Не всем достается поровну добра и ласки. У кого-то целый дом родственников, которые и нежат, и балуют, и тютюшкают, а кому-то сиротский приют – и папа, и мама, и всё остальное.
Сашка рос не в приюте. Когда умерла мать, его, пятилетнего пацаненка, взяла на воспитание тетя Надя, сестра матери. Отца Сашка не помнил, тот исчез в неизвестном направлении до того, как в сердце стали копиться воспоминания.
А вспомнить есть чего…
Житье у тетки было нетяжелым, и Сашка любил тетю Надю и жалел ее. Но именно поэтому он не мог себе позволить, как другие – семейные – дети, покапризничать, полениться или, чего еще хуже, поскандалить. У него такого права не было. И хотя тетя Надя была ласкова и души не чаяла в сиротке (своего ребеночка Бог не дал), Сашка так и не смог ни разу назвать ее мамой.
Он всё умел делать сам.
Сашка мастерил рогатки, поджиги, луки, кораблики и самокаты. Лишь велосипед ему подарила тетя Надя. Но ездить на нем он выучился сам без посторонней помощи. Конечно, синяков, шишек и ссадин хоть отбавляй, но зато как здорово было рассекать на велике по окрестным лугам, вдоль неширокой речушки Ватьмы, где, несмотря на невзрачный вид водоема, водились и окуни, и плотва, и щурки. Накатается Сашка по узеньким тропинкам, нарыбачится в затаенном омуточке, принесет кукан рыбы домой и горд – сам обед себе добыл. Порывался даже сам и уху приготовить, но тетя Надя в кухне стояла насмерть – никого к печи не подпускала.
Благодаря стремлению делать все самому, у Сашки выработался независимый характер. Конечно, с гордыней тяжело жить в обществе, привыкшем к рабству и преклонению перед сильными. Из-за нежелания склонять голову в школе Сашке поначалу было нелегко – всегда найдется человек сильнее тебя, готовый унизить, втоптать в грязь… Поэтому Сашку нередко били. Но он вел себя так, словно побои для него были нипочем. Получив от старшеклассника очередной пинок, он бросался в драку, не задумываясь. И вскоре, уже в начальной школе, он побивал ребят из среднего звена. А в шестом классе его стали побаиваться даже старшеклассники. Впустую Сашка кулаки не чесал. Но обостренное чувство справедливости и фанатичная преданность друзьям не оставляли ему шансов жить в мире с окружающими. Поэтому к окончанию школы за ним закрепилась репутация драчуна и забияки.
-Иванов! – кричала классная руководительница. – Почему ты избил Малышева? Тебя же в тюрьму посадят!
-Пусть посадят, – угрюмо шипел Сашка, – зато этот козел больше не будет у пацанов деньги вытягивать.
Сашка вырос высоким, стройным, жилистым. Не боялся никакой работы. И не брала усталь гибкого и сильного юношу. Он таскал бревна, когда строил с дядей Колей, теткиным мужем, баню, носил огромные копны сена, руками выворачивал сухие деревья для костра, если приходилось заночевать на рыбалке.
В отличниках он не значился, но до троек не скатывался. Привычка все делать самому и не давать себе поблажки помогала ему вполне сносно осваивать школьную программу. Довольно легко он поступил в институт. Но, проучившись полгода, бросил.
-Стыдно с тети Нади деньги тянуть, – пояснил он друзьям и ушел в армию.
Салажий период для многих необтесанных пареньков становится тяжким испытанием. Ломаются характеры, оскотиниваются чувства, отчаяние толкает слабых на суициды и побеги. Рабство, вбитое кулаками за срок армейской службы, прочно входит в сознание, и выгнать его порой не хватает и всей жизни. Да и зачем выгонять, если вся жизнь – это сплошное рабство: того не моги, этого не говори, не высовывайся, а то получишь, тише едешь – дальше будешь, не в свои сани не садись, всяк сверчок знай свой шесток, ну и так далее.
С Сашкой такого не произошло.
На попытку старослужащих солдат сломать его и заставить подчиняться, исполняя унизительные прихоти, типа мытья чужой формы, подшивания «дедовских» воротничков и чистки грязных сапог, Сашка уперся. Грубить поопасился, но делать ничего не стал. Неслыханное «салажье» упрямство взбесило обнаглевших в безнаказанности «дедов». Те уволокли строптивца в туалет и набросились гурьбой. Но Сашка ужакой вывернулся из кучи малы, дернул к себе одного из самых крепких «дедов» и, взяв того за горло, спокойно и зло сказал остальным:
– Хоть одна сука на меня рыпнется, задушу. Я сирота, мне терять нечего.
Глядя на посиневшее лицо своего товарища, «деды» отступили.
– Отпустив почти бездыханного агрессора, Сашка сквозь зубы сказал в растерянную толпу:
– Предупреждаю: если ночью навалитесь гурьбой, утром передушу всех поодиночке. Или перестреляю в карауле.
«Деды» молча ушли.
Их злоба облаком висела рядом с Сашкой, но никогда даже краем не задевала его.
А когда «деды» дембельнулись, Сашкин авторитет стал непререкаем. К нему ходили, как к Соломону, для решения вопросов по совести и справедливости, тянулись в минуты тоски – Сашка еще в школе сам за неделю освоил гитару и теперь пел сотоварищам тягучие уличные песни. Сочинял и сам – как же без этого. Казалось, нет на свете ничего, что бы не мог освоить Сашка, глухо проворчав:
– Я сам…
Занявшись штангой, он за полгода стал чемпионом Забайкальского военного округа. Увлекся боксом и довольно легко завоевал второй разряд. Поэтому домой вернулся здоровенным детиной. Но прежняя стройность и жилистость не прошли. Даже при весе в девяносто килограммов он напоминал не бегемота, а барса, всегда готового к прыжку.
После армии пошел работать на стройку, учился заочно на лесном отделении института. Уж больно он любил лес. У дяди Коля было два ружья – хаживали они с Сашкой на охоту, добывали и куликов, и уток, и лис, и зайцев. Страсть к охоте осталась у Сашки на всю жизнь. Прошагать пятнадцать-двадцать километров по бескрайним просторам полей и лугов, облазить все близлежащие болота и леса – нет ничто было этому могучему парню, влюбленному в родную природу, словно в девицу. А вот настоящая любовь пришла не сразу.
Девки таяли от одного его взгляда и вешались на шею пачками. Он принимал их ласки спокойно, почти равнодушно. И только однажды, уже когда заканчивал институт, на вечерней гулянке услышал он серебристый смех черноокой и черноволосой девицы с окраинной улицы села и, отбросив свой бравый вид, послушно, словно телок за матерью, ушел в ночь медовую за своей Нинушкой. И вскоре свадьба была, на которой друзья орали «горько» и громко отсчитывали продолжительность поцелуя. Сашка сидел счастливый и умиротворенный, наверное, впервые после смерти матери оттаивая душой. Он позволил себе поверить, что этот мир состоит не только из борьбы и подвигов во имя справедливости, но есть в нем место и покою земному, от которого на душе делается сладко и вольно, словно в полете.
Родила ему Нинушка двух девчушек, которых он назвал Верочкой и Надюшкой, в честь матери и тетки.
После окончания института взяли Сашку в лесничество. Вот уж радости-то было – и работа есть, и лес его любимый всегда с ним. С ружьем не расставался теперь Сашка, даже спать ложась, у изголовья вешал.
Государство отстроило каменный дом, выделило участок земли. Сашка работал как проклятый – сам соорудил гараж для купленного мотоцикла, возвел сарай для скотины, насажал яблонь, обставил в дому. Не было устали такому молодцу. И не было, казалось, ни в чем преград этому русскому богатырю.
Но не все так гладко в жизни, как хотелось бы. Полно гадости и пакости всякой. Ходят толпами жадные и завистливые, корыстные и подлые. Ну как пройти Сашке мимо них? И не проходил. Судил, как всегда, по справедливости, сурово, сам себе судья, сам и судебный исполнитель. Всё сходило ему с рук почему-то. Да только до поры до времени.
Однажды узнал он, что главный лесничий дрова налево крупными партиями продает. И барыш к себе в карман складывает. А на подчиненных покрикивает, да еще замечания делает: ты то не сделал, ты другое не исполнил. Терпел-терпел Сашка, да и не удержался. Наорал как-то на него вороватый начальник, обвинив публично в корыстном попустительстве самовольным порубщикам. Смолчал Сашка, только желваками поиграл да кулачищами похрустел. А потом зашел в кабинет к начальнику, дверь аккуратно прикрыл и без единого слова так уделал жулика, что тот только через полчаса в сознание пришел.
Дали Сашке полтора года условно.
Да не это плохо. Ну есть судимость, и черт с ней. Хуже было то, что ружье у него отняли – неблагонадежным стал. Ой, тоска. Куда же Сашке без ружья-то? Это как будто одну руку отрубили. Правда, если быть честным, не совсем Сашка без ружья остался. Было еще одно ружьишко, дядей Колей подаренное, нигде не зарегистрированное. Так ведь с таким ружьем на люди не сунешься – вмиг настучат в милицию, и за незаконное хранение с условной судимостью быстро на нары загремишь.
С работы тоже поперли – разве оставит побитый начальник своего врага рядом с собой.
Ушел Сашка водилой в мелиорацию. А тут как-то неожиданно капиталистические перемены в стране начались. Мелиорация заглохла, стройка развалилась, «Сельхозтехнику» закрыли, колхозы гаркнулись. Куда молодому, здоровому мужику идти работать, где деньги зарабатывать? А дочки-то уже подросли, невестами стали – одна краше другой.
Но не опустил руки Сашка. Купил в развалившемся колхозе на последние сбережения полудохлый тракторишко, отремонтировал его и стал подрабатывать на извозе да пахоте. …
Привык Сашка сам с трудностями бороться. Ничья помощь не нужна – лишь бы не мешали. В доме достаток, мир да лад, женушка любимая, дочурки – свет в окошке. Живи да радуйся.
Беда грянула, как всегда, нежданно.
Пошла старшенькая дочка Верушка в соседнюю деревню к подружке школьной, а на обратном пути подкараулил ее насильник. Уж как он измывался над чистой девушкой, уж что только ни творил – сказать и то больно. А потом еще и задавить ее решил, бросил на дорогу, завел машину да переехать хотел. Собрала Верушка свои молодые силенки да бросилась в сторону, благо рядом обрыв был, сиганула она в речку, переплыла ее одним махом и бегом домой. Не догнал ее выродок, упустил…
Прибежала растерзанная дочка домой, ревет, слова молвить не может. В крови вся, в синяках, платье в лохмотьях, в грязи.
Как увидела мать ласточку свою, поняла все и сама в вое зашлась – не уберегла. Плачет Нинушка, к сердцу доченьку прижимает, утешить хочет, да разве тут утешишь.
– Кто? – наконец выдохнула она.
– Тимоха Чухонский, – прорыдала в ответ Верушка.
Заметался Сашка по избе, летает, мебель крушит, посуду в пыль мелкую разносит.
– Саша, беги в милицию скорее, поймать этого нелюдя надо! – прокричала Нина.
Сашка встал, как вкопанный, взглянул дико и, враз успокоившись, глухо сказал:
– Не надо милиции. Я сам.
Оставив воющих в голос любимых девчонок, Сашка, не торопясь, зашел в сарай, залез на сеновал, вынул припрятанную двустволку, переломил ее, взглянул в стволы – чисто ли? Потом вставил патроны с картечью, и, привычно перекинув ружье через плечо, вышел на улицу.
Дом насильника был метрах в тридцати от Сашкиного. Спокойно преодолев этот короткий путь, Сашка пинком открыл калитку, потом, не стучась, вошел в дом. Навстречу ему из-за стола с наглой и злой улыбочкой поднялся хозяин. Сашка сдернул ружье с плеча, мгновенно взвел курки и, ни слова не говоря, шарахнул из обоих стволов прямо в самодовольную рожу насильника. Тимоха с бесформенным кровавым лицом рухнул на пол, так и не успев осознать, что к нему так легко пришла смерть.
Сашка брезгливо взглянул на труп и вышел на волю, опять буднично забросив двустволку за плечо. Постояв на улице и качнувшись было к родному дому, он повернулся и пошел в милицию.
Ему дали двенадцать лет строгого режима. Умышленное убийство, незаконное хранение оружия, неснятая судимость – все свалили в кучу.
Все село было за Сашку. А что толку-то? Люди сами по себе – закон сам по себе.
Павел Тужилкин
Ссылки по теме:
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
