Сидя на крыше своего не достроенного дома, и допивая вторую бутылку с мужиками, взявшимися ему помогать, Лешка Филатов, восторженно хватается за голову и так же восторженно шумит:
– Ой, милые мои! Это же и поносило меня по свету!
– Ладно, Михалыч, не горюй. Вернулся же. – Расслабленно глядя на недопитую половинку бутылки, говорит ему сосед Виктор.
Но расчувствованный Лешка теребит расстегнутый отворот фуфайки, под которым виден зеленый тельник – подарок зятя:
– Ой, ребята! Как же я вас всех… Ох, и навидался всех этих шахт…
Рос Лешка в слободе, имевшей деревенский вид, на краю маленького города, лежащего в самой середке Руси. После армии в родительский дом не вернулся, заманили его великие комсомольские стройки, по ним он и кочевал, всего лишь пару раз заезжал в родные места в отпуск. Работал то плотником на Севере, то шахтером в Кузбассе. Там он женился, вырастил детей, а к пятидесяти годам, когда дети его разъехались, а он, - не успев стать Алексеем Михайловичем, внезапно стал пенсионером, – тут он как-то вдруг затосковал. Не от безделья – где там! Без дела он никогда в жизни не сидел, а все время что-нибудь делал: если не дачу себе, то какие-нибудь калымы. Был он как окунь: пока гонялся – жил, а как попадал в сетку вынужденного безделья – скисал до смерти. На третий же день своей пенсии собрался он и поехал на родину. В родительском доме к тому времени оставалась одна сестра, муж у нее умер год назад, а дети тоже были кто где. Из ближней родни оставался еще брат Иван, живший теперь в областном центре, других братьев и сестер он не застал, а племянники и племянницы народились уже без него, и никого из них он не мог знать.
Поезд пришел рано утром, и Лешка не стал ждать, пока начнут ходить автобусы, а пошел пешком через весь город. Дремали дома заречной слободы, в них ало светились зарей окна; так же горбатился через речку мост – пограничный пункт между городскими и слободскими, - редко кто из парней отваживался провожать заречную девчонку после танцев и перейти через него. Лешка мог: из чувства самолюбия. Так же квакали лягушки и пахло теплой водой от реки, над садами и домами поднимались купола старых церквей. Город показался Лешке настолько все тем же: тихим, старым, знакомым до последнего забора, что у него защемило сердце от мысли: как же он мог промотать свои годы вдали от него? Прогостив у сестры неделю и построив ей новый курятник, он решился вернуться на родину и построить себе дом. Там же, в слободе, он сторговал недорого у наследников умершей старушки дом-завалюшку, пустовавший с десяток лет. Главное было – уговорить жену. Она, к его радости согласилась сразу. Дальше для него было все просто. Он построил маленький сарайчик-мастерскую над старым подвалом, поставил в нем печку, чтобы было где жить первое время, разобрал в два дня старый домик, и заложил новый.
Еще в первый приезд, когда гостил у сестры, сказал как-то:
– Валь, а ты бы мужичка бы себе нашла.
Валентина только вздохнула.
– А чего? – не успокаивался Лешка. – Ты еще… сама знаешь, чего говорить. Мужики, наверно есть неплохие, у кого жены померли.
– Да ладно тебе, Лешка. Где их искать?
– А чего! У нас соседка была по даче – тоже одна осталась, муж после язвы помер. Так она в магазине себе мужика нашла. Прямо в очереди. Ты, может, тоже почаще в магазин ходила бы. Только ты смотри, какие никогда не женились – ну их, забалованные.
Лешка быстро сошелся со всей улицей: он и раньше был мастер на все руки, и теперь помогал и мужикам калымить, и бабам был помощник безотказный.
Дом у него поднимался хоть и медленно, но на удивление… Лешка перевел пачку бумажных листов, пока решал, каким будет дом, советовался со своей Шурочкой, и все равно, пока строил, пять раз передумывал: слишком буйной была его фантазия и складывались обстоятельства: задумал один этаж, но стал копать фундамент, и решил – все равно в землю лезть! – и появился полуподвал.
– Ну, и куда ты загоняешься? – говорила сестра, со страхом заглядывая в глубокий котлован.
– Вот и хорошо! Будет подвал, где банки с закрутками поставим, и мне – мастерская, а на втором этаже внуки будут!
Потом… В общем, потом явился еще один этаж – Зойка с мужем и Вовка с женой и внуками приедут отдохнуть – всем по комнате будет! За ним на чердаке еще образовалось пространство – Тут мы летом будем отдыхать! Потом были веранды – пить чай, потом башня – на город смотреть… и на все хватало фантазии.
За четыре года дом встал под крышу. Окна круглые, башенки шатровые, двери хитрые, трехстворчатые, крыша на веранде мудреная, полукругом, но… до конца еще, как говорили мужики – всего то - только начать и кончить.
Весной у Лешки подошел юбилей. А к сестре Вале к тому времени стал приходить мужичок, с которым она действительно, как и предсказал Лешка, познакомилась в очереди на почте. Звали его Анатолий, но Лешка, по какой-то странной привычке все переиначивать звал его проще - Натолий. За строительной канителью Лешке некогда было с ним даже ни сесть и выпить, ни толком познакомиться, поэтому видел его только пару раз, но от сестры знал, что у них намерения серьезные, обещала скоро познакомить его с родней.
Каждый день сестра заходила к брату – или было по пути из магазина, или так – проведать, с золовкой новостями поделиться. В этот раз шла из магазина, и Лешка увидел ее с крыши:
– Валь, здоров!
Сестра остановилась, махнула рукой.
– Смотри не свались! А то ты чего-то с утра веселый уже. Ты на свое день рождение собирать нас не думаешь?
– А то! Зажилю! Своего приводи, хоть познакомимся!
– Зажилит он… – сестра засмеялась, но было видно, что она застеснялась.
– Ой, ой… Невеста! С куриного теста.
– Да ладно тебе.
– И правда, хоть соберемся, всей родней, какая осталась. Повод хоть есть. Это ж шестнадцатого, как раз через неделю. Юбилей, между прочим, круглый отличник, две пятерки!
– Отличник… Ребятишки-то твои помнят?
– Помнят, а как же. А забыли – так я им письма разослал. Иван и так знает, приедут.
– Ты тогда давай, Шуре своей скажи, пусть у меня накрывает. Не у вас же тесниться.
– Сколько народу думаешь пригласить?
– Так… – Лешка задумался, глядя вверх, загибая пальцы, шептал. – Зойка и Вовка со своими… ребятишки не в счет… Твои. В общем, человек пятнадцать.
– Ну и хорошо. Шурочка пусть тогда ко мне зайдет. У меня и справим.
– Во! Вот это разговор! Давай, правда, хоть и у тебя. Соберемся хоть раз в жизни, сто лет ведь не собирались. Попоем?
– Ну, а как же! – улыбнулась Валентина.
Два дня Шура с Валентиной крутились на кухне.
Зойка и Вовка «отбились телеграммами». «Интересно, - подумал Лешка. – Живут за тыщу километров друг от дружки, а слова одни и те же прислали: Папа приехать не можем Поздравляем юбилеем желаем тебе счастья здоровья. Только подписи разные «Зоя» и «Владимир, Наталья, внуки».
Приглашали всех к двенадцати – день был выходной, но Лешка уже в девять ходил, непривычно застегнутый под кадык и при галстуке, поглядывал на часы, и не находил себе места. В который раз посмотрелся в зеркало – все ли «в ажуре». Причесался, оглядел пузырьки, стоявшие в тумбочке, брызнул из одного на голову. Зашел на кухню, где стоял дым коромыслом, беспокойно спросил:
– Есть чего отнести на стол?
– На вот, хлеб пока порежь. Потоньше режь, на уголок, чтоб покрасивее. Ой, этот от тебя, что ли «Красной Москвой» несет? Шур, а я думаю – ты ж не выходила, а когда ж надушиться успела? Вот чумовой! Это ж женские!
Лешка покорно резал, бормоча:
– Потоньше, потолще… как получится. А вы картошку поставили?
– Да поставим попозже, чтоб к горячему подать.
– А салат?
– Отнесли уже.
– А холодец?
– Да отнесли уже! Вон, Иван с Таней пришли. Иди, Ивана встречай!
Брат Иван с женой были первыми. Они стояли уже в коридоре, Иван заглядывал в кухню, весело и громко говорил:
– Тук-тук-тук! А где тут новорожденный у нас, а? Ну-ка давайте его суда, мы ему пеленочки принесли!
Жена его, Татьяна Ивановна, держа в руках пакет с цветастым постельным бельем, подхватила:
– Ну-ка, бабоньки, перепеленайте-ка новорожденного! А то, чай, и забыли как.
Пришли племянники, тетка. Наконец собрались все, не было только Анатолия. Слонялись, покашливая, по дому и тоже не находили места.
– Ну, чего, может, давайте сядем? – именинник стоял в дверях кухни. – Семеро одного не ждут.
Шура взяла его под локоть, отвела в сторону, тихо говоря:
– Погоди, Леш. Без Анатолия сядем – Валентина может обидеться. Да и он придет – а мы за столом. Нехорошо. Он тоже обидеться может.
– Ничего, на обиженных – сама знаешь чего.
– Смотри, дело разладишь. Он, считай, свататься придет. Валя говорила, что тот ей сказал: вот, говорит, и хорошо, что родня вся наша собирается, вроде как свадьба получится, лишний раз потом тратиться не надо будет.
– О как! А я вроде не при чем.
– Да ладно тебе. Не ерепенься, сестра все же. О! А вот, кажется, и он идет. – Шура увидела в окно подходящего мужчину. – Ка-кой!
– Ну-ну… Какой чемоданистый… – и тут же получил тычок от Шуры.
– Ты думай, чего при Вале – то говоришь!
Анатолий был действительно крупный, чемоданистый, как сказал Лешка, с лицом, словно наскоро вытесанным топором из дерева, а потом долго шлифовавшимся шкуркой, оттого оно закруглилось со временем, но грубая работа топора все же осталась видной.
– Ну, теперь давайте за стол, там знакомиться будем.
Расселись. Пока, как обычно, канителились с раскладыванием салатов и покашливали от радостного нетерпения, Анатолий с хрустом свернул бутылочную головку взялся наполнять рюмки, отвечая на осторожное «нет-нет, чуть только» убедительным: «ничего, первую всегда пьют по полной!» и, налив последнему, поднял свою, встретившись с глазами растерявшейся Валентины, сказал:
– Ну что, на правах, как я надеюсь, все поняли – хозяина стола я предлагаю поздравить нашего юбиляра. Не возражаете?
За столом вдруг стало тихо.
– Тогда, товарищи, если нет возражений, начнем с поздравлений и вручений подарков. – И он, нагнувшись, достал из-под стола пакет, а из пакета – видеокамеру.
– Ого! – загудели за столом и стали переглядываться: – Ну надо же, вот это подарок!
– Да! – подтвердил Анатолий. – И чтобы сохранить в памяти этот торжественный момент, я специально взял камеру, чтобы запечатлеть его и вручить юбиляру свой подарок – кассету! Нет возражений? Так что давайте начнем с вручения подарков. – Анатолий, уткнувшись в камеру, стал руководить. – Вот сюда выходите с подарками и вручайте юбиляру. Давайте начнем с ближайшей родни. Давайте с брата.
Татьяна подтолкнула Ивана:
– Вань, мы первые?
– Так уж мы, вроде, вручили, – с удивлением, боясь глядеть в камеру, сказал Иван. – У нас ведь так не ведется – подарки передаривать.
Анатолий прицелился камерой:
– Между прочим, сымаю! Нет, товарищи, то не считается. Раз не снято, значит и не дарено! Давайте сюда становитесь, вроде вы в двери выходите.
– Да ладно, Вань, - подталкивала Татьяна мужа. – Чего там – минута и все.
Иван нехотя встал, пробурчав:
– Чего еще удумали…
Переснимали Ивана три раза, шумно смеясь по каждому поводу: то он не так входил, то терялся что говорить. Наконец он, красный и вспотевший, сел на свое место, глядя на налитую рюмку, недовольно и громко сказал:
– Ну вас! Дайте хоть выпить, что ли! Устроили кино.
Дальше дело пошло быстрее. Спустя полчаса все заново передарили. Юбиляр, дотерпев до конца съемки, встал.
– Ну вот. Я чего сказать хочу. Вот мы так уж сколько лет вместе не собирались.
– Да сколько – лет тридцать, наверно! – сказал Иван.
– Да где – тридцать – больше! Ты ведь как ушел в армию, так мы больше все вместе и не видались!
– Да, тогда под сорок, считай!
– Да. Вместе – нет. А в памяти у меня так и стоит, хоть много лет прошло, как прежде собирались: мать с отцом, дядя Петя с тетей Любой, дядя Костя с тетей Нюрой, как пели! Так-то я вас по очереди видал, в отпусках, а вместе… Валя вот еще молодец. Она нам как мать была, хотя сама еще была девчонка. Потом они с Колей своим нам помогали. Давайте за нее и выпьем, чтоб у нее все хорошо было. Колю, конечно, не вернешь. Жалко, мужик он был хороший, настоящий…
Шура незаметно ткнула мужа под столом: «Думай, чего говоришь-то», и Лешка громко закончил:
– За Валино здоровье!
– Ой, да чего ж за меня-то? – застеснялась Валя. - Ты ж сегодня у нас именинник…
Но все зашумели и поднялись:
– Это правильно! За Валю…
– Мам! Здоровья тебе.
Выпили за Валино здоровье.
Анатолий, выпив, взялся разглядывать этикетку на бутылке. Повернулся к Лешке, ткнул в бутылку:
– Я вижу – водка. А самогон не гоните?
– Нет. Когда его гнать-то? Да и зачем? У меня дел без того хватает.
– О! Это вы зря. Самогонка лучше, надежнее. Если ее поставить на косточках чернослива, перегородки орехов греческих тоже идут, да профильтруешь как следует, да этих рецептов у меня как ни у кого! Я тебя научу – водка даром не нужна будет.
– Ну, чего, споем? – толкнул Лешку Иван.
– Сейчас, дай, немного выпьем, разойдемся.
– Тогда давай по единой за твое здоровье.
Когда народ, выпив, размяк и разговорился, Валя нетерпеливо спросила братьев:
– Ну, а петь-то когда будем?
- Так давайте. – Иван откашлялся и только набрал воздуха, чтобы запеть, как его остановил Анатолий:
– Стоп, стоп! У меня же тут культурная программа!
Он опять полез в свой пакет и достал два сборника песен.
– Во! Караоке. Застольные песни и романсы!
С этой минуты он взял компанию в свои руки. Громовым баритоном – «бельканто» пел «любовные» песни, больше похожие на самодеятельные романсы 30-40 летней давности. С любовью проникался к тем местам, где нужно было голос потянуть: тогда-то он однообразно, крупно вибрировал голосом, будто кто-то маленького роста держал его за грудки и тряс, раскачивая изо всех сил.
– О! Это так-то! – вежливо и уважительно похвалили певца за столом и даже захлопали.
– Да, я даже был солистом в ансамбле военного округа. – Анатолий открыл заложенную страницу и сразу, без перерыва снова громко запел, торопясь дойти до того места, где можно повибрировать и с наслаждением тянул:
«выйди коха-а-аная, выйди люби-и-ма-а-а-я-я, хоть на хвилиночку в га-а-а-ай!»
Пропев одну песню, он не успокаивался, искал в сборнике другую песню. Вдруг громко запевал, не сообразив сразу, что в мелодию не попал; со словами: «… так… ладно…» бросал петь и переходил к следующей песне. Видно, он забыл дома очки; когда, перелистнув очередную страницу, отставлял сборник на вытянутую руку, щурясь, вглядывался, Лешка спросил:
– Что, руки коротковаты?
Анатолий ничего на это не отвечал, а, мельком взглянув на него, объявлял:
– А вот еще, товарищи, – и громко и тяжело, словно взваливая на спину тяжелый мешок, затягивал: «очи че-рные-е-е…» «Е» он тянул долго потому, что тут он мог вибрировать. Допевал до припева и тут скороговоркой повторял: «Атеперьвместетоварищи» и при этом врал слова, несмотря на «караоке».
Теперь только едва успевали наливать в перерыве между песнями Натолия. А прерывать его было вроде неудобно. Наконец, довольный, что показал, как он может вибрировать, сложил песенники в пакет. Глядя в наливаемую стопку, он, словно задумавшись, сказал:
– А каким самогоном я Леню Якубовича на «Поле чудес» угощал…
Народ едва не поперхнулся.
– Так ты… вы чего же, и на «Поле чудес» были?
А кто-то из племянников, хлопнув себя по коленкам, воскликнул:
– То-то я вижу, лицо мне знакомое! Где ж я его видел-то! А оно вон где, оказывается! Ну надо же!
Лешка недоверчиво взглянул на зятя, хмыкнул:
– Поле чудес знаете где находится? В стране дураков.
Лет семь назад Анатолий в самом деле ездил на «Поле чудес». Детали той, исторической для всей его родни игры забылись (а все видели, как он, красный и потный, стоял в телевизоре и, вытирая платком лоб и шею, успел только два раза назвать от волнения одну и ту же букву «О» и не угадал какое-то простое слово, а успел лишь подарить Якубовичу две трехлитровые банки – одну с помидорами, другую с самогоном). Выиграла приз тогда какая-то девчонка, но все это забылось, а сам факт пребывания Анатолий на «Поле чудес» оброс столькими историями и деталями вплоть до пьянки у Якубовича дома!
Вокруг Анатолия образовался заинтересованный кружок, и он им что-то рассказывал, Лешка не слушал, выпил и теперь закусывал голубцом, внимательно разглядывая его на тарелке.
Валя принесла чистые тарелки, улыбаясь, глядела на Лешку:
Анатолий поднял голову с обиженным лицом, прислушиваясь. Валя и братья нестройно подхватили.
Скакал казак через долину,
Кольцо блестело на руке-е-е…
К концу куплета братья сладились, конец зазвучал тихо, но стройно. Плечи их расправились, они вдохнули для запева второго куплета, но тут Анатолий, переменив выражение лица с обиженного на уверенное, громко и не в той тональности, сам запел второй куплет. Братья еще несколько слов пытались петь, но песня смялась, не удалась, а последние слова второго куплета Анатолий не знал, и сам петь бросил.
– О, слова забыл, сейчас найдем! – Он полистал свои песенники, но не нашел. Сказал: – А, ладно… Чего мы все сидим да сидим? Пойдем, Михалыч, покурим, что ли?
– Покурить? – отозвался Лешка. - Пойдем.
Позвали и Ивана, но он махнул рукой:
- Я уже.
– А мы пойдем курнем.
Вышли. Натолий указательным пальцем ткнул Лешку в грудь.
– Мне Валентина говорила, ты строишься?
– Да, тут рядом. Во-он гляди, крышу с башенкой - видишь.
– Так тут совсем рядом. Пойдем, покажешь?
– Ну… пойдем. – На ходу Лешка достал пачку сигарет, тряхнув, протянул Анатолию:
– Сам не куришь?
– А! Давай, что ли твоих! - взял сигарету, прикурил у Лешки, затянулся и сказал: - Я, вообще-то бросил. Да-а. Три года! Сам-то бросать не пробовал?
– Нет.
– О-о, – это, брат силу воли иметь надо!
– А ты-то, с волей – то своей, а куришь.
– А-а, это я так, балуюсь, с тобой за компанию, а то тебе одному скучно. А тебе говорю – бросай это дело. Не курить – это дело великое. Я уж про здоровье просто не говорю, тут важен еще и финансовый фактор.
- Какой?
- Финансовый. Деньги… Ты посчитай, сколько выкуриваешь в день, помножь на количество дней. Да за двадцать лет машиненку купить сможешь!
– Да-а, на чужом-то куреве экономить хорошо!
– Чего? - не понял Анатолий.
– Да ничего, проехали. Вот моя стройка, а там – времянка. Там пока живем с Шурой. Заходи в дом поосторожнее, тут доска узкая, а света еще нет.
Лешка увлекся. Он водил гостя и по первому этажу, и по второму, и по мансарде, спускался даже в подвал. Анатолий туда не полез. Пока Лешка громко рассказывал из подвала, он стоял возле лестницы, глядя в окно и, покачиваясь на носках, тонко-тонко посвистывал, выводя вибрирующие триоли.
Когда Лешка вылез из подвала, Анатолий перестал свистеть, неожиданно спросил:
– Михалыч, тебе зачем дом-то такой?
Лешка растерялся:
– Как зачем… Жить.
– Да ну – жить! Ты ж в нем все равно жить не будешь? Куда тебе такой-то? Тоже моду взяли – грохать. А к чему он тебе такой-то, и сам, наверно, не знаешь.
– Зачем? Да чтоб на месте не стоять, руки занять.
– Вот скажет тоже… Да ты иди на рыбалку лучше, или… хоть вон телевизор смотри.
– Да не нужна мне твоя рыбалка!
– Нет, ты мне все же скажи, - перебил его Анатолий. – Тебе зачем такой-то? Башенок вон еще нагородил…
– Зачем-зачем. – Лешка стал чуть заикаться, а это значит, он нервничал. - Для понту! Вот для чего. Понт у меня такой!
– Для понту он ему! А я вот возьму да подожгу его. Ха-ха-ха, тоже для понту…
– Зачем? – искренно удивился Лешка такому обороту.
Анатолий спокойно, усмехаясь, ответил:
– Я ж говорю: для понту.
Лицо у Лешки побелело, ноздри расширились, скулы заходили желваками. Нет, Анатолий не знал Лешки, иначе понял бы сразу, что подошел к черте, через которую переступать нельзя. Но Анатолий не смотрел на Лешку, он критическим взглядом осматривал стены и думал, какой привести убедительный пример из своей жизни, и начал было уже:
– Гараж делаешь под домом. А зачем? Спроси у умных людей про гараж под домом. Спрашивал?
– У кого? - Лешка еще сдерживался.
– Да хоть у меня! И я б тебе сказал, что от него вонь будет в доме. Да и машины у тебя все равно нет, зачем тебе гараж-то. И сад, я смотрю, у тебя старый, его тебе надо омолаживать, ты-то, наверно, обрезать не умеешь, сейчас сплошь и рядом никто правильно обрезать не умеет. А привей лучше мелбу или штрихиль – это сорта хорошие. Я когда был у Лени… У Якубовича, - уточнил он. – У него дома… - Натолий обернулся к дверному проему и выглянул в сад. - Так я ему показал…
Напрасно он отвернулся, зря стал говорить про дом Якубовича, и совершенно непредусмотрительно, небрежно засунул обе руки в глубокие карманы. Договорить он не успел потому, что стало вдруг темно и пыльно. Это Лешка, схватив пустой мешок из-под стекловаты, одним движением надел его на него, натянул до коленей, и вторым движением завязал его там.
Минут через пятнадцать шли назад вместе. Натолий все отряхивал пальто и без конца чесался, а Лешка шел сзади, качаясь от смеха, и ржал, словно лошадь:
– И-и-ха-ха!.
– Чего ржешь? Дур-рак! Сума сошел, что ли? Там же стекловата! – остановившись у дома и стряхивая с волос, он дожидался, пока подойдет Лешка на подламывающихся коленках. – Ду-урак.
– И-и-ха-ха! – ржал, не унимаясь, Лешка. – Ничего. Сейчас придем, баню затопим. Промоем тебе мозги.
Расходились поздно. У Ивана с женой поезд уходил завтра, и Лешка звал брата ночевать к себе.
– Иван, пойдемте к нам ночевать.
– Да нет, Леш, вас теснить. Пусть тут, у меня ночуют. – Говорила Валя. Анатолий держал ее под руку, поддакивал:
– У нас места хватит.
– А в тесноте – не в обиде, на полу постелим. Пошли, брат, нам Шура еще по рюмочке нальет. Да, Шур?
Но Шура перебила:
– Ой, да мне жалко, что ли! Только тебе, Леша, уже хватит.
Иван тоже понял, что это бесполезно:
– Завтра увидимся, еще посидим.
Шура тянула Лешку за руку.
– Пойдем, пойдем. Держись под руку-то! Ну, пока.
– Счастливо! – отозвались от крыльца.
Шура подтолкнула Лешку и они пошли, но у калитке он остановился, крикнул назад, через плечо:
– Натолий!
– А?
– Ты на меня смотри, не обижайся!
– Ла-адно…
Шли медленно, Лешка нагрузился порядочно.
– Леш, а вы чего, с Анатолием поругались, что ли?
- Когда это?
- Когда курить ходили. Смотри мне! Какой мужик, а!.. Леш? Ты чего молчишь? А тебе он как – не глянулся?
– Да нет… Он только неправильно поет… – Лешка помолчал, а потом вдруг хрипло затянул какую-то старую песню. Тихо, прочувствованно. И вдруг прервал, вздохнул огорченно:
– Нет… не получается. Шур!
– М?
– А чего так бывает: внутри она поется, да так легко, красиво. А в голос начинаешь – уже не выходит. Да-а… Жалко… – и вдруг тихо стал подрагивать от смеха.
– Чего это тебя разбирает?
– Чего? Ха-ха-ха! – Слово смешное вспомнил – штрихиль. И-ха-ха! Так он теперь и будет - Штрихиль. – и долго смеялся на все лады. – И-ха-ха, о-о-ха-ха, у- а-га-га-а!
16 января – Волгоград, 20 янв. – Глухой, 20 марта 2005 г ., Польское.
Александр Новосельцев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
