Киноповесть посвящена событию, которое сродни подвигу защитников Брестской крепости – драматической истории первого в мире трансокеанского перехода советских подводных лодок в годы Второй мировой войны. В 2012-м году ему исполнится 70 лет, и сегодня, к сожалению, только специалисты – военные историки знают о нём.
…Осенью 1942 г. Сталин принял решение усилить Северный театр военных действий кораблями Тихоокеанского флота. Шесть подводных лодок, с учетом условий войны и времени года, идут по маршруту Владивосток – Камчатка – Алеутские острова – Сан-Франциско – Панамский канал – Галифакс (Канада) – Розайт (Англия) – Полярный. Офицеры и матросы, по существу мальчишки, оказываются в экстремальных ситуациях.
Переход длился восемь месяцев. Плохо обученные, перенося шторма, тропическую жару и полярный холод, преодолевая страх и психологическую несовместимость, гибель товарищей, волнение за родных и близких, оставшихся в оккупированных районах, моряки всё же выполнили задание. Этому способствовала и помощь союзников (ремонт в портах США, Канады и Великобритании, снабжение топливом и продовольствием, растущие по мере побед Красной Армии симпатии населения). Но, включившись, наконец, в боевые действия, отнюдь не все корабли успели внести желанный вклад в Победу (пять лодок из шести одна за другой погибли).
В основе сюжета – документально подтверждённые воспоминания одного из участников перехода, который остался в живых только чудом (увы, сейчас его тоже нет в живых). Сколько трудов кладут сегодня поисковики, чтобы извлечь из земли одну-другую фамилию безымянного героя. А тут сразу 50 человек, совершивших подвиг только на одной лодке и канувших на дно морское... Их-то никто никогда не откопает! А в повести они названы поимённо…
По улицам Владивостока мчится такси. Мчится – это, конечно, сильно сказано: время утреннее, час пик, и водитель, человек, по всему видно – опытный, всё же с трудом находит возможность маневрировать в потоке машин. Пассажир на соседнем сиденье, мужчина преклонных лет, совершенно седой, но с пышной, красивой шевелюрой, то и дело поглядывает на часы. Он очень волнуется и едва воздерживается от понуканий, но с явной досадой провожает взглядом машины, которым удается изредка обгонять такси.
В этот момент картинка перед ним как бы раздваивается: справа – всё тот же поток машин, а слева – тоже улица Владивостока, но не сегодняшняя, а много лет назад – солнечным вечером 22 июня 1941 года. По ней стремглав бежит матрос – будто наперегонки с этим нынешним потоком автомобилей. Но там над бухтой Золотой Рог разносится острый, пронзительный звук боевой тревоги. Матрос изо всех сил несется по улице, люди, спокойно гуляющие по набережной, с улыбкой уступают ему дорогу и провожают понимающими взглядами: в городе, где каждый живет морем, никому не надо объяснять, что такое сигнал тревоги. Но на лицах тревоги нет: разница с Москвой по времени – семь часов, и никто еще не знает, что случилось в стране и в мире…
…Улучив момент, водитель взглянул на пассажира и улыбнулся:
– Не волнуйся, отец, теперь успеем, – он совершает очередной удачный маневр и в такт своим движениям приговаривает слова старой детской песенки: – Якоря мы… поднимем… вот так!.. Паруса мы… поставим… вот так!.. Веселее, моряк!.. Веселее, моряк!.. Делай так!.. Делай так!.. И вот так!..
С последними словами он паркуется у тротуара.
– Всё, отец, ближе не могу – там стоянка запрещена.
– Ничего, ничего, дойду… Спасибо, братишка!
Пассажир с чувством пожимает водителю руку, выходит, но, сделав несколько шагов, спохватывается:
– Деньги-то я… Вот… Спасибо тебе большое!
Водитель, принимая плату, с улыбкой козыряет в ответ:
– Морской порядок в танковых частях! Будь здоров, отец!
А пассажир тем временем спешит к месту, где на набережной стоит на пьедестале старая подводная лодка. На ее рубке белым по серому надпись: С-56. Седовласый мужчина снова смотрит на часы, стрелки показывают 7.55. Циферблат наплывает, растет, и сквозь него, как сквозь время, мужчина снова видит бегущего матроса в том, 1941-м…
Матрос взбегает по трапу на такую же подводную лодку, но на ее рубке белым по зеленому написано: С-54. Он ныряет внутрь и в тесном отсеке сталкивается с товарищем – Сергеем Чаговцом. Тот встречает его насмешливо:
– Ну вот, а тут уже ордена раздавать стали! Я говорю: погодите, Стребыкин вот-вот явится – как без него-то?!
– Является черт во сне! – запыхавшись, отзывается Стребыкин. – В кои веки в увольнение собрался – так на тебе, тревога! Да не учебная, а боевая… Не знаешь, Серега, что за пожар?
– Кто ж его знает! Парторг Вашкевич велел собраться поближе к рубке – говорит, по радио важное сообщение будет.
Тем временем стрелки на циферблате показывают 8.00, и его слова прерывает сигнал подъема флага…
…Мужчина (а это он, Анатолий Стребыкин, только седой) опускает руку и замирает. Над пирсом разносится команда: «Равняйсь! Смирно! Флаг, гюйс и флаги расцвечивания поднять!» Над С-56 взмывают андреевский флаг, краснозвездный гюйс, тянутся к мачте веселые флаги расцвечивания. Такие же флаги поднимаются в этот миг и на всех боевых кораблях, стоящих в бухте – у стенки и на рейде. «Вольно!» – раздается команда. Но перед глазами Стребыкина снова лицо его боевого друга Сергея Чаговца, а в ушах вместо «вольно!» звучит совсем другое – «война!».
За два года девять месяцев до похода
Владивосток, октябрь 1940 года
К трапу, спущенному на берег с подводной лодки С-54, приближаются Анатолий Стребыкин и Яков Лемперт. Они явно взволнованы предстоящей встречей со своим первым кораблем. Всходя на трап, подчеркнуто молодцевато отдают честь флагу и по очереди обращаются к вахтенному офицеру – командиру группы движения Донату Негашеву:
– Товарищ лейтенант! Краснофлотец Стребыкин для дальнейшего прохождения службы после окончания учебного отряда прибыл.
– Товарищ лейтенант! Краснофлотец Лемперт для дальнейшего прохождения службы после окончания учебного отряда прибыл!
Двадцатилетний лейтенант, сам еще недавно начавший здесь служить, отдает новичкам честь, но вдруг совершенно не по-уставному расплывается в улыбке:
– Поздравляю с прибытием! Пополнению всегда рады! – и, пожимая им руки, расспрашивает: – Добровольцы? Откуда сами?
Новички отвечают наперебой:
– Из Москвы!
– Дмитров, Московская область…
– Земляки, значит? Совсем хорошо! Впрочем… – принимая документы, продолжает улыбаться Негашев, – мы тут, считай, все земляки. Как у нас говорят – с Большой Земли… Так… Стребыкин…
– Я! – вытягивается Анатолий.
– Трюмный машинист?
– Так точно!
– Да вольно, вольно… Трюмный – это отлично! Работёнки будет много. До службы с техникой имели дело?
– Работал на заводе. Слесарем.
– Совсем хорошо! – обрадованно заключает Негашев и, подойдя к рубке, командует: – Старшину трюмных наверх!
Глухо слышно, как в глубине лодки дублируется команда: «Старшина трюмных – к вахтенному офицеру!»
– А вы…
– Краснофлотец Лемперт!
– Понятно… Торпедист?
– Так точно!
– Ну, у вас всё впереди… Но и сейчас без дела сидеть не придётся.
– Никак нет!
– Что «никак нет»?
– Торпеда сама не полетит, ей цель нужно дать!
Негашев несколько удивлён:
– Эт-верно… Иосиф, говорите, вас зовут?
– Так точно. По паспорту – Иосиф. А так – Яша.
Тем временем на палубе появились трюмные машинисты Петр Грудин, командир отделения, и Сергей Чаговец. Поймав последние слова новичка, Чаговец беззлобно замечает:
– Яша – когда на столе щи да каша, а на службе…
– И то правда, – с улыбкой замечает Негашев. – Принимайте-ка пополнение, подводники! Грудин, проводите краснофлотца Лемперта к торпедистам. А Стребыкин – ваш кадр, прошу любить и жаловать… Желаю успехов! – прощается он с новоприбывшими.
Но в этот момент на трапе появляется новое пополнение. Впереди – матрос внушительного роста, но с круглым, по-детски добрым лицом. За ним – совсем худенький и щуплый, о таких говорят «в чем только душа держится». А следом внешне неприметный, но навьюченный, кроме вещмешка, еще и большой картонной коробкой, крест-накрест перевязанной довольно толстой бечевой. Так по очереди они и предстают перед вахтенным офицером.
– Краснофлотец Фадеев… Николай… для прохождения службы… акустик… – не по-уставному смущаясь, докладывает круглолицый.
Чаговец, задержавшись на палубе, не удержался от реплики:
– Это же надо! Не лицо, а полнолуние какое-то…
Так и закрепится за Фадеевым это прозвище – «луна».
– Курс молодого бойца проходил? Первым делом моряку что нужно?.. Не знаешь! Первым делом моряку нужны койка и матрац. Потому как матрос спит… А дальше? Не знаешь! …Матрос спит, а служба – идёт!
– Я, между прочим, доброволец! – Анатолий, похоже, обиделся за Яшу, с которым они успели сдружиться в учебном отряде, и теперь ждет подвоха для себя.
– А я что говорю? – невозмутимо соглашается Чаговец. – Не выспишься – любая служба неволей покажется.
Из хозчасти он помогает Анатолию перенести в кубрик койку, матрац и прочее нехитрое имущество. А после ужина в кубрике идёт знакомство с новыми товарищами – Петр Грудин по очереди представляет новичкам матросов подлодки:
– Коля Семенчинский – считай, ваш земляк. Из Загорска. Он у нас радист – можно сказать, ловец человеческих душ. Этому его еще в Троице-Сергиевой лавре научили. Вы думаете, почему он такой смуглый? Потому что сидит целыми днями верхом на боевой рубке с антенной. Все думают, что загорает и рыбу ловит, а на самом деле он ловит … радиоволну.
– Брось травить! – отмахивается Николай под хохот товарищей.
– Идем дальше, – продолжает Грудин. – Рядом с ним – его отец родной, то есть – старшина Серега Колуканов. Как видишь, нехилый юноша…
Колуканов действительно производит внушительное впечатление хорошо развитыми бицепсами.
– … Вообще-то он борец, хотя душа у него нежная – любит играть на баяне. Только хочу предупредить: не вздумайте просить этого волшебника эфира устроить концерт по заявкам. Он вам такую морзянку выбьет, что точку с запятой перепутаешь!
Кубрик снова взрывается хохотом, в то время как Колуканов, не обращая внимания, скрещивает руки с другим великаном – Виктором Бурлаченко, собираясь померяться с ним силой.
– А это у нас Витя-моторист. Вообще-то он штангист, но дай ему волю, наша подводная лодка останется подводной навсегда: он штангу толкает таким весом, что, если взять ее на борт, лодка потонет и уже никогда не всплывет. Негашев Донат Иванович, наш командир БэЧэ, – тот, что вас встречал, – просит его: ты, смотри, моторы свои нечаянно не толкни. Хорошо, что Серега всегда рядом – есть с кем размяться…
Под общий смех Грудин продолжает:
– Ну, Чаговец вам уже знаком. Он из Харькова…
Сергей Чаговец прерывает старшину:
– Петро, что мы всё о себе да о себе? Нескромно как-то… Надо бы и новичков прощупать – годятся к подводной службе или нет…
– И то правда, – соглашается Грудин, и все в кубрике скрещивают взоры на Стребыкине и Лемперте, явно предвкушая продолжение забавы. Чаговец успокаивает их:
– Вы, братцы, не волнуйтесь. Отгадаете три загадки – значит, подводники, нет – придётся подучиться. Готовы? Тогда – загадка первая. Без окон, без дверей, полна горница людей – что это?
Яков немного растерян – уж больно простой вопрос. Но делать нечего, все ждут ответа. И он произносит:
– Огурец.
В ответ – дружный смех. Анатолий, хотя и чувствует подвох, отвечает уверенно:
– Тыква!
Реакция та же. Чаговец удовлетворённо резюмирует:
– Неуд, ребята! Это вам не букварь, а флотская наука! Не огурец тут и не тыква, а самая что ни на есть подводная лодка… Ну что ж, задаю вторую загадку: кто для матроса главней – адмирал, капитан или старшина?
Новички снова в смятении, пытаются угадать:
– Если по званию, то адмирал…
– Старшина, наверно…
Чаговец огорченно цокает языком:
– Опять двойка!.. Для матроса всех главней другой матрос! Ближе него нет рядом никого… Наконец, третья загадка: почему салага ходит?
«Почему, почему… – почти вслух думает Анатолий, – потому что… потому что… Да нет! – осеняет его. – не «почему», а «по чему»!»
Радуясь, что на этот раз не даст себя осмеять, отвечает:
– По морю!
– Допустим, – соглашается Чаговец под хохот присутствующих. – А ты, Лемперт, что скажешь?
– По палубе…
– Это палуба под ним ходит! А салага ходит ПО ЗЕ-МЛЕ! Потому что море – тоже часть нашей матушки-Земли, и палуба – продолжение земли, и вообще… салага потому и салага, что на корабль ему еще рано…
В этот момент в кубрик прибегает дневальный Василий Глушенко и, перебивая смех, мягким украинским говорком не то передал приказ, не то пригласил:
– Дэ тут новэньки? Ходимтэ, будь ласка, до командыру!
Чаговец тут же отозвался:
– Вася, яка ж там ласка, если командир зовет?
Однако капитан-лейтенант Братишко встретил новичков приветливо. Каюта маленькая, как и другие помещения лодки, – моряки в ней едва поместились, но всё здесь на месте, всюду прибрано.
– Как устроились? Давайте знакомиться. Меня зовут Дмитрий Кондратьевич. Родом из Ростова – слышали про такой город на Дону?.. О вас я кое-что уже знаю. Думаю, служить будем дружно, так? Экипаж у нас хороший, ребята помогут. Сейчас надо постараться как можно скорее ввести лодку в строй. Она у нас – первая ласточка новой серии. Как говорится, головная. Первым всегда трудно, так что работы много. Но, пожалуй, еще важнее ввести в строй самих себя. Должен предупредить: будете уставать. И всё-таки надо находить время и силы учиться, изучать матчасть. Отрабатывать навыки до автоматизма. Помните – «тяжело в ученье – легко в бою»? А мы ведь люди военные. Как говорится, будь готов – всегда готов… И я на вас надеюсь. Вопросы есть?
– Никак нет! – четко, как учили, в один голос откликнулись новоприбывшие.
– Ну и ладненько! Будут вопросы, трудности – заходите… Мы теперь с вами не просто в одном строю – одной судьбой связаны. Помните об этом!
И начались флотские будни. Еще недавно неразлучные, Анатолий и Яков теперь встречались только по вечерам – днем каждый был занят своим. Один пропадал у торпедных аппаратов, без конца шлифуя и смазывая пусковые механизмы, другой в сопровождении более опытных матросов до помутнения в глазах ползал по кораблю, зарисовывая в тетрадку каждый трубопровод и клапан. Вечерами, когда по лодке разносилась команда «По местам стоять! Начать тренировки по борьбе за живучесть!», Грудин и Чаговец завязывали Анатолию глаза, и старшина команды с секундомером в руке давал вводную:
– Перебита противопожарная магистраль в районе 35-го шпангоута! Товсь… Ноль!
Анатолий срывался с места и мчался к середине корпуса, по пути лихорадочно соображая, где и какие клапана нужно перекрыть, чтобы вода из перебитой трубы не затапливала лодку, но при этом во всех остальных отсеках на случай пожара в магистрали был необходимый напор. Едва только он справлялся с первой вводной, тут же следовала новая:
– Пробоина в третьем отсеке по левому борту! Товсь... Ноль!
И надо было не только в считанные секунды оказаться в пострадавшем отсеке, но и спешно задраить переборки, в кромешной темноте отыскать в ледяной жиже увесистый пластырь – деревянный квадрат с кожаными валиками по бортам, чтобы заделать пробоину, а потом включить насосы и откачать из уже накренившейся лодки прорвавшуюся воду.
Сергей Чаговец повсюду сопровождал его, но вовсе не для того, чтобы подсказывать и помогать, – наоборот, он фиксировал каждый промах, каждое неверное движение Анатолия или попытку словно бы невзначай подвернуть повязку на глазах, чтобы сориентироваться в тесном пространстве. Сперва Стребыкин воспринимал это почти с обидой, но очень скоро понял: в море, где каждый из пятидесяти членов экипажа занят на своём посту, надеяться придется только на себя, чтобы не подвести команду.
После очередной тренировки Стребыкин и Чаговец выходят на верхнюю палубу и отправляются в корму, где разрешено курить, когда подлодка находится у стенки. Анатолий достает из кармана махорку и устало садится на палубу, спуская ноги за борт. Чаговец реагирует немедленно:
– Ты что, дома на завалинке!
– А что? – недоуменно поднимается Анатолий.
– А то, что есть такие слова – «морская культура». В учебке вас этому не учили?
– Да как…
– Тому, например, – перебивает его Чаговец, – что нельзя плевать на палубу, бросать бычки за борт, нельзя вот и ногами сучить по краске… Ты запоминай, пока я жив!
Анатолий, сознавая правоту старшего товарища, переводит разговор в шутку:
– Ты нам и нужен живым!
Оба примирительно смеются.
В этот момент на палубу поднимаются два офицера в комбинезонах – Братишко и еще один, Анатолию пока незнакомый.
– Это кто? – негромко спрашивает он у Чаговца.
– Сушкин, командир С-55 – она там, подальше, у пирса стоит. Они с нашим друзья – чуть не братья. Вот кто корабль знает – от киля до головки перископа! Сушкин уже целым дивизионом подлодок командовал, а когда наши «эски» пришли, попросился на одну из них командиром. Представляешь? Говорят, в штабе флота не соглашались – так он до наркома дошел, до самого Кузнецова, а своего добился! Мощный мужик…
Офицеры тем временем подходят ближе, и Чаговец, как старший, командует:
– Смирно!
– Вольно, вольно… – Братишко тоже закуривает и кивает на спутника: – Загонял совсем по кораблю, никаких поблажек не дает… А ещё друг называется!
– А вы, – обращается Сушкин к матросам, – тоже корабль изучаете?
– Так точно, товарищ капитан-лейтенант, – отвечает Чаговец. – Краснофлотец Стребыкин всего две недели на лодке, но успехи делает быстро.
Сушкин, обращаясь к Анатолию:
– Правда? А скажите, какова длина вашей лодки?
– Семьдесят семь метров!
– Вы уверены?
– Так точно!
– Не совсем точно. На самом деле – 77 целых и 75 сотых метра.
– По красной ватерлинии…
– Вот теперь верно! А ширина? – обращается Сушкин к Чаговцу. С этого момента матросы отвечают по очереди.
– Шесть целых и четыре десятых метра.
– Хорошо. Скорость?
– Надводная – до 19 с половиной узлов, подводная – восемь… почти девять…
– Что значит «почти»? В этом «почти» – цена жизни. Да не одной!
– Глубина погружения?
– Восемьдесят метров.
– А глубже можно?
Моряки недоуменно переглядываются. И Сушкин отвечает сам:
– Восемьдесят – это рабочая глубина. Максимальная – сто. Но сдуру можно, конечно, и ниже – на самое дно сесть… Ладно, пойдем дальше: автономность плавания?
– Тридцать суток без захода в порт.
– Сколько на лодке отсеков?
– Всего семь. Первый и седьмой – торпедные, там же находятся кубрики рядового состава, второй – аккумуляторный, там же – каюты командира и офицеров, в третьем отсеке – центральный пост, над ним – боевая рубка, четвертый отсек – аккумуляторный, пятый – дизельный, шестой – электромоторный.
– Ну, брат, отрапортовал как отстрелялся! – удовлетворенно рассмеялся Сушкин. –Орлы они у тебя, Дмитрий Кондратьевич.
– Не орлы, Лев Михайлович, – альбатросы!
– Пожалуй… Словом, молодцы!
– Служим Советскому Союзу! – грянули оба. После чего Чаговец обращается к Братишко:
– Ну что ты с ними поделаешь? Считай, самый главный вопрос! Каждый день задают… А что, без ленточек никак? Девчата не признают?
– Да нет… Просто… без них не бескозырки – сковородки какие-то…
– Скоро, скоро, – серьезнеет Братишко. – Как только флаг на корабле поднимем и войдёт наша «эска» в боевой строй – тогда и появится на вашей бескозырке ленточка «Тихоокеанский флот».
– А как скоро?
– Вот уж это, товарищ краснофлотец, военная тайна!
Долгожданный день наступил действительно скоро. Выдался он морозным и солнечным. У причала собралась праздничная толпа – здесь и рабочие завода, и женщины с детьми. Вдоль пирса – транспаранты «С новым 1941 годом!» А на С-54 застыл в строю экипаж: офицеры, старшины, краснофлотцы. На бескозырках уже красуются ленточки – те самые, с якорями и надписью золотом «Тихоокеанский флот». Командир корабля Братишко обращается к присутствующим с речью:
– Товарищи! Сегодня, 1 января 1941 года, наша лодка вступает в строй действующих. С этого дня не только начинается ее биография – он станет знаменательной страницей в биографии каждого из нас. Спасибо всем, кто строил корабль, кто подарил ему жизнь: конструкторам, инженерам и рабочим. От имени всей команды позвольте заверить, что мы будем с честью нести боевой флаг корабля и в любых испытаниях будем достойны звания советских моряков-тихоокеанцев, Мы клянемся, что экипаж подлодки готов выполнить любое задание любимой Родины, нашей большевистской партии, дорогого товарища Сталина! Ура!
Моряки отвечают троекратным «ура», которое подхватывают все собравшиеся на пирсе. Братишко командует:
– К подъему государственного флага Союза Советских Социалистических Республик равняйсь! На флаг – смирно! Флаг поднять!
И под звуки государственного гимна «Интернационала» по флагштоку лодки медленно поднимается алое полотнище.
Звучит новая команда: «По местам стоять! Со швартовов сниматься!». Экипаж мгновенно спускается в отсеки, разбегается по своим постам, и присутствующие на пирсе видят, как лодка медленно отходит от причала, а потом вслед за ледоколом, который взрывает перед собой искрящийся лед, выходит из бухты Золотой Рог.
За пять месяцев до похода
Залив Петра Великого, май 1942 года
Раннее весеннее утро. Солнце уже над горизонтом и, будто умытое водами залива, щедро обдает золотыми волнами окрестные сопки и уходящую к горизонту морскую гладь. Только парит в небе пограничный самолет, и, если взглянуть оттуда, видно, что в заливе стоят на якорях шесть-семь подводных лодок. Ничто в этом солнечном мире не напоминает о том, что где-то идет война.
Вся команда С-54, свободная от вахты, – на верхней палубе: идет физзарядка.
– Следующее упражнение – разрыв военно-морской груди, – командует мичман Лосев, – Исходное положение – руки перед собой, ноги на ширине плеч. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Краснофлотец Жигалов, команда какая была? «Разрыв военно-морской груди». А вы будто лягушек отгоняете!.. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Краснофлотец Мясников, вас это тоже касается!
– Он у нас ярославский, из Сусанинского района, товарищ мичман. Думает, как фашистов в свои леса заманить! – под смех товарищей сообщает Николай Семенчинский.
– Отставить разговоры! На месте бегом… марш!.. Разойдись!
После завтрака экипаж собирается во втором отсеке на политинформацию. Последним входит радист Николай Семенчинский, он командует «смирно!», и матросы встают, встречая старшего политрука Шаповалова.
– Вольно, садитесь… Судя по последней сводке Совинформбюро, положение на фронтах тяжелое (читает):
– «В течение ночи на Харьковском направлении наши войска вели наступательные бои… Наши части… на отдельных участках уничтожили 1.650 немецких солдат и офицеров… 27 танков, склад боеприпасов и склад горючего, пехотным оружием сбито 3 немецких самолёта. Наши бойцы захватили у противника 37 орудий, 57 миномётов, 19 пулемётов, 340 винтовок, 10.000 снарядов, 40.000 патронов, 60 километров кабеля, 5 вагонов колючей проволоки, 3 радиостанции и другое военное имущество. Взяты пленные… На Изюм-Барвенковском направлении наши войска отбили несколько атак немецко-фашистских войск… На Керченском полуострове продолжались бои в восточной части полуострова… В Баренцевом море советский корабль потопил три транспорта противника общим водоизмещением в 26.000 тонн…»
– Живут же люди! Воюют! – не выдерживает командир отделения электриков Виктор Нищенко. – Товарищ старший политрук, долго мы будем тут заклёпки драить?
– А вам, я смотрю, еще рановато воевать.
– Это почему?
– А потому, – неожиданно сурово говорит Шаповалов, – что корабль в море может быть могучей крепостью, а может – просто мишенью, беспомощной и бесполезной!
– Там люди гибнут, а мы… Вояки, называется!
– Во-первых, не вояки, а военные моряки, – осаживает его Шаповалов. – Постарайтесь понять эту разницу. Во-вторых, мы не заклёпки драим, а охраняем восточные рубежи Родины. Вы вспомните последние учения. Какую оценку мы получили за торпедные стрельбы?
– Четверку.
– И что это значит?
– Неплохо…
– Плохо! Смертельно плохо! Потому что каждый наш промах – шанс для врага. Пробоина в нашем борту! А потому мы должны, как вы выражаетесь, свои заклепки драить, и драить, и драить – днем и ночью, у пирса и на рейде, в одиночном плаванье и в составе соединения, на воде и под водой…
– Я ж с Одессы, товарищ старший политрук! У меня там мать, невеста… Почти год писем не было!.. К нам на лодку почтальон вообще дорогу забыл…
– Кончай ныть! – в сердцах бросает ему Казимир Вашкевич. Он парторг и уже поэтому должен поддержать Шаповалова, но есть у него и личный резон: – Я вообще из-под Каменец-Подольска, там уже год как фашисты окопались – и что прикажешь, бежать туда с винтовкой наперевес?
– Сам говорил, сестра в Кузбассе, в эвакуации!
– Что за разговоры, Нищенко?.. – Шаповалов одергивает матроса, но тут же меняет тон: – Я понимаю, ребята, – трудно! Но разве только нам трудно? – продолжает читать сводку Совинформбюро: – «Отступая под ударами наших частей из села Зайцево Орловской области, немецко-фашистские мерзавцы сожгли и разрушили 600 домов колхозников. Гитлеровцы засыпали колодцы и вырубили сады. На улицах села красноармейцы обнаружили десятки трупов истерзанных немецкими бандитами мирных жителей — стариков, женщин и детей. На окраине найдено восемь трупов замученных пленных красноармейцев. У них отрезаны уши, носы, выколоты глаза, вывернуты руки и ноги. Часть жителей села Зайцево гитлеровцы под угрозой расстрела увели с собой».
– Вот гады! – сжимает кулаки Сергей Жигалов. – Это ж у нас на Орловщине, в моих местах!
Разговор прерывается сигналом боевой тревоги. По кораблю разносится команда:
Чаговец и Стребыкин, как всегда, на посту вместе. Анатолий с надеждой спрашивает:
– Неужто в море выйдем?
– Смотри, не сглазь!
Но спустя некоторое время, когда на центральный пост один за другим поступили доклады о готовности, догадка подтвердилась. Капитан-лейтенант Братишко отдает приказ:
– По местам стоять! С якоря сниматься!
Механик корабля старший лейтенант Варламов собрал трюмных машинистов в центральный пост. Небольшого роста, похожий на подростка, то и дело привставая на носки, он говорит:
– Боевой опыт показал, что при разрывах глубинных бомб первым делом выходит из строя освещение. Вот почему мы так часто учимся действовать в полной темноте. Даю вводную: лодка получила большой дифферент на нос. Стребыкин, дать пузырь в носовую группу цистерн главного балласта!
Анатолий, успев завязать глаза, ощупью старается отыскать колонку аварийного продувания цистерн и найти нужный клапан. Вот он, первый слева!
– Даю пузырь! – докладывает он и открывает большой маховик.
– Грудин, снять давление с носовой группы в отсек! Чаговец, дать воздух высокого давления на колонку продувания!
Едва только, сталкиваясь от качки, матросы справляются с задачей, по кораблю раздается новая команда:
– Срочное погружение!
И в считанные секунды лодка уходит на перископную глубину.
– Приступить к зачётным торпедным стрельбам!
Анатолий оказывается рядом с Яковом Лемпертом.
– Теперь не подведи, – говорит ему Яков и ласково гладит корпус торпедного аппарата. – Моим малышкам от тебя одно требуется – воздух высокого давления. А уж они не промахнутся…
В торпедных аппаратах громко зашипело, и лодка вздрогнула, посылая смертоносный груз к цели.
– Срочное погружение на тридцать метров!.. Штурман, засечь место атаки!
– А это зачем? – тихо спрашивает Анатолий у Лемперта.
– Чтоб торпеды не потерять. Они, считай, на вес золота: не дай бог, утонут – ищи потом по всему заливу!
– Транспорт условно потоплен! – слышен голос командира. – Поздравляю команду с успехом.
– Условный транспорт в условном месте условно потоплен! – язвительно дублирует Нищенко.
По кораблю разносится сигнал отбоя тревоги, и матросы возвращаются в кубрики.
– Знаешь, Казимир, – обращается Нищенко к Вашкевичу, – ты хоть и парторг, но не будь святей папы римского!
– Это как?
– А так! Политрук только рот открыл, а ты сразу сю-сю-сю…
– Дурак ты, Витюша, – беззлобно, но с обидой говорит Вашкевич. – Выходит, если я с ним согласен – мне молчать, лишь бы ты чего не подумал? Да если хочешь знать, нытик на корабле хуже шпиона. Диверсант!
– Я – диверсант?!
– Будешь ныть – станешь.
– Ладно вам! – урезонивает обоих Чаговец. – Правду говорят: два электрика сойдутся – считай, короткое замыкание… Дайте покемарить – мне через полчаса на вахту.
В кубрике наступает тишина, слышно только мерное гудение дизельных двигателей.
Внезапно покой корабля снова взрывает боевая тревога. Матросы слетают с коек.
– Вот тебе и концерт по заявкам! – успевает бросить Стребыкин.
В центральном посту Братишко смотрит в перископ и командует:
– Оба дизеля, стоп! Самый малый назад!.. Сигнальщик, доложите обстановку!
Василий Глушенко рапортует:
– Впереди справа по борту – мина! Кажись, одна…
– Отставить «кажись»!
– Одна, товарищ капитан-лейтенант!
– Откуда бы ей тут взяться? В наших внутренних водах…– произносит рядом с Братишко командир БЧ-2 старший лейтенант Сергеев.
– И тем не менее, Василий Константинович… Как говаривал, кажется, ваш любимый киногерой – грубо, но факт! – Братишко навел перископ в нужную точку и уступил Сергееву свое место. – Смотрите сами.
Сергеев приникает к окуляру и видит прыгающий на волнах черный рогатый шар мины.
– Носовые аппараты, товсь! – командует Братишко.
Усатый наводчик Иван Горбенко и установщик цели Павел Листков готовятся к выстрелу.
– Пли!
Видно, как в море ныряет одна торпеда, другая, третья… В море зловеще тихо, мина невредимо купается в волнах. Наконец после очередного, пятого выстрела раздается взрыв, и над водой вскипает черное, но уже безопасное облако дыма. Оно постепенно оседает, и вместе с ним оседает напряжение на постах.
– Отбой боевой тревоги!
Яков Лемперт встречает Горбенко объятиями:
– Всё, братишка, в твою честь тоже отпускаю усы. До конца войны!
– Ну, теперь Гитлеру полный капут, – замечает Чаговец. – Его усики против наших – один сорняк!
Пока лодка ложится на обратный курс, по отсекам разносится:
– Бачковым – на камбуз! Команде обедать!
– Вот это жизнь! – радостно констатирует Виктор Бурлаченко и, прихватив бачок, отправляется на камбуз. Вскоре он возвращается, но не один – вместе с ним, держа в обеих руках литровую банку компота, шествует щуплый кок Демьян Капинос:
– Горбенко, Листков! От лица службы… и от моего лица…можно сказать, объявляю благодарность!
В кубрике раздается дружное «ура!». Нищенко поднимает Капиноса вместе с банкой:
– Визьмэш в руки – маеш вэщь!
Кубрик радостно хохочет. Горбенко щедро делится с товарищами «наградным» компотом, но первому наливает Васе Глушенко:
– Вот кому спасибо надо сказать. Проглядел бы он мину – глотать нам всем забортную воду.
А Вашкевич, чокаясь компотом с Нищенко, покровительственно обнимает его:
– Теперь понял, Виктор, в чем наше самое грозное оружие?
– Да ладно тебе… – отмахивается тот.
Вечером на плавбазе тихо. Огней вокруг почти не видно: хоть и далеко война, но, кажется, сам воздух напоен тревогой. Краснофлотцы собрались на палубе на перекур. Николай Фадеев – с неразлучной гитарой. И после тихих переборов сама собой начинается песня из недавно увиденного кинофильма – ее заводят тенор Петра Грудина и бас Сергея Чаговца.
Ты ждешь, Лизавета, от друга привета
И не спишь до рассвета, всё грустишь обо мне.
Одержим победу – к тебе я приеду
На горячем боевом коне…
Приеду весною, ворота открою.
Ты со мной, я с тобою неразлучны вовек.
В тоске и тревоге не стой на пороге -
Я вернусь, когда растает снег…
В какой-то момент Стребыкин не выдерживает, прерывает тягучий мотив:
– Да что там «в тоске и тревоге»! Давайте другую!
И заводит хорошо знакомую, которую тут же подхватывают все:
Мы все добудем, поймем и откроем:
Холодный полюс и свод голубой.
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой.
А Чаговец с Грудиным – один баском, другой тенорком – заводят весёлые сельские припевки:
Топится, топится в огороде баня.
Женится, женится, мой милёнок Ваня.
Не топись, не топись, в огороде баня!
Не женись, не женись, мой милёнок Ваня!
За два месяца до похода
Москва, Кремль, 5 августа 1942 года
Сталин в своем кремлевском кабинете читает почту. На одной из телеграмм задерживается особо. Потом нажимает кнопку и, услышав ответ ординарца, говорит:
– Вызовите Наркомфлота Кузнецова.
Потом встает из-за стола, закуривает, сосредоточенно обдумывая что-то. В дверях появляется заместитель председателя Государственного Комитета Обороны Молотов.
– Входи, Вячеслав Михайлович… Вот, почитай.
Молотов читает телеграмму, поднимает глаза.
– Как по-твоему, насколько можно этому доверять? – спрашивает Сталин, хотя, похоже, и не ждёт ответа.
– Берия говорит, наши разведчики сообщают то же самое.
– Разведчики… Хотелось бы верить!.. А вот Рузвельту уж точно ни к чему вводить нас в заблуждение. Не так ли?
– Думаю, вы правы.
Постучав, входит нарком ВМФ Кузнецов.
– Разрешите, товарищ Сталин?
– Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Тут нам от господина Рузвельта интересная телеграмма поступила… Читайте вслух, пожалуйста!
Кузнецов читает:
– «До меня дошли сведения, которые я считаю определенно достоверными, что Правительство Японии решило не предпринимать в настоящее время военных операций против Союза Советских социалистических Республик. Это, как я полагаю, означает отсрочку какого-либо нападения на Сибирь до весны будущего года. Будьте любезны передать эту информацию Вашему гостю»… Простите, гость – это Черчилль?
Молотов замечает:
– Конечно, Николай Герасимович.
Сталин подходит к Кузнецову и, глядя ему в глаза, произносит:
– Как вы считаете, товарищ Кузнецов, можем мы использовать эту информацию для усиления наших позиций здесь, на советско-германском фронте?
– Безусловно, Иосиф Виссарионович! Сейчас английские конвои подвергаются особенно яростным атакам противника. А у нас…
– Сколько на Севере наших кораблей?
– К началу войны на Тихоокеанском театре у нас было 85 подводных лодок, в то время как на Северном – только 15. Правда, еще в сентябре 41-го мы перевели восемь подводных лодок Беломорским каналом в Архангельск и Полярное из Ленинграда. Позже, в апреле-мае 42-го года, три подлодки поднялись из Баку и Камышина вверх по Волге. В июле-октябре с Тихого океана Северным морским путем прошли лидер «Баку», а также эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный».
– Мало… Мало!
– Так точно, мало, товарищ Сталин.
– А можно, в связи с телеграммой президента США, ещё раз пополнить Северный флот за счет Тихоокеанского?
– Некоторые командиры кораблей выступали с такой инициативой.
– Вот и продумайте эту возможность.
– Слушаюсь, товарищ Сталин!
– Рискованная операция, – замечает Молотов. – По Северу уже не пройдёшь – льды не дадут.
– Война, как ты знаешь, вообще мероприятие рискованное… Товарищ Кузнецов, сколько человек в экипаже подводной лодки?
– В среднем около пятидесяти.
– Хорошая команда! Я думаю, несколько таких лодок могли бы успешно действовать в северных морях. А наша задача – позаботиться об их безопасности на время перехода.
Сталин возвращается к своему столу и завершает разговор:
– Как говорил классик советской литературы Максим Горький, в жизни всегда есть место подвигу. А классикам верить можно!
За 25 дней до похода
Владивосток, штаб Тихоокеанского флота, 10 сентября 1942 года
В кабинет командира 1-й бригады подводных лодок капитана 2 ранга Родионова входит дежурный офицер:
– По вашему приказанию прибыли командиры подводных лодок.
– Прошу! – Анатолий Иванович направляется навстречу входящим и здоровается с каждым за руку. – Прошу, товарищи. Здравия желаю, товарищ капитан 1 ранга! Здравствуйте, Григорий Иванович! Лев Михайлович, приветствую! Здравствуйте, Дмитрий Кондратьевич! Проходите, Иван Фомич!.. Прошу садиться…
Командиры переглянулись. Еще в приемной, встретившись, они поняли, что неспроста званы все вместе. И теперь уже тон комбрига, отечески-ласковый, но и напряженно-торжественный, подтверждал это ощущение. Родионов заговорил:
– Товарищи офицеры, положение на фронтах вам известно. После разгрома под Москвой немцы значительно активизировались на Севере. Их надводные корабли и особенно подводные лодки создают серьезные препятствия нашим союзникам, которые через Мурманск стремятся оказывать нам военную и материальную помощь. Силы далеко неравны…
Родионов помолчал, вглядываясь в лица командиров, словно пытался понять, догадались ли они, о чем пойдет речь дальше. И продолжал:
– Командование, конечно, принимало необходимые меры. Кроме того, на заводах страны строятся новые корабли – рабочие и инженеры трудятся днем и ночью. Но обстановка не терпит промедления. Поэтому…
Родионов увидел, как напряглись лица и засветились глаза его боевых товарищей – теперь они ждали только подтверждения своей догадке.
– … Поэтому Государственный Комитет обороны принял решение… Мне поручено довести до вас приказ Наркомфлота адмирала Кузнецова. Вот он: «Подводным лодкам С-51, С-54, С-55 и С-56… произвести скрытный переход из своих баз в Полярное… с готовностью выхода к 5 октября 1942 года».
– Я же давно… – чуть не срывается с места Щедрин, но оседает под взглядом комбрига. – Простите!
– Я помню, Григорий Иванович. Действительно, в одном из ваших рапортов с просьбой отправить вас на фронт была эта идея. Выходит, час пробил. Прошу всех к карте… Южный путь невозможен: японцы, итальянцы, немцы нас не пропустят… Ледовитый океан уже закрыт льдами. Остается маршрут, который и определен приказом наркома: Владивосток – Петропавловск-Камчатский, оттуда к Алеутским островам, на американскую базу Датч-Харбор. Потом – Сан-Франциско, через Панамский канал в Гуантанамо – американскую базу на Кубе, далее – Галифакс (Канада), Рейкьявик (Исландия), Розайт (Англия) и, наконец, Полярное.
Помолчали, вернулись на свои места. Родионов тоже сел и, с пониманием взглянув на товарищей, достал портсигар.
– Можно курить… Я продолжаю. В оставшиеся дни на кораблях надлежит провести все подготовительные работы, принять на борт полный запас вооружения, продовольствия, топлива и воды. Пополнение запасов и необходимый ремонт будет обеспечен в американских и английских базах, которые я назвал, – переговоры об этом с союзниками ведут наши наркоматы иностранных дел, внешней торговли и ВМФ. Службам тыла, связи, санитарному, финансовому и другим управлениям флота соответствующие задачи будут поставлены. Старшим группы на всё время перехода назначен человек, которого вы хорошо знаете, – Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Трипольский.
– Есть! – встал Трипольский.
– Сидите, пожалуйста, Александр Владимирович… По кораблям будут распределены дивизионные специалисты – штурман, механик, минер и связист, которые в период подготовки к походу должны будут сдать лично Трипольскому экзамен на допуск к управлению подводной лодкой и в пути будут выполнять обязанности вахтенных офицеров… На участке до Петропавловска командование походом поручено осуществлять Военсовету Тихоокеанского флота, от Камчатки до Исландии лодки переходят в непосредственное подчинение наркому – адмиралу Кузнецову, на участке от Исландии до Полярного группой будет руководить Военный совет Северного флота. Повторяю: вся операция должна быть осуществлена скрытно, с максимальной степенью секретности. Вопросы?
– Разрешите, товарищ капитан 2 ранга, – встал Братишко. – Думаю, вряд ли то количество запасов, которое нам предстоит принять, останется незамеченным на берегу…
– Да уж, народ у нас догадливый – знает, что подлодки не для прогулок предназначены. Но главный секрет – цель похода. Поэтому перед личным составом задача должна быть поставлена только за пределами наших границ, после выхода из Петропавловска. Еще вопросы?
Поднялся Сушкин:
– Как в связи с этим будет осуществляться связь кораблей между собой и со штабом?
– Вопрос по существу. Согласно указаниям Управления связи ВМФ, подводным лодкам работать на передачу запрещается – за исключением радиограмм о месте нахождения (и то лишь по запросу начальника Главного морского штаба), ответов на шифрограммы, ну и, боже упаси, аварийных случаев. Вопрос эскортирования наших подлодок кораблями союзников тоже не планируется. Но в случае, если наши лодки волей обстоятельств окажутся в составе американских или английских конвоев, работать на передачу также запрещено.
С озабоченным лицом встал Кучеренко.
– Есть серьезное обстоятельство – дизеля…
– Знаю, что вы имеете в виду, Иван Фомич. На трех лодках из четырех сильно изношены аккумуляторные батареи. Это значит, что при подводном плавании возможно повышение температуры электролита и, как следствие, взрыв водорода. Проблема серьезная. Запаса батарей на флоте нет, а заводы, эвакуированные в тыл, продукции в должном количестве пока не дают. Выход один: переход придется совершать, как правило, в надводном положении, погружаясь только в случае явной опасности. Применять оружие разрешается лишь при нападении противника и невозможности уклониться маневром. Надеюсь, это более чем понятно…
Родионов встал, давая понять, что считает разговор оконченным.
– Товарищи офицеры, прошу отправляться на корабли и начать подготовку к походу. Александр Владимирович, вы задержитесь на несколько минут… Уверен, что ответственное задание Родины мы выполним с честью. Тем более, что операция проходит под непосредственным контролем Верховного Главнокомандующего.
На выходе из штаба командиры остановились и взглянули друг на друга. Напряжение недавних минут уже сменилось почти мальчишеской радостью: наконец-то настоящее дело, наконец-то фронт, наконец они тоже смогут бить врага!
Кучеренко сграбастал плечи всех троих в охапку и, чуть не приплясывая, запел свою любимую, украинскую:
Ой, у гаю при Дунаю
Соловей щебече,
То вин свою всю пташину
До гниздечка клыче.
Ой, тьох, вить-тьох-тьох-тьох,
Соловей щебече…
Первая неделя похода
Владивосток, залив Петра Великого, 5 октября 1942 года
Вечером море, словно уставшее после бурного дня, кажется черным зеркалом, и краски темнеющего неба отражаются в нем всеми ежеминутными превращениями. По темной глади один за другим скользят два узких силуэта – С-55 и С-54. Во второй лодке по направлению к корме пробирается краснофлотец. Проходя мимо пятого отсека, где находится камбуз, он спрашивает Демьяна Капиноса:
– Кормилец, скажи на милость, далеко еще до козлино-дробильного отсека?
Кок, весь в поту, с видимым удовольствием отрывается от мытья котлов, освобожденных от остатков ужина.
– А-а, новенький… Как зовут?
– Юрий. Нуждин.
– Ты, говорят, на эсминце служил?
– Ну, раз говорят… Зря не скажут…
– Знаешь, у нас тут заблудиться – раз плюнуть. Главное – дуй в корму и никуда не сворачивай.
Новенький оценил шутку:
– Спасибо, кормилец. А то без компаса, сам понимаешь…
В кормовом отсеке слышно, как свободные от вахты матросы забивают «козла». За столом сражаются Николай Рощин и Николай Семенчинский против Анатолия Стребыкина и Петра Грудина. Рощин только что отдублился и победительно смотрит на соперников:
– Еще напор – и враг бежит!
– Толя, не поддавайся «николаевскому» режиму! – призвал Грудин.
– Вперед, на баррикады!
Сергей Чаговец, который верховодит в рядах болельщиков, встречает входящего Нуждина командой «смирно!», и тот, успокоив привставших было моряков: «Сидите, сидите…», примостился на рундуке рядом. В наступившем молчании слышно, как Семенчинский в ожидании хода привычно отбивает по столу «морзянку».
– Товарищ нервничает! – замечает вслух Нуждин.
– Нет, братишка, это он тренируется. Повышает, так сказать, свою профессиональную подготовку.
В кубрике понимающе засмеялись, а Семенчинский явно смущен:
– Кончай травить…
Чаговец, однако, вполне серьезен и обращается к новичку:
– Вот вы, товарищ, владеете азбукой Морзе?
– Ну… так…
– Вот! А ведь от этого в критической обстановке может зависеть ваша жизнь! И вчерашний мужественный поступок радиста-краснофлотца Семенчинского не только подтверждает это, но и служит примером всему личному составу флота.
– Ладно тебе… – по-девичьи краснеет Николай.
– Скромность краснофлотца, как видите, красит его, но не может умалить значение его мужества и находчивости в трудную минуту… Это произошло ранним утром, когда японские стервятники, как правило, совершают облеты нашего неба и порой нагло вторгаются в воздушное пространство Родины. В такие минуты подводным лодкам приходится совершать срочные погружения, скрываясь из-под зорких глаз возможного противника…
Присутствующие, включая самого Семенчинского, смеются, предвкушая развитие событий. Нуждин заинтригованно слушает.
– … И вот вчера… еще не рассвело, когда краснофлотец Семенчинский вышел по нужде на верхнюю палубу. Полюбовавшись зарей, он проследовал в надводный гальюн, где то ли увлекся процессом, то ли задремал. Скорее всего, досматривал, как в далеком Загорске любимая жена Ксюша раскрывает ему навстречу свои жаркие объятия. Естественно, в таком состоянии он не услышал сигнала срочного погружения. Каково же было его удивление, когда он почувствовал, что вместо объятий жена Ксюша хлестнула его по пяткам крапивой…
Перекрывая хохот в отсеке, Чаговец переходит к развязке:
– Очнувшись, Семенчинский обнаружил, что в ногах у него плещется ледяная забортная вода. Спросонок ничего не соображая, он, как был, выскочил из гальюна и понял, что лодка под ним тонет. Еще минута – он окажется на поверхности один. Вот тут и спасла моряка смекалка и профессиональная выучка. Он ухватился за тумбу перископа и всем телом стал отчаянно сигнализировать азбукой Морзе: «Человек за бортом! Человек за бортом!». В боевой рубке чуть не началась паника – может, это новые происки вражеских лазутчиков? Хорошо, что на вахте был опытный офицер – командир штурманской БЧ, лейтенант Тихонов. Он дал команду остановить погружение и на всякий случай приготовил личное оружие…
Семенчинский, смущённо улыбаясь, закончил игру:
– Рыба!
– Ну, рыба не рыба, – подытожил рассказчик, – а благодарности от начальства наш герой пока не дождался. Хотя пример его профессиональной подготовки, как вы поняли, заслуживает всяческого подражания… Команде – перекур!
Выйдя с разрешения вахтенного офицера на верхнюю палубу, моряки, однако, не спешили затянуться махоркой – все с удовольствием вдыхали свежий морской воздух. В небе висела полная луна, утопая в большом молочном круге.
– Это гало, – заметил Иван Горбенко. – У нас в Одессе говорят: вечером – гало, с утра – сильный ветер.
– А у нас в Богодухове, – откликнулся Сергей Жигалов, – говорят: жди у моря погоды.
– Как там у них сейчас – в Одессе, в Богодухове, у меня под Сталинградом?! – вздохнул комендор-зенитчик Иван Грушин.
– Может, дадут всё же нам повоевать? – включился в разговор Стребыкин. – Интересно, куда и зачем мы идем?
– Что-то важное затевается, – предположил Яков Лемперт.
– Да брось ты! – машет рукой круглолицый Николай Фадеев и с досадой добавляет: – Обычный выход: в белый свет пульнём, да и вернёмся…
– Нет уж, Колюня! Тебя что, каждый день провожает такая свита, как сегодня: и командующий флотом адмирал Юмашев, и начштаба контр-адмирал Богденко, и третий… не знаю, кто это…
– Член Военсовета корпусной комиссар Захаров… – подсказал Юра Нуждин.
– Вот! Да еще по отсекам прошли, чуть не за ручку с каждым попрощались…Уж больно торжественно.
– Я слышал, на каждый экипаж командиры получили по семь тысяч американских долларов! – объявил Казимир Вашкевич.
– Не заливай! – проворчал в ответ мичман Петр Галкин, известный в экипаже своей рассудительностью. – Мы ж не туристы какие-нибудь – нам шмотки покупать ни к чему…
– Юра, а ты случаем не в курсе? – обратился Чаговец к новичку.
– Откуда? – пожал плечами Нуждин.
– Ну, а зачем бы тебя прямо перед походом переводить к нам на лодку? Электриков у нас хватает, но ты, говорят, английский знаешь…
– Хотите – и вас научу. Пойдем второй фронт открывать.
– Да мы с фрицами лучше по-нашему, по-славянски!.. – понюхал собственный кулак Виктор Бурлаченко.
– А я, братцы, после войны с удовольствием бы подучил языки! – мечтательно проговорил подошедший Капинос. – Поездил бы по свету…
– …Поел бы заморской жратвы, – подхватил моторист Федя Капелькин, такой же приземистый и даже щуплый на вид.
– Да ты и так двухпудовыми гирями играешь! Куда только всё уходит? Всех иностранцев своим аппетитом распугаешь.
Из палубного люка высунулась чья-то голова:
– Кончай баланду! Была команда «Очередной смене приготовиться на вахту!»
Перекур закончился.
В отсеках при синем свете аварийных ламп спят в койках матросы. В ночной тишине слышен лишь мерный рокот дизелей. Не спится только Юре Нуждину: он то и дело ворочается, переворачивает под головой подушку. Это замечает вошедший в отсек дежурный по кораблю командир группы движения Донат Негашев.
– Непривычно на новом месте? – негромко спрашивает он.
– Тесновато здесь. И душно. Не то, что у нас на эсминце…
– Это правда. Но человек ко всему привыкает. А вот с теснотой утром поборемся… – Негашев оглядывает лежащие вдоль переборки ящики, бочки, коробки, тюки, – грузили в спешке, не успели как следует разобраться… Случись что – к помпам и кингстонам не подступишься. Так что, работы будет много – спите!
Негашев возвращается в центральный пост, где его встречает командир корабля.
– Порядок?
– Не совсем. Груз по-штормовому не закреплен, так что с выходом в Японское море могут быть проблемы.
– Гм… Море шуток не любит.
Братишко поднялся в рубку, обвел взглядом горизонт. Предрассветное небо затягивало мрачными облаками, по воде шли барашки волн.
– Похоже, скоро заштормит. Надо, пожалуй, играть аврал.
– Жаль ребят – хоть бы ещё часок поспали…
– Знаешь, Донат Иванович, мой первый командир любил повторять: лучше не щадить живых, чем оплакивать мёртвых. Кстати, вон и самолётик в небе. Самый момент потренировать артиллеристов. Комдив нам прямо наказывал: ни дня без боевой учёбы! Ведь не на свадьбу идём – фашистов бить. Так что, играй тревогу, будем наводить порядок.
По сигналу тревоги для комендоров начинается тренировка по воздушной цели, для остального экипажа – аврал. Аврал на корабле не значит паника или суматоха. Быстро и сноровисто работает вся команда. Снуют с тюками и коробками матросы, находя им подходящее место и намертво закрепляя на случай самой жестокой качки. Хотя и в тесноте, но никто ни с кем не сталкивается. Не слышно досадливых реплик, окриков, понуканий. Каждый знает свой маневр, и эта всеобщая, дружная, слаженная работа рождает общее чувство необъяснимой радости, музыку душевного подъема.
В самый разгар аврала вахтенный замечает в небе другой самолет – японский. И по кораблю разносится новая вводная: «Стоп дизеля! Оба электромотора средний вперёд! Заполнить главный балласт!» Повинуясь действиям моряков, лодка послушно уходит под воду.
Юрий Нуждин на боевом посту нервно крутит головой. Александр Морозов заметил это:
– Что, уши закладывает?
Нуждин стал было отнекиваться, но Александр с пониманием советует:
– Ты не смущайся, с непривычки у всех так. Просто слюну сглотни пару раз – должно пройти.
Уже через несколько секунд Юрий с благодарностью посмотрел на товарища:
– Это ведь ещё и не глубина вовсе. А что будет в 20- 30 метрах под водой?
– Пустяки! Скоро будешь плавать как рыба. Я даже песенку про это сочинил. Как-нибудь споём …
«По местам стоять к всплытию!» – слышится команда. Лодка пробкой выскакивает на поверхность. Но погода явно испортилась: и волны выше, и ветер сильнее.
Шаповалова, который только что сменил на вахте Негашева, тут же окатило холодным морским залпом.
– Ого! – от неожиданности у него даже перехватило дыхание.
– Неласково Японское море! – откликнулся Братишко, которому тоже досталось. – Ты, политрук, пройдись-ка по отсекам, посмотри, как там наши морские волчата. Как бы не приуныли на этих качелях.
Шаповалов с недоверием оглянулся на командира: может, посчитал его слабаком из-за невольного вскрика?
– Иди, иди, – усмехнулся Братишко. – А вернешься – не забудь плащ накинуть: кончился наш бархатный сезон!
В первом же отсеке старший политрук застал довольно унылую картину: сразу три человека склонились по углам над презренными среди моряков бумажными кульками.
– О-о-о! – Шаповалов брезгливо потянул носом. – Давно у нас прелым духом не пахло! Что, братцы-мореманы, никак прогневили морского царя?
В этот момент волна не только швырнула лодку с боку на бок, но и заставила сильно клюнуть носом. Политрук, пролетев до носовой переборки, едва успел ухватиться за первый попавшийся клапан, но куражу не потерял:
– Ну-ка, хватит кульки целовать! Старшина…
– Я! – предстал перед офицером могучий вожак радистов Сергей Колуканов.
– Вы что ж тут сырость развели?! Какое лучшее лекарство от морской болезни, знаете?
– Работа, товарищ старший политрук.
– Правильно. Вот и давайте… Начать в отсеке большую приборку!
– Есть начать приборку!
Понаблюдав, как матросы, разобрав швабры и ветошь, принялись убирать отсек, Шаповалов собрался было двигаться дальше, но заметил, что рулевой Павел Плоцкий водит ветошью по переборке еле-еле – вяло и с лицом кислым, как от незрелой ягоды.
– Краснофлотец! Веселей, веселей надо! С песней! Нам песня, как говорится, строить и жить помогает.
– А я с песней, товарищ старший политрук. Только про себя.
– Смотря какая песня! Мне отец рассказывал, как у них в деревне управляющий поместьем учил песням маляров. «Вы, – говорит, – что поёте? «По ди-ким степя-а-ам Забайкалья, где зо-ло-то ро-ют в гора-ах…» Потому и спите на ходу. А надобно петь: «Ох вы, сени – мои сени, сени новые мои! Сени новые, кленовые, решет-чатыи!» Сразу работа веселей пойдёт!»
Заулыбались моряки, бодрей стали двигаться.
В следующем отсеке Шаповалову нравоучения не понадобились – там опытные матросы сами нашли противоядие от качки.
– Ванюша, – говорил комендору Ивану Грушину флотский «ветеран» Константин Воронков, – скажи «табуретка»!
Грушин, смущенно улыбаясь, пытается уйти от экзекуции:
– Ну, зачем тебе?
Шаповалов, прислушавшись и не понимая, что происходит, решил вмешаться:
– Почему не приветствуете старшего по званию?
– Встать! Смирно! Товарищ старший политрук, дневальный по отсеку краснофлотец Богачёв…
– Вольно. Чем занимаетесь?
– Да вот, отрабатываем с краснофлотцем Грушиным элементы морской культуры, – поясняет Воронков.
– А при чем здесь табуретка?
– Понимаете, Ваня у нас из трудовой семьи. И рассказывает интересные вещи. Очень поучительные. Одна беда – ругается необычно.
– То есть, как – ругается?
– Просто ругается – и всё. Говорит… Разрешите повторить?
– Ну, если без мата…
– Да нет, никакого мата! Говорит: тубарет тебе в печку! Мы спрашиваем: почему «тубарет»? Говорит, дядя у него – мастер делать «тубаретки». Лучший на всю деревню! Мы ему: табуретки? Нет, отвечает, – тубаретки. Ну, мы и это… надо же помочь человеку говорить правильно!
Посмеявшись вместе с матросами и преодолевая нарастающую качку, Шаповалов отправился дальше.
Четвертый, аккумуляторный отсек встречает его сизым, прогорклым чадом. Мотористы Александр Капелькин и мичман Николай Лосев, покрытые потом и по щиколотку в воде, открыли переборки, чтобы хоть немного было чем дышать у дизелей.
– Что, заливает? – кивнул Шаповалов в сторону шахты подачи воздуха. Чтобы не набрать воды в ботинки, он не вошёл в отсек, а встал в проёме переборки, на комингс.
Мог бы и не спрашивать! Лосев, стараясь сдержать раздражение, терпеливо объясняет:
– Известное дело, товарищ старший политрук. Как шторм, так вместо воздуха из нашей шахты водопад. Вот и приходится … делиться гарью с товарищами.
– А противогазы надеть не пробовали? – политрук не спрашивает, а почти укоряет – за то, что мичман сам не додумался до такого простого решения.
– Противогаз, кончено, штука хорошая, – не отрываясь от работы, отвечает Лосев. – Только там очко запотевает, приборы не разглядишь…
Лодку сильно накренило, и все трое чуть не обнялись, навалившись на дизель. По громкой связи разнеслась команда:
– Эй, на вахте: держать рули!
Шаповалов, глотнув дыма всей грудью, закашлялся. Низкорослый Саша Капелькин, нырнув куда-то под трубопроводы, вытащил на свет божий швабру и принялся собирать с палубы воду.
– Извините, товарищ старший политрук, как бы вам не …
Политрук понял намёк и, пристально поглядев на матроса, словно стараясь запомнить его, счёл за лучшее отшутиться:
– На море служить да ног не промочить? Так не бывает, товарищ краснофлотец… Ну ладно, не буду мешать. А насчёт противогазов всё же доложите командиру боевой части – делаю вам замечание!
– Есть! – буркнул Лосев, по-прежнему не отводя глаз от приборов.
Когда Шаповалов вернулся в центральный пост, вахту там нёс Сергей Чаговец. Шаповалов взял у него из рук вахтенный журнал и прочел последнюю запись: «16 часов 36 минут. Находимся на траверзе острова Монерон. Шторм 7 баллов. Крен до 30 градусов».
– Ну и качка, товарищ старший политрук! В такую ещё не попадали…
– Страшновато?
– Не то чтобы…
– Похоже, вы человек сухопутный?
– Из Харькова я. У нас в городе три речки. Одна так и называется – Харкив, это по-украински, вторая – Лопань, а третья – Нетеча. Но все такие мелкие, что про них даже поговорка есть: хоть Лопни – Харкив Не-тече!
– Метко! – улыбнулся Шаповалов. – А у нас ведь большинство экипажа в море новички, да?.. Дайте-ка по кораблю команду: агитаторам собраться во втором отсеке. Надо с ребятами потолковать…
Сменившись с вахты, Анатолий Стребыкин вернулся в свой отсек и забрался в койку. Но качка, которая выматывала на посту, здесь досаждала ещё больше. Койку то и дело швыряло из стороны в сторону, время от времени мерное гуденье дизелей нарушалось какими-то стуками – будто на палубу летели неприкреплённые как следует предметы. Преодолевая приступы тошноты, Анатолий то сворачивался в комок, то пытался выпрямиться в своём коконе, безуспешно стремясь забыться усталым сном. В какой-то момент, приоткрыв глаза, он заметил в тусклом мареве аварийного освещения чью-то фигуру, скользнувшую в отсек. Когда лодку в очередной раз бросило набок, фигура рывком ухватилась за пиллерс – металлическую колонну посреди кубрика, потом так же стремглав бросилась к ближайшему рундуку и, опустившись на колени, достала что-то из-за пазухи. Неужто на корабле завелся вор? Анатолий открыл было рот, чтобы окликнуть фигуру, но вдруг до него донесся горячий, прерывистый шёпот:
– О, святый ангеле, хранителю и покровителю мой благий… С сокрушенным сердцем и болезненною душею предстою тя, моляся... услыши мя, грешного раба своего… явися мне милосерд… Не престай убо умилостивляя премилосердаго господа и бога моего, да отпустит согрешения мои…в страшный же час смерти неотступен буди ми, благий хранителю мой…
Молитва была долгой и страстной. Анатолий слушал, забыв про качку и тошноту, растерянно соображая, как поступить. Окликнуть товарища, прервав эту мольбу о спасении? Или подслушивать дальше, оставшись наедине с его тайной? Дождавшись, пока шёпот прекратился, Анатолий дождался попутного броска волны и выпрыгнул из койки. Фигура почти в испуге повернулась к нему, и Анатолий узнал рулевого Сергея Жигалова.
– Серега, ты? Тебе что, плохо?
– Мне? – Сергей поднялся на ноги, едва возвращаясь к действительности. – А-а, это ты?.. Да нет, просто качнуло вот… оступился… А ты чего?
– А что – я? Ну да, слышал, как ты со своим ангелом беседовал, – и что? Думаешь, все вокруг – подлецы и доносчики?
Жигалов с горечью опустил голову:
– Почём мне знать?
Помолчав, Анатолий спросил:
– Ты откуда?
– Орловский я… Станция Змиевка, слыхал?
– Кажется, проходила в сводках…
– Немцы там… И мама моя… Один я у неё. Вот и молюсь: за неё и… за себя – как за неё… Понимаешь? У нас и район Богодуховским называется…
– Ты ещё за солдата помолись.
– За какого солдата?
– Нашего! Который сейчас за Орловщину воюет... Ты здесь – за него, он там – за тебя…
Стребыкин включил свет и вернулся к товарищу.
– Ты вот что… Верить в бога, не верить – твоё дело. Я сам недавно крестик снял – перед тем, как в комсомол вступил. До сих пор, бывает, когда поджилки трясутся… – Анатолий усмехнулся, – то и перекрестишься. В душе или наяву…
– Но уже не веруешь?
– Верю! В отца и мать своих верю. Если вправду по воле божьей они меня рождали, значит, и на мне теперь благодать… Но это так, к слову… А ты, главное, в истерику не впадай. Истерика для нас, мужиков, – последнее дело. По себе знаю. Я в Дмитрове на экскаваторном заводе работал. А рядом стройка была, канал Москва – Волга, слыхал? Ну так вот… Перегоняли мы как-то экскаваторы туда. Впереди один – там водитель и слесарь, сзади, на другой машине, – мы с корешем. Уже подъезжали к берегу, как вдруг видим – передняя машина вроде как провалилась. Потом оказалось, перемычку прорвало, вода грунт подмыла – ну, машина и кувыркнулась… Мы выскочили, смотрим – стрела экскаватора в воде, у одного из мужиков глаза навыкате, благим матом орёт, за стрелу цепляется, а руки скользят – того гляди, унесёт его… А другой… Тот сразу воздуха глотнул – и воду. Ну, думаем, кранты, пропал... На берегу суета, пока то да сё… Когда смотрим – тот из-под воды вынырнул и спокойно так, будто на тренировке, подхватил напарника подмышки, оторвал его от стрелы – и поплыл. Не растерялся, значит. В панику не впал. Понял?
Жигалов, который слушал рассказ молча, в ответ так же молча покивал, натянул на голову чёрную форменную пилотку и, похлопав Анатолия по плечу, так же молча вышел из отсека.
Ближе к ночи С-54 вошла в Татарский пролив. Качка стала стихать, но надвинулась другая напасть – туман. В рубке заступившие на вахту – старпом Васильев и сигнальщик Василий Глушенко пристально вглядываются в густеющую мглу.
Лодка движется почти на ощупь, без огней. Только справа, где-то вдали, едва светится пелена над горизонтов.
– Нэ бояться японци – ниякого затэмнення у ных, – замечает Глушенко со своим невольным украинским выговором. Вообще-то он вполне может говорить и по-русски, но когда сбивался на свой, родной язык, легко было догадаться, как он тоскует по родным местам.
– А кого им бояться? С нами они не воюют, американцы далеко – пока долетят, их успеют заметить…
– Алэ мы ж ховаемся, хоть з нымы тэж нэ воюем!
– У нас задача такая.
– В такый туман нияка собака нас нэ побаче… А правду лейтенант Тихонов казав, що Татарьский пролив вузенький-вузенький – навить можна на скалу налэтиты?
– Ну, не весь пролив такой – только самая узкая его часть, пролив Невельского.
– Так, може, в ночи краще… як його… переждать?
Васильев покачал головой:
– Война ждать не будет.
– Дэ та вийна – и дэ мы… – Глушенко вздохнул. – Перед землякамы соромно!
– Я слышал, вы из Полтавы?
– Не з самой Полтавы – из Зинькова. Мисто таке… город…
– Большой город?
– Та ни, малэнький. Пид нимцем тепер…
– Ничего, вернем себе и большие города, и маленькие…
– Колы вже воюваты будэмо?
– Будем, будем, Глушенко! А пока давайте-ка получше за морем смотреть.
– Подъём! Приготовиться к физзарядке на верхней палубе!
Народ в отсеках, выпрыгивая из коек, недоуменно переглядывается, пожимает плечами: может, поход только приснился? Или проспали, как закончился? Лишь выходя на палубу, моряки восхищенно возвращаются к действительности. И она прекрасна: слева и впереди зелёно-голубым ковром расстилается спокойное, чуть парящее белесым дымком море, справа в матовой тени восходящего солнца светится багрянцем прибрежный лес. Матросы улыбчиво щурятся на светило, блаженно вдыхают свежий воздух.
– Рыбой пахнет! – замечает Петр Грудин.
– Соленой… – уточняет Сергей Чаговец.
– И огурчиками, – подхватывает Анатолий Стребыкин.
– Да воздухом, воздухом тут пахнет, обжоры вы несчастные! – укоряет их Демьян Капинос, который у себя на камбузе тоже соскучился по чистому морскому бризу.
– Демьян, ты чувствуешь – его же хоть ножом режь да с маслом ешь! – не соглашается великан Сергей Колуканов и, подхватывая маленького кока на руки, чуть не жонглирует им на палубе.
– Краснофлотец Колуканов, отставить неуставные упражнения! – слышит он команду вахтенного и, отпустив Капиноса, принимается вместе со всеми делать зарядку.
– Разбиться попарно! Упражнение «насос» – раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре…
Лодка скользит по глади Охотского моря, и Стребыкин подмигивает Сергею Жигалову:
– А ты говоришь «купаться»!
Жигалов в ответ только улыбается, и в веселой игристой волне будто тонут картины вчерашнего вечера…
День проходит по обычному деловому распорядку: приборка, ремонт материальной части, обед, дневной сон – первый с начала похода спокойный и тихий, потом – непременные тренировки на боевых постах, А вечером…
Сергей Колуканов вынес на палубу разножку, баян – и все свободные от вахты, от командира до кока, слились в негромкой душевной песне:
Споемте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман.
Споем веселей, пусть нам подпоет
Седой боевой капитан.
Прощай любимый город!
Уходим завтра в море.
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.
А в это время…
В центральном посту С-56 – капитан-лейтенант Григорий Щедрин и руководитель похода капитан 1 ранга Александр Трипольский. Время от времени, несмотря на закрытый люк, их окатывает холодный водопад.
– Да-а, Григорий Иванович, – ёжится Трипольский, – боюсь, придется нам у штурманов по черпачку «шила» выпросить, а то как бы не простудиться.
– Не стоит, Александр Владимирович, – смеётся Щедрин, – у меня на этот случай командирский НЗ припасён. На растирку, только на растирку!..
Отряхнувшись от водяных капель, оба склоняются над картой Татарского пролива.
– Надо думать, Сушкин и Братишко уже выбрались из этой Татарской «трубы»?
– По времени – должны бы.
В этот момент лодку, завалившуюся на борт, окатывает новый водяной шквал. В пост вбегает вахтенный матрос:
– Товарищ капитан 1 ранга, разрешите обратиться к капитан-лейтенанту Щедрину!
– Что случилось?
– Вода попала в снарядный погреб, залила электроприборы.
– Этого только не хватало! Командира БЧ-два ко мне! – командует Щедрин.
– Может, сбавить ход? – советует Трипольский. – Или уйти под воду?
– Под воду нельзя – скоро Амурский залив, как бы на мель не сесть. Да и медлить не стоит, пока мы в поле зрения японцев. Наоборот, я бы ещё прибавил…
– Ты, Григорий Иванович, конечно, человек азартный, но всё же не увлекайся…
– На дизелях! – командует Щедрин. – Средний ход! Рулевым держать курс!
На палубу то и дело обрушиваются водяные валы, то и дело проникая сквозь люки внутрь корабля. Внезапно лодка вздрогнула и резко сбавила ход.
– В чём дело? – прокричал на вахту Щедрин.
В центральный пост входит командир группы движения Чебукин:
– Товарищ капитан-лейтенант, беда. Вахтенный матрос Назаров не уследил за уровнем масла на левом дизеле и сжёг упорный подшипник.
– Чёрт знает что! – вскипел Щедрин. – Где вы понабрали таких специалистов, лейтенант? В Ванинском порту?
– Отставить, товарищ капитан-лейтенант! – осадил его Трипольский. – Люди устали, руганью делу не поможешь… Идите, лейтенант. Отправляйтесь к дизелям, лично контролируйте вахту и ремонт!
– Есть! – козыряет офицер, но спустя которое время возвращается: – Лопнул маслопровод правого дизеля! Корабль потерял ход.
От ярости Щедрин вне себя. Сжимая кулаки, начал почти беззвучно, с нарастающим гневом:
– Ты… ты понимаешь, лейтенант?.. Если шторм… если нас отнесёт к японскому берегу… в плен… Под трибунал пойдёшь!
– Товарищ капитан-лейтенант, разрешите доложить!
– Что ещё?!
– Мичман Овчаров предлагает запустить левый дизель вхолостую, а его насос переключить на правый дизель. Тогда можно временно идти на одном двигателе.
Щедрин на секунду задумался, но тут же оценил идею:
– А не дурак этот твой мичман... Как, товарищ капитан 1 ранга?
– Действуйте! – одобрил Трипольский.
Когда лейтенант вышел, Щедрин отер пот со лба и не то спросил, не то предсказал:
– И сколько ещё таких ЧП на нашем пути?
Десятый день похода
Петропавловск-Камчатский, Авачинская губа, 14 октября 1942 года
Над Авачинской бухтой нависло серое, без единого просвета небо. Вдоль по горизонту бугрятся разновысокие сопки, оттеняя белоснежные шапки Авачинского и Козельского вулканов.
К плавбазе, в которую превращен списанный по старости пароход, пришвартованы две подводные лодки – С-51 и С-54. На лодках идет обычная, будничная работа – драят, красят, ремонтируют. А из громкоговорителя, укрепленного на мачте плавбазы, раздается голос Левитана:
– Передаём сводку Совинформбюро. В течение ночи наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло.
На палубе плавбазы – командиры лодок Сушкин и Братишко.
– Как хочешь, так и понимай, – говорит Сушкин.
– Что ты имеешь в виду, Лев Михайлович?
– Позавчера, когда пришли сюда, первым делом кинулся просматривать сводки. И поразился: почти месяц утром и вечером одно и то же – «вели бои в районе Сталинграда и Моздока. На других фронтах изменений не произошло». И всё! Представь себе, что думают в эти дни наши жены, матери… Они ведь понимают: каждый день – бои, каждый день стреляют. По всей линии фронта! У кого-то, может быть, уже погиб сын, муж, брат. А им – «никаких изменений не произошло»!..
– А что скажешь, если нет перемен? Люди-то ждут вестей радостных…
– Не знаю… Мне кажется, нельзя так, двумя фразами… Это всё равно, как на вопрос «как дела?» человек отвечает – «нормально». Звучит – как «отстаньте, не ваше дело»… Твои-то как? Успели уехать из Ленинграда?
– Успеть-то успели, да ведь ехали ко мне во Владивосток, а я… Даже сообщить не смог, что ушёл, – на поезда ведь полевая почта ни писем, ни телеграмм не доставляет. Доберётся до Владика моя Надежда Васильевна с детьми, а меня нет. Я, конечно, попросил в штабе, чтобы встретили, с жильем помогли, но… сам знаешь, у них сейчас забот выше клотика…
Из репродуктора доносится:
– На днях гитлеровское командование объявило, якобы немецкие войска окружили и уничтожили южнее Ладожского озера 7 советских дивизий, взяли 12.370 пленных, захватили или уничтожили 244 танка, 307 орудий, 491 миномёт и т. д. Это сообщение немецкого командования от начала до конца является беспардонным враньём. Ни южнее Ладожского озера, ни в каком-либо другом месте гитлеровцы не окружали не только ни одной дивизии, но даже ни одного советского полка. Южнее Ладожского озера, в районе Синявино, в сентябре месяце советские войска предприняли наступательные бои. Целью этой операции являлось оттянуть часть сил немецкой армии с южного участка фронта. Эта цель была достигнута…
– Ох, побыстрее бы нам добраться туда, на север! – Сушкин сжал кулаки.
– Сегодня уже должны подойти Щедрин с Кучеренко… Чёрт возьми, с этим радиомолчанием мы как глухонемые!
– Не говори… Но самое удивительное, что на берегу все всё знают! Мои вчера возвращаются из увольнения – говорят: «А перед нами две лодки ушли в Америку!» В какую, спрашиваю, Америку, какие лодки, кто говорит? «Девчонки, – отвечают, – на танцах. А лодки – минные заградители Л-15 и Л-16». Ну что тут скажешь?! С такими боевыми подругами никакой разведки не надо.
– Да. А японцам – шпионов… Кстати, мне пора – пойду своих в увольнение отправлять.
На палубе С-54 выстроились моряки, получившие увольнительные на берег. Братишко, осмотрев форму одежды, напутствует их:
– О пьянстве на берегу долго говорить не буду: время военное, и наказание будет по законам военного времени. Пьяный моряк – тот же дезертир. А каждый стакан водки – считай, снаряд по своим.
– А как же боевые сто грамм?
– Во-первых, краснофлотец Плоцкий, разговоры в строю никто не разрешал. Хочется поговорить – оставайтесь на корабле. Во-вторых, давайте помнить, что мы с вами в бою пока не были. Мы, можно сказать, резерв главного командования. А резерв надо беречь. Так что, поберегите себя, ребятки… Между прочим, Петропавловск – город знатный. Здесь неплохой краеведческий музей, куда нас пускают бесплатно. Сходите –узнаете про экспедиции Витуса Беринга, Семёна Дежнева, других славных русских людей… А то вернётесь после войны, спросят земляки: что ты видел на Дальнем Востоке? – и придется отвечать, как по уставу: грудь четвёртого человека, считая себя первым…
Строй хохочет, а мичман Лосев командует:
– Увольняемым на берег – равняйсь! Смирно! Нале-во! На катер бегом марш!
В клубе на берегу – танцы. Музыка немудрящая: юный гармонист из местных умеет только польку, да вместо фокстрота – «Ты, моряк, красивый сам собою…». К нему подошёл раздосадованный Сергей Колуканов:
– Ну-ка, дай инструмент… Ты что, воду в нём носишь? Хрипит как чахоточный…
Всё же после нескольких попыток он выжимает из гармони «Амурские волны». Народ в клубе затоптался веселее. Посреди танца дверь открывается, и в клуб входит целая группа новоприбывших.
– Смотри, никак догнали? – говорит Петр Грудин.
– Кто? – не понял Анатолий Стребыкин.
Они стоят у стены и, с наслаждением лузгая семечки, наблюдают за танцующими.
– Да попутчики ваши, с 56-й! – громко отвечает длинноносый солдатик, крутящий в вальсе высокую, тощую девицу. – Сегодня пришли из Владика.
– Ты, румпель! – обрывает его Павел Плоцкий. – Не спеши языком – торопись ногами!
– Чё ты сказал?! – солдат резко остановился, и его девушка, споткнувшись от неожиданности, чуть не упала ему на грудь.
– Да то! Знаешь – помалкивай. Не тебя спрашивают. И вообще… когда старшие говорят, детки слушают.
– О-о-о!.. Стёпка, – окликает солдат кого-то из «своих», – слышь, салаги голос подают!
– Ах ты, кнехт палубный!.. «Муха», ты где?
– Вот он я! – подскочил коренастый Федор Капелькин. – Что за шум, а драки нет?
– Вы чего, ребята? – подоспели патрульные городской комендатуры.
– Да так… – разочарованно «объяснил» Нищенко, с прищуром оглядывая стоящих наизготовку оппонентов. – Обменялись гудками – и разошлись как в море корабли. У нас бы в Одессе таких фраеров…
– Краснофлотец! – одёргивает его старший патруля.
– А я что?.. Так, память детства…
Колуканов между тем доиграл вальс и, возвращая инструмент хозяину, потрепал мальчишку по вихрам:
– На! Чтоб до конца войны привёл в порядок и выучил «яблочко». Вернусь – проверю!
А на улице, за стеной клуба, круглолицый Николай Фадеев целуется в сумраке с девчонкой.
– Ты ещё приедешь ко мне? – переводя дух, шепчет она.
Николай ласково гладит её и светится доброй улыбкой:
– Не-а!.. – и почувствовав, как отпрянула девушка, возвращает к себе поцелуями: – Я тебя… к себе вызову… на Рязанщину… телеграммой!
– Луна-а! – окликает его Грудин. – Была команда «отбой»!
– Всё! Будь! – наскоро прощается Фадеев. – Иду-у!
– Меня Леной зовут, – кричит ему вслед девчонка. – Лена… Свиридова… Слышишь?
– Товарищ капитан-лейтенант, матросы подлодки С-54 из увольнения вернулись. Происшествий и опозданий нет! – докладывает вахтенный офицер Донат Негашев.
В каюте, кроме Братишко, находится и руководитель похода капитан 1 ранга Трипольский.
– Спасибо, вы свободны, – говорит Братишко, и оба командира склоняются над столом.
– Да, с такими картами далеко не уйдёшь! – вздыхает через минуту Братишко.
– Скорей, наоборот – можно уйти оч-чень далеко! – горько усмехается Трипольский. – В штабе флота говорили: скажи спасибо, что хоть эта нашлась – мелкая, но всё же… Вроде бы, ещё с русско-японской войны осталась.
– Но ведь даже морскому ежу понятно было, что снова нам воевать придется!
– Руки не дошли… Ладно, что есть – то есть… Значит, завтра – курс на Умалашки. Это уже один из Алеутских островов.
– Ясно.
– При подходе… вот в этой точке… вас должны встретить патрульные корабли США и сопроводить на базу Датч-Харбор.
– Понятно.
– Как в экипаже настроение?
– Ребята боевые, рвутся в бой. Только … уж очень молоды!
– Ну, подводники вообще племя молодое. Старики тут не выдержат.
– Это верно. Но есть ребятки по 19, 18 лет… Жалею их – и ничего не могу с собой поделать.
– Жалеешь или щадишь?
– Щадить не получается – служба!
– Я видел: на заведованиях у тебя порядок, на постах стоят отменно. Молодцы!.. А я, как на финской побывал, понял: ты их пощадишь – враг не пощадит.
– Да я больше о себе! Боюсь, приму решение – да вдруг не то?! Они ведь потом со дна морского мне являться станут!
– Ну, знаешь! Ты мерехлюндию не разводи! Так много не навоюешь… На то и права командирские даны, чтобы их жизнями распоряжаться. Жалко, не жалко – с наибольшей пользой для дела. Выбирать не приходится! Или не согласен?
– В общем и целом, конечно…
– Ну и лады… Давай прощаться! Связь та же… И семь футов тебе под килем!
– Спасибо. До свидания.
Они выходят из отсека, наверху тут же раздаётся голос вахтенного:
– Катер командира дивизиона – к трапу!
Третья неделя похода
Берингово море – Алеутские острова
На большом листе – надпись: «Приказ Родины выполним!» Это стенгазета, над которой колдуют Александр Морозов и Анатолий Стребыкин. Рядом с книгой в руках устроился в койке Яков Лемперт. Тут же, за столом собралась «козлино-дробильная» команда – Сергей Жигалов, Иван Грушин, Василий Глушенко и мичман Николай Лосев. Оттуда время от времени взлетают возгласы:
– А мы вам сейчас… второй фронт устроим!
– Ах, вы так? Тогда мы вас … вот так прижмём!
– А торпеду в корму не хотите?
– Зачем же? Лучше бомбочку сверху – вот!
– Братцы, – представляет Морозов на суд товарищей законченный заголовок, – что скажете?
– Высший сорт! – поднимает большой палец Жигалов.
– Ошибка у вас, – морщится Лосев. – Серьёзная политическая ошибка!
– Где? Какая? – всполошились творцы газеты.
– Что это значит – «приказ Родины выполним»? – втолковывает им мичман. – Приказ на то и есть, чтоб его выполнять. Иначе быть не может!
– Ну, а что же… – недоумевает Стребыкин.
– Как выполним – вот в чём главное! – наставительно произносит мичман. – Например: «Приказ Родины выполним с честью!»
– И так понятно, что с честью, – не соглашается Морозов.
– Кому понятно, а политрук, боюсь… того... осудит вашу незрелость!
«Газетчики» озадачены, но ненадолго.
– Большое дело паровоз – кусок железа, шесть колёс! – объявляет Стребыкин, и тут же берётся устранять «незрелость».
– Слышь, ребята, – подаёт голос с койки Яков Лемперт. – Здорово всё-таки – Америку увидим! Дома скажешь – не поверят…
– А ты им с порога: хав, мол, дую – и так далее. Сразу поверят! – отзывается Миша Богачёв.
– Опять ты, Мишаня, хав-каешь! Нас как Нуждин учит? А у тебя всегда жратва на уме – что по-русски, что по-английски, – под общий смех комментирует Коля Семенчинский.
– Ты зато гав-каешь… Тоже мне, американец! – не остаётся в долгу Богачёв.
В отсеке появляется круглая физиономия Николая Фадеева, который, раздвигая всех, пробирается к электромоторам.
– Ой, пустите к моторчику погреться! В рубке, знаете, какой колотун?! Как там наши сигнальщики выдерживают?.. По-моему, даже шторм надвигается.
– От-тубарет ему в печку! – в сердцах возмущается Грушин. – А я думаю: чего у меня вроде как кишки всплывают? А это волна круче стала…
– Морозов, а Морозов! – покрепче привязав себя к койке, снова напоминает о себе Лемперт. – Вот читаю я книжку, что ты дал – «80 тысяч километров под водой»…
– Ну…
– Всё ж какой мужик был этот Жюль Верн! Ста лет не прошло, как придумал он свой «Наутилус», а люди и вправду под водой плавать стали!.. Что б такое самому придумать – людям на память?
– Придумай, чтоб рыбу в море не ловить, а только чтоб сигналы какие-нибудь подавать – и она сама к берегу приплывала, – предложил Богачёв.
– Кому що, а курци просо! – приговаривает Вася Глушенко. – Тоби якбы й галушкы у рот сами стрыбалы. Як у Гоголя…
– Вася, я ж не ради жратвы! Ты представь, сколько рыбаков в море ходит – в любую даль и в любую погоду, и сколько тонут-пропадают… А то бы настроили передатчики на какую-то частоту – и позвали бы рыбку к берегу. Одну подкормить, чтоб росла быстрей, у другой – икру принять, чтоб мальков выращивать, а какую, конечно, и на стол…
– Вроде курочек, да? Цып-цып-цып… – с насмешкой подхватывает Лосев.
– Нет, а всё же… – продолжает Лемперт. – Нашей скорлупке до «Наутилуса» далеко. У капитана Немо один только резервуар для хранения воздуха – семь с половиной метров в длину, каюта – пять метров, зал – 10 в длину и 5 в ширину. А кроме того – музей искусства и даров природы, стены с картинами лучших художников, копии античных скульптур, а посреди салона бьёт фонтан, освещенный снизу электричеством. Кстати, Морозов, библиотека «Наутилуса» тоже занимала пять метров, там – книжные шкафы с бронзовыми инкрустациями и 20 тысяч книг! А ещё – столовая, камбуз, ванная комната, машинное отделение…
– И откуда у этого… – мичман Лосев на секунду запнулся, произнося незнакомое имя.
– Капитана Немо…
– Откуда у этого Нема электричество на всё про всё?
– Пока не дочитал до этого.
– Брехня всё это! – убеждённо сказал Лосев.
– Не брехня, а фантастика! Научная! – возразил Морозов.
– Кончится война, – мечтательно говорит Грушин, – учиться пойду. Целые города будут у меня под водой плавать!
– Ну и зачем? – вступает в разговор Стребыкин. – Ты подумай, какая земля красивая… У нас под Москвой берёзы, луга… А когда канал построили, такие зори пошли – задохнёшься от восторга!
– Погоди задыхаться! – почти врывается в отсек Юрий Нуждин. – Прошу стол освободить – ай вуд лайк ту тич ю инглиш!
– О-о, наш тичер прыйшов! – радостно приветствует его Вася Глушенко и мигом собирает со стола костяшки.
– Вася, ты уж что-нибудь одно, – просит Саша Морозов. – Или по-русски, или по-английски… А то как сказанёшь в Америке на своём англо-русско-украинском – это ж гремучая смесь получится. Индейцы опять за топоры схватятся, решат, что инопланетяне напали!
А ночью лодку настигает жестокий шторм. Вахтенный офицер штурман Константин Тихонов и краснофлотец Иван Грушин то и дело попадают под ледяной водопад. В отсеках, как ни закрепляли всё по-штормовому, время от времени что-то падает, с борта на борт проносится с грохотом по железному настилу палубы. Свободные от вахты пытаются спать, привязавшись к койкам, но это удаётся только двоим – Виктору Бурлаченко и Сергею Колуканову.
– Всё же хорошо великанам, – с завистью говорит Федя Капелькин. – Эти туши никакой шторм не раскачает!
– Федя, – не открывая глаз, отзывается Бурлаченко, – а ты ныряй ко мне в койку. Валетиком! Хочешь?
– Нет уж, тогда лодка вообще на борт завалится!
В рубке – новый шквал. Кое-как отряхиваясь от потоков, Грушин предлагает:
– Товарищ лейтенант, а нельзя хоть на часок под воду?
– Комендор, мы с вами не улитки, чтоб на дно прятаться. Да и некогда…
Внезапно корабль резко бросает в сторону и тут же, как пустой орех, – обратно.
– На рулях! В чём дело? Держать курс! – кричит Тихонов в переговорную трубу.
– Вышел из строя мотор вертикального руля! – слышится в ответ.
– Механик!
Через минуту в седьмом отсеке – целая бригада рулевых: Александр Новиков, Василий Глушенко, Сергей Жигалов, Павел Плоцкий. До боли в руках, то сменяя друг друга, а то и вцепившись вместе, они крутят штурвал, заставляя раненую лодку идти заданным курсом.
Штурман, спустившись в центральный пост, вглядывается в карту. Следом появляется командир.
– Что, Константин Митрофанович? – спрашивает Братишко.
– Товарищ капитан-лейтенант, идём вроде верно… Но с такими картами да в такую погоду и заблудиться недолго!
– Нам бы только к месту встречи выйти – оттуда нас американский эсминец должен сопровождать… Где-то вот здесь… К рассвету надо успеть… Пойду наверх!
– Осторожно, мостик обледенел почти.
– Ну, штурман, – смеётся Братишко, – зря я, что ли, морские узлы сутками учился вязать? Лишь бы какая шальная акула не слопала. Так они здесь вроде бы не водятся...
К утру шторм стихает. Матросы в отсеках непробудно спят, а Братишко с новым вахтенным, Донатом Негашевым, тщетно пытаются разглядеть в море встречающий эсминец. Горизонт чист.
– Похоже, свидание срывается? – замечает Негашев.
– М-да… Союзничков бог послал!.. А в приказе главкома всё чётко сказано. Вот: « Подлодки до Датч-Харбора следуют самостоятельно, не вступая в связь с американскими рациями. В 45 милях от Датч-Харбора (широта 54º45', долгота 167º00' западная) они будут встречены американскими кораблями для ввода в Датч-Харбор. В случае, если лодки запоздают с подходом в назначенную точку, то, пройдя меридиан 175º западной долготы (т.е. за сутки до подходной точки), они сообщают об этом по радио на английском языке, не указывая своего места и принадлежности к советскому флоту»…
– Кажется, ясно.
– А теперь п ридётся самим искать этот остров Умалашки. При том, что у нас карты и лоции – ещё 1910-го «года рождения»… Ну да ладно, где наша не пропадала!
– Земля! – прерывает их разговор возглас комендора Петра Иванова, который несёт вахту в рубке.
Убедившись, что матрос доложил верно, Братишко облегчённо вздыхает:
– Кажется, Иванов открыл Америку…
Негашев смеётся:
– Надо ребятам сказать, пусть в «боевом листке» так и напишут: «Иванов открыл Америку!»
И спустя некоторое время записывает в вахтенный журнал:
«20 октября 1942 года в 12.20 ошвартовались в военно-морской базе США – в порту Датч-Харбор. От Владивостока пройдено 3500 миль».
Во втором отсеке Шаповалов, собрав экипаж на политинформацию, читает очередную сводку Совинформбюро:
– Вечернее сообщение 20 октября. «В течение 20 октября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло. За 19 октября нашей авиацией … уничтожено 4 немецких танка, 10 автомашин с войсками, подавлен огонь 2 артиллерийских батарей, потоплен сторожевой корабль, рассеяно и частью уничтожено до роты пехоты противника».
– И всё? – слышен разочарованный голос.
– Краснофлотец Нищенко, – Шаповалов укоризненно качает головой, – пора бы понять, что нынешняя война – не игра в одесском дворе. Мы бьёмся с самой сильной армией Европы, даже мира. И если товарищ Сталин сказал, что победа будет за нами, так это потому, что наше дело – правое! Но даётся победа тяжело. За каждой цифрой, которую мы прочли, товарищи, – смертный бой. Кровь и пот наших солдат и офицеров. Самоотверженный труд народа. А скоро придёт и наш черёд…
– Политруку срочно прибыть во второй отсек к командиру корабля! – донесла радиотрансляция.
– Заканчивая политинформацию, – наскоро договорил Шаповалов, – хочу напомнить: и в ближайшие дни, и позже нам предстоят встречи с американцами. Надо проявить себя достойно. Помните: мы союзники в борьбе с фашизмом. Но нельзя забывать: страна чужая, возможны каверзные вопросы, даже провокации. Поэтому – бдительность и ещё раз бдительность!
– Завтра, 25 октября, – Братишко мельком взглянул на часы и оглядел строй экипажа, – то есть, ровно через сутки, мы должны выйти в море. Впереди самый долгий отрезок пути – из Датч-Харбора в Сан-Франциско. Но… Час назад командир БЧ-пять доложил мне о серьёзной поломке в цистернах главного балласта. Кингстоны стали пропускать воду. Вы понимаете, что это значит. Никакие манёвры с погружением и всплытием невозможны. С такой неисправностью в море выходить нельзя – дотянуть до Калифорнии не удастся.
Братишко сделал несколько шагов перед строем. Почти пятьдесят пар глаз смотрели на него в надежде, что он, командир, наверняка знает выход из положения.
– Для ремонта необходимо становиться в док. Для этого нужны деньги – 100 долларов за каждый час пребывания плюс триста – за саму постановку в док.
Строй заволновался.
– У нас деньги есть. Но они выданы на весь поход, и кто знает, что нас ждёт впереди. Кроме того, мы можем потерять двое суток и отстать от графика.
Казалось, напряжение нарастало в самом воздухе, и каждое слово давалось командиру с трудом.
– Есть ещё один вариант – отремонтировать клапана самим…
Экипаж будто бы разом с облегчением выдохнул.
– … однако это связано с риском. Два-три человека должны будут спуститься в полузатопленную цистерну… напоминаю: температура забортной воды – не выше трех градусов… дождаться, пока под давлением воду удастся вытеснить … при этом давление воздуха будет серьёзно нарастать… затем найти и ликвидировать неисправность, после чего снова дождаться заполнения цистерны и убедиться, что поломка устранена.
Братишко ещё раз всмотрелся в лица своих матросов, словно хотел убедиться, вполне ли они поняли, насколько серьёзное испытание предстоит.
– Повторяю: задача связана с немалым риском – бросить работу сделанной наполовину нельзя. Приказывать – не могу. Нужны добровольцы.
Одновременно вперёд выступили «боги «воды и пара»: старшина команды Петр Грудин, командир отделения Сергей Чаговец, Анатолий Стребыкин и Николай Рощин.
– Разрешите нам, – от имени всех произнёс Грудин. – Наше заведование – нам и ремонтировать.
– Спасибо, старшина. Но… справитесь? Как себя чувствуете?
– Все здоровы. Все знают механизмы. Справимся!
– Ну что ж… Грудин – старший, Чаговец и Стребыкин – в цистерну, Рощин – наверху контролирует герметичность цистерны. Полчаса на подготовку!
Собирались сосредоточенно. Когда одевались в легководолазные костюмы, в отсек прибежал радист Николай Семенчинский:
– Землячок, поддень-ка вот это – матушка вязала, – и подал Стребыкину свитер.
Кто-то принёс тёплый тельник, кто – шерстяные носки, Яша Лемперт доставил банку с тавотом:
– Смажьте руки – как бы не отморозить…
– А перчатки резиновые на что? – удивляется Стребыкин.
– В перчатках много не наработаешь.
– Чего бы другого не отморозить, – отшутился Чаговец, – но там тавот не спасёт!
Когда открыли цистерну, оттуда пахнуло затхлым духом и тиной. Грудин посветил вниз переносной лампой.
– Вода на уровне ватерлинии… Ну, с богом, братцы! Осторожно, не спеша…
– За Родину, за Сталина! – донеслось из-под скафандра Стребыкина.
Когда оба добровольца оказались в цистерне по пояс в воде, Чаговец поднял переноску и махнул Рощину:
– Задраивай!
Мерно загудел насос, накачивая воздух. Рощин и Грудин на палубе следят за стрелкой манометра. Чаговец и Стребыкин знаками показывают друг другу, что всё в порядке. По мере нарастания давления они следят за уровнем воды. Наконец, мокрая полоска на борту цистерны начинает расти, становится шире, шире… Стребыкин слегка потряхивает головой: воздух всё сильнее давит на уши. Чаговец сжимает руку в неуклюжий кулак: держись, мол! Следом за уровнем воды они всё ниже спускаются по скобам трапа, пока не достигают дна цистерны. Вот он, злополучный кингстон. Так и есть: клапан перекошен. А всё потому что под него попал … огромный гаечный ключ. Откуда ему тут взяться? Версия одна: кто-то из доковых рабочих во время ремонта во Владивостоке забыл его где-нибудь в дальнем углу, а при качке потоком воды увлекло его к жерлу кингстона, да так и зажало.
Сергей Чаговец попытался просто вынуть ключ из кингстона – не тут-то было! Надо было провернуть клапан. Оба взялись за штурвал, напряглись – не поддаётся. Перчатки долой, вцепились в четыре руки, упёрлись ногами в переборку – ни с места. Хорошо, Чаговец прихватил с собой небольшой ломик – можно использовать как рычаг. Но, во-первых, действовать приходится осторожно – как бы не сломать механизм, а во-вторых, руки, хоть и смазанные тавотом, предательски коченеют.
– А что если, – кричит Стребыкин и показывает рукой, – вставить лом прямо в горловину кингстона и чуточку отжать?
– Давай! – кивает Чаговец.
Раз, другой… Злополучный ключ шевельнулся и, провалившись ещё на сантиметр, застрял, кажется, ещё больше. «Постой!» – поднял Стребыкин руку и почти лёг в остатки воды на дне цистерны. Вглядевшись в зев кингстона, он кричит:
– Ты жми, а я попробую ключ выдернуть.
Чаговец горячечно замотал головой: опасно! Мол, если не удержу – без пальцев останешься. «Давай!» – решительно кивает Анатолий и снова плюхается в воду возле кингстона. Одной рукой он помогает Чаговцу отжимать клапан, а кистью другой охватывает ключ. Рывок, ещё рывок… Ухватившись обеими руками, он всё-таки выдергивает ключ из кингстона, и в ту же секунду клапан срывается с рычага, запечатывая отверстие. Оба радостно поднимают руки, чествуя победу. Теперь надо несколько раз провернуть клапан, чтобы убедиться в его исправности. Всё в порядке! Чаговец стучит по борту цистерны, подавая условный сигнал Грудину и Рощину. Когда давление в цистерне стравили, люк открывается, и оба водолаза карабкаются замёрзшими руками и ногами по скобам. Наверху их уже ждут: друзья помогают стащить костюмы, растирают конечности, Демьян Капинос примчался с горячим чаем. В отсеке появляется Братишко и обнимает каждого:
– Спасибо, моряки! Это… это… вы даже не представляете, что вы совершили!
А Чаговец, смущённо принимая поздравления, шепчёт Стребыкину:
– Сейчас бы придавить… минут по шестьсот на глаз!
Братишко, однако, расслышал реплику:
– Спать! Конечно, спать! Заслужили!
– Запе-вай!– командует мичман Лосев.
И строй, уже набрав нужный темп на каменистой дороге, усеянной желтоватыми лужами, дружно грянул любимую: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…»
«Дивизия» шла, не пряча лиц ни от дождевых струй, летевших со стороны колючих скалистых сопок, ни встречных армейских машин, то и дело норовивших обдать из-под колёс фонтанами грязи, ни жителей, удивлённо или восторженно застывавших при виде громкоголосой «чёрногривой» команды.
«Партизанские отряды занимали города» – летело над головами, и в какой-то момент Анатолию Стребыкину стало смешно:
– Ещё подумают – правда! А всего-то в баню идём…
– А чего они всё едят? – донёсся из середины строя приглушённый голос Миши Богачёва.
– Резину жуют! – глотнув слова песни, объяснил Юра Нуждин.
– А зачем?
Казимир Вашкевич, как парторг, посчитал нужным внести в диспут политическую нотку:
– Не видишь – с голоду опухли. Вот и жуют!
– Придётся тебе с ними котлетами делиться, – бросил Богачёву Сергей Чаговец.
Строй сдавленно чмыхнул, и мичман тут же отреагировал:
– Р– разговорчики!.. Раз, раз, раз-два левой!
…Баня оказалась совсем не такой, как ждали, а лишь просторной армейской душевой. Но какой! Сверкая кафельной плиткой и никелированными кранами, она окутала подводников уютным, густым парком, с давно забытой щедростью окатила горячей водой, до восковой мягкости растапливая их задубевшие в море тела. Чаговец не стерпел этой нежнейшей «диверсии» и, повинуясь давней привычке, забасил во всю мощь:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром греме-е-ел,
И ветры в дебрях бушевали-и…
Команда почти в сорок глоток подхватила: «греме-е-ел… бушева-ли-и».
– Эх, а всё ж сибирская банька позабористей будет! – заметил омич Павел Плоцкий.
– Сейчас бы веничек берёзовый! – мечтательно поддакнул Коля Фадеев.
– А мне б покрепче полок да Маруську под бок! – отозвался его тёзка Семенчинский.
С сожалением покидая душевой рай, моряки в раздевалке попали под овации. Так их встретили нежданные слушатели – американские моряки и солдаты. Но аплодисментами дело не ограничилось. Союзники бесцеремонно подходили к полуголым братьям по оружию, угощали сигаретами и жвачкой, дружески хлопали по плечам. Особенно досталось великанам – Виктору Бурлаченко и Сергею Колуканову.
– Рашен, гуд! Вери найс! О-кей! – эти возгласы раздавались до тех пор, пока Бурлаченко в сердцах не рявкнул:
– Идите к чертям, камрады! Что я вам, лошадь? Хлопают, как цыгане на базаре…
– А они у тебя хвост ищут. И рога! – опять «разгадал» тайный замысел Вашкевич. – У «красных» они обязательно должны быть…
Но Юра Нуждин, включив свой английский, пришел богатырям на помощь объяснил окружающим, что ребята стесняются. У него завязалась с американцами довольно дружелюбная беседа, и вдруг он воскликнул:
– Братцы, вы послушайте, что он говорит!.. Зыс неви, – обнял он за плечи коренастого военного моряка.
– Джон Тимбери, – с готовностью подсказал тот.
– Вот… Джон говорит, что две недели назад здесь были еще две советские подводные лодки!
– Это правда, – ответил на расспросы экипажа политрук Шаповалов. – Действительно, два наших минных заградителя – Л-15 и Л-16 – идут впереди тем же маршрутом. А что нас не поставили об этом в известность – на то и есть военная тайна.
– Хороша тайна, – не сдержался неисправимый одессит Виктор Нищенко, – если о ней весь Привоз базарит!
24-й день похода
Тихий океан
И снова поход. В рубке несёт вахту штурман лодки лейтенант Константин Тихонов, наверху – зенитчик Иван Грушин.
Этой ночью погода, кажется, дала океану отдохнуть от штормов и бурь. В небе – новолуние, поэтому звёзды сияют во всю свою красу, а лодка будто опоясана голубым ореолом – так фосфоресцируют мелкие морские моллюски. Таким же голубым мерцанием светится впереди С-55, в кильватер за которой, как и раньше, идёт 54-я.
– Сверху глянуть – как два глаза, наверное…
Грушин, похоже, и сам не заметил, что произнёс это вслух.
– Что вы сказали, Грушин? – переспрашивает снизу Тихонов.
– Это я так, – смущается моряк. – Красиво очень…
– Да, море всегда красиво. Я на Амуре вырос… там теперь целый город построили – Комсомольск… так в детстве любил в лодке по ночам плавать. Выгребу на середину реки, вёсла опущу и смотрю, смотрю – на воду, на небо, на берега вокруг. Красота!
– Ой, товарищ лейтенант! Впереди…
– Что случилось?
– Справа, пятнадцать! Вижу артиллерийский бой подводных лодок!
Тихонов прильнул к окуляру перископа, впился взглядом в окрестное пространство. Далеко в матово-чёрном блеске то всплывали, то исчезали в воде продолговатые тёмные силуэты, а вокруг них время от времени взлетали едва заметные водяные фонтаны – словно всплески от артиллерийских снарядов. Тихонов уже готов был играть боевую тревогу, но, помня приказ в бой не вступать, помедлил – и тут же сообразил, что происходит.
– Ну, Грушин, – сказал он облегчённо, – в бдительности вам не откажешь. А вот китов с подводными лодками перепутать – этого бы нам с вами не простили.
– Киты?! – удивился Грушин. – А разве они тут водятся?
– Ещё как водятся! Для японцев и американцев это самый доходный промысел. Кончится война – я и сам бы в китобои пошёл.
Утром, когда Грушин спускается в отсек, там уже идёт привычная, будничная жизнь. Анатолий Стребыкин как бачковой убирает посуду после завтрака, Юра Нуждин готовит стол к занятиям английским языком, Александр Морозов – «штурман по карте» – прокладывает по ней пройденный за ночь путь.
– Спасибо американцам, – говорит он, – дали нам карты, лоции… Теперь хоть не будем ползать по океану как слепые кутята.
– Где мы сейчас? – интересуется Пётр Грудин.
– Вот: 52 градуса 14 минут северной широты и 163 градуса 42 минуты западной долготы.
Тем временем Грушин усаживается за свой завтрак.
– Как вахта прошла? – интересуется Казимир Вашкевич. – Какой-то ты… скучный вернулся. Что-нибудь случилось? Или заболел?
– Да нет, – отмахивается тот. – Всё нормально.
– Точно? – не унимается Вашкевич, прикладывая ладонь ко лбу товарища.
– Устал он! – подал голос Вася Глушенко. – Расскажи, Вань, як с китами сражался.
Грушин, сверкнув глазами, тут же сам расплывается в улыбке:
– А ты откуда знаешь?
Глушенко раскрывает тайну:
– А я, колы на камбуз ходив, чув, як Тихонов командиру докладав: так, мовляв, и так – ночью ниякых происшествий не було, крим одного…
Теперь уже весь отсек пристаёт к Грушину:
– Вань, расскажи!
– Да ну вас! – Грушин укладывается в койку, натягивая на себя, чтобы согреться, не только одеяло, но и бушлат, и плащ.
– Ну, если уж накрылся полным аттестатом, теперь его не кантовать… – разочарованно отходит от него Сергей Чаговец, снимая общий ажиотаж.
В углу, примостившись на рундуке, Яков Лемперт колдует над своими ботинками. Приглядевшись, Николай Семенчинский издаёт восторженный клич:
– Слушай, ты же классный мастер! А заказы принимаешь? На моих тоже каблуки стёрлись, по палубе скользят. Набойки бы, а?
– Набойки – дело нехитрое, – мычит Яков, закусив суровую нитку. – Жаль, припасу мало – клею, гвоздиков… Не додумался в Петропавловске запастись.
Народ в отсеке окружил новоиспечённого сапожника, нахваливает работу, уже и очередь на починку вот-вот составится…
– Молодец, Лемперт! – пробился сквозь общий гам голос Виктора Нищенко. – Зря на флот подался – сейчас где-нибудь в Чугуеве, знаешь, сколько бы заколачивал! А то… Еврей-подводник… Самый короткий анекдот!
Внезапно в отсеке повисает острая тишина. Сквозь мерный гул двигателей слышен даже плеск воды за бортом. Почуяв неладное, Нищенко подавил родившийся было смешок, потом заговорил озираясь:
– Вы чего?.. Братцы… Я же ничего такого… Яков, ты что, обиделся?
Молчание, тяжело заполнившее отсек, не рассеивалось.
– Ну, что я сказал?! – взорвался Нищенко. – У нас в Одессе плюнь – в еврея попадёшь. Там каждый второй… Да что вы, в самом деле?!
– Ты не плюй! – осадил его Вашкевич. – Расплевался тут… А подтирать твою гадость кому?
– Да что тут обидного? – не сдавался Нищенко. – Шутка просто… Ведь в самом деле, мало на флоте…
– Ты ещё теорию Геббельса нам растолкуй! – предложил мичман Николай Лосев.
– А мы тебя к Железному кресту представим… – добавил Анатолий Стребыкин.
– Кретины! – не выдержал Нищенко. – Да если хотите знать, у меня…
– С тобой, Витя, хорошо дерьмо вместе жрать, – неожиданно произнёс Юра Нуждин. – А знаешь, почему? У тебя язык впереди ума поспевает: тут ещё подумать не успеешь, а твой язык уже слизнул да выплюнул.
Нищенко выскочил из отсека, оставив в отсеке брезгливый дух досады.
– Надо же! – только и сказал Пётр Грудин.
– Да не со зла он, – примирительно выговорил Яша Лемперт. – Что уж теперь…
А в это время…
Тихий океан, 45º 41' северной широты, 138º 56' западной долготы
При ясной погоде по океану в кильватер движутся две подводные лодки: впереди – Л-16, за ней на дистанции примерно трёх кабельтовых – Л-15. На флагштоках чётко видны советские военно-морские флаги – с алыми звездами на бело-голубом. Кажется, ничто не нарушает покой безмятежного простора: в небе ни облачка, в море – ни единого дыма или перископа. Только где-то на горизонте маячит темно-серый силуэт эсминца – надо надеяться, американского. И вдруг…
Лодка, идущая впереди, словно встаёт на дыбы. Два взрыва в корме заставили её вздрогнуть всем стальным телом и, как подраненную, наполовину осесть в пасть огромной обратной волны. Секунд через сорок под воду скользнул и задранный к небу, будто в отчаянной мольбе, серый, роняющий мутные потоки нос. Всё было кончено.
Вторая лодка, на миг споткнувшись, ринулась было влево, вправо, опять влево – и сделав два выстрела в сторону невидимого врага, как-то скорбно ушла своей дорогой…
Два месяца спустя
Москва, Кремль, 30 декабря 1942 года
В кабинет Верховного Главнокомандующего, где сидят Сталин и Молотов, входит нарком ВМФ Кузнецов.
– Разрешите, товарищ Сталин?
– Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Впрочем, мы уже здоровались по телефону… Скажите, как понимать вот эту телеграмму президента Соединенных Штатов Америки? Прочтите, пожалуйста, а мы послушаем.
Кузнецов, взяв в руки протянутый листок, читает:
– «Я обратил внимание на радиосообщение из Токио о том, что … в Тихом океане японская подводная лодка потопила подводную лодку союзной нации. Вероятно, это сообщение касается Вашей подводной лодки Л-16, потопленной противником … в то время, когда она находилась в пути в Соединенные Штаты с Аляски… я посылаю Вам выражение сожаления по поводу потери Вашего корабля с его доблестной командой и выражаю мою высокую оценку вклада, который вносит в дело союзников также Ваш доблестный Военно-Морской Флот в дополнение к героическим победам Вашей армии».
– Что скажете, товарищ Кузнецов?
– Как я вам докладывал, товарищ Сталин…
– Мы помним, что именно вы докладывали. В тот момент вы не могли с точностью сказать, чьи торпеды потопили Л-16. А главный свидетель – командир лодки Л-15, капитан-лейтенант Комаров… так, кажется?
– Так точно, товарищ Сталин!
– …он вообще, по сообщению нашего Генерального консула в Сан-Франциско товарища Ломакина, плёл всякую чепуху. То, видите ли, обе лодки погрузились для дифферентовки, а всплыла почему-то только одна. То он лично наблюдал взрыв торпеды, а сам уклонился от столкновения с вражеской подводной лодкой… Он что, врал нам, этот Комаров?
– Никак нет, товарищ Сталин. Василий Исакович Комаров – командир опытный и мужественный. Он сумел в чрезвычайных обстоятельствах не только спасти свою лодку от участи Л-16, но и, несмотря на жесточайший приступ аппендицита, успешно довести её до Сан-Франциско. Уже при входе в базу лодку чуть не таранил американский транспорт – спасла только мгновенная реакция нашего командира. А разночтения в его информации вызваны тем, что в первый день по прибытии в Сан-Франциско он вынужден был докладывать о происшествии в присутствии американских представителей. Видимо, не имея достоверных сведений и опасаясь повредить союзническим отношениям, он и придумал легенду о дифферентовке…
– Хорошо. Допустим, что Комаров – молодец. Ну, а мы? Мы уверены сегодня, что нашу лодку потопили действительно японцы?
– Есть кое-какие странности, товарищ Сталин.
– Я бы сказал – слишком много странностей! Во-первых, почему в районе движения наших лодок, как мне докладывали, в тот день оказался неопознанный корабль? Во-вторых, каким образом японская подлодка И-25, которая ставит себе в заслугу торпедирование нашей Л-16, вообще попала в эту акваторию, если накануне вела бой с американцами совсем в другом месте? В-третьих, до нас дошли разговоры некоторых офицеров США о том, что Л-16 могла стать жертвой случайной атаки американской подлодки « SS -31». Во всяком случае, по словам специалистов, её перископ очень похож на тот, который появился незадолго до взрыва в той же акватории. И наконец… почему президент Соединённых Штатов только теперь, спустя два месяца, счёл необходимым выразить нам своё соболезнование? Как сообщал товарищ Ломакин, о гибели советской подлодки военные власти Сан-Франциско были поставлены в известность уже через неделю после трагедии…
– Столько случайностей – нарочно не придумаешь! – проговорил Молотов.
Сталин взял в руки телеграмму Рузвельта и пошёл по кабинету, будто снова и снова вчитываясь в неё.
– Конечно, в мирное время мы провели бы тщательное расследование всех обстоятельств случившегося… Но нет пока у нас мира, нет! А союзники – есть! И с этим приходится считаться. А? Видимо, так рассуждал товарищ Комаров?
– Верно, Иосиф Виссарионович! – кивнул Молотов.
– Так точно, товарищ Сталин, – откликнулся Кузнецов.
– И что же мы ответим Его Превосходительству господину Рузвельту? Притворимся, что поверили, и поблагодарим за соболезнование? Нет! На этот раз мы просто… про-мол-чим! Надеюсь, союзники простят нам небольшое нарушение дипломатического этикета… Но консульская служба, товарищ Молотов, пусть до конца разберётся в этой истории. Мы не можем доблестью нашего Флота, о которой пишет президент, оплачивать такие, с позволения сказать, случайности.
Но экипажи комдива Трипольского ещё не знали о судьбе Л-16.
Они шли тем же маршрутом – на Сан-Франциско.
В шестом отсеке, как всегда, собрались свободные от вахты краснофлотцы. Анатолий Стребыкин и Казимир Вашкевич заняты выпуском «Морского ежа» – сатирического листка. Из-под карандаша Вашкевича постепенно возникает картинка: матрос у стола извергает потоки английских фраз, а один из слушателей видит во сне себя, вручающего девушке букет ромашек. Вася Глушенко, заглянув художнику через плечо, восклицает:
– Ты дывысь, як наш Павло до Галынки залыцяется!
Павел Плоцкий срывается с рундука и тоже пытается увидеть рисунок, но Анатолий отгораживает его от стола: «Потом, потом!»
– А что там? Почему я?
Вашкевич напоминает:
– А кто кемарил вчера на занятиях по английскому?
– Так я ж после вахты! Замёрз как бобик…
– А дисциплину, Бобик, ещё никто не отменял! – внушает Вашкевич.
В углу Николай Фадеев рассматривает нож в кожаном чехле, купленный в Датч-Харборе Стребыкиным.
– Толя, и сколько стоит эта штука?
– Три доллара.
– Ого! По-моему, тебя облапошили…
– Да ты что! – возражает Сергей Чаговец. – Это ж музейная редкость! Может, этим ножом какой-нибудь вождь краснокожих сто лет назад скальпы снимал!
– Скорее, алеутка недавно рыбу резала…– замечает Александр Морозов, отрываясь от книжки.
– Да ну вас! – отмахивается Стребыкин от хохочущих товарищей. – Вы гляньте, какой там кожаный чехол!
Фадеев разглядывает чехол и, понюхав, заключает:
– Правда, рыбой воняет!
– Не слушай ты их, – успокаивает Вашкевич Анатолия. – Хороший нож! Такой же, кажется, за доллар продавался.
Под смех товарищей Стребыкин отбирает нож и прячет в рундук:
– Ничего! За то, чтоб его фашисту в глотку воткнуть, три доллара не жалко!
– Вот тут ты прав! – поддерживает Чаговец.
Разговор прерывается сигналом боевой тревоги и командой:
На пирсе судоремонтного завода – большая толпа: рабочие, американские моряки, жители окрестных кварталов с детьми, русские эмигранты… Кроме любопытства, их привел сюда слух о том, что после торжественного подъема флага русские обещали разрешить пройти на советские подводные лодки и даже провести экскурсии по ним. Одни верят этим слухам, другие – нет, но само присутствие военных кораблей из далёкой воюющей России явно взбудоражило полусонный городок.
Через узкий островок Мар Айленд в сторону залива Сан Пабло ветер уносит звуки марша, который играет на берегу военный оркестр. Когда он стихает, рынды на подводных лодках отбивают склянки. И с последним ударом, возвестившим восемь часов утра, на С-54 раздаётся зычная команда капитан-лейтенанта Братишко:
– Равняя-яйсь! Смир-р-рно! Флаг, гюйс и флаги расцвечивания – поднять!
Над остальными лодками звучат такие же слова, и по флагштокам медленно поднимаются шелковые стяги. И хотя моряки за время службы успели привыкнуть к церемонии, но сейчас лица у них по-особому одушевлены: похоже, вдали от Родины всё это волнует иначе.
По пирсу к лодке подходит командир дивизиона капитан 1 ранга Трипольский, легко взбегает по трапу и произносит:
– Товарищи краснофлотцы и старшины! Товарищи офицеры и политработники! Поздравляю вас с 25 годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!
В ответ над головами собравшихся прокатилось могучее троекратное «ура-а-а!», всполошив стаи оглушённых чаек, а на берегу раздались щедрые аплодисменты.
– Приказ Народного комиссара обороны СССР № 345 от 7 ноября 1942 года, – читал Троепольский. – … Двадцать пятую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции народы нашей страны встречают в разгаре жестокой борьбы против немецко-фашистских захватчиков и их сообщников в Европе. В начале этого года… Красная Армия … взяла в свои руки инициативу, перешла в наступление… показала, таким образом, что при некоторых благоприятных условиях она может одолеть немецко-фашистские войска. Однако… воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, немцы и их союзники собрали все свои резервы под метелку…Ценой огромных потерь немецко-фашистским войскам удалось продвинуться на юге… Товарищи красноармейцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! От вашего упорства и стойкости, от воинского умения и готовности выполнить свой долг перед Родиной зависит разгром немецко-фашистской армии… Будет и на нашей улице праздник!
Когда над строем снова понеслось матросское «ура», Анатолий Стребыкин не сдержал улыбки и подтолкнул локтем Сергея Чаговца:
– Глянь, старушка всплакнула. Не иначе – русская…
Действительно, седая женщина в платке, стоявшая почти на краю пирса, достала из сумочки платок и осторожно промокнула глаза. Её спутник, статный, но тоже покрытый шапкой седых волос, наклонившись, что-то шепнул – видимо, успокаивающее, на что старушка в ответ кивнула и благодарно сжала его локоть.
– На ней платок как у моей мамы, – проговорил Яков Лемперт, стоявший по другую сторону Чаговца. – Тоже пуховый и светло-коричневый.
– А вон туда посмотрите, – мотнул головой Чаговец вправо.
В стороне от толпы, опершись на высокую ограду пирса, стоял человек в тёмном длиннополом пальто. Лицо его, в отличие от остальных, казалось неподвижным и даже угрюмым. Но когда народ двинулся, готовясь ступить на борт подлодки, он оказался у трапа в числе первых.
Вместе с Юрой Нуждиным командир группы движения Донат Негашев, тоже владевший английским, старался поделикатнее объяснить публике, что экскурсии по лодке не планировались: военный корабль – не место для прогулок. Но две-три группы, в основном – из рабочих, которым предстояло проводить на лодке кое-какой ремонт, пришлось всё же сформировать и в сопровождении офицеров провести по кораблю. Пробились в эти группы и старушка в пуховом платке со своим седовласым спутником, и мужчина с неподвижным лицом. Старушка то и дело гладила то перила трапа, то переборки, то заправленные матросские койки.
– Ощупывает – будто слепая! – едва слышно сказал Чаговцу Стребыкин.
Но седой, то ли услышав, то ли угадав, попытался оправдаться за неё:
– Мария Гавриловна – русская. Наш старший сын был морским офицером, погиб в семнадцатом…
«Угрюмый», как прозвали между собой моряки второго мужчину, больше разглядывал механизмы. Оказавшись в дизельном отсеке, он напрямую спросил Негашева:
– Лодка-то немецкая?
– Вы имеете в виду – трофейная? – не удивился Негашев русскому языку ещё одного посетителя.
– Я имею в виду – купленная в Германии! – почти раздражённо пояснил Угрюмый. – Ведь не станете же вы утверждать, будто Советы сами могут делать подводные лодки!
– Что ж в этом удивительного? – улыбнулся Негашев. – Я обратил внимание, как дотошно вы разглядывали таблички на механизмах. Нашли хоть одну иностранную?
– Ну, таблички и сменить недолго! Неужто и вправду этот дизель, – ткнул он пальцем и произнес по слогам, – мэйд ин Ко-лом-на?!
– А вы после войны приезжайте в Коломну – увидите сами!
– Если после войны она ещё останется, Коломна ваша!
– Не надейтесь – останется! – понял, с кем имеет дело, Негашев.
Вечером в советском консульстве состоялась необычная встреча. По лицу Генерального консула Я. М. Ломакина было видно, что разговор предстоит отнюдь не праздничный. Оглядев сидевших за большим столом офицеров, Яков Миронович официально представил всем военно-морского атташе капитана 2 ранга Егоричева, затем командира дивизиона прибывших подлодок Трипольского, командиров всех четырех субмарин и наконец двух американских гостей – командующего Западным морским округом США вице-адмирала Гринслэйда и командующего флотилией подводных лодок контр-адмирала Фригделла.
– Товарищи! Господа! – начал консул. – Я вынужден начать с того, что… Одним словом, наши командиры ещё не знают, что на переходе из Датч-Харбора в Сан-Франциско погибла советская подлодка Л-16… Подробности я сообщу вам позже, – прибавил он в ответ на недоуменные взгляды новоприбывших моряков. – А сейчас предлагаю почтить память командира лодки Л-16 капитан-лейтенанта Дмитрия Фёдоровича Гусарова и всего экипажа.
Присутствующие встали в скорбном молчании, после чего консул продолжил:
– Мы, как союзники, должны обсудить и вместе принять все меры, чтобы исключить повторение трагедии, а значит – обеспечить успешное завершение перехода наших кораблей на северный театр военных действий. Прошу высказываться, господа…
– Наше командование, – начал вице-адмирал Гринслэйд, – сделает всё возможное, чтобы помочь доблестным русским морякам. Прежде всего, мы гарантируем своевременный и качественный ремонт ваших субмарин во время пребывания как в Сан-Франциско, так и на Панамском канале в Коко-Соло, и на базе Гуантанамо на Кубе – словом, везде, где это потребуется.
– Кроме того, – с достоинством продолжал Гринслэйд, – как и следует из межправительственных соглашений, американская сторона предоставит русским морякам в пунктах перехода до 500 тонн топлива и 50 тонн моторного масла. Ваши корабли будут беспрепятственно заправляться пресной и дистиллированной водой, а также в достаточном количестве получат продовольствие…
– Простите, сэр, – с некоторым нетерпением прервал его консул. – Поверьте, советская сторона высоко ценит материальную помощь американского командования. Но сейчас хотелось бы услышать не только это. Как обеспечить большую, чем до сих пор, безопасность наших кораблей на время этого, без преувеличения, небывало трудного и, как мы убедились, опасного плавания – вот в чём вопрос.
– Я вас понимаю, – отвечал командующий округом без видимой обиды за нарушение дипломатического этикета.
– Из мер, о которых вы упомянули, – подхватил Фригделл, – мы готовы предложить, во-первых, эскортирование ваших субмарин американскими военными кораблями на всём пути до Канады. А во-вторых, обеспечить присутствие наших офицеров связи на каждой русской лодке, чтобы избежать возможных инцидентов при встречах с американскими кораблями или самолётами.
– Благодарю, – принял предложение Ломакин. – Вот это уже конкретные вещи!
На концерте, который на следующий день моряки давали в советском консульстве с приглашением членов Общества русских эмигрантов, было не протолкнуться. Оказались тут и Мария Гавриловна со своим неотлучным спутником, и Угрюмый.
– Слова Савинова, музыка народная, – объявил со сцены Александр Морозов, – «Вижу чудное приволье». Исполняет старшина Пётр Грудин.
…Это русские картины, Это родина моя!
– заливался Грудин, будто и не просидел больше месяца почти безвылазно в душных, прогорклых трюмах.
Слышу песни жаворонка, Слышу трели соловья. Это русская сторонка, Это родина моя!
Мария Гавриловна слушала как заворожённая, грустно улыбаясь и часто поднося к глазам свой вышитый платочек. А когда баритон Сергея Чаговца запел о волжском утёсе, потом о Ермаке, объятом думой, – слёзы покатились по её щекам безостановочно, и спутник, уже не пытаясь вернуть ей спокойствие, сам то и дело стал закусывать губу. Зал провожал каждого исполнителя щедрыми овациями. Чувствовалось, что для каждого из присутствующих это был не просто концерт, а долгожданное волнующее свидание – с родиной, с молодостью, с давними, полузабытыми мечтами. Угрюмый, однако, сидел непроницаемый.
– Вот гад! – шепнул Чаговец, углядев его сквозь просвет занавеса. – Чего ж тогда пришёл, если зубами скрежещешь?
– Недобитый, наверное, – предположил Стребыкин.
– А теперь сюрприз, – внезапно заявил с подмостков Александр Морозов. – Вчера у командира нашей подводной лодки капитан-лейтенанта Братишко был день рождения. И мы решили посвятить ему песню – «Песню о братстве». Слова, можно сказать, народные, а музыка… В общем, музыку тоже подбирали вместе – вы её, конечно, знаете.
Они пели от души – Александр Морозов, Петр Грудин, Сергей Чаговец, Николай Фадеев да ещё два офицера: механик Донат Негашев и штурман Константин Тихонов. По лицу сидевшего в зале Братишко понятно было, что никто не выдал ему секрет заранее, –чувствовал он себя смущённо, но, вслушавшись, стал даже постукивать ногой в такт. А песню, которая шла под мотив «Трёх танкистов», зал принимал очень даже душевно.
В день, когда мы приняли присягу,
Мы внезапно поняли с тобой:
Друг без друга мы теперь ни шагу –
Вместе в строй, на камбуз или в бой.
Слов красивых попусту не тратя,
Не уступим никакой беде.
Моряки мы! Это значит – братья,
Если не по крови – по судьбе.
Палубы, каюты и отсеки
Стали нашим домом на года.
Сквозь туманы в каждом человеке
Здесь душа прозрачна, как вода.
Не видать ни дна и ни покрышки
Пожелать нам хочется себе.
Командир у нас – и тот Братишко:
Если не по крови – по судьбе.
Нам от шторма прятаться не надо:
Побратимы – мы и корабли.
Мы согреты материнским взглядом
Даже в море на краю земли.
Этой ласки теплота и сила –
Как награда высшая тебе.
Ты одна нам матушка, Россия, -
По любви, по крови, по судьбе.
Аплодисменты зала гремели так долго и настойчиво, что стало ясно: они адресованы не только исполнителям, но и имениннику. Братишко вынужден был встать и, с признательностью подняв руки к сцене, с поклоном обернулся к зрителям.
– Старинный матросский танец «Яблочко»! – звонко объявил Морозов. – Исполняет трио мотористов подводной лодки С-54. Аккомпанирует Сергей Колуканов.
Сергей нарочито вразвалочку вышел на середину сцены, враспашку развёл баян – и, заставляя вздрагивать дощатые подмостки, пошла из края в край ядрёная флотская пляска. То скрещиваясь в широком шаге, то с оттяжкой рассыпая дробь, то взвихривая клешами легкую пыль, моряки заставляли весь зал и хлопать в такт, и вскакивать, чуть не вторя движениям танца, и вскрикивать под залихватское «эх!», пока не разразился под крышей старого особняка всеобщий безудержный восторг, в котором слилось всё: и заразительная мощь музыки, и наслаждение пленительным мужеством танца, и радость видеть этих крепких парней, не растерявших в суровых походных буднях непобедимую радость жизни. А когда в завершение концерта раскрасневшиеся артисты встали плечом к плечу и запели гимн своей воюющей Родины – Интернационал, то не одни лишь работники советского консульства или офицеры-подводники, а весь зал стоя слушал:
…Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой!
– Это пропаганда! – вдогонку гимну раздались выкрики в зале. Один из них, как заметил Анатолий Стребыкин, принадлежал Угрюмому. Видно было, как под взглядами и репликами соседей он озирался, огрызался, снова вскрикивал какие-то недобрые слова, пока не растворился в расходившейся людской массе.
Тем временем Мария Гавриловна вместе со спутником нашла у сцены Братишко и стала его просить:
– Господин командир, позвольте мне принять у себя дома группу российских моряков. Я вас очень, очень прошу… Мне так… Я… Ну, пожалуйста! Хоть ненадолго…
– Дмитрий Константинович, я думаю, надо уважить землячку, – заметил Трипольский. – Надеюсь, ребята не подведут? – полувопросительно оглядел он сгрудившихся матросов.
В гости отправились вшестером: Нищенко, Нуждин, Стребыкин, Лемперт, Жигалов и Новиков. Мария Гавриловна со спутником жила недалеко, возле парка Кастлвуд, на углу Розвуд-авеню и Вествуд-стрит – моряки сумели прочесть незнакомые названия даже без помощи «полиглота» Нуждина.
– А что это у них всё «вуд» да «вуд»? – только полюбопытствовал Яков.
– Слушать надо на занятиях, а не спать! – не преминул укорить его Юрий. – Дома объясню!
– Сколько слёз я пролила, пока выучила эту речь! – рассказывала старушка, хлопоча у стола. – Бывало, пойдёшь куда – только на пальцах и объясняешься. Но жизнь всему научит, – вздохнула она. – я и бельё людям стирала, и кухаркой была, и детей нянчила. Только писать по-английски по-прежнему не могу. А вот сын наш младшенький – тот уже совсем американец, русского языка почти не помнит. Хоть и родился в Курской губернии.
– Так мы, бабушка, почти земляки с вами, – воскликнул Жигалов. – Орловский я!
Мария Гавриловна всплакнула и всё куталась, куталась в свой пуховый платок…
В небольшой кухоньке её, в углу, висела икона под льняным полотенцем с орнаментом.
– Память о России, – проговорила старушка. – Да ещё вот это…
Она показала старый, обитый жестью расписной сундучок.
– С тем и помру, наверное, – не к месту улыбнулась она и снова утёрла глаза: – Вот привёл Господь перед смертью повидать русских людей…
Муж её, голубоглазый, с глубокими морщинами на длинноватом лице, оказался профессором университета с украинской фамилией Кавун. Он повёл гостей по винтовой лестнице на второй этаж, в свой кабинет, сплошь обставленный книжными шкафами.
– Располагайтесь, племя младое, незнакомое… Знаете, кому принадлежат эти слова? – поинтересовался как бы невзначай.
Стребыкин с товарищами потупились было в некоторой растерянности, но Морозов с Нуждиным не подкачали:
– Пушкин! – выпалили в один голос.
– Верно, – почему-то возрадовался старик. – А вот в этих креслах, где сидите вы…
Ребята враз заёрзали, ожидая новых великих имён. И почти не ошиблись:
– … сиживали Максим Горький, Владимир Маяковский, Ильф и Петров. Я, кстати, пишу сейчас воспоминания об этих встречах… Знаете, я бы очень хотел познакомить вас со своими студентами – жаль, времени у вас мало. Может быть, как закончится эта проклятая война… А то ведь некоторые из них думают, что вы – действительно красные. То есть – краснокожие!
И Кавун заклокотал слабеньким, хрипловатым смехом.
На прощание он пожал всем руки, а Морозову, с которым весь вечер проговорил о литературе, даже подарил трубку.
– А чего это у неё голова чёрта? – полюбопытствовал Александр Новиков, когда они вышли на улицу.
– Мефистофель это! – пояснил Морозов. – О нём писал великий Иоганн Вольфганг фон Гёте.
– Немец? – возмутился Новиков. – Да чтоб я одним духом с немцем дышал?!.
– Не всякий немец – фашист. А книги Гёте Гитлер сжигал на уличных кострах, понял?
Неожиданно они услышали сзади взволнованный крик:
– Рашен! Рашен сейлорз!
К ним подбежала молодая женщина с пышной, сбившейся причёской.
– Сорри, простите… – заторопилась она объяснить своё появление на вечерней улице. – Вы так громко говорили… – смущённо улыбнулась. – Вы русские! А я так давно мечтала познакомиться с русскими моряками… Я из Владивостока – там мама в 19-м году вышла замуж за американского солдата… Она очень много рассказала … правильно я говорю – рассказала?
– Рассказывала, – поправил Нуждин.
– Да, рассказ…зы-ва-ла о России… Но она долго болела и умерла, оставила меня с маленьким братишкой… Теперь я работаю, чтобы его кормить. Здесь недалеко, в ночном клубе для моряков. Война… – закончила она грустно. – А у вас в России есть девушки для моряков?
– Наши девушки работают на заводах, – почти зло ответил ей Стребыкин. – Или воюют!
– Воюют? Но война – не женское дело! А на заводах… это ведь так тяжело!
– А ты слышала про Зою Космодемьянскую? – спросил Нуждин.
– Зоя? Разве есть такая кинозвезда?
– У неё звезда поярче – звезда Героя Советского Союза!
– О-о, это, наверное, очень популярная звезда… Вы её любите?
– Уж конечно! – в сердцах проговорил Нищенко.
– Так это ваша девушка? – повернулась к нему незнакомка. – А она вас любит? И ждёт?
Ребята только молча переглянулись.
– Я вижу, вы торопитесь на службу… Но я так счастлива, что смогла встретиться с русскими!.. Сорри, сегодня я очень устала – было много клиентов. Но завтра… Приходите завтра в клуб моряков. Я постараюсь… у нас много хороших девушек… вам будет весело!
Она сделала воздушный поцелуй и, помахав рукой, скрылась в темноте.
Нищенко брезгливо сплюнул и сжал кулаки:
– Вот тварь! «Будет весело!»…
– Витя! – приобнял его Лемперт. – Она не виновата – слыхал ведь: братишку надо на ноги поставить…
– А я бы, пожалуй, не отказался, – мечтательно зажмурился Новиков. – Чуток старовата, но ещё вполне…
– Знаешь! – схватил его за грудки Нищенко. – Я тебе сейчас… морду твою сопливую…
Отнимать от него щупловатого Новикова бросились уже и Стребыкин, и Нуждин.
– Да я как представил, что моя … могла бы вот так… в клубе для моряков!..
– Ох, братцы, скорее бы в бой! – вздохнул Жигалов.
А в это время…
– Ну что ж, помянем Дмитрия Федоровича Гусарова… Невесёлый нынче праздник получается! – проговорил Трипольский, стоя в своей каюте на флагманской С-56 в окружении командиров «эсок».
– Я хорошо его знал, Александр Владимирович, – вымолвил Григорий Иванович Щедрин. – Сильный был командир, настоящий…
Выпили сурово, не чокаясь.
– И полпути не прошёл, – продолжил Лев Михайлович Сушкин.
– Ему и по службе ещё бы идти да идти! – добавил Трипольский, вкладывая в свои слова уже другой смысл.
– Интересно, как там Комаров движется?.. Может, нам сподручней теперь всем вместе плыть? – предположил Братишко.
– Путь ещё долгий, – не то поддержал, не то усомнился комдив. – Давай-ка, Дмитрий Кондратьевич, мы за тебя выпьем. Как там ребята твои спели? «Не видать ни дна и ни покрышки нашему Братишке»?
– А молодцы, в самом деле! – восхитился Иван Фомич Кучеренко. – Такую песню сочинили! Надо бы слова переписать – пусть и мои разучат.
– А Кучеренко с братишкой не рифмуется! – съехидничал Сушкин.
– Ничего, там речь о братстве – это важнее рифмы.
– Погодка-то портится, – заметил Братишко, когда стали расходится по кораблям.
– Если тучки сбились в кучки, жди хорошего дождя, – продекламировал Сушкин. – Так мои земляки говаривали.
– А дождь – к удаче! – подхватил Кучеренко.
– Ну, братцы, до следующей встречи, – обнял друзей Трипольский. – Держать курс!
– Есть держать курс!
Седьмая неделя похода
Тихий океан
Ровно стучат дизеля, безостановочно и мощно вращаются винты, вспенивая за кораблём белоснежный след. На расстоянии нескольких кабельтовых, в кильватер друг другу идут вторая, третья, четвёртая лодка. И за каждой остаётся такая же ослепительная полоса. Да и весь океан сверкает на солнце – иной раз кажется, что оно бьёт прямо из-под воды. Командир С-54 Дмитрий Братишко и зенитчик Пётр Грушин на мостике вынуждены нести вахту в тёмных очках.
На перекур выбираются на палубу ещё несколько человек – Александр Морозов, Анатолий Стребыкин, Сергей Чаговец. Следом за ними появляется и офицер связи лейтенант Орлов – из числа приданных дивизиону американских сопровождающих. На Морозове тоже солнцезащитные очки, но не такие, как у вахтенных, а щеголеватые, в роговой оправе, с фирменными наклейками в уголках стёкол.
– В Сан-Франциско прибарахлился, что ли? – любопытствует Чаговец.
– Ну, ты скажешь! «Прибарахлился»… Это чейндж! – с достоинством отвечает Морозов.
– Подарок?
– Вроде того. От девушки. Я ей – красную звёздочку, она мне – очки. По-ихнему – чейндж, по-нашему – обмен.
Услышав это, лейтенант Орлов иронически хмыкнул – даже поперхнулся дымом.
– Обмен называется! Девушка вам – полезную вещь, а вы ей – что, химеру?
– Между прочим, това… тьфу!.. господин лейтенант… эти «химеры» сейчас сражаются с нашим врагом. И вашим, кстати, тоже! А девушке моя звёздочка очень даже понравилась!
– Ну, вашими звёздочками такого врага не закидаешь. Что и видно!
– Чего ж вы второй фронт никак не откроете? – вмешался Чаговец. – Закидали бы своими… что у вас там…
– Придёт время – откроем! – Орлов отвернулся, не желая продолжать разговор.
– Они ждут, пока Россия сама немцам рога скрутит. А потом придут на готовенькое – добычу делить, – вставил Стребыкин.
– Россия – сама?! – Орлов в голос расхохотался. И, вдруг посуровев, заявил, как с трибуны: – Россию спасут только Бог и Америка! Америка – самая сильная держава!
– Ну да! «Мы сидели у вагоне и толкали паровоз», – продекламировал Чаговец. – А у самих только жвачка на уме да проститутки в салонах.
– А кто вам ремонтировал корабль: менял прогоревшие заглушки дизелей, сделал вот эту крышу над ограждением мостика? Разве не американские рабочие?
– Правда, – согласился Стребыкин. – Но при этом Том Силвер, слесарь, говорил, что, мол, сейчас хорошо: пока есть война – есть работа… Нет, вы поняли? – повернулся он к товарищам. – У нас люди под бомбами гибнут, а ему хорошо! «Есть война – есть работа!»
Орлов презрительно сплюнул за борт и стал спускаться по трапу вниз.
– Культура – аж прёт!– проводил его репликой Морозов.
Спустя несколько минут на палубу вышел замполит лейтенант Шаповалов.
– Жалуется на вас американец, – пожурил он матросов. – Пропагандой, говорит, занимаетесь, в коммунистическую веру хотите его обратить…
– А он не занимается?! «Только Бог и Америка спасут Россию!»…
Шаповалов усмехнулся:
– Да? Но всё же вы не шибко… Нужен вам этот янки, как подлодке – дымовая труба! Пусть себе шипит… А очки у вас, Морозов, и вправду, я смотрю, щегольские…
Морозов снял очки и протягивает замполиту:
– Дарю, товарищ лейтенант.
– Ну что вы! Дарёное не дарят.
– Да жарко в них! Даже нос вспотел, – сетует Морозов под смех друзей.
– Нет-нет, оставьте себе – на память об Америке. Да и без них, думаю, не прохладнее.
– Внимание, записываю в вахтенный журнал: «18 ноября 1942 года, 14 часов 15 минут – Прошли северный тропик – тропик Рака!» – сообщает из рубки командир штурманской БЧ-1 лейтенант Константин Тихонов.
– Ничего себе, северный! – отозвался Сергей Чаговец. Он взялся было за перила трапа, но тут же, ожёгшись, отдёрнул руку. – Не лодка, а сковородка.
– На вас не угодишь, – рассмеялся Шаповалов. – То мороз вам не по вкусу, то жара…
– Домой бы! – поплевав на руки перед тем, как взяться за поручни, сказал Морозов. И дым Отечества нам сладок и приятен. Хотя… – сдержался, подумав, – нынешний дым уж дюже горький…
В этот момент звучит сигнал учебной боевой тревоги и команда:
– По местам стоять! Начать тренировки по борьбе за живучесть корабля!
Бегом, но привычно, без суеты, занимают моряки места по боевому расписанию. Электрики осматривают моторы, трюмные проверяют системы затопления и осушения, комендоры расчехляют пушки и наводят их на условные цели.
По громкой связи разносится голос капитан-лейтенанта Братишко:
– Температура воздуха – до 40 градусов по Цельсию, забортной воды – 28 градусов. Охлаждать машины она не успевает. В связи с этим, во избежание перегрева и серьёзных поломок техники, командиру группы движения приказываю действовать по схеме: один дизель работает на винт, другой в резерве, на техосмотре. И так – через сутки.
Мотористы Яков Лемперт и Михаил Богачёв выводят один из дизелей. Старшина команды мичман Николай Лосев спускается под паёлы и пробирается к шатунам:
– Ну-ка, мальчики мои, как вы тут?
– Не горячо, товарищ мичман? – спрашивает Пётр Грудин. – Может, помощь нужна?
– Сюда бы веничек сейчас! – мечтательно откликается Лосев. Лицо его покрыто испариной, тельняшка потемнела от пота. – Как-никак, удалые они у меня – по 2100 лошадок в одной упряжке!
– Отбой учебной тревоги! – звучит команда.
Комендор Петр Иванов, несущий наблюдение на мостике, оперся было о переборку, но тут же отдёргивает ладонь: жжётся!
Оглядывая океан, внезапно докладывает:
– Слева тридцать, дистанция два кабельтова, плавающий круглый предмет!
Братишко, который находится тут же, в рубке, стремительно вскидывает к глазам бинокль – и с каким-то особым, охотничьим азартом командует:
– В центральном! Срочно на мостик – винтовку и патроны!
Иванов в недоумении:
– А тревогу? Тревогу объявлять?
– Не стоит, – смеётся командир. – Я думаю, сами справимся.
Пока приносят винтовку, объясняет:
– Это морская черепаха. Берег близко – вот они и нежатся в тёплой водичке…
Знойную тишину нарушает одиночный выстрел. И через несколько минут петля бросательного конца, метко брошенная Ивановым, охватывает огромный панцирь морского животного. Свободные от вахты матросы, высыпавшие на палубу на звук выстрела, помогают втащить черепаху на борт, после чего все вместе неловко пытаются её разделать. Наконец панцирь вскрыт, и Демьяну Капиносу доверяют ответственное задание – сварить черепаший суп. Это ему удаётся на славу: подтверждение тому – явное удовольствие на лицах обедающей команды.
– Нет, всё же в тропиках жить можно! – констатирует Михаил Богачёв. – А то я в этой духоте совсем аппетит потерял.
– Ты, рыцарь бачка и чумички, аппетит потерял?! – изумляется маленький Александр Капелькин, товарищ Михаила по группе мотористов. – Братцы, он по три котлеты в ужин глотает!
– Так то в ужин, – оправдывается Богачёв, – когда жара спадает…
Несколько дней спустя
Всё так же сверкает океанская гладь, и ещё жарче пылает солнечный круг.
Николай Фадеев под наблюдением командира штурманской БЧ-1 Константина Тихонова опускает в море термометр и докладывает:
– Температура забортной воды – плюс 28 по Цельсию.
Получив данные, капитан-лейтенант Братишко нахмурился:
– Совсем плохо! Мало того, что людям тяжело, – техника может не выдержать. В отсеках – до 50 градусов, заряжать аккумуляторные батареи даже опасно: газовыделение такое, что того и гляди, на собственном водороде взорвёмся.
– Возле дизелей ещё больше – градусов на пять, – с тревогой добавляет Донат Негашев. – Масло сквозь прокладки компрессоров и накатников пушек брызжет чуть не фонтанами!
– Снарядный погреб вообще под угрозой взрыва. По инструкции надо бы его затопить, – говорит командир минно-артиллерийской БЧ лейтенант Сергеев.
– А что в итоге, Василий Константинович? – спрашивает Братишко. – Останемся безоружными?
– Инструкция… – разводит руками Сергеев.
– От нас на Родине не инструкцию ждут, а корабль. Боеспособный корабль! – твёрдо заключает Братишко, давая понять, что сетовать на обстоятельства бессмысленно. – Людей, людей надо поддержать – вот что главное. Кока ко мне!
На мостик выскакивает Демьян Капинос.
– Слушаю, товарищ капитан-лейтенант!
– Как со льдом?
– Холодильник работает на полную мощность.
– Половину льда придётся отдать на охлаждение погреба боезапаса…
– Есть!
– … а вторую половину выдавать личному составу порциями. В первую очередь – вахтенным дизелистам и мотористам.
– Есть выдавать порциями!
– И компот…
– Да они, товарищ капитан-лейтенант, кроме компота, вообще от еды отказываются!
– Ну так и удвойте норму компота!
– Пресной воды может не хватить, Дмитрий Кондратьевич, – замечает Негашев.
– Прикажите запустить дистиллятор – будем забортную опреснять. Вода нужна и электрикам, и акустикам, и радистам…
– Есть ещё просьба… Разрешите ночью мотористам спать на верхней палубе, у пушки. Пусть хоть ночью подышат свежим воздухом.
– Лады! Только поаккуратней, а то будем кричать «человек за бортом!» – всю Америку разбудим…
У дистиллятора колдуют Чаговец и Стребыкин. Аппарат выдаёт воду каплями, зато с самих моряков пот стекает ручьями.
– Не жар-птица, а жар-машина какая-то! – ворчит Стребыкин.
Виктор Нищенко, несущий вахту по соседству, у главных электромоторов, кричит им в трюм:
Внезапно сверху раздаётся голос Виктора Бурлаченко:
– Братцы, дождь! Айда наверх купаться!
Сам он хватает в отсеке мыло, полотенце и выскакивает на верхнюю палубу. Следом – еще несколько краснофлотцев. Наверху и вправду льёт освежающий дождик. Тучка, впрочем, небольшая, но и она дарит это неожиданное счастье. Братишко с усмешкой наблюдает, как ликующе танцуют моряки под дождевыми струями. Но дождь заканчивается неожиданно, как и начался. Моряки с сожалением прекращают пляску, только великан Бурлаченко, весь в мыле, растерянно стоит посреди палубы белоснежной скульптурой.
– Полейте хоть чем-нибудь! – вопит он.
– А ты подожди – может, новый дождик Бог пошлёт, – советует Александр Капелькин.
– Внимание, радиограмма! – сообщает из центрального поста политрук Шаповалов. – Всем свободным от вахты собраться во втором отсеке!
Дождавшись, пока отсек наполнится слушателями, Шаповалов торжественно читает:
– «В последний час!.. На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск… Прорвав оборонительную линию противника протяжением 30 километров на северо-западе (в районе Серафимович), а на юге от Сталинграда – протяжением 20 километров , наши войска за три дня напряжённых боёв… продвинулись на 60- 70 километров . Нашими войсками заняты город Калач…, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались прерванными. В ходе наступления… полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизии противника... Захвачено за три дня боёв 13.000 пленных и 360 орудий… много пулемётов, миномётов, винтовок, автомашин, большое количество складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием… Противник оставил на поле боя более 14.000 трупов солдат и офицеров…»
Громоподобное «ура!» сотрясает отсек, лодку и вырывается на океанский простор. От корабля шарахаются откуда-то прилетевшие чайки.
Братишко, заметив это, широко улыбается:
– Чайки… Стало быть, земля недалеко.
Горизонт с востока, кажется, окутан розовым ватным покрывалом – это пелена облаков, чуть подсвеченная ранним, ещё невидимым солнцем. На верхней палубе С-54, примостившись вокруг пушки, спят моряки. Кто – раскинувшись во всю богатырскую мощь, как Сергей Колуканов, кто – уткнувшись друг в друга, как неразлучные Анатолий Стребыкин и Сергей Чаговец, кто – свернувшись клубком, как Александр Капелькин или Николай Фадеев. Легкий океанский бриз колышет флаг на мачте и заставляет спящих время от времени поёживаться, поглубже втягивать головы в брезентовые робы.
С запада небо ещё тёмное, сон поутру особенно крепок, и, кажется, будто безмолвное пространство над кораблём начинают заполнять лица. Много лиц, преимущественно женских. Они плывут в полумраке, тают, снова прорисовываются ясно различимыми чертами, и вот уже сквозь шелест морской волны поочередно звучат голоса…
«Серёженька! Жигалов! Позовите Жигалова… Серёженька, это я, твоя мама Анна Денисовна. Ты слышишь меня? Как ты там, здоров? Не пей холодного – у тебя же горло слабое…»
«Васыльку! Глушенко! Я – твоя Тамилка-полтавка. Як мени бэз тэбэ скрутно! Скориш бы побачитысь, любый мий!..»
«А где Казимир Вашкевич? Скажите – его сестра ждёт… Братик, ты за меня не волнуйся – я сейчас в эвакуации, в городе Тайга Кемеровской области. Живу хорошо – в общежитии паровозного депо. В комнате нас шестеро…»
«Коленька! Семенчинский! Это я, жена твоя Клава! Ты не смотри, что похудела – просто устала. Коленька, сынок наш, растёт быстро – ты его, наверное, сразу и не узнаешь. С тех пор, как немцев от Москвы отогнали, в Загорске у нас лечится много раненых – вот и я в госпитале работаю. Лишь бы ты был жив и здоров, мой родной…»
«А командир, командир ваш где? Его отец спрашивает, Кондрат Павлович… Митя, сынок! Давненько не получаем твоих писем, мать волнуется… Ты уж там побереги себя… Знаю, знаю, что главное – экипаж, но ты-то у нас один…»
Всё светлее небо, всё расплывчатее и дальше уходят лица. И вот звучит сигнал подъёма, а на востоке солнце, словно поднатужившись, уже подняло и растопило слой облаков, прочертив приземистый, щетинящийся пальмами берег и неширокий створ канала. Панама!
Перед входом в канал, ожидая буксира, сгрудились все наши подлодки. С корабля на корабль летят семафорные приветствия, поздравления с завершением половины пути.
В шестом отсеке «штурман по карте» Александр Морозов расставляет новые флажки.
– Девять тысяч двести три мили позади. Как сказал поэт, ещё напор – и враг бежит!
– Какой поэт? – любопытствует Виктор Нищенко.
– Тебе, одесситу, Пушкина не знать?! Стыдно, товарищ!
– Погоди, война закончится – я всех их наизусть выучу: и Пушкина, и Лермонтова, и Гёте твоего с Марксом-Энгельсом…
– Спорим, Маркса наизусть не выучишь.
– Спорим! А на что?
– На компот!
– Идёт!
– Но компот – сейчас, а Маркс – потом. Когда война кончится…
– Это почему?
– Да потому что! Не выучишь – а где тебя после войны искать?
Мощные электротягачи одну за другой проводят по каналу наши подводные лодки. Мотористы Яков Лемперт и Михаил Богачёв под руководством мичмана Николая Лосева, не теряя времени, навешивают на кормовой надстройке брезент.
– Хорошая будет купальня – совсем как у нас в Аркадии, – похвалил, оказавшись рядом, «вечный одессит» Виктор Нищенко. – А лежаки где?
– Не купальня, а мастерская! – корректирует Лосев. – Здесь не лежаки протирать, а дизельные клапана! Приглашаем всех желающих…
– Ну, тогда я лучше на камбуз – бачки протирать. Демьян, возьмёшь? – кричит Нищенко в люк камбуза.
– Возьму, – доносится голос Капиноса. – Только учти: когда отдадим швартовы, бачки будут пустыми – американцы обещали кормить на берегу.
– Ну вот, и тут облом! – огорчён Нищенко. – Куды бедному хрестьянину податься?
К вечеру корабли один за другим становятся к стенке американской военно-морской базы. Над пирсом светится яркая неоновая надпись: Coco - Solo – так называется база. Рядом у причала стоят американские подводные лодки, моряки с которых приветливо машут руками, беретами, кричат:
– Рашен гуд! Сталинград – о-кей!
– Знают, черти, про Сталинград! – с улыбкой ворчит Стребыкин.
Позже вместе с Чаговцом, Жигаловым, Нуждиным и Колукановым он оказывается в местном баре.
– Файв бир, плиз! – обращается к гарсону Нуждин.
– И ещё раков, раков попроси! – напоминает Колуканов.
– Здесь раков нет – только креветки, – поясняет Юрий.
– Креветки?
– Ну да, считай – те же раки, только морские.
– Тоже годятся!
И тут же ребята оказываются в кольце американских моряков.
– О, рашен бразерз! Фром Москоу?
– Ноу Москоу! Ай эм фром Харьков! – демонстрирует Чаговец выучку от Нуждина.
Стребыкин смотрит на него с изумлением:
– Ну, ты даёшь! Когда успел так навостриться? А на занятиях шлангом прикидывался…
– Вэл, вэри вэл! – кивает один из чернокожих американцев и, чокаясь кружкой пива, дружески обнимает его.
– А давай споём! – предлагает Чаговцу Колуканов.
И они в два голоса – тенором и баритоном – затягивают:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий, на берег крутой…
Сначала в баре устанавливается тишина, но постепенно ритм песни увлекает слушателей, они стучат кружками в такт, а потом начинают и подпевать. Из бара моряки выходят в обнимку, обмениваясь то песнями, то сигаретами. И звёзды над пальмами, и яркие огни города светят совсем мирно.
– А где-то у нас – война, – с тоской говорит Сергей Чаговец, когда они стоят уже на палубе своей С-54.
– Неужели кто-то из этих парней выпустил торпеду по нашей Л-16? – в тон ему произносит Анатолий Стребыкин. – Но ведь кто-то же стрелял! И ребята наши – там, в океане, навсегда…
Десятая неделя похода
Карибское море – Саргассово море – Атлантический океан; декабрь 1942 года
С кормы подводной лодки видно, как по мере удаления от берега уходят вдаль пальмы Колона.
– Интересно, – обращается вахтенный комендор Петр Иванов к штурману Константину Тихонову, – почему город называется Колон, а военная база при нём – Коко-Соло?
– Ну, разница в названиях понятна – что-то вроде конспирации. А город назван в честь Христофора Колумба – так его имя звучало в ушах местных жителей.
В центральном посту Анатолий Стребыкин принимает от Сергея Чаговца трюмное хозяйство и вахтенный журнал, а по переговорной трубе ему один за другим чётко поступают доклады:
– В пятом отсеке вторая смена на вахту заступила. Доложил краснофлотец Колуканов.
– Докладывает краснофлотец Горбенко: в шестом отсеке вторая смена на вахту заступила.
– В четвёртом отсеке вторая смена на вахту заступила…
– На посту всплытия и погружения мичман Лосев на вахту заступил!
– Товарищ старший политрук! – докладывает Стребыкин вахтенному офицеру Шаповалову. – На корабле вторая боевая смена на вахту заступила!
– Ну вот, и распечатали вторую половину пути! – удовлетворённо замечает тот, делая запись в вахтенном журнале.
В этот момент в центральный пост входит командир группы движения Донат Негашев и, обращаясь к Стребыкину, приказывает:
– Запросите по отсекам наличие воды в дифферентовочных и торпедозаместительных цистернах!
– Есть!
Пока команда выполняется, Анатолий слышит рассказ замполита:
– … Между прочим, в первую мировую наши союзнички тоже отличились: пропустили через Гибралтар немецкие крейсера «Бреслау» и «Гёбен», которые стали полной неожиданностью для русского Черноморского флота.
– А для чего они это сделали? – не удержался Стребыкин.
– Понятно, для чего: англичане не были заинтересованы в усилении русских на Чёрном море, вот и представили дело так, будто немецкие крейсера прорвались случайно.
– А я где-то читал, что эти немецкие крейсера ходили по Средиземному морю задолго до войны – с 1912 года, – заметил Негашев.
Разговор, однако, прерывает спустившийся с мостика Тихонов:
– Там, наверху, настоящее кладбище. Густо фашисты наследили!
Все, включая командира лодки Братишко, поднимаются на палубу. С обоих бортов подлодки проплывают обгорелые остовы полузатопленных кораблей.
– Ничего себе! – изумляется Стребыкин. – Как же они сюда добрались?
– Мы-то добрались! – замечает Братишко. – А враг не слабее нас…
Вахтенные снова расходятся по местам, Стребыкин, явно под впечатлением увиденного, особенно внимательно следит за работой поршневой помпы, которая откачивает воду из трюмов.
Внезапно радист Николай Семенчинский, несущий вахту сигнальщиком, докладывает на центральный пост:
– Корвет сопровождения поднял на мачте три красных огня: «Слышу шум винтов подводной лодки!».
Командир, обедавший в кают-компании во втором отсеке, командует:
– Боевая тревога!
Стребыкин щелкает выключателем – и помпа остановлена. А мичман Лосев, нажимая педаль ревуна, уже рассылает по кораблю тревожный сигнал, вслед за которым мчатся моряки на боевые посты.
– Полная тишина! – следует новая команда.
И, повинуясь ей, на лодке замерли все механизмы. Ни стуков, ни разговоров. Даже передвигаться в отсеках – и то лишь при особой необходимости – приходится крадучись. Ожидание тянутся мучительно долго. Главное – неизвестность: ожидание чего?..
Спустя некоторое время доносятся близкие разрывы глубинных бомб.
Лодка начинает рыскать влево, вправо, потом снова – влево, вправо…
– Противолодочным зигзагом пошли – чтобы от торпед уклониться, если вдруг…
Наконец отбой. Братишко, спустившись с мостика, приказывает Шаповалову:
– Соберите людей во второй отсек.
Обращаясь к экипажу, свободному от вахты, он говорит:
– Мы не знаем, была тревога ложной или неизвестная лодка просто затаилась. Наверху вы видели плоды вражеских атак. Атлантика беспечности не простит – здесь фашисты чувствуют себя почти полными хозяевами. А мы рисковать не можем – мы должны выполнить боевую задачу: прийти на Северный флот и сражаться. Поэтому не только приказываю, но и прошу: бдительность и ещё сто раз бдительность! Завтра утром швартуемся к причалу Гуантанамо, военной базы США на Кубе. Придётся заменить всю пресную воду, которую приняли в Коко-Соло – она вся испортилась, воняет болотом. После этого – в океан и пойдём на Галифакс, в Канаду. Вопросы есть?
– Разрешите? – возникает из-под руки великана Бурлаченко круглая физиономия малыша Капиноса. – А бани в Гуантанамо не будет? В такой жаре и сами болотом пропахнем…
– Не хватало ещё пиявок в компоте! – возмущённо откликается Михаил Богачёв.
– Отставить, Богачёв!.. Баню постараемся организовать. Ещё вопросы? Нет? Тогда по местам.
На следующий день
– Ну вот и прощай, Гуантанамо! Хороша была банька! – Сергей Чаговец, стоя у лееров на верхней палубе, машет вслед уходящему берегу.
– Не видел ты настоящей бани, – азартно возражает Михаил Богачёв. – Вот после войны приедешь ко мне в Даниловку, в Архангельскую область – я тебе настоящую баньку спроворю, по-чёрному.
– Это как?
– А так! Ни одной щели – чтоб тепло не уходило, даже дым – внутрь… И вот он под потолком стелется – вроде облаков, а внизу так парко, так сладко! И веничком тебя, веничком…
– А сажа?
– Сам ты сажа! Выходишь чистенький как младенец, каждая косточка размякнет… Батюшки, а куда это мы поворачиваем?!
– И правда!.. Товарищ лейтенант!..
Донат Негашев, который несёт в этот момент вахту на мостике, объясняет:
– Что-то у наших американских друзей неладно. С корвета передали: «У меня неисправность. Вынужден вернуться на базу». Приходиться и нам.
– Плохая примета, – замечает Богачёв.
– И давно ты в бабкины приметы веришь? – интересуется Чаговец.
– Смейся не смейся, а время теряем!
– То правда…
Через два часа в сопровождении другого американского корабля подлодка снова выходит в океан. Погода заметно изменилась: выше волны, сильнее ветер.
– Как уверяет мой друг Лев Михайлович Сушкин: тучи в клочья – ночью шторм, – ёжась на мостике, говорит Братишко штурману Константину Тихонову. – А нам ещё своих догонять. Скорость нужна по максимуму – до 19 узлов. Передаю вам вахту, но чуть что – будите меня.
– Не беспокойтесь, Дмитрий Кондратьевич, всё будет как надо, – обещает тот.
С-54 довольно крепко треплет волна, но лодка уверенно идёт вперёд. Чуть впереди, тоже кренясь и ныряя, движется американский корвет. И вскоре перед ними вырастает знакомый силуэт – это подлодка С-51 капитан-лейтенанта Сушкина. Там тоже заметили возвращение отставших было кораблей.
– Сигнальщик! – окликает Тихонов вахтенного Василия Глушенко. – Передайте на С-51: «Всё в порядке. Следую за вами».
Тот сигналами выполняет команду, но в ответ, кроме приветствия, принимает сообщение.
– Товарищ лейтенант! От Сушкина передают: «Стопорю ход. Жду шлюпку с корвета – передаю американского офицера связи».
– Передайте: «Вас понял».
Но сигнальщик в ответ докладывает совершенно непредвиденное:
– Слева девяносто, прямо на нас – торпеда!
Тихонов бросает взгляд в указанном направлении и мгновенно принимает решение:
– Лево на борт! Оба дизеля – самый полный вперёд!
Корабль, накренившись, рванулся в сторону. Братишко, мигом оказавшись на мостике, вместе с Тихоновым замерли, наблюдая, как в бирюзовых волнах, оставляя пенный след, несётся к лодке смертоносная стрела. Глушенко до белизны в пальцах вцепился в поручни сигнальной площадки. Торпеда, устремлённая точно в борт, неотвратимо мчится к цели. Всё ближе, ближе… Кажется, в невероятном броске дизеля выносят лодку из-под самого её носа. Снаряд, оставляя за собой воздушные пузырьки, пронзает волну метрах в пяти за кораблём. Все, кто видел это, облегчённо переводят дух.
– Молодец, Глушенко! За отличное несение вахты объявляю благодарность! – растроганно говорит командир.
– Служу Советскому Союзу! – улыбаясь до ушей, отвечает Василий.
– Второй раз спасает корабль! – напоминает Тихонов.
– Придём на место – отметим по заслугам, – обещает Братишко. – А что там с корвета передают?
Глушенко докладывает:
– «Подводная лодка противника! Готов бомбить!»
– Лучше позже, чем никогда, – бросает штурман.
И сразу загрохотали поблизости разрывы глубинных бомб. Трюмный машинист Анатолий Стребыкин, находясь с мотористом Константином Соколовым на вахте в седьмом отсеке, в недоумении:
– Кому концерт, а кому – аплодисменты! На полном ходу крутануть – какая техника это выдержит?
В отсек тут же прибегает командир группы движения Донат Негашев:
– Что случилось? Почему остановили двигатель?
– На третьем цилиндре правого дизеля – задир поршня, товарищ старший лейтенант.
Негашев уходит докладывать о происшествии командиру. Братишко хмурится:
– Донат Иванович, видно, мы плохо подготовили личный состав к новой обстановке. Атлантика – это уже не Тихий океан, здесь мы всё ближе к войне. Но если такие, как Глушенко, всегда бдительны и в полной боевой, то Соколов явно растерялся от неожиданности – и при резком повороте корабля не сбавил оборотов. В результате – авария. Прошу, во-первых, ввести дизель в строй в кратчайший срок, для этого дать мотористам в помощь матросов из других подразделений. А во-вторых, ещё раз объяснить личному составу, как действовать в новых условиях. Цена ошибки – жизнь! Это должен усвоить каждый…
В отсеке, где идет ремонт дизеля, работает целая группа. Здесь, кроме мотористов, и трюмный Николай Рощин, и комендор Пётр Иванов, и торпедист Яков Лемперт. Качка ещё сильнее, поэтому каждую снятую деталь в отдельности приходится крепить по-штормовому. Особенно достаётся Виктору Бурлаченко: его богатырская сила требуется всякий раз, когда надо переместить тяжелую крышку корпуса или вынуть неподдающуюся втулку цилиндра. Теснота, жара, пары горелого масла от соседнего работающего двигателя – всё это изматывает людей.
– Костя, – обращается Бурлаченко к виновнику аварии Соколову, – ты бы пошёл отдохнул…
– Сейчас! Только вот картер дочищу перед заливкой масла, – откликается тот.
Но усталость даёт себя знать: не проходит и пяти минут, как голова его склоняется на коленчатый вал, и Константин засыпает.
– Ну, где ты там? – через некоторое время нетерпеливо окликает его Богачёв.
Не дождавшись ответа, он обнаруживает Соколова спящим и вместе с Бурлаченко переносит его в койку.
– Перенервничал парень, – говорит Рощин. – Теперь уж точно не забудет, когда обороты сбавлять.
– Товарищ лейтенант, дизель в порядке! – докладывает Бурлаченко, когда в отсек заглядывает Негашев.
– Молодцы! Прокачать маслом и пустить на холостых оборотах.
Корабль снова уверенно режет волну. Мотористы поднимаются подышать на верхнюю палубу. Видя, как лодка набирает ход и, обтирая руки паклей, Бурлаченко говорит:
– Вперёд, на север!
А в это время севернее…
Как и прежде, в кильватер идут две другие подлодки дивизиона – С-56 и С-51. В рубке головной из них, флагманской, склонились над картой её командир Григорий Щедрин и комдив Александр Трипольский.
– Через сутки, полагаю, будем на широте Нью-Йорка, а там и до Канады рукой подать… – разминая уставшую спину, говорит Щедрин.
– Ох, не говори «гоп», Григорий Иванович… Чувствуешь, как швыряет? В этих местах, говорят, такие хуриканы буйствуют!..
– Что ещё за «хулиганы»?
– Хурикан – это карибский бог зла. Так что, добра от него ждать не приходится. Наш «ураган» как раз от его имени и происходит…
– Спасибо американцам – хоть карты у нас теперь приличные. С прежними на какой-нибудь остров напоролись бы да и сидели б робинзонами…
В этот момент лодка особенно сильно накренилась, Щедрин от неожиданности даже схватился за пиллерс.
– Ух ты, и вправду качка усилилась! – По переговорной трубе командует: – Боцман, проверить крепление по-штормовому!
Кажется, корабли попали в один из кругов ада. При диком рёве урагана, под шквалистыми потоками ливня лодки швыряет с борта на борт и вертит, словно бумажные кораблики в уличных воронках. Через шахту подачи воздуха к дизелям, через люк центрального поста то и дело врываются мощные потоки, заливая отсеки. Помпы, включённые на полную мощность, не справляются, и моряки скоро оказываются по колено в воде. При очередном ударе волны лодку заваливает на 45 градусов, и Щедрин слышит тревожный рапорт штурмана:
– Сгорела гиросфера компаса!
– Этого ещё не хватало! – скрипнул зубами командир. – Теперь главное – двигатели уберечь, а то и, правда, к богу… этому чёртовому Хурикану… попадём! Прямо хоть люки задраивай…
– Смотри, не задохнулись бы люди, – покачал головой Трипольский. – Да и взорваться недолго – водород ведь…
– Будем проветривать почаще. Лучше бы, конечно, и вовсе на глубину уйти.
– Нельзя. Американцы знают, что у нас приказ идти в надводном положении. Чего доброго, под водой не признают – торпеду пришлют в подарок!
– А как там Кучеренко? Держится? – Щедрин приникает к окуляру перископа. Однако на поверхности до самого горизонта – лишь огромные, свинцово-тяжелые водяные валы.
– Ох, раскидало нас по всему океану… Батюшки – солнце! – вдруг восклицает он.
И вправду: посреди бушующей стихии вспыхивает солнечная полоса, отчего море выглядит ещё более зловещим. Трипольский поднимает глаза вверх и видит над океаном голубой круг ясного неба.
– Глаз Хурикана, – замечает он. – Самое страшное место тайфуна. Теперь держись!
С-54 тоже бросает то с борта на борт, то с носа на корму и обратно. Братишко неимоверными усилиями удерживается за перила рубки, время от времени попадая под яростные водопады. К нему поднимается штурман Тихонов.
– Я на смену, Дмитрий Кондратьевич.
– Что, время? – Братишко передаёт ему бинокль. – Я думаю, вахту экипажу надо сократить – пусть стоят не по четыре часа, а по два. Побережём ребят – им ещё воевать…
– Хорошая мысль, товарищ капитан-лейтенант. Качка до нутра выматывает, особенно молодых.
А в одном из отсеков парторг лодки, старшина электриков Казимир Вашкевич уединился с Константином Соколовым – виновником недавней аварии дизеля.
– Ты с каких пор на ребят волком смотришь?
– А как прикажешь – зайчиком? Думают, я Ваня-дурачок – ничего не вижу…
– И что ж ты видишь?
– А то! Как случилось это с дизелем, все как с больным разговаривают. А кто и вовсе стороной обходит. Будто я зараза какая…
– Да кажется тебе всё это!
– «Кажется»? Ты Лосева, старшину моего послушай. Вчера спрашивает: «Соколов, ты ногти давно стриг?» А позавчера: «Ты зачем окурки в гальюн бросаешь?»
– А в самом деле – зачем?
– Ну а что – каждый раз на палубу их нести? Или в карман прятать?
– Зачем? Для этого есть определённое место. Да и ногти стричь – не последнее дело. Морскую культуру ещё никто не отменял…
– Какую культуру? Не сегодня–завтра в бок шарахнет – и рыбам будет всё равно, кого обгладывать: меня с ногтями или тебя без ногтей!
– Ну что ж, может и шарахнуть. Но мы-то пока не рыб ловим – мы…
– Сейчас ты запоёшь: когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой… Знаю, сам пел!
– Константин, – удивился Вашкевич, – я смотрю, ты совсем одичал?! Надо бы тебе ребят поближе держаться, а? Вступай-ка в комсомол! У нас почти вся лодка партийно-комсомольская – три человека всего неохваченных… Будешь на собрания ходить, в общих делах участвовать – смотришь, и хандра пройдёт.
– А рыбы что, комсомольцев не жрут?
– Говори, да не заговаривайся! Здесь, между прочим, тоже фронт.
– А я сюда просился? Вообще – меня кто-нибудь спрашивал, где мой фронт? Я немцев бить хочу! Немцев, понял?! По какому праву кто-то решил отправить меня в эту кругосветку? И вообще: ради чего нас, двести человек, послали за тысячи миль эту хлябь глотать? – Соколов сплюнул и растёр по паёлам густой солёный сгусток.
Переведя дыхание, он посмотрел Вашкевичу в глаза:
– Что молчишь? Пойдёшь сейчас докладывать, что Соколов морально разложился? Иди! Беги! И что ты мне сделаешь? Арестуешь? Но мы все тут в одной душегубке. На берег высадишь? Так неизвестно, дойдем ли мы до того берега. Расстреляешь по команде командира? Давай, стреляй!
Соколов уже почти кричал, и только рёв урагана за кормой мешал услышать его вопли кому-нибудь за пределами отсека.
Вашкевич долго молчал, потом ответил медленно – будто самому себе:
– По-моему, человек живет не ради того, как умереть, а ради того, как жить. Ты, конечно, не трус. Но ты – один. Одному – труднее. Потом сам поймёшь – стыдно будет.
– Поэтому ты меня в комсомол агитируешь? – спросил Соколов насмешливо. – Опять клясться, что буду верно служить.. тыры-пыры…? Так я же присягу давал – на кой чёрт опять лбом биться? Или теперь уже «служить верней верного»?! Нет, Казимир мой дорогой, – проговорил Соколов, успокаиваясь, – я и без комсомольского билета Родину защищать буду. И не хуже твоего. Хотя, конечно, притвориться проще: написать заявление, билет получить для галочки… Но тебе-то это зачем?
Утро следующего дня встретило подводников тихим снежком. Серое море жадно глотало густо падавшие снежинки, словно утоляло жажду после трёх ураганных суток.
Григорий Щедрин, получив доклад штурмана, констатировал:
– Александр Васильевич, крепенько нас качнуло! Отклонение от курса – 60 миль , повреждены цистерны главного балласта, покорёжен легкий корпус, затоплен снарядный погреб.
– Ну, а до Галифакса своим ходом дотянем?
– Должны дотянуть – недалеко осталось.
Спустя некоторое время вахтенный офицер докладывает:
– На горизонте неизвестные корабли!
– Кажется, нас уже встречают, – заметил Трипольский. – Думаю, это канадский эскорт.
В этот момент лодка вдруг будто уткнулась в невидимую стену. Не успел Щедрин сообразить, в чём дело, как с центрального поста доложили:
– Заглохли оба дизеля!
– Не иначе – воды нахлебались!
В сердцах стукнул Щедрин по леерам.
В перископ видно, как не ожидавшие подобного манёвра корабли канадского охранения навели на лодку свои пушки. Транспорты сопровождения – на всякий случай! – шарахнулись в стороны.
Несколько минут на лодке царит замешательство – пока Трипольский не сообразил, что происходит, и не скомандовал дать на эсминцы опознавательный сигнал.
Галифакс (Канада), 15 декабря 1942 года
Морозно: палубы четырёх советских лодок, стоящих у причала, обледенели. Но вход в штаб военно-морского флота Канады выглядит торжественно: выстроен почётный караул, у дверей – государственные и морские флаги Канады и СССР. Когда к штабу подъезжают машины с командирами подводных лодок и комдивом Трипольским, навстречу им выходит командующий флотом Канады контр-адмирал Мюррей. Звучит марш, во время которого офицеры обмениваются приветствиями и входят в здание.
Усадив гостей, Мюррей угощает их сигарами.
– Я чрезвычайно рад, господа, приветствовать вас на канадской земле – земле Её Величества королевы Великобритании. Прежде всего хочу поздравить вас с успешным завершением очередного этапа вашего героического похода, который, несомненно, войдёт в морскую историю. Позвольте мне также принести извинения за то недоразумение, которое случилось с двумя вашими кораблями на подходе к Галифаксу…
Трипольский улыбнулся:
– Господин контр-адмирал, у нас, у русских, говорят: всё хорошо, что хорошо кончается. Поэтому не стоит, наверное, так официально… Во всём виноват шторм, не так ли?
Рулевой Сергей Жигалов, моторист Александр Капелькин и комендор Иван Грушин очищают палубу С-54 от снега и льда.
– Не-ет, Галифакс – не Ташкент! – категорически заявляет Жигалов, ёжась от пронизывающего ветра. – Мне Панама больше климатит.
Капелькин, которому при его небольшом росте, кажется, проще свернуться «ёжиком», чтобы не растерять тепло, весело возражает:
– У нас в Угличе и не такое бывает. На Волге зимой знаешь как? Ледок – катком, ветерок – с матерком, во как! Главное – что мы из этого чёртова хурикана выбрались. Недели две теперь ремонтироваться придётся.
– А слыхал, как канадцы 56-ю чуть не угрохали? – поднял голову Грушин.
– Что значит «чуть не угрохали»?
– А то и значит! Только-только лодка от шторма очухалась… ну, ребята решили: сейчас водичку вычерпаем, в порт войдём – и, считай, у бога за пазухой… а не тут-то было. Враз заглохли оба двигателя!
– Оба?! – в один голос удивились Капелькин и Жигалов.
– Оба и в один момент! – Грушин вполне удовлетворён произведённым впечатлением. – А тут откуда ни возьмись – канадский конвой. Там видят: подводная лодка. Откуда им знать, что советская? Издалека не видать! Да и не бывало тут наших отродясь. Зато немецкие ходят как у себя дома…
– Ну?!
– Ну, транспорты, понятное дело, по сторонам, а три эсминца помчались прямиком на нашу красавицу, уже и пушки наставили. Одного только, наверное, не поняли – чего это она в волнах, как беспривязная, болтается?.. Щедрин наш, конечно, первым делом на свой флаг смотрит – поймут же, наконец, чья лодка перед ними! А флаг-то мокрый, заледенел, в кулёк свернулся! Пришлось сигнальщикам ручонками помахать… Короче, минут пятнадцать братишки наши поёжились – пока канадцы не опознали.
– А ты не заливаешь? – усомнился Жигалов. – Что ж, им не сообщали, что ли?
– Ну, с начальством, конечно, наш приход согласован. А вот то, что в канадских водах будет дрейфовать лодка, да ещё похожая на немецкую… По радио-то нам запрещено выходить на связь!
– Эй, салаги! – окликнул их кто-то. – Держи концы!
О палубу рядом с моряками ударился увесистый снежок. Оглянувшись, ребята увидели, что с соседней С-55 их собралась «обстреливать» целая ватага. Мигом бросив скребки и мётлы, они, уже уклоняясь от снежков, налепили ответных гостинцев. С борта на борт полетели белые комки. Один из них с особенно громким стуком ударился о сталь палубы.
– Чур, лёд не швырять! – запротестовал Жигалов.
В этот момент на них обрушился «снегопад» сзади, со стоявшей по другому борту С-51.
– Так не честно! – завопил Капелькин, пытаясь отбиться от новой напасти. – Братцы, они второй фронт открыли!
– Не пищать! – скомандовал Грушин и прижался спиной к рубке. – Советские не сдаются!
На причале тем временем собрались зрители – канадские моряки и рабочие-ремонтники. Улыбаясь, они наблюдали, как резвятся стосковавшиеся по простым земным радостям эти разыгравшиеся мальчишки.
– Ребята, наших бьют! – подбежав к рубке, закричал вниз Жигалов.
Однако вместо ожидаемой помощи из люка показался лейтенант Донат Негашев.
– Отставить! – скомандовал он, но тут же о его фуражку стукнулся очередной «снаряд». – Ах, вы так?!
Засучив рукава, командир группы движения включился в битву.
– Ура-а! – заорали подчинённые, вдохновлённые таким поворотом событий.
Тем временем встреча в штабе флота продолжалась.
– Наше охранение можно понять, – объяснял контр-адмирал Мюррей. – На путях союзных конвоев постоянно «охотятся» целые стаи немецких подводных лодок – по 3–5 субмарин в каждой. Приходится быть особенно бдительными.
– Сейчас для нас главное – поскорее провести ремонт, – Трипольский перевёл разговор на более актуальную тему. – После шторма повреждения довольно серьёзные.
– Мы вас слушаем, – подобрался Муррей и кивнул своему помощнику: – Записывайте!
– Братцы, братцы!
По причалу бежит к лодке Юрий Нуждин с кипой газет. «Бой» тут же прекращается, и со всех лодок народ сбегает по трапам, окружая его.
– Послушайте, что пишут канадские газеты. Перевожу: «Как сообщает советское информационное агентство… за последнюю декаду Красная армия в районе Сталинграда захватила в плен 49.700 солдат и офицеров противника… Так… м-м-м… так…»
– Ну что ты «затакал»? Читай скорей! – не выдерживает кто-то.
– Тише ты! – одёргивает его сосед. – Это тебе не букварь. Тут с русского на английский, а потом – с английского на русский… Тут точность нужна!
Толпа хохочет, а Нуждин продолжает:
– «За эти дни сталинские гвардейцы захватили у противника 172 танка, около 1900 орудий и 54.000 винтовок, 80 радиостанций, больше тысячи мотоциклов, почти 7 тысяч лошадей, до сотни складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием. Фашисты потеряли больше ста самолётов, 130 танков и 250 орудий разного калибра. За 24 один только день на поле боя осталось более 7.000 трупов немецких солдат и офицеров».
– Глянь, тут и шарж нарисован, – заглядывает Стребыкин Нуждину через плечо.
И правда, в газете красуется огромная бутылка «Советского шампанского», внутри перепуганная шайка фашистов с Гитлером во главе, а вокруг бутылки с балалайкой в руке и в форме буденовца пляшет вприсядку Сталин. Моряки с удовольствием рассматривают рисунок, а Василий Глушенко хлопает по плечу Сергея Чаговца:
– Цэ ж вин гопака танцюе!
– Вот это наши дают! – восхищённо произносит Виктор Бурлаченко и в порыве радости подхватывает Нуждина на руки.
– Качать его! – восклицает Михаил Богачёв.
Идея попадает на благоприятную почву, и Юра взлетает над головами.
– Да я-то, я-то при чём? – пытается тот не растерять газеты. Полёты прекращаются только от неожиданных криков.
– Мистер камрэд! Мистер офицер! Рашен, плиз! – бежит к кораблю по причалу странный человек.
Негашев, успевший после игры привести себя в порядок, спускается ему навстречу:
– Ай’м лисенинг!
– Ай хэв э синема. Ай инвайт ол ю! Фри! Плиз! Ай хэв э совьет филм тудей! Эбаут зэ баттл ниа Москау!
Негашев слушает его сначала удивлённо, потом, попросив минуту, взбежал на корабль, но вскоре вернулся, поблагодарил гостя и что-то ему пообещал. Когда канадец ушёл, объяснил матросам:
– Это хозяин кинотеатра. Он получил советский фильм о битве за Москву и приглашает всех нас бесплатно в свой кинотеатр. А ещё он сказал, что двери его кинотеатра бесплатно открыты для русских моряков всегда.
Вечером в кинотеатре идет фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». Правда, в американском варианте картина называется иначе – «Москва наносит ответный удар». Но зал полон. И подводники, давно знавшие о победе под Москвой, вместе со всеми присутствующими впервые воочию видят, как строила столица заградительные сооружения, как днём и ночью работали оборонные заводы, как женщины и подростки тушили зажигалки во время вражеских налётов, как сражались в заснеженных морозных полях герои-красноармейцы и как освобождали от врага подмосковные деревни и города. Когда фильм заканчивается и вспыхивает свет, весь зал встаёт и, повернувшись к нашим морякам, рукоплещет им. И Анатолий Стребыкин, Сергей Чаговец, Виктор Нищенко, как и другие ребята, смущенно улыбаясь, даже не пытаются прятать мокрые от слёз глаза.
– Господа, я всё понял, – контр-адмирал Мюррей встал и торжественно продолжил: – Объём ремонтных работ действительно велик. Это и неудивительно после такого долгого и трудного пути. Я сегодня же отдам приказ – и можете не сомневаться: мы сделаем всё возможное, чтобы справиться как можно быстрее и качественнее, помочь доблестным русским морякам вернуться на родину и вступить в бой с нашим общим врагом! Будьте уверены: уже в двадцатых числах декабря ваши лодки смогут выйти в море.
Командиры выслушали эти заверения стоя, после чего Трипольский крепко пожал канадцу руку:
– Надеюсь после победы встретиться в Москве!
Во втором отсеке командир С-54 Дмитрий Кондратьевич Братишко собрал всех свободных от вахты. Начал шуткой:
– Как всегда – в тесноте, да не в обиде.
Но продолжал серьёзно:
– Завтра – в море. Во-первых, выражаю благодарность всему личному составу за ударный труд по ремонту корабля. Работы выполнены быстро и качественно – надеюсь, лодка не подведёт. Тем более, что идём пока не домой.
Отсек разочарованно загудел.
– А 51-я… – начал кто-то.
– Да, 51-я берёт курс на Полярный. У нас положение другое. Дизели, сами знаете, в очень изношенном состоянии. Поэтому получен приказ: идти в шотландский порт Розайт, произвести замену двигателей и аккумуляторных батарей, только после этого пойдём к родным берегам.
Снова в отсеке раздаются недовольные голоса. Братишко оглядел лица моряков, остановился на Викторе Нищенко, который, почти по-детски капризно скривил губы:
– Отставить скулёж! Вот и краснофлотец Нищенко напоминает, что мы – люди военные, сидим не на одесском Привозе, а стало быть, базарить нам не к лицу. Так, Нищенко?
– Так точно, – вздыхает Виктор.
– Но это первая новость, – продолжил Братишко. – Вторая – приказ главкома (читает) « о порядке выдачи водки личному составу кораблей и частей действующих флотов и флотилий» от 10 декабря 1942 г .
В отсеке снова зашумели, но теперь уже возбуждённо.
– Фадеев, – обратился командир к широколицему акустику, – откуда такая радость? Раньше я не замечал за вами особого пристрастия к зелью. Или это радист Семенчинский на вас так влияет?
– Нет, товарищ капитан-лейтенант, – Николай расплывается в добродушной улыбке. – Просто он предлагает мне выпить за ваше здоровье.
– Я думаю, с вами вместе мы выпьем, когда поздравим друг друга с победой. Надеюсь, ждать этого недолго… А приказ такой (читает): « 1. Водку, положенную личному составу кораблей и частей действующих флотов (и флотилий), выдавать одновременно с раздачей пищи в обед. 2. Для раздачи водки на кораблях и в частях выделить проверенных лиц из состава службы продснабжения и старшин групп. Раздачу …производить в присутствии непосредственных строевых начальников по еженедельным раздаточным ведомостям с ежедневной отметкой о выдаче водки. 3. Категорически запретить выдачу водки за прошедшие дни, а также передачу положенных водочных порций одним военнослужащим другому»… Вы чем-то недовольны, Колуканов?
– Зачем же добру пропадать, товарищ капитан-лейтенант? У нас Жигалов не пьёт – выходит, его водка протухнет? А я бы за здоровье товарища не против…
– Ну, во-первых, на подводных лодках по-прежнему вместо водки будет выдаваться вино… да-да, этот порядок не меняется… А во-вторых, главком вашу обеспокоенность предусмотрел. (Читает) «4. Военнослужащим, …которые не хотят получать водочное довольствие натурой, или которым прием водки противопоказан по состоянию здоровья, выплачивать денежную компенсацию в размере: за суточную порцию 100 граммов водки или 200 граммов вина – 10 рублей, за суточную порцию 50 граммов водки или 100 граммов вина – 5 рублей»… Как видите, здоровье краснофлотца Жигалова станет только крепче. Так что, его да ещё, пожалуй, нашего парторга старшину второй статьи Вашкевича мы и назначим ответственными за раздачу. Нет возражений?
– Казимир, я с тобой дружу! – доносится из гущи собравшихся голос Константина Соколова.
– Пьянству – бой! – чётко отвечает Вашкевич.
– У кого еще вопросы? – интересуется Братишко.
– Разрешите, товарищ капитан-лейтенант?
– Да, Нищенко.
– А вот, допустим, продрог человек на вахте. Всё же Канада – не Панама, вином не согреешься!
– Не волнуйтесь, Нищенко. Родина вас не забудет. Приказ главкома разрешает (читает) «в случае необходимости выдачу до 100 граммов водки личному составу подводных лодок … в зависимости от местных условий взамен вина».
– Ну, так это ж совсем другое дело! – удовлетворённо заключает Нищенко.
Выдержав паузу, чтобы улеглись страсти, Братишко продолжает:
– Наконец, третья новость – на этот раз, к сожалению, не совсем приятная… Нам придётся расстаться с некоторыми своими товарищами.
В ответ – сразу хор голосов:
– Как?
– Почему?
– Что значит – расстаться?
– Есть такая военная необходимость. Новое назначение получил наш замполит лейтенант Шаповалов… На С-51 переводится старшина трюмных машинистов Грудин… на С-56 – моторист Лемперт…
Каждая названная фамилия встречается гулом расстроенных голосов.
– Конечно, расставаться жаль, – продолжает командир, – но мы уверены, что товарищи не подведут, везде будут высоко нести честь нашей «эски». А главное, скоро встретимся в Полярном. Вместе прошли океаны – вместе и врага будем бить. Так ведь?
– Братцы, в вашу честь «боевой листок» выпустили! – моторист Михаил Богачёв собрал своим сообщением всех, кто был в отсеке и рядом. – Саша Морозов даже новое стихотворение написал!
И правда, на рисунке в «боевом листке» Петр Грудин передаёт швабру в руки своему сменщику – новому старшине команды трюмных машинистов Сергею Чаговцу, а Яков Лемперт заботливо упаковывает ящик с сапожными инструментами.
– Что за стихи? Прочтите кто-нибудь, – просит через головы друзей невысокий Александр Капелькин.
Анатолий Стребыкин читает вслух: «Подводники. Посвящается моим боевым товарищам по С-54».
– Колуканов, сочини музыку – это будет гимном нашей «эски».
– Спасибо, братишка, – растроганный Лемперт подходит к Морозову и обнимает его. – Перепиши для меня, а?
– Конечно.
– Ну, земляк, – подходит к Якову Анатолий Стребыкин и тоже заключает друга в объятия, – будь здоров. Встретимся в Полярном!
Тринадцатая неделя похода
Атлантический океан – Северное море, декабрь 1942 – январь 1943 года
В Северной Атлантике – жестокий зимний шторм.
Фигура сигнальщика Василия Глушенко, привязанного к тумбе перископа, напоминает распятого Христа. Штурман Константин Тихонов тоже привязан рядом. Оба в резиновых легководолазных костюмах.
– Товарышу лейтенант, – кричит Глушенко, – костюмчики в нас нэ по климату. У ций бани пару малувато…
– Ну, без костюма тут сам паром изойдёшь – в одну минуту! Не зря командир решил менять вахту каждые два часа.
Его голос заглушает очередная волна, которая перехлёстывает через мостик и пенным потоком уносится через противоположный борт. Лодка, будто вдогонку ей, кренится, одновременно врываясь сетерезом в водяную стену.
Внутри корабля болтанка тоже заставляет всех привязываться: тех, кто несёт вахту у механизмов, – к ближайшим опорам, а всех, кому выпало отдыхать, – к койкам. Но отдыхом это назвать трудно: койки то взлетают к подволоку, то бьются о переборки, потом бесформенными тюками опадают в бездну. На рулях – богатыри Виктор Бурлаченко и Сергей Колуканов, но и они с трудом удерживают лодку на заданных глубине и курсе. Только на одном посту работа в буквальном смысле кипит – это кок Демьян Капинос пытается вопреки непогоде приготовить экипажу новогодний ужин. На плите у него – и тушеное мясо, и новогодний пирог, и традиционный флотский компот. Стремясь спасти праздничные яства от болтанки, он обливается потом и едва не валится с ног от усталости. Дежурный по камбузу мичман Николай Лосев восхищён:
– Ну ты и фокусник! Я бы сейчас даже чаю не мог вскипятить…
– Пить-есть захочешь – вскипятишь… Ну, кажется, готово. Теперь вино на столы – и всё… А у меня, честно говоря, глаза слипаются. Боюсь, даже Новый год просплю.
– Ты поди приляг, с вином я как-нибудь управлюсь.
– Не-ет, я сам… – Капинос, ухватившись, чтоб не упасть, за переборку, почти сползает на паёлы.
Лосев, подхватив, тащит его в соседний отсек.
– Подожди, – упрямо твердит Демьян. – Надо масло в люк привязать.
– Какое масло? Какой люк?
– Сливочное… А то растает…
С помощью Лосева он кое-как укрепляет початый ящик сливочного масла в люке над камбузом, где его время от времени омывает ледяная вода. После этого, совсем обессиленного, Лосев укладывает его в койку и заботливо привязывает там. Демьян, сладко причмокивая, уже спит.
Тем временем приближается праздничная полночь. Офицеры во главе с командиром лодки Братишко, переходя из отсека в отсек, поздравляют моряков с Новым годом, вместе выпивают за благополучное возвращение на Родину и за будущую победу. Но праздник, вопреки настроению, отмечают наскоро: одним надо сменить товарищей на вахте, другие спешат вернуться в спасительные койки.
Моторист Миша Богачёв, сменившись и взяв в охапку матрац, переходит из отсека в отсек.
– Ты чего бродишь, как лунатик? – удивляется Анатолий Стребыкин.
– Ищу, где меньше качает. Измотало уже всего!
– Меньше – только на среднем шпангоуте. Но там спать негде.
– Кто ищет, тот найдёт! – загадочно прищуривается Богачёв и исчезает за переборкой камбуза.
…Притихший корабль всё так же упрямо пробирается сквозь непролазную, кажется, водную хлябь. Он был бы в океане просто мелкой чёрной соринкой, если бы не вела его упрямая, настырная людская воля.
А в это время севернее, у берегов Ньюфаундленда …
На мостике С-56 командир лодки Щедрин наблюдает в бинокль за бушующим морем. Время от времени в поле зрения попадают торчащие из-под воды мачты затонувших кораблей.
– Наследили фашисты! – ни к кому не обращаясь, замечает Щедрин. – И море тут какое-то мелкое…
– Товарищ капитан-лейтенант, – высовывается из люка голова вахтенного матроса, – барометр опять падает.
– Куда уж больше? И без того штормяга такой, что больше 11 узлов не выжмешь! Лево руля!.. Сейчас чуть подальше отойдём – и под воду хоть ненадолго…
Внезапно лодку сильно накренило на корму, и она стала терять плавучесть. По левому борту раздаётся жуткий скрежет.
– Что это? – выскочил на палубу комдив Трипольский.
– Стоп моторы! – нервно командует Щедрин.
Все застыли в ожидании взрыва. Но взрыва нет – только резкий толчок, и дифферент на корму продолжает нарастать.
– Что-то нас держит…
– Неужели висим на минрепе?!
– Вряд ли. Тогда бы уже подтянули к себе мину. А мы вроде как трёмся обо что-то кормой.
Поразмыслив с минуту, Щедрин командует:
– Оба электромотора – полный назад!
– Что ты задумал?
– Похоже, висим на мачтах затонувшего корабля. Да ещё попали кормой под рею – потому и скрежет.
– Тогда надо…
Но не успевает Трипольский договорить, как раздаётся грохот и шум, будто на верхнюю палубу свалились огромные деревья.
– Ничего себе!
– Наверное, свалили на себя чужую мачту. Чёрт с ней! Главное – выбрались…
Лодка выровнялась и свободно пошла задним ходом.
– …к тому же, не сломали ни винтов, ни рулей!
– Всё же везунчик ты, Григорий Иванович!
– Погоди, Александр Васильевич. Как сказал бы Сушкин, не хвались идучи на рать, а хвались идучи с рати.
Трипольский рассмеялся:
– Я, как первый раз это услышал, говорю ему: ты чего выражаешься? А Лев Михайлович: не знаешь, мол, ты русского языка. Тогда только до меня дошло!
– Товарищ капитан первого ранга! – раздался в рубке голос радиста. – Разрешите обратиться к командиру корабля.
– Что ещё?
– Тут на волне Коминтерна – немецкое радио…
– И что нам сообщают чёртовы геббельсы?
– Говорят на русском языке… Вот… «Из канадского порта Галифакс вышли пять советских подводных лодок. Три из них уже потоплены, а три преследуются доблестными морскими силами фюрера».
– Что-то у них с арифметикой неладно, – с ехидцей замечает Щедрин. – Три да три – никак пять не выходит…
– Но неужели вправду потопили?!
– Думаю, врут... Хотя… Старшина!
– Слушаю, товарищ капитан-лейтенант.
– Никому ни слова! Разберёмся…
– Есть!
– Александр Васильевич, время к двенадцати – пойдём экипаж поздравлять. Новый год всё-таки!
По отсекам С-54 несётся истошный вопль, от которого все, кто спал, вскакивают и бегут, как по тревоге, в сторону камбуза. Им навстречу выползает фигура с нечеловеческим лицом – белым, как маска. От неожиданности Стребыкин, Чаговец и Капелькин шарахаются от неё, пока не услышали из-под маски знакомый голос Миши Богачёва:
– Где этот Капинос, чтоб ему?!..
– Мишка, ты? Что случилось?
– Случилось… Сплю себе, – объясняет Богачёв, протирая глаза, – и вдруг на башку бомба.
– Бомба? Ты что – того?
– Это мне приснилось – бомба. А оказалось – масло!
Тут только все разглядели, что Мишкино лицо сплошь облеплено сливочным маслом. Подоспевший Демьян Капинос под несмолкаемое ворчанье Богачёва виновато объяснил:
– Да я ж его вроде надёжно закрепил… Может, водой размыло…
– «Вроде... может…»! Так и убить недолго!
– Да, – смеётся Братишко, тоже прибежавший на крик, – и нанёс бы урон боеспособности корабля!
– А ты не спи где не положено! – наставляет Мишку Капелькин. – Это ж сколько лишних паек слопал…
– Чего ржёте-то?! – перекрыл всех неожиданно злой голос Константина Соколова.
Все повернулись к нему в недоумении.
– Чего ржёте? – повторил он так же свирепо. – Наши сейчас в Ленинграде или в Москве с голоду пухнут, а мы тут… как сыры… В масле катаемся!
В отсеке повисла неловкая тишина.
– Ну ты… – заговорил Стребыкин, – зачем ты так?
– А затем! – отрезал Соколов. – Люди там… всё для фронта, всё для победы… а мы… только ржём, ржём…
Он отвернулся так же неожиданно, как начал, и видно было, как дрогнули его плечи.
– М-да, – вымолвил Братишко и вздохнул. – Вот так…
Миша Богачёв, продолжая стирать с лица остатки масла, молча вышел из отсека. Следом – Демьян Капинос:
– Пошли, умоешься…
Стали разбредаться и остальные, тоже вдруг ощутив какую-то вину. Братишко, уходя, оглянулся и не приказал – попросил:
– Соколов, когда сможете – зайдите ко мне.
С приходом Соколова он некоторое время молчал, потом спросил:
– У вас что-то случилось?
Константин молча помотал головой.
– Что-нибудь дома?
– Не знаю, – пробурчал матрос, и на щеке его дернулись желваки.
– Вы ведь, кажется, женаты? Москвич?
– Кажется…
– Не понял.
– Жил в Москве, в Замоскворечье, в Старотолмачёвском переулке… Был женат… Теперь – не знаю.
– Давно писем не было.
– Совсем не было. Ни одного!
Братишко хотел что-то произнести, но, услыхав последние слова, осёкся. Потом произнёс:
– Ну, вы же знаете, как мы почту получаем… Разминулись где-нибудь… Вот придём в Полярный…
– Не надо, товарищ капитан-лейтенант! Я понимаю… Просто… Вы простите меня… Вырвалось там…
– Да. Конечно… Вы, Костя, на ребят… не надо! Всем пока тяжело. Начнём воевать – всё встанет на место. Потерпите!
– Я потерплю, товарищ капитан-лейтенант. Потерплю!
– Вот и ладно! – Братишко отечески похлопал его по плечу. – Отдыхайте.
Соколов впервые с начала разговора вскинул голову:
– Да мне на вахту сейчас. Разрешите идти?
И увидев кивок командира, вышел из отсека.
– Та-ак… – Александр Морозов, бессменный «штурман по карте», проставляет на ней очередные значки: – Англия, Розайт… Братцы, знаете, сколько мы уже прошли? 5748 миль !
– А толку? Зря винтами воду толчём! – комментирует в своём духе электрик Виктор Нищенко, колдуя у щита. – Немцев уже и от Москвы отогнали, и в Сталинграде поколотили… Скоро полстраны освободят – а мы?
– Будет и на нашей палубе праздник, – пытается урезонить его Казимир Вашкевич.
– Ты мне политпрививку не делай – сам могу! – не унимается Нищенко. – Слыхал вон, Сушкин со Щедриным на своих лодках аккумуляторные батареи заменили, доковый ремонт сделали – и вперёд. Не стали ждать, пока им гидроакустику и радиолокационные станции поставят. И правильно! А мы…
– Братишко говорит, приказ главкома Кузнецова – нам стать в сухой док и ремонтироваться по полной.
– Это ж месяца на два, не меньше! Ребята давно дома будут…
– Слушай, Нищенко, – не выдержал Стребыкин, – ты, часом, не агент? Чего душу травишь?! Без тебя тошно. Одессит, называется. Лучше бы анекдот рассказал!
– Угу… На крейсере «Ливерпуль», где нас поселили, ты видел, какую дырку фашисты сделали? Чуть не два паровоза в пробоину пройдут! Вот тебе и анекдот… У меня по этим гадам руки чешутся!
– Слышь, парни, но какая тут на крейсере морякам житуха, а?! – Николай Семенчинский даже зажмурился от удовольствия. – И тебе кубрики тёплые, и душевые, и вентиляция… Интересно, на наших крейсерах тоже так?
– Крейсер – это тебе не подлодка. Простор!
– Простор… – усмехнулся Вашкевич. – А потом – дырка на два паровоза! Фашистам есть куда целиться.
– Зато пушки какие! Не то что наша сорокапятка, – продолжает Семенчинский.
– Я тут о чём подумал… – перебил его Нищенко.
– Крейсер угнать?
– Тебе, парторг, я думаю, это особенно интересно, – не принял шутку Виктор. – Англичане, конечно, неплохие ребята, на ремонте стараются, но… медленно как-то. Ихний главный корабел вообще потребовал предоставить им доковые чертежи на подлодку. А когда узнал, что мы их с собой не возим, – заявил, что пришлёт водолазов, чтобы произвести замеры подводной части корпуса. Представляешь? Мог бы просто попросить: разрешите, мол, на вашу лодку шпионов прислать!
– Ну, и что Братишко?
– Не согласился, конечно. И сразу нашли выход: подобрали чертежи с похожих немецких лодок... Но я как представлю, что мы будем тут два месяца загорать!..
– И что предлагаешь? – спрашивает Вашкевич хоть и не шутя, но всё же с насмешкой в голосе, не ожидая от балагура-одессита чего-нибудь дельного.
– Надо, чтоб командир разрешил нам работать аврально – с подъёма флага и до полуночи. Смотришь, и англичане порезвей станут.
– А что? По-моему, толково, – сразу отозвался Стребыкин. – Молодец, Нищенко!
– Думаю, Братишко согласится, – поддержал и Вашкевич. – Нам не привыкать.
Пятый месяц похода
Розайт – Северное море – Портсмут, Англия, февраль-март 1943 года
В доке шумно. Отовсюду – стук молотков, скрежет металлических пил, треск сварочных аппаратов, рокот подъемных кранов. Английские рабочие и русские моряки работают рядом, и в комбинезонах сразу не разберёшь, кто где. Только улыбки и жесты – мол, всё о’кей – говорят: дело спорится. Но вот слышен портовый гудок, и рабочие один за другим покидают свои места.
– Эй, камрад! – окликает Николая Лосева один из них и показывает на часы: – Зэ джоб из финишд!
– Ноу! – откликается мичман и демонстрирует усвоенные знания: – Ви маст континье…
Англичане смеются, но качают головами с явной укоризной. Подводники в противогазах, спасаясь от хлора, скопившегося в аккумуляторной яме, машут им вслед и продолжают работать.
– Вира! – и очередная батарея весом в несколько сот килограммов уходит через люк на причал.
На следующий день у ворот дока – демонстрация. На транспарантах надписи, которые Юра Нуждин со смехом переводит:
– Прекратить эксплуатацию русских моряков! Только восьмичасовой рабочий день! Долой рабский труд!..
– Во дают! – хохочет Чаговец. – Прямо классовая солидарность какая-то... Юра, крикни им: мол, пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Не вздумай, – предостерёг Вашкевич. – Они нам такую пропаганду пришьют!..
Лозунги и свистки с причала продолжались до тех пор, пока командир БЧ-5 Донат Негашев не сошёл по трапу к толпе. Там он долго объяснял что-то группе шумных граждан в котелках, пока демонстранты продолжали протестовать.
Вернувшись, Негашев объяснил:
– Это их профсоюзные деятели организовали демонстрацию – говорят, по требованию самих рабочих.
– Да они просто боятся, что мы у них кусок хлеба отнимем, их работу сделаем! – хлопнул себя по лбу Николай Фадеев.
– Догадался! – хмыкнул Сергей Жигалов.
– Конечно! Они-то думали, что на полгода работой обеспечены, а тут мы, стахановцы…
– Да они и слова такого не знают, – рассмеялся Негашев. – Придётся командиру писать письмо в здешний профсоюз, что мы не штрейкбрехеры какие-нибудь, а люди, которые рвутся в бой с врагом.
Он отправился в каюту, которую отвели на крейсере для командира С-54, а матросы между тем продолжают обсуждать происшествие.
– Кормили бы получше своих рабочих, – проворчал Михаил Богачёв. – Я, как перешли на ихнее довольствие, даже худеть стал.
– Ну, тебе-то худеть не вредно, – заметил Сергей Колуканов. – А то уже лодке водоизмещения стало не хватать. Хотя ты прав: что у них за порции? Супу нальют – воробью по колено! Да и невкусно как-то…
– Братцы, а давайте скажем командиру: пусть попросит в своём письме, чтобы разрешили Капиносу для нас готовить! – подал идею Анатолий Стребыкин.
– Правильно! – поддержали его голоса. – Точно! Вашкевич, дуй к Братишке, пока не письмо не ушло…
Через несколько дней
– Ну-ка, ну-ка, покажитесь, – командир лодки вышел из своей каюты на крейсере и прошёлся вдоль шеренги подводников, собравшихся на берег. – Не каждый день английские девушки приглашают советских моряков. Так что, будьте джентльменами!
– Они ведь тоже военнослужащие, товарищ капитан-лейтенант, – скептически отозвался Виктор Нищенко, – с ними кашу не сваришь.
– Да уж, Нищенко, хоть вы, наверное, мастер кашу заваривать, но Розайт – не Одесса. Не вздумайте с местными моряками соперничать!
– Так у них и мужчины в юбках, товарищ капитан-лейтенант! – посетовал Чаговец. – Для некоторого дела оно, конечно, удобней. Но воевать всё же сподручней в брюках.
– Ты, главное, не перепутай, – насмешливо бросил Юра Нуждин.
– Вы уж, Нуждин, помогите товарищам, если что, – напутствовал Братишко. – А если серьёзно – обычай есть обычай, его надо уважать… Ну, желаю вам хорошо отдохнуть. Направо! В увольнение бегом марш!
Минут десять спустя вся группа подводников – Вашкевич, Чаговец, Стребыкин, Колуканов, Нуждин и Нищенко – садится в автобус, отправляясь в Морской клуб. Многие в автобусе встречают их улыбками, уступают место, заговаривают. Хотя каждый усвоил десяток-другой английских слов и выражений, выручает, как всегда в таких случаях, Нуждин – он с готовностью отвечает на приветствия, на вопросы о победах Красной Армии. Остальные с интересом рассматривают пейзаж за окнами: узкие малолюдные улочки, невысокие островерхие домики, окутанные щедрой, непривычной для зимы зеленью… Через несколько остановок подводники выходят, и у дверей Морского клуба их встречает стайка девушек-военнослужащих в форменных юбках и белых блузках. Совсем стушевавшихся моряков опять выручает Нуждин...
Когда в кафе подают кофе в маленьких чашечках, девушки невольно расхохотались – настолько забавно выглядит такая чашечка в огромных руках Колуканова. Сергей смущенно улыбался, хотя время от времени бросал недвусмысленные взгляды в сторону Нуждина. Сжалившись над другом, тот пришёл на выручку – предложил всем перейти в соседний зал, где играл джаз-оркестр. Но тут испытанию подвергся уже Анатолий Стребыкин. К нему и Нуждину сразу же подошли две девушки, предлагая танцевать.
– Я же танцую, как верблюд на льду! – не разжимая рта, чуть не в истерике прошептал Анатолий. – Скажи им что-нибудь… ну, что я, мол, могу танцевать только под русскую музыку…
Нуждин, галантно поклонившись, перевел его слова и отправился с одной из девушек танцевать. Когда музыка стихла, он вернулся и заговорщицки произнёс:
– Думаешь, спасся?
– А что ты ей сказал?
– То, что ты просил, больше ничего! Сейчас, ребята, – объявил Юрий товарищам, – будет русская музыка. Специально по заказу Стребыкина!
Оркестр заиграл снова, и Анатолий всё понял: это были «Очи чёрные». Девушка, которая приглашала его прошлый раз, улыбаясь, уже шла к нему через весь зал.
– Юра, объясни ей, что у меня ревматизм! Радикулит! – в отчаянье проговорил Анатолий. Однако Нуждин уже вёл свою партнёршу в танце.
– Не позорь Россию – иди танцевать! – свирепо распорядился Колуканов.
И Анатолий робко коснулся тонкой девичьей талии.
С песчаного, покрытого травой холма вдоль берега открывается прекрасный вид на бухту. Погода тёплая, солнечная, почти весенняя. На холме, взявшись за руки, – Анатолий Стребыкин и Майсел Уорт.
– Хорошо? – спрашивает Анатолий.
– Ка-ра-шо, – повторяет девушка.
Он расстилает на траве бушлат, и оба садятся на него. Анатолий при этом, опершись на руку, нечаянно накрывает ее пальцы. Майсел выдёргивает ладонь, сначала – к великому смущению моряка – дует на неё, потом с улыбкой кладёт ладонь на его руку.
– Тел ми, – просит она, – хэв ю пэрентс?
Видя, что он не понял, пытается объяснить:
– Фазэ? Мазэ?
– О! – восклицает он, сообразив. – Йес, йес! – Анатолий загибает пальцы: – Мама, папа, сестра… – систер, брат – бразер… Он лётчик, понимаешь? У-у-у, – изображает он полёт самолёта.
– Зэ пайлот? – уточняет Майсел.
– Йес, военный лётчик… А у тебя? Кто твои родители? Пэрентс?
Глаза девушки гаснут, и она печально произносит:
– Май пэрентс… бомбз…
– Погибли? В бомбёжку?!
В порыве чувства Анатолий обнимает её за плечи, и Майсел доверчиво прижимается к нему. Анатолий снимает бескозырку и шутя надевает на неё. Майсел с удовольствием красуется в ней, потом снимает и, разглаживая ленты, всматривается в якоря. Один из них, вырыв небольшую ямку, засыпает песком.
– Ю… Кам хиа…
– Что?
– Ай инвайт ю… афтэ во…
Это он понимает:
– Да, после войны… хорошо бы встретиться…
– Ка-ра-шо… – снова произносит она знакомое слово.
На подводной лодке необычное волнение – ждут высокого гостя. Впрочем, команда занята привычной работой, но офицеры во главе с Братишко собрались на верхней палубе в парадных мундирах, нетерпеливо поглядывая на пирс. Наконец к причалу подъезжает машина, и в сопровождении двух офицеров по трапу поднимается капитан первого ранга английского флота. Отдав честь флагу и приняв рапорт командира лодки, он быстро спускается в центральный пост, вглядывается в приборы, потом, сопровождаемый любопытствующими взглядами экипажа, обходит корабль и, так же быстро попрощавшись, уезжает.
– Нэ знаеш, що то за птыця? – спрашивает Вася Глушенко у Юры Нуждина.
– Лорд Керзон! – отвечает тот.
– Как? Тот самый?! С ультиматумом? – поражен Миша Богачёв.
– Да нет, не министр иностранных дел, который нам ультиматумами грозил. Какой-то другой. Но всё же лорд, самый настоящий!
– Что ж ты раньше не сказал? Я б его рассмотрел как следует. Когда ещё увидишь живого лорда…
– Ты думал, у него на лбу рога? Или корона золотая? Человек как человек, по улице пройдёт – и внимания не обратишь… Между прочим, не такой уж он зверь – я читал, что в Индии благодаря ему удалось спасти от разрушения древний мавзолей Тадж-Махал.
– А что этот новый Керзон на нашей лодке потерял?
– Наверное, проверял готовность к выходу в море.
– Так он же враг!
– Был враг – теперь союзник. Хочет, не хочет – приходится нам помогать…
– Ну, не знаю… Я б ему не доверял.
Когда в отсек заходит командир группы движения Донат Негашев, все глаза обращаются к нему:
– Скоро домой, товарищ лейтенант? – спрашивает за всех Анатолий Стребыкин.
– В море – завтра. А вот домой… Придётся ещё в Портсмут заглянуть…
– Какой Портсмут? Надолго?
– Боюсь, надолго. Дело в том, что Северное море минами кишит, так что надо пройти станцию размагничивания. Ну, и в доке продолжить кое-какие работы…
Гул разочарования сопровождает эти слова.
Над причалом – огромная вывеска чёрными буквами: PORTSMOUTH . В окрестностях немало разрушенных, полусожжённых зданий – следы бомбардировок, которым подвергала город фашистская авиация.
Возле казармы, где на время ремонта разместили экипаж С-54, необычно шумно. Донат Негашев и Юрий Нуждин объясняются с группой местных жителей. Привлечённые такой бурной беседой, на крыльцо выходят радист Сергей Колуканов и старшина трюмных машинистов Сергей Чаговец. У Чаговца в руках – свежая сводка Совинформбюро.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – обращается он к Негашеву. – Тут такое!.. Мои родные места освободили! Вот: « 19 февраля наши войска, продолжая развивать наступление западнее и юго-западнее Харькова, овладели городом и железнодорожной станцией Люботин, городом и железнодорожной станцией Мерефа, крупными населёнными пунктами Ольшаны, Пересечная, Песочин, Высокий, Комаровка, Покотиловка. В Курской области наши войска овладели городом и железнодорожной станцией Обоянь…» Люботин, Мерефа – это ж уже западнее Балаклеи и моей Андреевки, представляете?!
Бородатый предводитель местных, переводя взгляд с Негашева на Чаговца, пытается понять, почему матрос позволяет себе вмешиваться в их разговор с офицером. Нуждин, видя это, объясняет ему, в чём дело, и вся группа возбуждённо загомонила, бросилась пожимать руки подводникам.
– Это рыбаки, – пытаясь перекричать шум, говорит Нуждин Колуканову. – Принесли свежий улов, хотят угостить русских моряков. Говорим, что ни в чём не нуждаемся, – обижаются…
– Придётся пригласить их на обед, – машет рукой Негашев. – Колуканов, спросите разрешения у командира, объясните ситуацию.
За обедом бородатый, которого звали Джордж Рейф, оказался между Нуждиным и Богачёвым.
– Соу матч! Соу матч! – не переставал он восхищаться порциями, которыми Демьян Капинос наделял всех присутствующих. – Рашен вайн из гуд ту!
– И вино хорошее, и борщ! – поддерживал марку Богачёв.
– Уот? – переспрашивал Джордж. – Бош?
– Борщ! – втолковывал ему Нуждин и писал английскими буквами на листке бумаги: – Би-оу-а-си-эйч. Борщ!
– Босч! – радостно повторял рыбак.
Когда подошло время второго блюда, курс языка продолжился.
Но ему предстоял ещё один урок. В самый разгар обеда Демьян Капинос объявил, что из Лондона, из советского посольства привезли банки с ржаными сухарями. Моряки встретили это известие с таким необыкновенным воодушевлением, что Негашев распорядился доставить сухари к столу. Джордж и его товарищи сначала с недоумением наблюдали, как восторженно русские – после такого плотного обеда! – грызут обычный чёрный хлеб. Негашев, усмехнувшись, пояснил:
– Это хлеб Родины!
И тогда Джордж, поднявшись со стаканом вина, произнёс короткую речь, из которой Юра Нуждин перевёл, что гости благодарят советских моряков за угощение, верят, что их рыба попала здесь в хорошие руки. Но главное – они теперь знают один из военных секретов победоносной Красной Армии. Со своей стороны, продолжал Нуждин вслед за Джорджем Рейфом, английские рыбаки решили направить правительству Её Величества королевы Великобритании петицию с требованием поскорее открыть второй фронт.
Заключительные слова присутствующие встречают дружными аплодисментами. И после очередного тоста все вместе запевают на двух языках одну песню – «Катюшу».
– Краснофлотец Капинос! – крикнул стоявший на вахте Павел Плоцкий. – К командиру!
Демьян только что закончил мыть посуду после завтрака, наскоро вытер руки и побежал в офицерский корпус казармы, где жил Братишко.
– Товарищ капитан-лейтенант, – начал он, – по вашему приказанию…
– Ладно, ладно… Я вот о чём подумал, Демьян Васильевич… Готовите вы хорошо, но… Пища у нас стала несколько однообразной. А ребята много работают. Нельзя ли их побаловать чем-нибудь домашним?
– Конечно… Только продукты…
– Знаю, знаю. Но попытаться стоит. Попробуйте, к примеру, раздобыть у англичан яиц. Сделаем омлет, а?
– Слушаюсь!
– Юра! Нуждин! – позвал он спустя несколько минут «штатного» корабельного переводчика.
Тот, занятый ремонтом электродвигателя, с проводом в руках выглянул из люка лодки:
– Аз есмь!
– Айда на склад за продуктами.
– А через час нельзя? Сейчас никак не могу – обмотку надо закончить…
– А! – махнул рукой Капинос. – Через час у них ланч начнётся. Сам пойду…
Оказавшись на складе, он пытается объяснить кладовщику, что ему нужно:
– Яйца, понимаешь? Круглые… Вот такие! – свернул он пальцы колечком.
Кладовщик, улыбаясь, недоуменно пожимает плечами.
– Ну, как тебе объяснить? То, что у мужиков есть? Понял?
Жесты, которыми Капинос сопровождает эти слова, приводят кладовщика в полное недоумение. Демьян в отчаянии, схватившись за голову, даже присел на корточки. И тут его осенило. Он стал подпрыгивать, махать руками и пропел:
– Ку-ка-ре-ку!
Кладовщик радостно закивал:
– О’кей, ай андестэнд ю! Фоллоу ми!
Он повёл Капиноса в соседний сарай и гостеприимно распахнул дверь:
– Плиз, камред!
Капинос ринулся было вперёд, но тут же сник: на стеллажах ровными рядами лежали мороженые куры…
Перед строем команды – командир С-54 Братишко. Выглядит он непривычно: на плечах – погоны, и на каждом – звезда.
– У меня для вас две новости. Первая: приказом Верховного Главнокомандующего товарища Сталина на нашем военно-морском флоте введены новые знаки различия – погоны. Сегодня все вы их получите, прошу сегодня же надеть. Теперь и наши союзники смогут легче разбираться в наших различиях. Одновременно офицерам подводной лодки присвоены очередные воинские звания. Прошу любить и жаловать: старший помощник командира капитан-лейтенант Васильев, командир группы движения старший лейтенант Негашев, командир штурманской боевой части старший лейтенант Тихонов…
– А командир С-54, – сказал из строя Васильев, – капитан третьего ранга Братишко!
– Разговорчики в строю! – добродушно пожурил старпома Братишко. – Я не закончил. Несколько матросов и старшин тоже повышены в званиях. Так что, погоны будут выданы с учётом этих изменений. Давайте поздравим своих товарищей и пожелаем им дальнейших успехов в службе.
Переждав дружное «ура», командир продолжал:
– Вторая новость ещё радостнее. Пришло сообщение из Полярного. Подводные лодки С-51, С-55 и С-56 благополучно завершили трудный переход и, придя в пункт назначения, начинают бить врага. Ура нашим товарищам!
На этот раз строй отвечает довольно вяло.
– Не слышу! – возвысил голос Братишко. – Это что за раздрай?
– А мы когда же, товарищ капитан третьего ранга? – запальчиво спросил Виктор Нищенко.
– Другие вопросы есть?.. Понимаю. Но мы с вами не в развлекательном турне. Увидев руины Портсмута, надеюсь, все поняли: война есть война. И пока корабль не готов полноценно выполнять боевые задачи, мы из дока не выйдем. Значит, ответ на вопрос Нищенко зависит в том числе от каждого. Это ясно?
– Ясно, – по-прежнему вяло отвечает строй.
– Не слы-шу!
– Так точно, ясно! – звучит дружный и чёткий ответ.
– Вот это другое дело. Р-разойдись!
Восьмой месяц похода
Норвежское море – Баренцево море – Полярный, май-июнь 1943 года
В центральный пост входит командир лодки Дмитрий Братишко.
– Как вахта, штурман?
Командир БЧ-1 Тихонов, оторвавшись от карты, бодро рапортует:
– Всё в порядке, товарищ капитан третьего ранга. Пересекаем Северный полярный круг!
– В порядке – это хорошо, – своим видом Братишко явно хочет остудить бодрость своего главного штурмана. – Но… Мы выходим на маршруты английских конвоев, где немцы особенно лютуют. Тем более, полярный день всё длинней. Да и море спокойное – лодка как на ладони. Вы уж повнимательней, Константин Митрофанович. Кто у вас на мостике?
– Старший краснофлотец Глушенко.
– Надёжный парень. Не раз выручал корабль… Но не расслабляйтесь.
– Есть не расслабляться!
Тихонов поднимается в боевую рубку, а Братишко уходит в отсеки. Там свободные от вахты моряки готовятся к возвращению домой. Командира встречает громкое «смирно!».
– Товарищ капитан третьего ранга, – докладывает мичман Николай Лосев, – личный состав занят подготовкой к возвращению в базу.
– Продолжайте, продолжайте, – Братишко садится на рундук и обводит взглядом отсек.
Электрик Александр Морозов отмечает на карте пройденный путь.
– Позади уже 17 тысяч миль! – восклицает он. – Ещё немного – и побьём рекорд капитана Немо.
– Так уж и побьём? – усмехается Братишко. – Он ведь, не забывайте, под водой, а мы?
– Но ведь на него и не охотились – мин не ставили, торпед не пускали, бомбами не глушили…
– И то правда… А вы, Колуканов, смотрю, уже к девчатам собираетесь?
Тот на баяне подбирает какую-то мелодию.
– Нет, товарищ капитан третьего ранга. Хочу песню сочинить, ребятам обещал, когда их провожали. Про подводников. Помните? «И хотя человек – не рыба, он научится жить в воде».
– Песня – это здорово! Тем более, что им уже есть чем похвалиться. Слыхали: С-55, которой командует Сушкин Лев Михайлович, уже два вражеских транспорта потопила. Причём, одним залпом! Дуплетом, можно сказать.
– И на счету у 56-й, у Щедрина, тоже два корабля… – подал голос Анатолий Стребыкин, который усердно надраивает медяшки трюмных механизмов. – Может, и мы по пути кого-нибудь угостим торпедой – а, товарищ капитан третьего ранга?
– Нет, Стребыкин, придётся потерпеть. Вы же знаете: на время перехода нам запрещено вступать в столкновения с противником. Вот когда выйдем на боевое дежурство…
– Саша, – обращается к Морозову старшина электриков Казимир Вашкевич, – давай стенгазету выпустим – «За победу в первом бою!»
– А что?– Морозов с готовностью садится за стол, собираясь разложить на нём бумагу и карандаши. – Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить…
– Погодите рисовать, – ворчит на них мичман Лосев, который занял стол, наглаживая парадную форму. – Первым делом к приходу в базу приборочку бы сделать как следует… А то… л-летописцы!
– Не ворчите, мичман, – успокаивает его Братишко. – И приборку сделаем, и газета нужна.
– Братцы, – пропустив замечание Лосева, продолжает Вашкевич, – вот мы столько с вами прошли… почти кругосветку совершили… А ведь потом разъедемся по всей стране – и что? Кто узнает про всё это?.. Тем более, что впереди ещё бои и бои. Давайте поклянёмся: кто выживет – должен рассказать о нашем походе. Обязательно!
– И правда – давайте! – поддержали сразу Морозов и Стребыкин.
– Лучше иначе, – замечает Братишко. – Не один, кто выживет, а все – все вместе должны выжить и написать такую книгу. Думаю, после такой войны каждому из наших людей будет что рассказать…
– Товарищ капитан третьего ранга, покурить бы, а? Разрешите? – обращается к командиру Сергей Чаговец.
– Я смотрю, зачастили мои подводники на мостик… К чему бы это?
Чаговец, видя, что командир всё понимает, почти виновато признаётся:
– Не терпится, товарищ капитан третьего ранга. А вдруг удастся первым родную землю увидеть?
И вот долгожданный момент: под эскортом торпедных катеров С-54 входит в Екатерининскую гавань Полярного. На причале – толпа встречающих, оркестр играет марши. Подлодка швартуется рядом со своими недавними спутницами – С-56, С-55, С-51. На их рубках красуется в общей сложности девять звёзд – по числу потопленных вражеских кораблей. Братишко отдаёт команду:
– Механизмы – в исходное положение! От мест отойти! Вахте заступить по-швартовому!
Спустя некоторое время он спускается по трапу и докладывает командиру дивизиона Трипольскому:
– Товарищ капитан первого ранга! Подводная лодка С-54 завершила трансокеанский переход из Владивостока. Задание Государственного Комитета Обороны выполнено. Корабль и экипаж готовы к выполнению новых боевых задач.
– Поздравляю, Дмитрий Кондратьевич! – Трипольский обнимает Братишко, после чего командир С-54 попадает в объятия старых друзей – Щедрина, Сушкина и Кучеренко.
В это время на палубе лодки – тоже ликование. Это поднялись на борт те, кто ещё недавно служил здесь: Яков Лемперт и Пётр Грудин. Они обнимаются с Сергеем Чаговцом, Анатолием Стребыкиным, Александром Морозовым, Николаем Фадеевым и другими боевыми товарищами. Чаговец и Грудин, как когда-то во Владивостоке, на два голоса – Грудин тенорком, Чаговец баском – заводят весёлые припевки, крест-накрест хлопая друг друга в ладони:
Топится, топится в огороде баня,
Женится, женится мой милёнок Ваня.
Не топись, не топись в огороде баня.
Не женись, не женись, мой милёнок Ваня!
– Слушай!.. Нет, Саш, – ты посмотри: орденов-то, орденов! – восклицает Стребыкин, показывая Морозову награды на груди встречающих. – Это что же, за каждую немецкую посудину?
– И за посудину, и за поход! – с гордостью, хотя и смущаясь, подтверждает Лемперт. – Скоро и вы получите.
– А новости, новости на фронте какие? – с нетерпением спрашивает Чаговец.
– Да разные, – уклоняется от прямого ответа Грудин.
– Разные – какие?
– Понимаешь, Серёга… Короче, снова твой Харьков у немцев.
– Как?!
– Да вот… Мы думали – вот-вот Киев освободят, а тут ихнее контрнаступление – и опять покатились…
– Сволочи! – на глазах Чаговца слёзы. – Я даже ни одного письма от своих не успел получить.
– Ещё получишь. И я думаю – скоро… Ну, братцы, нам пора – сегодня выступаем. А вы когда?
– Командир говорил – двадцать дней нам на подготовку.
– Тогда бывайте… Вернёмся – отметим встречу как следует.
– Пока!
Москва, Кремль, 22 июня 1943 года
В кабинете Сталина – он и Молотов.
– Как тебе это нравится? Разговариваем, как с глухими. Две недели назад я ему написал (читает): « Вы, конечно, помните, что в Вашем совместном с г. Черчиллем послании от 26 января сего года сообщалось о принятом тогда решении отвлечь значительные германские сухопутные и военно-воздушные силы с русского фронта и заставить Германию встать на колени в 1943 году... После этого г. Черчилль от своего и Вашего имени сообщил, … что если этому помешает погода или другие причины, то эта операция будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь 1943 года. Теперь, в мае 1943 года, Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу на весну 1944 года. То есть – открытие второго фронта в Западной Европе, уже отложенное с 1942 года на 1943 год, вновь откладывается, на этот раз на весну 1944 года» .
Дальше я прямо писал:«Это Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет советскую армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом. Нужно ли говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе – в народе и в армии – произведет это новое откладывание второго фронта и оставление нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий. Что касается Советского Правительства, то оно не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и … могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны».
– Трудно представить, что ответил на такой нелицеприятный тон господин главный союзник, – Молотов нервно крутит в пальцах остро заточенный карандаш.
– На вот, читай сам, – подал Сталин телеграмму.
Молотов читает:
– « МАРШАЛУ ИОСИФУ В. СТАЛИНУ. ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ СССР. Кремль, Москва. Завтра исполнится два года с того момента, когда вероломным актом и в соответствии со своей длительной практикой двуличия нацистские главари предприняли свое варварское нападение на Советский Союз... В течение последних двух лет свободолюбивые народы всего мира следили со все возрастающим восхищением за историческими подвигами вооруженных сил Советского Союза с почти невероятными жертвами, которые столь героически несет русский народ. Растущая мощь соединенных вооруженных сил всех Объединенных Наций, которая во все увеличивающихся размерах приводится в действие против нашего общего врага, свидетельствует о духе единства и самопожертвования, необходимом для нашей окончательной победы. Этот же дух, я уверен, воодушевит нас при подходе к ответственным задачам установления мира, которые победа поставит перед всем миром. Франклин Д. РУЗВЕЛЬТ»…
– Замечательно! – говорит он, закончив чтение. – Господин президент напоминает нам, когда началась война, и восхищается подвигами и жертвами советского народа. Хоть на том спасибо! Но где же эти «всё увеличивающиеся размеры мощи Объединённых Наций»? Да, они тоже воюют. Но сколько можно болтать о единой стратегии – и всякий раз уходить от конкретных решений?
– Заметь: уже сейчас, когда ещё далеко до победы, пускается в ход тезис о якобы равновеликой роли «соединённых вооруженных сил»!
– Я думаю, история всё расставит по своим местам.
– Ничего она не расставит! Историю творят люди, а пишут – лакеи!
Раздаётся стук в дверь, и на пороге вслед за дежурным офицером появляется Наркомфлота Николай Кузнецов.
– Разрешите, товарищ Сталин. Командир дивизиона подводных лодок капитан первого ранга Трипольский докладывает, что последний корабль из шести, перебазированных с Тихоокеанского флота, прибыл в город Полярный. Таким образом, Ваш приказ об усилении Северного флота выполнен полностью.
Сталин молча идет по кабинету, потом поворачивается к Кузнецову:
– Восемь месяцев! За это время ребёнка можно родить! Хоть и недоношенного… Господа Рузвельт с Черчиллем примерно так рожают!.. Что-то мы тут с вами недодумали – а, товарищ Кузнецов? Как вы считаете?.. Но люди не виноваты – они действительно герои. А потому поздравьте товарища Трипольского, весь его личный состав. И пожелайте им успехов в бою. Нам сейчас очень нужны эти успехи! Очень нужны!
– Товарищ Сталин, этим успехам может помешать очень серьёзное обстоятельство.
– Мы вас слушаем.
– Дело в том, что командующие фронтами и армиями, ставя задачи флотам и флотилиям на совместные операции, не согласовывают их с Главным морским штабом. Больше того, даже не ставят его в известность о предстоящей операции.
– Вы хотите сказать, левая рука не знает, что делает правая? И давно мы так, с позволения сказать, воюем?
– С самого начала. Я бы просил, чтобы оперативные директивы флотам исходили только из Ставки.
– А это не замедлит принятие решений?
– Уверен, что нет. Зато поможет лучшему взаимодействию сухопутных, воздушных и военно-морских сил во фронтовых и армейских операциях.
– Хорошо, подумаем о вашем предложении. Подготовьте директиву по этому вопросу.
Из боевой рубки, в которой сейчас Братишко и Трипольский, далеко, до самого горизонта, далеко видна водная гладь.
– Ну что, командир, вперёд?! А я пройдусь по отсекам, пожелаю твоим богатырям удачи…
Братишко в переговорную трубу отдаёт приказ:
– По местам стоять! Со швартовов сниматься!
Спустя некоторое время корабль проходит боновые заграждения и оказывается в открытом море. Трипольский, задержавшись в центральном посту, объясняет задачу:
– В вахтенном журнале записано коротко и верно: «27 июня вышли в боевой поход с задачей неограниченной подводной войны с кораблями противника». Что это значит? А то, что надо помешать фашистам подвозить к фронту солдат, боеприпасы, горючее и продовольствие для своей армии. Но сделать это непросто. Во-первых, мешает полярный день – солнце в небе как привязанное. Во-вторых, корабли противника держатся поближе к берегу, под защитой своих минных полей. А наша задача – проложить в этих полях стёжки-дорожки…
Внезапно с мостика доносится голос вахтенного Павла Плоцкого:
Корабль, повинуясь слаженным действиям экипажа, уходит под воду. Спустя некоторое время штурман Константин Тихонов докладывает командиру:
– Подходим к цели – Конгс Тана фьорду.
– Где-то здесь и начинаются минные поля. Не напороться бы… – вслух тревожится Братишко. – На дизелях: вперёд – самый малый!
Кажется, весь корабль обращается в слух. Гидроакустик Николай Фадеев буквально слился со своими приборами. Штурман, то и дело посматривая на циферблат лага, отмечает каждую пройденную милю. Боцман Петр Иванов внимательно наблюдает за пузырьком дифферентомера, стараясь держать лодку на заданной глубине. А старшина трюмных Сергей Чаговец, держась за клапан продувания цистерн главного балласта, ловит каждое его движение, чтобы, чуть что, немедленно выполнить нужную команду. Тишина, только монотонно гудит двигатель. Моторист Константин Соколов, видно, от напряжения внезапно чихает. Стоящий рядом Александр Капелькин вздрагивает и шипит:
– Тихо ты!
Соколов чихает снова. Капелькин готов взорваться от возмущения. Но в этот момент в центральном посту штурман отрывается от карты и докладывает:
– Минное поле пройдено!
– Боцман, всплыть на перископную глубину! – облегчённо командует Братишко.
Лодка с лёгким дифферентом на корму идет на всплытие. И по мере того, как меняются цифры глубиномера – 60…50…40… – напряженность на лицах проходит, появляются улыбки, а Виктор Нищенко даже пытается шутить полушёпотом:
– Навели тень на плетень!
Братишко в перископ осматривает поверхность моря.
– Пусто, Александр Владимирович, – с некоторым разочарованием сообщает он комбригу.
Трипольский смеётся:
– Терпение, командир! В нашем деле терпение – считай, главный калибр замедленного действия.
Братишко смотрит на часы, и под его взглядом стрелки циферблата отсчитывают час, другой, третий…
В центральный пост заглядывает командир группы движения Донат Негашев:
– Дмитрий Кондратьевич, время подзаряжать аккумуляторные батареи.
– Что ж, придётся уходить от берега. На рулях: курс – норд-норд-ост. Самый малый вперёд!
Снова лодка, крадучись, проходит минное поле, снова каждый на корабле обращается в слух... А после подзарядки всё повторяется – и так восемь раз.
Торпедист Иван Горбенко, сменившись с вахты, завалился с досады в койку.
– И это называется война? – изливает он душу Анатолию Стребыкину. – У меня так все аппараты от безделья заржавеют! Снуём, как челноки, между минрепами… того гляди, сами булькнем на дно, ни разу не выстрелив. На кой чёрт было идти через все океаны!
– Ваня, по-моему, ты проголодался. Нет?
– Да я голодный на этих сволочей фрицев! Хочется уже врезать им от души…
Акустик Николай Фадеев в наушниках, устав от постоянного напряжения, изо всех сил борется с дремотой – даже взмахивает время от времени руками, разминая затекшие мышцы. Но вот он застыл, вслушался в тишину и каким-то неестественным, срывающимся голосом рапортует:
Моряки замерли на боевых постах, ожидая главного, ради чего они жили все последние месяцы.
– Врёшь, не уйдёшь… – бормочет Александр Морозов в такт тому, как манипулирует рубильником, исполняя приказы машинного телеграфа.
– Пли!
И корабль вздрогнул, вытолкнув навстречу врагу свои торпеды. Старпом капитан-лейтенант Васильев спешит записать в вахтенный журнал: «В 15-51 с дистанции 10 кабельтовых произведён 4-торпедный залп с интервалом в 6 секунд».
– Часа на четыре, если не полным ходом, – отвечает Негашев.
– Нет, Дмитрий Кондратьевич, – разгадал Трипольский замысел Братишко, – с таким запасом идти в новую атаку – всё равно, что с кулаком против танка. Давай-ка на подзарядку…
– В центральном! – в рубку врывается голос Фадеева из трубы. – Прямо по корме катер!
– Право на борт! – быстро командует Братишко. – Глубина 75. Уходим под минное поле.
Вслед лодке слышна серия взрывов.
На подходе к Полярному лодка даёт традиционный пушечный выстрел – в знак того, что уничтожен корабль противника. На пирсе – немногочисленная, но шумная группа встречающих. В их числе – командиры кораблей, с которыми С-54 прошла путь через три океана: Щедрин, Сушкин, Кучеренко. Не дожидаясь, пока Братишко сойдёт на берег, они, едва подали трап, взбегают на палубу лодки, горячо обнимают его.
– Вот и твой счёт открыт! – радуется за друга Сушкин. – Держи, Дмитрий Кондратьевич, дарю!
Он вручает Братишко банку с краской:
– Рисуй на рубке единицу!
– Банка банкой, а где поросёнок героям? – по-командирски строго спрашивает Трипольский у Щедрина.
– Готов, готов для вас поросёнок! – широко улыбаясь, отвечает тот.
– Какой поросёнок? – закрепляя швартовы на верхней палубе, недоумённо спрашивает Сергей Жигалов у мичмана Николая Лосева.
– Традиция здесь такая, – объясняет тот, – за каждый потопленный корабль экипажу лодки причитается жареный поросёнок.
– Что же нам раньше этого не сказали! – восклицает стоящий рядом моторист Михаил Богачёв.
– Ну да! Тебе дай волю – всё местное поголовье изведёшь! – замечает Анатолий Стребыкин.
– Поголовье – ладно, после войны восстановим, свиньи быстро плодятся. Зато фашистов до последнего гада изничтожим! – с мостика поддержал Богачёва штурман Константин Тихонов.
– Братцы, почта пришла!
На пороге казарменного кубрика, где живут подводники между выходами в море, выросла фигура библиотекаря Александра Морозова с кипой газет и писем в руках. Вокруг него тут же собирается тесный круг моряков. Казимир Вашкевич первым берёт в руки газету «На страже Заполярья» и торжественно возвещает:
– Указ Президиума Верховного Совета СССР … наградить… – он делает паузу и, дождавшись должного внимания товарищей, читает уже откуда-то из середины: – орденом Красной Звезды – старшину второй статьи Чаговца Сергея Григорьевича, … орденом Отечественной войны первой степени – старшину второй статьи Фадеева Николая Ивановича, … орденом Отечественной войны второй степени – старшину второй статьи Капелькина Александра Александровича… старшего краснофлотца Глушенко Василия Трифоновича… краснофлотца Капиноса Демьяна Васильевича, медалью «За отвагу» – краснофлотца Жигалова Сергея Ивановича…
– Где, где? – тянутся руки к пачке газет.
– О, смотри ты – тут весь экипаж, никого не забыли…
– А командир?
– Ему – орден Боевого Красного Знамени!
– Здорово!
Сергей Чаговец с газетой в руке оглядывается по сторонам:
– Толя! Стребыкин!
Тот стоит у дальнего окна и нервно курит, время от времени закусывая губу, чтобы не заплакать.
– Толя, ты чего? – Чаговец протягивает другу газету. – Смотри, тебе тоже – Отечественной… второй степени!.. Ты что?
Замечает зажатое в руке Стребыкина письмо.
– Что? Кто?
– Брат… Николай… Лётчиком был… Сбили ещё в сорок первом, над Ельней… Только сейчас письмо дошло…
Чаговец помолчал, потом обеими руками обнял друга за плечи, прижался лицом к его спине. Некоторое время они стояли без слов, потом Анатолий благодарно похлопал Сергея по руке, вздохнул:
– А тут отец… Мать пишет: совсем плохо старику – сердце ни к чёрту, голодует…
– Съездить бы тебе к ним.
– Какое «съездить»? Война…
– Командир говорил: вернёмся из следующего похода, станем на ремонт – будут отпуска давать… по очереди…
– Отдыхать потом будем – мне бы теперь за брата отомстить!
Через шесть месяцев после похода
Баренцево море – Карское море, декабрь 1943 года
– По местам стоять! Со швартовов сниматься!
Отдав приказ, Братишко на мостике поднимает руку в знак прощания. С соседней лодки ответный привет шлёт Сушкин:
– Встретимся с победой, Дмитрий Кондратьевич!
– Удачи тебе, Лев Михайлович!
Штурман Константин Тихонов, тоже приветствуя уходящую в море С-55, вполголоса говорит:
– Жаль, отдали Васильева. Столько вместе прошли…
– Что значит «отдали»? У Кучеренко старпом заболел – помочь надо было? Жизнь есть жизнь!
– Оно-то так…
– Все мы, Константин Митрофанович, на одной линии фронта. И причал у нас общий – вот что главное! Кучеренко с Сушкиным сейчас идут на Тана-фиорд, а наш курс теперь – Новая Земля, мыс Желания. Немцы вконец обнаглели – нашим метеостанциям покоя не дают… Пойдём-ка, уточним маршрут.
Оба спускаются в центральный пост. Там акустик Иван Рогоза уже готовит аппараты к работе.
Чем ближе к Новой Земле, тем холоднее и наверху, и в отсеках. Василий Глушенко, заняв на мостике свой наблюдательный пост, докладывает по переговорной трубе:
– По правому борту – земля!
Командир лодки Братишко осматривает в окуляр перископа берега, покрытые снегом и льдом. Сигнальщик между тем докладывает:
– Вижу на воде масляные пятна!
– Никак, подводная лодка противника водичку откачивала из своих трюмов, – высказывает предположение командиру вахтенный офицер Донат Негашев.
– Похоже, – соглашается Братишко. – Знать бы только, давно ли и куда ушла... Радист, передайте на базу: «Прибыл на позицию. Командир С-54».
Постепенно на окрестности наползает густой, плотный туман. Лодка медленно, словно ощупью продвигается вперёд. Все свободные от вахты стараются быть поближе к пятому или шестому отсекам, где от работающих дизелей чуть теплее. Казимир Вашкевич и Александр Морозов готовят очередной выпуск газеты – «Первый, но не последний!»
– Товарищ капитан третьего ранга, – обращается к командиру радист Николай Семенчинский, – радиограмма с базы.
– Прочтите, пожалуйста, – откликается Братишко, не отрываясь от окуляра перископа.
– «Через ваш район пройдут корабли Севморпути, – читает Николай. – Усильте наблюдение, не спутайте с вражескими. Комбриг».
– Передайте: «Вас понял. Командир С-54».
– Есть!
В отсеках жизнь идёт своим чередом.
– А помните, как в тропиках под дождём мылись? – блаженно потягиваясь, жмурится Виктор Нищенко.
– А как черепаху ели? – подхватывает Михаил Богачёв.
Как всегда, внезапно по лодке проносится сигнал боевой тревоги. В мгновение ока моряки покидают отсек и разбегаются по постам. Анатолий Стребыкин, расписанный по-боевому в центральном посту, шёпотом спрашивает у Доната Негашева:
– Случилось что?
– Акустик услышал шум работающей машины, – тоже тихо отвечает командир БЧ.
– Похоже, – соглашается Тихонов, взглянув в перископ.
– Подойдём поближе, – говорит Братишко и командует: Носовые торпедные аппараты – товсь!
Все на лодке замирают в ожидании заветного «пли!» Но минуты идут, идут, идут… И так же нежданно, как недавний ревун, звучит команда:
– Отбой боевой тревоги!
Братишко, спустившись в центральный пост, с досадой роняет:
– Айсберг, чёрт бы его побрал!.. Акустик, что теперь слышишь?
Из переговорной трубы Иван Рогоза так же невозмутимо докладывает:
– Шум паровой машины!
– Прибой воды о льдину он слышит, а не машину! – объясняет окружающим командир. – А по виду – действительно лодка…
После вахты Виктор Нищенко донимает Рогозу:
– Ну, Ваня, не видать тебе пощады от морского царя – по твоей милости чуть не потерял он свою боевую единицу. Представляешь, как бы мы жахнули по этой льдинке?..
– Ничего, не тушуйся, Ванёк, – успокаивает акустика мичман Николай Лосев. – Лучше ошибиться так, чем наоборот.
– Да ладно вам… – смущённый тем, что оплошал, Рогоза даже ободрение мичмана воспринимает как насмешку.
С самого тёплого места – из-за моторов – выбрался электрик Александр Морозов:
– Ложись погрейся, а то мне что-то сон не идёт…
Но не успел Рогоза занять уютное гнёздышко, как в этот момент вахтенный Сергей Жигалов докладывает командиру:
– С левого борта – прожекторный луч. Передал сигнал «У» и пропал.
И снова по кораблю разносится сигнал тревоги.
– Срочное погружение! – в который раз командует Братишко.
А от акустика Николая Фадеева – новый доклад:
– На курсовом 115 градусов – шум винтов!
Командир сосредоточенно смотрит на репитер гирокомпаса и размышляет вслух:
– Кто идёт – свои, чужие?.. И что за сигнал «У»? Если б не радиограмма комбрига, врезать бы по этому «сигнальщику»!..
– Да точно немец, Дмитрий Кондратьевич! – убеждает Тихонов. – Если бы наши – зачем им прожекторами привлекать к себе внимание?
– А если немец – почему не атаковал наши корабли?.. – Братишко подошёл к переговорной трубе и обратился к экипажу: – Внимание всем постам и отсекам! Находимся в зоне непосредственного действия вражеской подводной лодки. Прошу усилить бдительность и режим тишины. О малейших замечаниях докладывать немедленно!
Прошло несколько суток…
Трюмный машинист Анатолий Стребыкин, заступив на очередную вахту в центральном посту, ветошью собрал с палубы скопившуюся воду и подошёл к шахте перископа, чтобы отдышаться. В этот момент на посту всплытия и погружения появляется мичман Николай Лосев.
– Товарищ мичман, – говорит Стребыкин, – мы под водой уже семь часов. Пора, наверное, кислород включать…
Поднявшись на несколько ступенек по трапу боевой рубки, мичман запрашивает разрешения у вахтенного офицера – штурмана Константина Тихонова.
– Добро! – не отрываясь от перископа, командует тот.
Отодвинув со штурманского стола карты и книги, Стребыкин нащупал вентиль кислородного баллона и с силой повернул его. Газ с шумом пошёл по магистрали – и в ту же секунду из-под стола вырвалась струя пламени. Загорелись карты, краска на приборах. Стребыкин отскочил от стола, не понимая, что произошло. Мичман закричал в рубку:
– Товарищ старший лейтенант, пожар в отсеке!
Тихонов, скатившись по трапу, среагировал немедленно:
– Аварийная тревога!
Стребыкин лихорадочно гасит горящие бумаги, краску на приборах, но пламя, питаемое откуда-то из-за стола, вспыхивает вновь и вновь. Отсек наполняется удушливым дымом, прибежавшие по тревоге Негашев и несколько матросов надрывисто кашляют, утирают слёзы, машут руками… Возникший в двери Братишко мгновенно оценивает обстановку:
– Кислородный баллон открыт?
– Да, вполоборота, – признаётся Стребыкин.
– Закрыть немедленно! – следует команда.
Стребыкин, сдёрнув с себя матросский воротник и обернув им кулак, суёт руку прямо в пламенный зев, пытаясь закрутить вентиль. Воротник тут же вспыхивает. Тогда Анатолий сбрасывает ватную куртку и, уже защитив ладонь рукавом, дотягивается к баллону. Струи огня перестают пульсировать.
– Донат Иванович, – обращается Братишко к Негашеву, – распорядись-ка провентилировать помещение, подать кислород из другого баллона, выяснить и доложить причину пожара!
Выяснять Негашев лезет сам, взяв в помощники Чаговца.
– Ну, всё ясно, – говорит он прямо из-под штурманского стола. – Вентиль на баллоне как следует не отрегулирован, он пропускал газ, а рядом – привод кингстона, весь в масле. Масло плюс кислород – вот и пожар… Плохо, товарищи трюмные, проверяли работу ремонтников. Недолго было и на воздух взлететь. Под ногами-то погреб боезапаса!
Стребыкин с Чаговцом выслушивают замечание с поникшими головами, Анатолий к тому же морщится.
– Что, не нравится? – резко поворачивается к нему Негашев. И тут замечает, что у Анатолия сильно обожжены руки. – Немедленно к фельдшеру!
Штурман Тихонов, наведя порядок в центральном посту после пожара, сверяет по карте курс и докладывает командиру:
– Дмитрий Кондратьевич, выходим из заданного квадрата. Надо ложиться на обратный курс, иначе со своими столкнёмся. Да и батареи заряжать пора.
Лодка малым ходом покидает зону боевого дежурства. В этот момент радист Николай Семенчинский сообщает:
– Радиограмма, товарищ капитан третьего ранга! «Приказом комбрига вам предписано срочно возвращаться на базу. Иду вам на смену. Командир С-101 Трифонов».
– Час от часу не легче! – не сдержал Братишко огорчения. – Только-только обжились в этом квадрате… И что за срочность такая?
– Что за срочность такая? – повторяет он свой вопрос уже по прибытии в Полярный, в кабинете командира дивизиона Трипольского.
– Сушкин… – мрачно произносит тот.
– Что?! – и, сам понимая нелепость этого восклицания, по инерции продолжает: – Где? Как?
– В районе мыса Слетнес – последняя радиограмма была оттуда. Скорее всего, на мине. Успел, правда, атаковать вражеский транспорт – по крайней мере, немцы так передают, но, похоже, торпеда не взорвалась… А сам уж очень рисковый был – так лихо уходил с минных полей!.. Сколько раз говорил ему: побереги себя!.. Смеялся только: мы, тамбовские, минам не по зубам…
– Ох, Лев Михайлович, Лев Михайлович! – Братишко присел к столу, горестно свесил голову. – А говорил – до встречи…
Трипольский нервно прошел несколько раз вдоль окон, закурил, потом остановился за спиной Братишко:
– Помнишь, как во Владике перед походом он свой личный состав тренировал? Прыгнул в ледяную воду – «Человек за бортом!» Даже выговор за это схлопотал…
– А как в Атлантике торпеда по его борту прошла, не взорвавшись…
– Верил, верил, что заговоренный… Ну что ж, Дмитрий Кондратьевич, надо жить! Давай помянем друга нашего…
Они выпили по стопке, помолчали.
– Ты-то хоть без происшествий пришёл? – запоздало спросил комбриг.
– Почти, – коротко отозвался Братишко. – Народ в бой рвётся!
– Отдохни чуток – будет тебе скоро бой. Новый конвой встречать пойдёшь. Кстати, принимай пополнение.
– Отлично! Давно жду.
– Во-первых, нового старпома.
– Кто такой?
– Капитан-лейтенант Феоктистов, Филипп Яковлевич. Толковый офицер. С опытом. Боевой, пороху понюхал – «Красную Звезду» за так не дали бы… Думаю, споётесь.
– Главное – с людьми спелся бы…
– А ты помоги… Ну, а плюс к тому – трое ребят из учебного отряда: трюмный, рулевой и электрик. Конечно, подготовить как следует не успели – сам понимаешь, война. Да и учить-то некому. Но я думаю, твои молодцы их быстренько в строй поставят. А?
– Постараются… Но Сушкин, Сушкин!.. – Братишко встал тяжело, будто нагружённый. – Такой командир был! Мы все ведь воевать до сих пор не умели – только начали. А его в базе уже мастером дуплета успели прозвать: одним залпом по два корабля торпедировал!..
Трипольский молча обнял его, утешающее похлопал по спине.
– Чаговец, Вашкевич, Глушенко! – дежурный по казарме Александр Морозов, сложив ладони рупором, вызывает командиров отделений. – Вам пополнение!
Все трое, спустившись из кубриков на пост, видят рядом с Морозовым новичков. Те, подобравшись, поочерёдно представляются:
– Краснофлотец Яковенко, электрик.
– Это мой, – улыбаясь, протягивает ему руку Вашкевич. – Но, кажись, Вася, твоих земляков прибавляется.
– А мы зараз побачимо, – с готовностью подступает Глушенко. – Звидкиля ты, хлопче? Як маты звэ?
– З Полтавщины, – явно обрадовавшись родному языку, отвечает Яковенко. – Иван.
– Будьмо знайоми. Васыль!
– Краснофлотец Кирьянов! – рапортует следующий новичок. – Георгий. Рулевой.
– Кавказских подводников у нас ещё не бывало, – смеётся Чаговец. – С почином, братцы!
– Краснофлотец Хусаинов! – подаёт голос третий вновь прибывший. И, не дожидаясь дополнительных вопросов, сообщает: – Трюмный машинист. Фуат. Татарин. Из Чкалова. Урал.
– Фуат, значит?.. А я – Сергей. На лодках бывал?
– Нет пока.
– Никто не был? Ничего, за недельку изучите. Надо бы, конечно, побольше, но война не ждёт, хлопцы. Да и мы поможем. Айда наверх, устраивайтесь…
В кубрике их встречает возглас Виктора Нищенко:
– Братва, нам салаг прислали!.. Теперь точно – Гитлер капут!
Вашкевич спокойно, но твёрдо осаживает его:
– Ты полегче, мореман. Не обижай ребят.
– А что? – не унимается Нищенко. – Салаги – они салаги и есть. Сколько шагов от киля до клотика? – подступает он к Хусаинову.
Тот молча смотрит на него, потом отодвигает в сторону:
– Слушай, дай пройти, да?
– Не «дай», а – «дайте». Или вас не учили со старшими разговаривать?
– Отвяжись, сказал! – повышает голос Вашкевич.
Усадив новичков, расспрашивает их:
– Все комсомольцы? Хорошо. А кому сколько лет:
– Восемнадцать, – отвечает Яковенко.
-Девятнадцать, – говорит Хусаинов.
– Двадцать, – последним сообщает Кирьянов.
– Двадцать пять! – будто перекрывая ставку, вставляет Нищенко, который продолжает крутиться поблизости.
– Ты что, не понял? – всерьёз злится Вашкевич. И вновь обращается к новичкам: – Не обращайте внимания – он парень неплохой, просто дурака валяет. У нас вообще экипаж хороший. Дружный. Про наш поход слышали?
Все трое кивают.
– Ну вот. Можно сказать – одной солью морёные, – смеётся. – Ничего, скоро и вы такими станете. Но задача у вас непростая: надо быстро освоить свои заведования и боевые посты. В море учиться будет некогда. А там от каждого зависит жизнь всех. Это понятно? Поэтому каждую свободную минуту ходите по кораблю, изучайте, спрашивайте. Вам, – обращается он к Яковенко и Хусаинову, – будет легче, если возьмёте тетрадки и зарисуете все трубопроводы и электросхемы – скорей запомнятся. А вам, Кирьянов, главное – научиться держать рули. Чтобы не всплыть ненароком под самым носом противника, прямо под его прицелы, – такие случаи бывали, много ребят погибло. И всё потому, что не хватило умения, мастерства…
– Иногда просто силы, – добавляет, проходя мимо, Демьян Капинос.
– Да, и силы, – соглашается Вашкевич. – Поэтому очень советую подружиться с этим человеком. Он наш главный и единственный кормилец – кок Демьян Капинос…
– Держать перископную глубину! – командует из центрального поста Братишко. – На боевых постах начать тренировки…
С ним рядом несёт вахту новый старпом – капитан-лейтенант Филипп Феоктистов.
– Смотрите! – командир уступает ему место у окуляров. Феоктистов, взглянув, не в силах сдержать восхищение: над морем царит полярная ночь, и небо озарено сполохами северного сияния.
– Красота какая! – говорит старпом.
– Действительно, красиво, – соглашается Братишко. – А нам от неё прятаться приходится. Нос высунешь – сразу как у чёрта под носом.
В отсеках тем временем старослужащие тренируют новичков.
Анатолий Стребыкин, завязав глаза Фуату Хусаинову, даёт вводную:
– В районе перебита магистраль питьевой воды. Условно перекрыть повреждённый участок, сохранив подачу воды на камбуз. Товсь – ноль!
Хусаинов, чуть помедлив, бежит выполнять приказ.
В соседнем отсеке Павел Плоцкий тренирует Георгия Кирьянова:
– Лодка внезапно получила дифферент на корму. Условно: дать пузырь в кормовую цистерну главного балласта!
Новичок несколько суетливо трогает то один, то другой клапан, в конце концов обхватывает какой-то обеими руками.
– Отставить! – морщится Плоцкий. – Ты бы сейчас затопил бортовую цистерну, и лодка, в дополнение к дифференту получила бы крен градусов на сорок. Считай, серия глубинных бомб тебе обеспечена! Даю новую вводную…
– Погоди, дай передохнуть. Совсем замотал! – Кирьянов садится на рундук.
– Бой передохнуть не даст, – беспощадно заявляет Плоцкий. – Встать! Условно: выровнять крен и дифферент!
…В первом отсеке Казимир Вашкевич тоже требует от своего подопечного завязать глаза:
– Вышел из строя левый дизель. Срочно дать питание на кормовые торпедные аппараты от левого электромотора! Норматив – двадцать секунд. Время пошло!
Иван Яковенко мчится по кораблю, стремясь в срок выполнить задачу…
В центральный пост поступает доклад акустика Николая Фадеева:
– Входим в минное поле!
Братишко командует:
– Самый малый вперёд! Полная тишина!
На всех постах привычно замерли подводники, тревожно пытаясь сквозь мерный гул двигателей угадать малейший посторонний звук.
– А почему тишина? – шёпотом спрашивает Яковенко.
– Тихо! Потом объясню! – жестом даёт понять Вашкевич.
И в этот момент по левому борту раздаётся явственный металлический скрежет. По мере продвижения лодки он медленно перемещается в сторону кормы, пока наконец не пропадает.
Старпом Феоктистов будто прилип к окулярам перископа, в которых постепенно вырастают тёмные силуэты кораблей, похожие под разноцветным заревом полярного сияния на мистических чудовищ. Внезапно лодка резко ныряет, потом так же круто взрывает носом поверхность моря, затем, выровнявшись, снова идёт на перископной глубине.
– Штурман, в чём дело? – почти ревёт в переговорную трубу Братишко.
– Ошибка, товарищ капитан третьего ранга! Простите…
– Ошибка?! Подводник, как и сапёр, ошибается только раз!
– Новичок…
– Ни хрена себе, нашёл место новичка учить!
Братишко занимает место у перископа. Полярное сияние погасло, и силуэты кораблей теперь выглядят мрачными расплывчатыми тенями.
– Оба дизеля стоп! – следует команда. – Отставить торпедную атаку!
Старпом недоуменно смотрит на командира, снова приникает к окулярам и не может удержаться от вопроса:
– А почему не атакуем?
– Потому, что кончается на «у», – с досадой огрызается Братишко.
– Ну, это понятно. А всё же?
Братишко, устало опустив руки, молчит.
– Дмитрий Кондратьевич, вы что – боитесь?
– Я?! – резко поднимает голову Братишко. – Боюсь?!. Хотя – да, боюсь!.. Ну, утопим мы эту чёртову шхуну, ну – катерок впридачу… И что? Остальные закидают нас глубинными бомбами, и мы, опоясанные минрепами, окажемся в ловушке?.. Нет, не для того мои мальчишки шли через три океана, чтобы из-за какой-то паршивой скорлупки идти на дно! Я буду бить только наверняка, понял? На-вер-ня-ка!
– Ну знаешь! Мы для чего сюда пришли? В гляделки играть?!
– Не забывайтесь, Филипп… как вас там?... Яковлевич! – пытается урезонить его Братишко.
– Кто не рискует, тот… – голос Феоктистова срывается. – Мы же на войне!
– Вот именно – на войне, а не на учениях! Тут не пахнет смертью – тут смерть живёт! И можешь доложить начальству: мол, командир С-54 по малодушию упустил возможность нарисовать на рубке ещё одну циферку, а на китель привинтить орденок для счету!
– Ты за кого меня принимаешь, командир?! – тоже взрывается Феоктистов.
Через девять месяцев после похода
Полярный – Баренцево море, февраль 1944 года
– Стребыкин! – несётся в отсек голос вахтенного Виктора Нищенко. – К командиру БЧ! Быстро, на полусогнутых!
– Не по уставу командуешь, – отзывается Анатолий, соскакивая с койки. – Никак свои одесские штучки не забудешь?
– А мне их забывать не резон, – возражает Нищенко. – Скоро война кончится, домой приеду – и на Дерибасовскую, клешами пыль мести… Все крали – мои!
– Балабон! – смеётся Стребыкин, минуя его. – А моего подопечного не видал?
– Салагу? Не-а, – мотает головой Нищенко. – Электрик с Вашкевичем над схемами колдует, рулевой только что на посту был с Серёгой Жигаловым – тот ему уроки морской культуры внушал. А твоего… нет, не видел…
– Вот чёрт! Я ж ему два часа дал, чтобы зарисовал расположение клапанов затопления цистерн главного балласта! Сейчас Негашев зачёт принимать будет.
– Может, где-нибудь в трюмах заблудился?
– Шуточки у тебя...
Стребыкин вбегает в один отсек, в другой, заглядывает за пиллерсы, за рундуки. В последнем, кормовом отсеке внезапно замечает ноги в ботинках, торчащие из-за под плаща.
– Хусаинов! – окриком поднимает он новичка.
Тот выползает из своего лежбища, хмуро стряхивает дрёму.
– Как это понимать? – спрашивает Стребыкин.
– Холодно, товарищ старший краснофлотец. Греться хотел… Заснул – не заметил…
– Ну, извини – русскую печку для тебя не натопили! Холодно ему! Бегать по кораблю надо – вот и согреешься! А то в море пойдём, клапана спросонок перепутаешь – навек холодным станешь. И весь экипаж с тобой вместе! Или в учебном отряде этого не объясняли?..
Хусаинов молчит – не то виновато, не то ещё не проснувшись.
– Пошли к командиру, он тебе мозги прочистит!
Негашев, увидев за спиной Стребыкина молодого матроса, интересуется:
– Вы что-то хотели? Нет?.. Как служба идёт? Заведование изучаете?.. Добро! Попозже приходите, хорошо? А вы, Стребыкин, присаживайтесь… Тут такое дело…
– Угощайтесь – только что посылку из дому получил.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант! – Анатолий давно не видел яблок, и подарок кажется ему волшебным. – С ребятами в отсеке поделим.
– Да, ваши трюмачи – друзья хорошие, – соглашается Негашев.
– Конечно!
– Они-то за вас и хлопочут.
– Не понял …
– Говорят, у вас дома плохо?
– Война же, товарищ старший лейтенант – у кого сейчас хорошо?
– Это понятно… Но есть возможность предоставить вам краткосрочный отпуск на родину… Да-да, не удивляйтесь. Лодка становится на двадцать дней в ремонт. Так что, суток пятнадцать – в вашем распоряжении. Тем более, что отпуск вы заслужили.
– Но очередь…
– Вот именно. Матрос Богачёв уступил вам свою – его тоже благодарите.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант, – едва сдерживает радость Анатолий. – Службой оправдаю!
– Хорошо, хорошо… Билет на поезд я заказал, а попутный катер до Мурманска – вечером. Собирайтесь.
– Служу Советскому Союзу!
В помещении, где живут подводники в перерывах между выходами в море, – радостная суета. Сергей Чаговец достал из рундука брезентовый чемодан и вручил Стребыкину:
– Держи, Толя! На почин, так сказать. Береги – после тебя другим пригодится.
– Спасибо, Серёга, но я и с вещмешком…
– Ты же моряк! Какой мешок?!
Демьян Капинос пришёл со своим подарком:
– Там у тебя отец с голоду страдает – возьми, на какое-то время хватит, – выложил пару банок консервов, пакет рафинада, брикет масла.
– И правда, братцы, – поддержал идею Сергей Жигалов. – Давай что у кого в заначке!
Гора продуктов перед Анатолием стала расти на глазах.
– Спасибо! – приобнял Стребыкин Жигалова.
– Тебе спасибо! – тихо ответил тот. – Всё же услышал Бог мои молитвы. Но ты – первый…
– Братцы, тара не выдержит! – спохватился Анатолий. – Да и не дотащу – руки толком не зажили.
– Не трусь – поможем! – хлопнул его по плечу Виктор Нищенко. – Не в чемодане донесём, так в желудке!
– Да уж, на это ты мастак! – проворчал Казимир Вашкевич.
С верхней палубы донёсся голос вахтенного Василия Глушенко:
– Стребыкин, катер!
Анатолий в сопровождении Чаговца, Нищенко и Богачёва спешит к трапу. С прощальными объятиями звучат слова:
– Будь! Привет Большой земле!
– Вы ж без меня не уходите!
– Дождёмся…
– Привет родителям от подводников-тихоокеанцев!
– И североморцев!
– Бывайте, братцы!
Полярный, 15 марта 1944 года
В ясном солнечном небе летит чайка. Она кружит над заснеженными сопками, над малолюдными улицами военного городка, над Екатерининской гаванью. У пустынного пирса почти нет кораблей, лишь в отдалении пришвартован одинокий эсминец да лежит на боку пара брошенных за непригодностью, поржавевших катеров. Чайка неприкаянно летит над берегом, садится на столб с громкоговорителем, и эхо разносит над белым пространством голос диктора, прерываемый порывами ветра:
– В течение 14 марта на Проскуровском направлении наши войска… продолжали наступательные бои, в ходе которых заняли несколько населённых пунктов. При отражении контратак пехоты и танков противника … нанесли ему большие потери в живой силе и технике… На Винницком направлении наши войска, продолжая наступление, с боями заняли более 30 населённых пунктов, в том числе … Прилуки… Войска 3-го Украинского фронта … окружили крупную группировку немцев в составе нескольких дивизий. Противник предпринимал неоднократные попытки вырваться из окружения, но был отбит, потеряв при этом убитыми до 10.000 солдат и офицеров… На других участках фронта – бои… местного значения… Мы передавали сводку Совинформбюро.
Чайка, будто дождавшись конца сводки, срывается со столба, снова летит над гаванью и садится на флагшток у проходной контрольно-пропускного пункта. Снаружи к проходной приближается моряк с брезентовым чемоданом. Это Анатолий Стребыкин. Вышедшему навстречу дежурному офицеру он докладывает:
– Товарищ лейтенант, старший матрос Стребыкин подводной лодки С-54 из отпуска прибыл. Замечаний нет.
Офицер, дотошно изучив его документы, возвращает их со словами:
– Счастливчик, говоришь, вернулся?
– Так точно, счастливчик! – весело рапортует Стребыкин. – Дома побывал, товарищ лейтенант!
– Ну-ну, – произносит офицер. – Видать, в рубашке родился…
– Никак нет – в тельняшке! – светится радостью Стребыкин. – Теперь служить могу до самой победы.
Отдав честь, он шагает через проходную прямиком к казарме. У входа сталкивается со своим бывшим старшиной Петром Грудиным. Тот, увидев его, буквально опешил:
– Здорово! Ты откуда?
– Из Москвы, – сообщает Анатолий, ожидая эффекта от своих слов.
Но лицо Грудина мрачно, и Стребыкин в недоумении:
– Что случилось-то?
Старшина ведёт его в курилку и по пути сообщает:
– Ушла твоя «эска».
– Как ушла? Она же ещё…
– Ремонт закончили досрочно… Пятого марта ушла, двенадцатого должна была вернуться. Ну, а сегодня – пятнадцатое. Сам понимаешь…
– А связь?! – холодея от догадки, спрашивает Стребыкин.
– Одиннадцатого от Братишко пришла радиограмма: «Был бой. Имею повреждения. Возвращаюсь на базу». И всё! Радисты с тех пор весь эфир обшарили – ни звука…
Анатолий, закусив сжатый кулак, невидящим взглядом смотрит на Грудина, потом на сиротливый пирс. Чайка, вспорхнув с того же столба, одиноко скользит в сторону моря и тает в солнечных лучах…
Спустя несколько часов небо над гаванью темнеет, панорама за окном тоже погружается во мглу, разбавляемую лишь несколькими синими огоньками. А Стребыкин стоит у окна, прижавшись лбом к холодному, заиндевелому снаружи стеклу. Одна за другой перед ним проходят картины недавнего похода и лица боевых друзей.
…Чаговец спрашивает: «Без окон, без дверей – полна горница людей. Что это? – «Тыква!» – отвечает Анатолий.
…Братишко командует: «К подъёму государственного флага Союза Советских Социалистических Республик равняйсь! Смирно!» И по флагштоку поднимается алый флаг.
…Сергей Жигалов шепчет на коленях у рундука: «В страшный же час смерти неотступен буди ми , благий хранителю мой…»
…«Кончится война, – мечтательно говорит Иван Грушин, – учиться пойду. Целые города будут тогда под водой плавать».
...»Эй, салаги, держи концы!» – и с соседней лодки летят, летят свежескатанные снежки, а Саша Капелькин азартно кричит: «Братцы, наших бьют! За мной!»
…В буреломе волн – привязанный к тумбе перископа Вася Глушенко: «У ций бани пару малувато!»
…Миша Богачёв, облепленный маслом, растерянно сетует: «Сплю себе – и вдруг на башку бомба!»
… «Зря воду толчём! – возмущается Виктор Нищенко. – Скоро полстраны освободят – а мы?»
…Юра Нуждин, проводив девушку после танца, загадочно улыбается: «Сейчас, ребята, будет русская музыка – специально по заказу Стребыкина».
…Демьян Капинос, присев на корточки, по-птичьи машет руками: «Ку-ка-ре-ку!» И чуть не плача: «Товарищ капитан-лейтенант, ну как им ещё объяснить, что нам яйца нужны?!»
…И его, Анатолия голос: «Мишка, ты же не отпуск – ты мне жизнь подарил!» – А рядом, лицом к лицу, улыбающийся Михаил Богачёв: «Будь здоров, Толя! Столице привет»!
…Мичман Николай Лосев кричит: «Товарищ старший лейтенант! Пожар в отсеке!» И пламя – пламя, которое опаляет ему, Анатолию, не только руки, но и лицо, и грудь, заставляя отшатнуться от ледяного, но кажется, расплавленного окна…
– Стребыкин!
– Я! – обернувшись, Анатолий видит перед собой бывшего старпома С-54 Васильева. – Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга.
– Здравствуйте. Из отпуска?.. М-да, такие дела… Ну, пойдёмте, пойдёмте… Куда вас определили?
– Пока никуда.
– Что, если ко мне на С-15? Старшиной трюмных?.. Шагайте-ка на третий этаж –наш экипаж там живёт. Знакомьтесь с ребятами, а через три дня – в море…
И снова скользит под водой подлодка. Она проходит сквозь минные поля, всплывает под перископ – и даёт торпедный залп по вражеским транспортам. Уходя от глубинных бомб, замирает на грунте, потом опять в её прицелах оказывается вражеский корабль – снова залп. Дождавшись темноты, лодка выныривает на поверхность для подзарядки аккумуляторных батарей и затем, рванувшись навстречу новой схватке, опять и опять стреляет по врагу. Гремят новые взрывы, оседают в волнах взорванные корабли, растёт на рубке лодки количество звёзд, и за каждой всплывает сосредоточенное, яростное лицо Анатолия Стребыкина – то на вахте в центральном посту, то в перекрестье клапанов, то на верхней палубе, когда над сопками Екатерининской гавани звучат пушечные выстрелы в ознаменование победного возвращения на базу.
Один из таких выстрелов вспыхивает громом майского салюта 1945-го – над ликующей московской толпой…
Сорок два года спустя…
Москва, июнь 1986-го
К старому особняку, уютно расположившемуся в одном из переулков центра Москвы, подходит мужчина. Шагает вполне бодро, хотя по орденским планкам на пиджаке можно понять, что он уже в возрасте. И костюм (излишне строгий для летнего дня), и «дипломат» (чересчур внушительный), и поведение (нарочито уверенное – при том, что человек здесь явно впервые) – всё в нём выдаёт провинциала. У двери особняка, сверив по бумажке адрес и название организации – «Издательство», мужчина входит в дом.
Хотя дежурный за стеклом читает газету и не обращает на него никакого внимания, мужчина здоровается с ним и, пройдя к лифту, поднимается на третий этаж. Там на лестничной площадке курят несколько модно одетых девушек.
– Простите… Вы не подскажете, как увидеть Светлану Кирилловну?
– Прямо по коридору, пятая дверь слева, – отвечает одна из девиц.
Шагнув в коридор, мужчина слышит за спиной её голос:
– Эти мне писатели! «Подскажете»… Нет бы просто – «скажите, пожалуйста»… А ведь так и пишет, наверно.
– Что ты хочешь? Совково-галантерейные манеры, – комментирует другой голос на площадке.
Дойдя до нужной двери, мужчина стучится, но, не дождавшись ответа, входит. В комнате никого, и, стоя у двери, мужчина оглядывает два старых стола с наваленными на них папками, тоже старый шкаф, где такие же папки беспорядочно лежат на полках, большое, давно не мытое окно с широким подоконником, на котором нет свободного места – только папки, папки – разного цвета и объёма, с тесёмками и без. Всюду между папками – чашки, пепельницы, тарелки, вазы с несвежими цветами…
– Вы ко мне?
В комнате, держа в руках дымящуюся чашку и блюдце с баранками, появляется женщина и ногой пытается закрыть за собой дверь. Мужчина, поспешив ей на помощь, отвечает вопросом на вопрос:
– Вы Светлана Кирилловна? Тогда к вам. Стребыкин я, Анатолий Георгиевич, из Керчи. Я звонил…
– А, да-да… Проходите, садитесь, пожалуйста… – устроившись в старом деревянном кресле с подлокотниками, женщина сразу ощутила себя хозяйкой, и в голосе её появилась нотка превосходства. – Кофе хотите? Чаю?.. Тогда, может, жвачку?
Она мило улыбнулась, а, услышав отказ, с хрустом раздавила баранку и отхлебнула из чашки:
– Напомните – что у вас?
Тут только Анатолий разглядел её. Круглое лицо женщины продолжало улыбаться, но глаза, подведённые синью, изливали грусть и скуку. На правой щеке, ближе к уху, белел плохо растёртый след пудры. Пальцы, ломавшие новую баранку, были неопрятно толсты. А когда она потёрла ими под шеей, поправляя крупные бусы, на коже остался красноватый след.
– Да я… – стряхнул с себя эти впечатления Анатолий. – Рукопись присылал… о походе подводных лодок во время войны…
– А-а, да-да… – Светлана Кирилловна снова сделала глоток и, прожевав баранку, подтвердила: – Я помню…
Стребыкин терпеливо ждал, только рука его, выстукивая быстрый ритм по «дипломату», выдавала нарастающее раздражение.
– Ну да… В смысле – интересная! – подыскала она другое слово. – Сейчас…
Она с видимым сожалением отставила недопитую чашку и, прихватив с блюдца очередную баранку, стала перебирать папки на столе. Ничего не найдя, перешла к другому столу, потом порылась на полках шкафа, наконец извлекла из-под завалов ту, в которой Стребыкин узнал свою. Вернувшись за стол, Светлана Кирилловна раскрыла её, пробежала глазами первую страницу, пролистала ещё несколько и снова взялась за чашку.
– Интересно! – повторила она. – Но, дорогой Анатолий… э-э… – бросила взгляд на обложку, – …да, Анатолий Георгиевич… Опубликовать это мы, скорей всего, не сможем.
Стребыкин молчал, ожидая пояснений.
– Понимаете… Всё это, – Светлана Кирилловна обвела рукой пространство вокруг, – рукописи. В том числе – труды писателей. Известных! Иногда даже знаменитых… А вы…
– Я не писатель, – начал Стребыкин. – Я просто…
– А «просто» – это называется гра-фо-мания! – наставительно продекламировала хозяйка кабинета. – Понимаете? Мания такая. Все сейчас грамотные, книжек читают много, в том числе всякую белиберду… Вот и кажется, что писать – дело пустяковое, каждый может…
– Да не писатель я! – воскликнул Стребыкин. – Я товарищам поклялся …
– Ну, товарищи вам простят, – хмыкнула Светлана Кирилловна. – Вы же не виноваты, что у вас… как бы это помягче… Понимаете? Вы кто по специальности?
– Я моряк! – жёстко отрубил Анатолий.
– Вот! И, наверное, умеете водить корабли. А я не возьмусь – хотя плавать люблю. Так и здесь… Понимаете?
– При чём тут писатели? Когда мы шли через три океана, писателей с нами не было. И потом… Писатели пишут вообще – они не могут рассказать о каждом!
– Вас послушать, так каждый был героем…
– Да, каждый! Со всеми своими слабостями, грехами – каждый! – Анатолий даже сжал кулаки. – И я должен…
– Бросьте, Анатолий Григорьевич…
– Георгиевич!
– Извините – Анатолий Георгиевич… Никому вы ничего не должны. Кстати, вице-адмирал Щедрин уже написал книжку про ваш поход – даже не одну. Но он был командиром. Знал многое и о многом. А вы… Вы кем были? – Светлана Кирилловна заглянула в папку с рукописью. – Трюмным машинистом? Ну, и что вы видели из своего трюма?
– Григорий Иванович Щедрин написал хорошую книжку. И даже вручил мне с дарственной надписью…
– Вот видите! Но, по чести говоря, кто это сейчас читает? Разве что ветераны вроде вас…
– Ну как вы не поймёте?! Это был исторический поход! Первый в мире!
– Исторический? Вот и предоставьте это историкам!
Светлана Кирилловна устало откинулась на спинку кресла:
– Господи, как же мы любим громкие слова! «Первый в мире», «исторический»… Всё в мире когда-то было первым. Кто-то первым придумал колесо. А кто – неизвестно. И ничего страшного! Долго спорили, кто изобрёл электролампочку – Эдисон или Яблочков. А если вдуматься – какая разница?.. Наполеона победили – и что, помним мы кого-нибудь, кроме Кутузова, Багратиона или Дениса Давыдова? Да и то – спасибо Толстому… Совсем недавно, кажется, Юрия Гагарина по всему миру встречали как инопланетянина – а сегодня? Кто-нибудь знает хотя бы двух-трёх нынешних космонавтов? Вы, например, сможете их назвать?.. А вы хотите, чтобы люди поимённо помнили ваших подводников!
– Это не «мои» – это НАШИ подводники!
– Мои, наши – какая разница? Опять слова… Ведь есть, наверное, памятник?
– Есть. Во Владивостоке лодка стоит – одна из тех… Она единственная уцелела. И прошла всю кругосветку – вернулась во Владик через Ледовитый океан.
– Ну вот! – Светлана Кирилловна засмеялась. – А вообще… Помните, Маяковский сказал: пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм. Уж какой ни есть…
– Издеваетесь?
– Ну почему? Ещё неизвестно, уж такие ли они герои. Погибли где-то на той войне – а к чему, почему?.. Вообще: зачем нужен был весь этот поход? Полгода мучений – а ради чего? Ради одного потопленного немецкого корабля?.. История, конечно, рассудит. А пока – не разбери-поймёшь…
– Не разбери-поймёшь?! – взревел Анатолий и вскочил, опрокинув стул. – Ты-то сама – что в своей жизни сделала?!.. Что ты можешь, кроме как сосать эти бар-раночки?! – он швырнул блюдечко со стола, и оставшиеся баранки разлетелись вместе с осколками. – Я не писатель, это точно. Ну так помоги! Подскажи, как описать, объяснить, что это были за люди – мои подводники!
Светлана Кирилловна вжалась в кресло и, оцепенев, слушала его бешеный крик.
– История, видишь ли, рассудит… – голос Стребыкина, утихая, ещё дрожал от напряжения. – Научились надеяться на историю. А на деле мы – мы сами! – то и дело берёмся её судить! Судим, выносим приговоры, потом отменяем, милуем – и снова судим. Будто девку-воровку!.. А это мы – мы сами! – воруем у себя историю. Память воруем! Да так и живём – в беспамятстве! И дети живут в беспамятстве! И потому снова и снова гибнут в океане… В самом страшном – океане лжи и ненависти…
– Послушайте, – стала приходить в себя Светлана Кирилловна. – Я, конечно, прошу прощения… Не хотела вас обидеть… Но поймите, рукопись слабая… нуждается в серьёзной профессиональной доработке…
– Слабая? – Анатолий потянул к себе злополучную папку и стал завязывать тесёмки. – Там, перед смертью, мы были сильны – это теперь, перед жизнью, ослабли… Всего вам… доброго!
Он вышел из комнаты и спустился по лестнице мимо всё тех же куривших девиц.
Через пятьдесят лет после похода
Владивосток, Корабельная набережная, 36-й причал, воскресенье 26 июня 1994 года
На верхней палубе мемориальной подводной лодки С-56 – стайка юношей и девушек. Один из парней включает аудиоплеер, и под знакомую песню группа, разбившись на пары, начинает вальсировать. Плеер поёт голосом Юрия Гуляева:
На пирсе тихо в час ночной,
Тебе известно лишь одной,
Когда усталая подлодка
Из глубины идёт домой…
С набережной на танцующих с улыбкой смотрит мужчина – совершенно седой, но с густой пышной шевелюрой. Он в морском офицерском кителе без погон, на груди – увесистая орденская планка. Это Анатолий Стребыкин – тот самый, который утром того же дня спешил сюда на такси.
Когда песня заканчивается, из плеера вырываются звуки рок-музыки, и молодёжь на палубе заходится в новом ритме. Внезапно пляску перекрывают милицейский свисток и окрик:
– Прекратить! Вы как туда забрались? Немедленно прекратите!
Кто-то на палубе выключает плеер, и лица ребят обращаются вниз. Сержант милиции, дав ещё один свисток, кричит:
– Другого места не нашли? Это же памятник!.. Быстро с лодки!
Оказавшись на набережной, ребята оправдываются:
– Сегодня же праздник – День молодёжи…
– А вчера мы последний экзамен сдали…
– Уже и потанцевать нельзя!
Милиционер непреклонен:
– Совсем совесть потеряли!.. Ветерана бы постыдились – может, он на этой лодке воевал…
– Да, как раз на такой, – с улыбкой подтверждает Стребыкин. – Не шибко ругай их, сержант. Знал бы ты, как мы прыгали на этой палубе от счастья, когда вернулись из похода! Ведь такие же были – совсем мальчишки. Ну, может, чуть постарше…
– Понял? – пеняет сержанту парень с плеером, и, снова включив музыку, парни и девушки удаляются по набережной.
Милиционер, проводив их взглядом, поворачивается к Стребыкину:
– Зря ты их защищаешь, отец. Вмешиваешься не в своё дело, а потом сам же скажешь: распустили молодёжь…
– Защищаю, да, – смеётся Анатолий. – И защищал, когда тебя с ними ещё на свете не было. Это, брат, самое моё дело – защищать!
Сержант, видимо, оценив каламбур, меняет тон:
– Ты, отец, местный? Или приехал откуда? Может, из Москвы?
– Как тебе сказать… И местный, и приехал. Но не из Москвы – из Керчи. А здесь служил когда-то…
– А-а… И что – правда, на этой самой лодке?
– Нет… Моя лодка там, – Анатолий машет рукой, и не понять, то ли она где-то далеко, то ли в глубине моря. – Но была такая же, только номер другой: С-54.
Он вынимает пачку сигарет и протягивает сержанту.
– Спасибо, не курю, – отказывается тот.
– Молодец, – Стребыкин закуривает и, видя, что парень заинтересованно ждёт, продолжает рассказ: – Мы отсюда до самого Мурманска шли – четыре лодки. Все погибли, только эта и жива. А ведь её тоже девятнадцать раз погибшей объявляли …
– Немцы?
– То немцы, то наши… Всяко бывало. А она выжила! И оказалась самой результативной нашей подлодкой за годы войны – столько потопила вражеских кораблей. Не зря, видишь, на ней знак висит, что гвардейская.
– А вот спросить у них, – кивнул сержант в сторону ушедших ребят, – что значит гвардейская – никто толком не скажет. Я и сам, честно говоря, не очень... Слово – знаю, а за что, почему?
– Время, сынок, время… Может, оно и к лучшему… Хотя, конечно, знать не мешает – всё-таки не чужая история, наша!
Стребыкин докурил сигарету, поискал глазами урну, не найдя – погасил окурок о подошву и зажал окурок в руке.
– Ты что, дежуришь тут? – спросил он сержанта.
– Угу.
– Тогда счастливо. А я ещё разок обойду, попрощаюсь – и в аэропорт. Домой пора.
Анатолий пошёл вокруг корабля, сержант не отставал.
– Вот приходят сюда люди, смотрят…– продолжал Анатолий, словно выкладывая наружу давние свои мысли. – Старенькая, конечно, лодка… Теперь вон какие атомные крейсера ходят – подводные гиганты! Для них бы наш поход – раз плюнуть… А ведь это не просто железка! На ней люди жили! Работали, вахту несли, дружили и ссорились, смеялись и мучились… Жили! Но кто их помнит? Лодка – она ведь только себе самой памятник. Технике, а не людям!
– Ну почему… – начал было сержант.
– Вот гады! – вдруг перебил его Стребыкин. – Ты посмотри, что сделали!
– Что? Где? – не понял милиционер.
Стребыкин смотрел в сторону гранитных плит, установленных неподалёку. На них чернела густая, неразборчивая буквенная вязь, а посредине, жирно обведённая, зияла свастика. Внезапно, как от ветра, глаза у Анатолия заслезились, и ему показалось, что концы свастики зашевелились, поползли в стороны, вверх, заполняя пространство рядом, окаймляя и табличку с гвардейским значком, и бронзовый венок, и золотую надпись на плите.
– А, граффити… Пацаны дурью маются, – пояснил сержант. – Теперь этого добра везде полно. Мы уж и гоняли, и закрашивали – не помогает… Тебе что, отец, плохо?
Он взял Стребыкина под руку и, не видя рядом скамьи, помог присесть на тумбу уличного фонаря.
– Да, да… Что? – дошёл до Анатолия смысл вопроса. – Нет, ничего…
Он высвободил руку, вытер платком глаза, поднявшись, снова достал сигареты и заговорил:
– Мне одна дама недавно сказала: мол, погибла ваша лодка где-то на той войне… Чувствуешь?! А того не поняла она, что война была не ТА, а самая что ни на есть – ЭТА! Все остальные войны были – да и есть! – за что? За территорию, за богатства, за господство… А эта – она особая. Она за то, как жить на земле. Понимаешь? Всем нам! И детям нашим… И она не кончилась в 45-м! Она… – Анатолий перевёл дух, – она идёт и сегодня. И будет идти! Всегда. В любой стране. В каждом человеке… Понимаешь?
Сопровождаемый сержантом, он снова пошёл вдоль корабля, остановился у форштевня, сошёл по ступенькам на тротуар.
В этот момент с другого конца лодки донёсся звонкий детский смех. Анатолий и сержант оглянулись. Там, у кормовых горизонтальных рулей, они увидели молодую женщину и маленького, лет полутора-двух мальчишку. Мать, спрятавшись на мгновенье за остов лодки, говорила:
– Где Ванюшка?
И тут же, выглянув, радостно объявляла:
– Вот Ванюшка!
Малыш счастливо хохотал в ответ, немудрёная игра продолжалась:
– Где Ванюшка? Вот Ванюшка!.. Где Ванюшка? Вот Ванюшка!..
И заливистый детский смех летел над причалом, над улицей, бухтой – может быть, даже над всей землёй…
СПИСОК
МОРЯКОВ ПОДЛОДКИ С-54,
НЕ ВЕРНУВШИХСЯ ИЗ ПОСЛЕДНЕГО БОЕВОГО ПОХОДА
1. БРАТИШКО Дмитрий Кондратьевич – капитан 3-го ранга, командир лодки (место рождения – Ростов-на-Дону)
2. ФЕОКТИСТОВ Филипп Яковлевич – капитан-лейтенант, помощник командира (г. Туапсе)
3. ТИХОНОВ Константин Митрофанович – старший лейтенант, командир БЧ-1 (г. Комсомольск-на-Амуре)
4. НЕГАШЕВ Донат Иванович – старший инженер-лейтенант, командир БЧ-5 (г. Киров, ныне – г. Вятка))
5. РОЙЗЕН Зольман Ефимович – техник-лейтенант, командир группы движения (г. Миньковцы, Каменец-Подольская обл., Украина)
6. ТАРАСОВ Николай Зотович – старший лейтенант медицинской службы, ст. военфельдшер (Кировская обл., Васильевский сельсовет)
7. БИРЮКОВ Иван Ильич – старший лейтенант, дублер командира БЧ-1
(г. Москва)
8. НОВИКОВ Александр Кириллович – главный старшина, старшина группы рулевых (г. Москва)
9. КОЛЕСОВ Николай Иванович – ст. 1 ст., командир отделения рулевых
(г. Кисловодск)
10. ГЛУШЕНКО Василий Трифонович – старший краснофлотец, старший рулевой (Зиньковский район, Полтавская обл., Украина)
11. ЖИГАЛОВ Сергей Иванович – краснофлотец, рулевой (д. Богодухово, Орловская обл.)
12. ПЛОЦКИЙ Павел Михеевич – краснофлотец, рулевой (с. Ломаново, Колосовский район, Омская обл.)
13. КИРЬЯНОВ Георгий Кириллович – краснофлотец, ученик рулевого
(г. Тбилиси)
14. СЕМЯНИХИН Петр Иванович – краснофлотец, ученик рулевого
(с. Шайдрово, Ордынский район, Новосибирская обл.)
15. ВАШКЕВИЧ Казимир Марьянович – ст. 2 ст., командир отделения электриков (Каменец-Подольская обл., Украина)
16. МАСЛЕННИКОВ Виктор Николаевич – ст. 2 ст., командир отделения СКС (г. Тула)
17. ИВАНОВ Петр Макарович – ст. 2 ст., командир отделения палубной команды (Талдомский район, Московская обл.)
18. ГРУШИН Иван Михайлович – краснофлотец, старший комендор-зенитчик (Олонсинский сельсовет, Сталинградская (ныне – Волгоградская) обл.)
19. ЯКОВЕНКО Иван Михайлович – краснофлотец, ученик штурманского электрика (Полтавская обл., Украина)
20. РЯБЧИКОВ Михаил Иванович – мичман, старшина группы торпедистов (с. Михайлова гора, Калининская (ныне – Тверская) обл.)
21. ИВАНОВ Петр Андреевич – ст. 2 ст., командир отделения торпедистов
(г. Гжатск)
22. ГОРБЕНКО Иван Иванович – краснофлотец, торпедист (с. Свято-Троицкое, Троицкий район, Одесская обл., Украина)
23. ТРОФИМОВ Михаил Михайлович – краснофлотец, торпедист (с. Пятница, Солнечногорский район, Московская обл.)
24. СЕМЕНЧИНСКИЙ Николай Ильич – ст. 1 ст., старшина группы радистов (г. Загорск (ныне – Сергиев Посад), Московская обл.)
25. СЕРГЕЕВ Владимир Сергеевич – краснофлотец, командир отделения радистов (с. Турки, Балашовский район, Саратовская обл.)
26. ФАДЕЕВ Николай Иванович – ст. 2 ст., командир отделения акустиков (с. Б-Салтыки, Желтухинский район, Рязанская обл.)
27. КРАМАРЕНКО Николай Иванович – краснофлотец, акустик (Воронежская обл.)
28. РОГОЗА Иван Калинович – краснофлотец, старший акустик (с. Анастасиевка, Славянский район, Краснодарский край)
29. ЛОСЕВ Николай Николаевич – мичман, старшина группы мотористов (с. Пушкарское, Тульская обл.)
30. КАПЕЛЬКИН Александр Александрович – ст. 2 ст., командир отделения мотористов (д. Спирково, Угличский район, Ярославская обл.)
31. КРОТОВ Борис Григорьевич – старший краснофлотец, старший моторист (г. Бологое, Калининская (ныне – Тверская) обл.)
32. СОКОЛОВ Константин Васильевич – краснофлотец, моторист (г. Москва)
33. БОГАЧЕВ Михаил Павлович – старший краснофлотец, старший моторист (д. Даниловка, Коношский район, Архангельская обл.)
34. КОВАЛЕНКО Николай Иванович – краснофлотец, моторист (д. Ширяево, Смоленская обл.)
35. ГАЛКИН Петр Алексеевич – мичман, старшина группы электриков
(г. Москва)
36. НИЩЕНКО Виктор Петрович – ст. 2. ст., командир отделения электриков (г. Одесса)
37. МОРОЗОВ Александр Иванович – старший краснофлотец, старший электрик (г. Мариуполь, Украина)
38. ЛИСТКОВ Павел Николаевич – краснофлотец, электрик (д. Шпалево, Калининская (ныне – Тверская) обл.)
39. ГОРОДЕЦКИЙ Иван Александрович – краснофлотец, электрик
(д. Городище, Московская обл.)
40. БАЗЫЛЕВ Михаил Павлович – краснофлотец, электрик (д. Крутицы, Звенигородский район, Московская обл.)
41. БУЧИН Василий Михайлович – главстаршина, старшина группы трюмных (г. Рыбинск)
42. ЧАГОВЕЦ Сергей Григорьевич – ст. 2 ст., командир отделения трюмных (с. Андреевка, Харьковская обл., Украина)
43. РОЩИН Николай Алексеевич – краснофлотец, трюмный машинист
Основание: ф. 795, оп. 2, д. 15, л . 192-196 (Архив делопроизводства Штаба бригады подводных лодок Северного флота; 2-й дивизион). Исх. № 0579, 25.04 1944
* «Роман-журнал XXI век», №3, 2011
Владимир Любицкий
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
