Журналист Иванов написал два рождественских рассказа, потянулся, закурил папиросу и, вздохнув, принялся за третий. Нужно было непременно три рассказа – в три журнала, где он сотрудничал. Писать обычные святочные рассказы – о замерзающих мальчиках, о заблудившихся в степи в святую ночь проезжих – легко, но писать оригинально, с чувством, – это другое дело! Он сидит у стола с утра, и вот на маленьких листках набросаны два чудесных святочных рассказика. Один – сочный, как жирный ароматичный праздничный пирог, – о румяных поджаренных индейках, о легком пьянящем морозе, о солнце,– самый рождественский рассказ. Читая его, захочется выпить рюмочку «настоенной», весело крякнуть и основательно, не спеша, закусить. Другой – с идеей: один учитель в ночь под Рождество привел к себе бездомного мальчика и стал расспрашивать, как он живет. Оказывается, мальчик никогда не слышал о Рождестве. И автор кротко напоминает об этом обществу, которое теперь – в эти святые дни – делает визиты, объедается и т. д., и т. д.
Третий рассказ тоже должен быть интересен и оригинален... Вспомнить дни детства? Он вспоминал их в прошлом году. Написать, как один журналист, пиша рождественские рассказы, мечтал купить на заработанные деньги шубу и собаку сенбернара? Трогательно, но, кажется, какой-то коллега-журналист где-то и когда-то успел поведать об этом миру.
Взор журналиста, как в аравийской пустыне, блуждает по столу, по портретам Тургенева и Гете, за окном, ища вымысла. Увы, все описано и переписано. Стар мир!
Рассеянный унылый взгляд его пробегает по последней книжке «Исторического вестника», слегка задерживается и загорается робким огоньком. Это не оазис в пустыне, но тонкая былинка, встретившаяся в мертвых песках,– намек на яркую сочную зелень оазиса.
– Разве что-нибудь историческое? – думает он.
Мысль нравится. История! Властно, как волшебник, отделить из небытия кусочек прошлой жизни, вдохнуть дыхание, заставить снова двигаться, страдать, смеяться, вызывая у теперешних людей чувства изумления и восторга... Конечно, сюжет исторический, – решено. Например,– Вифлеемская ночь. Можно для свежести впечатления прочитать сейчас евангелькие сказания об этой ночи. Вот где бы достать Евангелие? Вероятно, у Тимошкина есть. Сбегаю.
Тимошкин, запершись, сидел в своем кабинете и писал. По красному виноватому лицу Иванов догадался, что он пишет рождественский рассказ.
– Стряпаешь? – спросил Иванов, поздоровавшись.
Тимошкин изобразил на лице таинственное выражение.
– Мир! В моем рассказе настал мир на земле... Те, знаешь ли, далекие времена, когда...
– Дай, брат, пожалуйста, Евангелие, если есть.
– Когда... когда человечество...– Тимошкин удивленно посмотрел на гостя. – Евангелья у меня нет, брат.
– Прощай... Как ты думаешь, у Федорова есть Евангелье?
– Не знаю. В книжном магазине есть.
– Заперто. Побегу к Федорову.
Федоров лежал на диване, курил и старался чтобы дым от папиросы принимал большие фантастические очертания.
– Здравствуй. А я перед писанием одурманиваюсь, как пифия. Сюжет у меня исторический. Даль веков.
– Даль веков? – встревожился Ивановъ.
– Именно. Первые строчки новой христианской истории: Мария с Младенцем и Иосиф Аримафейский бегут в Вифлеем.
– Есть у тебя Евангелье? Дай, если можно.
– Евангелье? Нет. Я так, без Евангелья.
– Прощай.
Куда бы теперь? – уныло подумал он на улице. – Разве спросить вот у этой старушонки-мещанки, у таких всегда есть Евангелье...
– Бабушка. Извините меня. Я к вам с большой просьбой. Нет ли у вас дома Евангелья? Понимаете, мне нужно, а негде достать. Я вам заплачу хорошо.
Старуха посмотрела на него белыми мертвыми глазами.
– Па-сал-тырь…– сказала она глухо.
– Не псалтирь, а Евангелье!
– Нету... Па-сал-тырь...
– Наладила «па-сал-тырь»... Куда теперь? В редакцию? В библиотеки? Извозчик!..
Всю ночь он рыскал по знакомым и приятелям, ища Евангелье. Везде уже вкусно пахло жареными гусями, в столовых стояли пышные разряженный елки, но когда Иванов, с тоской, спрашивал, нет ли у них Евангелья, все, недоумевая, пожимали плечами и смотрели друг на друга – какая странная мысль! Наконец, он нашел книжечку у своего черного дворника...
Вернулся он домой под утро, выпил стакан крепкого чая, запер дверь и развернул тоненькую книжечку – с таким любопытством, как ученый, открывший в земле тысячелетнюю вещь. Он прочел первый стих. Лампа слегка коптела, – он прикрутил ее и кстати посмотрел, сколько в ней керосину. И еще прочел два стиха, постепенно свыкаясь с незнакомыми странными словами...
– Любопытно, – сказал он, усаживаясь в кресле поудобнее и придвигая ближе лампу.
Прошло два часа.
Иванов взял исписанные листы, сложил вместе, перервал, бросил в корзину и, закрыв лицо руками, заплакал...
Роман Кумов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
