Крёстного моего в селе все знали – это дядя Митя Дударь. С отцом моим они, не разлей вода, дружками были. На охоту вместе ходили, да и работали оба бригадирами в колхозе. Правда, отец мой Иван Александрович, Царство ему небесное, поменьше ростом от дяди Мити был. Да если честно, так почитай, на целую голову. А дядя Митя – богатырь! Росту под два метра, шея – не шея, а выя бычья… Кулаки из пятерни получались, ну, ей-Богу, чуть поменьше от трёхлитровой банки. Может именно поэтому и авторитетом он пользовался у мужиков не только в своей бригаде, а и во всём колхозе.
Было это, наверное, годов через пять, как я на Вере своей женился. Ну да, где-то так, потому что Дениске нашему четвёртый год тогда шёл, а Витюшкой Вера как раз беременная была. Такие периоды частенько для семейной жизни опасными бывают, ну, когда «абонент не доступен». Понятно, о чём я, да?.. Вот и мне подвернулась в этот момент тут одна – Галей звали. Бабёнка в разводе… Так если посмотришь – ничего особенного… А вот побывал с ней… Эх, такие «кобылки»в известные моменты выстраивала – Вере моей, как до Марса…
Я-то молодой тогда был и решил: «Вот она где настоящая любовь!.. Поспешил, мол, дурак, жениться… Надо что-то делать».
А что делать? Разводиться надо, да к Гале – там постеля послаще.
А тут по селу уже и трёп про наши с нею дела пошёл. До Веры разговоры эти дошли. Молчала она, плакала, а кончилось тем, что Витюшка у нас семимесячным народился. Мне хоть разорвись: и Веру жалко, и мальчишек своих, особенно младшего – болел он часто… Но, гляди, как вспомню ночи наши с Галей ворованные – так ноги сами к ней и несут.
От отца покойного мне «Москвич» остался. Работа у меня, сам знаешь, какая. Ветеринар я, а это дело живое – то на вызов, то за вызов… В общем, сбрешу Вере, мол, корова на ферме или дома у кого захворала, а сам в «Москвич» Галю забираю и куда-нить на природу. Да до полуночи, а то и на всю ночь. Особенно любили мы с ней на Бам ездить. Это у нас балку с ручьями родниковыми перегородили дамбой, пруд образовался огромный. Стали Бамом называть его все – в честь Всесоюзной комсомольской стройки. Байкало-Амурская магистраль – железную дорогу с таким названием молодёжь строила – наши ровесники. Ну, ты это знаешь, а поясняю я, чтоб нынешним молодым понятнее было.
Так вот, июнь, наверное, был, или июль – точно не помню. Помню, что уже солнце к закату, а жара, как в поддувале – не продохнуть. Приехали мы с Галей на Бам, разделись, одеялко расстелили, я водки достал, вина, закуски лёгонькой. Выпили, закусили, валяемся на одеялке – дурачимся… Ну, всё такое… Тут вдруг недалеко мотоцикл затарахтел и затих. Гляжу, крёстный мой из-за кустов появляется, раздетый уже, руками размахивает, вроде как зарядку делает, и к воде направляется… Меня с Галей увидел:
– О, крестничек!.. И ты тут?..
Неловко мне как-то от его глаз стало.
– Тут,.. – говорю.
– Празднуешь?..
– Да вроде праздновать нечего…
– Ну, как нечего?.. Крещение сегодня,.. – а сам на Галю так косонул…
А я своё:
– Так Крещение зимой, крёстный…
– Да бывает и летом… Ну что, поплаваем?..
– Давай…
Прыгнули мы в воду, а она чистая и прямо горячая.
– Ну, что, крестник, доплывёшь вон до того брёвнышка?..
А там и правда, брёвнышко какое-то плавает. Далековато, правда, и Галю из-за прибережных кустов не видно будет… Но азарт!..
– А чё ж не доплыву!.. – и рванул.
Только за кусты заплыл, тут меня крёстный нагоняет:
– Я ж тебе говорил, что сегодня Крещение, вот я тебя щас и покрещу...
– Так я ж крещёный…
– Первый раз, видно, батюшка что-то неправильно сделал… Придётся тебе ещё разок потерпеть, – хвать меня за волосы своей пятернёй и под воду. Я круть-верть, а куда ты из такой лапищи денешься… А он меня приподнимает – у меня и вода изо рта, и сопли из носа, а он: «Говори сукин сын: «Господи, прости и помилуй!». Я: «Кхе-кхе!..», а он своё: «Говори!.. А то тут и заночуешь навсегда!».
Откуда что взялось. Три раза он меня таким образом «покрестил», а я ему без запинки три раза: «Господи, прости и помилуй!..», как жаба, проквакал.
Оттолкнул он меня от себя и говорит:
– Ну, вот… А теперь плыви к своей, этой… Но если с завтрашнего дня от Веры и пацанят своих – хоть на шаг, я тебя и не так ещё «покрещу»… Имею на то право!..
И поплыл саженями: «Ух!.. Ух!.. Ух!..» – как филин заухал на всю округу.
После такого «крещения», сам понимаешь, кончилась моя любовь с Галею. Как-то сама собой завяла. Крёстного уже нет давно, а я частенько его вспоминаю. И знаешь, с теплом и благодарностью… А чтоб я сейчас делал без Веры, без сыновей своих?..
БРЕДИТ
Сразу после войны Максим Федорович, небольшого роста худощавый мужчина, был назначен председателем колхоза. Работать приходилось в основном с подростками да с женщинами, многие из которых остались вдовами.
Максим Федорович был человеком легкого нрава и с женщинами ладить научился быстро – об этом говорит хотя бы тот факт, что в селе до сих пор живут и здравствуют тринадцать Максимовичей и Максимовн.
Дотянул Максим Федорович свою председательскую лямку до пенсии, выпустил в люди из своей семьи двух сыновей и двоих дочерей, которых они с женой Марией Трофимовной воспитали в чисто деревенских традициях, да и стал поживать себе в небольшом окруженном вишневым садом доме среди односельчан.
И вот однажды приключилась с ним беда. Заболел человек. И 6олезнь-то прицепилась такая, что и сказать неловко, – дизентерия. До того она вымучила пожилого человека, что и без того худой, Максим Федорович слег и решил про себя, что пришла его пора отправляться в дальние пределы.
– Мария... Маш... помирать мне, видно... Ты бы пошла, позвала куму Акульку – проститься хочу...
Ни говоря ни слова, Мария Трофимовна повернулась и пошла за своей соседкой, жившей всего через двор от них.
Зашла во двор, та цыплят кормит.
– Акульк, – окликнула ее Мария Трофимовна и смахнула со щеки слезу. – Максим засобирался... повидать тебя хочет...
Акулина кинулась в хату переодеваться и оттуда раздались ее громкие причитания и всхлипы, которые продолжались и по дороге:
– Ой, ды что ж то за горе к нам пришло-о-о... Да мы такого горя ишшо и не видел-и-и... – и зайдя в дом:
– Ой, ды, Максимушка-а-а... ды на кого ж ты нас, сирот, кида-а-е-ешь...
Максим Федорович слабо махнул пожелтевшей рукой и позвал:
– Акульк... наклонись, че скажу... Та мгновенно перестала тужить и наклонилась над самым лицом бывшего председателя. Несмотря на свои "за шестьдесят", она осталась женственной, и следы красоты не торопились покидать ее крестьянского лица.
Мария Трофимовна молча строго стояла рядом.
– Акульк... – продолжил Максим Федорович, и глаза его вспыхнули молодо, а на губах появилась чуть заметная улыбка. – А помнишь, как мы с тобой кукурузу ломать ходили? Помнишь?
Акулина отпрянула от Максима Федоровича и, искоса поглядывая на молчаливую Марию Трофимовну, ударила в голос:
А Максим Федорович после визита Акульки быстро пошел на поправку и прожил после своей болезни еще очень долго.
НЕ УСТУПИЛ
Иван Павлович работал в совхозе на бензовозе как раз в то время, когда в районе проводилась усиленная газификация. В родном селе бензовозчика знали как человека спокойного и уравновешенного, и когда с ним произошла история, которая и будет здесь рассказана, односельчане очень удивились его выходке.
Началось всё с того, что Иван Павлович заехал в соседнее село к свату. У свата они хорошо посидели за столом, а когда возвращался домой, то дорога так сильно петляла под колёсами бензовоза, что ему с трудом удавалось по ней выруливать.
Стояла сухая летняя погода. В какой-то момент бензовоз не удержался на дороге, вильнул в сторону и оказался в невесть откуда взявшейся, наполовину пересохшей луже, видимо, так и не высохшей после последних дождей. Машина мгновенно погрязла в ней, что называется, по самые мосты.
Ивану Павловичу ничего не оставалось делать, как ждать подмоги. Координация движений у него была сильно нарушена, но всё ж хватило сил и умения, чтобы взобраться на капот машины, где, как ему казалось, удобнее было ждать какой-либо оказии, чтоб вытащить бензовоз на сухую дорогу.
На дороге, вдоль которой вглядывался незадачливый водитель, никакого движения не наблюдалось, зато в небе раздался характерный рокот, и Иван Павлович увидел, что в его сторону летит вертолёт. Это строители газопровода облетали свои владения.
Неизвестно, почему Иван Павлович поднял руки и стал демонстрировать ними призывные взмахи вертолётчику. Делал он это по-мальчишечьи задорно и весело. Из глубины далёкого детства всплыла в его голове кричалка: «Стрекоза, стрекоза, покажи свои глаза!..», и он заорал её во всё горло.
Вдруг его весёлость резко пропала, и он почувствовал, как холодная струйка пота стекает по его спине. Дело в том, что вертолёт, сделав полукруг, начал неожиданно медленно, но верно снижаться и приземлился прямо на дорогу, метрах в тридцати от застрявшего в грязи бензовоза, подняв страшную тучу дорожной пыли. Когда она рассеялась, Иван Павлович увидел, что к нему приближается вертолётчик, сжимая в левой руке шлем.
Вертолётчик подошёл прямо к бензовозу, а это было вполне возможно, лужа-то была в старой колее, и сказал:
– Здравствуйте...
– Привет, — как-то дурашливо произнёс в ответ Иван Павлович.
– Чем могу помочь?.. — уже с недоверием поглядывая, как теперь говорят, на неадекватного бензовозчика, снова спросил вертолётчик.
Иван Петрович открыл рот и сказал:
– Браток, дай закурить, а?..
Закурить ему «браток» не дал, а вот "прикурить"... Он размахнулся с правой и так врезал Ивану Павловичу в ухо, что тот слетел с капота машины...
Когда шофёр очнулся, вертолёт уже набирал высоту, а его тряс и легонько хлопал по щекам механизатор Колька Кичагин, который как раз подъехал к месту происшествия на своём "Беларусе" и наблюдал сцену падения Ивана Павловича с капота машины.
– За что это он вас, Иван Павлович?.. — тревожно спросил Колька.
Хмель с Ивана Павловича уже слетел, он ошалело потряс головой, чтоб урезонить боль в ухе, и сердито сказал:
– За что, за что?.. Дорогу ему не уступил... Вот за что!..
– А-а-а... — протянул Колька, подошёл к трактору и стал разматывать стальной трос, с искренним намерением помочь Ивану Павловичу вновь обрести почву под ногами.
ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ
Раннее деревенское утро. Солнце, красное ото сна, только-только начинает потягиваться.
Но на неведомо кем и когда облюбованном пятачке выгона, который из года в год выполняет функцию сельского информационного центра, стоят, поглядывая на своих коров, мужики: Федор Иванович, грузный, с деревянной колодкой вместо ноги, которую он потерял на войне, и только что женившийся на красивой девке Любе Самохиной Володя Ласков.
Володя курит "Приму", а Федор Иванович, опершись на самодельную трость и постоянно переминаясь на месте, видно, давая таким образом отдохнуть здоровой ноге, просто смотрит на мир. Потом вдруг посмеиваясь:
– Гляди, Володь...
Володя смотрит в сторону села, откуда гонят своих коров опоздавшие хозяйки.
Длиннорогую Квитку подгоняет Татьяна Жукова. Она сердито хлещет корову по бокам длинной хворостиной, все время повторяя: "Куда?.. Куда прешься?".– отчего ошалевшая худобушка, действительно, прется, не разбирая дороги.
Корову Кралю, упитанную, с большими, как бы удивленными глазами, погоняет Ольга Егорова и, чтобы сделать вид, что сильно торопится подогнать свою вальяжную Кралю к стаду, изредка, как-то плавно, не то гладит, не то шлепает ее по крупу своей длинной белой рукой и ласково воркует: "Краля, Краля... ну давай, догоняй, дурочка"...
– Во, видал! – вдруг, толкая Володю в бок, громко говорит Федор Иванович, – видать, Жук Таньку позабыл-позабросил! Гляди, чё баба над скотиной творит. А Ольгу Петро, ей-бо, и сегодня ощастливил! Небось сказала: "Ты, Петь, полежи, я сама Кралю провожу"...
Володя заливается краской:
– А откуда ты знаешь, Федор Иванович?..
– Как откуда? От жизни! Вот давай спросим... – и кричит: – Тань! Что это ты проспала? Никак Жучок взял за бочок?!
Татьяна так и взвивается:
– Какой там бочок! Третий день – в стельку! Ни "му", ни "бу"! Когда вы ее только нажретесь! – вдруг визгливо переходит она от частного к общему. – И этой бабе Соньке нехай и руки, и ноги поотсыхают с ее самогоном вонючим! Своего б Валерку поила. Так нет! Жук купит! А Жук и купляет, а потом нажрется и прется домой – не мужик, а одни штаны!
– Ай-яй-яй! – возмущается Федор Иванович. И опять: – Оль! А тебя Петька сегодня утречком точно к подушке пригваздывал. А?
Ольга улыбается, зыркает быстрыми глазами на Володю, затем на Федора Ивановича и с какой-то томной сладинкой в голосе:
– Ох, Федор Иванович, вы только и знаете про такое говорить...
Продолжая улыбаться чему-то своему, покачивая бедрами, Ольга проплывает мимо мужчин в направлении своего дома.
– А ты говоришь "откуда знаю"? – смеется Федор Иванович. – Пошли, а то там, небось, и тебя Любашка дожидается. А?
Он легонько хлопает Володю по спине своей широкой, шершавой ладонью и, обходя свежие коровьи лепешки, направляется к селу. Володя опять краснеет, раскуривает сигарету и молча, невольно ускоряя шаг, следует за умудренным жизненным опытом Федором Ивановичем.
п. Ровеньки,
Белгородская область.
Юрий Макаров (Ровеньки, Белгородской обл.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
