Портал
"Русское Воскресение"

---

---

Бой у Шенграбена

Повесть

Было теплое и ясное, полное бодрой свежести летнее утро, что рождает в самом сердце счастливые ожидания. Все было как всегда в этот нарождающийся июньский день: и птичий гомон за окном, и солнечные дорожки на полу, бегущие от распахнутого окна к кровати, и жужжание мухи, бестолково бьющейся о стекло между рамами, – все, кроме одного: сегодня Людмила Дмитриевна могла не спешить в школу. Она посмотрела на глухо молчащий телефон, еще недавно разрывающийся от звонков, вспомнила вчерашний день и невольно, сама не желая того, снова шаг за шагом прошла его.

… Тот злополучный педсовет начался с доклада завуча об итогах учебного года. Когда-то завуч работала в вычислительном центре, и с тех пор для нее главным существительным стало слово регламент, глаголом – структурировать, а учителя, ученики и их родители играли роль прилагательных к этим важным частям речи. На педсовете никто ни с кем не советовался, все только слушали, как завуч структурировала присылаемую сверху информацию, и разглядывали диаграммы и графики, где кривые успеваемости то весело ползли вверх, обгоняя другие школы города, то грустно сбегали вниз, прячась за спинами таких же отстающих.

Выяснилось, что за год школа заплатила  миллион рублей недавно созданному Центру качества образования, чтобы он, этот самый Центр, составлял вместо учителей контрольные для учеников. Услышав эту цифру, Людмила Дмитриевна ахнула, подняла руку и, увидев кивок директора, встала со своего места.

– У меня возник вопрос, точнее предложение, – она старалась говорить спокойно, но голос дрожал.  – Учителям уже несколько лет не доверяют принимать экзамены, наши ученики в чужих школах пишут неизвестно кем составленные тесты, и все это называется ЕГЭ и ОГЭ, – голос все же сорвался, все посмотрели на нее. Но она справилась с волнением, откашлялась и упорно продолжила. – Теперь нам не доверяют проводить контрольные работы. Может быть, и уроки теперь будем не мы проводить, а составители тестов? А мы все поднимемся и по совету верховной власти оправимся в бизнес, чтобы больше зарабатывать? – она оглянулась на учителей.

– Людмила Дмитриевна, не следует так нервничать, – остановила её директор. –  Обращаться в Центр качества нам рекомендовало руководство города, чтобы получить объективные результаты обученности.

– Это от Центра вы ждете объективные результаты обученности? – в последние слова учитель вложила изрядную долю сарказма. – В том Центре качество и не ночевало! Да и не центр это вовсе, а периферия, и не качества, а здравого смысла! – Людмила Дмитриевна все больше горячилась. – Скажите, вы сами эти контрольные видели? – обратилась она к директору.

Директор не ответила, но было видно по ее лицу, что она размышляет: поставить, точнее, посадить дерзкую учительницу на место или слушать дальше.

– Задания Центра даже не кричат, а вопиют о том, что их составители никогда никого не учили! По истории в них одни ошибки, я говорила с коллегами, по другим предметам тоже. И давайте начистоту, – добавила она, глядя в упор на директора и завуча, – всякую ли рекомендацию нужно выполнять? Выслушайте её и примите к сведению. А то получается, нам лишь бы прокукарекать, а там пусть и не рассветает!

– Вот только не нужно нас учить! – завуч обиженно поджала губы. – Не знаю, кто тут кукарекает, но рекомендации руководства для нас закон, это регламент нашей жизни. И никаких нареканий от учителей я не слышала, – она обвела всех тяжелым взглядом:

– Кто не согласен с проведением тестирований?

Ответом было согласное молчание. Людмила Дмитриевна увидела, как одни учителя, еще вчера активно критикующие работы Центра, стали что-то сосредоточенно изучать за окном, точно впервые увидели знакомый пейзаж, другие застучали smsки по телефону, третьи просто старались не смотреть на все ещё стоявшую посреди класса учительницу истории. Она усмехнулась. В тот момент она отчетливо понимала: лезть на рожон опасно, завуч уже зарекомендовала себя как злопамятный и мстительный и человек. Но и отступать было поздно. «Надоело молчать, скажу все, как есть. Как говорится, дальше школы не сошлют. Будь что будет».

– Коллеги, за тридцать лет каких только реформ я не насмотрелась! А вот нынешние образовательные услуги вместо образования и ЕГЭ вместо нормального экзамена переварить будет сложно, да и отменить не в наших силах. Не можем мы отменить и прагматичные отношения в обществе, и занятость родителей. Но сопротивляться оглуплению детей, которых приговаривают к идиотским тестированиям, мы можем и должны! Я прошу вас, не молчите!

– Людмила Дмитриевна, – сердито оборвала ее, наконец, директор, – мы ценим ваш опыт, но сейчас у нас нет времени его обсуждать. Если вам что-то не нравится в нашей школе, можете подать заявление об уходе.

– Кстати, вы уже достигли пенсионного возраста, – поддакнула завуч, – как говорится, дайте дорогу молодым.

Людмила Дмитриевна в растерянности оглянулась на них. Она не раз высказывала своё несогласие и с директором, и с завучем, критиковала их действия открыто, ни от кого не таясь. Но представить, что ей предложат уйти из ставшей за эти годы родной школы, да ещё так оскорбительно? И пожилым человеком она себя еще не ощущала.

А сейчас вдруг почувствовала, как что-то тяжёлое заворочалось под рёбрами, стало больно дышать, заложило уши. Она видела, как завуч и директор продолжают раскрывать рты, но слов почему-то не слышала, как не слышала и собственных шагов, когда на негнущихся, словно вдруг ставших деревянными, ногах с трудом выходила из класса.

Людмила Дмитриевна тяжело вздохнула, вспоминая вчерашний день, ощупью нашла таблетку на тумбочке. «Действительно пожилой человек, пожила – и хватит», – она проглотила таблетку, отхлебнула воды из стакана и снова прилегла. Нет, на коллег она не обижалась, знала, у каждого была своя причина для молчания. Одни взяли кредит в банке, у других в этой школе учились собственные дети, третьим оставалось год-два до пенсии. Она не обижалась, но невольно испытывала стыд за тех, кто в тот вечер звонил по телефону и говорил, что, безусловно, согласен с ней, только что же можно поделать?..

Теперь телефон молчал, как будто с уходом из школы закончилась и ее жизнь. «А может быть, действительно моё время прошло, и пора уступить дорогу молодым? Ведь кто-то же придет на мое место? И я правильно сделала, написав заявление об уходе?». Эти вопросы она снова и снова задавала себе, и ещё долго вспоминала события того ставшего совсем не радостным для неё июньского утра.

* **

 – Что на пороге топчешься? Заходи, – раздалось из глубины кабинета.

Голос был резкий, такой обычно будит по утрам пассажиров в поезде, требует убрать ноги из прохода, когда моют полы, сообщает, что шляпы и зонты в гардероб не принимают, потому что «вас много, а я одна».

Аня ещё раз оглядела уютную приёмную с двумя аквариумами, кожаным диваном, мягким ковром на полу, и шагнула в кабинет с табличкой «Директор школы». Там, за большим письменным столом, по размерам больше напоминавшим теннисный, она и обнаружила обладательницу неприятного голоса. Царственная фигура могучей темноволосой женщины, достойной трона, казалось, по какой-то нелепой случайности была облачена не в пурпур и золотое шитье, а втиснута в синий спортивный костюм с белыми лампасами на штанах. На куртке красовалась надпись белыми буквами «СССР», воскрешая славное прошлое нашей страны, когда-то такой же необъятной, как и грудь обладательницы костюма. Из-под густых черных бровей,напоминавших о лидере ушедшей эпохи, смотрели, просвечивая собеседника, глубоко посаженные глаза. Мясистый нос едва выглядывал из-за полных, слегка обвисших щёк, а над сжатыми в полоску губами была заметна щетинка черных усиков. Женщина сидела в кресле рядом с небольшим крутящимся вентилятором, подставляя лицо под его легкий ветерок.

– Здравствуйте, я учитель истории, – Аня запнулась. – Мы договаривались по телефону о встрече.

– После института, поди? – хозяйка кабинета придвинула вентилятор ближе к лицу и окинула Аню критическим взором.

– Нет, у меня уже есть опыт работы в школе. Небольшой, правда, – добавила она поспешно.

– Да откуда ж большому-то взяться? – женщина усмехнулась. – А с дисциплиной у тебя как?

– Что вы имеете в виду?

– Я вот куда веду: дети тебя на уроке слушаются или по классу бегают? – Ане показалось, что рентген просветил ее до самого позвоночника.

– Слушают, – постаралась заверить она собеседницу.– Я стараюсь разнообразные приёмы использовать, интерактивное обучение. У вас есть интерактивные доски?

– У нас все есть, – хозяйка кабинета поджала и без того узкие губы. – А вот у тебя вид какой-то не учительский, ровно по грибы да по ягоды в лес собралась.

Она ещё раз с головы до ног оглядела Аню: кепку, сарафан, сандалии, носочки, и под ее холодным взглядом Ане показалось, что на ней вовсе нет никакой одежды. Наконец обладательница могучих форм вынесла свой приговор:

– На уроки так не ходи, надень что-нибудь посерьёзней.

– Простите, а вы какой предмет преподаёте? – решилась, наконец, спросить Аня.

Спортсменка милостиво кивнула головой:

– Прощаю. Я, милая, – учительница жизни и этому здесь всех учу – и детей, и родителей, и учителей, – она сделала театрально выверенную паузу. – Особливо таких как ты – начинающих.

В приемной неожиданно раздался дробный стук каблучков, и в кабинет легкой энергичной походкой вошла изящно одетая молодая женщина с ярко накрашенными губами. Под мышкой у нее был зажат планшетник в красном чехле.

– Это вы историк? – неожиданно обратилась она к Ане.

– Да, – девушка удивленно посмотрела на вошедшую. – А вы…

Женщина протянула руку и широко улыбнулась:

 – Директор школы Ольга Васильевна Короткая.

– Аня. Анна Андреевна, – быстро поправилась она и покраснела.– А… – она оглянулась на женщину в спортивном костюме.

– Это наша завхоз и по совместительству сторож Валентина Васильевна, или, как её величают ученики – ночной директор, – отрекомендовала она восседавшую за столом. – Летом мои заместители в отпуске, и Валентина Васильевна отвечает, когда меня нет в школе, на телефонные звонки. Давайте поднимемся в кабинет истории и там поговорим.

Разговор оказался коротким и сугубо деловым – директор явно спешила. Выяснив, что Аня отработала в школе только два года, она напутствовала ее бодрым пожеланием: «опыт – дело наживное» и, как говорится, пустила с места в карьер:

– Вы к ЕГЭ готовить умеете?

Аня пожала плечами:

 – Не знаю, не пробовала.

– Ну, вы хотя бы знаете, как выглядит экзамен по истории? – спросила директор уже с некоторым раздражением в голосе.

– Конечно, я ведь сама его сдавала.

– Ну, вот и отлично. Раз сами сдавали, значит, и других сможете научить.

 В тот же день Аня была принята на работу.

Географ Евгений Семенович Семенов, по прозвищу Тян-Шанский, любил приходить в школу задолго до звонка на первый урок. Он не торопясь заваривал крепкий чай в лаборантской, выкуривал сигарету у окна, потом развешивал карты, готовил для уроков диски с фильмами. Привычка приходить загодя насколько укоренилась в нем, что даже во время каникул он являлся в школу первым. Единственным, кто опережал его, была завхоз – в котором часу появлялась в школе она, никто не знал. Когда географ проходил мимо зарешеченного окошка подсобки на первом этаже, бдительные глаза провожали его до самого крыльца, и он чувствовал: их хозяйка уже на боевом посту и ведёт неусыпное наблюдение.

Евгений Семенович поднялся по лестницам непривычно тихой, вымершей школы, где  еще пахло свежей краской, и каждый шаг отзывался грустным эхом, словно скучающим по школьному гвалту, на четвертый этаж. И каково же было его удивление, когда в полутемном пустынном коридоре он увидел распахнутой дверь кабинета истории. Кто же там мог быть? Он осторожно заглянул в кабинет и увидел незнакомую девушку, которая поливала из лейки цветы на подоконнике. Нежные лучи августовского солнца освещали ее всю, будто высвечивали изнутри, так что ткань легкого платьица казалась прозрачной, а пышные рыжеватые волосы обрамляли голову легким облачком. Географ невольно залюбовался ею и несколько минут стоял молча, созерцая, затем легонько кашлянул. Девушка быстро обернулась, и он увидел юное, но волевое лицо, которое говорило о гораздо более твердом характере, чем можно было предположить, впервые взглянув на ее хрупкую и невеликую фигуру.

– Продлись, продлись, очарованье! – с улыбкой произнёс он. – Кто вы, прекрасная незнакомка?

Девушка слегка смутилась его неожиданным появлением и еще больше приятным словам, но ответила смелым взглядом.

– Анна Андреевна, – спокойно произнесла она, – учитель истории.

– О-о! В пару к нашей Марье Антоновне! Гоголь, комедия «Ревизор». Евгений Семенович, географ, – представился он с полупоклоном и присел на край стола, расписанного сообщениями некоего Лехи к Паше и уверениями, что 8а – «это круто». – В этом году закончили институт?

– Нет, я уже работала в школе. Но такого замечательного кабинета там не было, – Аня отставила лейку и с удовольствием огляделась по сторонам просторного класса с видом полководца, окидывающего взглядом поле будущего сражения. – Есть, где развернуться! Здесь и карты, и таблицы, и хрестоматии, а главное –  ноутбук и интерактивная доска.

– Вы считаете, это главное? – географ разглядывал Аню с легкой улыбкой, и по выражению его лица было ясно, что процесс этот доставляет ему удовольствие. – По-моему, и компьютер, и электронная доска – всего лишь средства.

– Но эти средства, как и остальные гаджеты, наше поколение использует гораздо успешнее, согласитесь, – лукаво прищурив глаза, ответила она.

– О! – географ почесал рыжеватую с сединой бородку. – Кто же будет соревноваться с гаджетами! – последнее слово он произнес с иронией. – Соглашусь. Один – один!

– Правда, кое-чего я здесь не вижу. Вы не знаете, как найти учителя, который работал здесь до меня?

Географ подошел к окну, зачем-то потрогал повядшие листья фиалок, которые склонили головы, будто скучая о прежней хозяйке и, не глядя на Аню, с неохотой произнес:

– Она вышла...

– На пенсию? Старенькая стала? – с молодой беспечностью перебила его девушка.

Географ повернулся к Ане лицом и посмотрел куда-то вдаль, мимо нее:

– Она вышла на бой, думая, за спиной у нее армия. А оказалась один на один с системой. Да… У каждого свое Ватерлоо. – Встретив недоуменный взгляд Ани, он пояснил:

 – На пенсию, на пенсию. Поговорить с вами, думаю, не откажется. Учитель она замечательный, дети ее любили, и человек хороший. Записывайте телефон, скажете,  я дал.

*  *  *

– Ответь мне: что в школе главное? – вопрос застал врасплох, и ложка с гороховым супом замерла на полпути, не достигнув цели. Аня повернула голову – рядом, подобно статуе командора, возникшей из мрачных глубин иного мира, возвышалась фигура ночного директора.

– Знания учеников? – предположила она. Ложка вернулась в тарелку, Аня посматривала на Валентину Васильевну снизу вверх, будто ожидая разрешения продолжить обед.

Та неторопливо плюхнулась на соседнюю скамью, энергично повращала половником в супнице, зачерпнула со дна гущу и щедрой рукой налила её себе в тарелку.

– Главное в школе – чистота и порядок,– она взяла ложку и кивнула Ане, – ты ешь-ешь, а то на урок опоздаешь. Ну, знания, конечно, тоже пригодятся. Ведь как бывает, – назидательным тоном продолжала она проповедь, – приходишь в школу и сразу видишь, как здесь учат: бумажки, огрызки, грязь – плохо учат, не справляются учителя со своими обязанностями.

Она окинула суровым взглядом притихших за столом учителей, как будто они были главные заговорщики, поклявшиеся уничтожить в школе чистоту и порядок. – А если на полу ни соринки, дети ходят чинно на перемене, никто не носится – есть в школе порядок, значит, хорошо здесь учат!

– Еще бы учеников и учителей в ней не было, тогда школа была бы идеальным местом. Для уборщиц, – глядя в свою тарелку, тихо произнес географ.

– Что говорите? – грозно вопросила завхоз, повернувшись могучим корпусом к географу словно ледокол, мощно прокладывающий путь сквозь торосы. Но географ почему-то не пожелал разделить судьбу сокрушаемых льдин.

– Приятного аппетита! – громко пожелал он и ретировался из столовой, бормоча себе под нос: «Ну и слух у нее, однако».

Дожевывая на ходу булочки, Аня и географ под трели музыкального звонка, возвещавшего про то, как «врагу не сдается наш грозный Варяг», поднимались по лестнице.

– Весь обед испортила, гущеедка, – с сожалением произнес географ.

Они поднялись на четвертый этаж и теперь были недосягаемы до необыкновенного слуха ночного директора.

– Она все видит и слышит. Знаете, где ее наблюдательный пункт? – неприметное окошко на первом этаже – подсобка, вот из него она и подсматривает: кто и в котором часу пришел, кто и с кем ушел, что принесли и что увезли. Имейте в виду – ей до всего есть дело – ни спрятаться, ни скрыться. Кстати, вы уже поняли, чем ночной директор отличается от дневного?

– Не знаю, – неуверенно ответила Аня.

Географ ухмыльнулся:

– Тем же, чем ночная ваза отличается от обычной.

Аня рассмеялась, оценив шутку:

– Не очень-то вы ее жалуете.

-Ее пожалуешь, как же, – проворчал географ. – Как ваши успехи?

– С 8 а отношения не клеятся, – призналась Аня.

– Я зайду к вам по-соседски после уроков, выпьем кофе и обсудим этот вопрос.

Когда после уроков географ заглянул в кабинет истории, то услышал Анин смех.

– Нет, вы только послушайте, что они пишут! – она отложила красную ручку. – «Уроки – это точное расписание сбора дани» –  в контрольной был вопрос про княгиню Ольгу. А вот это: «русы в Византии продавали шкуру». Видимо, свою, – продолжала она комментировать ученические перлы. – В одной работе обозвали «Повесть временных лет» «повестью вредных лет». Это шестой класс. А 8а, где мой любимый Баклашов, вот такие шедевры выдает: «консерваторы – это охранники государственного порядка».

– Не так уж далеко от истины, – заметил географ и поставил перед Аней кружку с ароматным кофе и корзинку с сушками.

– «Рекрутская невинность» вместо рекрутской повинности и «путанические войны» вместо Пунических! Что скажете?

– Скажу, что у каждого учителя наберется целая тетрадь забавных ученических ошибок. Пейте кофе, – он сел напротив Ани.

Она отодвинула тетради, запихнула в рот пару сушек и отхлебнула из кружки.

 – Представьте, ученики тоже записывают огрехи учителей.

Аня перестала жевать:

– Да что вы?

-Да-да, некоторые даже включают диктофоны на уроках, а потом слушают дома вместе с родителями. Так что привыкайте следить за своей речью.

Дверь неожиданно отворилась, и из темноты коридора вплыла, точно океанский лайнер в тихую гавань, фигура завхоза. Зорко глянув на учителей, она щелкнула выключателями, и ворчливо напомнила:

– Электричество нужно экономить. Чем больше сэкономим – тем больше получим премию.

Еще раз бросив взгляд на притихших Аню и географа, она многозначительно хмыкнула и так же величавовыплыла, оставляя за собой погруженный в сумрак класс.

– Как же проверять тетради без света? – запоздало прозвучал Анин вопрос, повиснув в воздухе.

– Не проверяйте, отложите до завтра, – посоветовал географ. – Вам до метро?

Когда Аня и географ вышли из школы, уже начинало смеркаться, и в низинах, цепляясь за деревья, клочьями повис сизый туман. Усталые и раздраженные толчеей горожане потянулись по протоптанным тропкам от метро к своим домам, как муравьи к муравейникам, каждый со своей ношей. А отдохнувшие после занятий дети выбежали во дворы, на площадках стучали волейбольные мячи и поскрипывали качели.

– Это раньше наше ведомство называлось «Министерство просвещения», потому что оно просвещало – светом разума или, если хотите, светом истины.

-А разве сейчас не просвещает?

 Аня и географ прошли положенный путь до метро, но за разговорами неожиданно для себя оказались в парке и гуляли по его аллеям уже добрых полчаса.

– Нет, сейчас, Анна Андреевна, у него иная цель – образовывать новых людей.

-Каких людей? – переспросила Аня.

– Грамотных потребителей.

Аня рассмеялась:

– В вас, Евгений Семёнович, говорит ностальгия по советскому времени. По-моему, одно другому не мешает – грамотный потребитель вполне может стать просвещённым человеком.

– Не может! – он рубанул воздух ладонью с такой яростью, будто отсекал не только произнесённые ею слова, но и любое подобное направление мысли. – Не мо-жет! У него мозги иначе скроены! Просвещённый человек может стать грамотным потребителем – если захочет, конечно – но не наоборот. Какие идеи может родить потребитель? – Только идею о том, что нужно больше потреблять. Когда главная цель образования – научить правильно выбирать товары или использовать созданное другими, то под неё и содержание предметов, и текст учебников, и учебные планы – всё затачивается, и ни о каком просвещении никто потом не вспоминает! – Говорил он горячо, и чувствовалось, что относится он к происшедшим в образовании переменам, как личному несчастью. В это мгновение, словно отвечая на его гневные слова, небо прошила вспышка молнии.

– Сначала урежут число часов на родной язык и историю, перестанут учить писать сочинения, потом коротенько – за 1 час в неделю – пробегутся по химии, физике, биологии и географии – и всё, потребитель готов, даже вполне грамотный: он ведь может подсчитать стоимость покупки на калькуляторе, прочитать на двух языках этикетку, чтобы понять, куда этот товар, извините, запихивать, или в каком виде поедать. И самое главное, из школы удалили воспитание, поэтому мы теперь не просвещаем и воспитываем, а лишь подготавливаем к ЕГЭ. У Салтыкова-Щедрина есть замечательное произведение – «История одного города», в котором рассказывается о сменявших в городе Глупове – каково название! – одного за другим губернаторах. Так вот, милая Анечка, – он подал ей руку, когда она перешагивала через лужу, – история города Глупова чудеснейшим образом напоминает историю школьной реформы за последние 25 лет.

Когда вас ещё, простите, не было и в помине, появился у нас один министр и придумал разом развалить всю систему образования. В ней, конечно, были недостатки – напрасно вы обвиняете меня в необъективности к советскому прошлому, да и какая система может быть без недостатков? Но этот умник решил, что устранять недостатки – это, знаете ли, как –то мелко, и потому взял – и все уничтожил. Разом. И в городе Глупове был такой губернатор, он разрушил старый город и построил новый в другом месте. А? Каково?

Аня пожала плечами:

– Зачем?

Географ серьёзно посмотрел на Аню:

– Его такие вопросы не интересовали, наш министр-зачинатель, все развалив, нового ничего не построил, и было видно по всему, интерес к этому делу потерял.

– А дальше что было? – Аня смотрела на географа глазами ребёнка, которому рассказывают интересную историю.

– Дальше сменились два министра – одни правил четыре года, другой – два, но ничем интересным они не запомнились. О таких губернаторах  Салтыков– Щедрин написал: «Ничего не свершив, сменены за невежество». Зато следующий, который просидел в кресле целых шесть лет, был очень плодовит: это он внедрил подушевое финансирование в школах.

– Подушевое? Разве есть такое слово?

– Слова, может быть, такого и нет, а вот финансирование есть: если много детей в школе – много денег перечисляют из бюджета, мало детей, как в сельской школе – вообще ничего не получите, потому что в основе своей оно имеет «ученико-час». Кстати, относительно слов: в детском саду деньги из бюджета тоже по числу пришедших детей начисляют, и называется это изобретение «дето-день».

– Кошмар! – Аня ошарашено посмотрела на своего собеседника. – Нам этого в институте не говорили.

– «О, сколько нам открытий чудных!», – произнес географ нараспев.

– «Готовит просвещенья дух!» – весело закончила Аня.

 – Если бы просвещенья, – проворчал географ. – А про стандарты вам в институте что-нибудь говорили?

– Мы на семинарских занятиях по методике их изучали.

-«Изучали»! – географ прикурил новую сигарету, щёлкнув зажигалкой. – Что там изучать-то? Так вот эти, прости, Господи, стандарты, наш министр и ввёл. ЕГЭ тоже он начал внедрять. Его мы назовем Бородавкиным.

Аня, не сдержавшись, прыснула со смеху, как девчонка. Довольный её реакцией географ продолжил:

– Был такой губернатор в городе Глупове: спалил 33 деревни, чтобы взыскать с крестьян недоимки – два рубля с полтиной. Вот и наш министр своим подушевым финансированием благополучно уконтропупил сельские школы. Может быть, конечно, он что и сэкономил на этом, но не больше двух с полтиной, потому что если в селе нет школы – то и будущего у него тоже нет.

– Вы и в сельской школе работали? – спросила Аня удивлённо.

– Я родился в деревне, и начинал учиться в сельской школе.

 – Вы?! – Аня с изумлением оглядела его аккуратно подстриженную бородку, твидовый профессорский пиджак и завязанный миланским узлом шарф.

– Что, не похоже?– географ усмехнулся.

Аня сконфузилась:

– Признаться, нет.

Пока они говорили, у горизонта собрались тяжёлые тучи, заворчал гром, поднялся ветер, он собирал с асфальта горсти пыли и с размаху бросал их в прохожих, и те едва успевали увернуться или спрятать лица в воротники. А вдалеке точно строчила огромная швейная машинка, прошивая стежками небо до земли – там уже шёл дождь. Неожиданно географ тронул Аню за плечо, призывая обернуться: у них за спиной сияла огромная радуга, она мостом уходила ввысь, в затянутое мглой небо и где-то там, в лиловых разводах, терялась.

– О-о, как красиво! – Аня глядела на открывшуюся их взорам картину. – И какой контраст!

– Вот так, Анечка, и в нашей жизни, – грустно улыбнулся географ. – Порой кажется, впереди ждут лишь страх и темнота, и уже ничего хорошего не будет, а оглянешься –  увидишь солнце и радугу. И захочется жить!

По стоявшим на обочине крышам автомобилей забарабанил дождь. Он прибивал пыль, загонял прохожих в магазины, заставлял раскрывать зонты. У Ани и Евгения Семёновича зонтика не оказалось, и они укрылись под козырьком подъезда. Наблюдать разгулявшуюся стихию всегда приятно из надежного укрытия. Географ снял пиджак и накинул его на Анины плечи. Козырек был узким, им пришлось прижаться друг к другу, и Аня почувствовала под рубашкой географа такое тепло, точно прислонилась к горячей печке или раскаленному радиатору центрального отопления.

– Вам не холодно? – спросил он. Она отрицательно покачала головой, но глаз не подняла. Ей стало неловко от возникшей близости, и она не придумала ничего лучше, как продолжить прерванный разговор.

– Это вы нынешнего министра обозвали Бородавкиным?

– Нет. После Бородавкина был еще один – выдающийся человек, он и сегодня у власти, правда, уже без портфеля, – словно не замечая Аниного стеснения, как ни в чем не бывало, продолжил географ. – Когда его назначили, он заявил всему миру, что высшую математику в школе не изучал, но при этом не считает себя дурнее других. А? Каково признание? ЕГЭ продолжил внедрять, это дурацкое тестирование, которое только отупляет ребёнка и ничему не учит. Правда, одну умную мысль он все же высказал – качество преподавания не зависит от зарплаты учителя.

Аня встрепенулась:

– Как это не зависит? Здесь я с вами не соглашусь.

– От размера зарплаты, Анна Андреевна, зависит качество жизни учителя, но не качество преподавания. Кстати, о качестве жизни. Наш министр, помнится, за первый год сидения в кресле повысил свои доходы на пять миллионов рублей. За один только год и по тем ценам! А…

– Не будем, добрейший Евгений Семенович, считать деньги в чужом кармане, – Аня с лукавым прищуром посмотрела на географа.

-Да-да, не будем, – он согласно покивал головой. – А так хочется иногда! Ну, а нынешние губернаторы от образования укрупнили школы и этим окончательно их разрушили.

– Почему же разрушили? – возразила Аня. – Ведь наша школа стоит, и даже неплохо себя чувствует.

– Вы нашего директора когда в последний раз видели? – спросил географ.

– Когда меня принимали на работу, нет, потом еще на августовском педсовете, – подумав, ответила Аня.

– Вот и я тогда же. Разве это нормально? Может один человек управлять тремя школами и четырьмя детскими садами, два из которых еще строятся? – Конечно, не может. И дело не в нашей Ольге Васильевне, а в том, что этого никто не сможет. Когда за дело берутся люди, стремящиеся сказать больше своего понимания, как заметил один поэт, тогда вместо величественного здания вырастают шаткие леса.

Ане не поняла, о ком говорил географ: об их директоре или о руководителях повыше, но переспрашивать не стала. Сейчас ее больше занимал другой вопрос:«почему географ так много говорит со мной? Потому что не с кем или …?». Ответа на этот вопрос Аня пока еще не знала.

И еще в тот вечер она, наконец, позвонила Людмиле Дмитриевне и неожиданно получила от нее приглашение прийти в гости. Оказалось, что дом, в котором живет учительница, выходит всеми подъездами к школе, а окна ее квартиры смотрят прямо на школьное крыльцо. Сама хозяйка, вопреки ожиданиям Ани, оказалась не дряхлой старушкой, а моложавой, спортивного сложения женщиной, одетой в джинсы и клетчатую рубашку, завязанную на животе узлом. Когда она улыбалась, а улыбалась она часто, морщины вокруг глаз лучиками разбегались к вискам, и во взгляде ее появлялось что-то детское. Ане показалось, что она совсем не похожа на учительницу, и только привычка внимательно слушать собеседника, правильно и четко выговаривать слова, словно диктуя, выдавали в ней учителя.

Аня собиралась пробыть у нее не больше получаса, но незаметно для себя разговорилась, и выложила все свои беды: и про двоечников, и про Баклашова, и про неподдающийся 8а.

Людмила Дмитриевна слушала ее молча, не перебивая, потом с улыбкой кивнула на окно.

– Видите этот фонарь? – он освещает лишь одну часть аллеи, а вторая остается в тени, как будто ее нет совсем. Вот так и мы смотрим на детей, только как на учеников. А ведь дома и с друзьями наши «троечники» и «двоечники» могут быть добрыми, внимательными, отзывчивыми. Коля Баклашов, – сказала она задумчиво, как будто припоминала, как выглядит этот ученик. – Его мать работает в библиотеке и привила ему любовь к чтению. Он много читает, любит сочинять, его рассказы живые, с множеством подробностей и деталей. Способный парнишка.

– Если бы в 8 а один Баклашов плохо учился, – вздохнула Аня. – Мне самой эта Новая история, признаться, страшно не нравится. Знаете, эти бесконечные революции в Европе, все эти консерватизмы, социализмы и утопизмы – скука смертная! Аня вспомнила отсутствующий взгляд Баклашова на своих уроках: «Он, наверное, так же думает: скука смертная».

– Когда предмет не интересен учителю, не интересен он и детям, – заметила ее собеседница. – Цветы не виноваты в том, что слепой их не видит.

– Здорово сказано! – восхитилась Аня.

– Это не я, – усмехнулась Людмила Дмитриевна, – это Ключевский.

– Да вы что! А мне –то что делать? – тоскливо протянула Аня.

– Позвольте дать вам совет. 19 век – это время Наполеона и Талейрана, Гарибальди и Боливара, наконец, Маркса и Бланки. Попробуйте посмотреть на события их глазами, расскажите ребятам интересные факты, наконец, свяжите с историей России, которая им ближе и понятнее.Заинтересуйте их. Покажите, что благодаря истории мы можем прожить не две-три жизни, как в компьютерных играх, а целые эпохи. Это только романисты, причем плохие, пишут, как события проходят перед взором историка. Никуда они не ходят, их историк сам воссоздает в своем сознании, и обязательно переживает, если хочет понять. Если вы будете переживать их, как события собственной жизни, это почувствуют дети, и на уроках никто скучать не будет – ни вы, ни они. Сейчас вы заняты тем, чтобы освоить школьный курс истории…

Аня обиженно поджала губы:

– Вообще-то в моем дипломе нет ни одной тройки.

Людмила Дмитриевна примирительно улыбнулась:

– Не обижайтесь. Только когда начинаешь учить, выясняется, что действительно знаешь, а что усвоил поверхностно. Помните учительский анекдот? – «Объяснял-объяснял, уже сам понял – а они все никак».

Они рассмеялись. Анино стеснение окончательно пропало, и ей показалось в тот момент, что она знает свою собеседницу давным-давно. «Как странно, – подумала Аня, глядя на нее, – я пришла на ее место, а ведь этого могло и не случиться, останься она в школе. Можно сказать, моя судьба оказалась в ее руках».

– Попробуйте направить буйную энергию 8а в мирное русло, – продолжала Людмила Дмитриевна. – Организуйте, например, театральный кружок. В этом классе есть талантливые ребята, которые танцуют, поют, на гитаре играют, рисуют.

– В институте я играла в студенческих капустниках, – Аня оживилась, вспоминая. – Говорили, что неплохо получается. А что? Может, тряхнуть стариной? – она вскочила со стула, запахнула накинутую на плечи шаль, как тогу, сурово сдвинула брови и простерла руку перед собой, приготовившись к декламации.

– Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобою.

Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов! –

Она рассекла рукой воздух, как будто в руке ее был меч, и оперлась ногой на воображаемого поверженного врага.

Людмила Дмитриевна не смогла удержаться и расхохоталась, глядя на Аню, та тоже рассмеялась.

 – Я признаюсь вам, – сказала она доверительно, – когда веду урок, представляю себя капитаном на мостике, то Ушаковым, то Нельсоном, а ученики – моя команда. Прикладываю к глазам подзорную трубу и командую: – Право руля! Лево руля! Полный ход!

Людмила Дмитриевна покачала головой:

– А я, Анечка… вы позволите себя так называть?.. в последнее время ощущала себя в школе не капитаном, а скорее волнорезом. Смотрите, чтобы и вас не накрыло с головой и не снесло в открытое море. Нужна будет помощь – радируйте, – она улыбнулась, – а еще лучше – приходите.

*  *  *

– … И пометьте, пожалуйста, в своих записных книжках: во вторник, в 18-00 родительское собрание во всех классах – с пятого по одиннадцатый, – завуч сняла очки и строго посмотрела на учителей, будто пересчитывала. – Попрошу всех присутствовать, обойти классы, где вы работаете, и выступить.

Раздался звонок на урок, планерка закончилась, и учителя поспешили к своим кабинетам.

-Что невесела, дивчина? – раздался голос географа. Их кабинеты были рядом, и по лестнице они, лавируя между учениками, поднимались вместе.

– Я никогда не была на родительском собрании, – Аня растерянно посмотрела на географа. – И тем более не выступала на нем.

Географ присвистнул:

– Это как? – он даже остановился от неожиданности, чем создал в бурном школьном потоке некоторый затор.

-Так, – она пожала плечами. – В школе я училась хорошо, мама на собрания ходила редко и, конечно, без меня. В институте нас этому не учили.

– А своих детишек еще нет, – подытожил географ. – Ну, ничего, это мы поправим.

Аня вскинула на него свои большие, карие, чуть навыкате глаза, по-модному подведенные в уголках черными стрелочками и оттого кажущиеся еще больше, нахмурилась и осуждающе покачала головой.

– Извините, глупость сморозил, – он мягко взял Аню за локоть. – Хотел сказать: не умеете – научим. Приходите в 8-а класс, вы ведь там работаете?– посидите, послушайте, как будут выступать другие учителя.

8-а был по-своему выдающимся классом. Во-первых, в нем сменилось уже четыре классных руководителя – каждый год назначали нового, и каждый год учителя от класса отказывались. Во-вторых, как поется в песне, его «слепили, из того что было»: один класс среди 8-ых был физико-математическим, второй – гуманитарным, а в третий – 8а – записали всех, кто остался. «Что вы от нас хотите? – говорили «ашки», упражняясь в самокритике. – Мы ни физики, ни гуманитарии – так, дурачки», – и абсолютно ничего не делали. Лень была главным объединяющим качеством этого коллектива, даже хорошо успевающие в других школах ребята, попадая в 8-а, вскоре теряли интерес к учебе и становились как все. Особым шиком считалось в этом классе потерять учебник по какому– нибудь предмету, лучше – по всем сразу и не заводить тетрадей, чтобы в них ничего не писать.

Впрочем, дурачками «ашки» как раз не были: по сравнению с двумя другими классами, в которых каждый день было по 7-8 уроков, в 8-а учебный день заканчивался рано, и не сильно утомленные учением мальчишки гоняли мяч по школьной спортплощадке, девочки пели в вокальной студии или занимались живописью в художественной школе. Словом, их интересовало все, кроме учебы. Работать в этом классе учителя считали сущим наказанием.

Географ и Аня договорились вечером встретиться у метро, чтобы на родительское собрание прийти вместе.

Стоял октябрь, но вечер, словно в память о недавно ушедшем лете, был наполнен ласковым теплом. Под ногами шуршала солнечно-багряная листва, которую многие деревья уже сбросили, готовясь переодеться в белое, рябина выставила напоказ свои яркие бусы, бабушки рядом с метро продавали спелые антоновские яблоки, и тонкий их аромат, казалось, разливался по тихим осенним улицам, щекотал ноздри и будил детские воспоминания.

– В такой вечер хочется идти рядом с красивой девушкой, говорить глупости и читать стихи, – сказал географ, поглядывая на Аню.

– И с каждой осенью я расцветаю вновь,

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь:

Чредой слетает сон, чредой находит голод,

-произнес географ и предложил: – Давайте перекусим, Ань, в том трактире.

 Они заказали пироги с разными начинками и большой чайник зеленого чая.

– Когда я была маленькая, мама часто пекла яблочную шарлотку, и с тех пор осень для меня пахнет антоновскими яблоками, – сказала Аня.

– Для меня вы и сейчас маленькая, – географ вытянул руку в метре от пола. – Вот такая. А про пироги это вы хорошо сказали. – Он помолчал. – Моя мама, когда была жива, пекла черемуховый пирог со сметаной, в Сибири это лакомство. С вечера она намазывала сладкой сметаной испеченные коржи, соединяла их и выносила на холод в сени – холодильника у нас не было – чтобы пирог пропитался. Ну, а мы с братом, конечно, выдержать равнодушно такое соседство не могли – украдкой надрезали и поедали.

– Ваша мама, наверное, ругалась?

– Мама говорила, что черемуховый пирог помогает воспитывать силу воли: если выдержите до утра, не съедите – значит, сила воли у вас есть, ну, а не выдержите – слабаки.

– А кто ваш брат?

– Врач, хирург в областной больнице. Так что наши профессии по доходности и престижности могут посоревноваться.

– Скажите, а почему вы развелись с женой? – неожиданно спросила Аня.

Географ усмехнулся:

– Узнаю родной коллектив. Как говорили герои Салтыкова– Щедрина: «умрем, но напакостим».

Он налил чаю в чашки и придвинул Ане тарелку с пирожками.

 – Здесьникакой тайны нет. После окончания института я работал в геологических экспедициях, домой возвращался на месяц-другой, потом снова уезжал. Ну, какая женщина выдержит такую жизнь? У полевиков не бывает нормальных семей, вот моя жена и ушла, – беззлобно сообщил он. – Второй раз я женился уже в оседлом состоянии, когда работал в школе.

– И опять вас бросили? – продолжила свой допрос Аня.

– В девяностые не было денег, пришлось сдать квартиру и переехать жить за город. Такие неудобства тоже не все вынесут. А жена встретила хорошего человека, к тому же небедного, вышла за него замуж и уехала жить в Англию.

– У вас получается, что никто не виноват.

– Получается так, – он откусил пирог и проурчал, выражая полное удовлетворение кулинарными способностями местного повара.

 – А ваша дочь?

 – Она изучает в колледже русское искусство, – Аня увидела, как дернулась его щека. – Из Англии русское искусство, наверное, виднее. Я очень скучаю по ней, – просто сказал он.

В молчании они допили чай и доели пироги. Аня украдкой посматривала на помрачневшее лицо географа и уже начала жалеть, что затеяла этот разговор.

– Вы простите, Евгений Семенович, любопытство – не самая лучшая черта моего характера, – извиняющимся тоном сказала она, когда она вышли на улицу. – Впрочем, ваша личная жизнь меня совсем не интересует.

– Я заметил, – произнес географ и достал сигарету.

Аня не уловила иронии и с присущей ей непосредственностью спросила:

– Вы много знаете, бывали в разных странах – почему же работаете в школе?

 – Вот так вопрос, – географ щелкнул зажигалкой, и язычок пламени осветил половину его лица, делая вдруг похожим на двуликого Януса. – На него нужно отвечать или долго и серьезно, или коротко и шутливо. Скажем так: люблю путешествовать, а в школе длинные летние каникулы. Пойдет такое объяснение?

– Это коротко и шутливо, – Аня серьезно посмотрела на собеседника, и чувствовалось, что ее этот вопрос действительно волнует.

– Давайте сформулируем иначе: если я так много знаю и поездил по миру, почему бы мне не работать в школе? Где еще я найду столько заинтересованных слушателей? – он усмехнулся.

– Я иногда не понимаю, Евгений Семенович, – сказала Аня обиженно, – когда вы шутите, а когда говорите всерьез.

– Для серьезного разговора времени не осталось – без четверти шесть. Некоторые родители, как и учителя, приходят в школу заранее. Идемте.

Они уже подошли к школе, куда со всех сторон ручейками стекались родители.

– Когда начнут выступать учителя, – напутствовал географ Аню, – обратите внимание, как по-разному они будут оценивать ситуацию в одном классе.

* * *

Первым номером программы шла царица наук. Математик Ольга Анатольевна – молодая, рослая женщина в строгом черном пиджаке, поправляя так и норовящие сползти на кончик носа очки в темной роговой оправе, которые придавали ей солидности, в немногих словах энергично прокомментировала результаты прошедшей контрольной работы – они были не блестящи, и спросила родителей, если ли у них вопросы.

– Что значит «не смогли открыть файл с прикрепленным домашним заданием»? Пусть лапшу вам на уши не вешают. В «Контакте» висят – значит с компом обращаться умеют, –  пока учитель математики демонстрировала доказательное рассуждение, родителям оставалось только слушать: против математической логики не попрешь.

 – И почему ребята уроки часто пропускают? Голова болит? А если у вас с утра голова болит, вы что, на работу не пойдете? Таблеточку выпьете – и вперед. И они так же должны. Или вы нахлебников растите? – ее реплики были кратки как формулы и содержательны как теоремы. – И не ищите какой-то легкой школы, без домашних заданий и контрольных! Слова «труд» и «трудно» – одного корня, а легкая школа – это для барчуков.

После выступления математика родители приуныли, должно быть, вновь почувствовали себя провинившимися школярами. Классный руководитель попыталась разрядить обстановку предложением поехать с детьми на экскурсию в другой город, но родителей это не заинтересовало. Аня услышала, как мужчина, сидевший за последним столом, тихо сказал своей соседке:

– У меня ощущение, что я пришел сдавать экзамен.

– Подготовленным? – также шепотом спросила соседка.

– Теперь уж и не знаю, – мужчина потер подбородок, словно проверял, брился ли он перед самым сложным экзаменом в своей жизни. – В школе, где раньше учился Женя, у него была по математике четверка.

Женщина вздохнула:

– А у моей Настасьи – «три» да «два». О математичке говорит: «прикольная тетка», и я не понимаю – хвалит она ее или ругает.

Следующей выступала физик. Вера Павловна была не молодым, но еще бодрым человеком, за плечами которой были и многолетний учительский труд в школах от Урала до Таллинна, в те времена, когда название последнего писали еще с одной «н», и работа завучем, и бесконечные переезды с семьей по маленьким городкам и гарнизонам. При этом она сохранила веселый нрав и обладала способностью замечать в жизни лучшее. Казалось, это качество отражалось на ее внешности: ясные светлые глаза под рыжеватыми бровками, добродушная улыбка и мягкий голос, – на нее хотелось смотреть и смотреть, забыв о существовании злобных глаз, желчных замечаний, плотно сжатых губ. Может быть, поэтому самые непутевые и ленивые ученики, попадая к ней, начинали учиться с интересом.

 По субботам Вера Павловна преподавала в приходской школе, и никто не удивился, когда такой деликатный предмет как «Основы православной культуры» директор поручила вести в 4-ом классе именно ей. Так Вера Павловна удивительным образом соединяла своими уроками духовное и вещественное, мир земной и мир горний в головах и душах учеников.

– Пятерок в этой четверти не будет, да и четверок немного, – тихим голосом начала физик. Она помолчала и ласково оглядела родителей: – Но и двоек не будет.

В классе раздался вздох облегчения.

– Мы ведь только начинаем учить физику. Ребята с удовольствием выполняют лабораторные работы, три человека даже приняли участие в школьной олимпиаде, – на этом положительном моменте она решила завершить разговор об успеваемости. – У меня просьба к родителям девочек: проследите, пожалуйста, чтобы отправляясь в школу, они подвязывали волосы, это придаст им рабочий вид и настроит на учебу, сейчас, когда они склоняют головы с длинными волосами – лица зашторены, только носы торчат.

Она соединила ладони, закрывая лицо. Родители засмеялись, и Вера Павловна улыбнулась:

– Согласитесь, тяжело разговаривать с человеком, глаз которого не видишь. К тому же неприбранные волосы влияют и на поведение: недаром на Руси «опростоволоситься» означало «опозориться».

– Сейчас в моде распущенные волосы, а вы хотите всех под одну гребенку стричь? – спросила молодая женщина с покрытыми зеленым лаком ногтями и откинула с лица прядь длинных светлых волос, позвякивая браслетами на руках.

Некоторые родители с усмешкой оглянулись на нее и опустили головы.

– Но если все как одна придут с распущенными по плечам волосами, разве это не под одну гребенку? – мягко заметила Вера Павловна. – И не обязательно стричь, существует множество причесок – косы, хвостики, пучки, пусть развивают индивидуальность.

Ане родительское собрание в тот момент напоминало движение корабля в бурном море: вот судно идет правым галсом – скрипят снасти, вода плещет через борт, мачты клонятся, и паруса уже в воде, еще мгновение – и корабль пойдет ко дну, но на мостике появляется опытный капитан и точными командами выравнивает корабль. «Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход…», – пропела Аня про себя и приготовилась смотреть дальше.

Едва Вера Павловна покинула класс, как на капитанский мостик ступила учитель английского языка. И Ане показалось, что корабль вновь накренился, черпая воду – того и гляди перевернется.

Марья Антоновна – или как называли ее старшеклассники «наша Маша» – была человеком эмоциональным, импульсивным, и уроки ее проходили так же – в зависимости от настроения. Если настроение бывало дурное – в такие дни она приходила со всклоченными волосами, в мятом свитере и по коридору раздавался ее трубный глас, речь перемежалась крепкими русскими и не менее крепкими английскими выражениями. Из класса иногда вылетали – «встань за дверью, чтобы все видели, кто ты есть!» – по пять– шесть человек зараз. Старшеклассники, привыкшие к ее особенностям, знали – в такие минуты лучше сидеть, «не возникая». «Напившись крови», как говорили коллеги, Марья Антоновна остывала, и урок мог закончиться вполне спокойно.

Ну, а когда настроение бывало хорошее – в эти дни она приходила одетой подчеркнуто элегантно, ее высокая худощавая фигура с прямой спиной воскрешала образы чопорных английских леди, в коридоре слышались ее искрометные шутки и ответный смех ребят.

Предмет свой она знала блестяще, в старших классах вела «Английскую литературу» на английском, ездила за границу 2-3 раз в год работать переводчиком на выставках, чтобы, по собственному выражению, «сохранять форму».

С учениками у Марьи Антоновны регулярно случались конфликты, одного из девятиклассников едва не отчислили из школы, когда в ответ на ее «встань за дверью, чтобы все видели, кто ты есть» он, засунув руки в карманы, предупредил:

– Спокойно, Маша, я – Дубровский!

Свое выступление перед родителями Марья Антоновна, сегодня одетая в клетчатую юбку и ослепительно белую блузку, начала, рубанув с плеча:

– Дети – это зеркало семьи. Какие отношения в доме, как принято общаться друг с другом – так ведут себя и наши дети.

Однако ее вполне справедливые слова неожиданно вызвали бурю гнева.

– Значит, что же, – возвысила голос пожилая женщина, сидевшая за первым столом,– если мой внук бранные слова говорит, это мы его научили? А может, он их из школы принес? А? Ихние дети его научили? – она показала рукой на сидевших в классе родителей.

– Их, – машинально поправила учительница и невозмутимо продолжила:

– Невозможно изучать язык народа вне контекста его культуры. Я призываю учеников постоянно следить за манерами, учиться говорить «спасибо» и «пожалуйста» – «mind your manners». Вежливость – это уважением к другим. А что мы видим на уроках и переменах? – Хамство, невоспитанность, отсутствие элементарных гигиенических навыков, некоторые не привыкли пользоваться носовыми платками!

– Ну, знаете! Это уже оскорбление! – возвысила голос бабушка.

– Простите, хочу напомнить, что собрание у нас родительское, а не бабушкинское, – она, наконец, повернула голову в сторону бабушки. – Если у матери и отца нет желания и времени заниматься воспитанием собственного ребенка, о чем мне с вами говорить? Теперь об успеваемости, – начала было она, но закончить ей не дали.

– Это что же делается? А? – бабушка возмущенно обернулась за поддержкой к родителям. – Руслан говорит, что и на уроках у нее так – никому не дает рта раскрыть, чтобы оправдаться. Все «я», да «я»!

– В английском языке «я» – единственное местоимение, которое пишется с большой буквы, – отрезала англичанка ледяным тоном. – В четверти намечаются две двойки – у Руслана и Полины. Самое неприятное, что на них стали ровняться другие ребята, своим наплевательским отношением к учебе эти двое задают тон в классе.

– Моя дочь много пропускала, а вы ставите ей «два», – заявила женщина с зелеными ногтями, оказавшаяся мамой Полины.

– А почему она много пропускала? – вкрадчиво поинтересовалась учительница.

Женщина нервно дернула плечом:

– Болела. У нас и справки есть.

– Справки? Учителя не раз видели ее курящей в сомнительной компании взрослых ребят, да еще в учебное время.

– Это неправда! – взвизгнули зеленые ногти, защищаясь. – Я вам не верю! Вот когда вы ее сфотографируете с сигаретой и пришлете мне фотографию – тогда и обвиняйте!

– Ни вас, ни ваш предмет они не любят! – подхватила бабушка, развивая атаку. – Поэтому и не учат!

– А какой предмет они любят? И учат? –  парировала учитель, обводя родителей взглядом. Воцарилось молчание.

– Географию любят! – не сдавалась бабушка.

– Ах, географию, – с особенной интонацией произнесла Марья Антоновна, посмотрев на географа. – Судя по результатам в четверти, этот класс никого не любит. И ничего не учит. Думаю, вам есть над чем задуматься, – англичанка круто повернулась на каблуках и вышла из класса.

Классный руководитель растерянно молчала. Аня не раз слышала в учительской, что это не она руководит классом, а класс ею, и сейчас, было видно, без умелого управления корабль явно шел ко дну. И здесь, как это часто случается, за дело решила взяться сама команда. В классе раздался первый возглас:

– Надо что-то делать… – эти слова послужили сигналом, после чего началось общее обсуждение, напомнившее Ане новгородское вече.

– На следующий год нашим детям сдавать экзамены!

– Если они плохо учатся, значит, учителя не могут найти к ним подход!

– В обучении важен стимул!

– А вы нашли этот стимул?

– Пусть учителя ищут, им за это зарплату платят!

– Права англичанка: воспитанием заниматься нужно, а не на собраниях кричать!

Родители говорили все разом, никто никого не слушал. Аня оглянулась на географа, но он молчал. «Того и гляди кого-нибудь в Волхов сбросят со связанными руками, как новгородцы на вечевой схватке, – подумала Аня. – Почему он не вмешивается?».

– А я поступаю так: за каждую пятерку и четверку выдаю своему сыну по 150 рублей, вот вам и стимул. Пусть учится зарабатывать! – поделилась своим опытом мама, сидевшая в центре класса.

– Вы его не зарабатывать учите, а убиваете в нем бескорыстие! – возразил папа с последней парты.– Не все в этой жизни измеряется в рублях и долларах!

– Думаю, контроля с нашей стороны маловато, – сказал мужчина с коротко остриженным затылком, одетый в спортивную куртку, и сжал кулаки. – Дома будем разбираться.

Классный руководитель, наконец, обрела дар речи:

– Позвольте представить вам нашего нового учителя истории, – заискивающе улыбаясь, произнесла она.

Аня одернула пиджак, откашлялась и встала на обычное учительское место у доски. Она привычно оглядела класс, но теперь на нее смотрели не детские глаза – с улыбкой, интересом, вопросом или ожиданием – теперь взгляды были совсем иные. «Что она может, если мы не справляемся с нашими детьми?» – читала она на одних лицах. «Ну-ну, послушаем, что нам расскажет вчерашняя студентка, у которой и своих детей еще нет», – было написано на других.

Аня постаралась улыбнуться как можно дружелюбнее и начала рассказывать о том, что в первом полугодии предстоит изучить историю Нового времени, во втором – историю России XIX в.. Однако на этом ее речь закончилась, едва успев начаться.

– В прошлом году нашим детям про какое-то Смутное время целую четверть рассказывали, – перебила ее женщина в спортивной шапочке с нарисованным на ней черепом. – Что это за история такая? – Ответьте. Лично я такого времени не помню.

Аня попыталась пошутить:

– Вы и не можете помнить Смутное время, ведь оно было триста лет назад!

– А почему учебник по истории так написан, что нельзя ничего понять, не то, что детям, даже взрослым?

– Но я не пишу учебники, – Аня растерянно заморгала.

– Если учебник плохой – давайте сбросимся и купим другой! Всех делов– то, – предложил папа в спортивной куртке.

– Я сдавать деньги не собираюсь, – возразила бабушка. – Если по каждому предмету учебник покупать – на одни учебники работать придется. Знаете, сколько они сейчас стоят?

– Я думаю, проблема не в учебнике, а…, – начала Аня, но родители вновь зашумели, не слушая ни ее, ни друг друга.

Пользуясь всеобщим возбуждением, Аня вышла из класса с ощущением человека, которого незаслуженно наказали. «Вот кого они сбросили в Волхов, – с обидой думала она, едва сдерживая слезы. – Спасибо, что не утопили».

  Следом вышли некоторые родители, желающие поговорить с учителями один на один. Одна из мам подошла к стоявшей в коридоре учительнице математике.

– Скажите, как дела у Саши? Нашли вы к нему подход? – спросила она робко, как будто сама стояла сейчас у доски.

– К сожалению, нет, – математик поправила очки и посмотрела куда-то вдаль, словно там потерялся тот самый таинственный способ обучения не поддающегося никаким педагогическим приемам Саши. – Я делаю вид, что учу его, а он делает вид, что учится.

Мама опустила глаза:

– И так по всем предметам, – она всхлипнула. – Восемь лет коту под хвост!

– Куда же он пойдет после восьмого класса?

Мама махнула рукой:

 – Машины мыть.

– Жаль, что у него с учебой не заладилось. Саша добрый и хороший парень. Если учителям нужна мужская помощь – все обращаются к нему: и починит, и перенесет, и наладит. Здесь вот его одноклассник на перемене ногу сломал, приехала «Скорая», а носилки на лестнице не развернуть. Так Саша вдвоем со старшеклассником с четвертого этажа на первый отнес его без всяких просьб.

– Спасибо за хорошие слова, – мама всхлипнула, вытирая глаза. – Но добрый человек – не профессия.

– Советую вам подыскать для него техникум или колледж. Еще есть время.

Рядом с англичанкой оказалась мама, материально стимулирующая успехи своего сына.

– Не могли бы вы дополнительно позаниматься с Володей? – спросила она учительницу и тихо добавила: – Я заплачу.

– Спасибо, я не нуждаюсь, – англичанка вскинула подбородок. – Для тех, кто хочет заниматься дополнительно, я веду кружок, но ваш сын туда не ходит.

– Ну, кружок – это для всех, – женщина капризно вытянула губки, – а нам хотелось бы один на один. Понимаете? –  Похоже, это женщина не привыкла к отказам.

– Понимаю. Но я не репетиторствую своих учеников, – Мария Владимировна собралась было уйти, но женщина неожиданно взяла ее за локоть.

– А вы сделайте исключение, – попыталась она удержать учительницу.

– How stupid, – пробормотала та, освобождая руку, и удалилась с оскорблённым видом.

Из школы Аня ушла одна. Пока шло собрание, заметно похолодало, по небу неслись ошметки темных туч, дул резкий ветер, который поднимал опавшие листья, они метались под ногами, как безумные, в тщетной надежде найти спокойный уголок, где можно было бы успокоиться, укрыться от неумолимого ветра. Вот так и Ане хотелось сейчас оказаться дома, закутаться в плед и никого не видеть. «Права была Людмила Дмитриевна, – упрекала она себя, старясь лягнуть больнее. – Тоже мне, Нельсон нашелся. Никакой я не капитан, даже волнорезом быть не могу. Так, буёк беспомощный, болтаюсь на волнах без пользы. Это же надо? – Выступить на собрании по-человечески не смогла, даже не успела ничего толком сказать!».

Где-то на полпути к метро ее нагнал географ.

-Ну что, Анна Андреевна, ваши розовые очки еще на месте? – весело спросил он.

Но Ане было не до веселья.

– Почему вы молчали? – спросила она недовольным голосом, в котором явно слышался упрек: «и не помогли, не вступились за меня».

– Оркестром дирижирует классный руководитель, а учителя вступают по его команде, – словно оправдываясь, ответил географ. – Не расстраивайтесь, у вас еще столько собраний будет – научитесь выступать.

– Не ожидала, что разговор будет таким нервным, – призналась Аня. – Мне всегда казалось, что родители относятся к учителям уважительно.

– Эти времена давно прошли. Сейчас везде рынок, и школа уже не учит, а оказывает образовательные услуги. На рынке что главное? – спросил он и сам же ответил: – Для продавца – получить прибыль, для покупателя – качественную, – он произнес это слово с издевкой, – услугу. Вот некоторые родители с тем и отдают в школу детей: вы уж постарайтесь, окажите качественную услугу, а нам некогда, мы деньги зарабатываем, да к тому же мы не профессионалы.

– Но ведь это их дети, а не наши? – Аня недоуменно пожала плечами.

– Никогда не говорите таких слов родителям, – произнес географ строгим голосом, как на уроке. – Они этого не любят. Учителя, как и педиатры, должны говорить «наши дети», «наша Света» или «наш Саша», «что у нас болит?», «как мы сделали домашнюю работу?».

Аня озадаченно взглянула на собеседника: «Неужели он говорит серьезно?», промелькнуло в ее глазах.

 – Марья Антоновна так и сказала «наши дети».

– Маша неправильно выбрала тон разговора, начала с обвинений, закончила и вовсе базаром. К тому же она забыла, что нынешние родители родились после начала реформ. – Он задумался. – Ко мне сегодня подходил папа мальчика из 9-го класса с вопросом: «У меня нет контакта с моим сыном, что делать?». Спрашиваю, сколько времени вы проводите с сыном? «Мало, – отвечает, – я же работаю, прихожу домой, когда он уже спит». И зачем же, думаю, нужны деньги, которые ты заработал, если при этом потерял главное – контакт с собственным сыном?

Он замолчал, помрачнев, и Аня показалось, что в тот момент он думает совсем не об этом папе и его сыне.

– Вы спрашивали меня сегодня, Аня, почему я работаю в школе. В детстве я зачитывался книгами Жюля Верна, Майн Рида, Джека Лондона, вот из них и родилась моя любовь к географии и желание передать ее другим, например, собственной дочери.

– Мне папа в детстве читал «Таинственный остров» перед сном, – восторженно сообщила Аня .

– У вас хороший папа, Аня.

– Я скучаю по нему, по маме и бабушке, – призналась она. – В моем городке трудно найти работу, даже учителям. Вот я и осталась здесь после окончания института. Когда жила дома, моря как будто и не замечала, казалось, оно всегда будет рядом. Представляете? – даже купалась редко. А сейчас скучаю, как по живому и очень близкому человеку.

Они подошли к станции метро, которую ярко освещали фонари, рядом с ними удлинялись и причудливо изгибались тени, и когда они остановились в круге света, Ане показалось на миг, что они с географом на острове. Вокруг – тьма, холодный ветер, а они вдвоем, и никого нет рядом. Она подняла лицо и увидела, что он смотрит на нее нежно, с ласковой усмешкой.

– Вы не слушали меня? – обиженно спросила она.

– И слушаю, и смотрю с большим удовольствием.

Она улыбнулась с довольным видом и, хитро прищурившись, спросила:

– А если вас кто-то не слушает, скажем, на уроке, что делаете?

– Вывернусь наизнанку, чтобы у этого ученика загорелись глаза к концу урока.

– А вы азартны!

– Еще как! – с серьезным видом ответил он. – Стараюсь всеми способами добиться своего, имейте это в виду, Анечка. – Он вдруг привлек ее к себе. Она попыталась было освободиться, отталкивая его, но он уже целовал ее мягкие, по детски припухлые губы и крепко обнимал, не давая вырваться. А она уже и не вырывалась…

Пряча лица в воротники, прохожие торопились в теплое нутро подземки, кто-то улыбался, глядя на две прильнувшие друг к другу фигуры, кто-то неодобрительно хмыкал. Но эти двое не обращали внимания ни на прохожих, ни на разгулявшуюся позёмку, ни на первые, танцующие в свете фонарей снежинки; они словно оказались сейчас на острове и не собирались возвращаться на большую землю…

На следующий день неожиданно для себя Аня вновь оказалась в доме Людмилы Дмитриевны, ноги как будто сами принесли ее сюда.

– Оказывается, двойки в четверти ставить нельзя! – выпалила Аня с порога, едва поздоровавшись.

– Проходите, Аня, я угощу вас сырниками, только что испекла, – пригласила хозяйка. – За едой и поговорим.

Пока Аня мыла руки, Людмила Дмитриевна не спеша разложила на столе приборы, салфетки, поставила блюдо с сырниками и тарелки.

– У меня теперь темп жизни ощутимо замедлился, раньше я ела на ходу или стоя, а сейчас, как говорит муж, не ем, а вкушаю. Привыкаю жить без суеты, – она улыбнулась, глядя как Аня один за другим заглатывает сырники. – А двойки, что же, можно и поставить, вот только…

– И завуш шказала: «мошно поштавить», – сообщила Аня с полным ртом и, едва прожевав, продолжила, – «но почему, говорит, вы ставите их так холодно, не дрогнувшей рукой?» – спародировала Аня с такими похожими на голос завуча интонациями, что Людмила Дмитриевна рассмеялась.

– Да вы, Аня, прирожденная артистка! Театральный кружок организовали?

Аня утвердительно кивнула головой, принимаясь за новый сырник.

– Что вы скажете о рекомендации не ставить «двойки»?

– Скажу, что ее придумал «человек в футляре», который больше всего на свете боится, «как бы чего не вышло».

– Мне иногда кажется, что она и детей-то не любит!

– Да любит-любит, – вздохнула хозяйка. – Но профессионально. По регламенту.

– Какое лицемерие! Я ведь, Людмила Дмитриевна, из другой школы знаете, почему ушла? – там оценки округлять заставляли.

– Это как? – недоуменно спросила Людмила Дмитриевна.

– Компьютер выведет средний балл в электронном журнале, скажем, три с половиной, а учителю нужно округлить до четырех. Представляете, какой формализм?

– Представляю, – невесело покивав, согласилась та. – А ведь оценка, Аня, это одно из средств воспитания, впрочем, как и все преподавание. Одному ученику нужно занизить оценку, для его же пользы, а другому, наоборот, завысить. Вряд ли компьютер в этом разбирается.

– Вот я и говорю: оценкой можно наказать, так ведь? – она выжидательно посмотрела на Людмилу Дмитриевну.

– Можно. Воспитание без наказания – утопия. Но и сводить все воспитание к наказаниям тоже нельзя.

В тот день они долго говорили о школе, о студенческих годах, Людмила Дмитриевна показывала фотографии, и Аня с восторгом узнавала своих институтских преподавателей, которые тоже были когда-то молодыми. Ане нравились тепло и уют этого дома, и она чувствовала себя сейчас так легко и просто, как будто это был ее собственный дом. Здесь можно было откровенно высказывать сомнения, не боясь подвоха, делиться планами и просить о помощи, не стесняясь. Поймав на себе улыбчивый взгляд собеседницы, Аня поняла, что и та испытывает к ней симпатию, и тоже рада их встречам. Еще Ане очень хотелось поговорить о географе, но что-то ее останавливало. «В следующий раз обязательно спрошу, что она о нем думает», – решила Аня, прощаясь с хозяйкой гостеприимного дома.

 * * *

Тетрадь, взмахнув страницами, плавно приземлилась под стол и тихо улеглась рядом с потрепанным рюкзаком, в котором сбились в стаю такие же потрепанные учебники Коли Баклашова, по прозвищу Баклан. Анна Андреевна что-то рассказывала у доски, энергично водила указкой по карте Европы, будто сама, вслед за кончиком указки перемещалась сейчас вместе с армией Наполеона от берегов омываемой океаном Испании, так и не покоренной французами, через завоеванные ими Пруссию и Саксонию к заснеженной России, в которой непобедимой армии пришел конец, и все говорила, говорила.

– Анна Андреевна, а почему Наполеон смог всех победить? – прервал ее рассказ Дима.

– Потому что был сильный и решительный, – усмехнувшись, ответил за нее Руслан. – Таких и женщины любят. Слышь, Баклан?

 В классе засмеялись, Коля посмотрел на Руслана и ничего не ответил.

– Тихо, ребята, не отвлекайтесь, – призвала к порядку учительница. – Наполеон командовал огромной, опытной армией, и она почти всегда превосходила противника по численности, в отличие, скажем, от армии Суворова – тот воевал, как вы помните, не числом…

– … а умением! – дружно произнесло несколько человек.

Учительница улыбнулась, довольная их ответом.

– Но не только в этом крылась причина побед Наполеона. Суть его стратегии заключалась в умении создать превосходство сил на решающем направлении, правильно определить это самое направление, потом собрать войска в мощный кулак и уничтожить армию противника в генеральном сражении.

– Всегда?

– Почти всегда. Пожалуй, только с английским флотом у него случилась осечка, да еще с русской армией .

– Ага, как в том анекдоте, – произнес Руслан. – «Русские, выиграв под Бородино, отступили, а французы, проиграв, с горя взяли Москву».

Он с ухмылкой оглянулся по сторонам, ожидая одобрения своей шутки, но ребята промолчали.

– Одно сражение еще не решает исход войны, иногда чтобы выиграть, нужно отступить, – сказала учительница. – Кто выиграл Отечественную войну? – ответь мне, Руслан.

– Ну, Кутузов, – нехотя ответил тот.

– Не один Кутузов, а вся Россия, – поправила его Анна Андреевна.

– А по нашему учебнику получается, что русские до 1812 года все сражения французам проиграли. Так? – спросила Настя.

– Не совсем так. Точнее, совсем не так. Были сражения, в которых французы не смогли добиться победы, даже имея численное преимущество.

– Расскажите, Анна Андреевна! – попросили ребята.

– Хорошо, слушайте. Французские войска в ноябре 1805 г. продвигались к столице Австрии, Вене. Россия была в той войне союзницей Австрии, и Кутузов послал 6-тысячный отряд под командованием Багратиона задержать французов до подхода основных сил. Французскими войсками командовали опытные маршалы и генералы Наполеона, численность французов превосходила силы нашего отряда в пять раз!

– Ого!

-Но попытки окружить русских и взять в плен разбивались о стойкость наших солдат – она была беспримерной. Французы говорили, что русскую пехоту легче изрубить, нежели взять. Бой длился весь день, до самого вечера, и отряд, оставленный, как говорил сам Кутузов, «на неминуемую гибель», не только задержал французов, но выжил, и присоединился к главным силам. Таким был бой у Шенграбена.

Ребята зашумели, Анна Андреевна что-то отвечала им, но Коля уже не слушал, и мысли его были далеко от властолюбивого завоевателя. Он смотрел в окно и думал сейчас о будущем не французской армии, а о своем, которое было так же неясно, как проступавшие за окном силуэты домов и деревьев в забрезжившем скудном свете осеннего утра.

«И почему именно меня? – тоскливо размышлял он. – Руслану и Полине тоже двойки светят в четверти, а переводят в другую школу только меня». Он вздохнул, отвернулся от окна и посмотрел на упавшую под стол тетрадь. Тетрадь это была необычная, не по русскому или математике, а по всем предметам сразу – этакое ноу-хау двоечников: здесь правописание деепричастных оборотов перемежалось с формулами сокращенного умножения, описание отряда членистоногих соседствовало со схемой Бородинского сражения, а биография Лермонтова сопровождалась знаками дорожного движения. На обложке этой универсальной тетради, прекрасно иллюстрирующей как все взаимосвязано в нашем удивительном мире, значилось: «Тетрадь для работы с трудом» – что было чистой правдой, учение ее хозяина действительно шло с трудом – упиралось, брыкалось, норовило увильнуть, поворачивало назад и если иногда и продвигалось вперед, то лишь усилиями учителей.

Анна Андреевна между тем вернулась к своему столу. «Сейчас домашку спрашивать будет, с меня начнет», – уныло подумал Коля и полез под стол за тетрадью. «Если спросит – поставит еще одну пару и в дневник напишет». Ход дальнейших событий Коле был также хорошо известен, как и ответные действия матери. Принятое решение показалось ему самым лучшим в сложившейся ситуации и, главное, безобидным: «Здесь посижу, может, она про меня забудет».

– Баклашов!

«Не забыла!» – обреченно подумалКоля, обнаружив себя торчащим из-под стола хохолком.

– Николай! А ну, вылезай! – Анна Андреевна стояла рядом и наблюдала его вынужденное всплытие на поверхность. – Ты помнишь, что у нас на следующей неделе?

– Последний день четверти, – пробубнил Коля, глядя в пол. Внезапно солнечный луч проложил дорогу к Колиному столу, в нем весело заплясали пылинки, словно приглашая Колю присоединиться и забыть обо всех неприятностях. Он невольно улыбнулся: «А потом – каникулы! К бабушке, в деревню поеду, – он закрыл глаза, приближая этот сладостный миг, – а там ни тебе уроков, ни домашних заданий! Совсем другая жизнь!»

– На следующей неделе я выставляю вам четвертные оценки, – раздался над Колиным плечом голос учительницы.  «Осталась всего неделя, одна неделя и один день! И ни звонков, ни проверки тетрадей, ни дежурств на переменах! – Аня прикрыла глаза. – Поеду домой, к родителям, высплюсь – потом в кино!». Когда учеников не было видно в длинных школьных коридорах, Аня тайком разбегалась и делала батман, иногда просто бежала вприпрыжку, если бывало хорошее настроение. Она и сейчас, при одном только упоминании о каникулах готова была подпрыгнуть, но, посмотрев на стоявшего перед ней Баклашова, сделала суровое лицо и строгим учительским голосом произнесла:

– И что мы будем делать? Садись и подумай о своих оценках, Николай!

«И чего о них думать-то? – Коля молча притулился на стул. – Лучше вовсе забыть».

В первом и втором классах Колино учение шло, как у всех: в передовых он замечен не был, но и отстающим его никто не считал. Читать он научился рано – постаралась бабушка, которая когда-то преподавала в школе, считал тоже неплохо. Но в третьем классе он тяжело переболел ангиной, начались осложнения, и в школу он не ходил месяца три. За это время его товарищи сильно ушли вперед, и Коля, как ни старался, так и не смог их догнать. И учение перестало быть интересным.

Товарищей он тоже подрастерял, да и какие это товарищи, говорила мама, если за три месяца ему никто не позвонил? Слухом и голосом он не обладал, в спортивных секциях не занимался, и даже играя на физкультуре в футбол, не бегал по полю вместе со всеми, а стоял на воротах. Но и здесь, как говорили ребята, от Баклана пользы было мало.

Мама все еще считала его маленьким и по привычке кутала ему горло шарфом, следила, чтобы он не пил холодную воду, и запрещала есть зимой мороженое. «Странные эти люди, взрослые, – размышлял Николай, – если они видят, как созревают на грядках огурцы и помидоры, то почему не верят в то, что их дети выросли и повзрослели?».

Единственным увлечением Коли было чтение. Он любил читать о путешественниках, рассматривал на карте маршруты их странствий, рисовал собственные карты: то «Острова сокровищ», то воображаемых стран. Когда в расписании появился предмет география, Коля ожил и вновь почувствовал уже изрядно позабытый им интерес к учебе.  

Счастлив ученик, которого понимает учитель. Коле Баклашову казалось, что географ его понимает. Не то, чтобы учитель как-то выделял Колю среди других – нет, но география была новым предметом, и шлейф неудач, который тянулся за Колей из начальной школы, здесь еще не образовался.

Коле нравилось слушать, как географ рассказывает о далеких странах, в которых побывал, о героях-землепроходцах, показывает сделанные им фотографии. Даже когда ученики не выполняли домашнее задание, и учитель начинал сердиться, то потом, отвечая на их вопросы, он забывался, увлекался и начинал рассказывать сам. Вдохновляясь, он преображался, казалось, становился моложе и краше.

Однажды географ дал задание нарисовать карту какой-нибудь местности, и Коля нарисовал карту леса, в который они с отцом и дедом ходили по грибы. Он старательно обозначил на карте маршрут со всеми достопримечательностями: вот поляны желтых сыроежек, там – фиолетовых, здесь болото и вдоль него тропинка, на которой попадались следы кабаньих копытец, а там – опушка и канавка вдоль края леса, где каждый год они срезали по два-три десятка боровиков.

– Ты сам придумал эти места? – спросил географ, рассматривая карту.

– Зачем придумал? – удивился Коля. – Нарисовал, как есть.

– Тогда ты вдвойне молодец, – похвалил учитель. – И местность запомнил, и на бумагу правильно перенес. Учитесь, – обратился он к ребятам, показывая Колину карту, – как можно творчески выполнить домашнее задание.

Счастливый Николай принес тогда домой «пятерку», и с тех пор география стала его любимым предметом. Он оставался в кабинете географа после уроков и смотрел принесенные учителем альбомы, читал журналы и воображал себя то плывущим в лодке по Нилу, то стоящим в брызгах Ниагарского водопада, то едущим по раскаленной пустыне на лениво жующим колючки верблюде, а то открывающим никому не известные острова, где высятся неприступные скалы, журчат хрустальной водой ручьи и райские птицы с ярким оперением оглашают леса неумолчным гомоном.

* * *

Учительская в школе была тем перекрестком, где хотя бы раз в день пересекались траектории всех учителей. Здесьобменивались школьной информацией, успевали обсудить последние события, новинки литературы, выставки. У кого не было урока – «окно» – проверял тетради и контрольные, воспитывал собственных детей по телефону или просматривал по Интернету почту. Учительская напоминала Ане поезд, в котором люди встречаются на короткое время, а потом расходятся. Только в поезде попутчиками становятся случайные люди, с которыми больше никогда не увидишься, здесь же всем ехать дольше, чем от Калининграда до Владивостока – иногда годы. Поневоле приходится приноравливаться и примиряться.

Учитель английского Марья Антоновна стремительно вошла в учительскую и как всегда энергично начала с порога:

 – Вчера слушала передачу по радио – выступал генеральный директор издательства «Образование». И знаете, что он сказал об учителях? – она обвела взглядом учительскую и сделала интригующую паузу. – Оказывается, в педагогический поступают девочки, провалившиеся в театральный. Ну-с, коллеги, признавайтесь, кто из вас поступал в театральный?

Учитель математики Ольга Анатольевна отставила кружку с дымящимся кофе и усмехнулась, поправив очки:

– Какая глупость, однако. И все же взгляд на учителя, который работает в школе только потому, что ему больше некуда пойти, очень распространен. Я после школы по настоянию родителей поступила в Бауманский, в нашей семье все инженеры, но после первого курса поняла – не мое. Тайком от родителей забрала документы и сдала экзамены в педагогический. С тех пор в школе. Думаю, случайные люди вряд ли смогут проработать здесь долго.

– Мне кажется, престиж нашей профессии в обществе так упал, что даже домохозяйки ее ни во что не ставят, – заметила физик Вера Павловна. – Угощайтесь, коллеги, – она положила на стол коробку конфет. – Ко мне сегодня выпускники приходили.

– Но директор издательства – не домохозяйка, – возразила Марья Антоновна, выбирая конфету.

– Знаете, кто он по образованию? – присоединился к разговору Евгений Семенович. – Он выпускник заочного педагогического института, учился на геофаке, так сказать, мой коллега.

– Вот именно «так сказать», – саркастически прокомментировала англичанка, отправляя конфету в рот. – Что-то я не заметила среди нынешних руководителей образования или тех, кто отвечает за издание школьных учебников, хотя бы одного учителя.

– А знаменитые люди не гнушались работать в школе. Между прочим, Циолковский служил учителем математики, а историк Соловьев преподавал не только в университете, но и в гимназии, – сообщила Вера Павловна.

– Вы обратили внимание, что многие медийные личности, как сейчас принято говорить, любят рассказывать, как они плохо учились в школе? – сказал географ. – Один такой персонаж недавно заявил в интервью: «Учитель – это смесь магнитофона с полицейским». А? Каково? Что скажите на это, Вера Павловна? – ухмыльнулся географ, как бы проверяя на прочность добродушие собеседника.

– Скажу, что человеческая память избирательна. Кто-то бережно хранит детские воспоминания, связанные с родителями и со школой, а кто-то злобствует от несбывшихся надежд. И в этом виноваты все, кроме него. А бывает, что кому-то действительно не везет с учителями, – она оглядела учительскую, – и в нашей среде есть мастера и подмастерья.

– Вот уж кто действительно мастер, так это Людмила Дмитриевна! – объявила Аня. В учительской вдруг стало так тихо, как будто она вмиг опустела. Аня огляделась по сторонам, ища объяснения такой реакции, но все молчали. Она была несколько уязвлена тем, что ее никто не поддержал, и решила исправить ситуацию. – Она мне много полезных советов дала. И еще она считает, что у меня есть актерские способности, я даже поступала в театральный.

Все по-прежнему молчали. Аня почувствовала, что попала впросак, как говорится, невпопад пришла, не в угоду поклонилась.

– А вы, Анечка, надолго к нам? – обратилась к ней англичанка.

– Не знаю, – призналась Аня. – Пока училась в институте, успела поработать в разных фирмах – не понравилось. Глупое какое-то сидение в офисе, однообразие и скука, да еще дрязги, подсиживания. В школе мне больше нравится.

– В школе вы не соскучитесь, это вам гарантировано. А дрязги и здесь есть, женский коллектив, знаете ли.

– Ну, не совсем женский, – Аня с улыбкой взглянула на Евгения Семеновича.

Англичанка скосила глаза на географа, и когда увидела, как нежно, словно лаская, тот смотрит на Аню, многозначительно хмыкнула.

– О вас, Аня, старшеклассники хорошо отзываются, – похвалила Вера Павловна. – По-моему, кое– кто даже успел влюбиться в вас, – Вера Павловна с улыбкой погрозила Ане пальцем. – Говорят, вы с ними диспуты проводите, на экскурсии ездите. Это правильно, нельзя ограничиваться уроками. Может быть, вам кроме часов еще классное руководство взять?

– Мне кажется, я не справлюсь, – Аня смутилась от похвалы, но, судя по ее виду, была довольна. – Да и не все учителя – классные руководители. Вот вы, например.

Вера Павловна покачала головой:

– Нет-нет, мое время прошло. У меня разница в возрасте с учениками составляет почти полвека, и это со счетов не сбросишь. А вы говорите с ними на одном языке.

– Помните, коллеги, анекдот? – спросила математик.– Поздний вечер, темная подворотня, молоденькая учительница возвращается домой. Навстречу ей грабитель: «Кошелек и часы». – «Часы не отдам, – отвечает учительница, – бери классное руководство». – Все рассмеялись. – Так что, Анна Андреевна, не торопитесь брать классное руководство, еще наплачетесь с ним.

– Да у меня и без руководства далеко не все получается, вот с Баклашовым, например, не знаю, что делать, – пожаловалась Аня.

– Не надо с ним ничего делать, его собираются переводить в соседнюю школу, – сообщила математик. – Там учиться проще, и ученики под стать ему.

– Он еще и врет постоянно, – подлила масла в огонь англичанка. – У меня на уроках про какие-то неведомые страны рассказывает, в которых якобы побывал.

– На английском? – с усмешкой спросил географ.

Англичанка в ответ только махнула рукой.

– Во-первых, Баклашов не врет, а фантазирует, а это, как вы понимаете, не одно и то же. Во-вторых, мальчишка много читает, что по нынешним временам большая редкость. Так что я буду категорически против его перевода.

– С каких это пор география стала главным предметом? – съязвила англичанка.

– Со времен Магеллана и Колумба, – парировал географ. – Я уверен – Николай не безнадежен. К нему нужно подход найти.

Он собиралась что-то еще сказать, но неожиданно дверь в учительскую распахнулась, и словно дождевая вода в открытое окно, из коридора хлынул разноголосый гул перемены. На пороге возникла, как оживший монумент, фигура завхоза, за спиной которой переминались с ноги на ногу охранник и рабочий по школе.

– Диван несите на первый этаж и поставьте в приемную, – скомандовала она и, обращаясь к учителям, добавила: – освобождаем помещение.

– Комедия «Ревизор», последний акт, – пробурчал географ.

– Какая бестактность! – начала было учитель математики, но под взглядом завхоза осеклась и первая шагнула в коридор. За ней, не оказывая сопротивления, гуськом потянулись учителя.

– А ты что сидишь? – посмотрев на Аню, поинтересовалась завхоз.

– У меня «окно», – Аня перекинула ногу на ногу и, покачивая носком остроносой туфли, приняла независимый вид, словно говорила: «и не подумаю уходить». Удивительно, но завхоз не стала настаивать.

– У меня к вам просьба: в моем классе нужно повесить затемнение, директор сказала, что в школе есть лишние шторы.

– Шторы –то у меня есть, – произнесла завхоз тоном, в которым явственно звучало: «шторы-то есть, да дело не в них», и со значением посмотрела на Аню. – Спустись в подсобку, поговорим.

Когда Аня возвращалась в кабинет, она увидела в зеркале свое разгоряченное лицо с пунцовыми щеками и едва не расплакалась. «Зачем она мне все это говорила?» В ушах все еще звучал голос завхоза: «ты, милая, жизни не знаешь!». «Какое мне дело до того, что географ был дважды женат, что он намного старше меня? Не завхоз, а резидент разведки – подслушивает, подсматривает, как будто больше нечего обсуждать, только личную жизнь педагогов!». Неожиданно Аня сообразила, что все эти дни только и делает, что думает о географе, вспоминает их разговоры, прогулки, смеётся его шуткам. И еще почему-то жалеет его, когда представляет, как он возвращается в пустой дом, в котором его никто не ждет. «Что же это такое? А?» – спрашивала она себя уже в который раз и как будто не находила ответа.

* * *

Дима был единственным ребенком в семье, состоящей из мамы, незамужней тетки и бабушки. Женщины не чаяли в нем души, а Дима, услышав однажды выражение «человек – мера всех вещей», буквально следовал этой истине, понимая так, что этим самым человеком был он сам. Учиться он мог хорошо, если бы хотел, но такое желание возникало у него редко. Дома вполне довольствовались его тройками, искренне полагая, что учителя просто недооценивают способности одаренного мальчика.

Все изменилось в 8-ом классе, когда к ним неожиданно вернулась Полина. Дима никогда не вспоминал об этой мало примечательной девочке, уехавшей два года назад, не обратил бы внимания и сейчас, но Полина вдруг преобразилась в красавицу. Круглое загорелое лицо, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, темные, дерзкие глаза, и длинные стройные ноги, едва прикрытые миниатюрной юбочкой, по размеру больше похожей на кукольную одежду. Полина напоминала ему птицу с необычным для здешних краев ярким оперением, невесть каким ветром занесенную сюда, она и вела себя как птичка: поминутно охорашивалась, что-то поправляла, одергивала, оглядывала себя в зеркальце.  

Теперь на уроках Дима видел только ее, в школу приходил только ради нее одной, и когда ее не было, откровенно скучал и ни с кем не разговаривал. Даже учеба теперь приобрела смысл: он давал Полине списывать домашние работы и контрольные, что сама Полина воспринимала как само собой разумеющееся и даже не считала нужным благодарить.

Дима затянулся и покрутил сигарету в руках:

– Где такие берешь?

Полина махнула рукой:

– У матери. Когда мы жили в Испании, она подсела на этот табак, и теперь другие не курит.

Он закашлялся:

-Крепкие. А почему вы уехали из Испании?

Полина осмотрела на свой свежий маникюр, поправила волосы и небрежно бросила зажигалку в рюкзак:

– Работа у нее закончилась, контракт не продлили, вот мы и вернулись в эту грязь и холод.

Дима слушал иукрадкой посматривал на нее.

– Я бы сама никогда оттуда не уехала, мне здесь все не нравится, – она сморщила губки и показала рукой на школьное здание и еще куда-то вдаль. – У меня даже депрессия началась из-за перемены климата.

– А девчонки говорят, ты болеешь, – Дима лихо сплюнул и отбросил сигарету щелчком с ловкостью, которую можно было приобрести только в результате долгих упражнений.

– Я тебе и говорю: депрессия у меня. Потому и в школу не хожу.

– И в справках так пишут, что ли?

– Нет, в справках пишут что надо. У матери врачиха знакомая есть, она ей справки выдает. У меня мать вот где! – она сжала загорелые пальчики в кулак, и встряхнула браслетами. – Что скажу – то она и сделает.

Дима восхищенно внимал ей и как будто даже не понимал, о чем она говорит, ему просто нравилось слушать ее голос и смотреть на нее.

– Правда, она после собрания какая-то нервная вернулась, говорит, если у меня будет больше двух двоек в четверти – переведут в другую школу.

Дима как будто очнулся он немого созерцания:

– В другую школу?

– По месту жительства. Теперь мать хочет репетиторов нанять по математике и по английскому. Но у меня еще по истории пара намечается, прямо не знаю, что и делать.

Она выбросила окурок, достала зеркальце и подкрасила губы.

– А ты контрольную последнюю писала?

– Ну, писать-то я ее писала, только эта историчка-истеричка отобрала смартфон, теперь ничего хорошего не жду, – она с явной неохотой оторвалась от зеркала и долгим взглядом посмотрела на Диму. – Димон, что-то делать надо. Поможешь?

– Погоди, что-нибудь придумаю.

Мысль его работала лихорадочно, но четко: контрольную надо выкрасть. Выкрасть и уничтожить. На другую времени не хватит – последняя неделя четверти пошла, а по текущим оценкам Полина вполне может получить по истории «три». Да и завуч не будет придираться – история не математика и не физика. Значит, и переводить Полину не будут.

На следующий день после уроков он послонялся у кабинета истории, и когда рядом никого не было, решился заглянуть. Кабинеты почти всегда были открыты, учителя даже сумки свои оставляли на виду, что уж говорить о контрольных. Он быстро оглядел стол, переложил учебники – вот она, стопочка 8-а, ещё не проверенная. Он проворно сунул листки в карман и повернулся к выходу. В дверном проёме грозно возвышалась фигура ночного директора. У Димы пересохло во рту, и противно заныл живот.

– Это что у тебя из кармана торчит? А? – усатый директор протянула руку.

– Это? – он опустил руку в карман брюк и вынул бутылку с «Фантой». – Это водичка, Валентина Васильевна.

Он, не моргая, преданно смотрел на нее.

– А у стола учительского что делал?

– Ключ от кабинета просили принести, – нашелся он. – Я его искал.

– Кто просил? – продолжала допытываться она.

Но Дима и здесь не дрогнул:

– Анна Андреевна, – без запинки ответил он.

– Ох, молодежь – молодежь, – проворчала завхоз, оглядывая стол, заваленный учебниками, тетрадями и контрольными. – Ведь сколько раз говорено было: детям ключи не давать, только самим брать на вахте, под роспись.

«Поверила, – с облегчением подумал Дима. – Саму ВВ развел!»

– Да, Валентина Васильевна, – поддакнул он, – их еще учить и учить.

Она с подозрением оглядела его:

– Ладно, иди уж. Ключ, скажи, пусть сама ищет, а я кабинет своим запру.

* * *

Когда доска была вымыта, а все стулья водружены на столы вверх ногами, Коля взялся за веник и совок. Подметать в классе вовсе не входило в обязанности дежурного – это делали уборщицы. Но ему так нравилось провести лишних полчаса среди карт, глобусов, макетов, изображавших Землю в разрезе, коллекций минералов, которые таинственно поблескивали в шкафах, что он не только подметал пол, но еще поливал цветы, и очищал столы и стулья от жвачки, чем вызывал насмешки ребят. Дежурили обычно по очереди, но почему-то со звонком первыми исчезали из класса именно дежурные, и так повелось, что кабинет географии убирал всегда Коля – был назначен, как шутили ребята, вечным дежурным.

Ссыпав мусор в корзину, он отправился с ней в туалет и обнаружил, что дверь туалета изнутри чем-то подперта. Подергав за ручку и не добившись результата, он ударил в дверь ногой и услышал стук падающей швабры, в тот же момент, когда дверь распахнулась, он увидел прямо перед собой красное лицо Димы и его испуганные глаза.

– А, это ты, – облегченно бросил тот и повернулся к Коле спиной, продолжая запихивать какие-то листки в унитаз. Однако сантехнический прибор за долгие годы службы в школе, видимо, перенял ученические повадки и отказывался работать с усиленной нагрузкой. Отправив куда надо первую порцию бумаги, он забулькал, захрипел натужно и прекратил подавать воду. Напрасно Дима дёргал безжизненный поплавок и яростно рвал листки, бросая их в белое нутро – все оставалось на поверхности.

Коля поднял упавший на пол листок, повертел в руках и прочитал вслух:

– «8а. 1-ый вариант. Последствием промышленного переворота в Англии было то, что он действительно перевернул всю Европу…».

– Иди, Баклан, иди отсюда! – Дима выхватил листок, подтолкнул Колю к выходу и захлопнул дверь.

«Что это – контроша по истории, что ли?» – Коля пожал плечами. – А где оценки? И зачем Дима так расправляется с ней?». Не придумав никаких объяснений, Коля вернулся в класс, забрал свой рюкзак и осторожно заглянул в лаборантскую, откуда доносились смех исторички и голос географа:

– Остров Врангеля называют родильным домом Арктики, туда приходят рожать белые медведицы со всей округи. И вот однажды вечером слышу, в дверь кто-то скребется…

Коле очень хотелось дослушать про остров Врангеля, но географ заметил его вихор:

– Коль, ты убрал в классе?

– Да, Евгений Семенович.

– Спасибо тебе, дорогой, и до завтра! – географ отвернулся, и Коля понял, что ему не суждено дослушать о неведомой силе, которая скреблась в дверь на безлюдном острове.

Наверное, Николай благополучно забыл бы о случившемся в мужском туалете, если бы через два дня вся школа не говорила о происшествии, из-за которого якобы увольняют историчку. В голове Баклашова как будто раздался щелчок, и то, что раньше оставалось незамеченным и потому не понятым, теперь окончательно прояснилось. «Ах, вот зачем Дима рвал контрольную…». А когда он увидел заплаканную Анну Андреевну в лаборантской географа, сомнений, как следует поступить, у него уже не оставалось.

В школе, где учился Коля, успешнее других волю директора исполняли двое – завхоз и завуч. Завуч первое время преподавала информатику, но потом переквалифицировалась и стала математиком. Во время ее уроков в классе чувствовалось напряжение, шуток она не понимала, сама никогда не шутила и даже не улыбалась. Если математик Ольга Анатольевна любила повторять: «это элементарно, дети», и в ее объяснении сложное действительно становилось простым, то у завуча все было наоборот – элементарное становилось настолько сложным, что многие, как и Коля, понимали с трудом, а иные не понимали вовсе. Зато завуч нашла себя в исполнении регламента, и никто не мог бы сравниться с ней в служебном рвении.

 И еще завуч любила животных. Она так и говорила: «С животными я ласкова и нежна», – что в переводе на русский означало: «а вы от меня такого обращения не ждите». Животных она покупала на птичке или брала у знакомых, однако любовь ее была коротка, как летняя ночь, и братья меньшие регулярно перемещались из дома завуча в школу: у завхоза в подсобке жил спаниель Цезарь, по коридорам сновали три разномастные кошки, у аквариуме у директора обосновался скат, и, наконец, в кабинете биологии нашел пристанище попугай Ара. Про попугая ходили слухи, что когда-то он разговаривал, но, ляпнув какую-то глупость в присутствии мужа завуча, был навеки изгнан из дома. С тех пор он ничего не говорил. Во время уроков сидел тихо, чистил клювом перья или дремал, и только когда в кабинет входила завуч, громко верещал и поворачивался к ней хвостом.

Вот и сейчас, едва завуч появилась в кабинете биологии, где занимался 8а, попугай захлопал крыльями и закричал. Учитель сделала ребятам знак подняться, но завуч махнула рукой:

– Сидите, – она недовольно поморщилась, поглядев на клетку. В отличие от учеников, попугай выполнять команду не собирался и продолжал скакать по клетке.

– Ответьте мне, – обратилась она к ученикам, – вы писали административную контрольную по истории?

Класс молчал, зато Ара кричал так, что завучу пришлось повысить голос.

– Вы что, не слышали вопроса? – побагровев, закричала она, стараясь заглушить  попугая. – Настя, я тебя как старосту спрашиваю, – обратилась она к бледненькой девочке в очках, сидевшей за первой партой.

– Меня две недели не было в школе, я болела, – спокойно ответила Настя, не вставая.

– Та-ак, – недовольно протянула завуч, косясь на попугая. – Сговорились, значит, – вынесла она свой приговор, и непонятно было, к кому он относится – только к классу или еще и к попугаю. – А учитель говорит, что писали, но проверить контрольную она не успела – работа пропала.

– Бывает, – подал голос Руслан, – учителя иногда теряют наши работы.

– Но не всего же класса! Баклашов­, – обратилась она к Коле, который сидел вместе со старостой, – ты писал работу?

Коля поднялся и глядя в пол тихо произнес:

– Да. Писал.

По классу прокатился волной легкий шумок, даже попугай перестал кричать и теперь смотрел на завуча, нахохлившись. Оглядев притихших ребят, завуч повернулась к учителю и посмотрела на нее так, словно видела впервые:

– Ну, вот что: вы их классный руководитель, вам и разбираться с этим детективным случаем. Я жду вас после уроков в моем кабинете.

*  *  *

Долго готовиться было некогда, и он избрал единственно верную тактику: вложил все свои скудные силы в один сокрушительный удар, который неожиданно сбил обидчика с ног. Опешив, Димон смотрел теперь снизу вверх на возвышающегося над ним Баклашова, и тот казался ему выше ростом и плечистее. Коля как будто бросил вызов не только своему врагу, но самой природе, по прихоти которой он был невелик ростом, тщедушен и не мог представлять для кого-нибудь угрозу. «Бой у Шенграбена, – почему-то пронеслось в Колиной голове, – с превосходящим по силе противником».

– Он спалил весь класс! Я убью его! – заорал Дима в бешенстве, вскочил на ноги и снова бросился на Баклашова.

– Так уж и весь класс, – появившийся в коридоре географ схватил за локоть Диму и теперь цепко держал его, не давая развернуться, поэтому Диме оставалось лишь отчаянно дрыгать ногами, пытаясь лягнуть Баклашова. – По-моему, только тебя. Расходитесь, ребята, уже был звонок на урок.

Географ по-прежнему держал Диму за локоть, так они и вошли вместе в кабинет географии. Восьмиклассники расселись по своим местам, сел и Димон, ощетинившийся и ещё не остывший после драки, униженный поражением, которое он потерпел на глазах у Полины, да еще от кого? – от хилого Баклана!

– Почему вы верите Баклашову, а не Диме? – с вызовом спросила Полина.

– Баклашов врет, Евгений Семенович, – зашумели ребята, – он всегда врет, а вы ему верите!

– Это не честно! Вы нас учите честности, а сами так не поступаете!

Каждый старался крикнуть погромче, особенно те, кто на уроках отмалчивался. Географу стало ясно, что придется говорить вовсе не о климатических особенностях России, как он предполагал, о том, что сейчас произошло. Он молчал, ожидая, когда в классе станет тише.

– Вот вы говорите о честности. А что такое честность? – тихо, точно обращаясь к самому себе, начал он. – Это слово происходит от слова честь. Честь состоит в выполнении своего долга, порой с риском для жизни. Но еще тяжелее выполнить свой долг, когда рискуешь вызвать гнев и осуждение других. Вы сейчас историю 19 в. изучаете? Так вот, был такой эпизод во время восстания декабристов. Молодой офицер, звали его Яков Ростовцев, случайно оказался на собрании тайного общества декабристов и узнал о готовящемся восстании. Членом общества он не был, но был офицером, значит, приносил присягу на верность государю. Что же делать? – он отправился в Зимний дверец и доложил Николаю I о готовящемся мятеже. Тот поблагодарил его.

– Он предал своих товарищей! – выкрикнул кто-то.

 – Прямо как наш Баклашов!

– На этом история не закончилась, – продолжал учитель. – Яков Ростовцев пришёл к друзьям и рассказал о своём поступке. Что они сделали, как вы думаете?

– Убили его!

– Вызвали на дуэль!

Географ покачал головой.

– Нет, ребята, они его поблагодарили. И знаете, за что? – За то, что он честно выполнил свой долг и не побоялся признаться.

– А Баклашов кому присягу давал? – с ухмылкой спросил Дима.

Географ задумчиво посмотрел на Диму:

– Баклашов защитил невиновного человека, Анну Андреевну, которую могли наказать за то, чего она не делала.

– А вам-то какое дело до нее? – спросила Полина, с вызовом глядя на учителя.

Географ медленно повернулся к Полине и спокойно ответил:

– Обязанность каждого мужчины защищать женщину, если ей что-либо угрожает.

-Вот Димон и пытался защитить Полину, – усмехнулась её соседка. – Это ей грозила «пара» по истории.

– Я тут ни при чем! Я что ли просила его красть контрольную? Выдумаешь тоже!

Она толкнула соседку в бок и нахохлилась, точно злобная птица.

– Защитить невиновного – дело чести, а вот подталкивать к преступлению – значит, думать только о своей выгоде и не заботиться об этом человеке, – назидательно произнес учитель, глядя на Диму и Полину.

Полина фыркнула, изображая свое безразличие, а Дима опустил голову.

После исчезновения административной контрольной работы и тяжёлого разговора с завучем Аня вернулась домой и поняла, что заболела. Ломило и ныло все тело, бил озноб, потом начался жар, ночью поднялась температура. Подруга, с которой они снимали комнату на двоих, приносила ей пить, меняла мокрую повязку на голове и слушала, как Аня в бреду то перед кем-то оправдывается, то кого-то, наоборот, обвиняет и все шепчет:

– Тян-Шанский! Тян-Шанский! Что у нас болит?

Выздоравливала она медленно, так что у нее было время подумать о происшедшем. «Как могло случиться, что я потеряла контрольную? Да ещё ту, что завуч просила провести и проверить срочно, до конца четверти? И почему никто из ребят не помог мне ее искать? И никто из учителей за меня не заступился!» – все эти вопросы не давали ей покоя, лезли в голову, как ни старалась она их отогнать, и мешали выздоровлению. Она вспоминала прошедшие два месяца в школе, свои промахи, ошибки и все чаще ощущала себя не учителем, а ученицей, в тетради которой записано множество задач, но ни одна пока ещё не решена.

Отрадой во время болезни стали звонки Людмилы Дмитриевны.

– Как вы узнали, что я болею? – спросила Аня.

– Разведка донесла, – весело произнес голос Людмилы Дмитриевны. – Ко мне Валентина Васильевна часто заходит, она же помогла и Диму прищучить, вспомнила, как тот крутился в кабинете истории. У хитрости, как говорится, тараканьи ножки.

– Людмила Дмитриевна, вам приходилось проигрывать? – неожиданно спросила Аня.

– Сколько раз! Особенно превосходящим силам противника, – рассмеялась ее собеседница и добавила уже серьезным тоном:

– Главное, что я уяснила для себя – в любой ситуации нужно оставаться человеком. Да и поражения порой оборачиваются победами. Вот так-то.

– Не знаю, можно ли это назвать победой, но ваш уход из школы обернулся моим знакомством с вами. Для меня это большая радость. Правда, иногда мне кажется, что я занимаю ваше место.

– Вы на своем месте, Аня. И я тоже рада знакомству с вами.

Звонил и географ, иногда по нескольку раз в день, радуя Аню своей настойчивостью.

– Коля преподал нам всем урок. Урок человечности, – сказал он однажды.

– Вы Людмилу Дмитриевну имеете в виду? – спросила Аня.

– Это она рассказала про свой уход? – вопросом на вопрос ответил географ.

– Нет, завхоз, которая учит меня жизни. Евгений Семенович, – задала она вопрос, который давно мучил ее, – почему вы не поддержали историка на педсовете?

В трубке установилось тяжелое молчание, потом Аня услышала щелчок зажигалки.

– Честно? – Струсил, – признался он. – Такая, знаете ли, гадкая мыслишка закрыла рот: «У Людмилы Дмитриевны есть, кому ее защитить и прокормить в случае нужды, а у меня – нет». Сейчас работу потерять легко, найти сложно. Муж Людмилы Дмитриевны когда-то занимал высокий пост, потом организовал собственный бизнес, он человек состоятельный.

– Как же ее не побоялись уволить? – удивилась Аня.

– Молодому поколению ее фамилия ничего не говорит. К тому же она сама написала заявление об уходе, не придерешься. Выздоравливайте, Аня, мне очень вас не хватает.

Этими словами он заканчивал каждый разговор, и Аня готова была проболеть еще не одну неделю, чтобы только слушать признания географа.

Каждая болезнь нас чему-нибудь учит. Видимо, для того она нам и даётся, чтобы мы иными глазами посмотрели на себя и на окружающих. Когда Аня вернулась на работу, ее перед школой окружили девочки из 8-а, которым она неожиданно для себя оказалась очень рада. Настя, староста класса, с улыбкой обняла ее:

– Анна Андреевна, как хорошо, что вы выздоровели! Тут такие события происходили, пока вас не было!

Девочки наперебой галдели, как стая встревоженных птиц:

– А вы похудели!

– И постриглись, да?

– Вам очень идет!

– Мы что вам по секрету скажем: вас собираются назначить нашей классной, согласны? Соглашайтесь, пожалуйста!

** *

 С тех пор прошло больше десяти лет. Как-то осенью географ Семенов отправился в институт, где усовершенствовали учителей. Название этого заведения за всю историю его существования несколько раз менялось, но суть оставалась прежней: если специалистам других профессий время от времени требовалось повышать квалификацию, то учителей почему-то нужно было непременно усовершенствовать.

Первую лекцию по экологии должен был читать молодой, но уже известный в академических кругах ученый. Лектор опаздывал, учителя терпеливо ждали в аудитории, и когда он, наконец, появился, Семенову показалось знакомым его лицо. Поразмышляв некоторое время, но так и не вспомнив, где он встречал этого молодого человека, географ достал блокнот и приготовился конспектировать лекцию, чтобы как можно лучше усовершенствоваться.

 Лектор тоже несколько раз взглянул на географа, и по выражению его лица, а главное, улыбке, Семенов понял, что в отличие от него самого, лектор-то помнит, где и когда они встречались. Лекция оказалась интересной, ученый не пересказывал, как остальные лекторы, взявшиеся усовершенствовать учителей, чужие монографии, знакомые всем преподавателям еще с института, но высказывал собственные, весьма оригинальные соображения, приводил яркие и свежие примеры. Семенов одобрительно кивал головой в знак согласия с лектором, а тот все так же уважительно, но с некоторым лукавством продолжал на него посматривать.

Когда лекция закончилась, у географа осталось какое-то неясное чувство недосказанности, неясное и потому слегка раздражающее: он так и не вспомнил, где и когда он видел лектора. Едва он подумал об этом, как услышал за спиной его голос:

– Евгений Семенович, вы меня не помните?

Простодушно улыбаясь, молодой человек провел рукой по аккуратно подстриженным волосам, как будто хотел спрятать непокорный хохолок на макушке и, опустив голову, произнес:

– Я – Коля. Коля Баклашов…

В соседней хинкальной они заказали бутылку легкого грузинского вина, лобио и хинкали. За окном легкими белыми хлопьями тихо падал первый в этом году снег. Он мягко ложился на покрытую грязной коркой землю, голые кусты и застывшие в немой наготе деревья, словно стыдясь их наготы, накрывал их, а заодно и украшал уставший от осенней слякоти город. Ранний снегопад рядом с горячей грузинской едой был таким же контрастом, как и нынешние отношения этих двух людей по сравнению с тем, что связывало их раньше.

-Где я только не встречал своих бывших учеников! – признался географ. – С одним даже на операционном столе – он меня оперировал. Но учиться у них приходиться первый раз, – географ почесал бородку, усмехаясь. – За тебя, Коль, и твои научные успехи, – он поднял бокал.

– А я впервые пью со своим учителем, – в ответ признался Коля. – За наш дебют!

Было приятно пить хорошее вино в теплой хинкальной, когда за окном идет снег и не нужно спешить. Где-то в соседнем зале тихо играла музыка, не мешая разговаривать, молоденькая официантка несколько раз подходила к ним, заглядываясь на Колю, и это тоже было приятно.

Коля рассказал, что после того, как его выперли из школы – он так и сказал «выперли» – его отец устроился вахтовиком на Север добывать газ. Мама уехала с ним, а Коля переехал в деревню к бабушке и учился в сельской школе. Читал книги и журналы, выложенные в Интернете, участвовал в олимпиадах по географии, а когда вернулись родители, экстерном сдал экзамены за одиннадцатый класс и поступил в университет. Потом аспирантура, стажировка в Германии, преподавательская работа.

– Я часто думал, – закончил он свой рассказ, – что было бы, если бы мне тогда повезло? Скажем, оставили бы в школе, жил дома, с родителями? Не споткнись я тогда так больно, не набей себе шишек – и ничего не получилось бы, ни в науке, ни в жизни. Иногда отсутствие везенья – это своеобразное везение.

– Да ты стал мудрецом, Коль! – улыбнулся географ. – Согласен, чтобы победить, приходится порой отступить или даже на первых порах проиграть, – произнес географ задумчиво.

– А как вы? Вы экспедиции все еще ездите? Школьников берете с собой? – Николай поворошил волосы на макушке, напомнив географу нерадивого ученика Кольку Баклашова.

– И в экспедиции езжу, и школьников беру, – географ разлил остатки вина и посмотрел на часы. – Допьем, и двоих школьников я тебе сейчас покажу.

Они расплатились и вышли в сгустившиеся, по-зимнему синие сумерки. Географ закурил и, лукаво улыбаясь, молча показал Коле на спешащую к ним через переход молодую женщину. По обе стороны от нее шли двое мальчишек лет десяти, одетые в одинаковые спортивные куртки и шапки и похожие друг на друга как две капли воды. Женщина что-то сказала им, и они посмотрели на нее, одинаково наклонив головы, все трое рассмеялись, в этот момент Коле показалось, будто женщина несет большое зеркало, которое симметрично отражает эту одинаковость. Она помахала рукой, и Коля узнал в ней Анну Андреевну, ничуть не изменившуюся за эти годы.

– Вот и члены моей экспедиции! – географ весело поглядывал на троицу, и в голосе его чувствовалась гордость. 

Наталья Петрова

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"