...пока на горе рак свиснет,— сказала ему Маша и повернула свою светлую головку на тонкой, длинной шейке в сторону снежной вершины Машука, гордо вытянув за нею орлиный носик, не то, чтобы выказать безнаказанность, а скорее ради защиты от нападения.
— Что ж,— сказал равнодушно, глядя на кончик ее носа, он,— подождем свиста. Я очень люблю свист рака.
Она недовольно ухмыльнулась и категорично скорыми короткими шажками постучала каблучками вдоль обочины к городу. Он, понятно, за нею, неторопливо, играючи хворостинкою, похлопывая раз за разом грубого покроя яловые голенища сапог, гулко наступая и хрустя щебнем. Навстречу им и долине с другой горы спускался полыхающий несгораемый до тла закат, а над ним иссиня-черные сумерки будущей ночи и белые зори. Пробно завыли шакалы в чащах орешника и так же, пробно, грозно отвечали со станицы собаки. Мимо споро проскакал казак в черкеске и тотчас же за ним на лихом ахалтинском скакуне балкарец в бурке. Она дрогнула и метнулась обратно прямо ему в объятия:
— Что ж ты медлишь, — запричитала, — или тебе не понятно, что женщине страшно?
— Нет, — по-прежнему легко отвечал он. — Чего ж тут страшного, когда люди на лошадях скачут?
— Как это чего? Он же чечен!
— Скажем: балкарец, а потом, с каких пор чечены не люди...
Так и она в благовидном гневе, и он — веселый офицер, — в словесной перепалке вошли в ресторан. В зале не людно. Оркестр репетирует перед началом собрания. Казак и балкарец о чем-то спорят. Они сели за стол близь двери. Она читала меню. Он, с ее позволения, закурил папироску. К ним явился известный во всем Кавказе серым сюртуком и желтою бабочкою официант Яша.
— Что прикажете уже?
— Мы, Яша, — сказал он, не испросив ее мнения, — до неприличия изголодались и промерзли.
— Принесите, — прервала официанта Маша, — нам икры, заливного судака, тарталетки с паштетом, да только без вашего мерзкого чесноку...
— Понимаю, — снова было встрял Яша, но теперь уже он гневливо укоротил его:
— Ты не понимай, а записывай, что велит дама, и неси, — и, повернувшись к Маше, согласно кивнул и сказал: — говори, милая.
— Спасибо, Саша, — обрадовалась она. — Мне белого вина, а тебе, милый? — нежно посмотрела на Сашу: «Водки триста граммов», — озорно кинул он и она также повторила: — водки; да, и еще овощи, и еще телятину в винном соусе, и, пожалуй, еще «Боржоми»,— и снова нежно, как бы справляясь, все ли она верно заказала, посмотрела на Сашу, и он, излишне вредно, насуплено сказал: «Да!» — чем поверг Машу в уныние, а душе дал волю.
Меж тем в зале набралось собрание. Оркестр, по обыкновению, заиграл «Лезгинку», — с нее начинались вечера ресторана, — завсегдатаи аварцы ринулись было плясать, как известный в крае игрок затребовал пачкою купюр «Одессу..», — а его побил казак «Тихий Доном...», — что здесь привычно и не пугает страстью даже таких крохотных и нежных дам, как Маша. Официант Яша подал закуску, налил в бокал вина и в рюмку водки, спросил позволения посадить к ним юную одинокую особь, на что получил незамедлительный ответ Маши: «Конечно, правда, милый?» — и Саше оставалось лишь удивленно вытаращить глаза на Яшу, тогда как сама особь, длинноногая, тощая, в черном атласном, чрезмерно приторного покроя, с белым на шее узеньким воротником чеченка уже сидела справа от Саши. Она манерно и нарочито глухо представилась:
— Княжна Сажи, внучатая племянница Шамиля.
— Ой, — аж вскрикнула в изумлении Маша,— княжна. Я впервые вижу в живе княжну.
— Здесь все князья, — грубо заметил он. — Жандармский капитан Александр Чернов,— прямо отрапортовал себя Саша и запил доклад глотком потной водки.
— Маша, — робко за ним, как бы прося извинений за Сашино несоответствие, ритуально поклонилась головкою. — Хотите вина?
— Да. Спасибо, — сказалась чеченка и обратилась к Саше: — а вы, капитан, совершенно напрасно так говорите, будто здесь все именуются князьями, как, впрочем, и ваше пренебрежение к нашим народам не придаст вам чести.
Саша промолчал замечание княжны, отпил водки и жевал ее соленым нежинским огурчиком. Оркестр играл вальс. Застенчивый лейтенант выпросил права танцевать Машу. Княжна пила белое вино и пытливо сверлила черными очами капитана. Он бежал встречи взглядом столь откровенной затейливости, допил рюмку, что-то в нем воспылало… Саша вскочил, вытянулся во фрунт и буйным басом скомандовал: «Я хочу вас танцевать, княжна!» — и Сажи не отказала, а, напротиву тому, подала для вставания костлявую руку и пошла, слегка отставая, за ним в круг. Саша был и высок, и крепок, что называется, тот, который на все времена года под стать и потому вызвал внимание публики. Пара быстро разметала круг, заняла пространство. Маша поблагодарила лейтенанта и вернулась к столу одна. Оркестр, может впервые, не фальшивил покойного Штрауса. Яша нервно расхаживал по залу, время от времени боязно поглядывал на парадную дверь. Княжна и капитан без устали кружили. Они не видели ни себя самих, ни собрания. В их танце публика только и ждала, как оне...
***
...пуля вошла прямо в центр сердца. Саше стоило труда, чтобы привести княжну к столу, учтиво откланяться и лишь затем, будучи давно убитым, медленною виноватостью опуститься перед цепенеющей Машей, грустно сказав:
— Вот и свистнул, — и Яша, огорченный излишней своею поспешностью, заплакал как дитя.
Сергей Котькало
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
