Смолыговская восьмилетка выглядела так, как в художественной литературе описывали старые сельские школы. Одноэтажное строение, простоявшее много десятилетий, покосилось на один бок. Фундамент кое-где просел. Стены, обмазанные глиной и побеленные известью, были неровные, а в некоторых местах пузырились. Маленькие деревянные окна покосились, но стекла, благодаря стараниям уборщицы сверкали чистотой. И вся школа, окруженная плодовыми деревьями, кустами и цветниками, выглядела на удивление приветливо. Стояла она на холме среди полей и казалась чудным оазисом среди вспаханных и засеянных просторов. В разные времена года и школа и окрестности вызывали у меня чувство восторга. Осенью поля желтели спелыми хлебами и чернели свежей землей, над ними кружили птицы, а деревья одевались в такие пестрые наряды, что захватывало дух. Воздух звенел и становился хрустальным, в душе пели дивные строки Тютчева:
— Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора…
Все вокруг соответствовало им и наполняло сердце очарованием.
Зима приносила свои красоты. Ноги по колено проваливались в снег, нужно было выходить на уже проложенную колею, чтобы добраться до места работы. Вокруг снежной нетронутой белизной сияли холмы, небо нависало над ними холодным синим куполом. А когда шел снег или мела вьюга, поневоле чувствовал себя затерянным странником в пути и мечтал добраться как можно быстрее до теплой печки, потрескивавшей огненными поленьями. В морозные дни коридор школы напоминал чертоги Снежной Королевы. Стены, покрытые инеем, сверкали и искрились самоцветами. Промерзший деревянный пол скрипел от старости.
Весна звенела ручейками и капелью, заливалась трелью висящих над головою жаворонков, зеленела первой нежной травою и листочками. А позже все заливала белизна цветущих абрикосов, черешень, яблонь, груш, терна. Благоухание окутывало окрестности и чувство удивления перед красотой природы наполняло грудь. Хотелось всему радоваться и ожидать чего-то хорошего. Благо и школа и коллектив и ученики не портили общего позитивного настроя. Директор школы Галина Емельяновна, невысокая, ладная, с удивительно красивыми серыми глазами, встретила меня очень приветливо и постаралась, чтобы с первых рабочих дней в школе я не чувствовала себя чужой. Она умела ладить с людьми, никогда не повышала голоса, не кичилась, как это было часто принято в учительской среде тех лет, своим положением. На ее плечи ложились и хозяйственные, и руководящие, и учительские заботы. Уважая всех работников школы, она являла собой положительный пример дружелюбного общения. Наверное, наша школа была единственной, откуда в вышестоящие инстанции не поступали жалобы и доносы. Коллеги относились друг к другу как членам большой семьи, где у каждого свои интересы и свой характер. Что-то нравится, а что-то нужно терпеть. Конечно, все они были намного старше меня, выпускницы филологического факультета работавшей первый год, все жили в селе и знали друг друга чуть ли не с детства. Но никогда не дали мне почувствовать, что я не из них. Наоборот, каждый в меру своих сил и возможностей старался мне помочь, может быть, и мелочью, но такой приятной и необходимой в жизни горожанки. Они постоянно проявляли интерес к моему маленькому сыну, справлялись о его здоровье и просили рассказать что-то о нем. Я никогда больше не встречала коллектива, в котором бы не сплетничали, не поддевали друг друга и не радовались неудачам. Они являли собой пример истинной сельской интеллигентности, такой редкой в те времена и почти исчезнувшей сейчас. В подобной маленькой школе, как наша, каждый учитель вел, как правило, два-три предмета. Поэтому, если возникала необходимость, мы могли подменять друг друга, помогая во всяких жизненных ситуациях. Крупная, несколько шумная, с копной непокорных волос, являющих собой, как сказали бы сейчас, креативную прическу, Ольга Харламповна была прекрасным географом и в то же время читала немецкий. Спокойная уравновешенная Олена Кирилловна вела естествознание и химию. Она говорила тихим голосом, медленно и вдумчиво. Мне представлялось, что в ней сосредоточена какая-то вековая мудрость. Собранная и деловая Надежда Степановна преподавала математику. Орест Васильевич, физик и учитель труда, вносил юмористический колорит в наше общество. У него всегда были наготове шутки и веселые истории из своего окружения. Однажды , смеясь, он рассказал, как его младшая дочь была возмущена центральным телевидением. Услышав прогноз погоды, она не могла понять, почему диктор озвучивал ее показания в Литве, но оставлял без внимания Смолыгов. Мы тоже смеялись. Ведь школа стояла на границе двух частей села: одну называли Смолыговом, а другую по какой-то причине Литвой.
Появившийся в школе позже молодой математик Владимир Семенович, он же и завуч, стал романтическим героем молодой части коллектива. Женщины принаряжались, носили украшения, делали прически. Но обувь у всех была одна: резиновые сапоги. Ведь вокруг школы большую часть года стояла непролазная грязь. Это деревня. Кстати, впоследствии бродя по прекрасно мощеным улицам Парижа, Брюсселя, Цюриха в туфлях от известных европейских фирм, я так часто с тоской вспоминала эту смолыговскую слякоть и подходящую для нее обувь. Таковы неисповедимые движения нашей души, требующей чего-то гораздо большего, нежели просто комфорта. Мы скромно отмечали дни рождения и всякие памятные даты. Но без пьянства и излишеств. Душой всего этого была наша директор Галина Емельяновна. Ко мне она относилась прекрасно. Понимая, что добираться из города каждый день при тогдашнем виде транспорта 25 км, а затем идти 4 км пешком совсем нелегко, она так составила мое расписание уроков, что я могла утром к 7 часам отвести ребенка в садик, а затем успевала на свои занятия. Учителя тогда были загруженные всякими общественными и партийными поручениями. Только я одна не принимала в них участия. При этом никто ни разу не высказал мне недовольства по этому поводу. Это не значит, что конфликтов в нашем маленьком коллективе совсем не было. Но как-то они, вспыхнув, очень быстро погасали, не оставляя горечи и обиды. Немаловажную роль в таком микроклимате играла Галина Емельяновна, наш директор. Стоило только ей посмотреть на тебя своими красивыми лучистыми глазами, улыбнуться и мягким певучим голосом с полтавским акцентом что-то сказать, как страсти по работе угасали. Опять шутили, опять чем-то делились между собой. Меня так напрягала дорога, так не хотелось иногда в дождь и слякоть тащиться в такую даль, но работая все пять лет в сельской школе я даже не пыталась искать другое место, особенно в городе, понимая, что ничего подобного в плане человеческих отношений там не будет. Дружелюбие стало основным фактором совместной работы. И это чувствовали наши ученики. У нас не было злостных хулиганов, подростков-негодяев, подличающих просто так, от скуки. Конечно же, дети были разные: и способные, и трудолюбивые, и ленивые, и добросовестные, и лгунишки. Но общая атмосфера учительской так благотворно действовала на них, что за все пять лет пребывания в школе я не помню ни одного серьезного разбирательства с кем-либо из наших питомцев. Более того, все лица моих детей всплывают предо мною овеянные теплом и любовью. Сельские дети тех времен умели тонко чувствовать, они сразу же распознавали фальшь и показуху, с ними нужно было быть предельно искренним. И никого не выделять особым вниманием. Зато платили они во сто крат большим доверием и любовью. Один только раз буквально чуть ли не в первый месяц моего учительства восьмиклассник, здоровый и рослый парень из неблагополучной семьи, попытался оскорбить меня. Вместо сочинения на предложенную тему, он написал на промокашке матерные ругательства, показал свое творение одноклассникам, вложил в тетрадь и подал мне. На следующий день весь класс готовился к скандалу. Я спокойно вошла в класс и стала разбирать сочинения. Когда я дошла до тетрадки пакостника, все замерли. А я так же спокойно сказала, что языка, на котором написано его творение, не знаю. Поэтому, если он захочет получить оценку за четверть, а потом и аттестат за 8 лет, должен найти учителя, который поймет написанное. Больше подобного не повторялось, зато я обрела в лице всех учеников союзников, ибо не стала жаловаться завучу или директору. Один из таких же хулиганистых подростков принес в школу фотоаппарат и потребовал, чтобы я с ним сфотографировалась. Вот и лежит предо мною фото: я с Сашей Бугайчуком. А сколько радости получила я от своих воспитанников за эти годы! Ранняя весна, только сошел снег, в воздухе носится нечто волнующее. Захожу на урок в шестой класс, а на столе в вазочке стоят первые подснежники. Смотрят на меня мои милые, мои золотые дети, глаза их сияют, Конечно же, полный восторг! Хочется всех обнять, расцеловать, они тоже это понимают. Запомнился мне и урок в пятом классе. Его решил посетить завуч. Все шло, как и положено по методической литературе. И вдруг я вижу, что в углу у печки с дровами что-то зашевелилось и маленькая серая мышь бежит в моем направлении. Как же я боялась лягушек и мышей! В другой обстановке, наверное, завизжала бы по обычной женской привычке. Но тут мужественно взяла себя в руки и, ни слова не говоря, встала коленями на стол. Лица учеников вытянулись, рты раскрылись. Сбрендила, что ли, учительница? Ни с того ни с сего оказалась на столе и молчит. Завуч тоже почувствовал неладное, встал, думая, видимо, что я немножко не в себе. И вот на первых партах заметили мышь. Что тут началось! Все сорвались с мест, кинулись ловить виновницу конфуза, тетради и книги полетели на пол, мышь в полуобморочном состоянии от страха металась по скамейкам и полу, крик стоял невообразимый. Наконец, ей удалось найти щель и скрыться. Порядок восстановился. Все, довольные, сели по местам. Врага одолели, учительницу от неминуемой погибели спасли. «Прекрасный был урок, — сказал мне завуч. — Давно я так не веселился». Мы были молоды, симпатизировали друг другу и все понимали без лишних слов.
Городские дети даже представления не имеют о том, насколько жизнь в городе отличается от жизни их сверстников в селе. Ведь там ребенок не только радость и утеха, но и работник. С младых ногтей. Он задействован в бесконечном круговороте сельскохозяйственных работ. С пяти лет дитя присматривает за домашней птицей, став старше начинает помогать в уходе за скотом и в огородном хозяйстве, а затем и в поле. Детей-белоручек там не было. Поэтому, часто замечая, как тот или иной ученик засыпает во время урока, я понимала, сегодня была его очередь выгонять коров на пастбище, а значит, поднялся он не позднее 5 утра. Руки у моих воспитанников были грубыми, красными и шершавыми. То морковку дергали, то картошку копали, то сахарную свеклу чистили. Часто дети особенно осенью и весной, физически не могли выучить уроки. А у меня рука не поднималась ставить им плохие отметки, ругать и вызывать родителей в школу. Это было бы безнравственно, ибо они заслуживали всяческого уважения, эти маленькие труженики деревни. Да, я завышала им оценки и сама отвечала за них на уроках, читала стихи и чуть ли не пела. И пусть меня осуждают приверженцы справедливости. Но как сказал один из духовных старцев, что если бы Господь судил людей по справедливости, на земле никого бы не осталось. Когда у нас на уроках от умственных усилий начинали болеть мозги, ученики просили меня что-нибудь рассказать о сыне. Слушали с удовольствием. Иногда я показывала им мои конспекты уроков, в которых маленькой ручкой ребенка очень ровненько были начертаны дивные письмена, копирующие мой почерк. Это, улучив момент, когда я убегала на кухню что-то приготовить, он быстренько садился за стол и, как в известном мультфильме «Прстоквашино», рассказывал в моих записях, по-видимому, о том, как ему хотелось бы полежать на облачке. Целый день, пока я отсутствовала, он оставался с бабушкой. Мой приход вызывал в нем бурную радость. Однажды, увидев меня на пороге комнаты, он в порыве восторга запустил в меня пластмассовый паровозик, который держал в руке. Ну и снайпер был мой сын! Игрушка, пролетев приличное расстояние, попала мне прямо в глаз. Боль была ужасная, а через какое-то время на скуле образовался синяк. Не помогли примочки и серебряные монеты. Утром я увидела в зеркале душераздирающее зрелище. Но на работу идти придется. Стояла дождливая погода. Как удивлялись и городские и сельские жители, когда видели меня в темных солнцезащитных очках. Полный восторг! Более недели изображала я жену арабского шейха, нося на голове белый платок и черные огромные очки. Коллектив встретил мое появление сочувственным пониманием. Даже и не пыталась им рассказать, что это дело рук ребенка. Ну, скажите на милость, кто из опытных в семейных делах людей поверит в такую наивную сказочку? Молча, переносила сострадательные взгляды взрослых, а вот детям поведала правду. Они-то мне поверили. Сейчас могу назвать себя самой счастливой школьной учительницей. Однажды под Новый Год я пережила дивное ощущение радостного волшебства, подаренного мне моими учениками. Вечером 30 декабря раздался стук в дверь. Открываю. На пороге солидный мужчина представляется лесничим Смолыговского лесничества и сообщает, что он по просьбе школьников привез для моего сына елку. Я просто онемела. А когда он затащил дерево в комнату, нашему с сыном восторгу не было предела. Это была не ель, а то, что у нас называют ялица — необыкновенно густая, пахучая, свежая еще со снегом на ветках. Такой новогодней красавицы у нас ни до того, ни после того никогда не было. Она заняла полкомнаты, сынуля спрятался под нее, как зайчик. Сколько было радости! Радовался с нами и лесничий и рассказывал, как накануне к нему пришла целая делегация детей и умоляла к празднику доставить от них подарок. Как не помнить это, как не благодарить Господа за такое счастье. А с какими радостными лицами встречали меня ученики после новогодних каникул, как слушали мои восторги по поводу подарка и слова благодарности от ребенка. Конечно же, все жаждали его увидеть. И такой случай представился. Так сложились обстоятельства, что отвести в садик ребенка я не могла по какой-то причине, а неизменная няня - мама уехала повидать сестру в Бобруйск. Вот и пришлось мне вместе с ним отправиться на работу. Идти несколько километров по деревенской грязи с пятилетним ребенком непросто. К тому же для него все было новым и интересным: поздороваться с курочками, гусочками и уточками, посмотреть на коровок, козочек и лошадок. Тащились мы долго, опоздали и пошли вместе на урок в мой пятый класс. Дети обрадовались. Наконец-то в школьной рутине появился светлый лучик. Все с интересом следили за нами. Конечно же, собираясь в школу, мой мальчик обещал вести себя как нельзя лучше. Но, по-видимому, такое повышенное внимание со стороны старших стало непосильным испытанием для детской психики. Вначале он, действительно, чинно сидел за первой партой и что-то усердно рисовал. Но когда я повернулась лицом к доске, за моей спиной раздалось хихиканье. Оборачиваюсь и вижу, как мой послушный сын корчит уморительные рожицы, явно рассчитанные на зрителей. Пришлось его усмирять. Класс ожидал продолжения. Через какое-то время, шумно вздохнув, ребенок голосом пай-мальчика попросил разрешения выйти на улицу. Ненадолго. Прикинув в уме, что школьный двор опасности для жизни не представляет, я позволила. Спокойствие, действительно, длилось недолго. «Мамуля, — долетело до меня с улицы, — спаси меня!» Молнией выскакиваю во двор, все за мною. Дитя стоит по щиколотку в вязкой жиже единственной во дворе лужи, слёзы, крупные, как горох, катятся по щекам. Тут-то и началось массовое веселье. Школьники прыгали вокруг лужи, давали ему советы, а я вытащила послушного мальчика из чавкающей грязи и понесла в учительскую. Тут его переодели, помыли, вычистили ботинки и штаны, закутали в одеяло и посадили у жаркой печки пить чай с пирожками и конфетами. Новый завуч, строгая дама, вызвалась присмотреть за сыном, пока я буду на уроках. Но какие тут уроки! Костя в школе. Только и разговоров об этом. Двери в учительскую не закрывались. Те, кто еще не видел его, запросто просовывали голову в дверь и лицезрели сына. А он почувствовал себя героем дня и начал помыкать попавшей под его обаяние новой няней. Потребовал бумагу и карандаш для рисования, у него творческий порыв. Потом оказалось, что в классе за стеной урок пения. Звуки баяна и нестройные голоса мешали нашему художнику творить. Он потребовал прекратить это безобразие. Затем ему захотелось пирожков с чем-то. В общем, оторвался он по полной программе. Кое-как занятия подошли к концу. Всей школе жалко было расставаться с ребенком, так расцветившим своим присутствием обычный школьный день. Нам долго махали руками на прощанье.
Как-то окрестные села и райцентр всколыхнуло событие особой важности. В учительской только и разговоров о том, что спецслужбы арестовали немецкого прихвостня полицая Демьянчука. Он через много лет, надеясь не быть узнанным, приехал сюда за награбленным золотом. Говорили, что прямо над вырытой из земли кубышкой на опушке леса его и взяли. Память он по себе оставил страшную. Следствие велось долго. Раскапывали неизвестные захоронения, доставали останки людей из колодцев. Всё по его показаниям. Целый район гудел. Ведь многие, пережившие войну и оккупацию, тогда были еще живы и хорошо помнили бесчинства Демьянчука. И не было ни одной семьи, не причастной к прошедшим событиям военного времени. Как-то наш физик Орест Васильевич появился в школе страшно расстроенный. Покрасневшие и опухшие веки говорили о том, что он плакал. Вот какая история с ним произошла. Во время оккупации он был подростком. К ним в семью прибился молоденький солдатик, родом из Средней Азии. Родители Ореста пожалели юношу и оставили его у себя. А тот проявил себя искусным мастером по пошивке обуви. Шил он сапоги особые, такие носят то ли в Киргизии, то ли в Казахстане. Вскоре многие щеголяли в экзотической обуви. Сапожника все полюбили за трудолюбие и хороший нрав. Был он тихим, спокойным. Во время очередной облавы во главе с Демьянчуком его забрали. Очень уж он не походил чертами лица на жителей Литвы. Паренек исчез навсегда. И вот Ореста Васильевича пригласили на опознание останков, вытащенных из колодца. Он сразу узнал по сохранившимся фрагментам кожаных сапожек своего названного брата. На шее у него была удавка, а руки за спиной были закручены колючей проволокой. Горю нашего учителя не было предела. Он так надеялся, что юноша чудесным образом спасся и живет где-то далеко. Мы все глубоко сочувствовали нашему коллеге. Война вдруг вернулась в село, это была не кинохроника, не рассказы очевидцев, это были живые факты из живой истории. Демьянчука судила выездная сессия суда, которая проходила в Доме культуры Торчина. На улицу вывели громкоговорители. Заседание шло несколько дней. Такого количества людей в райцентре я никогда не видела. Огромная масса народа стояла у здания. Было тихо. Люди слышали каждое слово из зала заседания. Иногда, как волны, прокатывалось негодование. Всплыл эпизод расстрела на кладбище двух еврейских детей 6 и 9 лет. Свидетель рассказывал, как стал невольным очевидцем этого эпизода, как спрятался за могилами, когда увидел Демьянчука, идущего с оружием за детьми, как услышал выстрелы, а затем через какое-то время пошел на то место и увидел детские тела. Всего было доказано 63 эпизода расправы над мирными жителями, в которых участвовал фашистский ставленник. Так случилось, что мне выпало присутствовать на заключительном заседании суда, когда полицаю выносили приговор. В актовом зале Дома культуры яблоку негде было упасть. В три ряда стояло оцепление из служащих внутренних войск. Оно отделяло людей от судей и обвиняемого, находившихся на сцене. Я была на балконе, где все стояли, почти прижавшись друг к другу. Ни разговоров, ни оживления, только напряженная тишина. Дали последнее слово обвиняемому. Маленький дедок с седыми волосами, такой безобидный на вид Божий одуванчик, обратился ко всем дребезжащим голосом: «Люди, — говорил он, — я уже старый. Не судите меня. Я жить хочу…» При последних словах зал поднялся и вся человеческая масса ринулась к сцене. Оцепление колебалось под напором толпы. Солдаты, молодые ребята, с трудом сдерживали напор. Раздались крики: «А те, кого ты убивал, не хотели жить?!» Ощущение от происходящего было жуткое. Осужденного быстро убрали с глаз долой. Людей стали призывать к послушанию и порядку. Я пробиралась к выходу. От всего увиденного страшно болела голова и ныло сердце. Уже на улице, стоя среди молчаливых людей, услышала приговор: высшая мера наказания. Было тяжело, печально, горько. С этими чувствами вернулась домой. Сколько лет прошло, а это событие живо в моей памяти. И если бы я сама не была его свидетелем, может быть, и поверила бы некоторым «новым» интерпретаторам нашей истории, руководимым наставниками из-за океана, не испившими с нашим народом всю чашу горя не желающими принять правду.
Потом потекли обычные школьные будни. Хотелось их как-то раскрасить и порадовать моих детей, сделать что-то необычное. Идея созрела сама по себе. Я предложила восьмиклассникам во время очередного празднества в школе устроить дефиле. За идею с энтузиазмом ухватились все. Придумывались самые фантастические наряды, разыскивали парики шляпы, перчатки, кружева, шали, перья, юбки и стильную обувь. Желающих нужно было причесать, сделать макияж и маникюр (из взрослых на этот раз никто не возражал). Писался к каждому костюму комментарий. Ну и повеселили мы не только всю школу, но и некоторых родителей своей выдумкой. Потом еще долгое время ко мне подходили ученики с вопросом: когда еще состоится показ моды? А я не жалела тогда ни своего времени, ни сил, чтобы общаться с детьми. Они стали моими, вошли в мою душу. Помню аккуратные стриженые головки мальчишек и кудрявые или гладко причесанные с уложенными косичками и бантами — девчушек. И какой же сердечной болью отозвалась во мне весть через несколько лет после ухода из школы о том, что мой самый умный, самый красивый, самый хороший и любимый ученик Саша Дужич утонул в Днепре. Поехал в Днепропетровск поступать в институт, и там случилась эта трагедия. После этого долго видела его чистые светлые глаза, русые волосы, его добрую улыбку и слышала его голос. Милым юношей остался Саша в моих воспоминаниях. Конечно же, впоследствии я встречала других своих учеников. И всегда это было так волнующе и так радостно. Вот и несколько лет назад я посетила по делам детский дом, а идя по двору, услышала, что меня окликают по имени отчеству. Оборачиваюсь, на крыльце стоит солидная дама средних лет. «Вы меня не узнаете, — говорит она. — Я ваша ученица из Смолыгова». И называет свою фамилию и имя. А у меня в памяти всплывает щупленькая девочка с длинными темными косичками.
Меня всегда удивляла в сельских детях искренность и непосредственность чувств. Их даже и сравнить невозможно было с маленькими нигилистами городских школ, чуть не с пеленок всем пресыщенных и все знающих. А ведь как важно было учителю сначала достучаться до детского сердца, а потом воздействовать на его ум. Мои ученики привыкли видеть меня в роли учителя русского языка и литературы. Но однажды надолго заболела наша Ольга Харламповна и немецкий язык повис в воздухе. Директор уговорила мня взяться, вместо нее, за уроки немецкого. Согласившись, я даже и представить себе не могла ту реакцию, которую вызвало это решение. Мое „Gunen Tag!“ вызвало такой шок, что даже и помыслить невозможно. Школьники в изумлении раскрыли глаза и рты. Они ожидали от меня чего угодно, но только не этого. Минут пять в классе висела мертвая тишина. Затем у кого-то не выдержали нервы, послышался смех, и вскоре все начали хохотать. Признаюсь, я тоже. Насмеявшись, мы все же приступили к уроку. Три недели я усердно готовилась к немецкому. Мне это даже доставляло удовольствие. Ведь я собиралась сдавать кандидатский минимум по иностранному языку и потихоньку переводила на русский «Коппелию».
Я люблю думать о своей школе. Может быть и потому, что она дала мне по жизни друзей. Как- то Галина Емельяновна попросила меня позаниматься с ее старшим сыном Юрой, который готовился к поступлению в институт. Юноша оказался на редкость способным и трудолюбивым. Просто удовольствие доставляло то, как он преодолевал трудности русской грамматики. Мы подружились. А со временем, когда я уже работала в вузе, а Юра закончил географический факультет, женился, и у него родились две дочери, мы иногда встречались. Он приезжал к нам с женой Лилей, очень красивой, милой, доброжелательной. Я считаю, что их семья — это одна из лучших семей в моем окружении. Богобоязненные и трудолюбивые, они являют собой пример истинной православной любви и сыновнего долга. Такой преданности родителям, такой заботы о них, проявляемой Юрой и Лилией, я не встречала ни у кого больше. Причем, делается это не потому, что люди скажут, а по велению сердца. Терпеливо и любовно. Поэтому, когда мы собрались в Германию, а они с радостью приняли в свою семью нашего фокстерьера Петрушу, у меня камень свалился с души. Пес наш был с характером, который он демонстрировал во всем. Поручая Юре собаку, я предупреждала его о том, что нужно с ней быть потверже и не позволять руководить собой. Юра сказал, что у него-то Петруша будет ходить по струнке. Когда через 2 года мы у них появились, картина выглядела следующим образом: у нашего пса появился персональный водитель (Петруша любит ездить в машине на первом сидении рядом с Юрой, а остальные теснятся на заднем), кухарка (Лиля знает, что любит покушать Петруша) и две горничные, дочери хозяина, выгуливающие, вычесывающие и играющие с Петрушей. В общем, Петруша взял верх. Да это и не удивительно: ведь мягкости и доброте всего семейства можно только по-хорошему завидовать. У Юры я как-то через много лет встретилась и с Галиной Емельяновной. Конечно, годы берут свое, многое и в ней и во мне изменилось. Но неизменными остались ее светлые лучистые глаза, ее доброжелательная улыбка. Мы вспоминали с ней школу, учителей, многое из хорошего общего прошлого. Я помню, когда собралась уходить на работу в институт и сказала ей об этом, как ей не хотелось отпускать меня, но она сказала мне, что ради моего блага соглашается на это. Она считала, что у меня другой путь. Спасибо ей за все.
Я тоже не хотела уходить из школы. Душа чувствовала, что больше никогда и нигде я не буду работать в таком добросердечном окружении. Думаю, что лучшие качества моих школьных коллег были воспитаны вместе с верой в Бога. Ибо в наших селах она жила, не смотря ни на что.
Луцк, Волынь
Алла Мардиева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
