Кабинет заведующего отделением весь под тон коры молодых сосен на пригорке. В дверь смело постучали, и друг за другом вошли, сияющими круглыми лицами добавив жару стенам, три женщины в том возрасте цветения, когда побеждена робость юности и осознано царственное предназначение пола. Испросив разрешения, они уселись на диван напротив стола заведующего. Комната и так была пропитана жёлтым светом, а их лица свежие, румяные, с задорными искринками в глубине глаз внесли яркость, будто нежаркое светило наконец-то выглянуло из-за туч. Заведующий, Сергей Петрович, сам не зная чему, заулыбался им.
– Мы по поводу нашей мамы, Ульяны Тимофеевны. Мы её дочери. Я – Люба, старшая. Это Валя – средняя, а с краю – наша младшенькая, Надежда. И еще у нас есть брат в Ленинградской области. Мы крепко дружим и часто общаемся. Мы знаем, что у мамы тяжёлое состояние. Доктор, мы не пожалеем никаких денег, будем за матушкой ухаживать, достанем любые лекарства, только спасите её! Она нам так нужна! Мама всю жизнь работала учительницей начальных классов. Папа наш много болел после ранения на фронте и умер сразу после рождения младшенькой. Мама нас растила одна. Мы все выучились, живём хорошо. Скажите, какие нужны дефицитные лекарства?
Сергей Петрович, врач с солидным опытом работы, услышав фамилию больной, погрустнел. Шансов спасти её было мало. Даже с хорошим лечением – не более, чем пятьдесят на пятьдесят. Правосторонний глубокий гемипарез с потерей речи. Такие, даже если выживают, — в дальнейшей жизни тяжелы для ухода и помощи. Сказать? Не сказать? Всё же решился:
– Уважаемые хорошие люди! Выжить может. Но! Я должен вас предупредить: если выживет, будет совершенно беспомощной, потребуется постоянный уход за ней.
– Не беспокойтесь, доктор. У нас у всех отдельные квартиры, у брата – тоже, да ещё родовой дом в селе. Мы по очереди будем забирать её к себе, а летом жить в доме.
Врач назвал самые современные средства, сёстры, озорно переговариваясь, записали их, и, продолжая освежать окружающий мир улыбками и задором, выскользнули из кабинета.
Усиленное привезёнными препаратами лечение стало переламывать болезнь в лучшую сторону, и через несколько дней заведующий уже не беспокоился о её жизни. Понял: выживет! После курса лечения она уже протяжно и нечленораздельно «гукала», садилась в постели, натягивая левой рукой привязанную к спинке кровати простыню, и с посторонней помощью пересаживалась в специально привезённое кресло. Удивительно, но на её лице не было ни капли подавленности или страдания от своего недуга. Рассматривая глубокие волевые складки от крыльев носа к углам рта, врач размышлял: «Лицо не учительницы, а революционерки, вышедшей на пенсию!».
В день выписки заведующий в хорошем настроении провожал бывшего педагога и сопровождающих её дочерей. Кивками головы она благодарила его, и пыталась говорить нечто вроде «Угу!» «Угу!».
***
Прошло несколько лет. Сергей Петрович и думать забыл о сёстрах, их матери. Ежедневные дела и хлопоты заносят события толстым слоем маленьких мелочей. Прорвётся сквозь него чьё-нибудь полузабытое лицо – подивишься изменениям. Порадуешь человека: «Неплохо выглядишь!». Или, например, ошарашат признанием. Как его однажды, когда он шёл по городку, из которого уехал лет двадцать назад. Вдруг слышит за спиной:
— Сергей Петрович! Сергей Петрович!
Он остановился, постепенно узнавая женщину, бывшую пациентку, долго сохранявшую, несмотря на возраст, детскую миловидность круглого лица. Она спешила к нему с видимой одышкой, пытаясь ускорить шаги. А он стоял, ждал, переполненный свиданием с родным когда-то городком, в предчувствии добрых её слов – не зря ведь узнала, спешила.
— Сергей Петрович! Сейчас, чуть отдышусь и скажу. Ой, Сергей Петрович, я вас еле узнала. Знаете, что я вам сказать хотела?
Сергей Петрович напрягся, ожидая запоздалых комплиментов. Но женщина вдруг произнесла:
— Господи, как же вы постарели! Ведь были — орёл!..
Что называется, дождался!
Так в его жизни еще раз случилось. Однажды в дверь кабинета, уже другого, просторного, в бело-голубом колере: больница переехала в новое здание! – тихо, будто не решаясь, постучали. Хрипловатый голос попросил разрешения войти. Женщина, стесняясь или робея, прошла и стала у стола заведующего рядом с лёгким креслом для посетителей.
— Присаживайтесь, — произнёс Сергей Петрович, — что за нужда привела вас в наши края?
— Доктор, вы меня, конечно, не узнаёте. Я – Люба. Помните? Мы к вам приходили вместе с сёстрами много лет назад. У мамы был тяжёлый инсульт, вы её спасли. Мы сидели в вашем кабинете на диване…
Что-то знакомое, удивительно свежее, связанное с солнечными лучами по золотому полю, стало прорываться через толстое покрывало текучки:
— Как же, конечно помню! – бормотал врач в растерянности: ведь всего несколько лет назад любовался брызжущими из женщины цветами жизнерадостности. Сейчас перед ним старушечье лицо, всё покрытое мелкими складками, бледное, выгоревшее, сухо поджало тонкие губы:
— Удивляетесь, какая я стала? Не стесняйтесь! Об этом все говорят. Доктор, у меня к вам огромная просьба: я подожду и после работы отвезу вас на машине посмотреть мою мать, хорошо? Она в своём доме, в деревне.
Он согласился, зная, какие крохи надежды пригоняют родных к врачам, когда немощствуют близкие. Кроме того, Сергей Петрович любил дорогу в эту глухую деревню. В глубь района он въезжал, как в глубь сердца погружаясь: неистовые просторы, раскрывающие перед ним несравненные красоты холмистых полей, перелески, а то и мрачный еловый бор по бокам машины переносили память в те невосполнимые времена, которые потеряли люди в своём стремительном одичании в городах. Он благодарил судьбу и немного Бога за то, что жил и работал среди этих щедрот русской земли, так открыто, без корысти предлагавших их взору. Казалось, такую красоту нельзя употреблять большими порциями, надо по чуть, не сразу, иначе что-то произойдёт с головой. Так размышлял уже опытный врач, сидя в машине рядом с этой, так рано и быстро постаревшей женщиной.
От этих мыслей его отвлекла дикая фраза, брошенная ею:
– Доктор, знаете, что я вам скажу? Я не хочу, чтобы мать жила!
Сергею Петровичу много пришлось выслушивать признаний о человеческих трагедиях и не сложившихся судьбах. Чаще всего немощная старушка, плача, возмущалась непутёвым сыном:
— Доктор, ну, что мне с ним делать: пьёт и пьёт. С женой развёлся, с работы уволили, живёт у меня. А что утворил недавно, озорник: ударил и пенсию отнял!
Врач смотрит на неё сквозь очки, размышляет Бабке под восемьдесят, значит, сыну около шестидесяти. А всё она с ним, как с маленьким, разобраться просит. Или, бывает, дочь обижает старуху, ей сожителя надо привести, а бабка мешает. Но чтоб такое сказать!.. Никогда не было!
Все красоты за окном машины пропали куда-то, а у женщины за рулём сразу выделился нос, острый подбородок выдвинулся вперёд, надулись надбровные дуги — стало лицо не человека, а злющей колдуньи. Она продолжила:
— Или научите её говорить. Сейчас она произносит только дно слово. Мат из трёх букв. Стыд-то какой! И кто? «Учительница первая моя»! Наш дом знакомые стали стороной обходить, чураться. Внуки, внучки – у неё их семь человек – ни один не был! Да и как такую атмосферу выдержишь? Я даже больше скажу, доктор. Этим словом она притягивает в семью знаете, что? Болезни и смерть! Нас было три сестры и брат. Первым умер Алексей, брат, – от сердечного приступа. За ним умерла младшенькая, Надежда, — за месяц сгорела – саркома! Совсем недавно Валя – от рака матки. Я последняя! Всех мать выпила!
Что-то сломалось в мире, из него исчезли краски жизни, и она стала как чёрно-белое кино. Небрежные придорожные заросли закрыли пейзажные выставочные картины, набежавшие облака поглотили солнце, просторность полей заменило комковатое болото, а после него дорога пошла по насыпному накату, исчезла природная неиспорченность ландшафта. Уже ничто в мире не могло вернуть тот праздничный настрой, с которым заведующий выехал из города…
Перемена, произошедшая с Ульяной Тимофеевной, поразила врача. Перед ним, опираясь на одну ногу и поддерживая тело костылём, стояла крепкая костистая старуха со здоровым румянцем на лице. Правый угол рта съезжал вниз, из него на подбородок вёл след влаги. Правая рука подвязана косынкой. Зато левая сноровисто и уверенно справлялась с костылём. Выражение лица стало еще более свирепым, еще больше «безжалостно-революционным»,
— Здравствуйте, — поздоровался врач.
В ответ услышал крепкое, чётко произнесённое тренированным учительским голосом слово, от которого по телу брызнули мурашки:
— Х…! Х…!
Это слово, ставшее единственным в лексиконе сельской интеллигентки, странным образом зацепилось за остатки речевого центра, разрушенного апоплексией. Случай безнадёжен – понял врач. Эту патологию не выправить, не поправить. Если только… она же всё понимает!
Тут он постарался, как можно чётче пояснить:
— Ульяна Тимофеевна! Вы ведь понимаете, что произносите плохое слово?
Старуха открыла было рот, но тут же его закрыла и кивнула головой. Врач продолжил:
— Вам надо его заменить. Легче всего произносить гласные буквы. Скажите протяжно: «А-а».
— А-а, — тихо пропела старуха.
– Правильно! Вот вы и постарайтесь его поизносить. Вместо того, плохого. Скажите ещё раз «А-а», «А-а»
— А-а. А-а! – снова недлинно пропела больная. И тут же, вдвое громче, облегчительно, чётко и складно повторила ему:
— Х…! Х…! Х…!
— Нет, её надо только убить, — спокойно сказала подошедшая ближе Люба, наблюдавшая за сценой «тренировки» матери. – А то она и меня выпьет. Уже немного осталось!
Измотанной и изношенной казалась она рядом с крепкой статью старухи. Потом добавила просто, честно глядя в глаза матери:
— И зачем мы тогда скидывались все: и Лёшенька, и Валя и Наденька, лекарства дорогие доставали?
И, обращаясь к врачу, продолжила:
— Я сколько раз вспоминала ваши слова, что мы измучаемся, ухаживая за ней, и проклинаю время, когда умоляли спасти.
Не было спасения и врачу, не знавшему, как помочь беде. Он огляделся, ощущая какую-то пустынность, зачуждение в доме. А потом понял: в этих деревенских стенах не было икон! Удивительно! В самом захудалом дырявом домишке или пропитой, обкуренной избе всегда из угла смотрят Спаситель, Богоматерь или Николай Угодник. Как-то непривычно голо без них дому на селе. Спросил у женщины:
— А иконостаса разве не было?
— Да сняли мы его, как только мать привезли из больницы. Как-то я вошла, а она что-то подозрительно возится около него. Уж не лампаду ли зажечь хочет, думаю? Как бы дом не спалила. Да и неверующие мы, доктор, ни в Бога, ни в чёрта, выдумки всё это, вам-то ясно! Скажите лучше, как матери помочь? А то я скоро сама повешусь!
Сергей Петрович сник. Как объяснить не старой, недавно так пышно цветущей женщине, что есть в медицине уголки, в которых ни таблетки, ни инъекции, ни капельницы не нужны. Только молитва, вера и смирение. Да и словечко это не в тот ли миг всколыхнулось памятью старухи и вернулось в речь, когда увидела она, как снимают иконы и оголяют дом? Не туда ли захотела она, немощная, послать дочерей, когда они разбирали красный угол?
Врач махнул рукой и вышел на свежий воздух. Оранжевый закат блекло отражался на серых низких тучах. На небе и на земле было неприбрано и неуютно.
Виктор Рыбалко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
