«…В соответствии с принятой современной астрономической картиной мира существуют космические объекты, от которых невозможно принять излучение. Их наличие удается установить только по их гравитационному воздействию на соседей. Это невидимое вещество, проявляющее себя по взаимодействию с видимым посредством сил тяготения, назвали скрытой массой. Согласно расчётам скрытая масса во много раз превышает массу видимую…»
«…Одной из первичных функций сна является консолидация информации…»
«…Память – одна из психических функций и видов умственной деятельности, предназначенная сохранять, накапливать и воспроизводить информацию…»
(Из энциклопедических словарей)
Первыми это обнаружили австралийские радиотелескопы.
Почти из-под южного полюса эклиптики вырвалось непостижимых размеров тёмное «облако». Вернее, вначале стала невидимой перекрытая им часть небесного свода, словно кто-то, как умелый продавец вдоль прилавка, швырнул рулон чёрной ткани, а она, разворачиваясь, застилала всё на своём пути.
Простираясь вдаль, эта ткань становилась похожей на необъятный шарф. Зажатый в чьей-то могучей руке, он стирал с неба привычные очертания созвездий, оставляя за собой непроглядную тьму.
Однако учёным было не до красочных метафор.
«Облако» вело себя как чёрная дыра, поглощая направляемые на него радиоволны, исключая возможность определить расстояние до него и его орбиту.
И снова неточность: еле заметное искрообразное бледно-синее свечение с частотой видимого спектра исходило от «облака». И, натыкаясь на это свечение, часть радиоволн телескопов мчалась назад к приёмным устройствам антенн, торопясь скорее добраться до датчиков усиления и детектирования сигнала, и стать в итоге колонками цифр на экранах мониторов.
Колонок становилось всё больше, но результаты противоречили друг другу, показывая совершенно разные расстояния на одном направлении. В наблюдаемом пространстве появилось нечто, двигающееся по теоретически совершенно невозможной траектории. Только сопоставление накопленных данных позволило прийти к правильному выводу: «облако» неслось по пологой кривой, вращаясь вокруг неё по спирали. И неслось в направлении Солнечной системы.
Насколько оно сблизится с системой, просчитать пока было трудно, но при условии неизменности направления сближение с границей орбиты представлялось возможным с вероятностью до девяноста процентов.
С траекторией «облака», пусть и не сразу, удалось разобраться, однако оставались невыясненными другие принципиально важные вопросы.
Например, какова масса этого «облака» или «туманности», как предпочитали её называть из-за гигантских размеров? С одной стороны она ведёт себя как чёрная дыра, поглощая практически весь спектр радиоволн, значит, и масса должна быть соответствующей. Но, с другой стороны, почему, до сих пор, ни кем не зафиксировано ни одногокатаклизма, неизбежного при встрече «обычного» небесного тела с чёрной дырой? Мало того: не было зафиксировано ни отклонений этих тел от своих стандартных орбит, ни изменения угла наклона их осей к орбитам. Возмущения в движении не превышали установившихся величин. Напрашивался нелепый вывод об «отсутствии» массы у данного космического образования! Из чего же оно тогда состоит?
Другой загадкой был звуковой фон «облака». Очищенный от обычных космических шумов, он содержал в себе непонятную неизменную составляющую в низкочастотном диапазоне. Приведенная к уровню слышимости человеческим ухом она удивительно напоминала треск множества пишущих машинок, работающих одновременно, словно на каждой из машинок торопливо набивали поступающие данные. С выверенной периодичностью, как у хорошо отлаженного технического устройства, «треск» слегка усиливался и постепенно возвращался к прежнему уровню. Была ли эта составляющая осознанно заложенным сигналом, направленным вовне и несущим значимую информацию?
Не менее важным оставался и вопрос образования энергии, за счёт которой происходили движение «облака» и процессы внутри него.
По мере его приближения к экватору эклиптики отчасти стало возможным наблюдение за непонятным объектом в обычные телескопы.
Чем-то «облако» было похоже на огромную птицу с чуть приподнятой головой, но прижатыми к телу крыльями, плавно переходящими в линии хвостового оперения. Так выглядит ястреб, несущийся к увиденной на земле добыче, только голова ястреба при этом не приподнята, а наоборот опущена книзу.
От «головы» до «хвоста» «облако» непрерывно мерцало бледно-синим цветом. Видны были даже «потоки искрения». Они начинались у «головы» и несколькими широкими рукавами неслись вдоль «тела» к колышущимся краям. Вспыхнув, в такт этому колыханию, срывались многократно уменьшенной копией своего «родителя», и, по касательной траектории, устремлялись в бездну космоса. И от каждой только что отделившейся части «облака», почти сразу же, начинали отделяться теперь уже её малые копии. Такое деление продолжалось до предела видимости.
Один из учёных, впервые увидевший это, непроизвольно воскликнул:
– Феникс!
Имя сразу же накрепко пристало к «облаку», имевшему до сих пор лишь сугубо сухое – из нескольких латинских букв и цифр – научное название по каталогу небесных тел.
Бульварная пресса всех стран сходила с ума от собственных броских заголовков на газетных полосах: «Космическая туманность в атмосфере Земли! Кто останется в живых?» и «Грядет светопреставление!» были самыми спокойными из них. Всевозможные «предсказатели» и «провидцы» опять трясли имена Нострадамуса и Ванги, ссылаясь на якобы отыскавшиеся «оригиналы» Библии и древнеиндийские манускрипты, к которым ни у кого из простых смертных доступа нет, и не будет. Снова начали перемываться темы привнесённой на Землю жизни и обнаруженных звёзд, схожих по многим характеристикам с Солнцем. Стоило только открыть любую страницу новостей в интернете, как тут же выскакивало всплывающее окно с призывом «Жми тут! Страшная тайна «Феникса» раскрыта!!!»
Любыми правдами, а чаще – неправдами, журналисты пытались прорваться в святая святых обсерваторий – к окулярам телескопов, и добыть хотя бы самый крохотный кусочек информации о «Фениксе».
Учёные соблюдали предельную осторожность в оценках: не торопились с выводами, были готовы опровергнуть ещё вчера ими самими сформулированные предварительные итоги и старательно избегали интервью. Видеоролик об одной из попыток добиться от них «правды» побил все рекорды по количеству просмотров. В этом ролике молодая девушка-журналистка с микрофоном в руках пыталась вызвать на откровенность пожилого учёного:
– …И всё-таки, хотя бы в нескольких словах, скажите, что за космическое явление мы наблюдаем?
Пожимая плечами, учёный спокойно ответил:
– В нескольких словах? Пожалуйста. Мы наблюдаем то, чему объяснения пока нет. Больше мне добавить нечего.
Он уходил, чуть сутулясь по привычке от многолетней работы за кабинетным столом, и досадуя на себя за не очень-то вежливый ответ молоденькой журналистке. Конечно, можно было бы добавить что-нибудь из уже выясненных фактов, но они вызвали бы новую лавину вопросов, ответов на которые не было ни у него самого, ни у его коллег.
Всего полчаса назад они пытались поставить точки над «i» в решении задачи о массе и энергии «облака».
Даже если «облако» и порождение мира скрытой массы, то масса у него всё-таки есть. Тогда она должна гораздо сильнее воздействовать на встречающиеся космические объекты. Получается, что «облако» может управлять силой своей гравитации? Из этого посыла напрашивается следующий уже совершенно невозможный вывод: «облако» «понимает» когда нужно уменьшить силу гравитации?
Что это? Неверные расчеты или мир действительно встретился с сущностями, «питающимися» энергией Космоса, и в которые, по предсказанию Вернадского, в далёком будущем может переродиться человечество?..
Человечество. Для огромного его большинства небо – только справочник о погоде. Ну, кто кроме учёных всерьёз задумывается о небе, как о родоначальнике всего на Земле? О галактических ветрах и фонтанах, выбрасывающих мощные потоки межзвёздного газа, раскалённого до миллионов градусов? О возможном зарождении новой жизни там, где эти потоки пронесутся, о тайневозникновения разума из комбинаций неорганических и органических соединений, остающихся после небесных катаклизмов…
– Уважаемый! Подождите, пожалуйста! Пожалуйста, подождите! – услышал учёный мужской голос за спиной и обернулся.
К нему спешил незнакомец лет пятидесяти, взволнованно перекладывая на ходу из руки в руку небольшую папку из тёмно-синего пластика.
– Извините! Я не отниму у Вас много времени. Вот, возьмите, – протягивая папку, торопился он договорить. – Это мои записки. Может, они и не имеют отношения к предмету Вашего интервью, а, может быть, как-то касаются.
И ничего больше не объясняя, незнакомец торопливо повернул назад.
С неожиданным даром в руках учёный направился домой.
А одна из отделившихся от «Феникса» «копий» уже плыла вдоль Солнечной системы, омывая своими краями орбиты ближних к ней малых планет, и совсем-совсем скоро должна была соприкоснуться с атмосферой Земли…
Но и дома ему не давала покоя та же мысль о массе и энергии «облака».
Сопровождается ли «облако» невидимой массой или оно результат переходного процесса на границе невидимого и видимого? И не является ли в конечном итоге такой переход источником энергии «облака»? А коль уж переход существует, должны появляться и внешние следы процесса. Однако никаких «следов» до сих пор зафиксировать не удавалось.
Он был учёным, исповедовавшим принцип достоверности: «Пока не доказан новый метод познания мира – применяй доказанный».
На сегодня ему нечем было опровергнуть старый метод, а полученные данные вступали с ним в противоречие.
Рассуждения не складывались в единую картину. Что-то мешало ему сосредоточиться, отвлекало на себя.
Взгляд учёного наткнулся на тёмно-синюю папку, брошенную им по возвращении на рабочий стол в кабинете.
В папке оказалась стопка листов с машинописным текстом. Ни обращения, ни названия текст не имел, а начинался, словно продолжение начатого с кем-то разговора:
«…Меня замучили сны. Непрошенные сны о каких-то совершенно незнакомых людях. Они живут в невиданных мною местах, одеваются в театрально-вычурные одежды, говорят на неизвестных языках, но почему-то я их понимаю, хотя и не пытаюсь вступать с ними в беседы. По-моему, они даже не замечают самого меня. Однажды я нечаянно прошёл сквозь одного из них, и был этим неприятно удивлен.
То, что мне снятся и знакомые, вполне объяснимо. Но я как бы вдруг оказываюсь в их жизни, слышу разговоры друг с другом. Когда утром я начинаю рассказывать им свой сон, они с подозрением смотрят мне в глаза: не разыгрываю ли я их?
Я начинаю приводить запомнившиеся детали сна: где происходил разговор, кто и во что был одет, как сидел или стоял…
Наверное, всё слишком совпадает, но мои знакомые, оказывается, никому ни слова не говорили о вчерашнем разговоре, и вообще не собирались делать это. По выражениям их лиц становилось ясно, что они тоже неприятно удивлены обилием необъяснимых совпадений, словно я нечаянно во сне прошёл и сквозь них. Поэтому теперь я не рассказываю своих снов.
И ещё одно обстоятельство. Иногда я внезапно просыпаюсь среди незакончившегося сна, словно меня нечаянно толкнули. И в мгновения пробуждения возникает устойчивое впечатление осторожных прикосновений к моим мыслям, будто кто-то ищет среди них что-то важное для него… Именно в эти мгновения между сном и реальностью я успеваю «увидеть» порой большие фрагменты событий, о которых никогда не задумывался или совершенно ничего не знал о них. Но проснувшись окончательно, я почему-то, в отличие от обычных снов, ясно помню и сон-видение, и все оттенки пережитых мною чувств, помню всё до мельчайших деталей. Мало того, я помню переживания каждого «участника» моего сна, «слушаю» его мысли, «думаю» вместе с ним…
Так было и несколько дней назад, когда мне приснился тот, кого называют в газетах Фениксом:
вместе с ним я мчался в межзвёздном пространстве к своей родной планете, мы были единым неразделимым целым, мы жили друг в друге, его мысли и чувства были и моими мыслями и чувствами …
***
…Мы летим с ним вдоль края звёздного скопления вблизи от системы Жёлтой Звезды, как он называет наше Солнце.
Летим насколько возможно медленно. Из-за малой скорости он отчасти утрачивает свойство абсолютного поглощения всех встречаемых излучений, а значит, после их отражения теряет вместе с ними невоспринятую долю информации. Погрешность не превышает допустимых пределов. Дело было в другом.
Он давно обнаружил сигнальные метки, оставленные когда-то уже пролетавшим здесь Аналитикомего класса. Метки имеют индекс «Контроль!» и содержат координаты планеты, отправившей в Глубокий Космос летательный аппарат с сообщением о наличии разумной биологической жизни. Только что нужно контролировать?
Разум в биологической оболочке? Разве есть что-то более уязвимое? Любое неблагоприятное воздействие может оказаться непоправимо губительным для него: изменение состава атмосферы, перепад температуры наружной среды или атмосферного давления…
Как и все Аналитики, он принадлежит к энергетической форме существования. Её, конечно, тоже нельзя назвать безупречно защищённой. Но гибель кого-то из них может быть только осознанной для сохранения или срочной передачи особо значимой информации из точек Пространства с критически нестабильным состоянием. Однако подобное случается чрезвычайно редко: начало перехода к нестабильности тут же, со скоростью света, отзывается изменениями в гравитационном поле. Поэтому Аналитик заблаговременно может оценить степень нестабильности и принять выверенное решение.
У Аналитиков нет слуха и зрения в биологическом понимании. И слух, и зрение им заменяют излучаемые ими импульсы. Подобно чувствительным пальцам слепого, они «ощупывают» всё встречаемое, ощущают малейшие вибрации среды, с которой они соприкасаются. Соприкосновение – их метод познания мира. В этом нет ничего удивительного.
Мир как таковой – совокупность колебаний: атомных, квантовых или иных – не имеет значения. По сути, каждый Аналитик – огромный преобразователь и накопитель наружных ощущений. Ничто на его пути не останется незамеченным, не исследованным вплоть до атомарных структур. Ничто не останется не зарегистрированным детально в «ячейках» его безукоризненно работающей памяти, даже колебания с самыми невообразимыми амплитудами.
Переполнение памяти ему тоже не угрожает. Периодически, накопленную за время полёта наиболее важную информацию, в виде защищённого от внешних помех импульса, он отправляет в ближайший Информаторий. Защита импульса делает его практически безвредным при встречах с полевыми формами жизни.
Его малыесигнальные «копии» ужедомчались до информационного поля планеты с биологической жизнью и начали отбор необходимых данных. Кроме того они сообщили: на планете знают о его приближении и называют егоФениксом.
С информационным полем его импульсы узнавания работают избирательно, точечно, ориентируясь только на частоты с максимальной амплитудой. И в этой работе всегда есть два непредсказуемых момента, когда речь идёт о биологических существах.
Во-первых, и интеллектуальные, и эмоциональные взлёты у разумных обитателей выражаются почти неотличимо. А эмоционально окрашенная информация не всегда достоверна.
Во-вторых, как бы осторожно импульсы Аналитика не прикасались к информационному полю, никогда нельзя быть полностью застрахованным от возникновения обратной связи между самим полем и биологическим существом, непосредственным источником излучаемых фрагментов информации.
Естественно, в этом случае на самое ничтожное время возникает прямая связь «Аналитик – биологическое существо». И не только с одним существом, но и с теми, с которыми оно эмоционально тесно связано.
…Лавина за лавиной несутся импульсы к Аналитику.
Уже складывается общая картина, вызывающая недоумение Аналитика.
У жителей планеты нет единой для всех цели существования. Характерная черта большинства обитателей – чрезмерная привязанность к конкретному месту обитания, которое они называют родиной, привязанность отдельных особей друг к другу: родственная или чувственная – для Аналитика не имеет значения. Если родственная привязанность в отдельном объяснении не нуждается, то совершенно непонятной остаётся чувственная, особенно не разделяемая объектом привязанности. А Люди, как называют себя эти существа, готовы оборвать свою и без того мизерно короткую жизнь в битве за место своего обитания, за мгновение взаимного всплеска эмоций: чувств по их определению.
Аналитик знает координаты места в Космосе, где он зародился, но никогда, как и любой другой Аналитик,не видел места зарождения их «цивилизации», выражаясь понятием Людей. Он по сути остаётся Воспринимающим Устройством, то есть Огромным Думающим Чувством, одиноко мчащимся к невидимому отсюда невыразимо далёкому краю Вселенной, на границе которой он, слившись в неразделимое целое с несколькими другими Аналитиками, навсегда с того момента станет ещё одним далёким Информаторием. И из глубины этого Информатория в заданный час вырвется новый молодой Аналитик и устремится всё дальше и дальше в Бездну Бесконечности Мироздания в поисках Нового Знания…
Только ради Нового Знания он, всегда Одинокое Огромное Чувство, несётся сейчас мимо системы Жёлтой Звезды с крохотной третьей планетой, обитатели которой называют егоФениксом – Горящей Птицей, возрождающейся из своего пепла…
Едва импульс обратной связи«связал» нас, Феникс тожесразу почувствовал «слияние» с земным существом.
Моими глазами он «увидел» багрово пламенеющий закат в окне пятиэтажного дома и молодого человека, торопливо уходящего, почти бегущего, по длинному коридору. Я вздрогнул от удивления: это был я, но я восемнадцатилетний...
Мои давние мысли забились, «зазвучали», «услышанные» Фениксом …
***
«… – Больше не приходи.
Почему? Почему она так сказала? Ведь всего неделю назад – всего одну неделю! – вот у этого же окна, обнимая меня обеими руками, она, Аля, ласково шептала:
– Мой! Никому не отдам!
Что случилось за это время?
Отмечать Первомай она уехала с подругами в Приозёрск, а я – в родной Красногорск. Впервые мы расстались на долгих два дня. Назад, в Свердловск, я смог вернуться только поздно вечером с единственным пригородным поездом.
Ещё на вокзале в Красногорске я увидел в расписании обратных поездов новую, сияющую свежими белыми буквами строчку: «Оренбург – Свердловск» отправление в 14.40».
Значит, я на четыре часа раньше мог уехать, на четыре часа раньше увидеть Алю, но ничего не знал о новом поезде!
В общем вагоне, переполненном возвращающимися в свои институты студентами, я сидел у окна тихоходного пригородного, останавливавшегося «у каждого столба», и с горькой досадой не мог дождаться знакомых огней свердловских улиц…
Бросив в своей комнате дорожную сумку, я сразу взбежал на пятый этаж общежития к Але. Дверь открыла её соседка по комнате. Приложив палец к губам, она вполголоса пояснила:
– Тише! Аля очень устала, уже спит. Заходи завтра.
Если бы я знал про новый поезд, не нужно было бы ждать это завтра!..
… – Больше не приходи.
Что, что же случилось за два прошедших дня? Почему именно сегодня она вдруг решила всё оборвать?
Я уходил от неё, от нашего окна, возле которого мы столько раз встречались накоротке или простаивали до глубокой ночи, а кто-то внутри меня, оглушительно громко, без конца выкрикивал мне вдогонку только что услышанные слова, и я не знал где от них укрыться?
…Выбежав из общежития на улицу, я пытался отыскать место, где никого не встречу, и где никто испуганно не ахнет от выражения моего лица и не отпрянет в сторону, как отпрянула случайно встреченная однокурсница.
…Забившись в самый тёмный угол трибуны институтского стадиона, я мотал головой из стороны в сторону, безуспешно пытаясь поскорее вытрясти из неё оглушающие тебя слова, а вместе с ними – нестерпимый стыд за какой-то свой, неизвестный и непонятный пока проступок, после которого есть право сказать непоправимое:
– Не приходи!
Мне вдруг стали казаться невыносимо глупыми все мои поступкии все ранее сказанные Але слова. И я уже сам начал удивляться, почему она раньше не оттолкнула меня?
Что я, вчерашний школьник, вообще знаю о том, как нужно разговаривать с девушкой и как поступать, чтобы не выглядеть глупо?
Я знаю только занятия и тренировки.
Знаю, как закрепить колодки для низкого старта, как выполняется «скрестный» шаг при метании копья, как должно лежать семикилограммовое ядро в твоей кисти и как лучше поместить его между ключицей и твоей правой скулой перед толчком… Но совсем не знаю какне стать нелюбимым.
Так и не сумев отыскать своей вины, от навалившейся невыносимой усталости, я упал спиной на жёсткую скамью трибуны, и широко открытыми глазами долго всматривался в тёмное небо над собой, в котором уж точно не найти никаких ответов на земные вопросы.
И в какой-то миг этой майской ночи ясно и осязаемо почувствовал: чьи-то, также широко распахнутые, невидимые, тёмные – на тёмном, но очень близко наклонившиеся огромные глаза, также пристально всматриваются в меня, безмолвно задавая какой-то важный вопрос. А я лежал не в силах не только приподняться, но и хоть немного пошевелиться, словно бережно и крепко прижатый кем-то к брусьям скамейки. И в голове и во всём теле ощущал покалывание, какое бывает, когда отлежишь руку…
Потом, также внезапно всё прошло: ночное небо снова стало просто небом, тело обрело свободу и я смог встать. Но прежняя невыносимая усталость не прошла.
Была уже поздняя ночь. Редкие окна, как им и положено, по-прежнему светились в общежитии напротив: там всегда кто-нибудь не спит. И откуда-то доносилась негромкая очень знакомая мелодия.
Она плыла, не нарушая тишины, неотделимая от тёмной полосы тополей, полуовалом окружающих стадион, от самой этой весенней ночи, и не стала ни громче, ни тише пока я возвращался. Она не стихла, даже когда за мною закрылась дверь общежития.
Она плыла сквозь мой сон – мелодия, которую, ты, кажется, знаешь с детства, но никак не можешь вспомнить: о чём поётся в этой песне? Но точно знаешь, что в ней есть какие-то очень важные для тебя слова …
Но даже во сне я снова видел непроглядную, без единой звезды, бездонную тьму. И как из этой тьмы, спокойно наступая на неё босоножками, появилась моя Аля и пошла мне навстречу. Появилась в том самом светло-зелёном платье, в каком я впервые увидел её в читальном зале института. Она шла сквозь мой сон, и улыбалась только для меняодного предназначенной улыбкой.
Она шла над бездной из непроглядной тьмы, но контур её апельсиново-рыжих волос светился также, словно за её спиной по-прежнему горело в огромном окне декабрьское солнце.
Она шла и улыбалась только для меня одного когда-то предназначавшейся улыбкой, но теперь – я почувствовал это даже во сне – она улыбалась кому-то другому, стоящему за моей спиной…
От нового потрясения я проснулся, и в это же время оборвалась мелодия, что плыла сквозь весь сон.
Но я уже вспомнил: «Только ты…» называлась эта, так часто звучавшая раньше песня.
Год за годом голос Эдиты Пьехи, с его обвораживающими обертонами, растиражированный радиоволнами для всех приёмников, вырывался из динамиков и обволакивал слушателя, словно тоже только для негоодного предназначавшимися словами признания:
– …Только ты всегда в душе моей…
С того декабрьского дня, когда я впервые увидел Алю, стоя в проходе между столами читального зала с «Начертательной геометрией» Гордона в руках, только ей мог сказать:
– Ты – всегда в душе моей.
Но не решился, не сказал.
Удивительно. Жить в одном общежитии, подниматься в свои комнаты по одному лестничному маршу и ни разу не встретиться за весь первый семестр до зачётной недели. Может быть, причина тому учёба на разных факультетах?
…Только в начале марта я решился заговорить с Алей.
Только её видел в полумраке концертного зала филармонии. Только её видел среди встречных и попутных прохожих на улицах города и в трамвайной тесноте. Только её видел, когда мы гуляли по студенческому городку. Всегда и везде – только её …
В общежитии о любом жильце всегда всё знают: на каком факультете учится, на каком этаже живёт, кто его друзья и с кем встречается. Особенно с кем встречается: каждая пара облюбовывает своё место для вечерних «стояний» вдвоём. А их не так уж много в здании с прямыми коридорами, даже если оно пятиэтажное… И относятся к каждой паре по-своему, безошибочно разделяя встречающихся на «серьёзных» и «несерьёзных». Нас с Алей причислили к «серьёзным». Мы и сами так считали.
И вдруг сегодня:
– Не приходи!…
Вечером первого дня без неё ко мне подошёл мой друг-земляк и сосед по комнате Сергей:
– Дима! Ты прости, что вмешиваюсь, но она сейчас с другим. Он – из Призёрска, учится с ней в одной группе. Мы вместе футбол гоняем. Он и рассказал, как она с подругами гостила у него в выходные. Ты держись, давай!
В эту весну почему-то все певцы враз запели о не сложившейся любви. Из всех раскрытых в майское тепло окон вырывались песня за песней, и каждый поющий спешил поведать его грустную историю.
Теперь нужно научиться не сравнивать их истории со своей. Нужно научиться не ждать нечаянных встреч с Алей, и при редких встречах говорить хотя бы «Здравствуй!», а не замирать безмолвно…
Нужно научиться не прислушиваться к любому стуку каблучков на лестнице: «она?..», и не срываться вслед. Это самое трудное, потому что любые женские шаги, на лестнице ли или на улице за окном, теперь кажутся тебе её шагами, шагами к тебе…
Нужно отучить себя от надежды «Вдруг вернётся…»
И вообще нужно учиться: второй семестр подходит к концу…
Нужно учиться.
А ты, сидя с раскрытым учебником или конспектом, старательно вглядываешься в бесконечные формулы – и не видишь их. И на чистом листе бумаги, лежащем под рукой, выписываешь не уравнения, а одно и то же имя: Аля, Аля, Аля… И внезапно нарываешься на определение, поражающее сходством с твои настроением: «Реальные тела обладают огромным числом степеней свободы порядка числа частиц, из которых состоит тело».
Но у моего реального тела нет ни одной степени свободы, не связанной с Алей…
К вечеру, когда в голову уже ничего «не влезало», по дальнему лестничному маршу, чтобы нечаянно не встретиться с Алей, я почти выбегал из общежития, и уходил по одной из тех дорог, по которым, ещё совсем недавно, мы гуляли вдвоём, и куда сегодня нестерпимо притягивала невидимая степень несвободы …
Тысячи незримых острых крючковатых игл впивались в мою кожу и цепко держали меня: «От себя не уйдёшь! От себя не сбежишь!..» И каждый шаг был мучительной попыткой оборвать их, стать свободным…
По аллее среди огромных тополей я спускался к деревянному мостику, так низко проложенному над заводью городского пруда, что сидя летом на его досках, можно было пальцами ног касаться замершей прозрачной глади воды, а зимой высокие сугробы набивались около трубчатых опор почти вровень с досками.
…Как-то в конце марта вдруг ненадолго вернулись холодные дни. Мы с Алей, проводив её подругу до трамвайной остановки, возвращались назад. И как раз на мостике нас настиг сильный порыв ветра, ворвавшийся с открытого пространства городского пруда. Я заслонил Алю, прижав её к себе. Мех Алиного воротника и её варежки, даже на ветру, пахли какой-то особой чуть горчащей свежестью.
– Какой-то необычный запах, – полуспросил я.
– Почувствовал? – улыбнулась Аля. – Это запах тундры. До сих пор не выветрился.
Далеко от Свердловска на Полярном Урале жили её младший брат и родители. Оттуда она и приехала поступать в институт.
Потом, пока стояли холода, перед выходом вместе на улицу, я всегда спрашивал Алю:
– А варежки с запахом тундры не забыла?..
Именно к вечеру «накатывало» желание остаться одному, укрыться от молчаливого сочувствия друзей, от их внимательной доброты. И с наступлением сумерек я опять сбегал.
По улице Колмогорова, я уходил в сторону ВИЗа*.
Несмотря на поздний час, попадались встречные прохожие. То ли чуткая вечерняя тишина была тому причиной, то ли особенный воздух начала лета, но голоса прохожих долетали до слуха гулким замедленным пением, в котором слова сливались в один мотив, дополняемый полифонией звуков засыпающего города.
Я останавливался на мосту через Исеть, а потом подолгу стоял, облокотившись на железные перила и глядя на текущую внизу реку. Она нравилась Але.
За спиной сверкали огни завода, отражались в тёмной воде маслянисто-яркими пятнами, плыли по ней, оставаясь на месте. Что-то громко, с металлическим звоном, ухало в цехах. Всё было так похоже на родной Красногорск, где тоже текла Исеть, и также, днём и ночью, грохотали в заводских цехах прокатные станы.
Куда уплыли по этой реке наши отражения?.. Скажи, Аля!..
После экзаменов мы на целый месяц уехали на геодезическую практику.
От железнодорожной станции Исеть, по усыпанной осколками скальных камней автомобильной дороге с грозными, с обеих сторон, аншлагами «Осторожно! Ведутся взрывные работы!», мы добрались до турбазы. Натянув палатки, отправились на озеро, до берега которого от нас было пять минут ходьбы.
Озеро впечатляло своей необъятностью: противоположный его берег был еле виден.
– А что там на другой стороне? – поинтересовался кто-то из нас у пляжного спасателя и сторожа по совместительству.
– А чему там ещё быть? Приозёрск там, – буркнул в ответ пожилой, давно не бритый спасатель, продолжая вытаскивать на берег лодку с инвентарным номером на боку.
Наверху, на скалах, завыла сирена, предупреждая о десятиминутной готовности до взрывов, а я стоял и смотрел в сторону еле видимой полоски земли:
– Так вот куда уезжала Аля! А вдруг она и сейчас там?..
И каждый день, пока мы лазили по скалам то с теодолитом, то с нивелиром, хотел я того или нет, с того далёкого берега на меня смотрел город нашего расставания.
Однажды, по окончании теодолитной съёмки, я задержался на скале, укладывая инструмент в деревянный футляр. Наша бригада уже спустилась к палаткам, а я всё стоял и смотрел на озеро, на город на другом его берегу. Опять и опять возвращалась мысль:
– А вдруг сейчас она всё-таки там?..
Как долго это длилось, не знаю, но в какой-то момент внутри себя отчётливо и ясно услышал Алин голос:
– Ну, что ты! Я здесь. Не волнуйся!
Я невольно оглянулся и пришёл в себя от постороннего надоедливого вскоре оборвавшегося звука. Не сразу дошло, что надоедливым звуком была предупредительная сирена. От моего места до безопасной границы взрывных работ бежать было уже поздно. Я спрятался за сосну потолще. Примерно четверть часа грохотали взрыв за взрывом. Обиженно, от разрывающих её зарядов, гудела скала. От града летящих каменных осколков вздрагивала прикрывавшая меня сосна. А я сидел, прижимая к себе деревянный футляр с теодолитом, и чувствовал себя самым счастливым, понимая: пусть незримый, но рядом со мной есть и всегда будет наш, мой и Алин, мир, и никто не сможет отнять его у меня, даже она сама…
Первой, кого я встретил, спустившись в лагерь, опять была та самая однокурсница Рая, испуганно отшатнувшаяся от меня в коридоре общежития в майский вечер расставания с Алей.
Недоверчиво всматриваясь в моё лицо, с непередаваемой сестринской добротой, мягко обронила:
– Дождались! Улыбаться начал…
В начале второго курса Аля переехала в общежитие своего электромеханического факультета. Уже не нужно стало прислушиваться к шагам на лестнице, и вздрагивать, если они раздавались всё ближе и ближе к нашей комнате, но женские шаги за окном по-прежнему всегда казались её шагами. Редко, очень редко выпадали встречи в институте.
Но когда на пятом курсе для Алиной группы должен был прозвучать последний звонок, я пришёл в то крыло института, где находился деканат «электромехаников». В просторном вестибюле, разбившись на учебные группы, уже построились виновники торжества, и в первом ряду одной из групп стояла Аля. Среди других студентов, толпившихся в коридоре, она не могла меня увидеть, а я опять видел только её. Выступали декан и преподаватели, выступали студенты со словами благодарности. Все волновались: предстоящее расставание отзывалось в каждом.
А я мог понять только одно:
– Всё. Вот теперь, по-настоящему, – всё.
Я всё-таки ждал. Не на что было надеяться, но я все четыре года, в каждый из дней каждого года, ждал: вдруг вернётся? Вдруг, также неожиданно, без всяких объяснений, вернётся?..
4
Крохотная пауза и снова «Феникс» «увидел»
ночь, редкие огни на улицах спящего города, распахнутое окно в одном из домов, и «услышал» мысли стоящего у окна человека – мои мысли…
Можно не смотреть на часы. Почти каждую ночь одно и то же: словно Кто-то резко будит меня:
– Пора!..
Почти тридцать лет будит. Совсем немало для одной человеческой жизни. Особенно, если ты не хочешь, чтобы тебя так часто будили, так часто напоминали… Ты и без ночных побудок давно поделил календарь на свой лад: до неё – значит, до встречи в декабре, с ней – с конца декабря до начала мая, после неё – всё остальное.
Кто поверит, что можно почтитридцать лет помнить? Помнить не только её, помнить даты, часы встреч и сказанные тогда слова…
После института я пытался забыть Алю: знакомился иногда с другими девушками, тоже ходил с ними в кино и на концерты, гулял по вечернему Свердловску… Но чуда не происходило. Уже самое большее недели через три, не желая врать, непроизвольно повторял сказанное Алей:
– Больше не приходи.
Что я мог объяснить устремлённым на меня глубоко обиженным глазам? Ничего, даже если бы попытался.
Мне тоже ничего не объяснили.
…Восемь лет я уходил утром на работу, пропадал на ней допоздна, а потом возвращался в полученную от завода квартиру.
Восемь лет пытался ничего не вспоминать и не видеть в неожиданных снах рыжеволосых девушек. И восемь лет ничего не забывалось, и, пусть редко, но снилась непрошено только одна с апельсиново-рыжими волосами… Снилась то в светло-зелёном платье, в котором я впервые увидел её, то в строгом чёрном костюме в фойе концертного зала филармонии, то кутающейся в мех воротника с чуть горчащим запахом полярной тундры… Но всегда, даже в непрошенных снах, Аля уходила от меня, улыбаясь кому-то невидимому за спиной…
Осенью меня направили в командировку в Свердловск. Прямо с поезда я проехал на завод-смежник. И снова также с утра уходил на работу; там решал, спорил, доказывал…
Вечером пешком возвращался в одиночный номер заводской гостиницы, подкреплялся купленными по дороге хлебом и колбасой, дорожным кипятильничком кипятил в стакане чай. А потом ложился и пытался читать прихваченную с собой книгу…
Я изо всех сил пытался доказать себе: всё забыто, я свободен!
Командировочное задание выполнил на день раньше. Сдавать заранее купленный билет, а потом пропадать в очереди в кассу за новым билетом на проходящий поезд не хотелось.
И врать себе не хотелось. С первого дня командировки знал: ничего я не забыл, ни на йоту не стал свободней – как только закончу заводские дела, сразу же пройду к киоску «Горсправки» и попытаюсь узнать адрес Али.
…На полученной узкой полоске бумаги с прямоугольным штампиком ровным почерком дежурная вывела: «Приозёрск, улица …»
Через два часа я нажал звонок на двери квартиры в пригороде Свердловска.
Дверь открыла Алина мама. Когда я назвал себя, Галина Александровна всплеснула руками, словно ждала меня:
– Дима! Заходи. Аля вот-вот с работы вернётся. Она столько о тебе рассказывала!
Этот шаг через порог. Почему я сделал его только сегодня?
– Дима! На кухне лампочка сгорела – лопнула. Может, сменишь? У меня новая наготове.
Выкручивая цоколь лопнувшей лампы, я не уберёгся и немного порезал руку об острый край осколка.
Новая лампа сияла под потолком, Галина Александровна искала в большой комнате бинт, а я сидел, привалившись спиной к кухонной стене. Сама по себе в голове повторялась одна и та же мысль: «Дома! Наконец, я дома!»
По этим комнатам ходит женщина, которая для меня дороже жизни, а я прятался от неё столько лет и должен снова уехать неизвестно на сколько!
Забинтовав мне руку, Галина Александровна чуть задержала её в своих ладонях:
– Дима! Что же вы не помирились? Ой! Прости! Иди, встречай её.
Мы встретились у подъезда: два взрослых человека, из которых один не мог жить без другого, а что хотел другой (вернее – другая) – он никогда не сможет узнать. Встретились всего на двадцать на всю жизнь дорогих минут.
– Я старался тебя забыть…
А про себя, не вслух:
– Не забыл. Не забуду.
Она всё поняла:
– Но приехал ведь!..
Откуда мне знать, о чём она подумала тогда?..
Через городской парк мы вышли к высокому обрывистому берегу озера. Теперь уже со стороны Приозёрска мы смотрели на бескрайнюю водную гладь, на еле видимую за нею полоску земли, на тот берег, где осталась наша юность…
Аля проводила меня до автобусной остановки. Дул холодный октябрьский ветер. Прощаясь, я взял её руку в перчатке и поднёс к своему лицу:
– А где же варежки с запахом тундры?
Аля улыбнулась:
– Не помню. Где-то дома, наверное. А вот и твой автобус.
На меня смотрели глаза моей,прежней Али. А может мне только тогда показалось?..
Она разрешила звонить ей и даже писать.
И я звонил с Главпочтамта, опуская один «пятнадчик» за другим в ненасытную щель телефона-автомата, и также ненасытно слушал Алин голос. И также от её голоса обмирало всё внутри, и я забывал самые простые слова, а она понимала это и спрашивала: «Ну? Всё в порядке?» Никогда мы не говорили о прошлом, а если и касались его, то лишь в вопросах о ком-то из друзей или общих знакомых.
Я звонил ей только в кануны праздников и в День её рождения, и каждый такой день становился моим праздником и моимДнём возрождения…
Почти за тридцать лет мы виделись всего три раза и всегда накоротке, будто сама жизнь была против наших встреч.
За эти годы переименовали на старый лад город, в котором мы учились, на старый лад стали называть страну, только Время от этого ни у страны, ни у города, ни у людей не повернулось вспять. И я, как и раньше, по утрам ухожу на свой раздёрганный, урезанный, но всё-таки ещё что-то по-прежнему производящий завод.
По-прежнему, входя в здание железнодорожного вокзала, я стараюсь не смотреть на уже поблекшую строчку в расписании нечётных поездов «Оренбург – Екатеринбург». По-прежнему вздрагиваю, услышав в глухую ночь стук женских каблучков за окном. По-прежнему мучительно «продираюсь» сквозь май и июнь.
Почему-то сейчас снова зазвучали песни той весны, как будто не было долгих тридцати лет:
«– …Льёт ли тёплый дождь,
Падает ли снег,
Я в подъезде против дома твоего стою…»
И я снова вижу полумрак зала филармонии, молодого певца, склонившегося к нам со сцены с микрофоном в руках, рядом с собой – Алю в строгом чёрном костюме: Прошлое – это Вчерашнее Настоящее…
Аля, теперь директор международной школы маркетинга, редко появляется дома, перелетая из одной страны в другую. Италия, Америка, Турция, Австрия, Франция, Англия… – кто знает в каком краю она сейчас? Иногда я нечаянно бужу её своими звонками, но она не сердится, а тёплым спросонья голосом спрашивает:
– У тебя всё хорошо?
И я понимаю, что у меня действительно всё хорошо, и говорю «да», и начинаю извиняться за ранний звонок, а она тихо смеётся:
– Ну, откуда ты мог знать?
Но я знаю: наш незримый, только её и мой мир, по-прежнему рядом с нами и действительно никуда не исчез за эти годы!
…Однажды, когда я набрал номер Алиного сотового, вместо сигнала вызова раздалась музыка ожидания.
Чистейший тенор пел ту самую, бесконечно памятную, песню:
– …Only you can make the darkness bright…**
Я невольно вздрогнул. Сквозь английскую фразу для меня звучали другие, давно сросшиеся со мной слова перевода:
– ...Только ты всегда в душе моей…
И так же, как в далёкий-далёкий майский вечер, у меня онемело всё внутри от знакомой, грубо стиснувшей боли: для кого сегодня предназначены слова песни?
Я – только случайно услышавший их там, где ждут другого. Ждут того, кто знает: только он – любимый, только он – дорогой.
Что нелепей переживаний о том, чего не вернуть? Да и не хочу я ничего возвращать: всё, чему было положено свершиться – свершилось. Каждый выбрал свой путь. И пусть он остаётся именно своим: очень непросто даётся твой собственный путь. Появись вдругвозможность возвращать время назад, неизвестно каких ещё бы дров наломал! И почему вдруг эта возможность могла бы достаться только мне? А если бы Аля захотела меня вычеркнуть из своего прошлого? С чем бы тогда я остался?..
Всё так верно, и всё так до простоты ясно.
Но стоит всего лишь случайно услышать в телефоне мелодию, давным-давно поселившуюся в твоём сердце, как все выверенные умственные построения, вместе с их ясностью, летят вверх тормашками в тартарары!.. И ты снова остаёшься один на один с теми глазами, от которых не можешь нигде укрыться до сих пор, остаёшься с этой сросшейся с тобой глухой горькой болью!
Кто, в дни юности, встретившись с первым чувством, может сразу понять: это – судьба?..
… Ночь за окном не светлеет. Воспоминания спешат, мешая друг другу, и уже потихоньку начинает покалывать слева в груди.
Вдруг что-то, обжигая, вспыхнуло в голове, и я провалился в непроглядную тьму.
Из самой глубины этой тьмы, навстречу мне, начала двигаться еле заметная светлая точка. Она наплывала, приобретая всё более чёткие очертания.
Вот уже стало видно, что светятся лишь края точки, а сама она постепенно превращается в очень вытянутый вверх овал… Вот она всё ближе и ближе…
Я, молча, вскрикнул.
Как забытое видение юности, из бездонной темноты, также спокойно наступая на неё босоножками, навстречу мне шла моя Аля. Шла, такая же молодая, в том самом светло-зелёном платье. Она шла, глядя на меня, и улыбалась той самой только для меняодного когда-то предназначавшейся улыбкой.
И также светился контур её апельсиново-рыжих волос, будто за её спиной по-прежнему горело в огромном окне декабрьское солнце.
Казалось, время совершило какой-то свой, одному ему понятный разворот, и, не спрашивая, отбросило меня в ту весеннюю ночь на первом курсе и начало своё течение заново...
Всё, как будто, повторялось с точностью до мельчайших деталей.
Но вдруг в руке у Али появился сотовый телефон, и она, по-прежнему глядя в мои глаза, нажала клавишу вызова и разделявшая нас тьма, сразу же, стала тесной для переполняющих её мелодии и самых долгожданных слов:
– …Только ты всегда в душе моей…
Я верил и не верил своим глазам. Боясь, что сейчас она опять уйдёт к кому за моей спиной, в отчаянии, я закричал в переполненную песней темноту:
– Аля!!!...
И опять произошло что-то непонятное: Аля услышала меня, замахала рукой с зажатым в ней телефоном и побежала ко мне. И снова, не веря себе, я рванулся ей навстречу…
Когда мы вместе входили в общежитие, я обернулся в распахнутых дверях.
В темноте, из которой мы ушли, вспыхивали редкие блики, похожие на свет фотовспышки или фар проносящихся автомобилей. Небо было полно звёзд, и одни слеповато мигали, другие горели ярко и ровно. Горьковатый запах свежей листвы долетал от ближних тополей, и со всех сторон доносился негромкий шум спящего города, какой можно услышать в любую ночь.
И не было в этой темноте ничего необычного, кроме одного: я не знал, что же случилось?..
Я пришёл в себя от мелодичного перезвона сотового телефона о полученном сообщении: на дисплее светились цифра три и надпись «сообщение доставлено». Но я не отправлял никаких сообщений и папка в меню «отправленные» была пуста. Можно, конечно, на ошибку оператора списать, но как-то не убедительно. И что со мною случилось, по-прежнему не знал.
Я не мчался уже вдоль края звёздного скопления, слившись с Фениксом, не «слышал» ни его, ни чьих-то чужихмыслей, а снова видел перед собой ночь, редкие огни и улицу спящего города…»
На этом записки неизвестного обрывались.
Учёный положил на стол последний прочитанный лист и в задумчивости отошёл к окну:
– В сущности, Феникс – это гигантская проекция любого человека на небесную сферу. Всё дело в масштабе: он сбивает с толку и мешает рассмотреть очевидное. Так же, как телесная сущность мешает нам увидеть масштаб духовной высоты незнакомого человека.
Мы говорим о законе сохранения энергии как о фундаментальном законе Природы, как о законе универсальном, присущем системам самой разной физической природы.Мы говорим о способности мыслить, как об электрохимических колебаниях в коре головного мозга.
Но в организме человека насчитывается более ста миллиардов нейронов. Они образуют нейронные сети для передачи нервных импульсов. Каждый нейрон образует не менее пятнадцати тысяч соединений с другими нейронами.Пусть нейроны не соприкасаются друг с другом, но они образуют точки соприкосновения – синапсы.
Как бы ни были малы колебания в коре головного мозга, на Земле нас только живущих миллиарды. А если умножить миллиарды живущих на сотни миллиардов нейронов в каждом живущем?..
Не принято говорить вслух о том, что как вид колебаний и вид энергии мысли могут где-то сохраняться в незатухающем состоянии, а через синапсы, или напрямую из нейронов, быть восприняты кем-то.
Если же сравнить плотности материи энергетической формы жизни и биологической по отношению к среде обитания, то слишком ли будет велика разница?
Мы повторяем опять и опять слова о непостижимых для понимания расстояниях между галактиками и звёздами внутри них. Но вспомним о строении атома, о расстоянии от ядра до электронной оболочки. Стоит представить себе ядро в виде макового зёрнышка, и тогда электронная оболочка будет отстоять от него на расстоянии, сопоставимом с земным радиусом. Так выглядит плотность нашего вещества. И уж коли межзвёздное пространство принято считать вакуумом, то плотность материи Феникса очень высока.
Но можно ли говорить о разумности Феникса?
С этим у него, наверное, тоже всё обстоит благополучно: ни одного катаклизма за время нахождения Феникса вблизи планеты, избирательный метод отбора информации о землянах…
Мы не знаем зачем, но ведь для какой-то цели собиралась эта информация, и причём чаще всего с интенсивной эмоциональной окраской.
Разум всегда оставляет след, даже если это след исчезнувшей цивилизации. Высокоразвитый разум ищет себе подобный, ищет возможность контакта с ним. Мы, как пчёлы нектар, по крохам собираем в общечеловеческую копилку наши знания и открытия. Сколько из неё почерпнул для себя Феникс?Для кого и куда унесёт онсобранные им знания о другом мире?..
Я не особенно удивлюсь, если помимо признаков разума, пусть весьма отличительного от нашего, мы обнаружим ещё что-то, присущее, как принято считать, только человеку…
Да, прямого контакта, который так ждёт человечество, не произошло. Наверное, и на это есть свои причины. Не в каждом случае непосредственный контакт приводит к взаимопониманию. Люди могут годами жить в одной комнате без понимания друг друга…
Крыши соседних домов закрывали почти всё ночное небо, но учёный знал:
где-то там, высоко-высоко, сейчас летит непонятное «облако», унося с собой свои тайны и ненайденные пока к ним ответы. Промчится ли оно когда-нибудь снова вблизи Земли или его появление было порождено какой-то небесной случайностью, причина которой так и останется неизвестной?..
***
Феникс улетал.
Он вдруг понял, что завидует. Завидует почти микроскопическим существам, с их ничтожно малым у каждого мгновением существования.
Завидует стремлению добраться до планет, похожих на их родную Землю: не имея устройств, способных преодолевать пространства длиною в десятки световых лет, они всё же упорно ищут такие планеты.
Завидует, потому что в его жизни, более долгой, чем жизнь иной звезды, н и к о г д а не было всплеска эмоций, из-за которого он пожелал бы прервать свое существование без сигнала из Информатория.
Феникс вновь и вновь анализировал содержание всех принятых и «просмотренных» эпизодов, пытаясь разобраться: какой подтекст несут за собой обращения людей друг к другу? Почему эти обращения нередко сопровождает музыка? Что особенного в чередовании ритмических повторов человеческих слов и звуков голосов, наложенных на мелодию? Почему отобранные им образцы музыки, совершенно не содержащие человеческих слов как единиц информации, он, Аналитик, не только посчитал необходимым сохранить, но и опасается поддаться их влиянию? Почему чужие, ни разу не воспринимавшиеся им необычные сочетания акустических гармоник вызывают желание взмыть на полной своей мощи в недосягаемую высоту и рухнуть оттуда в пылающие недра Жёлтой Звезды?
Впервые желание Феникса было необъяснимым и опасным: ускорение вблизи обитаемой планеты, тем более взрыв Звезды, испепелили бы её. Неужели виной всему могли стать впервые воспринятые странные сочетания гармоник?
Не в правилах Аналитика уступать необъяснимым желаниям.
Не в правилах Аналитика быть причиной чьей-то беды …
Феникс улетал.
Крохотные существа остались на своей планете, а Феникс снова и сновапытался осмыслить и систематизировать недоступную его пониманию информацию…
Где-то в немыслимой глубине Вселенной сталкивались галактики, гибли, взрываясь, старые звёзды и рождались новые. Выброшенные небесными катаклизмами со своих орбит, неприкаянно блуждали в одиночку осиротевшие планеты. Сверкая, проносились длиннохвостые кометы. И сквозь все глубины, все катаклизмы Великого Космоса, от самого мгновения его рождения, от Большого взрыва, к орбитальным и наземным телескопам шло эхо реликтового излучения: Прошлое оставалось неразрывным с Настоящим.
А на крохотной планете, в звёздной системе на окраине Млечного Пути, величайшие умы пытались осмыслить: какими законами и какими нерасторжимыми силами всё это неподдающееся воображению многообразие связано между собой – от метагалактик с их миллиардами лет жизни до элементарных частиц, живущих доли микросекунд?
На этой крохотной планете сталкивались в кровопролитных войнах народы, гибли существовавшие и рождались новые государства; выброшенные на обочину жизни, бесцельно брели сквозь свои безрадостные дни нищие и бездомные одиночки, пока фанатичные лидеры от политики дрались между собой за право подарить каждому обездоленному светлое завтра…
И наперекор всему, на этой крохотной планете люди встречались на короткий срок отпущенного им жизненного времени, любили, судьба сплеталась с судьбой. Рождались, вырастали и уходили к своей судьбе их дети. И по-прежнему Прошлое каждого человека оставалось нерасторжимо связано с Настоящим. И для каждого, на каком бы языке он не говорил, самыми дорогими и долгожданными останутся слова признания:
– ...Только ты всегда в душе моей…
Феникс, Огромное, всегда Одинокое Чувство,улетал.
Он тоже не знал, откуда к людям приходят воспоминания и вопросы, на которые никак не удаётся найти ответы …
***
Он тоже о многом не знал.
Не знал, как удивилась Аля, рассматривая полученные сообщения-изображения: три таких разных и таких схожих.
На первом она увидела себя молодой девушкой, идущей среди непонятной темноты в босоножках и в зелёном платье, которое она не сразу вспомнила.
На втором снимке она тоже идёт по той же темноте, в том же платье и в тех же босоножках, но с сотовым телефоном в руках.
На третьем снимке она вместе с Димой входит в распахнутую дверь общежития института. Она видна вполоборота, а Дима, улыбаясь, смотрит в объектив.
Среди какой темноты она снята? Кто их мог сфотографировать у входа в общежитие? Почему в руках у неё оказался сотовый телефон, ведь их тогда и в помине не было?..
Аля тоже и предположить не могла, что ко всем операторам сотовой связи мира сегодня сыпались недоумённые вопросы о полученных сообщениях-изображениях, которые никто не отправлял…
… Феникс не знал, что по всему миру, внезапно прерывая передачи, на телеэкранах начинали мелькать чьи-то частные фотографии, изображения сложнейших формул или звучать фрагменты музыки, и также внезапно каналы возобновляли работу в стандартном режиме. И тут же начинали одновременно трезвонить все телефоны в студиях: почему без согласия конкретного телезрителя его совершенно неудачное фото, снятое неизвестным папарацци, появилось на экране, и кто ответит за это?..
…Не знал Феникс и об удивлении радиоспециалистов: никогда ещё им не приходилось сталкиваться с таким абсолютно беспрепятственным прохождением радиоволн! Словно ни один вид промышленных излучений не влиял на них, а ионосфера стала идеально однородной! Но не могли одновременно на всём земном шаре остановиться все предприятия! И тем более не может в одночасье стать однородной ионосфера!..
О сверхдальнем прохождении коротких волн вблизи терминатора (границы света и тени на поверхности Земли) знали и раньше. Знали и осуществовании вокруг Земли кольцевого канала, который может обеспечивать связь в широком диапазоне частот при относительно небольшом затухании сигнала.
Но везде и сразу?..
Удивление вызывало и другое.
Одновременно на разных континентах наблюдались многократные мощные радиоизлучения, ориентированные в направлении, занимаемом на небесной сфере «головной» частью «Феникса». Что породило всплески излучений?
Все телескопы, наблюдавшие за перемещением «копии» «Феникса» в пределах верхнего края земной атмосферы, подтверждали отделение похожих субстанций с направлением движения к нижним слоям атмосферы, но не отметили ни одного случая возвращения этих субстанций к своему «родителю».
В местах возможного соприкосновения субстанций с земной поверхностью не наблюдалось ни разрушений, ни пожаров, ни каких-то других следов столкновения разных по своей природе материй…
***
Наконец, учёные заметили нечто новое во взаимосвязи между мощными вспышками радиоизлучений с Земли в сторону «Феникса» и вспышками в «головной» части туманности: в моменты вероятного прихода сигналов цвет мерцания «облака» становился более ярким.
Кроме того, в звуковом фоне самой туманности периодически стала появляться новая составляющая с симметричными частотными гармониками. Закономерность появления и продолжительности существования составляющей описать математически пока не удавалось.
И снова, чисто случайно, обратили внимание на зависимость между нарастанием яркости мерцания бликов в «головной» части «облака» и появлением в звуковом фоне составляющей с новыми гармониками.
И, наконец, один из тех, кто внимательно всматривался в графики гармоник, будто боясь спугнуть собственную догадку, прошептал:
– Может быть, я несу бред, но давайте, как в самом начале, попробуем смоделировать гармоники в диапазоне слышимости человеческого уха. Смотрите! Гармоники сейчас как раз появились!
Когда первый обработанный поток информации, превратившийся из цифр в звуки, вырвался из динамиков компьютерных колонок, все ахнули: «Феникс» пел!..
Необозримо огромный, улетающий по спирали куда-то в глубины породившего его космоса, каждым квадратным сантиметром своего неизмеримого «тела», он пел!
И во все концы Вселенной излучаемые «Фениксом» волны несли земную мелодию с дорогими для каждого словами признания:
– …Только ты всегда в душе моей!..
г. Курган, октябрь 2012 г.
* ВИЗ – жилой микрорайон г. Екатеринбурга, примыкающий к Верх-Исетскому металлургическому заводу
** «…Только ты можешь осветить темноту…» – строка из песни
«Only You (And You Alone)» – «Только ты (И ты одна)».
Авторы: Бак Рам и Энди Рэнд. Наиболее известна в исполнении группы
