Портал
"Русское Воскресение"

---

---

Средний солдат

Рассказ

Это было в последнюю турецкую войну, после взятия Плевны.

В конце декабря, по повелению Великого Князя Главнокомандующего был собран особый небольшой отряд для перехода через Балканы в том месте, которое называется Траяновым перевалом. Поэтому и самый отряд был назван «Траянским», а начальником над ним назначен генерал Карпов.

В состав отряда вошел, между прочим, Старо-Ингерманландский пехотный полк, где служил один рядовой, по имени Федор Улитин. Собой был он невзрачен и нельзя сказать, чтобы особенно ловок по фрон­товой части, а потому в строю прятали его всегда в зад­нюю шеренгу,—«там, мол, не так видно». Солдат он был, что называется, из «безответных» богобоязненный, нрава тихого, ни от какого дела никогда не отлынивал, ни на что сам не напрашивался, ни от чего не отказывался и вообще службу вел честно. Никто не мог бы сказать, что Федор Улитин придурковат, — напротив, был он человек вообще со смыслом, понятливый, но только очень уж смирен, и товарищи хвалили его за смиренство, хотя нередко трунили и потешались над ним под веселую руку. Бы­вало, подстроят ему какую-нибудь шутку, а он только улыбается добродушно: «Ничего, пускай их! Это, мол, все пустое!»  

Пришлось ему за последнюю войну быть в кое-каких боевых делах, но в них он ничем не отличился, да никто и не ждал от него никаких отличий, хотя никто не мог упрекнуть его и за трусость. Одним словом, был он то, что у начальства называется «средний солдат»: прикажут идти вперед, — идет, как и все другие, прикажут стрелять, — стреляет, как и прочие; сам вперед не рвется, назад не пятится, товарищей бойким словом не подбодрит, но зато никогда и не захнычет, не разохается, а делает свое дело просто, скромно, как Бог велит, по совести. Таков-то был рядовой Федор Улитин. И вот пришлось ему с полком участвовать в штурме «Орлиного гнеда» на Траяновом перевале.

Но надо наперед сказать, что такое Траянов перевал. Траянов перевал составляет одно из самых высоких мест Балканских гор и находится на высоте 6 600 английских футов от поверхности моря. Это значит, что если бы от низкого морского берега провести вверх над головой к небу прямую линию, то та точка, на которой лежит Траянов перевал, пришлась бы на этой линии на высоте двух верст и ста сажень. Местные жители, турки, называют его «Дери магаре»», а болгары — «Смерть магарска», то есть «погибель для ослов». Одно уже это название доказывает, какие утешения ожидают здесь путника, если даже ослы и лошади, наиболее выносливые и привычные к горному движению животные, не выдерживают ужасных трудностей Траянского подъема и нередко гибнут, не достигая его скалистой вершины. Ученые и военные люди древних и новых времен считали Траянов проход невозможным для военного движения, а ту местность, на которой были расположены неприятельские укрепления, наши противники — турки — по справедливости почитали неприступною. Здесь тысячелетия назад бесследно гибли римские воины, здесь не могли пройти и турки, покорители Царьграда и царства Болгарского, — одним словом, от сотворения Mipa ни одна военная рать не перешагнула еще через вершину Траянова пе­ревала. И эту то преграду надлежало одолеть небольшому русскому отряду. Дороги, ведущей на перевал, нет, да ни­когда и не бывало, а ведет на вершину Траяна одна лишь узенькая тропинка, которая то вьется, то исчезает между пропастями и расселинами; но зимой она занесена глубокими снегами, а потому, можно сказать, не существует. Понятно, что при таких обстоятельствах трудно было рассчитывать на верный успех дела, но Главнокомандующий на него и не рассчитывал; желательно было только, чтобы отряду уда­лось подняться на вершину Траянова перевала и показаться в виду турецких укреплений: уже одно появление русских сил   в этом месте должно было озадачить турок   и за­ставить их оттянуть сюда часть своих сил от Златицы с одной и от Шипки с другой стороны, а это значительно облегчило бы спуск с Балкан как для части войск генерала Дандевиля, так и для генерала Скобелева ¹).

Не противник страшен на Траяне и не грозные его укрепления, но страшна была борьба с губительной природой. Довольно подняться в долине легкому ветерку, чтобы на вершине загудела целая буря, с метелью, вьюгой и морозом, который здесь иными ночами становится истинно лютым. А вершина представляет собой совершенно голый череп: ни деревца, ни кустика, так что укрыться негде, костер разло­жить не из чего, а перемети вьюга тропинку, — весь отряд, до последнего, замерз бы в снежных сугробах. Вот что страшно, по преимуществу. Тем не менее, решено было ис­пытать все возможное для достижения успеха.

Отряд, разбитый на три отделения, стал последовательно подниматься на горы 22-го декабря, с рассветом, но наибольшие трудности подъема начались на следующее утро, в особенности, когда пришлось подымать на первую лесистую кручу тяжелую артиллерию. Орудия, положенные в разобранном виде на лубки и салазки, люди тащили на себе на лямках. Препятствий было множество, на каждом шагу. Наша русская «Эй, дубинушка, ухнем!» в первый раз в этот день огласила своими муками пустынные скалы и леса Траянского Балкана. Вскоре клубящиеся облака стали нахо­дить на горные склоны; сначала они плавали далеко ниже той высоты, на которой находился отряд, а потом начали подыматься все выше и выше, пока не заволокли весь Бал­кан от низу до верху густым, непроглядным туманом. В четвертом часу дня голова передовой части отряда до­стигла, наконец, подножия Траянова перевала. Страшно было и взглянуть на то, что предстояло еще впереди! Пред людьми стоял громадный и совершенно голый череп крутейшей горы, весь занесенный глубокими снегами, из-под которых местами торчали черные глыбы каменных скал и плит, покрытых гололедицей. Вот она — «Смерть магарска»... Макушка и вообще верхняя половина этого черепа исчезла в густом белом тумане. Времени оставалось немного: через два часа станет уже совсем темно, а отряд к этой поре во что бы ни стало должен быть уже на перевале. Поэтому начальник отрядного штаба, распоряжавшийся движением, тотчас же приказал разработать подъем. Принялись за работу и болгары, бывшие при отряде, и казаки, и солдаты, кого назначили. Отделенный унтер-офицер послал туда же и Федора Улитина. Пошел, и слова не молвил. — «Мне же лучше, — думает, — по крайности, за работой не так холодно будет». По грудь утопая в глубоких снегах, чуть не на каждом шагу проваливаясь в занесенные снегом ямины, скользя и падая на гололедице, спотыкаясь о невидимые под снегом камни, Улитин с передовыми работниками — истинно, можно сказать, — собственною грудью пролагал дорогу. Эта работа была так тяжела и утомительна, что люди, несмотря на сильный мороз, обливались потом и задыхались от изнеможения, а дышать было почти нечем; студеный воздух на двухверстной высоте был так разрежен, что у некоторых людей кровь показывалась из ушей, из носу и шла горлом. Как только успевали проложить на несколько сажен путь, на него тотчас же вступали казаки головной сотни, чтобы более утаптывать его конскими копытами. Таким образом, и разработка дороги, и подъем по ней войск совершались одновременно. Более трех часов кряду длился этот подъем, и когда голова отряда достигла, наконец, вер­шины первого гребня, было уже около половины седьмого. День совсем свечерел, а мутная белесоватая мгла скрывала турецкие укрепления, которые находились впереди, на расстоянии около полторы версты от этого места. На обледенелой вершине мороз был еще крепче, чем на подъеме, а людям казалось жарко. Чтобы освежить пересохшее горло и хоть сколько-нибудь утолить невыносимую жажду, они с жадностью глотали комки обледенелого снега. — «Ничего! — думалось Федору, — впереди еще немало труда, значить, успеем опять со­греться!» Рубаха, мундир, штаны и сапоги, наполненные снегом, — все это было на нем, как и на других, мокро, хоть выжми! Но и не прошло десяти минуть, как обувь и штаны уже обледенили корой на людях. Хорошо еще, что на вершине в эту пору не было ветра, и это большая редкость: на Балканских высях почти всегда шумит и гуляет резкий, холодный ветер, и случись он теперь, — немногие вер­нулись бы отсюда живыми.

После небольшого отдыха, пока стянулись остальные части передового отряда, вызван был проводник из местных болгар, хорошо знающий дорогу к укреплениям. Партия охотников-болгар, перемешанная с охотниками-стрелками, двинулась перекрестясь, впереди остальных, по скрипучему, замороженному снегу. Вдруг на соседней высоте слева мгновенно вспыхнуло большое пламя. Несмотря на туман, было видно, как огненные языки, распространяясь по земле все более и более, взвиваются кверху. То был предупредитель­ный знак, поданный, как оказалось потом, турецкими сто­рожевыми. Люди, между тем, шли по протоптанному, но еще очень глубокому, снегу, чуть не на каждом шагу спотыкаясь и падая. Впереди и по сторонам ничего не было видно, — все только туман и туман бесконечный, густой, зловещий... Вдруг, как моления, сверкнул впереди огонь, через секунду раздался выстрел, и мимо рядов просвистала первая турец­кая пуля. Вслед затем тyрки тотчас же стали стрелять беглым огнем по всей своей линии. Русская цепь залегла на снегу в полутораста шагах от неприятельского укрепления, но огня не открывала, — не велено было. Над головами свистал рой турецких пуль, но так как было темно, то пули причиняли мало вреда: турки били наугад, или на слух, если с русской стороны раздавался где-нибудь громкий говор, или же, наконец, на свет, когда кому-либо за­хотелось закурить папироску.

Вскоре там и сям послышались стоны раненых, по­требовались санитары. Четыре человека пронесли назад что-то черное... Носилки... За ними через минуту другие, третьи носилки... Еще и еще. Затем, опираясь на ружья и тяжко стеня, проковыляло еще нисколько раненых. Слышна была турецкая команда, по которой неприятель то усиливал огонь, то на минуту прекращал его, как бы прислушиваясь, а затем снова начинал пальбу. Русские не отвечали. Видимо, туркам хотелось вызвать их на перестрелку: тогда для них определилось бы отчасти и количество русских сил, и их расположение; но этого то им и не следовало знать. Между тем, мороз крепчал все более и более, становясь поистине лютым. Сидеть на снегу было ужасно холодно, а лежать еще хуже. Все испытывали страшную усталость, да и не мудрено: вчерашняя ночь проведена была без сна, а иные мало спали и накануне ее, потом целый день в движении среди столь тяжких трудов, и, наконец, этот холод, который так и клонит ко сну... Не было сил бороться против искушения — и многие, действительно, заснули. Можно судить, ка­кова была усталость, если люди могли спокойно спать под пулями, которые в течение нескольких часов все жужжали над головами. Но до пятидесяти человек при этом и обморозились.

Было уже около половины третьего часа ночи, когда туман стал рассеиваться, и в небе проглянули звезды. Для простого показа туркам, что мы-де здесь, на Траяне, отряд успел уже сделать достаточно, и так как внезапный ночной штурм не мог состояться, в виду того, что неприятель был предупрежден пламенем костра, то велено было выводить отряд из огня, пока небо не прояснило еще более. Рота староингерманладцев и казаки прикрывали его обратное движение. Турки провожали их выстрелами. Через час все люди стянулись на первом гребне, с которого давеча на­чато было наступление. Здесь предполагалось дождаться рассвета. Небо совершенно прояснило и зажглось бесчисленными звездами; при их слабом свете можно было различить вдали остроконечную вышку турецкого укрепления на крутой скале. Но в это время вдруг подул резкий, пронзительней ветер — самый опасный враг на вершинах Балкана зимою. Поэтому, посоветовавшись между собою, начальство решило спуститься с отрядом к опушке букового леса и стать там бивуаком, а на утро занялось подъемом на перевал орудий. Но не прошли по спуску и трехсот шагов, как оказалось, что туман не рассеялся, а только осел, и люди опять попали в густую беловатую мглу, которая подавляла своим сырым, проницающим насквозь холодом и ужасно затруд­няла дыхание. В тумане сбились с дороги, проложенной собственной грудью перед вечером, и шли теперь по снежной целине, куда Бог приведет, стараясь только по звездам держать направление к северу. Утопая в снегу, спотыкаясь об острые камни, которые нередко насквозь прорезывали обувь, скользя на крутизнах и в этом неудержимом стрем­лении валясь сразмаху на снег, обгоняя друг друга и кубарем перекидываясь сверху один через другого, люди це­лыми вереницами скатывались вниз, и никто из них не видел и не знал, куда он катится и мчится с такой стре­мительностью. Ухватиться, удержаться было не за что — и человек съезжает вниз на собственной спине, пока нога не запнется случайно за какой-нибудь выдавшийся камень, под­нимается — и опять вперед, и опять то же стремление вниз на собственной спине, как на салазках. Устремление было столь велико, что многие, присев для отдыха, тут же засы­пали; и товарищам требовалось не мало усилий, чтобы их расталкивать. Только один русский солдат да казак может проносить такие приключения бодро и безропотно!

Федор Улитин шел в числе последних. Споткнувшись на одной круче и катясь с нее вниз, он, по счастью, успел ухватиться за торчавший ребром плоский плитняк и удержался. Смотрит, шагах в пяти ниже небольшая площадка. Он спустился туда и присел на минуту пере­дохнуть да заодно уже освежить пересохшую глотку несколькими горстями снега. «Хорошо бы тут остаться, думается ему, прилечь бы да соснуть до рассвета... измаялся в конец, моченьки нет... Да как остаться?! А вдруг фельдфебель перекличку сделает?.. Под штраф попадешь... Да и кто ж его знает, куда-то наши уйдут до утра... Один-то за­блудишься, а в роте, гляди, за дезертира сочтут... Нет, уж лучше идти, — с Божией помощью, пока ноги несут»... Так-то подумав, только что поднялся он с места, как слышит — стонет кто-то глухо, страдальчески стонет. Улитин огляделся, где это, и видит, в нескольких шагах от него человек лежит. Он к нему. Нагнулся рассмотрел, кто такой и чего стонет, — ан, глядь, знакомый: его же «отделенный» Сысоев, от которого не раз приходи­лись Улитину и крепкое слово сгоряча, и подзатыльники. Этот Сысоев чуть ли не больше всех донимал его по начальству.

— Иван Сысоич, вы? — окликнул его Улитин. — Что это с вами? Чего вы?

— Ох, смерть моя, — говорит, — пришла... Расшибся с горы-то... да и нога что-то тово... не то сломал, не то вывихнул... Смерть, как больно!…

Помог ему Улитин подняться. Тот еле держится, нога почти не действует. Отпустил он на его ружьё погонный ремень и повесил ему ружье через плечо за спину.

— Что ты делать это хочешь? — через силу спрашивает «отделенный».

— Не извольте беспокоиться.

А сам нагнулся, опершись на свое ружье, и спину ему подставляет.

— Извольте, Иван Сысоич, садиться. Только крепче за плечи держитесь, я вас донесу.

— Вишь, что выдумал!.. «Донесу!..» Уж куда тебе, мухорту этакому, донести...

— Ничегось... Никто как Бог, — вы не сумлевайтесь...

— Ну, вот еще! И себе шею свернешь, и мне, гляди, еще другую ногу поправить!..

— Ничегось, говорю... Авось как-нибудь... Извольте садиться, а то сзади, может, турки наседают.

Взвалился Сысоев ему на спину, и поволок его на себе Улитин, как куль овса, опираясь на ружье и осторожно нащупывая прикладом дорогу. Уж что это было за путешествие, трудно и передать. Раза три пришлось им скаты­ваться, да раз десять падал Улитин, оступившись, но каж­дый раз отдыхал и снова   взваливал на спину свою жи­вую ношу.

— Брось ты меня, Христа ради! — взмолился к нему, наконец, «отделенный». — Все равно помирать-то... Моченьки моей больше нету...

— Зачем помирать! — говорит, — без Бога не помрешь... Как ни как, а доволоку, не извольте беспокоиться.

И доволок, действительно. Местность стала положе ровнее, а тут, вскоре, показался сквозь туманную мглу красноватый отсвет нескольких костров. — «Это, надо быть, наши биваки», решил Улитин, и, насколько хватало го­лоса, громко стал звать к себе на помощь. Его, наконец, услышали и выслали патруль навстречу. Таким образом, нежданно, негаданно пришлось ему спасти своего « отделенного».

Было уже половина шестого часа утра, когда скатившийся с Траянова черепа отряд добрался, наконец, до букового леса, где и нашел он на опушке костры артиллеристов, сапер и одной староингерманландской роты, остававшихся в резерве. У одного из офицеров нашелся на вьюке в собственных вещах градусник. Посмотрели сколько градусов мороза, — оказалось двадцать-два, — и это здесь, в лесу и в лощине, а сколько же градусов было там, на­верху этого проклятого черепа!...

Светило яркое утреннее солнце, когда проснулся Федор Улитин у костра, где он давеча заснул как убитый, тотчас по приходе к биваку своей роты. Чувствуя неко­торую ломоту в членах и легкий озноб, он осмотрелся вокруг. Отряд находился в лесу, который, начиная от гребня горы, густо разросся по всему её скату. Лучи солнца прокрадывались между ветвями и стволами. Повсюду ды­мились костры и стоял гул человеческого говора. По всему лесу стучали топоры — то солдаты рубили дрова на топливо. Снежные вершины были ослепительно освещены солнцем. На небе ни облачка, в морозном воздухе полная тишина и безветрие.

В полдень подошло снизу, из северных долин, второе отделение Траянскаго отряда: восемь рот и полусотня каза­ков, и на биваках стало еще люднее и оживленнее. Ар­тиллеристы с раннего утра хлопотали около своих волоков, а саперная рота еще на рассвете ушла на подъем разрабатывать вчерашнюю дорогу. В течение целого дня удалось втащить на череп одно только орудие со всеми его принад­лежностями, и чтобы судить, до какой степени это было труд­но, достаточно сказать, что в лубки, тащившие 9-фунтовую пушку, было впряжено 48 буйволов, да в придачу к ним тащили лямки две пехотные роты и все наличные болгары, человек двести. К пяти часам дня орудие было уже со­брано и поставлено на место. Из него сделали несколько выстрелов по турецкому укреплению; турки отвечали из своих горных орудий.

Начальство решило на совете не предпринимать сегодня ничего против турок, а дождаться генерала Карпова и с ним прибытия третьего отделения отряда, чтобы быть в полных силах; пока же, в ожидании, заняться завтра втаскиванием на череп второго орудия..

Погода весь день выстояла превосходная, морозно-ясная и тихая. Солдаты уже успели настроить себе шалаши и разные закрытия из ветвей и снега, на случай непогоды, и варили в котелках сухарную похлебку с чаем. Рождественский сочельник и нижние чины, и офицеры провели истинно простым образом, питаясь, за неимением ничего другого, одним лишь чаем с солдатскими сухарями. А так как по близости не было источника, то вместо воды употребляли снег, тая и кипятя его в котелках. И ничего себе: чай выходил довольно вкусный. Лошадей поили тоже талым снегом, распуская его на кострах в железных ведрах. За несколько часов люди успели совершенно свыкнуться с таким родом существования, и Федор Улитин, как и многие другие, преспокойно принялся уже, сидя перед костром, за починку платья и обуви.

Настал великий праздник Рождества Христова. В этот день люди на биваке проснулись от значительного утреннего холода. Подбавили в костры нового топлива, и едкий дым потянул по всему лесу.

Вскоре багровое солнце начало золотить верхние края снежных вершин, обещая день подобный вчерашнему; однако через час небо заволокло тучами и в воздухе значительно потеплело, так что стали уже опасаться, как бы не повалил снег и не уничтожил бы проложенную вчера дорогу; тогда и отряд был бы отделен на время от всего живого Mipa . Сухарей у солдат оставалось уже немного, и они очень дорожили ими, тем более, что до сих пор никакого под­воза на вьюках не было.

Федор Улитин развел себе маленький, костерок и поставил на него греться свой котелок, наполненный снегом, а сам вынул из мешка сухари и ломает их на кусочки. В это гремя подходит к нему офицерский деньщик.

— Здорово, земляк!... Никак ты сухари крошить соби­раешься?

— Собираюсь. А что?

— А ты уступил бы мне парочку.

— Эва, какой прыткий!... Свои, небось, сглодал, а теперь давай ему чужие... Сам-то я с чем же останусь?

— Да ведъ я не даром, — а за деньги... Ты продай мне. Сколько хочешь за пару?

— Иди, иди, брат, с Богом!... M не не до шуток, — отваливай!

— Ну, хочешь золотой!... Бери золотой, слышь!

— Зачем мне твой золотой, коли завтра, может, и вовсе без хлеба сидеть придется? Больно ты щедрый на золотые-то, как погляжу! ...

— Чудак-человек! Разве мне для себя? Ведь я для ба­рина хлопочу, для поручика...

— Ну, да!... для поручика? Ври еще!… Станет поручик железные сухари грызть...

Как раз в это время проходил молодой офицер и обращается к деньщику:

— Ну, что, Сергей, добыл сухарика?

— Никак нет, ваше благородие. Я уже золотой сулю, и то не отдают!… ироды эдакие!

— Эх, жаль... Да неужто и за деньги не уступают?

— Не желают, ваше благородие... Сейчас   побегу еще к другим поспрошаю.

Поднявшийся с места Улитин решился обратиться к офицеру.

— Ваше благородие, это и точно для вас сухари требуются?

— Для меня, любезный.

— Так извольте получить... Я думал, он шутки шутит, для себя маклачить... Сколько прикажете?

И Улитин подал офицеру в руках весь свой запасец. Тот взял пару и дает ему золотой. — «На, мол, сколько деньщик обещал». — Улитин отказывается.

— Помилуйте, ваше благородие, за что тут деньги!... Вы ведь свои же господа... Да и на что мне деньги в этой трущобе?!..

Так и не взял, как ни уговаривал его поручик. Часов в десять утра, прибыли на бивак и части третьего отделения, а вслед за ними пришли и вьюки, на которых было привезено вдоволь мяса, вина, крупы, сухарей, ячменя и сена. Приободрились и люди, и лошади. Солдаты тотчас принялись за варку пиши, распили по крышке водки, поели досыта да и про запас осталось еще не мало говядины и хлеба. После обеда заметно повеселело на биваке, говор стал оживленнее, топоры еще ретивее застучали по лесу, костры запылали ярче и кое-где ради праздника затянулись песни. Начальство опять подымалось на перевал для более подробного рассмотрения, как и где расположены неприятельские окопы. К шести часам вечера было втащено наверх второе орудие и всем офицерам объявлено распоряжение генерала, что завтра (26-го декабря) предполагается бой на Траяне, для чего все части отряда должны быть к четырем часам утра готовыми к выступлению. Ротные ко­мандиры растолковывали своим людям, как и что нужно будет делать Остаток дня и вечер сполна были отданы отдыху. В девять часов вечера проиграли «зорю», люди хором пропели «Отче наш...» — и вскоре на биваке водвори­лось полное спокойствие. Каждый засыпал с мыслью — что-то Бог даст завтра…

***

Было еще темно, когда обходный отряд казачьего полковника Грекова ровно в четыре часа утра тронулся с бивака. Остальные части войск еще не трогались с места, когда один час спустя как бы могучий вздох или стон пронесся по лесу и вдруг загудел вихрь, заставивший ёк­нуть не одно сердце. Поднимись теперь вьюга, — ничто не удалось бы: погиб бы задаром и обходный отряд Гре­кова, и все что было на биваке!... По счастью, вихрь вскоре улегся и согнал с неба тучи. В шесть часов утра дви­нулись на перевал резервы и расположились там в одной седловине. Два наши орудия открыли огонь; турки очень бойко и задорно стали отвечать им из своих горных пушек, но, несмотря на задор, не наносили никакого вреда. Полусотня казаков, никогда еще не бывшая в огне, была в прикрытии у орудий, и в начале дела, каждый раз, как только казаки заслышат в воздухе шипение приближа­ющейся турецкой гранаты, так и крикнут — «Вались!» — и вся полусотня разом припадет к земле и выжидает, когда зловещий звук снаряда пронесется над их головами. А через час это «вались» и общие земные поклоны уже вызы­вали между ними смех и шутки, и они перестали кланяться. Пообтерпелись.

В десять часов утра полковник Греков уже прислал донесение, что турки выбиты из правофлангового укрепления обходным отрядом и бегут по спуску в деревню Карнари. Тогда было приказано части оставшихся войск наступать на главное передовое укрепление. Выдвинут был вперед один батальон староингерманландцев, и батальонный командир велел вызвать охотников. В роте, где служил Федор Улитин, отозвался один унтер-офицер. Ротный, осматривая ряды, спросил, нет ли еще желающих? Вдруг чей-то голос из задней шеренги тихо подсказывает, очевидно, на смех: «Федор Улитин желает». Как не серьезна была минута, но при этом многие не выдержали и сдержанно фыркнули со смеху. Ротный поморщился и строгим взглядом обвел ряды. Люди тотчас же притихли; им стало совестно.

— Федор Улитин, поди сюда, — подозвал его ротный.

Тот вышел.

— Это ты подал голос из фронта?

— Никак нет, ваше благородие.

— Так кто же за тебя радеет?

— Не могу знать, ваше благородие, не заметил.

— А ты желал бы в охотники?

— Как прикажете, ваше благородие.

— Тут приказа нет, а есть одна добрая воля. Хочешь, так иди.

— Слушаю, ваше благородие, рад стараться!

И Федор Улитин присоединился к пяти-шести охотни­ками от всего батальона, которым предстояло, так сказать, вести весь штурм, распознавая и выбирая путь, каким образом удобнее пробраться по скале к самому укреплению. Минуту спустя, батальон двинулся вперед молча и серьезно. Не было в нем человека, который не снял бы шапки и не перекрестился: все понимали, на какое трудное дело   ведут их. Когда роты поднялись из седловины, перед ними, как на ладони, открылась вся макушка Траянова черепа в блеске великолепного зимнего утра. Высшая точка скалы составляла передний угол укрепления (люнета), который чер­нелся каким-то остроконечным шпилем, вроде шалаша или кровли. Две-три такие же вышки виднелись и на обоих крылах укрепления; по обе стороны от него тянулись ка­менные завалы (ложементы). Все эти передовые укрепления слывут у болгар и турок под именем «Орлинаго гнезда»; наши же солдатики разжаловали его несколькими степенями и еще до штурма окрестили в шутку «вороньим гнездом» и «вороньей стрехой». Впрочем, от этого едва ли оно сде­лалось легче. Протяжение всего турецкого фронта курилось белыми дымками ружейных залпов. Между тем, шесть охотников штурмового батальона постепенно, словно цепкие кошки, где ползком, где прямо, пробирались вперед, вы­сматривая местность и выстраивая дорогу, где бы легче можно было пройти остальным. За ними вслед перебегала стрел­ковая цепь и залегала в указанных ей местах, пока охот­ники, снова пробравшись вперед, не укажут новые места, все ближе и ближе к люнету. С того места, впереди резервов, где находился главный начальник, был отлично виден весь ход наступления. Люди штурмового батальона, достигнув, наконец, подножия «Орлиного гнезда», вцепились в него чуть не зубами и не отступали ни шагу, не­смотря на град ружейных выстрелов. Охотники вразброд карабкались уже по самой скале. Линия раненых, спускав­шихся с белоснежной горы, обозначалась отдельными чер­невшимися человечками. Там и сям были раскиданы на снегу убитые и тяжело раненые. Генерал направил туда санитаров, которые под частыми пулями отлично исполняли свою обязанность. Между этими санитарами были седобородые старики, украшенные еще кавказскими крестами и даже крым­скими медалями. Они бодро шли в самый кипень боя и вы­носили из него раненых, которым первая помощь пода­валась докторами под выстрелами. Полковой священник напутствовал желающих из «тяжелых» последним христианским утешением. Словом, все, от первого до последнего, военные и не военные, добросовестно и честно исполняли здесь свое святое дело. Но хорошо отбивались и турки. Те­перь уже дело шло на историческое самолюбие: перешагнет ли в первый раз от создания мира военная нога через недоступный Траян и назовет ли история эту ногу — русской ногой?

Время шло уже к полудню. Ослепительный блеск солнечных лучей, отражаясь на снеге, жестоко резал глаза; кроме того, солнце стояло как раз перед глазами нашей цепи и мешало ей палить. На вершине оно пекло совер­шенно по-летнему, и в первом часу стало так жарко, что хоть снимай с себя все, до сорочки! Люди обливались потом и напрягали все усилия, подвигаясь вслед за своими шестью охотниками. Каждый пять минут они постепенно укорачивали на несколько шагов расстояние между своим фронтом и недоступным окопом. Федор Улитин был ранен в мякоть ноги, но все-таки карабкался впереди прочих, махая товарищам рукой и громко призывая их: «Вали, братцы, сюда!.. Сюда!.. Здесь способнее!» — и «братцы» валили по его указанию. Еще одна минута, и он уже наверху окопа...

После полудня к генералу съехались некоторые начальствующие лица посоветоваться. В виду полученной вчера депеши Великого Князя, внушавшего не увлекаться фронталь­ной атакой и не нести напрасные потери, а также, замечая теперь неодолимые трудности штурма, все эти лица начали уже было совещаться, что предпринять далее, как вдруг вокруг вышки «Орлиного гнезда», которую облепили наши солдаты, словно рой пчел, раздалось общим кличем победное «Ура!» — первое «ура» нынешнего дня. Все взоры не­вольно обратились в ту сторону и увидели, что под напором настойчивого молодецкого штурма турки прекратили пальбу и бегут из укрепления. Не прошло и двух минут, как наши уже перескочили за окоп, и «ура» зашумело внутри «Орлиного гнезда»... Что за торжественная была эта минута!.. Все, что оставалось еще вне укрепления и в резервах, скинуло шапки, закидало их кверху и закричало «Ура!» Офицеры бросились к генералу поздравлять его с победой, кидались один к другому в объятия, целовали и поздравляли друг друга. Солдаты, артиллеристы и казаки, сани­тары и раненые делали тоже. И так, невозможное, или почитавшееся до сих пор невозможным, достигнуто наконец русской грудью! Непроходимый Траян побежден маленьким русским отрядом и побежден в ту самую ми­нуту, когда уже явилось некоторое сомнение в возможности преодолеть эти твердыни. В час и десять минут попо­лудни в «Орлином гнезде» все уже было покончено, и отряд с боем спускался по южным склонам Балкан на деревни Текке и Карнари.

Спустя несколько дней, из главной квартиры были присланы в отряд знаки военного ордена, для раздачи наиболее отличившимся. Один из первых крестов достался Федору Улитину. Он даже очень удивился этому. — «За что, мол? — разве, я сделал что-нибудь особенное?»

— Ну, тетка Улита, — трунили над ним товарищи,— теперь тебя из задней шеренги напоказ в переднюю поставят, потому всей роте украшение. И как это тебя уго­раздило!.. Замухрышный такой и вдруг на-ко-сь! Герой!.. Шутка-ль сказать, всю щтурму вел!..

— То-то оно и есть, что наперед никак нельзя сказать, кто именно поведет штурм, — заметил на это старый, бы­валый унтер из кавказских, охотой поступивший перед войной на вторую службу. — Ты считаешь человека за самого последнего, а он тебе вдруг самым первым окажется. Это бывает. И выходит, что у царя у нашего всякий солдат есть солдат и всякий в свой час свое дело сделает.

¹ ) Траянов проход находится между Златицким и Шипкинским перевалами.

Всеволод Крестовский

 
Ссылки по теме:
 

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"