...бедная моя Родина... — в который раз слезно говорил Володя и загребал под себя широкою дланью иссиня-зеленые медные гроши, оставляя при том на столе серебряные деньги, что несколько смущало собеседника, бедного эмигранта Наума Менделя, прибывшего в наши Палестины с далекого и глухого на чужую боль сердца американского подземелья, и он невольно испрашивал давнишнего соплеменника, отчего тот столь погано берет за сданную любовь к Отечеству?..
— Не могу,— говорил ответ болезным голосом Володя,— дорого брать с вас поганых за мою хорошую Родину. Люся будет хаять и морду лица бить ботинками младшего сына... Люся любит деньгу, но требует ее добывать в чистоте...
— Это верно,— зачем-то соглашается Наум Мендель,— породу должно видеть во всяком деле, и в торговом, Вова, тоже, — я понимаю...
Володя нежно прячет в карман медные гроши и говорит:
— Нет, — обиженно и трудно, — ты — иудей, ты — нехристь, и тебе не способно чувствовать труд продажи Родины, тебе не способно видеть ее необъятность просторов, где из глубины недр курганов, спрятавших в свое нутро меж Чигиринских дол и Черкасских холмов, где слышен не только голос старого Остапа Гоголя, но и тихое клекотанье грудного горла старенькой свекловодши и героини Маруси Демченко, что по ветхости уже не служит делу колхозов, а лишь варит внучатым племянникам борщ из бурячного кваса и время от времени ходит на наряд на строительство новой церкви Старосельских верующих прихожан, чтобы с миром, помазанная прибывшим в митре священником из дальних окраин, облезлым и грубым на вид, работающим незатейливо из банки миро, кладет глиной под стрехой в хатке, где станет жить семья настоятеля, без должной, правда, от возраста проворности... Ну, да что тебе, чужому, казать...
— Это верно, Вова, — опять зачем-то согласился Наум Мендель, — вы, московская свора, дюже шибко слезою торгуете. Грош-цена такой Родине...
— Да я больше ж и не беру...
— И правильно, Вова, все равно не дадут больше... Зря деньгу не швыряют на западе диком...
— Да и нам она ни к чему... Мы в ней толку не знаем... Бедная моя Родина, — сказал Володя, выдул, как водится за ним, стакан горькой, всплакнул для порядку, закинул уже голую голову и тотчас уронил ее в салат из свежей капусты, да так и заснул спешно.
Наум Мендель посидел еще минуту-другую, проверил правильность избирательности товарища в деньгах и, обнаружив шельмование в два-три гривенника, исключил непорядок в расчетах, выпил ответную чарку, поцеловал Володю смачно в потную потылыцю да с тем и был таков... Никто не видел больше Наума, да и хорошо что так обернулось, а то, по слухам, Люся гневались на мужа за торг...
— Пьешь, — говорила, — пей, коли здоровье на то полагает, но Родину дешево не торгуй, не позорь фамилию... Всяк сволочь знает, что Родина дорогого стоит, тогда как ты заладил: «Бедная моя Родина...» Никакая она еще и не бедная... В ней вон сколько недр и из каждого капает, успевай только ведёрко подставить, не ленись... — Только слова дошли не из уст самой Люси и на предмет справедливой оценки не стоит всего принимать на веру...
«Женщины меры не знают!» — так говорил даже Наум Мендель, прощаясь с причалом жемчужной в весеннем цвету каштанов и абрикосов Одессы, отбывая на теплоходе «Россия» на север местности, обнародованной в миру как Родина его предков, которую, спустя год-другой, Наум тоже продаст, потому как у предков Родины уже не было, а чужого он никогда не держался...
***
...бедная моя Родина,— сыпалось в досыл в спину ледянящего ветра Черно-синего моря, хлеставшего волною борт корабля надрывное кряхтенье похмельного Володи. Наум озирался воровато на белые кипенные берега Одессы, где на склонах бетонных берегов вповалку лежали попрошайки и оборванные пацаны, курившие чумной табак и торговавшие украденную у богатого наместника города еврея Крика Бени тушенку в железных банках, отчего невозможно было такому трогательному на чужое лихо человеку, каким знал себя Наум, не согласиться с товарищем и не повторить нерв любви:
— Бедная, до безобразия бедная, Вова... — невольно кинул взгляд на отъезжавшую за детьми старуху-хохлушку и, заметив на сердце ее спавший серебряный крест, говорит,— бедная ваша Родина... Бери пять долларов, пока даю, и скидывай крест...— Но женщина не высокого образования, зло резанула его синими, пусть и поношенными очами, да и плюнула в пейсы, сказав: «Вот тебе крест, и вот тебе бедная моя Родина».
… теплоход скоро скрылся в парном тумане, а вместе с ним и Родина, и хохлушка, и вся наша прежняя бесшабашная русская жизнь!
Сергей Котькало
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
