курганник…
– Глянь-ка, глянь-ка, тятя! – дёрнул вдруг отца за рукав Гаврилка. – Да не туда гляди, а вона куда!
Авдей обернулся, поглядел из-под ладони в сторону небольшого леска, откуда медленно навстречу им двигались два человека…
– Не погоня ли? – испуганно прошептала Домница.
– Какая тебе погоня! – уверенно сказал Авдей. – Погоня разве пешком ходит? Нет, она скачет, на пятки тебе наступает.
– Может, лихие люди…
Дети испуганно сбились в кучу, ожидая, что будет дальше.
– Не пужайтесь, – успокоил всех Авдей. – Не видите, что ли, – они ноги еле передвигают.
И в самом деле – к ним приближались, едва держась на ногах, двое. Похоже было, что это отец и сын: отец выглядел чуть старше Авдея, сын – примерно Гаврилкиных лет. Оба они были босиком, в изодранных, обгорелых портках и рубахах.
– Откуда вы такие? – спросил их Авдей.
– Оттуда, – не оборачиваясь, указывая рукой за спину, вздохнул мужик. – Поесть бы нам чего-нибудь, люди добрые…
Домница развязала торбу, протянула им два сухаря.
– Спаси христос. Другой день не евши, – сказал мужик, кланяясь. – Еле живые убегли от татар, с пустыми руками…
– И куда ж вы путь держите? – спросил Авдей.
– Домой вертаемся, – обречённо махнул рукой Дементий (Так звали мужика.) – Из-под Шацка мы. Год назад сюда бежали, теперь вот – обратно. И там тяжко, и тут не легче. Так там хоть стрелу в спину никто не воткнёт и на том спасибо.
– А мы – сюда надумали, – сказал Авдей.
– Воли захотелось? – спросил Дементий. – Ну, идите. Бог вам на помощь. А я вот жену тут потерял да двух деток…
Домница всплеснула руками.
– Жену Настасью, царство ей небесное, на месте поганые порешили, а Федюшку с Матрёнкой в полон увели. Теперь вот с Ивашкой вдвоём мы остались…
– Может, вернуться нам, Авдей? – испуганно спросила Домница.
Авдей, не обратив на жену внимания, стал распытывать Дементия про то, как выйти ему к поселениям русских людей, обосновавшихся тут, на польской украйне, из каких мест те люди, как принимают они пришлых, помогают ли обжиться им на новом месте.
Всё рассказал ему Дементий – и про волю рассказал, и про опасности, каждодневно подстерегающие русского человека в этих местах, и про то, что не всякий может тут прижиться…
ВСТРЕЧА
Всем нам, господи спаси,
Дом острожный снится…
Ты почто сбежал с Руси?
Вор али убивца?
И.Чернухин
В буерачном небольшом леске, в том самом, откуда появились бежавшие от татар Дементий с сыном, решил Авдей остановиться на отдых. Выпряг лошадь – пущай подкрепится сочной травкой, семейству наказал далеко не уходить от телеги, сам взобрался на высокую сосну. Так и есть, правильно сказал Дементий: впереди будет река, называется Везеницей. И ещё он сказал, что как раз с той, правой стороны Везеницы и нападают на православных поганые. А по эту сторону, в лесах, уже годов тридцать как живёт беглый русский народец.
Слез Авдей с дерева.
– Совсем недалече река, – объявил, – Везеница. Тут и есть украйна Русской земли. Тут мы и будем жить.
– Прямо в этом лесу? – спросила Анютка испуганно. – Одни?
– Почему же одни? – сказал отец. – Пойдём поближе к реке, там тоже лес виднеется, в нём люди живут. Вот как начнёт смеркаться, поглядим, откуда дымок идёт – туда и двинемся.
Когда солнце скрылось за облаком, медленно проплывавшим над прогретой за день землёй, Авдей запряг лошадь.
– Ну, с богом! – сказал он, перекрестившись. – Надо дотемна на людей выйти.
Проехав с версту по ковыльному взгорку, увидели они впереди, в неглубокой ложбине, лес, остановились. Чутко прислушался Авдей: будто бы топором кто-то постукивает... Люди? Похоже. Только люди людям рознь и решил Авдей, спрятав семейство вместе с лошадью в тянущемся вдоль оврага кустарнике, пойти на звук, узнать, кто там топориком машет. Нетатары ли вздумали костёр развести?
Но вскоре понял Авдей, что никакие это не татары. А понял после того, как наскочили на него двое сзади, повалили наземь...
– Кистенём его, Данила, кистенём садани!
– Ты што,Кирей, ещё насмерть прибью...
– А ты не шибко!
– Не шибко не могу...
– Ну, тогда я рогатиной его! К земле покрепче!
– Дави...
Авдей застонал:
– Да вы что? Я же свой…
– Свои всякие бывают, и хуже татарина попадаются, – сказал Кирей, чуть отпустив рогатину. – Рассказывай, кто таков? Не лазутчик ли, не пёс ли боярский? А то мы все тута в сыске.
– Беглый я, братцы... – прохрипел Авдей. – Из-под Шацка. Теперь, как и вы, тоже в сыске.
– Брешешь, собака! – пнул его ногой в бок Данила. – Пешком сюда шёл? Нет? А где ж тогда твоя лошадь?
– В кустах спрятал, – приподнявшись с земли, сказал Авдей, – недалече отсюда. И лошадь там, и жена, и дети. А я решил пойти людей поискать…
Авдей, поглаживая бока, покосился на рогатину в руках Данилы, спросил:
– Ну так что – можно мне пристать к вам? Или назад возвращаться, под барские батоги?
– Приставай, – сказал Кирей. – Видим, свой брат. Мы тут с Данилой семьями живём уже пятое лето. Сами себе хозяева, никому не кланяемся. Таких как мы много тут вдоль реки по лесам обитает. Занимаются всяким – кто степь распахал, кто разбойничает, некоторые в Белгород ушли, в государеву службу записались. Там и гроши им платят, но мы пока туда не торопимся.
– А за радушную встречу, – улыбнувшись, сказал Данила, – ты уж прости нас. Иначе никак нельзя. Да ты и сам скоро это поймёшь.
Из истории.
Согласно Указу царя Бориса Годунова (1597 год), крестьяне, сбежавшие от помещика, находились в розыске и подлежали возвращению к своему прежнему владельцу в течение 5 лет.В 1607 году царь Василий Шуйский увеличил срок сыска беглых крестьян до 15 лет.В 1649 году при царе Алексее Михайловиче был установлен бессрочный сыск.
СВОЯ ИЗБА
Хоть не пышно, да затишно.
(Русская пословица)
Через неделю с помощью Данилы и Кирея срубил себе Авдей избу – не хоромы, конечно, но жить можно. Гаврилка с Фетиской тоже чем могли помогали взрослым. Фетиска, взобравшись на высокий дуб, поглядывал по сторонам – не видать ли татар. Гаврилка с сыновьями Данилы и Кирея, Мишкой и Митькой, оттаскивали сучья и ветки от поваленных деревьев, помогали втаскивать брёвна на верхние венцы сруба.
У Анютки появилась подружка – пятилетняя Настя, дочь Кирея. Настя по секрету поведала Анютке, что по ночам ей снится лешак. Рядом тут есть болото, там он и живёт.
Домница легко и быстро сошлась с бабами – те ей на первых порах помогали дельными советами, продуктами. Домница-то была хорошая хозяйка, домовитая, да явилась сюда, считай, с голыми руками. Когда бежали, прихватили с собой муки маленько, сухарей торбу да кусок ржавого сала – вот и всё. А мужики топорами за день так намашутся, что казан каши съедят и ещё попросят…
– Тут недалече город есть, – рассказывали Домнице бабы, – Белгород называется. Там в торговых рядах много чего можно купить, да мы не часто туда ходим, у нас ведь тут почти всё своё – рыба, дичина, мёд. А вот муки, соли – этого нету, это надо покупать или выменять на что-нибудь.
– А деньги где взять? – поинтересовалась Домница.
– Рыбу ловим да на торг возим, – пояснила Марья, Данилова жена. – Ещё охотой промышляем, мясо возим на продажу. Посадские чеботари, кожевники, бондари всё разберут. Сами-то они на охоту не ходят, землю не пашут, а, знай себе, рукодельничают, всегда при деньгах. У них и выменять чего-нибудь можно. Вот как немного обустроитесь, наловит твой Авдей рыбы и – дуй себе на базар. Перво-наперво соли купите, бочку у бондаря…
Кивала Домница головой, слушая баб, строила планы – что ещё ей надобно для новой избы, для хозяйства.
У Авдея свои думки-заботы: избу-то гуртом срубили, а дальше что? Дальше сам дела делай – ни стола в избе, ни лавки, ни ларя-сундука. Нужны гвозди, ножовка, долото. Мужики-то выручат в случае нужды, помогут, да только не привык Авдей так жить, чтобы ничего своего не было. И начал с того, что попросил у соседей бредень, кадушку дубовую под рыбу, на зорьке разбудил Гаврилку и пошли они на Везеницу… А через часок со свежим уловом они уже ехали на своей лошадке на базар, в Белгород.
НА ТОРГЕ
От своих рук накладу нет.
(Русская пословица)
Людно, сутолочно было в этот воскресный день в торговых рядах. Гаврилка никогда в жизни не видел ещё столько много людей в одном месте – рос то в деревушке. Да и у Авдея тоже закружилась голова от такого многолюдия. Гомон, толчея… Голоса своего и то не слышно. Тут тебе и шорники, и гончары, и чеботари – ремесленный посадский люд – каждый нахваливает свой товар. Были тут и заезжие торговцы. У тех товар показистее – ленты разноцветные, яркие, шелка азиатские, сукно добротное, колечки, серёжки, перстеньки золотые… Посреди торга веселили народ скоморохи-игрецы, гусельщики.
Авдеева кадушка опустела довольно быстро, большую часть улова он продал, остальную рыбу поменял на большую глиняную корчагу.
– Тять, а тять, – дёргал отца за рукав Гаврилка, – ты не забыл про соль? Маманька соли наказывала купить.
– Купим, купим соли, – отвечал Авдей. – Опосля гвоздей и овса. А ещё скобы нужны, долото. А денег-то у нас не шибко много…
– Так надоть было рыбы нам поболе наловить, – рассудительно сказал Гаврилка, – тогда и денег был бы полный карман.
Улыбнулся Авдей:
– А рыбу-то мы с тобой в чужой кадке сюда везли. Вот и получается, что и кадку нам надо купить, чтоб своя была.
– Так давай кадку сперва и купим, – посоветовал Гаврилка, – агромадную! Чтобы много-премного рыбы в неё поместилось, тогда и денег у нас на всё хватит.
Пошли к бондарям, стали разглядывать кадки, прицениваться. Гаврилка тянул отца в одну сторону, Авдей глядел в другую – что толку разглядывать товар, который не по карману? Подумал он, подумал да и купил у бондаря пятиведёрный бочонок – хоть и поменьше соседского, с которым явились на торг, зато свой будет. Гаврилка открыл было рот – не то ему хотелось, однако отец уже шёл к скобяному ряду. Купил там десяток гвоздей, а тут и деньги кончились.
– Ну, Буланка, извиняй, – усаживаясь на телегу, обратился к лошадёнке Авдей, – на овёс денег не хватило. Так что – проживёшь пока на травке. Тем более плуг да борону тебе не таскать. Без натуги, чай, живёшь… Ну, трогай!
О том, что Данила и Кирей живут «не от земли», пашни своей не имеют, Авдей узнал в первый же день своего появления в лесном хуторке-убежище.
– Пробовали мы поначалу распахать небольшой клин, – рассказывали мужики, – и жито уж было посеяли, да не дала нам татарва проклятая урожая дождаться. Так и рыскают подлые, так и рыскают. Чуть зазеваешься – аркан на шею и в полон, а то и вовсе на месте порешат… Пашня-то на открытом месте – далече пахаря видать. Сколько раз плуги кидали, бегством спасались. Оружия-то у нас, считай, никакого. Пика на двоих – это разве оружие? А они, как саранча, налетают, гикают, свистят, покудова ты копьё своё подымешь, у тебя уж стрела промеж лопаток торчит…
Узнал также Авдей, что ближе к крепости, к Белгороду, земля распахана, и что там не так опасно выходить в поле. В крепости есть колокол, он завсегда предупредит о набеге. Спросил тогда Авдей:
– А пошто ж вы в лесу сидите, коли там лучше?
– Оно-то лучше, да не во всякий час, – грустно покачал головой Данила. – И сжигали, и разоряли ту крепость несколько раз, и в осаду брали. Тут, в лесу, хоть спрятаться есть где…
– Да ещё не забывай, что в сыске мы, – добавил Кирей. – Хоть и говорят, что будто бы отсюдова, с Дикого поля, власть указала беглых назад не вертать, да кто ж ей, той власти, верит? Она нынче одно скажет, а назавтра совсем другое. В городе-то мы бываем, никто нас там не трогает, а что оно дале будет – одному богу известно.
… Глухо громыхали на повозке две пустых дубовых кадки, рядом на соломенной подстилке лежала глиняная корчага. По ней в такт лошадиному шагу постукивал тонким прутиком Гаврилка.
ПОХИЩЕНИЕ
Как издалеча, из чиста поля,
Из того было раздольица широкого,
Шли-прошли собаки – злы татарове…
(Из русской исторической песни 17 века)
Не доезжая с полверсты до своего лесного хуторка, услышали вдруг Авдей с Гаврилкой крики. Прядая ушами, тревожно заржав, остановилась Буланка.
– Господи!.. – перекрестился Авдей. – Не татары ли?
Ударил коня вожжами. Затарахтела повозка по ухабистой неторной дороге навстречу крикам.
– Фетиска-а! Фетиска-а! Где ты? – наконец явственно различилось.
У Авдея ёкнуло в груди. Оставив в зарослях Гаврилку – «Сиди тут, не высовывайся!» – взмахнул Авдей кнутом, помчался, гремя кадками, в сторону хуторка.
Через несколько минут он обо всём узнал.
Митька, сын Кирея, ещё с утра стал упрашивать отца, чтобы тот разрешил ему сводить Ласточку на Везеницу – день обещал быть жарким, не мешало бы кобылку искупать, напоить свежей водичкой. Кирей разрешил: тринадцать годов парнишке, можно заместо себя куда ни то и послать, хотя бы недалече, тем паче, вот уж как полгода с Крымской стороны никаких набегов не было. С Митькой напросился и Фетиска – тому вообще всё внове, люди-то пришлые, он и речки здешней не видал. Вот и пущай идут вдвоём – так решил Кирей.
До берега было недалеко – не далее собачьего брёха, поэтому Кирей со спокойной душой отпустил мальчишек, однако предупредил: «В случае чего – орите во всю глотку и бегите домой. Не ровён час – наскочат гололобые».
И гололобые наскочили…
Услышав крики мальчишек, кинулись, схвативши пики, Данила с Киреем к берегу Везеницы. Но – увидели только последствия татарского наскока. Лежала на земле с перерезанным горлом Ласточка – зачем татарам неповоротливая славянская кобыла? На взгорке, на противоположном берегу, стоял, свистя и гикая, дразня своей недосягаемостью, небольшой отряд татар. Издалека видели Данила и Кирей у одного из наездников большую корзину, притороченную к седлу, а в ней – мальчишку связанного… То ли это был Митька, то ли Фетиска – не распознали. Больше вроде бы похож был на Митьку… Другой такой корзины с человеком внутри они не видели. Видели только, как подняв пыль, развернулись степняки и мгновенно исчезли…
– А где ж Фетиска? – перебивая причитания и стоны Домницы, спросил Авдей.
Молчал в ответ Кирей, молчал Данила.
– Авось, явится…
Два этих утешительных слова сказал отцу и матери Кирей – сам лишившийся в одночасье сына. Хоть и видел он его живого, да было ему ведомо, что такое татарский полон.
…Так никто и не узнал, куда девался Фетиска. Ходили по прибрежным зарослям, звали, в лесу наткнулись на волчью лёжку – коли растерзан был бы зверями мальчишка, что-то осталось бы от него, хотя бы клочок сорочки. Однако не найдено было ничего. Так и порешили: полонили татары Фетиску вместе с Митькой.
ЗАТЕРЯННЫЙ СЛЕД
…Забрав заложников по праву
Дамасской стали и петли,
На человечий рынок в Кафу
Добычу крымцы увели…
Дм. Кедрин
На следующий день, рано утром, Кирей подошёл к Авдею, объявил:
– Поеду в крепость, узнаю, какими путями можно вызволить из полону наших детей. Слыхал я, будто бы из Москвы в Крымское ханство часто ездят наши посланники, государевы люди, для выкупу русских полоняников. Вот и узнаю, что да как…
Авдей тоже засобирался ехать, но Кирей его отговорил:
– Не надоть. Делай свои дела – у тебя их выше головы. Вернусь – обо всём расскажу.
Взялся Авдей молча за лопату, принялся подальше от избы рыть яму – тайное укрытие для припасов на случай нападения татар.
Вернулся Кирей только к вечеру, обо всём, что удалось узнать, рассказал.
Ведает вызволением полоняников из Крыма посольский приказ. Чиновные люди из этого приказа едут в Крым, ходят по базарам, где продают-покупают невольников. При себе посланники держат особую грамоту, в которой поимённо перечислены полоняники, коих государство намеревается выкупить, договариваются с владельцами товара о ценах на людей. И в первую очередь в той бумаге прописаны люди, попавшие в полон, будучи на государевой службе…
– А такие, как мы, да наши дети? – с тревогой спросила Домница.
– Выкупают и таких, – отвечал Кирей, – только в последнюю очередь. Однако слухайте дале… Как о цене договорятся, тут же в грамоте всё прописывают, и тогда вертаются посланники в Москву. А уж Москва решает, сколько можно выделить на вызволение денег.
Покачал Авдей горестно головой:
– Покудова ту бумагу туда-сюда повозят, сгинут в полоне наши дети…
Кирей ничего на это не ответил. С минуту помолчав, сказал:
– Да ты спробуй-ка ещё в ту бумагу записаться. Кто мы такие?
– Не мухи же, – сказал Авдей. – Люди.
– Люди… – повторил задумчиво Кирей и продолжил: – Когда был я в крепости, видел на площади бирюча… Созывал он вольных людей, охочих послужить государеву службу. Прежде всех, говорил, надобны люди семейные, не склонные ко всяческим шатаниям. – Помолчав, спросил: – Ты как на это смотришь, Авдей?
– Не знаю, – растерянно отвечал Авдей. – Я ведь тут ещё место себе не нагрел…
– А я пойду запишусь! – решительно сказал Кирей. – Стану служилым человеком, а там, глядишь, и Митьку своего из полона вызволю.
– Дай-то бог, – сказал Авдей. – А я своего Фетиску сам попробую выкупить. Денежек поднакоплю да и подамся в Крым на поиски…
Была в сердце Авдея вера в то, что не затерялся сыновний след в чужих землях. Хотя затеряться ему в те лихие времена было проще простого. По дороге в Крым пленник мог умереть от жажды или сырой, тухлой конины, могли татары не поладить меж собой при дележе ясыря – в склоке порешить мальчишку. А может, купил его в городе Кафе богатый, пресыщенный наслаждениями хан – как знать… Мог он также, попав в Туретчину и воспитываясь там в особых, суровых условиях, стать янычаром – жестоким, не знающим своего роду-племени воином, без жалости отсекающим головы тем, кому прикажет повелитель-турок, будь то бывший соплеменник, русский человек, будь то свой же товарищ, провинившийся в чём-то перед хозяином…
Плакали ночами матери Митьки и Фетиски. Плакали, как и тысячи таких же русских матерей, но ничем не могли они помочь своим детям.
И ВЕЛЕЛ МОСКОВСКИЙ ЦАРЬ…
И велел московский царь,
Чтоб гасить набегов гарь
И Руси спокойно жить, –
Вражьи силы сторожить! –
Чтоб в Московию не шли,
Чтобы страх блюли,
Чтоб Москвы не ж-г-л-и!..
И.Чернухин
А вскоре после того, как подался Кирей в государеву службу, в крепость Белгород, появился на берегу Везеницы отряд московских стрельцов человек во сто во главе с важным дьяком. Ходили, мерили деревянным циркулем землю, определяли, глубоки ли здесь воды, записывали что-то в большую книгу.
Авдей и Данила, увидев их из своих зарослей, подумали сперва, что ищут они беглых, но потом успокоились, поняли, что у этих людей совсем другие заботы. Подошли к ним полюбопытствовать.
Один из стрельцов коротко, без предисловий спросил:
– Тут живёте?
– Тута, – ответили Данила и Авдей.
Стрелец приказал им следовать за собой. Подведя их к дьяку, сидящему на походном сундуке, доложил:
– Здешний народец.
Дьяк, окинув мужиков оценивающим взглядом, стал задавать вопросы.
– Кто такие? Из каких земель?
– Не душегубцы ли? А коли нет, так почему в лесу сидите, не идёте служить государю-батюшке?
– Каким манером пропитание себе добываете?
– Часто ли бывают здесь татары?
– Знаете ли, где у них броды?
Упал Авдей в ноги дьяку, стал ему про Фетиску своего рассказывать, просить помощи…
Махнул дьяк рукой: не его это забота.
– Моя забота, – сказал он, – не полоняниками заниматься, а места поугожее отыскивать для новых крепостей.
Напоследок спросил:
– В строельных делах что-нибудь кумекаете?
– Кумекаем, ваша милость, как же… – ответил Данила. – Избы-то нам не чужой дядя срубил.
– Добро, – сказал дьяк. – Скоро сгодитесь.
И поняли Данила и Авдей, что недалече от их лесного убежища-хуторка, в десяти верстах от Белгорода, найдено было угожее место для возведения новой крепости.
– А коль так, – сказал Данила, – то надо выбирать. Или дальше уходить, на Дон, оставаться вольными людьми, или, как только начнётся строительство крепости, записаться, как Кирей, в государеву службу.
И решили они пока из своего убежища-хуторка никуда не уходить.
«Поглядим, что оно будет дальше».
Но не скоро, как думалось им, началось возведение новой крепости на Везенице…
Из истории.
Появление в конце 16 века на южных окраинах Московского государства городов-крепостей таких как Воронеж, Курск, Белгород, Оскол, Валуйки лишь в малой степени смогло ослабить натиск татарских разбойничьих орд на Русь. Полностью же перекрыть пути вторжения неприятеля на русскую землю эти города были не в силах. Поэтому в 1635 году в Разрядном приказе было принято решение строить «на поле» не отдельные города-крепости, а сплошную защитную линию укреплений. После разведки и рассмотрения различных вариантов в 1636 году между верховьями рек Воронеж и Цна был возведен Козловский земляной вал – многокилометровая непроходимая полоса укреплений, а в 1637 году Боярская дума принимает следующее решение: соорудить сплошные укреплённые линии обороны поперёк Муравского шляха, Изюмской и Кальмиусской сакм – главных путей вторжения татар на Русскую землю.
Но, учитывая сложность обстановки того времени – непрекращающиеся татарские набеги, оскудевшая после годов Смуты и польско-литовского вторжения государственная казна – осуществить сооружение намеченной защитной черты быстро не удалось. Были возведены лишь небольшие по протяжённости, не соединённые между собой, отдельные участки обороны.
Однако после страшных опустошительных вторжений ногайцев и крымских татар в 1644-45 годах, Московское государство вынуждено было значительно активизировать свои действия на юге. Начиная с 1646 года, сравнительно быстро, в течение нескольких лет, были проведены работы по соединению разрозненных укреплённых участков в сплошной неприступный рубеж, названный впоследствии Белгородской чертой.
ВОИНЫ-СТРОЕЛЬНИКИ
Собором и чёрта поборем.
(Русская пословица)
Определить место для крепости – хотя и важное дело, но это только всему начало. Дьяки, государевы люди, вернувшись со своими соображениями в Москву, предлагают, где крепости быть, а быть ли по сему, утверждают государь с Боярской думой. К тому ж, не ради одной крепости едут люди из Москвы, а досматривают места для десяти, а то и более, крепостей. Так что государю с Боярской думой надо думать ещё и о том, хватит ли сил и средств на воплощение в жизнь этих задумок.
Поэтому лишь через несколько лет снова огласились берега Везеницы человеческими голосами, стуком топоров, ржанием коней. Стрельцы, казаки, пушкари, драгуны из многих городов пришли сюда, чтобы возвести на новом месте крепость, а также по левую и правую руку от неё соорудить мощный земляной вал.
Это были «сведенцы» – служилые люди, переселённые сюда не по своей воле, а по решению правительства. «Сведенцы» делились на служилых людей «по отечеству» (они несли службу как наследственную повинность, по своему происхождению) и служилых людей «по прибору» (вербованных правительством из ратных людей низших разрядов).
Среди переселенцев были также «вольные охочие люди» – добровольно покидающие родные места крестьяне. Следует заметить, что, несмотря на привлечение их на службу деньгами «на дворовое строенье» и хлебом «для пашенного заводу», желающих переселяться в эти полные опасности края было не так уж много.
В Белгороде, по воскресеньям, когда на торге собиралось множество народа, кричали бирючи во всю глотку:
– Люди православные, вольные, посадские, гулящие! Не надоело ли вам всечасно жить в тревоге, ожидаючи татарских набегов и разорений? Не надоело вам плакать по угнанным в рабство родичам? Кому надоело – подходи сюда, записывайся в государеву службу, потому как не хватает работных людей для строительства заслона надёжного от поганого племени. За службу обещает государь денежное и кормовое жалованье, а також наделы земельные и сенокосы…
Окружали люди глашатая, галдели.
– Давно бы пора заслон покрепче возвести!
– Уж сколь годов покоя от гололобых нетути…
– Согласные! У кого записываться?
– Дело нужное – надоели нехристи досмерти.
Авдей с Гаврилкой (они были тут, продавали дикий мёд) подвинулись поближе к бирючу.
– Запишусь и я, – сказал Авдей решительно. – Невмоготу стало жить от этих татаровей…
Всем записавшимся велено было наутро собраться здесь же, на городском торге. «А вольным, по лесам обитающим людишкам, – объявил бирюч, – можно приходить сразу к месту: в десяти верстах отсюда, на Везенице, начато по указу государя строительство новой крепости».
Явившись домой, поведал Авдей Домнице о своём решении. Та ни слова поперёк не сказала, только покачала головой:
– Строили, строили себе гнездо, и вот опять – на новое место…
Авдей со своим семейством к тому времени оставался в лесу один. Кирей ещё семь лет назад ушёл в Белгород – разобрал по брёвнышкам свою избу, там, на месте, её собрал. Данила же, заслышав о том, что Московское государство со своими порядками скоро будет здесь, подался на Дон. Уходя, сказал Авдею: «Воли я хотел и хочу. Избу свою завещаю тебе. Хошь, сам в ней живи, а не хошь, как хошь». Авдей избу трогать не стал – вдруг вернётся Данила, мало ли чего… Зимой держал в ней козу с козлятами, держал кое-какой инструмент, частенько строгал там, пилил.
И вот теперь с трудом налаженный жизненный уклад вновь менялся…
КРЕПОСТЬ НА ВЕЗЕНИЦЕ
Согласье крепче каменных стен.
(Русская пословица)
С утра до вечера кипела на берегу Везеницы работа. Валились с треском вековые дубы, рылись глубокие рвы, вырастали на глазах земляные валы, бревенчатые башни и стены. Суетились, ровно муравьи, люди. Суетились, – со стороны если поглядеть, вроде бы бестолково, но на самом деле – каждый знал своё дело.
На воеводском дворе, куда с утра пораньше прибыл Авдей, уже толпились десятка три мужиков – с виду такие же как он, вольные лесовики.
Вышел на крыльцо воевода.
– Ну что, православные, решили послужить государю Алексею Михайловичу?
– Как не послужить, забота-то обчая…
– Скажу сразу, – возвысив голос, сказал воевода, – что мне доподлинно ведомо о том, что среди вас есть немало разбойничков, бежавших сюда от правого суда…
– От правого ли?.. – послышался из толпы глухой голос.
– Для меня это не суть важно, – сказал воевода. – Да и государю, в общем-то, сейчас не до ваших грехов. Сейчас главное дело – землю нашу русскую от татарвы понадёжней заслонить. И ещё одно вам скажу: два дня будете на валу работать, два – в поле караул держать. Одним словом – и вояками будете, и строельниками. Вот так-то.
И тут же прямо с воеводского двора отправили всех их на вал.
Авдей был определён к стрелецкому десятнику, который, недолго думая, выдал ему большую плетёную корзину, сказал:
– Вон, видишь, яма? Подбери себе напарника, будете оттуда таскать глину, обмазывать ею вал. Как глина маленько подсохнет, скажу, что делать дальше.
Два дня таскали Авдей с напарником, мужиком из-под Орла, тяжёлую корзину, обмазывали глиной склоны земляного вала, затем жгли на валу костры – чтоб глине придать крепость.
– Тять, возьми меня завтра с собой, а? – попросился Гаврилка. – Мне-то уж скоро семнадцать годов, пора бы и кулеша вашего попробовать.
– Возьму, – отвечал Авдей. – Прямо завтра же.
И наутро представил Авдей сына десятнику:
– Вот, привёл работничка.
Десятник пристально поглядел на невысокого, крепко сбитого паренька:
– Сколь годов-то тебе?
– Восемнадцать.
Десятник обернулся к Авдею:
– Не брешет? – Затем подошёл к Гаврилке, двинул его, шутя, кулаком в плечо.
Гаврилка с места не сдвинулся, набычился:
– Драться не надоть. А то…
– А то что? – засмеялся десятник. И тут же серьёзно сказал: – Доложу воеводе, что беру тебя к себе, в стрельцы. Но придётся тебе пока без пищали государю-батюшке послужить. Лопатой повоюешь. А нагрянут татары – найдётся и для тебя ратная работа.
Так Гаврилка с отцом стали новоприборными служилыми людьми.
Пока строилась крепость, пока рылись вокруг неё глубокие рвы, насыпался высотой в две сажени земляной вал, в поле, на крымской стороне, несли по очереди сторожевую службу казаки и стрельцы. Авдея с Гаврилкой тоже несколько раз отправляли в степь постоять на карауле на ближней сторожевой вышке. На дальние сторожи не посылали – там несли службу более опытные воины. В карауле первое дело – зоркость и сноровка. Чуть пыль вдали поднялась, гляди в оба: не татары ли.
Рядом с крепостью как грибы после дождя стали появляться избы служилых людей. Селились отдельными слободами – стрельцы, казаки, пушкари, драгуны. Начинали распахивать полученные от государя земельные наделы.
Авдей разобрал свою лесную избушку, перевёз брёвна в Стрелецкую слободу, на новом месте собрал её. Поглядели они с Домницей: вроде бы и изба та же, а смотрится по-иному.
– Это она улыбается, – сказала Анютка.
– И то правда, – согласился Авдей. – Выбралась из зарослей на люди и рада.
А ближе к осени (всего за каких-то четыре месяца!) город-крепость и вал были, в основном, готовы. Неимоверно трудным и опасным было это строительство. С оружием в руках приходилось возводить и укреплять огромные земляные валы, копать глубокие рвы, выполнять плотницкие работы.
Сейчас, мысленно возвращаясь в те далёкие времена, трудно даже представить себе, что все эти сооружения были сделаны вручную и за такой короткий срок. Приходится удивляться выносливости и мужеству наших предков, их необыкновенному терпению. Что же двигало этими людьми, что придавало им сил? Ответ может быть только один: всеобщий народный гнев против татар-грабителей и понимание нужности и важности выполняемого дела.
Из истории.
Город Болховой (впоследствии это название вытеснилось более удобным в произношении словом «Болховец») как самостоятельная крепость в системе Белгородской черты был построен в 1646 году. Крепость находилась на северной стороне реки Везеницы, там, где в неё впадал Болховой колодезь (ныне речушка Искринка).
Происхождение названия нового города, согласно традиционной версии, связано с тем, что большинство строителей и «насельников» его составляли выходцы из орловского Болхова. Согласно другой версии, название новому городу – Болховой – дали по уже имеющимся названиям: реки Болховой колодезь и леса, окружавшего её – Болховые бояраки (бояраками в старину назывались небольшие участки лиственных лесов, растущих по склонам балок). Эти наименования существовали и были документально зафиксированы задолго до строительства нового города.
Болховец был одновременно и земляным и деревянным городом. Его окружал земляной вал, с внутренней стороны которого была установлена деревянная острожная стена. Город имел 7 башен: 4 глухих и 3 проезжих. Глухие башни стояли по углам крепости, проезжие были обращены воротами на московскую, крымскую и восточную стороны. Длина стен вместе с башнями составляла 524 сажени, то есть одна сторона крепости равнялась примерно 280 метрам.
Из крепости к Болховому колодезю был прорыт тайный подземный ход – им пользовались во время осады. Также этот ход мог использоваться воеводой и его ближайшим окружением во время бунта служилых людей, поэтому о существовании «тайника» знал очень узкий круг лиц.
Первым воеводой города Болхового был московский посланник Богдан Денисьев сын Оладьин. Он управлял Болховецким участком защитной черты с начала его возведения до конца 1649 года.
На территории крепости находилась соборная церковь во имя Покрова пресвятой Богородицы, воеводский двор с приказной избой, клети для хранения припасов, пороховой погреб. Имелись тут также другие строения: избы для посадского населения на случай осады, конюшни, кузня, съезжая изба с тюрьмой, кружало (кабак) и прочие.
По сообщениям в Москву Болховецкого воеводы Михайла Истомина, в 1651 году служилых людей в гарнизоне числилось: казаков – 217, стрельцов – 212, драгун – 81, пушкарей, затинщиков, воротников – 29. В крепости было 16 пушек.
Приборные служилые люди получали в поле земельные наделы: казаки и драгуны по 10 четей (четь составляла около половины гектара), стрельцы, пушкари, воротники – по 7 четей. Но земледелие здесь развивалось слабо, поскольку земля выделялась «за валом, на Крымской стороне», а это означало, что людям, работавшим в поле, приходилось постоянно находиться в опасности, особенно в дни жатвы, когда татарские набеги случались наиболее часто.
Однако после сооружения сплошной укреплённой черты проникнуть на Московскую сторону, как прежде, татарам было уже невозможно. Выражаясь языком того времени, «татарам отняли ход».
В ДОЗОРЕ
Они едут на конях
Сабли востры на плечах…
(Старинная казачья песня)
Поздней осенью в очередной раз выпало Авдею с сыном идти в дозор, в степь. Отъезжая сторожа, куда они отправлялись сменить товарищей, находилась в пяти верстах от крепости, и, как и остальные сторожи, стояла на возвышенности. Передовые же, дальние сторожевые посты были выдвинуты в Дикое поле на 40-50 вёрст от города. Они-то, первыми заметив неприятеля, передавали сигнал соседней стороже, та передавала его дальше, и так по цепочке довольно быстро сигнал доходил до крепости.
Кочевники не любили заниматься осадой городов, они были прекрасными наездниками и всегда рассчитывали исключительно на быстроту и неожиданность нападения. Они предпочитали передвигаться по открытым пространствам и прямым дорогам. Захватив пленных (живой товар – «ясырь», был главной целью их набега), татары как можно быстрее стремились доставить добычу в Крым, на невольничьи рынки. Поэтому вовремя переданный сигнал о появлении и передвижении татарской конницы спасал жизни многим русским людям.
А станичникам бы к своим урочищам ездити и сторожам на сторожах стояти в тех местех, которые б места были усторожливыя, где б им воинских людей мочно усмотрети.
А стояти сторожам на сторожах с коней не сседая переменяясь, и ездити по урочищам переменяясь же на право и на лево по два человека по наказом, каковы им наказы дадут воеводы.
...с ложными вестьми не ездити, и не дождався себе перемены с сторож не съезжати.
А которые сторожи, не дождався себе обмены, с сторожи сойдут, а в те поры Государевым украйнам от воинских людей учинится война, и тем сторожам от Государя и Великого Князя быти кажненым смертью.
(Из Устава сторожевой и станичной службы от 16.02.1571 года)
– Едем на неделю, – сказал Авдей жене с дочерью. – Так что, глядите тут, не скучайте без нас.
– Это вы глядите там в оба, – укладывая в холщовую сумку нехитрую домашнюю снедь, отвечала Домница. – На вас вся надёжа.
– Ага, – добавила Анютка. – А мы тут, как зачнут в колокол бить, через пять минут будем в крепости.
Кроме Авдея и Гаврилки, на отъезжую сторожу отправлялся ещё и Логвин – немолодой казак. У Гаврилки – он теперь считал себя настоящим стрельцом – на боку висела сабля, были ему также выданы бердыш и самопал. Через левое плечо он носил берендейку – кожаную перевязь с сумкой для пуль и пороховницей, с десятком пороховых пенальчиков – «зарядцев».
… Деревянная башенка под соломенной крышей на четырёх крепких дубовых столбах видна была издалека. К столбам – привязаны лошади. Один караульный сидел внизу, на траве, поддерживал огонь небольшого костерка, другой – стоял наверху, сторожко вглядываясь в степь.
– Волчьего помёта привезли? – безо всяких предисловий обратился казак, сидевший у костерка, к Авдею.
– Привезли, – ответил за отца Гаврилка.
– А то, сами знаете, – сказал казак, – обнаковенный костёр из травы да хвороста не шибко-то днём издалека видать. А у нас помёт волчий как раз кончился…
Гаврилка знал, что волчий помёт, добавленный в горящий костёр, придаёт дыму необычайно чёрный цвет – такой видно издалека. Поэтому Гаврилка загодя наведался в лес и явился сюда не с пустыми руками. Казак же, задавший этот вопрос, лукавил: всё, что надо, на сторожевом посту было, просто хотел проверить новичков.
Гаврилке же не хотелось выглядеть новичком – чай, не первый месяц как зачислен в стрельцы! – поэтому он, деловито сдвинув на затылок шапку, спросил:
– Всё у вас тут на месте? Зеркало цело?
Казак улыбнулся в усы, ответил шутливым тоном:
– Да уж пока ты не явился, только об нём и думки были. Так старались, так старались его не разбить.
Гаврилка, тоже улыбнувшись, неспешно вынул из сумки осколок зеркала:
– А то я на всякий случай своё взял.
Во всё это время Авдей молча, с довольным видом поглядывал на сына.
– Молодец, парень! – посерьёзнел вдруг казак. – Да только не посигналишь нынче зеркальцем – солнца уж который день не видать…
Подъехали ещё двое всадников – из степи, спешились.
– О-о, замена прибыла! – обрадовались они. И тут же крикнули стоящему наверху стрельцу: – Эй, Михей! Слазь! Додому пора!
От подъехавших сильно пахло дымом.
– Ковыль станичники зажгли, – кивнув шапкой в сторону степи, объяснил один из них. – Пока с минуту там побыли, вся одёжа насквозь пропахла…
– А пошто они ковыль жгут? – спросил Гаврилка. Он об этом слышал впервые.
– А штоб татары в нём не прятались, – ответил казак. – Да штоб коней ихних корму лишить.
А жечи поле в осенинах в октябре или в ноябре по заморозом и как гораздо на поле трава посохнет, а снегов не дожидаясь, а дождався ведреныя и сухия поры; чтоб ветер был от Государевых украинных городов на польскую (степную) сторону, или как будет пригоже.
Из приговора Боярской Думы (1571г.)
– Ну, братцы, бывайте здоровы, – садясь на коней, сказали отъезжающие караульщики. – Глядите в оба. Станичники сказывали, что издаля видали: рыскают по полю гололобые. Не отрядами, правда, а по двое, по трое…
Как самого молодого да резвого, Гаврилку послали наверх, на сторожевую вышку.
– Глаза дома не забыл? – пошутил молчавший до этого казак Логвин.
– Не, не забыл, – взбираясь по шаткой лестнице наверх, ответил Гаврилка.
ПЛЕННИК
Про кого речь, тот и сам навстречь.
(Русская пословица)
Когда неделя стояния в дозоре уже подходила к концу – вот-вот должны были появиться сменщики – Гаврилка, почти все эти дни стоявший на верхотуре, вдруг крикнул, указав рукой в крымскую сторону:
– Вижу большую пыль! Движется прямо к нам!
– Неужто татарва? – почти разом выдохнули Авдей и Логвин. И тут же, задрав головы, закричали: – А от попередней сторожи что? Сигнала не видать? Гляди зорче! Ну?
Гаврилка не отвечал. Он пристально вглядывался вдаль.
– Ну?! – громко, с нетерпением повторили снизу.
– Нету никаких сигналов! А вот людей вижу – к нам скачут!
– Каких людей? Сколько? Говори понятней, а не то слазь оттудова, сторож хренов! – вышел из себя казак Логвин.
– Да не кричите вы – наши это скачут! – так же громко отвечал Гаврилка. И уже потише заговорил: – Наши. Хоть и далеко, а видно. Трое верхами, ещё две лошади рядом. На одной что-то приторочено – навроде мешка.
– Слава богу… – перекрестились Авдей и Логвин.
А получилось так, что чуть ли не в одну минуту в одном месте, возле сторожи, сошлось много народу: из крепости подъехал сменный караул, с другой стороны, из степи– казачий разъезд. Глядит Гаврилка сверху – зашумел, заколготился служилый народ. Все ведь друг дружку знают, давно не виделись. Однако про новости в городе никто не спрашивает, не до того – окружили лошадь, к которой привязан был человек…
– Нешто нехристя поймали, станичники?
– А то не видите?
– И где ж вы его?
– Палили ковыль, в дыму и напали. Их вроде трое было, этот от своих отстал. Слез зачем-то с лошади, а сам хромой.
– Так развяжите его, пущай маленько разомнётся. Теперь-то не убегит.
Станичники освободили пленника. Это был молодой, лет двадцати, татарин в изодранном халате, в засаленной войлочной шапке. Он испуганно, но дерзко, со злостью зыркнув на всех глазами, что-то пробормотал – видно, выругался по-своему.
Гаврилка не выдержал, спустился вниз – уж очень ему хотелось поглядеть на пленника.
– Ты что это, парень, делаешь? – накинулся на него один из казаков. – Сторожу оставил безлюдной!
– Так он своё отстоял, – подойдя к лестнице, заступился за Гаврилку прибывший только что стрелец. – Теперь моя очередь.
Гаврилка с благодарностью посмотрел на стрельца. Тот подмигнул парню, но тут же не забыл отпустить ему крепкую затрещину. Все засмеялись. Не смеялся только татарин. Он дёрнулся в сторону Гаврилки, остановил на нём удивлённо-злой взгляд.
– Фарит! – вдруг вскрикнул он хриплым от волнения голосом. И, угрожая Гаврилке кулаками, забормотал что-то по-татарски. Одно только слово он знал по-русски: собака. Его и повторил он несколько раз.
– Что за чертовщина? Какой Фарит? – ничего не поняли окружающие. – Чего он напустился на Гаврилку?
– В крепость его надо срочно. Воевода с толмачом разберутся, что к чему, – сказал старший станичник. – И парня этого, – указал он на Гаврилку, – тоже с ним.
***
В Приказной избе сидел за дубовым столом воевода, по правую руку от него – толмач, по левую – дьячок, писец. Татарина подвели к столу, но не настолько близко, чтобы, сделав прыжок, он мог достать до воеводы (кто знает, что у этого нехристя на уме…) Гаврилку оставили в сенях, приказали дожидаться.
– Снимите с него эту вонючую войлочную шапку! – указывая на татарина, приказал воевода.
Татарин хотел было воспротивиться, но его так двинули в бок, что он тут же притих.
– Почему ты назвал нашего человека Фаритом? – спросил воевода.
– Это русский слуга моего хозяина, да продлит аллах его годы, мурзы Надира.
Воевода вопросительно поглядел на толмача: правильно ли перевёл? Тот ещё раз повторил ответ татарина. Воевода кивнул головой, затем, с минуту помолчав, продолжил:
– Когда ты видел Фарита в последний раз?
– Неделю назад, до того, как мы выехали в степь. Я видел его возле шатра Надир-мурзы, да хранит его всемогущий аллах… – затараторил татарин. – Я не первый раз его там видел. Он ухаживает за лошадьми мурзы Надира, да продлятся его годы…
Татарин, злобно выругавшись, резким движением отвернул голову в сторону.
– Почему он называет тебя Фаритом? – продолжил воевода.
– А мне почём знать? – косясь в сторону татарина, растерянно пожал плечами Гаврилка.
Воевода, погладив бороду, о чём-то задумался. Дьячок с толмачом, молча переглянувшись, стали ожидать дальнейших распоряжений воеводы.
– Уведите нехристя, – наконец приказал воевода. Татарина тут же выставили за дверь. Пристально, с ног до головы оглядев Гаврилку, воевода спросил:
– У тебя есть братья?
– Был когда-то один да пропал… – грустно покачал головой Гаврилка. – То ли убили его татары, то ли в полон увели. Никто точно не знает.
– И давно он пропал?
– Да уж тому как годов семь…
ПЛАН ВОЕВОДЫ
Татарин либо насквозь хорош, либо насквозь мошенник.
(Русская пословица)
Плакала Домница, вздыхал тяжело Авдей, возвращаясь в слободу из приказной избы. Их вызывали к воеводе, расспрашивали о пропавшем сыне, Фетиске, расспрашивали долго.
– Фетиска-то с Гаврилкой у нас погодочки-и… – глотая слёзы, говорила воеводе Домница. – Погодочки, а похожи один на другого, ровно близнецы… Вот басурманин и принял Гаврилку за Фетиску. – Сама же сквозь плач радовалась: – Живой, живой, выходит, сыночек наш, хоть и в полоне он, хоть и кличут его там по-татарски, а живой…
Возвращался домой с родителями и Гаврилка.
– Вот бы братку ослобонить…
– Бог даст, ослобоним, – сказал Авдей. – Воевода обещал подумать.
Вздыхала на эти слова Домница:
– Ох, Авдей, да у воеводы столько думок в голове, что не до нас ему…
Однако у воеводы дело было до всего.
На другой же день высказал он свои соображения казацкому голове:
– Слушай-ка, Ерофей, что я тут придумал…
Изложив свой план, воевода приказал привести к нему из съезжей избы татарина.
– Сейчас поглядим, таков ли он, какой нам нужен, – подмигнул он Ерофею.
– Я думаю, что таков, – отвечал голова. – Татары, они за двух хороших лошадей всё, что хошь, изделают…
Перед тем как начинать разговор с татарином, ему предложили выпить кружку доброго кваса. После сидения в съезжей – в темноте, без глотка воды и куска хлеба – питьё это вызвало у пленника если не явное, то, по крайней мере, плохо скрываемое чувство благодарности.
– Спроси у поганого, – обратился к толмачу воевода, – не согласен ли он оказать нам небольшую услугу за хорошее вознаграждение.
Выслушав толмача, татарин вопросительно посмотрел на воеводу. Смотрел и молчал.
– Думает нехристь, – сказал Ерофей.
– Ничего, маленько погодим, – отвечал воевода.
Наконец, оглянувшись по сторонам, татарин еле слышно спросил, о какой услуге идёт речь. Воевода с Ерофеем переглянулись (похоже, что сладится дело!), затем воевода приказал толмачу перевести, что русской стороне нужно от татарина и на каких условиях. Татарин понял, что хотят от него урусы. Слушая толмача, онмолча кивал головой, однако на последние слова: «Согласен ли ты?» – ничего не ответив, отвернулся в сторону.
– Опять думает нехристь, – сказал Ерофей.
– И то надо, – сказал воевода. – Нешто мы не понимаем – на такое дело пойти, не подумавши, разве легко?
А дело, и впрямь, было непростое, потому что ни пленник, ни воевода до конца не доверяли друг другу. Не доверяли, но каждый всё же надеялся получить своё.
– Ну, так что – согласен? – поднялся наконец из-за стола воевода. Татарину это слово было понятно и без перевода. Прищурившись, он что-то пробормотал себе под нос, но ни утвердительного, ни отрицательного ответа вслух не высказал.
– Тогда, значит, так, – сказал воевода, – в съезжую избу его, до завтра…
А на следующее утро в полусотне вёрст от крепости, в пустынной ковыльной степи, у большого каменного истукана, остановились три всадника – дюжий густобородый казак, толмач, с ними – на низкорослой лошадке татарин, захваченный на днях в полон.
– Спытай его, – повернулся к толмачу казак, – не передумал ли?
– Нету, – ответил по-русски татарин.
Казак испытующе поглядел пленнику в глаза. Татарин выдержал взгляд – видно, что он был настроен решительно.
– Ну, тогда держи, – протянул ему плётку и кривую саблю казак. – Узнаёшь? Твои. Это чтоб не подумали, что ты в полоне был у нас.
– Да, да! – снова по-русски ответил татарин. И тут же, то и дело поглядывая на толмача, заговорил по-татарски: – Я не был у вас. Я был далеко от вас. Я задохнулся от дыма, когда вы палили траву, а ветер дул в нашу сторону. Я упал без сознания. Потом поднялся, и было со мной так, как бывает от кумыса… А потом я, хромой, долго ходил по степи, искал свою лошадь…
– Говорит складно, – сказал казак. – Дай-то бог, чтоб поверили. Ну, а дальше?
– А дальше, – да будет милостив аллах! – когда я окажусь у своих, я поговорю с Фаритом… – Татарин перешёл на шёпот. – И если он согласится вернуться домой, я приведу его к вам…
– Приведёшь вот сюда, – указал рукой на камень казак. – Тут мы будем его дожидаться. А ты отсюда уедешь богатым человеком.
Татарин прищурился, спросил подозрительно:
– Не обманешь?
– Не обману, – сказал казак. – Получишь всё, что обещано: два добрых коня и золотой перстень – ты его видел.
Татарин защёлкал языком: хорош перстень, ай хорош!..
– Через сколько дней тебя ждать? – спросил казак.
– Об этом знает только аллах, – смиренно ответил татарин. – Всё в его руках… Но думаю, не раньше, чем через две ночи…
«Ладно, авось, ещё свидимся», – подумал казак, затем, свистнув, с силой вытянул плетью татарскую лошадь:
– Скачи, не спотыкайся!
В ШАТРЕ У НАДИР-МУРЗЫ
Сарай запер, когда коня увели.
(Татарская пословица)
Сидя на мягкой, вишнёвого цвета кошме, Надир-мурза неспеша пил чай из своей любимой пиалы.
– Что ты ещё хотел мне сказать? – спросил он стоящего у полога, прикрывавшего вход в шатёр, слугу.
– Я хотел сказать, о мой повелитель, что этой ночью исчез твой русский слуга Фарит.
– Фарит?.. – Мурза нахмурился. – Рассказывай, что знаешь. А впрочем, не надо. – Надир-мурза отставил в сторону пиалу, встал с кошмы. – Позови сюда моего конюха Салмана.
Когда, после ухода слуги, в шатёр, почтительно согнувшись, со страхом на лице, вошёл конюх, Надир-мурза, не дожидаясь обычных в таких случаях поклонов и приветствий, коротко выкрикнул:
– Куда девался Фарит?
– Мы его ищем, о господин… – испуганно ответил конюх. – Да поможет нам аллах…
– А не кажется ли тебе, одноглазый осёл, что легче поймать в степи ветер, чем этого белобрысого пса?
Салман, виновато склонив голову, молчал.
– Я знал, что даже став правоверным мусульманином, эта русская собака замышляет что-то недоброе! – Мурза, ругаясь, ходил по шатру. – О, как я жалею, что не продал его тогда в Турцию вместе с другим сосунком – за них давали хорошие деньги!
Он подошёл вплотную к Салману, прищурился:
– Он один исчез?
– Не один. Нет также лошади Габита… – еле слышно ответил конюх.
Мурза, с презрением поглядев на него, хлопнул ладонями. Из-за полога, бесшумно ступая, в шатёр вошёл верный слуга.
– Уведи от меня этого одноглазого осла и передай его стражнику Сабиру, – приказал Надир-мурза. – Сабир знает, что делать с такими ненадёжными слугами, как он!
ФЕТИСКА
Как не белая лебёдка в перелёт летит –
Из полону полоняник молодой бежит.
Под ним конь чужой растягается,
Хвост и грива у него расстилается…
(Из русской исторической песни 17 века)
Через два дня из крепости в сторону степи выехал разъездной отрядстаничников – пять ездоков с атаманом, с ними – несколько заводных лошадей. По просьбе Авдея взяли с собой и его. Выехали заполночь, чтобы до восхода солнца быть в условленном месте, у каменного истукана.
Больше всех волновался Авдей. Да оно и понятно: семь лет уж прошло, как лишился он сына, Фетиски, и вот – объявились его следы… А не ошибся ли татарин? Может, в полоне он видел не Фетиску, а кого-то другого? Ошибся же он, приняв Гаврилку за брата… Да и к тому же, можно ли верить татарину, вернётся ли он сюда? А если вернётся, то с тем ли, с кем надо, не со своей ли татарвой…
Залегли вместе с лошадьми в высоких ковылях. Поднимаясь по очереди, вглядывались в пустынную, голую степь.
И вот, когда над этой безлюдной ширью начал слегка заниматься рассвет, показались вдали два всадника.
– Похоже, что они, – определил атаман. Тихо добавил: – Никому не высовываться. Пущай подъедут к камню.
Чем ближе подъезжали всадники, тем явственнее было видно, что это два татарина.
– Не высовываться! – ещё раз вполголоса приказал атаман. – Неровён час, за ними орава движется.
Поджидая, разглядывали татар. Один, точно, был тот, которого отпустил воевода – он был вооружён саблей и луком, к седлу его был приторочен аркан. Другой же был без оружия, в старом рваном халате, перехваченном линялым кушаком, с войлочным колпаком на голове – вроде бы и на татарина похож и в то же время, это было заметно даже издалека – движения его явно не напоминали татарские…
– Фетиска! – вдруг не выдержав, начал подниматься Авдей. – Сынок!
Такого атаман никак не ожидал. Он, схватив Авдея за рукав, потянул его вниз, прижал к земле.
– Ты что – очумел? Дубина стоеросовая!..
– Так это ж сын мой! – взволнованно выдохнул Авдей. – Фетиска! Я узнал его!
Атаман, сверкнув глазами, показал ему кулак:
– Вижу, что узнал. А вдруг это наживка? Вдруг позади них целая туча в засаде?
Затаившись, наблюдали. Татарин, видно было по всему, нервничал, он то и дело оглядывался назад, размахивал плёткой, что-то выкрикивал.
Наконец, атаман поднялся во весь рост, за ним поднялись и остальные. Их заметили. И тут же навстречу им рванули с места два всадника…
– Фетиска!
Один из всадников соскочил с лошади на землю, широко раскрытыми глазами посмотрел на крикнувшего. Авдей хотел было кинуться к сыну, но от волнения ноги его не могли сдвинуться с места. Он и узнавал и не узнавал своё повзрослевшее чадо в рваном татарском халате, в засаленной шапке…
– Сынок!.. – Авдей медленно пошёл навстречу. Пошёл навстречу отцу и сын. Однако, сделав несколько шагов, он остановился. Он не мог идти дальше, так как был привязан крепкой верёвкой к седлу татарина. Татарин потянул верёвку на себя, что-то выкрикнул, показывая на заводных лошадей…
– Сейчас расплатимся! – пошёл к нему атаман. – Слазь!
Авдей и Фетиска в это время, оба плача, уже обнимались. Атаман, перерубив верёвку, ещё раз, но теперь уже дополняя слова жестами, сказал татарину:
– Ну, слазь же! Расплачиваться будем!
Татарин, настороженно поглядев на атамана, начал сматывать верёвку, к которой был привязан русский пленник.
– Потом смотаешь! – крикнул атаман. – Некогда нам тут сопли с тобой размазывать!
Татарин понял, остановился, выжидающе посмотрел на атамана.
– Вот твоя плата, – указал атаман на двух пригнанных сюда запасных лошадей.
Татарин подскочил к лошадям, обрадовано зацокал языком. Потом вдруг обернулся, поднял кверху руку с растопыренными пальцами, по-русски крикнул:
– Давай!
Кроме лошадей, он требовал обещанный ему за доставленного пленника перстень. Атаман сделал вид, что не понимает, о чём тот говорит. Татарин, снова указывая на пальцы, забормотал что-то по-своему. Атаман пожал плечами: без толмача не понять…
– Ты не про лошадь ли вот эту говоришь? – спросил он, указывая на татарскую лошадь, с которой только что слез Фетиска. – Так забери её, она нам ни к чему.
Затем, резко повернувшись к своим, коротко скомандовал:
– Домой!
Вскочили на лошадей станичники – пять ездоков с атаманом, с ними Авдей и Фетиска. Вскочили и, не оглядываясь, помчались по степи – домой.
В слободе Домница с Анюткой с нетерпением дожидались встречи с Фетиской. Однако Авдей с Гаврилкой возвратились без него. На взволнованные вопросы ответили:
– Оставили нашего Фетиску пока в крепости. Допрос ему там учиняют, в приказной избе.
– Какой ещё допрос? – со слезами на глазах недоумевала Домница. – Нешто он разбойник или душегуб?
Авдей успокаивал жену:
– Так положено. Столько годов жил среди татарвы – найдётся об чём спросить.
– А он хоть говорить по-нашенски не разучился? – спросила Анютка.
– Маленько разучился, – вздохнул Авдей. Помолчав, добавил тихо: – Про вас всё спрашивал.
– Ты хотя б рассказал, как он выглядит, – допытывалась Домница. – Семь годов ведь не видала я его. Ростом, небось, выше тебя стал…
Тут вмешался Гаврилка. Подошёл к отцу, стал с ним рядом:
– Нет, не выше. Такой же, как я.
– Исхудал, поди… – вздохнула Домница. – В полоне-то дюже не наешься…
Авдей, как мог, успокаивал жену. Да и как не успокаивать: глянула б она на своего Фетиску… Голова бритая, халат на нём татарский. Когда отъезжали с ним от камня, остановился, начал молиться по-басурмански… Но не поведал ей ничего об этом Авдей. Только сказал:
– Может, ещё денёк подержит его воевода у себя да и отпустит.
Но не вышло так, как думалось.
Повидаться с матерью и сестрой Фетиске разрешили, но недолго, сам же он вскоре был отправлен в Белгород.
– Там, – сказал воевода Авдею, – сидят люди поумнее нас, им и решать, что с вашим парнем делать дальше. Сам понимаешь: будучи в полоне,он веру чужую, басурманскую принял, а это не шуточки. Это грех…
В Белгороде же, вопреки родительским опасениям, с Фетиской долго возиться не стали. Дали греху его должную оценку: дескать, запугали татары пленного мальчонку, куда ему было деваться? Да и, к тому же, душа детская ещё неокрепшая… И определили так: для начала пускай он побудет полгода трудником при монастыре, а в дальнейшем – хоть в монахи пусть идёт, хоть в стрельцы или пушкари, с отцом и братом землю русскую защищать.
В МОНАСТЫРЕ
К тебе, о Боже, к Твоему престолу,
Где Правда, Истина светлее наших слов,
Я путь держу по Твоему глаголу,
Что слышу я сквозь звон колоколов.
К.Бальмонт
Церковь прощает заблудших своих чад, верит их раскаяниям.
Фетиска в грехе своём покаялся. При этом неискренности в словах юноши настоятель монастыря, человек проницательный, не усмотрел.
– Я всё время думал о доме, – говорил Фетиска на исповеди. – Несколько раз даже хотел убежать, но останавливался.В какой стороне находится Московская земля, я знал, а далеко ли, близко ли она, о том не ведал. И когда Габит сказал мне, что край земли русской совсем недалеко от шатра Надир-мурзы, сердце моё чуть не выскочило из груди…
Настоятель слушал, кивал головой:
– Выговорись, дитя моё, выговорись.
И Фетиска всё говорил, говорил о своих мытарствах и страданиях, о бессонных ночах в татарском полоне…
Наконец, когда он умолк, настоятель сказал:
– Вижу, сын мой, вернулся ты на родную землю с открытой душой. Во младенчестве ты уже был крещён, потому заново тебе креститься не надобно. Но тогда ты веру православную принимал неразумным чадом, теперь же принимаешь её сознательно. А коли сознательно, то вера твоя будет крепка. Иди же, сын мой, потрудись при монастыре. Учи также молитвы, ведь молитва – это тоже труд. И всякое дело, что будет тебе поручено, исполняй с прилежанием.
Но не отбыл Фетиска положенный ему срок в монастыре. И вовсе не потому, что не захотел и сбежал оттуда, а по причине того, что не хватало в крепости Болховце воинских людей.Явился в монастырь через три месяца Болховской воевода, попросил настоятеля отпустить Фетиску.
– Осень пережили мы, слава богу, спокойно, без набегов, – говорил воевода. – Известное дело: татарин осенью в гости к нам не ходит, он летом ходит, когда людей в поле много, или зимой, когда река льдом покроется. Теперь вот морозы ударили, и зачастили к нам гололобые. Слободы жгут, людей и скотину с собой уводят. На той неделе на Драгунскую был набег, еле отогнали мы нехристей за Везеницу. После того народ слободской в крепости укрытия ищет, боится новых набегов. И боится не без причины – по прошлым годам знает: в зиму татары на нас тысячами ходят. Так что Фетиска нам об эту пору не помешал бы.
И отпустил настоятель Фетиску из монастыря домой – в Стрелецкую слободу.
СТРЕЛЕЦ ФЕТИС
Воевать, так не горевать,
а горевать, так не воевать.
(Русская пословица)
Только один день побыл Фетиска дома. Мать так и не успела наглядеться на него. Наутро велено было ему явиться в крепость – обучаться военному делу. Записали его, по просьбе отца, в стрельцы.
– Мы с Гаврилкой стрельцы, – сказал Авдей, – так пущай и он будет рядом с нами. При нас быстрей всему выучится.
Стрелецкий голова с этим согласился: пусть так и будет. Первым делом выдали Фетиске бердыш и саблю – такие ж как у отца и брата. «Про самопал, – сказали, – пока рано тебе думать. Научись сперва саблей как следует махать да с бердышем управляться».
Целыми днями учился Фетиска под руководством стрелецкого десятника Дрона одним махом располовинивать огромные тыквы.
– Молодец! – хвалил его десятник. – Рука тверда.
– А самопал когда мне выдадите? – с нетерпением спрашивал Фетиска.
– Дойдёт черёд и до самопала, – отвечал ему десятник. – Вот как платье служилое получишь у головы – чтоб на стрельца был похож, а не на пугало огородное! – так и зачну тебя учить с пищалью обращаться.
И через неделю выдал стрелецкий голова Фетиске служилое платье: кафтан малиновый, шапку с таким же верхом, жёлтые сапоги.
– Племянника моего, Федьки – царство ему небесное – воинская одёжа… – сказал голова. – Вишь, дырочка на груди виднеется? Татарская стрела прямо в сердце ему угодила… Прошлым летом это было. Так что носи, пока новое себе не справишь…
– А берендейка где? – спросил Фетиска. – Как у отца да брата Гаврилки.
– Берендейка тебе сейчас ни к чему, – отвечал голова, – пищали-то у тебя нету. Вот как обучишься стрелять, так всё и получишь – и берендейку, и фитиль, и пороховницу.
Но Фетиска был рад и такому наряду. Как заявился он вечером в слободу, мать с сестрой так руками и всплеснули:
– Ай да Фетис! Ай да вояка!
В том, что из Фетиски выйдет настоящий вояка, не сомневался и стрелецкий голова. Обучался парень всему легко, без принуждения, отличался редкой для своего возраста сообразительностью. Когда десятник впервые дал ему в руки пищаль, он уверенно, словно делал это не однажды, вскинул ружьё на плечо, установил ствол на бердыш.
– Молодец, парень! – похвалил его десятник. – А теперь покажи-ка, силён ли ты в меткости.
Для обучения стрельбе на меткость у крепостной стены был вкопан в землю ряд дубовых кольев, на них была развешана глиняная посуда разных размеров – от самых маленьких горшочков до вместительных, пузатых макитр и корчаг.
– Раз ты стрелок ещё неопытный, – сказал десятник, – так давай начнём с макитры.
Он отмерил две дюжины шагов от кольев, воткнул в землю саблю:
– Вот отсюда и пальни.
Фетиска прицелился, пальнул. Макитра разлетелась в дребезги.
– Ишь ты! – похлопал парня по плечу десятник. – Неплохо для первого раза. А теперь пальни-ка вон в тот глечик, что крайний справа.
Крайний справа глечик был самый маленький. Как ни старался Фетиска попасть в него, однако разбил он этот глечик только с третьего раза.
– Тоже неплохо, – снова похвалил его десятник. – Вижу, стрелок ты будешь что надо.
А вскоре выдал стрелецкий голова Фетиске собственную пищаль, берендейку, пороховницу. И тут же сообщил:
– Воевода тобой интересовался. Велел явиться к нему в конце дня. Зачем – не сказал.
«Наверно опять из-за полона…» – подумал Фетиска.
Однако не из-за полона призвал его к себе воевода.
Едва переступив порог приказной избы, парень понял: встречают его тут приветливо.
– Сказывают, добрый воин из тебя может получиться, – обратился к нему воевода. – И голова, и десятник в один голос хвалят тебя. Но ты не зазнавайся – мы ещё не видели, каков ты в бою.
– Так боя ж ещё не было… – развёл руками Фетиска. – А коли будет, я им покажу! – Он потряс кулаками в воздухе.
– Ладно, не петушись, – остановил его воевода. – Слушай сюда. С завтрашнего дня, прямо с утра отправишься в таможенную избу – у них там посыльный захворал. Подменишь его. Какова будет твоя служба – о том тебе расскажет таможенный голова.
ПРИ ТАМОЖНЕ
Великий Государь указал и Бояре приговорили: впредь свою Государеву таможенную пошлину имати … со всяких товаров, и с хлеба на Москве и в городах с тутошних жилецких и с приезжих, со всяких чинов людей… Таможенным головам и целовальникам давать выписи за руками и за таможенными печатьми…
Из Указа царя Алексея Михайловича «О взимании таможенной пошлины» от 25 октября 1653 года
На следующий день, спозаранку, Фетиска поспешил к таможенной избе. Изба была ещё заперта, на дубовой, окованной железом двери висел тяжёлый замок. Над печной трубой вился дымок – видно было, что избу хорошо протопили на ночь. Озябнув на морозе, Фетиска попрыгал на месте, пробежался вокруг избы. Наконец стали подходить целовальники. Старший из них отпер дверь, впустил всех в избу, задал несколько вопросов Фетиске. После этого вывел его в сени: «Дожидайся Прова Никитича».
Вскоре в сенях начал собираться народ. У каждого была своя нужда: кто пришёл уплатить пошлину, кто пожаловаться голове на несправедливость расчётов, кому надобно было получить место для товара в амбаре. Начался было галдёж, но караульный стрелец, стоявший у двери, тут же восстановил порядок.
Отряхивая снег с длиннополой волчьей шубы, вошёл в сени таможенный голова. Все встали, поснимали шапки, поклонились ему.
– Ты от воеводы? – внимательно взглянул он на Фетиску. – Пойдём со мной.
Фетиска следом за головой вошёл в просторную, уставленную столами и широкими лавками комнату. За столами, заваленными бумагами, сидели целовальники и подьячие. Кое-то из них сидел не на скамье, а на дубовом сундуке. Фетиска перекрестился на икону, висящую в святом углу, подошёл к столу Прова Никитича.
– Как звать тебя? – спросил голова.
– Фетисом.
– Грамоте знаешь?
– Знаю, – ответил Фетиска. – В монастыре выучился.
– А впрочем, это не так важно, – махнул рукой голова. – Ты ж не целовальником пришёл сюда работать. Мне посыльный на недельку-другую нужен. Заместо Потапа, пока тот хворает. А как он явится, отпущу тебя к твоим стрельцам. Понятно?
Фетиска молча кивнул головой.
– А теперь подойди к образам, – вставая из-за стола, важно сказал Пров Никитич. – Хотя и будет служба твоя тут недолгой и не дюже ответственной, крест поцеловать ты всё равно обязан.
Фетиску подвели к аналою с Евангелием.
– Ты на верность царю нашему Алексею Михайловичу уже присягал?
– Присягал, – ответил Фетиска. – Когда пищаль из рук воеводы получал.
– Добре, – сказал голова. – Целуй крест…
Пробыл Фетиска посыльным при таможенной избе две недели. Много пришлось ему побегать за это время со всякими поручениями – то в Казацкую слободу, то в свою, Стрелецкую, а то и самому воеводе что-нибудь передать. Целыми днями носился Фетиска туда-сюда, редко доводилось ему отдохнуть. Случалось, что давали ему и лошадь, но давали только тогда, если надо было срочно отвезти какой-нибудь документ в Белгород.
И когда явился на службу выздоровевший Потап, Фетиска не скрывал своей радости.
– Пойду к своим стрельцам. Хоть саблей там помашу вволю да постреляю.
Таможенный голова, услышав эти слова, сказал:
– Эх, человече, от иного дела бывает больше пользы государству, нежели от стрельбы. Есть у меня думка: не забрать ли тебя в таможню насовсем? Парень ты грамотный, хваткий – из тебя хороший целовальник получился бы.
Фетиска промолчал. Ему было известно, что целовальники избирались народом сроком на один год, с сентября по сентябрь, а сейчас была зима, так зачем об этом говорить? Да и кто его изберёт, ежели ему и двадцати годов ещё нету?
Словно угадав мысли молодого стрельца, Пров Никитич сказал:
– Малые года не беда, лишь бы дело с бездельем не смешивались. А на приметку я тебя, всё-таки, возьму.
И УДАРИЛИ В СПОЛОХ…
Всё помнит Русь –
И звоны стрел калёных,
И отсветы пожаров на снегу…
А. Дементьев
Вечером, явившись в слободу, Фетиска сообщил своим, что служба его при таможенной избе закончилась.
– Да пора уж, – сказал Авдей. – Небось, и стрелять там разучился.
– И то, – улыбнулся Гаврилка. – Десятник всё спрашивает: скоро ли братка вернётся? Всё шутит: а то макитры его заждались.
А наутро, едва краешек солнца показался из-за горизонта, прискакал из крепости казак:
– Всем стрельцам до единого прибыть в крепость!
Встревожилась слобода, загудела.
– Не собираться ли и нам с Анютой? – спросила Домница мужа.
– На то воевода у нас есть, – отвечал Авдей. – Распорядится, кому куда идти. А ваше дело – слушать, не ударят ли в вестовой колокол.
И в колокол ударили – на рассвете следующегодня…
Домница с Анюткой были дома одни: все стрельцы остались ночевать в крепости. Домница, приученная жизнью к постоянным тревогам, ещё среди ночи, не дождавшись мужа и сыновей домой, поняла: надо собираться. Разбудила Анютку:
– Подымайся, девка. Видать, татарва идёт на нас. Надо прятать жито.
– А отец где? А Гаврилка с Фетиской? – оглядев спросонья избу, спросила Анютка.
– Не отпустили их домой на ночь, – ответила Домница. – Значит, дело худо. Надо и нам готовиться к набегу.
Анютка девка рослая, крепкая – даром что тринадцать годов ей всего, ухватилась, словно парень двадцатилетний, за куль с житом, потащила его к порогу. Мать уже была на подворье, возле заплота, освобождала от дёрна тяжёлую дубовую ляду – тайный вход в погреб. В погребе стояли несколько больших бочек – в них и стали высыпать из кулей жито Домница с Анюткой.
Но не только они не спали в эту ночь в Стрелецкой слободе. Все, кроме служилого люда, оставшегося в крепости, – бабы, старики, дети, которые постарше, – прятали в потаённых местах своё добро. Ударит сполох – побегут все в крепость, отсидятся там, покуда татар не прогонят, а потом вернутся домой. Если случится так, что прорвутся нехристи за Везеницу, в слободы, то придётся людям вернуться на пепелища да на развалины… Тогда уж бери, мужик, в руки топор, начинай всё сызнова. Было и такое, и не раз… Пока избу строили, жили в землянках, питались тем, что удалось сохранить в ямах.
– А корову, мамань? – спросила запыхавшаяся Анютка. – С собой в крепость возьмём али как?
– С собой, – коротко отвечала мать. – Тут не спрячешь её – не иголка. Разве что в погреб её загнать? – улыбнулась невесело.
Ближе к утру все припасы были упрятаны. Сели Домница с дочерью на лавку передохнуть. Только наспех по ломтю хлеба прожевали, по кружке квасу выпили, как послышалось: ударили в крепости в набат…
Зашумела тут же, заколготилась вся Стрелецкая слобода. Домница с Анюткой торопливо выкатили на середину двора телегу, вдвоём, толкая друг дружку, впрягли в неё Ласточку – немолодую, но спорую кобылку. Спешно погрузили на на телегу немудрёный скарб – глиняную корчагу, несколько узлов с тряпками да с одёжей, кувшины, топор… Привязали к решётчатому тележному задку беспокойно ревевшую Лыску. Не забыли и про Петруху – голосистого, драчливого петуха, затолкали его с парой курочек в корзину. Петух, сопротивляясь, горланя что есть мочи, расклевал до крови Анютке руку. Усугубляя суматоху, то повизгивая, то заливаясь пронзительным лаем, путался под ногами рыжий кобелёк Бусик… Домница кинула ему кусок коржика: успокойся, не до тебя сейчас… В другую корзину уложили остававшуюся в избе снедь – добрый шмат сала, крынку сметаны, хлеб. Перекрестившись, сняли со стены икону…
– Ну, с богом, – сказала Домница, покидая подворье. – Авось не пропустим гололобых за Везеницу, за вал…
И потянулся под неумолчный, густой звон вестового колокола народ к крепости – кто, трясясь на телеге, а кто пешком, спотыкаясь от усталости, то и дело оглядываясь на покинутые жилища…
ОТРАЖЕНИЕ НАБЕГА
Пришли не званы – уйдёте драны.
(Русская пословица)
Опустела Стрелецкая слобода, обезлюдели другие слободы, примыкавшие к крепости. Задвинулись засовы на тяжёлых дубовых воротах – Муравских и Болховецких. Одна Везеницкая башня, глядевшая своими бойницами в Крымскую сторону, ворота свои пока держала открытыми. Из них выходили стрельцы.
– На вал! На вал, ребятушки! – отдавали команды десятники. – Не пропустим гололобых!
Вслед уходящим стрельцам с крепостной стены раздавались голоса пушкарей:
– А мы ядрышками вам поможем!
К пушкарям определён был и Фетиска. Хотя он и числился в стрельцах, хотел с отцом и братом пойти на вал,его на этот раз решили оставить в крепости.
– Ты, хлопче, с самопалом ещё как следует обходиться не научился, так что будешь пока подсоблять пушкарям. Тут тоже не заскучаешь.
Дядя Павлин, в помощники к которому попал Фетиска, знал о том, что парень побывал в татарском плену. Улыбнулся, пошутил:
– Ну, что? По своим будешь палить?
Фетиска смутился:
– Да какие они мне свои?
– Верно. Чужбина – калина, родина – малина…
И тут вдруг посерьёзнел, изменился в лице дядя Павлин:
– А вон и они… – приглушённым голосом произнёс он, указав при этом рукой на заснеженный горизонт. – Гляди, Фетис, сколько их к нам в гости пожаловало…
Фетиска, крепко прижав к себе чугунное ядро, с тревогой посмотрел на высокий холм, с вершины которого к правому берегу Везеницы с гиканьем и посвистом начинал спускаться многочисленный отряд конников…
Преодолеть мощный земляной вал, тянувшийся вдоль берега Везеницы, для татар всегда было непростой задачей. Высота его достигала двух-двух с половиной саженей – а это чуть ли не три человеческих роста, к тому же с «крымской» стороны вал был обставлен дубовыми брёвнами (ослоном). Татарская конница не могла сходу, вверх по деревянному настилу заскочить на вал. Татары в некоторых местах пытались поджигать брёвна, сделав вал проходимым, но в этом им мешали русские воины.
Да и подойти к валу татарам удавалось не сразу – сперва им предстояло преодолеть глубокий, двухметровый ров, на дне которого были установлены острые дубовые колья (частик).Однако ров был не первым препятствием на пути степных разбойников. Сначала им надо было преодолеть реку.Зимой, по льду, это можно было сделать без особых трудностей, а вот летом с налёта переправиться на другой берег получалось не всегда. Татарские лошади не боялись водных преград, особенно легко они преодолевали броды, хорошо известные захватчикам, но русские людибыли умелы и изобретательны. На дне бродов они устанавливали такие же, как и во рву, острые дубовые колья, а также затапливали в воде брёвна с дубовыми гвоздями.И даже если татарам удавалось преодолеть все эти преграды – реку, рвы, вал – и подойти к самой крепости, то тут их ждал ещё один земляной вал, окружавший город-крепость, а за ним – четырёхметровая дубовая стена с обламом (нависающим над ней деревянным срубом с помостом), на котором находились защитники крепости – пушкари и стрельцы.
На обламе и стоял сейчас Фетиска рядом с пушкарём дядей Павлином. Тюфяк (так называлась метровая пушка, закреплённая на деревянной колоде) к бою был изготовлен, но команды открывать огонь пока не поступало.
– Вот бы сейчас пальнуть по ним! – с нетерпением сказал Фетиска, указывая рукой на спускавшихся к реке татар.
– Погодь, паря, – спокойно отвечал Павлин. – Сейчас, как весь холм саранча покроет, так и пальнём.
И вскоре – в самом деле, как саранча! – степняки закрыли собой весь припорошённый снегом холм. Было их не так уж много – всего сотни три, но каждый всадник вёл при себе по две-три заводных лошади, поэтому вся округа огласилась ржанием, храпом, воинственными криками татар «Алла! Алла!».
– По нехристям – огонь! – раздалась наконец команда пушкарского головы. Несколько пушек грянули разом.
– Вот вам и начало! – зло проворчал Павлин. – Маленько продырявили мы вам халаты! Для сквознячку…
Но пушечные удары не остановили татар. Шумной лавиной они скатились с горы к берегу Везеницы. Покрытая льдом река также не могла замедлить их стремительный бег. Проруби, приготовленные защитниками крепости, лишь на какое-то время внесли сумятицу в ряды разбойников. С десяток всадников, вместе с лошадьми провалившись в проруби, барахтался в ледяной воде, но никто даже не пытался им помочь. По ним, как по живым мосткам, скакали их же товарищи…
Приблизившись к глубокому рву – очередному препятствию на своём пути – татары остановились. Мгновенно оценив обстановку, они вдруг резко повернули назад, отступили к реке. Затем, пустив вперёд заводных лошадей, подгоняя их плётками, они снова ринулись в атаку. Заводные лошади, падая в ров и нанизываясь на острые дубовые колья, погибали, выстилая собой дорогу скачущим сзади всадникам.
Защитники крепости, заняв оборону в земляных городках (башенках, выдвинутых вперёд, за пределы вала), а также на самом валу, дружными выстрелами пищалей встречали грабителей. Но тех не пугал оружейный огонь – вооружённые саблями и луками, они смело шли на приступ.
Завидев, как несколько татар с вязанками хвороста и факелами стали приближаться к подножию вала, десятник Макар крикнул своим стрельцам:
Он, конечно, знал, что молодой малоопытный стрелок скорее всего промахнулся, и татар сразили пули его старших товарищей, но не похвалить Гаврилку он не мог. Макар знал, что такое для молодого стрельца похвала, знал также и то, что для него значит первый бой. Находясь рядом с бывалыми воинами, он будет стремиться показать свою удаль, сноровку, а порой и проявить безрассудную храбрость. Ему ещё не ведом смысл пословицы «Выдержка и смётка – для воина находка». Он этоуразумеет потом. А пока…
– Молодец, Гаврилка! – похвалил парня Макар. И тут же, отозвав в сторону Авдея, сказал:
– Добрый воин из него получится. Гляди только, чтоб он не лез без толку на рожон.
А в это время те, кто находился на обламах крепостной стены, увидели,что преодолеть вал внезапно, с налёта, татарам не удалось. Они начали отходить. И тут же с полсотни казаков, дождавшись своего часа, вылетели из отворённых ворот и бросились вдогонку за неприятелем. Татары, не останавливаясь и не вступая в бой с казаками, снова оказались у берега Везеницы. Скользя по льду и падая, лошади подминали под себя всадников, те с криками и стонами пытались выбраться из-под них, а выбравшись, тут же погибали от ударов казацких сабель. Лишь немногим удалось переправиться через Везеницу.
– А ну-ка, ребята, – раздался в это время громовой голос пушкарского головы, – по холму – огонь!
На холм отступающие татары ещё не поднялись, они только показались у его подножия, но главный пушкарь знал, что делает. Если за спиной у бегущего врага храпят казацкие кони, а спереди падают, вздымая землю, ядра, то враг неминуемо поддастся панике, а паника в бою – это поражение. И когда по команде пушкарского головы открылась пальба, результат не заставил себя долго ждать. Татары в растерянности закружили на месте, остановились. Затем, спешившись и побросав на землю сабли и луки, они стали молить настигнувших их казаков о пощаде…
Стоя на верхотуре Везеницкой башни, воевода Богдан Аладьин внимательно наблюдал за ходом сражения. В руках он держал подзорную трубу. Подарил её воеводе французский инженер Байле, «мастер валового дела», несколько лет назад побывавший здесь во время строительства оборонительной черты.
И вот теперь, смотря в трубу, воевода уже в который раз прокричал:
– Так их, ребятушки, так!
Затем он подозвал к себе посыльного казака, приказал:
– Скачи и передай, чтобы не изрубили всю татарву в капусту! А то казачки – они такие. В полон, в полон пущай живых забирают!
Отдав распоряжение, спустился воевода с башни, уселся важно на коня, выехал за ворота крепости – встречать возвращавшихся воинов. Следом за ним выбежали из крепости и укрывавшиеся в ней на случай осады слободские жители.
Домница с Анюткой, увидев среди стрельцов своих – Авдея и Гаврилку, кинулись было обнимать их, но Авдей, смутившись, легонько отстранил жену:
– Будя, будя, чего уж там. Не год на войне были, а всего один день. А вы тут прямо как героев нас встречаете…
– А кто ж вы как не герои? – удивлённо спросила Анютка. – Оборонили нас от татаровей…
А с крепостной стены с завистью глядел на отца и брата Фетиска. Они-то повоевали как следует, а ему не удалось. И теперь вот оставили его до вечера стоять на обламе, глядеть в оба: неровён час – нагрянут снова татары.
Но живыми к своим семьям возвратились не все служилые люди. Завыли, запричитали бабы, заплакали детишки. Кое-кто, убитый горем, в ярости кинулся на пленённых татар. Те, сбившись в кучу, что-то бормотали, показывали свои раны, как могли, защищались от окруживших их рассвирепевших людей.
– У-у, подлые! – кричали бабы. – Басурманы ненасытные! Сколько ж вы ещё будете пить нашу кровушку!
Воевода приказал увести пленных.
– Под замок их до утра. А завтра отправим в Белгород. Пригодятся для обмена на наших, что томятся в басурманском плену.
Обнажив голову, воевода продолжил:
– А теперь, братцы, помянем добрым словом погибших наших товарищей. Не уронили они чести своей в бою, за что поклон им наш низкий…
Немногословен был Богдан Аладьин, воевода города Болхового. Сказал, склонил голову, замолчал. И все, кто был здесь, тоже замолчали. Слышались только глухие всхлипывания женщин да доносившееся издалека ржание лошадей…
ДЕЛО СВЯТОЕ
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь.
Ф. Тютчев
Много ещё боёв было впереди у Авдея и его сыновей. Не раз ещё пытались татары прорваться через засечную черту. Иногда им это удавалось, но чаще откатывались грабители ни с чем в Дикое поле. Откатывались, но продолжали рыскать по степи мелкими отрядами, нападали на русских людей, пытаясь поживиться «ясырём» – живым товаром.
Во время отражения одного из таких налётов чуть было не лишился жизни Авдей. Во время сенокоса, находясь за валом, на «крымской стороне», не заметили мужики, как оказался вдруг рядом с ними небольшой отряд татар. Было их человек пять – меньше, чем косцов, но внезапность – излюбленный метод грабителей – как всегда была им подмогой. Схватились косцы за оружие, которое было при них, да не всем удалось им воспользоваться. Упал Касьян, сражённый татарской стрелой, упал Демид… Схватился за свою пищаль Авдей – убил одного разбойника, спешно начал перезаряжать ружьё, но не успел. Взвился змеёй над его головой аркан. «Только бы не полон, только бы не полон…» – успел подумать Авдей, пытаясь ослабить петлю на шее… Но в полон, к счастью, он не попал. Подоспели тут на выручку казаки – мигом расправились с грабителями.
А спустя месяц после этого случая попали в переделку и Авдеевы сыновья – Гаврилка с Фетиской. Отправил их воевода в Белгород с письмом, в котором был список находящихся в крымской неволе русских людей – людей из Болхового города. Передали они это письмо воеводе белгородскому, засобирались домой, но остановил их дьяк из приказной избы:
– Погодите, служилые. Велено вам дальше ехать, в Валуйку. Поедете втроём – казак Ермила и вас двое. Отвезёте своё письмо валуйскому воеводе. Осенью из Крымского ханства в Валуйку, в разменный городок, послы явятся, привезут много наших невольников для обмена на своих и на выкуп. Так что, и из вашего списка, может статься, кому-то повезёт. Скажу ещё: путь в Валуйкучреват опасностями, потому как стоит город в Диком поле, далеко за чертой.Будьте оглядчивы.
И наутро трое всадников выехали из Белгорода. То, что путь в Валуйку будет небезопасным, стало понятно сразу же после того, как они покинули Нежегольск, следующую крепость на черте после Белгорода.
– Всё, хлопцы, – сказал Ермила, – дальше едем напрямки, через поле. А в Диком поле закон такой: либо ты, либо тебя. Поэтому рисковать не будем, встреч с татарами постараемся избегать.
Но избежать стычки с басурманами им не удалось. Ближе к полудню заметили они, как из дальнего оврага неожиданно вынырнули несколько татар.
– Ложись! – приказал Ермила. – Падай в траву вместе с конями!
Упали, притаились в густом ковыле, зажали лошадям ноздри, чтоб не вздумали заржать. Но татары – их тоже было трое – уже заметили урусов…
Однако бой был недолгим – стрелецкие пищали оказались сильнее татарских стрел. Одна только из них попала в плечо Фетиске – кровью пропитался рукав его кафтана.
– Больно, братка? – участливо спросил его Гаврилка. – Давай-ка перевяжу, что ли…
На вопрос брата Фетиска ничего не ответил. Он только молча улыбался.
– А улыбаешься ты чего? – спросил его Ермила. – Чудно: кровь течёт, а у него рот до ушей.
– Так я и хотел, чтобы меня ранило, – ответил Фетиска.
– Как это понимать? – с недоумением поглядел на него Ермила.
– Расскажи ему, – перевязывая брату рану, сказал Гаврилка. Сам-то он знал, почему Фетиске хотелось быть раненным в бою. Братья не раз разговаривали об этом.
– В полоне у татар я был… – вздохнул Фетиска. – Мальчишкой десятилетним захватили они меня и целых семь годов у Надир-мурзы я на конюшне промучился. Там меня застращали и обманом в веру свою басурманскую обратили…
– Вон оно что… – покачал головой Ермила.
– Потом вырвался я из полона, свои выручили, – продолжил Фетиска, – и отправили меня в монастырь, чтобы монахи к вере православной помогли мне вернуться. Там они беседовали со мной душевно, молитвам учили. Самую тяжёлую работу исполнять заставляли и я с радостью за неё брался.
– И долго ты в монастыре пробыл? – спросил Ермила.
– Не, не долго, месяцев пять с небольшим, – сказал Фетиска. – Приехал воевода наш из Болхового, попросил настоятеля, чтобы отпустил он меня. Настоятель и отпустил. «Монахом, – сказал, – он быть не собирается, грех свой осознал, в лоно церкви нашей православной вернулся. Так что – забирай его, коли воинских людей не хватает». И вернулся я в Болховой, стал стрельцом, как мои отец и брат.
– А обрадовался ты чего, когда тебя ранило? – спросил Ермила.
– Когда я был в монастыре, – отвечал Фетиска, – там мне один монах – Евпатием его звать – сказал как-то: «То, что ты, Фетис, молитвы легко запоминаешь – хорошо. И что трудной работы не боишься – тоже хорошо. Но есть ещё и третье. Чтобы не осталось в тебе и следа от магометанской веры, должен ты кровь пролить за землю нашу русскую». Вот я сегодня впервые и пролил её.
Замолчал Фетиска, радостно улыбнулся.
– Прав твой Евпатий, – согласно кивнул головой казак. – Я вот тоже не раз был раненый и мыслю так. Пролить кровь за землю да за веру отцов своих разве жалко? Это дело святое.
И тут сам на себя подивился Ермила: «И откуда только слова такие возвышенные пришли ко мне? Не иначе как с небес опустились, а мне, простому человеку, осталось только рот открыть да высказать их».
Поднялся с земли Фетиска:
– Вот так и Евпатий мне говорил: дело это святое.
Стали садиться на коней.
– Ну, братцы-стрельцы, – взмахнул плёткой Ермила,– теперь знай погоняй!
И помчались они по безлюдной степи, отмеряя версту за верстой, в крепость Валуйку, стоящую в тревожном одиночестве в Диком поле. Они знали, что скоро здесь начнут возводить новую – Изюмскую черту, и что Валуйка вместе с такими же разрозненно стоящими в степи крепостями войдёт в эту сплошную оборонительную линию. И станет тогда не такой тревожной жизнь русских людей на южном порубежье Московского государства.
Но всё это будет потом, а сегодня, сейчас мчались они по степи, и кружили над ними высоко в небе курганники, дожидаясь, не упадёт ли замертвопод каким-нибудь всадником загнанная, не выдержавшая бешеной скачки лошадь…
Словарь устаревших слов и понятий, встречающихся в тексте.
Бирюч – глашатай.
Везеница – так называлась в 17 веке река Везёлка.
Сторожа – караульная вышка в степи.
Приказная изба – воеводская канцелярия.
Бердыш – холодное оружие в виде секиры с искривлённым лезвием, насаженным на длинное древко.
Пищаль – огнестрельное оружие с фитильным замком. Пищали были ручные (ручница, самопал, недомерок) и крепостные, предназначенные для стрельбы со стен или лафетов.
Съезжая изба – помещение для временного содержания преступников, нарушителей порядка, пленных.
Станичники – казаки, несшие дозорную службу в степи.
Каменный истукан – каменное изваяние высотой до 4 метров, изображающее воина или женщину. Истуканы ставились в степи древними народами – половцами, скифами.
Трудник – человек, временно живущий и работающий в монастыре на бескорыстной основе, но не принадлежащий к братии.
Берендейка – ремень (перевязь), носимый через левое плечо, с подвешенными принадлежностями для заряжания ружья (патроны, пороховницы, запас фитиля и пр.)
Облам – нависающий в сторону противника выступ сруба в верхней части деревянной крепостной стены.
Валуйка (Волуйка) – название современного города Валуйки.
Урусы – так называли татары русских.
Вячеслав Колесник
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
