У всех нормальных людей ожидание Рождества Христова связано со сладкими воспоминаниями, с ожиданиями чудес, чего нельзя сказать обо мне, кого иначе как шкодой никто и не называл.
Нет, конечно, я тоже надеялся и ждал, строил планы, готовился, собирался с бабушкой Таней в полночь в церковь, к Литургии, старался, по слову мамы, быть накануне «примерным и дисциплинированным мальчиком», но обстоятельства, да и сама натура вносили свои коррективы быстрее, чем можно было ожидать.
Во-первых, зима выдалась лютая, мороз за тридцать опустился ниже нуля. Тут, как на грех, у нас в школе в Сочельник зачем-то назначили новогодний утренник, где я должен с выражением читать выученные стихи по случаю торжества.
Вырядился для своих десяти лет я франтом, что называется, не по погоде, в шевиотовое осеннее пальтишко, востроносые туфли на тонкой подошве и картуз, привезенный летом из столицы старшей сестрой. Идти от дома до школы не более двух вёрст, но уже на середине пути внимательные односельчане заметили мои белые уши и настойчиво посоветовали возвращаться домой…
И я вернулся. Уши, понятно, в теплой хате не оттаяли, а набрякли… Конечно, я занервничал, однако сидеть сидьмя не смог, – свербели горящие уши, выталкивали на улицу. А тут еще вижу в окно, народ повалил с кладбища после погребения бабки Акулины, – третьего дня отдала Богу душу, как говорили у нас. Вспомнил, что покойница приходилась тёткой моей маме, которая еще не вернулась с работы, надо идти хоть на поминки, – благо дело, дом Акулины от нас через семь дворов…
И я пошел, завернув уши в теплый шарф, шапкой укутал, валенки битые на ноги обул, пальто надел зимнее…
Иду, но не напеваю, чувствую не столько скорбь по усопшей старухе, сколько растущие под шарфом уши.
День убывает, хмурится. В доме Акулины народ подсобрался, за столами теснится. Топчусь на пороге в ожидании приглашения, но меня не замечают, – для распорядителей я что пустое место, будто и не приходил. Правда, сын покойницы, сидевший во главе стола, крикнул в никуда:
– Ты бы хоть шапку для приличия снял.
Но никто внимания на меня не обратил, жужжали, ровно пчелы в улье, воспоминая Акулину.
И в этот момент слышу за дверью вопрос мамы:
– Сорванца моего не видели?
«Ну, всё, – понимаю, – пришел и мой черёд…»
– Дальше что было? – спрашиваете вы меня.
А ничего не было. Мама в больницу меня на санках свезла, там покрутили-повертели, укол противостолбнячный поставили, хотели было положить в стационар, но мама упросила отпустить, чтобы понапрасну койку не занимал…
Дома процедуры всякие на скорую руку поделала и дальше сказала, смахнув с лица слезу, строго:
– Вон она, Первая Звезда, – в окно тыча пальцем, – радуйся, а я пойду в церковь Христа встречать, – и пошла.
Я остался один, со Звездою говорить… Говорил и горько плакал, отчего ж я такой непутевый.
Звезда светилась ярче и ярче, поднималась выше и выше, минуя наши сады, поля на взгорье... Я тянулся за ней, пока не заснул прямо у окна горницы... Снилось мне, что я в заточении по болезни ушей, а ребята с нашей улицы забегают к нам в дом, подбадривают меня и по очереди играют со мною в настольный хоккей... Когда победная шайба летела в чужие ворота, я услышал голос мамы:
– Просыпайся, сынок, Христос народился, – и она ставит передо мной настольный хоккей...
То-то радости было, я ведь и мечтать не мог после отмороженных ушей, а оно вон как чудо-то вышло.
А шапку, по правде сказать, я с той поры больше никогда не носил и не ношу, уши закаляю.
Сергей Котькало
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
