Володя собирался в школу. Звонок раздался в то время, когда Володя укладывал учебники в портфель. Юноша распахнул дверь и взял протянутую почтальоном газету АиФ. Раскрыв её, он прочитал наугад о том, что Канцлер Германии Шредер и его супруга имеют далеко не новую машину "Пассаты", небольшой дом Шредер позволил себе купить два года спустя, после того, как стал канцлером, а до этого его семья жила в скромной арендованной им квартире. В конце заметки было сказано, что дочерям на машину придётся зара батывать самим.
У Володи от изумления глаза полезли на лоб.
Зайдя в класс, он бросил портфель на парту и, усевшись на неё, заявил:
– Сейчас вы обалдеете. Я такое расскажу!
– Что, на крыше вашего дома приземлились инопланетяне? Володя отмахнулся от ироничного вопроса соклассника.
– Есть новость покруче. Сегодня я прочитал в АиФ о том, что Шредер со своим семейством разъезжает на старой машине. Мало того, они живут в маленьком доме, а два года тому назад даже снимали квартиру.
В ответ на сообщение юноши со всех сторон послышались насмешливые выкрики:
– Что ты нам на уши лапшу вешаешь?
– Угу. Мы лохи, а ты умник! Хватит нам мозги пудрить!
– Свежо предание, но верится с трудом.
– Серый, ты слышал мой базар?
– Отвали! Мне до фени и ты, и твой Шредер! У меня в базе данных1 две бомбы замедленного дейст вия . Сегодня АшдваО3 меня аскнет4. Если она мне влепит лебедя5, то от предка по балде схлопочу!
С последней парты друг Володи иронично пробасил:
– Говори, говори! Будет твой канцлер жить хило! Даже вождь из дикого племени живёт покруче, чем его подданные. Канцлер хуже него что ли?
– Зоя Александровна, вы слышали? – с хитрецой глядя на учительницу истории, сидевшую за столом и перелистывавшую журнал "Вокруг света", обратился Володя.
– Ваш разговор? Да.
– Как вы думаете, в газете опубликована очередная утка или бескорыстные главы правительств всё- таки встречаются?
– Они были во все времена.
– Например?
– Хотя бы Кир, Линкольн, Вашингтон, Рузвельт...
– Это всё?
– Ну, почему же? Сразу на твой вопрос трудно ответить. Но были, конечно, и другие.
– Не густо.
– Тебя не устраивает? Похвально! Начинай, пока не поздно, со своей особы. Как знать: возможно, в отдалённом будущем тебя изберут президентом.
– Сомнительно. У меня другие планы.
Прозвенел звонок. Мысли о канцлере не давали юноше покоя не только в течение всего учебного дня, но и по дороге к дому.
Когда Володе подходил к своему подъезду, то увидел сидевших на скамейках старушек. Одна из них когда-то нянчилась с ним. Паренёк приостановился, поздоровался. Старушки заулыбались, поприветствовали паренька и продолжили оживлённо обсуждать сообщение, услышанное из телепередач о спланированном убийстве одинокой пенсионерки с целью овладения её квартирой. Преступниками были дилеры, работники ЖЭКа и медсестра.
Одна из пенсионерок особенно громко возмущалась:
– Кажный день твердят: "Свобода, свобода!" А что такое свобода?
– Как что? Летось в сквере мужика свалила хвороба. Двое суток бедолага лежал. Ни в милиции, ни в скорой никто не почесался! Выходит, что свобода – это одним безнаказанно хапать всё, что плохо лежит, а другим – под забором подыхать!
– До каких же пор у нас будут убивать, насиловать, наркотики продавать у всех на глазах!
– А что ты хочешь!? – заявила другая. – По телевизору хочь какую программу включи – кровь рекой льётся.
– Дожились до того, что у двери собственной квартиры или в лифте если не ограбят, то изнасилуют!
– Бабоньки, вы гляньте чо деется! Сёдня принесли квитанции по коммуналке. Меня чуть кондрашка не хватила! Они чо там, думают, што мы – миллионеры? Когда заплатишь за всё, можно сложить зубы на пол ку.
– Если они есть, – взглянув на соседку, ехидно заметила рядом сидевшая женщина и, вздохнув, доба вила. – Не горюй, Павловна! Вставить-то зубы всё равно не на что. Так што на полку класть зубы не придёт ся.
– Что вы хотите, подруженьки? Мы отработали своё! А тепереча никому мы не нужны! Чем больше нас отойдёт в мир иной, тем лучше. И никто "ох" не скажет!
– Ты, Павловна, за кого голосуешь?
– Как власть переменилась, я только за Явлинского голосовала. А теперь ни в жисть не буду за него голосовать.
– Что так?
– Он к Какамаде притулился.
– А я вообще не хожу на выборы.
– А ты чего?
– А ну их всех к чомору! Все депутаты одним миром мазаны: соблюдают только свою пользу-выгоду, а на народ им начхать.
– А взяточники-то как размножаются – удержу нет! Как микробы!
– И не говори, милая!..
С жаром пенсионерки костерили власть, а потом пришли к выводу, что испокон века было: не подма жешь – не поедешь и что не только у нас такое творится, но и повсюду. Володя, хитро глядя на старушек, уверенно заявил:
– Не везде! Вот, например, канцлер Германии снимал в наём небольшую квартиру и ездил на старой машине. А его дочери вообще машины не имеют.
– Ты, Володька, нам голову не морочь! Мы покамест белены не объелись. И в твои побаски ни в жизнь не поверим! Где это видано, чтобы глава государства, как простой человек, снимал угол в чужом доме? Кто у власти, тот и царь. А все цари как сыр в масле катаются.
– Выходит, глава государства должен быть вором?
– Зачем вором? Ему необязательно воровать. Кажный из его окружения завсегда отрежет для хозяина лакомый кусочек.
– И преподнесёт на блюдечке с голубой каёмочкой? – язвительно ввернул Володя.
– Можно и с золотой. Если бы всё было не так, то во власть не стремились бы все, кому не лень.
– Не худо было бы кого-нибудь из верхушки заставить прожить месяц на нашу пенсию.
– Да он бы сразу окочурился!
– Вот бы нам такого путёвого президента, как Канцлер в Германии! – пропела Павловна и ладошкой прикрыла беззубый рот.
В бурные прения пенсионерок вклинился недавно вернувшейся из заключения Пашка из пятой кварти ры.
– У нас на зоне пахан жил так, как многим и на воле не снилось. И его шестёркам жилось не хуже.
– Подь ты со своим паханом! Причём здесь он?
– Какой руководитель, такое и окружение, – блеснул недавно вставленным зубом Пашка и смачно сплюнул.
– А при чём здесь зона?
– А мы где живём? – парень показал на зарешеченные окна домов...
За ужином бабушка спросила внука:
– Ты что-то, внучек, смурной?
– Знаешь, бабуля, не даёт мне покоя сообщение из газеты.
– А что там?
– Глава Германии живёт в маленьком доме и ездит на старой машине.
– Ну и что?
– Как что? Кто видел, чтобы у нас в стране руководитель какой-нибудь области, где люди досыта и хлеба не едят, ездил на задрипанной машине? А уж о Президенте и говорить нечего!
– Глава государства и должен быть чист, как стёклышко, чтобы, глядя на него, люди подтягивались. У германского Канцлера, знать, есть крест на груди. При рождении мать не забыла одарить сына совестью...
Внук внимательно посмотрел на бабушку и тихо произнёс:
– Может быть, может быть...
Вечером, когда родители Володи остались одни, то завели разговор о том, что так сильно взволновало сына.
– Наш сын вырос. Его интересуют проблемы, над которыми задумываются далеко не все взрослые лю ди, – сказала женщина.
– Тебя это не радует?
– Конечно, нет. Как бы ему это боком не вышло.
– Это почему же?
– Положа руку на сердце, скажи: мы-то с тобой так уж кристально честны?
– Причём здесь мы?
– Как причём? Шило в мешке не утаишь. Когда-нибудь Володька поймёт, с чего твой бизнес начинал ся. Это может поломать ему жизнь.
– Не грузи. Себе дороже. Заранее не думай о проблемах, которые, возможно, и не возникнут. У нас их и без того полон рот. Что мы, наконец, хуже других? Мы, как все: не хуже и не лучше. Получит наш сын аттестат, поступит на юридический. А мы переберёмся туда, где солнышко ярко светит, где синее море ласко во плещется, и будем наслаждаться жизнью.
– Помнишь, Денис? Когда-то мы не об этом мечтали!
– Вот как? Кажется ты сожалеешь? И уже забыла, как в девяностых годах людям по полгода не выдавали зарлату, а наши сбережения обратились в дым. Если бы в своё время я не подсуетился, то, возможно, нам, как Ивану Пептровичу, пришлось бы шариться по мусоркам... Забудь о высоких материях... Рыба гни ёт с головы...
– Твои слова, к сожалению, исчерпывающий ответ на вопрос нашего сына... Хватит об этом, дорогой! Пора на боковую, – и, помолчав, добавила.– А я рада, что наш сын не из тех, кто проходит мимо чужого го ря... Он в общественной жизни принимает участие: борется со всякой нечестью не только на словах, но и на деле.
– Как бы пуп не надорвал.
– Не надорвёт. Слава Богу, он не один, кто хочет в стране жизнь изменить к лучшему...
1 База данных – классный журнал.
2 Бомба замедленного действия – точка в классном журнале.
3 АшдваО – учитель химии.
4 Аскнет – спросит.
5 Лебедь – двойка.
6 Балда – голова.
Февраль 2007 год .
БУТЫЛКИ В АВОСЬКЕ
Светлой памяти
барнаульского поэта-инвалида Евгения Плотникова,
скончавшегося в нищете и одиночестве.
Старик, низко опустив голову, медленно брёл по пустынной улице: резкий ветер дождём и снегом бил ему в лицо. В руке он держал авоську с бутылками, время от времени приостанавливался, вытаскивал из кармана канареечного цвета заношенной куртки грязный носовой платок и вытирал им лицо и синюшную пупырчатую шею. Он едва заметно водил головой из стороны в сторону, мутными слезящи мися глазами всматриваясь в прохожих. Пустые пивные бутылки, висевшие на сгибе его левой руки, слабо позвякивали. Непослушной рукой старик с трудом засунул платок в карман и, подняв руки к са мому подбородку, неуклюже стал растирать заскорузлые озябшие пальцы и, немного отогрев их, завер нул за угол. Перед тем, как перейти улицу, приостановился и, качнувшись от сильного порыва ветра, едва не упал навзничь. Выпрямившись, он подошёл к магазину, тяжело поднялся по ступеням, дёрнул на себя массивную ручку, чуть приоткрыв дверь, и поспешно протиснулся в щель.
Когда старик остановился у батареи и почувствовал, что она горячая, тотчас плотно прижался то щим задом к рёбрам обогревателя. Приятное тепло разлилось по телу, и на душе стало так хорошо, как давно уже не было. Подобие улыбки появилось на его бледных губах. Он быстро согрелся и разомлел, захотелось вздремнуть. Старик облегчённо вздохнул и подумал: «Слава Господу Богу! Наконец-то дали отопление! Теперь старуха лежит в тепле, и ноги её будут болеть поменьше, а то она совсем измучилась – ни днём, ни ночью покоя, бедная, не знает».
...Старик закрыл глаза и в полудрёме, как бы со стороны, увидел себя двадцатилетним парнем на берегу мелководного Алея, увидел, как стоял и смотрел, как полощет бельё его единственная на всю жизнь любовь – Танюшка... В груди, как прежде, затрепетало сердце.
***
После войны хотя и был дефицит на парней, но в присутствии Татьяны он считал себя чуть ли не уродом и никогда не осмеливался даже подойти к девушке. Да и как могла бы прийти ему в голову подобная мысль, если Татьяна была белолицей красавицей с ямочками на щеках и, к тому же, на полголовы выше его. Он никогда не слыл красавцем и думал, что такой девушке не может понравиться из-за небольшого роста, редких белесых волос, да и нос его подвёл: вырос, как у Буратино. Однако всех привлекали глаза его, большие и синие, излучающие доброту. Они-то и очаровали Татьяну, но он об этом ничего не знал и не надеялся на взаимность, но всё равно ходил бесшумной тенью по пятам любимой.
Иногда они встречались лицом к лицу, но в ту весну эти, как бы случайные, встречи происходили всё чаще и чаще.
Однажды он увидел Татьяну, идущую на реку, и пошёл за ней. На берегу реки они оказались одни. Влюблённый внезапно осмелел, подошёл ближе к девушке и тихо, с дрожью в голосе, спросил:
– Тань, можно я расплету твои косы?
Девушка лукаво улыбнулась, прикусила алую губку, украдкой взглянула на его понурую голову и беззвучно рассмеялась. Разгребая босой ногой воду, смущённо прошептала:
– Расплетай, если тебе так хочется.
...С трепетом он взял в свои руки её тяжелую, цвета спелого колоса, косу. Татьяна стояла к нему спиной и не могла видеть, что он несмело целует её волосы, стараясь медленнее распускать это чудо, от которого не мог оторвать свой взгляд. Как только его палец чуть коснулся её шеи, горячая волна прока тилась от макушки до пят; Татьяна в тот же миг, обхватив волосы рукой, с силой потянула их на себя, вспыхнув, отскочила от поклонника и трясущимися руками стала заплетать косу.
Спустя некоторое время он собрал всё своё мужество и сделал Татьяне предложение. Она, на удив ление, сразу же согласилась выйти за него замуж...
***
Кто-то громко хлопнул дверью, и старик очнулся от грёз. Он немного отдохнул и, как всегда, когда бывал в магазине, стал с изумлением рассматривать витрины со всевозможными яствами, затем молоденьких накрашенных продавщиц, особенно радушно улыбающихся тем, кто делал крупные покупки.
В этот магазин старик заходил довольно часто на протяжении нескольких лет и всегда видел изоби лие, неизвестно откуда появившееся в его городишке. Он даже не знал, хотелось ли ему отведать этих заморских диковин. Желание и не могло возникнуть, потому что он не представлял, какие они на вкус... Даже в тех сказках, которые ему рассказывали в детстве, не было всего этого, а были, как правило, молочные реки, кисельные берега, румяные яблоки и горячие подовые пироги.
***
Старик помнил себя лет с семи, и в его памяти сохранились очереди, очереди, очереди, возникавшие около любого магазинчика задолго до его открытия. Часто бранившаяся серая лента понурых и хмурых людей, стоявших за хлебом, солью, спичками, мылом, появившимися ситчиком или прорези ненными полуботинками, приводила его в ужас... Позже, когда он – пятнадцатилетним подростком -пошёл на работу на завод и встал на чугунную подставку у станка (так он был мал и худ в то время), ему было уже не до очередей – он штамповал детали для танков. В то суровое время рабочие не выходили с территории завода по двенадцать часов, а при необходимости и дольше. В такие дни, вернув шись с работы, он с трудом открывал дверь своей избы и плюхался на лавку у стола.
Рано состарившаяся мать, суетясь, торопливо несла ломоть хлеба и картошку в мундире. Он же, не поднимая глаз от миски, старался как можно медленнее есть, продлевая удовольствие, а мать присаживалась рядом, поглаживала его по спине и смотрела глубоко запавшими печальными глазами на своего ненаглядного сына, исхудавшего и бледного от постоянного недоедания и тяжёлой работы.
Война поглотила мужа и старшего сына, но младшенький сидел перед ней. Всю свою любовь она отдавала ему. Он, слава Богу, жив и усталый сидит перед ней, опустив глаза в миску. Она знала, что сын, так и не наевшись досыта, не раздеваясь, упадёт на холодную постель. Её сердце разрывалось от жалости...
***
Старик часто вспоминал свою жизнь. Иногда, выпив рюмку водки, рассказывал о былом, сравнивая себя – подростка военного времени – с изголодавшимся волчонком; рассказывал и о матери, в глазах которой навсегда застыла печаль.
При воспоминании о ней ему постоянно было стыдно. Рассказывая близким, каялся, что нехорошо поступал в отношении матери, когда принимал от неё кусочек хлеба или картофелину, которую она должна была съесть сама, а он знал о том, что это её доля, но брал и съедал – не было сил отказаться от добавки.
Допив кружку заваренного на травах горячего чая, не поднимая глаз на мать, с молчаливой благо дарностью на мгновенье прижимался к её плечу, медленно поднимался с лавки и торопливо шёл к узкой железной кровати – нестерпимо хотелось выспаться хотя бы раз в жизни; падая на неё, моментально проваливался в тяжёлый сон.
***
Окончилась война. Оставшиеся в живых мужики вернулись с фронта и заняли рабочие места, а ему, как самому хилому в цехе, впервые за четыре года дали отпуск на две недели и премию в размере тысячи рублей за самоотверженный труд на благо Родины. На полученные деньги мать купила ситца и сшила ему обновки: рубашку и шаровары, и он впервые пошёл на танцы. Там увидел Татьяну и влюбился в неё по уши. Его соседка, девочка-подросток, познакомила их. Вскоре, после памятной встречи на реке, Татьяна стала его женой, и он за всю свою жизнь ни разу не пожалел, что соединил судьбу с этой дедушкой.
***
Старик вздрогнул от громкого хлопка двери, повернул голову и увидел двух долговязых парней, направлявшихся к прилавку, где продавалось пиво. Довольный этим обстоятельством, он кашлянул в кулак, подался вперёд и отстранился от батареи. Казалось, что он стал даже выше ростом.
Всё произошло так, как он и предполагал: парни взяли четыре бутылки пива, по пакетику солёных орешков и сразу же направились к выходу. Старик засеменил за ними, успел даже проскочить в широко открытую парнями дверь.
***
Парни не торопясь шли по дороге, время от времени прикладываясь к бутылкам и бросая в рот орешки. Они разговаривали о предстоящих выборах, называя всех правителей и депутатов самыми непотребными словами. Старик, слушая это, осуждающе качал головой и бормотал.
– Зря они так! Не приведи, Господь, услышать это какому-нибудь паразиту. Он, чего доброго, доне сёт, и тогда неприятностей не миновать. Вышки, конечно, как раньше, не будет, но свобода свободой, а всё-таки язык за зубами надо бы придерживать... А с другой стороны – парни правы. Говорят, что Пу тин раньше работал в КГБ. Кому, как не ему знать, что деется в стране, кто чем дышит? А с другой сто роны... Может, он и рад бы расправить крылышки да взлететь, но подрезаны они под самый корешок ворогами – губителями нашей державы... Мало ли подстрелили расхваталкины хороших людей? – ста рик, будто поражённый в самое сердце, в недоумении развёл руками. – А что, если Путин сам не хочет расправить крылышки?.. Может, и так... Поди разберись... Много голов поумнее моей, и то не могут разобраться... А мне-то уж куда?..
Если так – хозяин он никакой... Башковитый хозяин не позволит разорить основу государства - крестьян?.. Все знают: чтобы вырастить хлеб, надо купить бензин, а на какие шиши? Топливо нынче кусается. Зато нефтью всю заграницу обеспечили... Разве справедливо это?.. Каждый знает, что страна – это большая семья. Любой родитель старается накормить своего ребёнка, ремеслу обучить, хозяйство приумножить, а потом излишки продавать. А у нас всё наоборот... Может, и в магазины так много продуктов завозят, чтобы людям глаза отвести от того, что в Расее деется. Вон, сколько толстосумов поуе хало из страны... Выкачают всю нефть, а потом – хоть трава не расти... Оккупанты, они и есть оккупанты. .. Господи, защити Рассею! На тебя только вся надёжа!
В Чечне давно льётся кровь... Што удивляться-то? У них в кажной семье вон сколько ртов, а кор мить нечем. Вот они и взялись за винтовки. Ельцин и его прихвостни затеяли эту войну, а чеченцев голод превратил в нелюдей. Взрывают и издеваются над такими же бедняками, как они сами. А русским что, лучше живётся? Некоторые проработали на производстве по сорок лет, а теперь по помойкам хлеб ищут. А что сделаешь? Дети-то месяцами не получают заработок, а внуки... об их судьбе страшно даже подумать... Вот вчера, – вздохнул старик. – был на вокзале, а там беспризорников – тьма, тьмущая! Так и зыркают глазами, где бы что стянуть... Говорят, их видимо-невидимо по всей стране шастают!.. По сле войны такого не было... Если сейчас живём за бронированными дверьми, то что будет, когда вырас тут эти ребятишки? Тут и гадать не надо: никому не поздоровится! Всех заставят они плясать под свою дудку!..
О, Господи!.. Чеченцы-то, никак совсем озверели? Летось школу взорвали!.. Нашли, кого взрывать! Как у них руки не отсохли!? За что безвинных детушек убивать? Взрывали бы разорителей державы и тех, кто Расею превратил в расхваталовку, а вместе с ними, заодно, и тех, кто творит беззакония! Никто бы и слова не сказал! Но где там? Они живут за семью оградами и в ус не дуют, да ещё охраняют их цельные армии стражников. И на них никакой управы нет, – старик сник, приостановился, покачал го ловой и снова засеменил за парнями. – Разве это справедливо?.. Конешно, нашим правителям и депутатам легче ловить рыбку в мутной воде. Живут так, как и бары при царе не жили. Ведут себя хуже супо статов-оккупантов. Прихватизировали все богатства Рассей и шастают по заграницам. О-хо-хо-хо! Что же это деется... Встал бы царь-батюшка Пётр из гроба, не одна бы головушка полетела с плеч наших обещалкиных!.. Бахвалятся, ироды, тем, что часто надбавки делают к пенсиям, а чем больше наши пенсии, тем меньше можно купить на них... Буржуи проклятые, как услышат, что ожидается нам прибавка, сразу же, не дожидаясь её, повышают цены. Нет на них никакой управы!..
Старик думал о том, что раньше жизнь была иной, хотя он никогда не жил в достатке, но и тяжкого безденежья не знал. Пока жил с женой и малолетним сыном, приобретал только необходимое. Сын вырос и уехал на заработки в Амурскую область, работал лесорубом, женился, родились у них двое детей, накопили деньжат на дом и машину и собрались было уже приехать в Рубцовск, но наступил 1991 год, и инфляция, как корова языком, слизнула все их сбережения. Сноха писала, что леспромхоз разорился, а их Володька запил... Теперь и речи не могло быть о переезде: билеты дороги, а в однокомнатной квар тире, где лежит больная мать, жить вместе из-за тесноты было бы невозможно ...
***
...Как только жена старика окончательно слегла, расходы сразу же увеличились. Надо было кого-то нанять: и постирать, и в квартире убрать; к тому же крупнопанельный дом, построенный тридцать пять лет тому назад, ни разу не ремонтировали. На трубах хомутиков было больше, чем пальцев на руках. " Вся сантехника нуждалась в замене: трубы рычали, как дикие звери, из каждого крана текло или капало, а по ночам кран на кухне, как живой, то всхлипывал, то хрипел, нарушая зыбкий сон Татьяны.
Старик часто сокрушённо качал головой и думал: «Какой же это умник придумал потребительскую корзину? И почему он не уложил туда трубы и краны?... Особливо стараются накинуть цены аптеки, ЖЭКи и Чубайс. Видно, они хотят, чтобы мы, старики, поскорее повымерли, как мамонты, и не коптили зря небо. Недаром же сосед-гробовщик приговаривает: «Чем меньше людей, тем чище воздух». Дурак он, не понимает, что сам не всегда будет тридцатилетним. Жить-то всем хочется... Приятно, когда солнышко светит, птички щебечут, а там, в сырой земле-матушке, належаться всегда успеем...
Старик вспомнил, как совсем недавно он обратился в домоуправление и попросил заменить всю сантехнику. Пришла служащая, осмотрела и назвала такую стоимость ремонта, что у старика отвалилась челюсть, и он, не сдержавшись, закричал дискантом:
– Ведь я исправно плачу кажный месяц по всем присланным гумагам! Не то брюхи у вас, как про рвы? Сколько не клади туда – всё мало! Никаких пенсий не хватит, чтобы ублажить ваш аппетит!..
Женщина молча направилась к выходу. Старик закрыл за служащей дверь и продолжал возмущать ся:
– Ишь, какая умная! Столько деньжищ ей – вынь да положь! Что, я их штампую, что ли? На эти треклятые трубы уйдут все наши гробовые! О-хо-хо-хо!.. Я живу ещё сносно, а вот у свояка горе так го ре... Из-за неисправной проводки – эвон, как получилось, – дотла дом сгорел... Хоть бы наш дом энта беда миновала! Стоит-то наша пятиэтажка тридцать пять годков, а проводку ни разу не меняли... О-ё-ё-е-ё-е-ё-ёй! – по бабьи стонал старик, вышагивая взад и вперёд по ванной комнате, а когда немного успокоился, надел помятую кепчонку и, ничего не сказав жене, пошёл в ЖЭК. Увидев там слесаря, которому нередко подносил стопку купленной у соседа самогонки, рассказал ему о своих мытарствах.
– Кому-кому, отец, а тебе-то я помогу. Я, как ты знаешь, мастер не из последнего десятка, и для тебя расстараюсь. Завтра придём со сварщиком, и твоя система будет функционировать на мировом уровне. И заплатишь за наше частное предпринимательство на четыреста рубликов дешевле, чем мастер запросила. Без всякой очереди всё будет сделано, конечно, если целковые лежат под подушкой у твоей старухи.
После того, как ремонт был завершён, старик, сидя на кровати жены, рассказывал ей о проделанной работе и, ожидая похвалы, всё время самодовольно улыбался.
– Всё-таки голова у меня кумекает!.. Я сообразил вовремя, что к чему: правильно сделал, что обра тился к слесарю. Слесарь не подвёл, сделал, как и обещал – и быстро, и хорошо. И дополнительный кран поставил в туалете. Теперь можно будет перекрыть воду, если возникнут какие-то неполадки. Как хорошо теперь, – радовался старик, – сломается кран, кликну соседа Валерку, он вмиг всё наладит. У него золотые руки и сердце, завсегда делает хорошо... И, как ни уговаривай, копейки не берёт за работу!..
Татьяна ласково улыбалась и одобрительно гладила руку старика.
***
Если быть до конца откровенным, то надо бы сказать, что на покупку сливного бачка денег не хва тило. «Ничего страшного, – бормотал старик, – самое главное – нигде не течёт и не капает. А что нет сливного бачка, так это не беда: не баре – и ведёрком смоем. Зато теперь не надо будет кажную неделю вызывать слесаря и платить за работу по пятьдесят рубликов».
Приятные мысли недолго грели душу старика, его снова одолели заботы; тяжело вздохнув и огорчённо покачав головой, он забормотал:
– Вот вчера купил старухе натирку от боли в суставах и три коробки уколов, да капли для глаз. От дал за это поболе трёхсот рубликов, и так чуть ли не кажную неделю. Было бы не жалко этих денег, если б хоть чуть-чуть помогало... Нонешной весной покупал ей лекарство аж за тысячу рубликов: все равно, что на ветер выбросил... Говорят – лекарство подделывают... Поймать бы такого нехристя и по весить на самом высоком тополе, чтоб другим неповадно было. Разве можно наживаться на чужих стра даниях?.. Хорошо ещё, что мне бесплатно инсулин выдают, а то бы не хватило никакой пенсии... Со всем замучил меня диабет. Чего он ко мне привязался? Я отродясь много сахару не едал. О-хо-хо-хо-хо! Но я-то ещё держусь, а вот Татьяна совсем расхворалась. Сердце разрывается от жалости, когда вижу, как она стонет от нестерпимой боли, растирая свои ноженьки.
***
– Игорь, ты заметил старикана, который бредёт за нами от магазина?
– Тебе что, жалко его ног? Пусть себе шлёпает. Делать-то нечего, вот и таскается по городу.
– Он не без цели идёт. Он – «минёр». Я его не в первый раз вижу.
– Давай медленнее пить пиво. Пусть пошлёпает. Из него уже песок сыплется, а всё ещё собирает бутылки на выпивку.
– Возможно, он бывший фронтовик. Получает приличную пенсию, и всё ему мало.
– Такая у них, стариков, скупердяйская натура. Не могут не складывать рублишки в чулок на чёрный день. Лучше бы своему внуку дал.
Когда парни поравнялись с трансформаторной будкой, они, допив пиво, разбили бутылки об её угол и, не оглядываясь, пошли дальше.
У старика подкосились колени, и он чуть не свалился мешком на дороге.
«Вот гадёныши!.. Мало того, что добро уничтожают, но и на осколки кто-нибудь наступит... И у меня никаких силов нет подобрать стекло».
***
Старик вытер лицо платком и побрёл в обратном направлении. Горестные думы не оставляли его, и он по старческой привычке продолжал бормотать себе под нос:
– Теперь не на что купить мне хлеб. Правда в шкафу есть крупа, а в холодильнике – немного мяска, которое кладу в кастрюлю скорее для запаху. Но борщ без хлеба – не борщ! Силов нет, как хочется по хлебать горяченького супа...
***
Старик подошёл к тому же магазину, откуда вышел час тому назад, но подняться по ступеням и войти в него, чтобы обогреться, сил не было. Он обошёл крыльцо и привалился к стене, но ноги его плохо держали. Старика стало трясти мелкой дрожью. Он вспомнил, что утром забыл сделать себе инъекцию инсулина, пошарил в карманах, надеясь найти таблетки, но их не было...
***
Когда старик из холодной квартиры выходил на улицу, старуха особенно громко стонала и впервые за всё время болезни не напомнила, чтобы он сделал себе укол и положил в карман таблетки...
«Чему удивляться? – подумалось с горечью. – Татьяна совсем расхворалась. Когда свинью режут, ей не до поросят».
Он стал медленно скользить вниз по стене и, сев на асфальт, снова устало забормотал:
– Вот чуток отдохну, соберусь с силами и как-нибудь докандыляю до дома... Здесь недалече.
Он сидел и думал о том, что жили когда-то и хуже, чем сейчас; иногда, во время войны, за весь день у него во рту и маковой росинки не было... Вот здоровьишка кто-нибудь дал бы ему и старухе, хотя бы самую малость, то можно бы ещё пожить... Да и почему бы не пожить го дочек-другой в тепле? Телеви зор, хоть и плохонький, но, слава Богу, есть...
У старика зашумело в голове, во рту пересохло. На миг он снова увидел смущённую Татьяну, стоя щую на берегу реки. В руке она держала невыжатую простыню, а чуть в сторонке от неё он видел себя, робко пытавшегося заглянуть ей в лицо...
Старик рванулся к ней... Голова его завалилась... Он дёрнулся и вытянулся в струнку...
Две женщины шли в магазин. Одна из них увидела лежавшего у стены старика и сказала:
– Смотри, Галина Николаевна, старик лежит на мокром тротуаре. Холодно. Как бы не простыл.
– Клавдия Петровна, такие как он, никогда не простывают, – поджав губы, холодно возразила другая. – Он тебя ещё переживёт. Вон, в его руке сетка с двумя пустыми бутылками. Видать, досыта наклюкался, и теперь ему никакой холод не страшен...
Женщины вошли в магазин и тут же забыли о лежавшем на холодном и мокром тротуаре старике...
БЕДА
Май подходил к концу. Он не дружил с дождём. Часто ветер гнал по улицам пыль.
Однажды, поздно вечером, иссушая землю, он особенно сильно неистовствовал, но прежде, чем ночью про шёл долгожданный дождь, долго сверкала молния, гремела гроза – сперва далеко за городом, а потом ближе и ближе.
Утром, улицы выглядели нарядно: деревья с пышными кронами вместе с улыбавшимся солнышком и ос лепительно-голубым небом с редкими облаками, казалось, с удовольствием засматривались в лужах на своё от ражение.
Согбенный, тщедушного телосложения, старик лет восьмидесяти торопливо возвращался с рынка домой с полной сеткой продуктов. Он шёл и тихо бормотал себе под нос:
– Помнишь, моя родная, каким я вернулся с войны? На теле живого места не было... Ты выходила меня... И где только силы брала? Два года я шибко хворал. И ни разу укора не слышал... Я помню, как ты вставала раным- ранёшёнько... Готовила завтрак... Обихаживала меня. Сломя голову, бежала на работу. А опосля стояла в очереди за хлебом... Сама недоедала... Лучшие кусочки мне подкладывала... Теперича пришёл мой черёд заботься о тебе, Дашутка ... Ради Христа, прошу тебя, не уходи… Не оставляй меня одного! Видит Бог, без тебя я жить не смогу ...
Старик вытер рукавом навернувшуюся слезу и вошёл в подъезд в одну из трёх девятиэтажек, стоявших рядом и, придерживаясь за перила, с трудом поднялся на площадку первого этажа. Остановившись у обшарпанной двери, когда-то выкрашенной в ядовито-зелёный цвет, он немного передохнул, пригладил редкие кустики седых волос, вставил ключ в скважину. Но сколько ни пытался провернуть ключ, тот не поддавался. Старик с недоуме нием смотрел на дверь, стараясь понять, почему ключ не проворачивается. Вздохнул и посетовал:
– Всё старится: и люди, и железо. Как-никак почти пятнадцать годков мы прожили в этом доме и ни разу не меняли замок. Знать, придётся звать на выручку слесаря.
Старик поднял сетку и, продолжая что-то досадливо бормотать себе под нос, заторопился в домоуправле ние.
Как только он завернул за угол дома, услышал:
– Здорово, Пахомыч! Никак спринтером решил стать?
– Здравствуй, здравствуй, Миша! Ты-то мне до зарезу и нужен.
– Что, снова трубу прорвало?
– Нет. У меня другая беда. У моей Петровны инфаркт случился. Она уже две недели с постели не встаёт. Третий день страдалица не ест. А сёдня, слава Богу, мясного супа попросила. Пошёл на рынок. Грудинки купил. А дверь, будь она не ладна, не открывается. Поздно вечером, как назло, ветер дул. Чуть форточку не высадил. И пылюга была несусветная. Вот я намертво форточку-то и закрыл. Ты, Мишка, удалец. Хваткий. Влезть в окно и отвори мне дверь.
Михаил стоял и молча смотрел на старика.
– Помоги, Миша, ради Христа! Чекушечка у меня на такой случай завсегда имеется. Ты не сумлевайся! Я в долгу не останусь!
Михаил ожил.
– Айн момент! Показывай, где твоё окно.
– А что тут показывать-то? Идём! А вот и оно, над козырьком подвала, – старик показал рукой на окно с тусклыми стёклами.
Слесарь достал из металлического чемоданчика засаленную тряпку, засунул её в карман, поправил на носу очки и ловко взобрался на козырёк подвала, затем обмотал тряпкой руку и ребром ладони стукнул по стеклу. Ос колки разлетелись в разные стороны, а оставшиеся мужчина вытаскивал и бросал через плечо.
Когда форточка была очищена от стекла, Михаил перегнулся через неё, открыл шпингалет, отодвинул в сторону горшок с цветами, раскрыл раму и спрыгнул с подоконника на пол.
Пахомыч следил за действиями слесаря и неодобрительно качал головой, а когда увидел, что тот открыл окно, засеменил к подъезду. Поднявшись по ступеням, старик сразу же увидел Михаила, стоявшего около рас крытой настежь двери.
– Дед, ты что мне голову морочишь? В квартире – ни души нет!
– Как? – старик, моргая белесыми ресницами, непонимающе уставился на слесаря. После продолжительно го молчания осипшим голосом неуверенно проронил:
– Ох ты, Мишка, и пустомеля! Ты чо, с глубокого похмелья, чо ли? Ты меня с панталыку не сбивай! Него же над стариком потешаться!
Пахомыч вытянул руку, как бы желая отодвинуть в сторонку Михаила, тот посторонился, и старик вошёл в полумрак узкого коридора, протянул руку к выключателю и, как только свет зажёгся, сетка с покупками выпала из дрожавшей руки старика. Он, недоумённо озираясь по сторонам и потеряв дар речи, молча разглядывал незна комую прихожую, затем перевёл испуганный взгляд на Михаила и долго стоял ни жив, ни мёртв.
– Мишка! Чо мы с тобой натворили-то, а!? Это же не моя фатера!!!
– Как не твоя? Ты что, совсем спятил? Нам с тобой теперь не рассчитаться!
– Вы что делаете в моей квартире? – услышали мужчины строгий женский голос.
Михаил оглянулся и увидел стройную высокую женщину с распущенными по плечам длинными волосами, одетую в цветной пышный сарафан. Он улыбнулся и игриво подмигнул.
– Фу-ты ну-ты! Откуда появилась эта тёмнобровая краля!?
– Это тебе в милиции придётся отвечать, как ты оказался в моей квартире!
– Не кричи! Я не из пугливых! – Михаил взглядом указал на Пахомыча и, видя, что женщина разгневана не на шутку, насмешливо сказал.– Не сверли меня своими глазищами! Я не преступник! Лучше спроси вот у этого злоумышленника, зачем он захотел попасть в твою квартиру! Это он приказал мне влезть в форточку твоей све тёлки и открыть дверь! Кто знает, может, он твой полюбовник?
– Хочешь шуточками отделаться, Михаил? Не получится! Я всё равно позвоню в милицию! Там быстро разберутся кто злоумышленник!
– Ты, барышня, не сердись, – заискивающе пролепетал старик и виновато глядя на женщину подслеповатыми глазами, побожился. – ей-богу, Мишка правду говорит. Это я оконфузился. Попросил открыть не ту дверь. Моя жена сильно болеет. Она захотела похлебать мясного супа. Я пошёл на базар. Купил мяса. Подошёл к двери. А открыть не смог. Позвал Мишку. Ты уж прости, хозяюшка, меня, за ради Христа. Я впопыхах не в тот дом по пал. Дома-то как две капли воды похожи друг на дружку. А я сослепу-то и не разобрал, – старик умоляюще приложил руки к груди. – Будь ласка, не сердись на нас!
Пахомыч достал из кармана потрёпанный кошелёк, вынул из него рубль, хотел подать его хозяйке кварти ры, подумал, вытащил ещё один и протянул ей.
– Вот возьми деньги за убытки. А мне надо бежать к моей Петровне. Более двух суток у неё во рту и росин ки не было. Сейчас сварю суп. Она поест и, глядишь, оклемается,– старик повернулся к слесарю и умоляюще, попросил. – Мишка, выручай! Приведи стекольщика. И вставьте стекло. А я в долгу не останусь. Сделаете?
– Что нам стоит дом построить? Я сейчас загляну к себе. Если Толик ещё там, я его мигом приволоку. Он для такой раскрасавицы бесплатно вставит не только стекло, но всё, что она захочет.
– Дедушка, деньги спрячь и иди домой! За форточку не беспокойся! Я как-нибудь обойдусь без твоих по мощников.
– Адыо, Наше вам с кисточкой! – Михаил приподнял шляпу и быстро сбежал по лестнице.
– Спасибо, милая! – спускаясь по ступенькам и постоянно оглядываясь на смотревшую ему вслед молодую женщину, старик бессвязно бормотал слова благодарности.
Пахомыч доплёлся до соседнего дома, вошёл в открытый проём подъезда, поднялся по лестнице, торопливо подошёл к своей двери, открыл замок и сразу же прошёл на кухню. Там он вымыл мозговые косточки и уложил в кастрюлю, залил водой, бросил щепоть соли, сполоснул руки и, стараясь как можно тише ступать, осторожно приоткрыл дверь в комнату с окнами, затемнёнными плотными шторами, и на цыпочках подошёл к кровати же ны.
В полумраке он увидел свисавшую с постели руку, осторожно взял её и хотел уложить удобней, но почув ствовав холод, быстро наклонился над женой, потрогал лоб и запричитал:
– Родная ты моя Дашенька!.. На кого же ты меня покинула!? Ушла!.. Даже не простилась!.. Не присовето вала, как жить мне без тебя дальше!.. Нельзя же так, Дашенька!.. Я теперь один, как перст... Ты-то спишь– почиваешь, а я остался совсем без призора... И некому меня ни пожурить, ни пожалеть...Невмоготу мне жить без тебя!.. Не мил мне теперь белый свет!..
У постели усопшей старик сидел всю ночь. Плач то усиливался, то затихал. Перед глазами прошла вся его долгая жизнь со всеми трудностями и радостями. Он понял, что всё хорошее, что произошло в жизни, подарила ему жена...
Лицо Пахомыча просветлело, он благодарно прильнул щекой к руке покойной, вздохнул и тихо произнёс:
– Мы с тобой, Дашутка, простились... А теперь, как ни трудно мне уходить от тебя, но надо оповестить всех сродников... Пусть тепереча и они почтут тебя... Прости... Не обессудь...
Старик тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь...
Сейчас жить можно...
Грустно видеть,
как много страданья и тоски,
и нужды на Руси.
Иван Бунин
Гостюшка дорогая! Ты и представить не можешь, как я рада твоему приезду! – семеня навстречу мне, го ворила крёстная. Мы обнимаемся. Разомкнув руки на моих плечах, она отступает на шаг и стоит, внимательно всматриваясь в моё лицо. – Уважила старуху. Благодарствую. Похудела ты. Уж не заболела ли? Штой-то больно грустной выглядишь ты, Ниночка? Иль не рада меня видеть?
– Как не рада? Если бы не хотела видеть тебя, разве поехала бы в Тьмутаракань!? А ты, крёстная, как по гляжу, за полгода нисколечко не изменилась.
– С чего мне меняться? Слава Богу, теперь я живу хорошо! Нам даже кажную неделю хлеб привозят... Ты садись, садись, а я соберу чего-нибудь к столу. Поди, с дороги-то проголодалась? Вот хлебушек и сметанка. Пока ты ешь, я на тебя погляжу. А немного сгодя пирожков с лучком и с яйцами приготовлю. Ты, Нинушка, как жи вёшь? Всё так же – одна-одинёшенька?
– Всё по-прежнему.
– Что так?
– Кому я нужна? Я – не первой молодости. Библиотекарь. Получаю три тысячи. Заплатишь за квартиру, остаётся от зарплаты всего-ничего. Одеться надо, обуться – тоже. Когда мясо покупала – забыла.
– Не нравится мне твоё лицо. Нету в нём жизни.
– Такие лица никому не нравятся. Я всё время в заботе. Сантехнику не меняли в доме более тридцати лет. У меня в ванне давно краны подтекают, трубы все в хомутах. Надо всё менять, а это стоит не менее пяти тысяч. Где мне взять такие деньги? Трубы и всё прочее не входят в потребительскую корзину. Вот и живи, как хочешь.
– Да... Не позавидуешь... У меня, слава Богу, всё есть. И молочко у меня есть, и яйца, и картошки до но вого урожая хватит. Я теперь хорошо живу. Нам даже кажную неделю хлеб привозят. Можно жить. Вон, в сунду ке бумазея на кофту и юбку лежит – хоть сейчас шей обновки. И сшила бы, да глазоньки почти не видют. И на смертушку у меня уже всё припасено... Но я о ней стараюсь не думать. Утром открываю глаза – уже солнышко играет. Вот я и радуюсь кажному прожитому денёчку. И как не радоваться-то!? И картошечки у меня – ешь не хочу, и молочко есть, и хлебушек раз в неделю привозят. Што ещё надо на старости лет? Чем не жизнь? Я хоро шо живу, не то что раньше... Вот в войну жили – не приведи, Господь! Ой, как вспомню прошлое – душа с телом расстаётся! Летом – в поле с утра до ночи. А пахать-то приходилось на собственной коровёнке. Смотришь, как кормилица еле переступает с ноги на ногу, слышишь её жалобное мычание, – не вытерпишь – сама впрягаешься и тянешь плуг на себе. А работали за палочки. Вечером приведу свою Касаточку, подою... Сколько молока можно получить с неё, если мы вместе с ней цельный день в одной упряжки ходили!.. Налог был – не приведи, Господи! Вынь, но положь. Надоишь два литра, отольёшь стаканчик себе, остатное – несёшь на молоканку .. .Не жизнь бы ла, а маята!.. Старушка снова заговорила о том, что сейчас жить можно, что даже хлеб им привозят каждую неде лю и пожаловалась на то, что пенсию она получает меньше, чем Петровна, но винила себя... "Поехала в город, когда наш колхоз переделывали в совхоз. Мне хотелось пожить в городе, чтоб на дойку не вставать в пять часов и деньги получать за работу, и выходные иметь... Приехала. Пожила несколько денёчков у вас. Поогляделась. Ста ла подыскивать работу. Постучала в одну дверь, в другую... А специальности-то никакой. Это в деревне я могла любую работу делать. А в городе без специальности одна дорога – полы мыть. Конечно, уборщицы – не колхоз ники – деньги получали. Деньги-то деньгами, но как на них прожить?.. Так что, городской жизни и сама я досыта цельными пригоршнями нахлебалась. И на чужую насмотрелась... Идёшь, бывало, утречком на работу. Смот ришь, а молодые мамочки несут в садик полусонных ребятишечек. А у них, бедненьких, головёнки из стороны в сторону так и бултыхаются, так бултыхаются. Аж жуть смотреть! Помыкалась я по чужим углам полтора годоч ка, плюнула на всё и подалась на родину... Не зря говорят: "Где родился, там и пригодился..." Ты ешь, ешь, Нина, и слушай!.. Возвернулась, значит я... Как увидала свою хатёнку заросшую травою-лебедою, сердце облилось кровушкой. Поправила я её и снова стала тягать за титьки коровёнок. До того дотягала, что от боли в руках по всем ноченькам спать не могла. А когда стукнуло мне пятьдесят пять годочков, пошла в собес. А там мне говорят: "Не заработала. Стажу мало". "Как мало? – говорю. – Я же с четырнадцати лет как вол работала! Посмотрите во что руки мои превратились". "Вы в колхозе работали. Так?". "Да". "Колхоз – это коллективное хозяйство. Зна чит, вы работали не на государство, а на себя". "Это я-то, – говорю, – работала на себя!? В уме ли вы? Летом – на корове пахала колхозное поле. Зимой – на лесоповале! А за работу получала одни палочки!" "Такой закон. Когда колхоз переделывали в совхоз, не надо было уезжать из него" "Нас об этом никто не предупреждал". "Ну, а я-то причём? Не я же эти законы издавала".
"И то правда, – думаю. – Выше головы не прыгнешь. Снова впряглась в лямку. Бог не выдал, свинья не съела. А теперь живу – кум королю. Живу – не тужу. Хлеб нам привозят кажную неделю. И всё-то у меня есть. Плохо, что в нашей деревне остались жить Петровна, Игнатьич да я. Зимой холодно. Волки в стужу частенько воют. Жуть! А вчерась, Нинушка, умер мой петушок. Забияка был – страсть! Теперь мне некого даже пожурить. Вот и ты, моя крестница, не успею оглянуться, как за поворотом скроешься. И снова останусь я одна- одинёшенька..."
Крёстная как-то мгновенно скукожилась, поникла, вся наигранная бодрость улетучилась, и в выражении лица её появилось столько безысходности, что без боли в сердце невозможно было на неё смотреть. Внезапно она отчаянно заголосила:
– Да кто же навестит меня тепереча? Да кто же принесёт мне хлебушек, если я слягу? Да кто же подпоёт мне "Рябинушку"? А про домишко и думать боюсь! Кто его теперь подправит? Он же совсем набок заваливается!.. Живу я, родная, как перст, одна-одинёшенька! И некому будет мне в смертный час закрыть глазоньки!.. За что же у меня долюшка такая – всю жизнь, до самой смертушки, горе мыкать?
Я прижала к груди голову крёстной и подумала: "Сколько таких, никому не нужных старушек и стариков, как моя крёстная, живёт в деревнях заброшенных и разорённых, как после нашествия врагов?" И невольно захотелось закричать так, чтобы услышали меня все: "Люди, что случилось с нами? Когда же мы очнёмся!"
Но кто услышит мой крик! Кто будет внимать плачу этой старой, изработавшейся женщины, доживающей свой век в одиночестве на русских необъятных просторах?!
СВЕТИТЬ И СОГРЕВАТЬ
Сумерки постепенно заполняют мою комнату. С кровати я вижу верхний этаж шко лы и клочок неба. Это – всё моё жизненное пространство на протяжении последних лет.
Ночью я остаюсь наедине с тишиной и замечаю на потемневшем небосклоне чуть заметную, таинственно мерцающую звёздочку. Она то возникает, то исчезает в облачном небе. Я смотрю на свет далёкой звезды, невольно вспоминаю своё детство и будто заново вижу, как мама, превозмогая болезнь, поднимается с кровати и принимается добывать огонёк, чтобы зажечь лампадку и растопить печь.
Она наливает во флакон керосин, отрезает картофельный кружочек, протаскивает фитилёк через середину его и накрывает кружочком пузырёк, затем опускается на колени и долго трёт между двумя деревянными плашками туго скрученный жгутик из ватки, выдернутой из старой фуфайки
Когда жгутик чернеет и на нём появляется чуть видный красный огонёк, мама бе режно зажимает его между ладонями-лодочками, осторожно подносит к губам и раздува ет. Когда же огонёк становится ярче, мама также осторожно подносит его к фитилю. Тот вспыхивает и долго колеблется из стороны в сторону. Тени хаотично движутся по комнатушке, в которой становится не только светлее, но, как мне кажется, и теплее.
Мама с трудом поднимается с колен, ставит светильник на краешек стола, подсажи вается ближе к нему и начинает надвязывать прохудившиеся пятки носков кому-нибудь из нас, пятерых своих детей.
За окном свирепствует вьюга, а где-то далеко-далеко идёт ожесточённая война, ко торая жадно пожирает отцов и братьев наших. Туда же, на войну отправляется собранный осенью урожай.
Я лежу на печи и смотрю на быстро мелькающие спицы в маминых руках. Когда её руки коченеют от холода, она опускает вязание на колени и то растирает ладошки, то своим дыханием старается отогреть пальцы.
И вот уже потрескивают кизяки в печи, и мама пытается почти из ничего приготовить ужин...
Снова вечер. И я ищу взглядом мою звёздочку. Сейчас при взгляде на неё, мне ка жется, что это не звезда, а тот свет, с трудом добытый мамой, которым она старается поддержать меня в наступившее, самое трудное для меня, время...
Невольно вспоминаю, как давным-давно мама довольно часто говаривала: "Празд ность – это непростительный грех". В то время я не понимала этой умной фразы, но сей час, мысленно проговаривая эти слова, я горько и гордо улыбаюсь: кто-кто, а мы-то с то бой, мама, никогда не жили в праздности.
...Спасибо тебе, звёздочка, что ты пробудила во мне столь дорогие воспоминания о далёком и невозвратном времени. При виде тебя я вновь и вновь буду возвращаться к своим истокам, и это придаст мне силы светить и согревать тех, кому не хватает тепла...
4 мая 2006
Екатерина Лошкова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
