Пройдя в вагон, Катя подняла брови от удивления. Она знала, что все билеты на Сталинград давно раскуплены, и предполагала, что поезд будет забит битком, но увидеть то, что предстало её глазам, не ожидала никак!..

В вагоне стояла душнотворная духота; на каждом сиденье – и поперечном и боковом – сидело до восьми сплющенных человеческих тел. Кое-кто ехал в Сталинград с детьми – Катя услышала в вагоне раздавленный детский плач. Всё пространство в плацкартах и проходе было заставлено вещами – саквояжами, сумками и баулами, – для которых, конечно же, не нашлось места под сиденьями и в багажных отделениях наверху: вагон просто не был рассчитан на такое количество человек!.. Многим пассажирам приходилось держать свои пожитки на коленях. Не успела она войти и сделать первый шаг, как на неё уставились десятки понурых, недоброжелательных, ревнивых глаз; кто бы ни сорвал для неё стоп-кран, этой сочувственной души явно не было среди этих лиц; приготовившиеся страдать всю дорогу люди готовы были драться за своё и без того уже стеснённое жизненное пространство.

Напротив неё, на верхней полке, потеснившись, сидели какие-то дети и молча разглядывали её с упрёком; нервно сглотнув, Катя убрала упавший на её лицо волос, сделала несколько нерешительных шагов, глядя на забитые людьми полки и места, и остановилась. «В самом лучшем случае,– подумала она с иронией,– я могла бы примоститься кому-то из них на колени, если бы они раздвинули свои сумки!..» Ситуация была удручающей, но Катя подумала, что, если понадобится, она сможет и простоять всю дорогу прямо здесь, в душном проходе. Главное – у неё был билет, и поезд набирал ход!.. Кстати подумав о билете, она разжала ладошку и посмотрела на помятую бумажку в своей руке, но, к своему удивлению, не нашла на ней ни номера вагона, ни номера места... Застыв в нерешительности, она беспомощно огляделась вокруг.

– Нет, нет, девушка! – сказала ей выросшая вдруг за её спиной вагоновожатая.– Здесь все места заняты! Ваш вагон дальше!

Значит, дальше могло быть свободное место! С облегчением, Катя стала медленно пробираться по заставленному вещами проходу.

Она прошла ещё два точно таких же, набитых людьми, вагона. Следующий, четвёртый по счёту, уже сильно отличался от предыдущих. Людей стало меньше где-то на треть, вещей, соответственно, тоже. Люди уже не просто сидели, спрессованные друг дружкой, а располагались на своих местах: кто-то играл в карты, кто-то даже читал газету!.. К своей радости, Катя заметила, что кое-где на верхних полках даже оставались незанятые места!

Найдя вожатую, Катя спросила, можно ли ей занять свободное место в этом вагоне. Внимательно изучив Катин билет (Катя в очередной раз испытала на себе недоверчивый и подозрительный взгляд), вожатая покачала головой.

– В моём вагоне свободных мест нет,– сказала она к Катиному немалому удивлению. «Может быть, она не видела, что творится в других вагонах?!» – подумала она с сомнением и досадой, но перечить не стала.

– Тебе нужно пройти дальше, в самое начало состава!..

Катя послушала её совет. Пройдя ещё четыре плацкартных вагона, в каждом из которых она наблюдала примерно такую же картину (один раз она даже обнаружила свободное место на нижней (!) полке, но к вожатой подходить не рискнула), – Катя зашла в купейный.

Явно удивлённая проводница вскочила со своего места и преградила ей путь:

– Девушка, вы куда?!

Катя молча предъявила ей свой билет, который моментально произвёл на женщину нужное впечатление. Эта вожатая бросала на Катю подозрительные взгляды дольше и острее других, но, в конце концов, тоже сдалась.

– Пойдём, я найду тебе место,– сказала она, возвращая Кате билет.– Это из-за тебя, что ли, срывали стоп-кран?

– Ага,– ответила Катя виновато.

Они прошли по устланному красной дорожкой полу почти что в самый конец вагона и остановились у двери третьего от другого края купе.

– Разместишься здесь,– сказала вожатая.– Постель я тебе принесу.

Заглянув в открытое купе, Катя увидела двух сидящих друг против друга мужчин в военной форме и замерла на месте. В первую секунду она была близка к панике. Она знала, что ей нельзя ехать с двумя мужчинами в закрытом купе. «Уж лучше простоять в тамбуре всю дорогу или просидеть на полу в одном из тех первых, битком набитых, вагонов», – подумала она, прикусывая губу. Но когда первый страх рассеялся, Катя заметила, что один из двух мужчин был уже совсем пожилым, – скорее всего, каким-нибудь важным генералом; ехавший же с ним молодой мужчина, по всей видимости, был его адъютантом. Это меняло дело: генерал не даст её в обиду своему подчинённому. Со вздохом облегчения Катя шагнула внутрь, уселась рядом с генералом и положила сумку рядом с собой.

Через минуту вожатая вернулась с постельным бельём.

– Три пятьдесят,– сказала она, ещё раз обмеривая Катю недоверчивым взглядом. Катя молча рассчиталась с вожатой, и та ушла.

Отложив газету, генерал изучал Катю украдкой с недоумением. За два года войны он не видел ничего подобного. Он недоумевал, как эта девушка оказалась в этом вагоне. «Неужели чья-то дочь?» – подумал он с возмущением. Другое объяснение ему просто не приходило на ум.

Молоденький старшина тоже изучал Катю, но его интерес был совершенно иного свойства.

Катя решила не обращать на них внимания и посмотрела в окно. Мимо них проносились уже совсем зелёные деревья и старые подмосковные деревушки. Поезд мчал в Сталинград! От одного этого осознания Катины щёки залил счастливый румянец!.. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что у неё получилось!

Но нужно было быть осторожной: все в этом поезде и так относились к ней с явным подозрением. А что будет, если тот капитан расскажет про неё милиции? Ведь она, по сути, украла у него билет! Она понимала, что её могут ссадить с поезда в любой момент, на любой станции, посреди какого-нибудь леса. От этой мысли Кате сделалось страшно. Нужно было действовать с хитростью!.. Но как?

К этому неожиданно добавилась ещё одна существенная проблема. Ехавший напротив Кати старшина, который был старше её всего года на три, буквально приклеил к ней глаза и разглядывал её с головы до ног, нисколечко не смущаясь. Первые несколько минут Кате хватало выдержки делать вид, что она не замечает этого, но всему есть предел и она уже начинала краснеть. К счастью, генерал тоже заметил это бесстыжее разглядывание и, покашляв, посмотрел на старшину так грозно, что тот был вынужден отвернуться лицом к окну. Но и с этого, казалось бы, неудобного положения он продолжал бросать на Катю редкие, но очень меткие взгляды.

Они ехали так, молча, минут десять, затем Катя вдруг сказала им:

– Ну что же, я, пожалуй, перекушу! Если вы не будете возражать...

– Ни в коей мере,– невозмутимо отвечал генерал, подняв вверх густые белёсые брови.

Поменявшись местами со старшиной (который при этом ей многозначительно улыбнулся, но Катя предпочла эту улыбку не замечать), она села за столик и достала из сумки продукты, которые собрала ей в дорогу мама. Ничего сегодня не евши, кроме пирожка с капустой в обед, Катя принялась за еду с большим аппетитом, однако ела медленно, с достоинством и совершенно беззвучно.

С интересом наблюдавший за ней генерал отметил её манеры: молодёжь нынче ела не так, не говоря уже о военных... Увидев, как Катя, перед тем как чистить яйцо, вместо того, чтобы стучать им о стол, аккуратно разбила скорлупу, постучав по ней ложечкой, он улыбнулся, окончательно убеждаясь в своей догадке:

«Точно чья-то дочка! Наверное, из старых, благородных...»

Это убеждение ещё более окрепло в нём, когда он увидел, как Катя кусает сочный солёный огурец – очень аккуратно вонзая в него кончики зубов и только потом откусывая, не давая ни одной капле сока пропасть мимо рта.

«Улетает за обе щёки!» – в то же самое время с радостью подумал про себя старшина, у которого были на этот счёт свои особые критерии наблюдения.

Закончив есть, Катя собрала мусор в газету и мысленно поблагодарила маму за отличный ужин. Она хотела попросить у проводницы чаю, но, вспомнив её подозрительные взгляды, решила не привлекать к себе внимание лишний раз. И правильно сделала: проникшийся к ней симпатией генерал как нельзя кстати предложил ей кофе из своего термоса; Катя с радостью согласилась. Расщедрившийся генерал угостил Катю ещё большим жёлтым яблоком, которое Катя тоже приняла с благодарностью, но есть пока не стала: слишком много хорошего для одного раза; неизвестно ещё, что будет с ней завтра. Бросила яблоко в сумку: оно могло ей ещё пригодиться.

«Ещё очень рано, но ничего не поделаешь,– подумала она, хмурясь,– придётся ложиться спать, чтобы как-нибудь не выдать себя».

– В котором часу мы прибываем завтра в Сталинград? – допив кофе, спросила она генерала, как будто бы между делом.

– В одиннадцать пятнадцать,– не преминул выпалить старшина, хотя вопрос адресовался не ему.

Кате нужно было переодеться: специально для этого она взяла с собой платье попроще. Ей было ужасно неловко, но другого выхода у неё не было, – выходное платье, которое было на ней сейчас – малиновое платье в коричневую и белую полоску, – стоило поберечь: оно ещё понадобится ей завтра!.. Переодеваться же в туалете было совсем неудобно.

– Вы не могли бы ненадолго выйти: мне нужно переодеться,– сказала она мужчинам, стыдливо опуская глаза.

Давно не ездивший в поездах с женщинами генерал был явно озадачен таким поворотом событий. Но старшина, казалось, получал удовольствие от самого факта Катиного переодевания.

– Конечно, конечно,– бойко вскочил на ноги он. Они вышли, и Катя заперла дверь.

Быстро переодевшись в домашнее голубое платье, она решила и постелить себе заодно, чтобы не стелить потом в присутствии старшего лейтенанта, сверлящего её взглядом с расстояния полуметра.

Первым её побуждением было постелить себе на верхней полке, чтобы укрыться подальше от мужских глаз, но, здраво рассудив, что генерал почти наверняка ляжет внизу, она постелила и себе на нижней полке: ночь со старшиной на расстоянии того же полуметра казалась ей преступным и непростительным риском!..

Впустив мужчин, Катя выскользнула в коридор, тихонько, как мышка, пробралась в туалет и почистила зубы. Так же тихо вернувшись, она села на свою постель и прислушалась. Оказалось, она сходила в туалет как раз вовремя: поезд со скрипом затормозил на какой-то станции. Посмотрев в окно, Катя увидела группу военных на перроне. Прямо напротив их вагона стояло два милиционера. Сердце у Кати дрогнуло: пора было срочно «ложиться спать».

– Видите ли, я очень сильно устала,– сказала она мужчинам, прищурив глаза и наклонив голову набок.– А завтра у меня уйма важных дел. Я хочу хорошенько выспаться. Пожалуйста, проследите за тем, чтобы меня никто не беспокоил до самого Сталинграда, ладно? – улыбнулась она.

– Ладно,– улыбнулся ей в ответ генерал и тотчас подумал: «До самого Сталинграда?! Но это же восемнадцать часов!.. Где она могла так сильно устать?»

– Как душно! – заметила тем временем Катя, снимая туфельки с ног.

«Если тот капитан донёс на меня, как скоро они могут сообщить начальнику поезда и вагонным вожатым?» – лихорадочно соображала она.

Нужно было плотно прикрыть дверь. Вскочив на ноги уже босиком, Катя высунула голову в коридор и, к своему ужасу, увидела направляющуюся прямо в сторону их купе вожатую, за которой шли два офицера в военной форме. Резко захлопнув дверь, Катя повернула ручку замка и набрала полную грудь воздуха.

– А в коридоре такие сквозняки! – сочиняла она на ходу, возвращаясь к своей постели.

Генерал и старшина, озабоченные каждый по-своему, смотрели на неё одинаково недоумевающими глазами. Не обращая на них внимания, Катя юркнула под простыню и отвернулась к стенке. Обращать на что-либо внимание было уже поздно: в коридоре за дверью всё отчётливей и отчётливей слышались гулкие шаги сапогов.

– Вот это купе! – услышала Катя голос вожатой прямо за их дверью, и её сердце замерло; она крепко зажмурилась – как будто это могло ей сейчас хоть как-то помочь!..– Полностью свободно,– продолжала вожатая громким голосом. Вы едите втроём? Будьте готовы к тому, что ночью к вам подселят четвёртого пассажира: у меня осталось всего три незанятых места!..

Лёжа с крепко зажмуренными глазами, Катя вздрогнула с облегчением.

На этой станции её не тронули; через пять долгих минут поезд тронулся и стал быстро набирать ход.

ДИМА

Их поселили в переоборудованном под гостиницу здании бывшего детсада в «почти шикарных условиях», как не преминул кто-то пошутить. После экскурсии по городу сегодня вечером, шутить по этому поводу уже никому из них в голову не придёт.

Из детских комнат сделали удобные двухместные номера. На каждом из трёх этажей было по туалету. На втором этаже была душевая комната. Кровати были пружинистые и мягкие.

Диму поселили в одну комнату с Анатолием Акимовым, с которым он в последнее время делил комнату всякий раз, когда команда ночевала вместе.

Им сообщили, что обед готов и ждёт их в столовой. Бросив в номере свои саквояжи, они спустились на первый этаж в небольшой светлый зал с окнами во двор, в котором когда-то до войны кормили детей.

Здесь были уже расставлены и сервированы столы. Футболистам предлагали окуня горячего копчения, тефтели со сметаной, винегрет и картофельное пюре. Это был огромный, даже по самым изысканным меркам, ассортимент; у ребят разбегались глаза от предлагаемых яств; их кормили, как членов правительства или иностранных послов!

Обкомовский повар Ольга Михайловна сегодня утром по распоряжению Селиванова покинула тренировочный лагерь в Ельшанке, в котором готовились к матчу футболисты сталинградского «Динамо», и переехала в детский сад на улицу Карла Либкнехта обслуживать московский «Спартак». Она обслуживала сталинградское «Динамо» в Ельшанке всю последнюю неделю (Селиванов никого и ничего не жалел для своей команды), но теперь, когда в город прибыла команда гостей, она была гораздо нужнее здесь. Впрочем, про свою команду Селиванов тоже не забыл: он распорядился о том, чтобы Ольга Михайловна составила для «Динамо» меню на весь день сегодня и на первые полдня завтра и оставила в Ельшанке компетентного человека, который мог бы её заменить.

Помимо кормления футболистов, на Ольге Михайловне лежало ещё одно, совершенно особое и ответственейшее поручение – подготовка праздничного банкета на завтрашний вечер, так что забот у неё был, что называется, полон рот.

Кое-кто из проголодавшихся после перелёта спартаковцев коршунами налетали на еду. Когда Дима вошёл в столовую, Толик Сеглин, например, уже вычищал последнюю тарелку, хлебом собирая с неё остатки сметаны. Вошедший в зал вместе с Димой Акимов, увидя на столах мясистого красного окуня, весело обратился к оказавшемуся поблизости работнику кухни – немолодому уже мужчине с кавказскими усами:

– Узнаю Сталинград по рыбным деликатесам! Эх, нам бы ещё сталинградских раков попробовать! Что думаешь, друг? – добродушно подмигнул Анатолий мужчине в белом фартуке, но тот без тени улыбки, чеканя каждое своё слово, отвечал:

– Это не сталинградский окунь. Его привезли специально для вас из Казани. В последнее время у нас как-то руки не доходили рыбу коптить. И раков мы уже забыли когда ловили в последний раз.

Возникла неловкая пауза, в течение которой Анатолий стоял напротив работника кухни, растерявшись, не зная, что на это сказать. Наконец, он пожал плечами и сел за стол без единого слова.

«Какой же это Сталинград без раков?! – подумал про себя Анатолий, беря хлеб и вилку в руки.– Эх, озлобила всех эта война, будь она неладна! Что же теперь всю жизнь траур носить?! Они пусть как хотят, а я обязательно отведаю пива со сталинградскими раками! В этот же приезд отведаю!»

За отдельным столиком у стены обедало руководство команды с Виктором Коноваленко.

– Володь, это тебя поселили в покои Паулюса? – бросил Акимов проходившему мимо него Степанову в попытке вернуть себе хорошее настроение.

– Нет, самые лучшие номера отдали Петелину, как обычно! – пошутил Степанов, и сидевшие за соседними столиками спартаковцы рассмеялись.

– Паулюс здесь никогда не жил,– серьёзно объяснил Виктор Коноваленко сидящим с ним за столом руководителям «Спартака».– У него отдельная комната была в здании бывшего «Универмага»...

Убедившись, что вся команда находится в зале, Павел Геннадьевич Дохтуров встал и сделал громкое объявление насчёт того, чтобы все собирались через сорок минут в вестибюле первого этажа: состоится экскурсия по городу.

Некоторые спартаковцы шли за добавкой. Дима доел окуня, но винегрет и тефтели не осилил. Почувствовав себя опустошённым и уставшим, он решил подняться в комнату и прилечь минут на тридцать. Он чувствовал себя неважно, но пропускать экскурсию не хотел.

СЕЛИВАНОВ

Суббота, 1 мая, 16 часов 37 минут

Проводив автобус со спартаковцами глазами за ворота аэродрома, Селиванов сел в свою «Эмку». Захар завёл двигатель и хотел уже трогаться с места, как вдруг увидел Лену Колотову, неподвижно стоявшую в бурлящей, расходящейся толпе, подобно одинокому, колышимому ветром в поле, цветку. Пожилой Захар тоже поразился, какой необыкновенной и красивой она сегодня была.

Лена стояла посреди толпы и смотрела на их машину, но к ним, почему-то, не подходила. Удивлённый Захар хотел было уже посигналить ей, но какое-то шестое чувство подсказало ему, что лучше спросить у начальства: всё же Лена по какой-то причине к машине не подходила, а зоркий Пётр Степанович отчего-то не замечал свою секретаршу; мало ли какая кошка могла пробежать между ними на аэродроме?..

– А что ж, Лену возьмём с собой или как? – справился Захар у Селиванова с робкой, испытывающей улыбкой.

– А мы не в обком,– отвечал Селиванов, отворачивая голову в противоположную от Лены сторону.– Мы сейчас к Сидельникову, в НКВД.

Захар был удивлён ещё больше. С одной стороны, он был доволен, что чутьё не подвело его, старую лису! Водитель помоложе (возьми того же Руденко, не говоря уже об это молодом сержантике, Коле!) на его месте точно бы посигналил и обрушил на свою голову угли начальственного гнева!.. Однако с другой стороны, Захар ещё больше потерялся после такого ответа Селиванова; он не трогался с места, но и боялся переспросить – создавалась совершенно неловкая ситуация; но ведь не мог же первый секретарь не помнить, что здание бывшего обкома находится как раз на пути в здание областного управления НКВД?!.. Многое повидавший на своём веку Захар был совершенно сбит с толку этой новой интригой: «ан неужто была, кошка-то?!» – подумал он, потея и утирая ладонью лоб.

Читавший мысли Захара, как крупные буквы на плакате у окулиста, Селиванов, начиная злиться, нетерпеливо сказал:

– Пусть немного прогуляется! Ей полезно проветрить голову!.. А мы здесь, что, так и будем стоять?..

Испугавшийся Захар отпустил педаль так резко, что Селиванов вдавился в спинку своего кресла. Развернув машину и выехав за ворота, Захар посмотрел в зеркало заднего вида: голова с кисточками по бокам и вплетёнными в волосы ленточками всё так же неподвижно маячила посреди потоков движущегося, серого моря; красивый цветок стал медленно удаляться и вскоре растворился в толпе.

16 часов 55 минут

Пётр Степанович прошёл в устланный ковром длинный кабинет с голыми голубыми стенами. Сидельников сидел за столом в самом конце комнаты и что-то писал в каком-то журнале. Над его столом вровень висели два портрета в рамках одинакового размера: Сталина и Дзержинского.

Увидев Селиванова, Сидельников закрыл журнал, встал из-за стола и вышел пожать руку гостя.

Селиванов был вынужден признаться себе, что совершенно не знал этого человека. Собственно, никто его здесь толком не знал. Николай Сергеевич Сидельников, молодой (лет на семь моложе Селиванова), подтянутый чекист с коротким чёрным ёжиком на голове, тонкими губами и живыми, непроницаемыми глазами со дня своего приезда в Сталинград держался подчёркнуто обособленно от других руководителей области. Можно было подумать, что он не присланный восстанавливать в области порядок чекист, а посланный добывать информацию разведчик. Приятельские отношения он имел только с людьми своего ведомства. Что же до друзей, то их, казалось, у него не было совершенно. И замкнутость эта вряд ли была врождённой чертой характера. Внутренняя отчуждённость, скорее, стала необходимой привычкой его профессии, основополагающим навыком выживания на такой опасной должности, как главный чекист области. Может быть, Сидельников уже успел обжечься в горнилах власти, может быть, нет; но он точно видел, как обжигались другие – он был настолько молод, что Селиванову страшно было даже подумать о том, через сколько голов старших его по возрасту коллег ему пришлось переступить, чтобы оказаться в этом кабинете.

Дружбы с ним Селиванов, собственно, и не искал. Существовавшие между ними сугубо деловые отношения его устраивали вполне. Нужно было признать при этом, что работать с Сидельниковым было в общем-то легко. Он был не «скользким», как его в шутку называли между собой обкомовские подчинённые Селиванова, а, скорее, холодным и рассудительным человеком. По крайней мере, они с Селивановым понимали друг друга без лишних слов и были в какой-то степени единомышленниками. Селиванов имел полное право гордиться тем, что в Сталинградской области, частично находившейся в немецкой оккупации семь месяцев, до сих пор не было заведено ни одного политического дела по статье "пособничество оккупационным властям". Ни одного!.. И Селиванов готов был отдать многое за то, чтобы статистика в этой графе не менялась. Он знал, какие настроения царили в других, не избежавших оккупации, областях. Своих сталинградцев он в обиду не даст!..

Сидельников уселся обратно в удобное зелёное кресло, Селиванов расположился в точно таком же кресле, напротив него, через стол.

– Я слышал, спартаковцы прилетели в сильнейшем составе и готовятся дать нам бой! – сказал Сидельников, улыбаясь.

– Что же, тем зрелищней будет матч,– отвечал Селиванов. «Он сказал «нам», хотя в области он всего три месяца; как это понимать?: он действительно уже считает себя сталинградцем, или он сказал «нам», потому что команда, которая сыграет со «Спартаком», представляет его родное ведомство – «Динамо»?..»

– Вы-то на игру пойдёте? – спросил Селиванов.

– Хотелось бы,– вздохнул Сидельников.– Только вот билеты сегодня утром разошлись как-то уж слишком быстро!.. Мы посылали человека к кассам, он отстоял полную очередь, но взял только четыре билета – больше в одни руки почему-то не давали!.. Наш человек отстоял ещё одну полную очередь, но билеты закончились как раз на нём! Знали бы, послали бы к кассам человек двадцать! А так, у нас всего четыре билета на всю контору – вот сидим теперь и думаем, как с ними справедливее поступить...

«Четыре билета в одни руки – отличная идея,– довольно улыбнулся Селиванов. «Молодец, Витя!» – похвалил он про себя Коноваленко.

– Не беспокойтесь,– сказал он вслух.– Мы отложили для вас сорок штук. По десять рублей; стало быть, с вас четыреста рублей. Пришлите кого-нибудь в обком с деньгами, и моя секретарша, Лена, отдаст вам ваши билеты.

– Благодарен, что не забыли нас, простых скромных чекистов,– расплылся Сидельников в хитрой улыбке.– Непременно пришлю кого-нибудь, не замедлю!

В кабинет вошла секретарша с золотистыми волосами и подносом, на котором стояли два стакана чая в подстаканниках, сахарница и порезанный кружками лимон. Она поставила поднос между двумя руководителями на стол.

– Спасибо, Ирочка,– улыбнулся ей Сидельников как-то уж очень нежно, и она ушла.– Угощайтесь, Пётр Степанович.

Селиванов бросил в свой стакан кружок лимона и две ложки сахара. Сидельников встал, достал из шкафа начатую коробку шоколадных конфет и положил её рядом с подносом.

– Я распорядился взять детский сад на улице Карла Либкнехта под охрану,– сказал Сидельников уже деловым тоном, перемешивая сахар в стакане.– В здании будут круглосуточно дежурить десять человек. И пятнадцать человек снаружи.

Селиванов кивнул, пробуя чай ложкой на вкус.

– Однако давайте лучше поговорим о мерах безопасности непосредственно во время игры,– сказал он.– Главная наша проблема в том, что желающих попасть на матч завтра будет в несколько раз больше количества проданных билетов. Если на «Азот» прорвётся безбилетная толпа, будут жертвы. Что вы предлагаете сделать, чтобы исключить возможность давки на стадионе?

Несмотря на то что Селиванов плотно пообедал, он всё равно решил угоститься конфетой.

Сидельников прочистил горло. Он был готов к такому вопросу.

– Завтра мы выставим оградительные решётки и окружим стадион плотным внешним кольцом – метрах в трёхстах от трибун. Кольцо будет иметь всего лишь четыре точки разрыва; это будут места контроля билетов и прохода людей на матч; на месте проходов мы выставим металлические турникеты, которые будут взяты под особую охрану. Все четыре турникета откроются одновременно за два часа до игры.

– На всех билетах должна стоять моя обкомовская печать,– предупредил Селиванов.– Контролёры в курсе, но пусть ваши люди тоже знают: не исключены случаи подделки билетов.

Внутри конфеты оказался такой крепкий ликёр, что из глаз Селиванова с непривычки потекли слёзы. У Селиванова была больная печень, и он почти не употреблял алкоголь. Достав носовой платок, он промокнул глаза и вытер лицо.

– Непосредственно у входа на трибуны у людей будут ещё раз проверять билеты. Это будет внутреннее кольцо оцепления. Таким образом, чтобы попасть на стадион, нужно будет пройти двойной билетный контроль. Помимо этого, между внешним и внутренним кольцами будут располагаться три специальных отряда. Они будут задействованы в случае попытки прорыва внешнего кольца безбилетной толпой.

– Что же, очень неплохой план,– Селиванов пил чай большими глотками: его обожжённая гортань горела, и он никак не мог избавиться от горького привкуса во рту. В голове его, с непривычки, зашумело, а перед глазами запрыгали точки.

«Похоже, этот чекист знает своё дело».

– За безопасность людей, Пётр Степанович, можете не беспокоиться,– сказал Сидельников, широко улыбаясь.– Спокойно занимайтесь подготовкой мероприятия. Я обещаю вам, что ни один безбилетный зритель завтра не пройдёт на «Азот»! Слово чекиста!

Селиванов посмотрел на Сидельникова и довольно и одобрительно кивнул.

– Теперь,– продолжал чекист,– что касается безопасности непосредственно на объекте, то есть, на «Азоте». Стадион будет переполнен. Не исключены попытки прорыва зрителей на поле. Я не думаю, что футболистам угрожает какая-то опасность, но, учитывая всеобщий ажиотаж, нельзя исключать вероятность стихийного срыва матча. Поэтому, по всему периметру поля зрителей от игроков будет отделять третье кольцо оцепления.

Закончив, Сидельников положил себе в рот самую большую конфету.

Эта последняя мера безопасности не вызвала у Селиванова особого энтузиазма. «Только будут загораживать людям поле и мешать наблюдать за матчем!» – подумал он про себя. Но решил с Сидельниковым не спорить. Если он считал это необходимым, пусть так и будет. Излишняя безопасность никогда не помеха.

– Работа на «Азоте» закончится сегодня ночью,– сообщил Пётр Степанович.– А завтра утром, ориентировочно в десять часов, спартаковцы проведут на нём предматчевую разминку. Если мы пустим на неё людей, они останутся на трибунах до игры, и мы потеряем контроль над ситуацией.

– Значит, возьмём «Азот» в кольцо в шесть утра, выпустим оттуда рабочих и закроем его до времени матча. Спартаковцы будут тренироваться без зрителей.

– У меня больше нет к вам вопросов,– удовлетворённо сказал Селиванов. С Сидельниковым было определённо легко работать: он понимал Селиванова с полуслова. Он жалел только о том, что съел начинённую ликёром конфету.

– А у меня есть к вам один,– сказал Сидельников, и улыбка слетела с его худого лица.

– Слушаю вас, Николай Сергеевич,– Селиванов допил чай и решил съесть плавающую на дне стакана дольку лимона, чтобы перебить грубый привкус – во рту по-прежнему сильно горчило.

– Послушайте меня и не спешите с выводами. Вы должны пойти мне навстречу. Всё-таки мы с вами делаем одно общее дело,– достав из кармана папиросу, Сидельников подул в неё и сделал многозначительную паузу; Селиванов давно уже отметил, что злоупотреблением этим театральным приёмом грешат многие чекисты.– Я должен усилить вашу охрану.

Сидельников чиркнул спичкой и прикурил.

«С какой это такой стати?» – подумал про себя Пётр Степанович с тоской. Он вспомнил, как наотрез отказался от личного охранника в феврале. Тогда Сидельников прислал какого-то НКВДиста прямо в обком, но Селиванов тут же отослал его обратно ни с чем. После этого Сидельников ещё дважды звонил ему, упрашивая его передумать, но Пётр Степанович был категоричен в своём отказе. И вот всё начиналось опять.

– И в чём будет выражаться это усиление? – настороженно спросил Селиванов.

– Охрана вашего дома будет увеличена с трёх человек до шести.

– Эти трое новых людей... Они что, будут дежурить у меня в спальне? – язвительно улыбнулся Пётр Степанович.

– Нет,– прохладным голосом ответил Сидельников.– Я просто удвою все наружные посты. И ещё... Со следующей недели к вам будет приставлен личный охранник.

Сидельников замолчал, приготовившись отбивать Селивановские контратаки, но Пётр Степанович неожиданно долго лишь молча кривился, пережёвывая лимон и, видимо, собираясь с мыслями. Наконец он спросил:

– Скажите, не увиливая, как есть: вам наказали или это ваша личная инициатива?

– Это моя личная инициатива, опирающаяся на железные аргументы,– холодно ответил Сидельников, усмехаясь.

– Вам что, стало известно о готовящемся на меня покушении? – не скрывал своей иронии Селиванов. И он, и Сидельников разом вспомнили, что в области не было раскрыто ещё ни одного случая «пособничества».

– Нет, ни о чём таком мне не известно,– отвечал Сидельников.– Но войдите в моё положение: вы отказались от личного телохранителя, хотя он полагается вам по вашей должности. Я по своему малодушию попустительствовал вам в этом отказе. Вы стоите во главе ключевой промышленной области, которая восстанавливает оборонную инфраструктуру и налаживает выпуск боевой техники. Случись с вами что – не дай Бог, но предположим – случись с вами что, и область будет обезглавлена! Ведь не секрет, что вы один обладаете полной информацией обо всём, что происходит в Сталинграде,– расплылся чекист в добродушной улыбке.– Вы – логичная и предугадываемая мишень для врагов нашего народа. А случись что с вами, отдуваться придётся мне. Меня обвинят в пособничестве врагам. И я буду вынужден с этим обвинением согласиться! Как иначе можно будет объяснить высокому трибуналу мою преступную халатность?! Вы сами, может быть, не осознаёте вполне важность вашей личной безопасности, но это, собственно говоря, и не ваша обязанность. Партия и советское государство в моём лице эту важность прекрасно осознают! Вот, скажем, вчера вы очень поздно выезжали в Ельшанку – было уже затемно!.. Я понимаю, что вам очень нужно было по делу, кто против?! Но если бы с вами случилось что-нибудь на пустой дороге за городом...– глаза чекиста сузились, и он театрально покачал головой.– Разве можно так рисковать?! Всё, Пётр Степанович!.. Хотите вы того или нет, с понедельника мы начинаем вас охранять!..

Селиванов горько покачал головой. Органы снова мешали ему спокойно работать. Ну зачем ему нужен был этот «попка»?! Будет только мешать, это же было яснее ясного!

– Поверьте, ни на вашем быту, ни на вашей работе это не отразится! – смягчив голос, уговаривал его Сидельников.– Увеличение наружной охраны дома вы даже не заметите! А личный охранник… Ну, просто будет ездить с вами человек в машине, как ваш Захар!.. Утром будет приезжать за вами, а вечером сдавать вас в руки Лидии Павловны. Я запрещу ему даже подниматься в обком – будет дожидаться вас вместе с часовым на вахте. Не заставляйте меня вас уговаривать, как молоденькую девушку! – отпустив эту сальную шуточку, Сидельников откинулся в кресле с довольной улыбкой.

Почувствовав себя вдруг уставшим, Селиванов махнул рукой:

– Делайте, как считаете нужным; но учтите: я оставляю за собой право отказаться от услуг вашего человека в любой момент!..

Селиванов встал; пора было идти.

– Спасибо за чай,– сказал Пётр Степанович,– и за конфеты.

– То, что конфеты вам не понравились, я заметил,– улыбнулся Сидельников, вставая следом за Селивановым из-за стола.– Простите, забыл предупредить вас, что они с ликёром,– он провожал Селиванова к выходу. Пётр Степанович был уже в центре просторного кабинета, когда вдруг вспомнил, остановился и сказал, поворачиваясь к чекисту:

– Да, чуть не забыл. Мой сын Кирилл придёт завтра утром на «Азот» посмотреть тренировку «Спартака». Вы не могли бы предупредить об этом своих людей?

– Конечно,– улыбнулся Сидельников.– О чём речь!..

– Чтобы его узнали, я дам ему свой партийный билет.

– А вот этого,– сказал Сидельников совершенно серьёзно,– делать не надо. Партийный билет нужно держать при себе.

– Он очень стеснительный ребёнок, и если его не пропустят сразу, он может уйти домой. А он так ждал приезда спартаковцев!..

– Ну, хорошо, хорошо,– рассмеялся Сидельников.– Я особо распоряжусь. Не беспокойтесь об этом. Пусть просто приходит.

Они подошли к двери, пожали друг другу руки, и Пётр Степанович уже взялся за дверную ручку, когда Сидельников, сделавшись вдруг снова совершенно серьёзным и даже озабоченным, сказал:

– Да, кстати, хочу спросить вас. Как, вы думаете, закончится завтрашняя игра? Мне здесь один... приятель звонил из Москвы – большой спорщик! Предложил пари: он утверждает, что спартаковцы обыграют нашу команду с разницей в три мяча или больше,– Сидельников посмотрел Селиванову прямо в глаза. Пётр Степанович похолодел, пытаясь ухватиться расплывшимся от ликёра разумом за услышанное.– Вы, кажется, неплохо разбираетесь в футболе,– невозмутимо продолжал чекист.– Как думаете, мне держать пари или воздержаться?

Сердце застучало у Селиванова в ушах; может быть, в этом и правда был повинен ликёр, но ему на секунду показалось, что кроме них двоих в кабинете зловеще присутствует тень ещё одного, третьего человека.

«Приятель из Москвы... Большой спорщик... Боже, как это дёшево!..» – подумал Пётр Степанович, приходя в себя, и устало посмотрел в хитроватые глаза Сидельникова.

Впрочем, может быть, он себе всё это только надумал; всё это могло быть простым совпадением; Сидельникову мог действительно позвонить какой-нибудь безобидный приятель из Москвы и предложить ему спор; Сидельников мог действительно интересоваться мнением Петра Степановича как футбольного знатока. «А я просто наелся этих ядрёных конфет и теперь отшатываюсь от каждого слова!..»

В голове Селиванова вновь застучало. Он посмотрел на Сидельникова и вернул ему точно такую же, знающую улыбку:

– Можете смело спорить с вашим приятелем,– холодно сказал Пётр Степанович.– Он проиграет!..

Сидельников продолжал держать на Селиванове взгляд, но выражение его глаз вдруг изменилось: место знающего блеска заняла сочувственная глубина.

– Мне бы тоже хотелось так думать,– тихо проговорил чекист.– Всё-таки свои, сталинградцы, играют!..

Селиванов оставил его и вышел из кабинета. Неужели он правда увидел в глазах чекиста сочувствие? Или ему это только привиделось?

ДИМА

Спартаковцы собирались на экскурсию в холле вокруг Коноваленко и Дохтурова. Дима спустился одним из первых; вид у него был совершенно измученный. Дохтуров посмотрел на него с тревогой.

– На тебе совсем лица нет,– обратился начальник команды к Диме отеческим тоном.– Ты, видно, очень устал после перелёта. А тут ещё твой живот разболелся. Завтра очень ответственная игра. Может быть, останешься в гостинице, отдохнёшь?

– Действительно, пойди отдохни! – поддержал начальника команды Владимир Степанов.

– Нет,– решительно покачал головой Дима.– Я тоже хочу посмотреть. А живот у меня уже прошёл! – попробовал он улыбнуться, но, судя по тому, как тревожно переглянулись капитан и начальник команды, они не очень-то поверили этой его улыбке.

Виктор Коноваленко украдкой посмотрел на Диму тяжёлым и неприязненным взглядом.

Спартаковцы сели в стоявший во дворе «Виллис». К ним присоединились лётчики. Впрочем, не все: Максимов экскурсию по городу проигнорировал: «я уже видел этот город. С меня достаточно»,– мотивировал он свой отказ.

Сначала их отвезли на набережную имени Сталина, и Коноваленко провёл их по изрешечённому пулями и снарядами зданию мельницы. Их взору предстала унылая и разрушенная картина; в глубоком молчании они слушали рассказ Виктора о сложности ведения боя в ограниченном городском пространстве; сквозь огромные безобразные дыры в стене виднелась собиравшая на себе солнечные лучи серебристая река. Затем их свозили на Элеватор. Коноваленко попробовал описать зернохранилище таким, каким оно предстало перед ним в феврале: «повсюду слоями лежали трупы! Если бы не зима, этот город пришлось бы оставить... Трупы... Повсюду здесь были грудами навалены трупы...».

Все шутки были забыты; футболисты слушали его в гробовой тишине, озираясь по сторонам, словно опасаясь, что увидят эти самые трупы, которые здесь были повсюду. Виктор почувствовал себя не менее скованно и неловко и предложил гостям поскорее покинуть это страшное место.

Но самое большое впечатление на них произвёл Мамаев Курган. Оставив автобус внизу, они поднялись пешком наверх по изрытому оврагу... и ахнули!..

– Этот курган – господствующая высота Сталинграда! – рассказывал Виктор.– 104 метра над уровнем моря. С этих водонапорных станций простреливались весь город и река,– он показал рукой.– Немцы вели отсюда прицельный огонь по переправе. Курган было необходимо отбить. Во время штурма здесь погибли десятки, если не сотни тысяч наших солдат...– вспомнив про Элеватор, Виктор осёкся и решил пощадить футболистов.– И всё-таки мы выбили немцев отсюда!..– только и сказал он в заключение, опуская голову.

Виктор вспомнил, как ещё в феврале, сразу же после завершения битвы Селиванов, побывав здесь, назвал это место «главной высотой России». С этим теперь было сложно поспорить.

Дима посмотрел вниз; как на ладони перед ними лежал уничтоженный город-призрак. Справа тонкой линией вдоль реки простирались обезображенные коробки изуродованных до неузнаваемости скелетов-домов. Ни на одном здании не было целой кровли. Он увидел на берегу истерзанное красное здание: это была мельница, где они уже были сегодня. И рядом молчаливая, скорбящая гладь великой русской реки...

– А ведь города больше нет...– нервно сказал Анатолий Акимов, и по Диминым щекам заструились слёзы. Над разрушенным до основания городом стояло мёртвое безмолвие. Но это была только кажущаяся тишина: прислушавшись, Дима отчётливо различил застывший в этом городе звук; его пытались спрятать слепые костлявые стены, его пытались заглушить запевшие над ними в небе дрозды, но ветер уже донёс до его ушей отчётливо звенящий, протяжный отголосок недавно грянувшего здесь грома!.. Это был гром истории, прогремевшей здесь окончательно и бесповоротно, – его осколки ещё кружились в воздухе, давя на уши; если прислушаться, можно было услышать, как каждый дом, каждая стена, каждая груда щебня кричали об этом! И сотни тысяч стонущих голосов, слившихся в унисон... И снова этот повивальный вопль ветра в ушах...

Дима закрыл уши ладонями, чтобы не слышать. И только сейчас, здесь, глядя на раскинувшийся перед ним во всей своей ужасной красе мёртвый город, он впервые в жизни осознал, какая угроза нависла над миром.

Бортпроводница Маша тоже не выдержала и зарыдала; капитан Голобородько подошёл утешить её, но вдруг тоже замолк на полуслове, дрогнул и отошёл.

Всегда весёлый и беззаботный Толик Сеглин опустился на землю, закрывая лицо руками.

– А сколько наших солдат погибло в боях за ваш город? – спросил у Коноваленко Дохтуров. Его глаза блестели на ветру.

– Точно неизвестно,– сказал Виктор, пряча глаза.– Мы полагаем, мы понесли сотни тысяч безвозвратных потерь.

Содрогнувшись в ужасе, Павел Геннадьевич посмотрел на Виктора не верящими глазами.

«Они умерли здесь, чтобы мы могли жить»,– задыхался от слёз отвернувшийся от всех Дима. Эта простая сентиментальная мысль вдруг поразила его в самое сердце.

Несколько минут они молча взирали на бескрайние волжские просторы.

– А сейчас мы отправимся в центр города, к Железнодорожному вокзалу, где проходили самые ожесточённые уличные бои,– сказал Виктор после пяти минут всеобщего молчания.– Если хотите, я покажу вам здание бывшего центрального универмага, в котором пленили фельдмаршала Паулюса.

Но они не хотели. Экскурсия была окончена; спартаковцы попросили отвезти их обратно. Того, что они увидели, было достаточно на двести тысяч и сто восемьдесят восемь экскурсий.

СЕЛИВАНОВ

Суббота, 1 мая, 17 часов 42 минуты

По пути к спартаковцам Селиванов заехал в обком.

Лена, такая же нарядная и сияющая, с ленточками в волосах, сидела за своим столом и отвечала на телефонные звонки; аппарат звонил, не умолкая. Рядом со столом Володи Чащина сидел пожилой мужчина в белом костюме с козлиной бородкой; на мужчине были маленькие круглые очки в тонкой оправе. Селиванов узнал его: это был главный редактор «Сталинградской правды».

Молча кивнув редактору, Селиванов прошёл к своему столу. К нему тут же подскочил Чащин:

– Пётр Степанович, у нас проблема!

– Подожди, Володя, я первая! – крикнула ему Лена и, положив трубку телефона, вскочила из-за стола и подлетела к ним.

– Из Ельшанки звонил Николай Иванович Кличко. Он сказал, что не сможет приехать на встречу со спартаковцами, так как проводит с командой важное собрание, и попросил вас встретиться с москвичами от лица сталинградской команды.

Селиванов молча кивнул, избегая Лену глазами.

– Пять минут назад звонил Коноваленко: спартаковцы только что вернулись с экскурсии. У меня всё,– сказала Лена, тупя взор.

– А у тебя что за проблема? – спросил Селиванов у Чащина.

– «Сталинградская правда» не сможет выйти в понедельник!..

– Как это не сможет? – удивился Селиванов.– Сможет, как миленькая! В понедельник в газете должен быть опубликован подробный отчёт о завтрашнем матче! Это будет исторический номер! Нужно печатать двойной тираж!..

– Но всё под угрозой!..– заговорил Чащин.– В типографии закончилась краска. Никифор Савельевич,– Володя показал рукой на старика с козлиной бородкой,– заказал краску в Куйбышеве загодя, как он это всегда делает, ещё неделю назад. Краску ожидали вчера, но баржа не пришла. Когда он дозвонился в Куйбышев узнать, почему случилась задержка, ему сказали, что краска будет только в среду-четверг. Я позвонил им в обком. Прохоров сказал мне, что у них произошло ЧП, и в городе нет ни капли краски; сказал, что меры уже приняты, но краска будет не раньше среды. Я объяснил, какая у нас срочность, но он сказал, что ничем не может помочь!

– Они мстят нам за то, что мы дали им от ворот поворот с билетами,– мрачно сказал Селиванов, трогая подбородок рукой.– Нехорошо получилось... Жаль, что мы не знали про эту краску... Ну да ладно! – махнул он рукой.– Как-нибудь выкрутимся! Вы, Савелий Христофоро... Как его зовут? – вполголоса спросил Селиванов у Чащина.

– Никифор Савельич,– тихо подсказал Володя. Лена не удержалась и прыснула со смеху.

– Вы, Никифор Савельич,– невозмутимо продолжал Селиванов,– ни о чём не беспокойтесь! Готовьте номер с подробным отчётом о матче. А краску я вам достану! Время ещё есть. Что-нибудь придумаем.

Никифор Савельевич встал и, поправляя очки руками, спросил:

– Когда можно будет зайти?

– Не нужно заходить. Точно объясните Владимиру Михайловичу сколько вам нужно краски, чтобы хватило до среды, и идите спокойно работать. Мы с вами свяжемся.

Никифор Савельевич покорнейше поклонился. Селиванов направился к выходу.

– Я поехал на Карла Либкнехта! – бросил он Лене на ходу.– Позвони Коноваленко и скажи, что я выехал!

И хотя Пётр Степанович не смотрел на неё, Лена кивнула.

18 часов 28 минут

В бывшем кабинете заведующего детсадом на втором этаже за столом с одной стороны сидели Селиванов и Коноваленко, а с другой – начальник «Спартака» Дохтуров, главный тренер Горохов, Владимир Степанов, Василий Соколов и Анатолий Акимов – члены расширенного совета команды, прилетевший из Москвы арбитр Фёдор Скоков и корреспондент «Красного спорта» Олег Карцев.

Селиванов извинился за то, что ни главный тренер сталинградской команды, ни какой другой её представитель не смогли присутствовать на этой встрече.

– Они очень заняты и прислали меня в качестве своего доверенного лица,– сказал он.

Это была сугубо деловая встреча, на которой предстояло договориться по некоторым организационным вопросам.

Селиванов предложил начать матч в пять часов дня: раньше играть было слишком жарко, а поздний час был неудобен для зрителей, так как понедельник был рабочим днём; спартаковцы согласились.

Дохтуров сказал, что «Спартак» привёз с собой два комплекта игровой формы разных цветов и может выйти на поле в любой из них: принципиального значения это не имело. Селиванов предложил спартаковцам на правах гостей выбрать любой цвет. Спартаковцы, посовещавшись, выбрали красные майки с белой поперечной полосой на груди и чёрные трусы. В таком случае сталинградцы будут выступать в белых майках и белых трусах, сообщил Селиванов.

– Кстати, завтра вам будет противостоять не сборная города, а сталинградское «Динамо»,– неохотно осведомил их Пётр Степанович.– На таком названии остановились игроки, руководствуясь своей принадлежностью именно к этому спортивному обществу.

Селиванов внимательно наблюдал за спартаковцами, но они слушали его с безразличными лицами так, как будто это вовсе их не касалось.

– Но, по своей сути, это будет самая настоящая сборная Сталинграда,– тут же заверил их Селиванов, и неприятная тема была закрыта.

Спартаковцы привезли свои мячи и предлагали сыграть матч одним из них; Селиванов не имел возражений.

В свою очередь, он предложил сыграть с неограниченным количеством замен. Это был очень щекотливый вопрос: спартаковцы приехали в ограниченном составе, и сталинградских игроков было заведомо больше. Но спартаковцы находились в лучшей спортивной форме. Без замен сталинградцев хватит минут на шестьдесят, максимум, семьдесят, – такое опасение высказал ему главный тренер сталинградской команды. Следовательно, существовала реальная угроза провала важнейшего отрезка игры. Счёт мог оказаться просто разгромным. Сталинградцам было исключительно важно добиться права на большое число замен. Но уступят ли в этом спартаковцы?

– Мы хотим, чтобы сталинградцы увидели как можно больше футболистов «Спартака». Ведь у вас что ни игрок – имя! – деликатно лукавил Селиванов.

Горохов усмехнулся:

– Мы привезли всего четырнадцать футболистов; двое из них вратари. Слово «неограниченное» нас немного пугает. Давайте договоримся: семь замен вас устроит?

– Вполне,– с облегчением сказал Селиванов.

– Тогда давайте ограничимся этим количеством. И, конечно же, повторное появление на поле заменённого игрока исключается! – нахмурившись, уточнил главный тренер «Спартака».

– Не беспокойтесь,– сказал Селиванов с улыбкой.– Мы прочитали правила игры перед тем, как вас пригласить.

Спартаковцы заулыбались.

Осталось решить не менее щекотливый вопрос судейства. Селиванов объяснил, что, поскольку никакой предварительной договорённости не существовало, они подготовили полную судейскую бригаду из трёх человек во главе с Леонидом Безруковым, коренным сталинградцем, имеющим опыт судейства матчей первенств СССР. Теперь же, когда стало известно, что судить матч из Москвы прилетел Фёдор Скоков, получалась накладка.

– Но принципиального значения кто из двух арбитров будет судить матч в поле для нас не имеет,– сказал Селиванов.– Я убеждён, что судейство в любом случае будет честным и непредвзятым.

Главный тренер «Спартака» Горохов предложил созвать завтра утром судейский совет с участием всех четверых судей.

– Пусть судьи, собравшись, сами и решат, кому из них судить. А если у них возникнут спорные вопросы, то к этой теме можно будет вернуться.

Это было вполне разумно. Все вопросы, вроде бы, были улажены, и Селиванов пожал спартаковцам руки. Вслед за ним то же самое сделал и Коноваленко.

– На этом мы можем закончить,– улыбаясь, сказал Пётр Степанович.– Напоследок позвольте пригласить вас всех, включая лётчиков, на торжественный банкет, устраиваемый в вашу честь. Он состоится завтра в девять часов вечера.

– Спасибо, мы будем непременно,– с благодарностью кивнул Дохтуров.

– Что же, если вопросов больше нет,– развёл руками Селиванов.

– Есть одна просьба,– взял слово Владимир Степанов.– Мы хотим попросить вас начать завтрашний матч с минуты молчания,– сказал спартаковский капитан,– в честь погибших защитников Сталинграда.

«Несколько сот тысяч бойцов!» – поёжился на своём жёстком стуле Степанов.

Селиванов переглянулся со своим вторым секретарём.

– Что же, это хорошая идея,– согласился он.– Спасибо, что предложили почтить бессмертную память. Только чур без траурных повязок и приспущенных флагов!..– улыбнулся он, глядя на понурые спартаковские лица.– Жизнь продолжается, слышите? Продолжается!..

Жизнь продолжалась.

19 часов 15 минут

Когда они с Коноваленко возвратились в обком, Чащин и Лена пили чай, весело разговаривая друг с другом.

– Начало матча в 17:00! – с порога объявил Селиванов.– Завтра с утра нужно будет развесить по городу плакаты с объявлениями, и одно, самое большое, вывесить у «Азота»!

– Сделаем,– пообещал Чащин.

Лена сидела на своём столе с кружкой в руке, свесив ноги. Виктор Коноваленко посмотрел на ленточки в её волосах, непроизвольно перевёл взгляд на её колготки и молча прошёл к своему столу. Лена, краснея, поправила подол платья и убедилась, что её колени плотно прикрыты.

– Кстати, спартаковцы,– сказал Селиванов, глядя на Лену,– будут играть в красных майках с белой поперечной полосой на груди и,– он сделал небольшую насмешливую паузу,– чёрных трусах!

Лена чуть не заплакала от обиды. Селиванов сам подивился своей жестокости.

– А у нас появилась идея! – переглянувшись с Леной, сообщил Селиванову ничего странного не заметивший Володя Чащин.

– Какая же? Лена,– посмотрел Пётр Степанович на неё вежливым и нежным взглядом, пытаясь загладить свою вину; глянув на угрюмо сидевшего за своим столом и перебиравшего какие-то бумаги Коноваленко, он снова посмотрел на свою секретаршу.– Завари нам с Виктором тоже чаю, если тебе не трудно.

Лена спрыгнула со стола.

– Так какая же? – посмотрел на Чащина Селиванов, сам садясь на место, только что освобождённое Леной.

– А идея такая: сделать завтра перед матчем символическое вбрасывание мяча в поле с пролетающего над стадионом истребителя! – Чащин громко хлопнул в ладоши.– Я слышал, нечто подобное уже делалось в Москве, причём с блеском! Можно попросить сделать это Максимова; тогда народ помешается от восторга! Как думаешь, Витя? – посмотрел Чащин на Коноваленко.

– Ага, отличная идея,– с иронией сказал Виктор, поднимая на Володю глаза.– Только спартаковцы попросили устроить перед матчем минуту молчания; а так, в общем-то, ничего; может быть, нам попробовать ещё и клоунов на парашютах спустить?

– Попросили минуту молчания? Какая жалость...– с досадой сказал Володя.

– Это кто из вас придумал? – строго спросил Селиванов.

Чащин с Леной переглянулись.

– Мы оба,– сказал Володя смущённо.

Пётр Степанович встал со стола и потянулся – у него опять начинала болеть спина.

– Идея неплохая,– сказал он.– Можно попробовать...

– Вы серьёзно? – удивился Чащин.– А как же минута молчания?..

– Ну так не во время же минуты молчания сбрасывать! – улыбнулся Селиванов.– Сразу после неё и бросить. Пусть она этим вбрасыванием и закончится. По-моему, очень даже неплохо.

Чащин озадаченно соображал.

Лена принесла Селиванову дымящуюся чашку и поставила её на свой стол. Другую, точно такую же, отнесла и поставила на стол Коноваленко.

– Ну как, возьмёшься организовать? – спросил Володю Селиванов.

– Возьмусь...– неуверенно сказал Чащин.

– Только тебе нужно будет учесть некоторые нюансы,– сказал Селиванов, беря чашку в руки.– Во-первых, нужно точно рассчитать время. Истребитель должен появиться над стадионом где-то на тридцатой-сороковой секунде минуты молчания: ни раньше – будет нарушена торжественность; ни позже – тогда люди снова зашумят, а мотор истребителя должен эффектно прозвучать в мёртвой тишине! Во-вторых, мячом нужно обязательно попасть в поле: можешь себе представить, какой будет конфуз, если мяч опустится за пределами стадиона или упадёт на трибуны на чью-нибудь голову! И, в-третьих, за штурвалом истребителя должен быть не Максимов. Можно пустить слух, что это Максимов, это другое дело; но сбросить мяч с истребителя должен другой человек: Максимов – лётчик-герой, и мы не можем им рисковать – не дай Бог что-нибудь с ним случится!..

– Может быть, попросить того, другого лётчика, который прилетел вместе с ним? – предложил Чащин.

– Попробуй,– сказал Селиванов.– Может быть, согласится.

Селиванов посмотрел на часы: было без двадцати минут восемь. Он планировал сегодня ещё заехать к своей команде в Ельшанку, но сейчас начал сомневаться, стоит ли это делать. Вчера он им уже всё сказал, что хотел. Главное было не перегрузить игроков ответственностью. Он, конечно, мог бы ничего серьёзного им не говорить, а, наоборот, раскрепостить их немного, как вчера; но чрезмерное внимание начальства само по себе может навредить делу. Что же касалось подготовки к самому матчу, то за последний вечер сделать нельзя было уже решительно ничего... Или всё же поехать поговорить хотя бы с одним Кличко? Морально поддержать тренера?

– А что будем делать по поводу краски? – спросил задумавшегося Селиванова Чащин.

– Какой краски? – посмотрел на него Селиванов, и его затуманенные мыслью глаза мгновенно прояснились.– Ах, да, краски! Как же это я об этом забыл!..

Коноваленко спросил, о чём идёт речь, и Чащин вкратце объяснил ему ситуацию.

– Лена, а ну-ка соедини меня с Гришиным Иваном Трофимовичем! – попросил, глядя на часы, Селиванов. Гришин был первым секретарём Саратовского обкома партии.– Попробуй сначала позвонить ему на работу.

Лена запросила номер. Ещё не было и восьми часов, но в кабинете первого секретаря Саратовского обкома партии не было уже никого. Лена мысленно позавидовала тамошней секретарше.

– Звони домой! – скомандовал Селиванов.– Вот она, размеренная мирная жизнь!

Им повезло: Гришин оказался дома. Лена протянула Селиванову трубку.

– Иван Трофимович, рад приветствовать тебя. Селиванов! – громко сказал Пётр Степанович.– Как здоровье супруги?

Выслушивая подробный ответ, Селиванов посмотрел на своих помощников и улыбнулся. Лена, Чащин и Коноваленко наблюдали за ним, затаив дыхание. Гришину было уже под семьдесят; говорили, что в партию его принимал ещё сам Ленин! Гришин был обязательным, принципиальным, строгим, но при этом очень простым человеком.

– Извини, что беспокою тебя. Я по делу,– сделался серьёзным Пётр Степанович.– Ты слыхал, что ко мне приехал московский «Спартак»?

– Как не слыхать,– буркнул Гришин на другом конце провода.– Об этом по сто раз на день по радио толкуют!..

– Так вот. У нас ЧП. Выручай: нам нужна типографская краска. У нас закончилась, а Куйбышев новую не прислал; говорит, будто у них нет. Нам нечем печатать послезавтрашний номер газеты.

Гришин сказал, что они тоже покупают краску в Куйбышеве. Жалко, что там перебои с краской; значит, и в Саратов доставят с опозданием. А сколько у них в Саратове оставалось краски и насколько её хватит, он, конечно же, был не в курсе. Но в том, что им нужна была краска самим, и в том, что лишней краски у них не было никогда, Гришин не сомневался.

– Но если у вас сейчас не выйдет газета, у вас этого, пади, и не заметит никто. А для нас трагедия! Сам понимаешь, такой матч! Это же исторический номер! Иван Трофимыч, дорогой, выручай! Наскреби для нас чуток: нам-то и нужно всего на два дня до среды...

На другом конце царило холодное и задумчивое молчание. Селиванов развивал инициативу:

– Завтра отправь небольшой баржой. Хоть лодкой вёсельной, но спусти по реке!.. Мы в долгу не останемся, ты меня знаешь!

После долгой паузы Гришин сказал, что посмотрит, чем сможет помочь. Такой ответ его ни к чему не обязывал и ничего Сталинграду не гарантировал. Тогда Селиванов использовал свой последний козырь:

– А мы ваших людей, тех, кто завтра привезёт краску, билетами на матч обеспечим! – улыбаясь своим помощникам, сказал Пётр Степанович.– Да, ты правильно слышал: все билеты давно проданы; но мы оставили себе совсем немного, можем поделиться!

Селиванов посмотрел на Лену с улыбкой. Она робко улыбнулась в ответ.

– А ты как думал?! Не такие мы тут простые, Иван Трофимович! Сколько? Нет, билетов десять, максимум! У своих людей забираю, чтобы твоим отдать! Хорошо, пятнадцать, но это моё последнее слово: больше даже не проси, ни за какую краску на свете! И только при условии, что твои архаровцы будут болеть за наших, за сталинградцев!

– Ну что ты, Пётр! Обижаешь... А как же иначе! – пробубнил трубным голосом Гришин в трубку.– Мы, волжане, должны стоять друг за друга!..

«Завтра точно будут болеть за «Спартак», шельмы!» – не сомневался про себя Селиванов. Но ничего не поделаешь: городу нужна была краска.

– Сам-то приедешь? – спросил Селиванов.– Ах, дела... Ну, да, да...

Гришин продолжал объяснять ему что-то; Селиванов слушал очень вежливо, не перебивая.

– Да не за что! – сказал он наконец.– Тебе спасибо! Ты тогда скажи своим, чтобы завтра перед отъездом позвонили мне в обком, хорошо? Будь здоров!..

Селиванов положил трубку.

– Володя, завтра позвонят из Саратова: проследи, чтобы всё было нормально. И Христофору Савельичу сообщи...

Лена засмеялась, прикрывая рот ладошкой. Виктор Коноваленко посмотрел на неё с невыразимой тоской: она была сегодня совершенно неотразима!..

– Завтра короткий рабочий день до обеда,– объявил Селиванов, приструнивая покатывающуюся со смеха Лену взглядом.– Потом все на футбол! Вечером – праздничный банкет. Как там, Володя, идут дела?

– Всё будет как надо! – заверил отвечавший за подготовку банкета Чащин.

Селиванов не сомневался. Он в кошмарном сне не мог представить, как можно провалить подготовку банкета!

– Кстати, завтра нужно будет приготовить и разослать приглашения! – сказал он Лене.– Завтра утром сядем и вместе составим список!

Лена кивнула. Селиванов хлопнул в ладоши:

– Ну, а на сегодня всё! По домам и отдыхать, отдыхать, отдыхать!..

Он решил всё-таки не ехать в Ельшанку. Ему хотелось провести хоть один нормальный вечер дома с семьёй.

Чащин, который, как и Пётр Степанович, был женат, собирался сделать то же самое: он был первым в дверях. За ним медленно направился холостяк Коноваленко.

– Лена, набери-ка мой дом! – попросил Селиванов, садясь на её стол.

– Сейчас, Пётр Степанович, одну минуту. Виктор! – крикнула Лена, открывая ящик своего стола и доставая оттуда что-то.

Коноваленко остановился у самой двери и обернулся. Лена подошла к нему и протянула ему две голубоватые бумажки.

– Это билеты на завтрашний матч. Каждому сотруднику обкома полагается два билета. Всем остальным я уже отдала, а ты сегодня был в разъездах весь день,– она изобразила на лице улыбку.

Виктор посмотрел на неё и взял из её рук только один билет.

– Второй мне не нужен,– еле слышно произнёс он. Сидевший к ним спиной Селиванов потёр виски руками; страсти, кажется, накалялись.

– Ну нет, ты всё равно возьми,– снова улыбнулась Лена.– Может быть, пригодится...

Виктор посмотрел на неё страдальческими глазами. Этот второй билет мог пригодиться ему лишь в одном единственном случае – если бы он мог пригласить её пойти с ним на матч. Но ведь она ни за что с ним не пойдёт: у неё у самой в кармане лежало два точно таких же, голубоватых билета!..

Виктор всматривался в её глаза, которые она не прятала, как обычно. Из-под стёкол очков они смотрели на него по-детски задорно и не по-детски заманчиво. Жестокая девчонка, неужели она дарила ему надежду?.. Или она думает, что если она «королева дня», то может позволить себе проявить к нему «королевскую» милость?..

– Возьми, пожалуйста,– просила она,– ну хотя бы на всякий случай... Этот билет твой по праву.

Отказать ей было невозможно; взяв из её рук вторую бумажку и сунув оба билета в карман пиджака, Виктор развернулся и вышел.

Подпорхнув, словно бабочка, к аппарату, Лена набрала домашний номер Селиванова и протянула Петру Степановичу трубку.

– Ваша жена! – прошептала она.

Пётр Степанович, как показалось Лене, даже трубку взял с нежностью. Очарованно, с открытым ртом, слушала она, как ласково он говорил жене:

– Лида, я уже закончил работу. Накрывай на стол: сегодня, как и договаривались, поужинаем втроём. Ну, всё! Скоро буду!

Он вернул Лене трубку, и та послушно положила её на место. Она думала, он встанет после этого и уйдёт, но он почему-то оставался сидеть, где сидел.

– Ну? – строго спросил он, глядя на неё.

– В каком смысле? – подняла брови Лена.

– В прямом. Говоришь, всем уже дала? И где же, скажи на милость, мои два билета?

– Ой! – Лена приложила руки к вискам.– Про вас мне как-то даже в голову не пришло!..

– Вот так всегда! – со вздохом сказал, глядя на неё, Селиванов.

– Я и представить не могла, что вам тоже нужны билеты! – говорила, отпирая сейф, Лена.– Неужели вас с Лидией Павловной кто-то осмелится не пустить на стадион?! Хотела бы я посмотреть на такого...

– Это тебя уже не касается! – сказал он ей мягким, шутливым тоном.– Я такой же работник обкома, как и все: мне по должности полагаются два билета. Так что будь любезна – вынь да положь!

Лена взяла из отложенной стопки два билета и протянула их Петру Степановичу. Она пересчитала: в стопке оставалось чуть менее тридцати билетов.

– Пятнадцать нужно будет отдать саратовцам, которые привезут краску,– сказал Селиванов, зевая и прикрывая ладонью рот.– Я обещал. Остальные пока придержим. Ну, всё, я пошёл.

Уже у двери Селиванов вдруг обернулся и с добродушной улыбкой на лице сказал:

– И всё-таки ты очень жестока!..

Оставшись с этими словами одна, Лена весело и вприпрыжку подбежала к окну и посмотрела в чёрное стекло. На улице было темно, и она увидела только своё отражение в окне. Она улыбалась; да, может быть, она была очень жестокой, но с этим совершенно ничего невозможно было поделать!.. «Я же не виновата, что я сегодня такая!..» – улыбнулась она своему красивому отражению. Она вспомнила, с какой лёгкостью бежала сегодня по улицам от аэродрома к обкому, не замечая никого и ничего вокруг. «Завтра! – зажмурила глаза Лена.– На банкете!.. Завтра всё, всё решится!»

Голова у неё кружилась уже сейчас!..

20 часов 46 минут

Захар остановил машину у подъезда; перед тем как выйти, Селиванов порылся в карманах пиджака.

– Куда же я её дел?.. Вот!

Пётр Степанович выудил из глубокого кармана пачку папирос, которые купил в обкомовском магазине ещё утром и протаскал в кармане весь день, забывая отдать.

– Держи: я занимал у тебя вчера! – протянул он папиросы Захару.

Поднявшись на третий этаж, Селиванов поздоровался с дежурившим у двери его квартиры охранником. «С понедельника здесь вместо одного будут стоять два таких!» – подумал он с грустью, открывая ключом замок.

В прихожей его встретила Лидия Павловна, и он поцеловал её в губы.

– Мы тебя уже ждём! Иди мой руки,– сказала она ему. Из комнаты выскочил Кирилл:

– Пап! Ну как?! Прилетели? – спросил он, сияя.

– Прилетели, прилетели. Что это ты ешь? Только перебьёшь себе аппетит этим мармеладом,– ласково потрепал Пётр Степанович сына за белёсые волосы.

Помыв руки, Селиванов прошёл с ними в зал. В центре комнаты стоял празднично накрытый стол. Сегодня Селивановы ужинали не на кухне, как в будничные дни, а в зале, как и подобало торжественному случаю. Ведь сегодня был праздник: Первомай!..

Сняв пиджак, Пётр Степанович устало повесил его на стул. Вытащив из нагрудного кармана два билета, он протянул их сыну:

– Держи! Завтра в пять. Можешь взять с собой друга. Ты ведь не пойдёшь на футбол, дорогая? – спросил он супругу.

– Ещё не хватало!

Лидия Павловна не ходила на футбол. За всю свою жизнь она была только на одном матче в Москве, и высидеть полтора часа на трибуне оказалось достаточно сложным делом. Она не понимала футбол – игру, от которой её муж и сын сходили с ума.

– А меня, надеюсь, пропустят и без билета! – усмехнулся Селиванов.

На ужин у них была утка с вишнями и рис. По особому случаю праздника на столе стояла чудом уцелевшая и пережившая этот огненный год, увезённая в эвакуацию и привезённая Лидией Павловной обратно бутылка вина из личных запасов Селивановых: марочный красный портвейн «Массандра» урожая 1938-го года.

Из-за больной печени Селиванов не пил. Исключения составляли только шесть дней в году: 1 мая, 7 ноября, 31 декабря, дни рождения Лидии Павловны и Кирилла и его собственный день рождения. И, может быть, ещё совершенно особые случаи, приключавшиеся раз в сто лет. Пил Пётр Степанович при этом всегда мало; водку старался не пить вообще, особенно когда пил с другими, – его неприученный к алкоголю организм пьянел с потешающей других и обескураживающей его самого быстротой. Но сейчас он с удовольствием открыл вино штопором, поднёс горлышко бутылки к носу и наполнил лёгкие ароматом...

Вино пахло морем и безоблачными счастливыми днями! Урожай 1938 года! Это был прекраснейший для них год! Он возглавил Днепропетровский обком в конце 37-го, и до кровавой грозы 39-го было ещё полтора долгих года... О том залитом солнечными лучами 1938-м годе, проведённом на Украине, у него остались воспоминания такие же тёплые, как тёплый крымский песок. Но сейчас были другие времена, и он вернулся в день настоящий. Завтра состоится исторический футбольный матч, дело нужно довести до конца; потом предстоит ещё много потрудиться, в этом городе наладится счастливая мирная жизнь, и – как знать? – может быть, спустя несколько лет он будет с не меньшей теплотой вспоминать год 1943-й?..

Наливая вино в два бокала, он наполнил их до самых краёв. Лидия Павловна взяла предназначавшийся ей бокал, и они чокнулись. Он произнёс короткий тост: «За мир!» и отпил вино большим несмелым глотком.

– Ууух! – сказал Пётр Степанович, зажмуривая глаза и облизывая губы.– Наконец-то мы тоже научились делать вино! Всё ж таки Крым! – не без гордости добавил он.

Республики союза вели друг с другом негласное соперничество во всех отраслях промышленности и народного хозяйства. Например, в производстве танков до войны Сталинградская и Ленинградская области РСФСР соперничали с Харьковской и Днепропетровской областями УССР. И Селиванову было приятно осознавать, что крымская «Массандра», представлявшая его РСФСР, могла конкурировать с винодельными заводами Грузии, Армении и Украины.

– Пап, пап, а ты их видел? – спросил Кирилл, откусывая большой кусок от утиной лапки. Ему не терпелось поскорей узнать.

– Видел,– кивнул Пётр Степанович, накладывая в тарелки рис большой ложкой.

– Всех-всех?! – загорелись у Кирюши глаза.

– Без исключения!

– И Степанова видел? – недоверчиво нахмурил брови Кирилл.

– Ближе, чем тебя сейчас,– взяв соусницу, Пётр Степанович полил рис во всех трёх тарелках подливой. Он убедился при этом, чтобы во всех трёх тарелках оказалось по несколько вишенок.– Низенький он такой. Вот как наша мама.

Кирилл слушал его, широко раскрыв рот.

– И Глазкова видел?

Лидия Павловна положила мужу в тарелку большой кусок утки.

– И Глазкова видел. Ты кушай, а то остынет, сынок! Попробуй вишенки с мясом.

Приложив ладонь к раскрытому рту, Кирилл в благоговейном ужасе спросил:

– И Петелина видел?!..

– Ага,– кивнул Пётр Степанович.– Обычный советский парень. Только уж больно грустные у него глаза, как мне показалось...

– Ешь, Кирилл!.. И дай отцу спокойно поесть,– сказала сыну Лидия Павловна недовольно.

– Впрочем, завтра утром ты их всех своими глазами увидишь,– сказал сыну Пётр Степанович.

– Будет тренировка?! – радостно воскликнул Кирилл. Отец обещал ему, что он посмотрит тренировку «Спартака», если таковая состоится в Сталинграде.

– В десять утра на «Азоте». Подойдёшь к охране, назовёшь свою фамилию, и тебя пропустят.

Кирилл вскочил с места и обнял отца; затем поцеловал мать в щёку и вернулся на своё место.

– За это ты должен будешь окончить четверть без троек,– наказала сыну Лидия Павловна.

Пётр Степанович допил вино в своём фужере; с уткой и вишнями оно казалось неповторимо сладким на вкус. В его голове зашумело – опять-таки, с непривычки. Он снова взял бутылку и разлил вино по бокалам; несколько бордовых капель пролились на белоснежную скатерть.

– Ничего страшного,– улыбнулась Лидия Павловна.– Я отстираю.

Пётр Степанович обожал свою жену.

– Пап! – с хитрецой в глазах сказал вдруг Кирилл.– А я завтра буду болеть за «Спартак»!

Пётр Степанович пожал плечами.

– Это твоё личное дело,– он говорил громче, чем следовало бы: вино громко шумело в голове, и приходилось его перекрикивать.– Но ты должен быть патриотом; ты всё ж таки сталинградец...

Сказав это, Пётр Степанович вздохнул. Он не удивлялся тому, что Кирилл не ощущает себя сталинградцем: родился в Москве, рос в Ярославле, Сталино, Днепропетровске, потом вернулся в Москву на недолгие восемь месяцев. Затем был Сталинград до войны, эвакуация в Куйбышев на десять месяцев и снова неузнаваемый Сталинград... Он помнил шок на лице Кирилла в тот день, когда он встречал его и Лидию Павловну на пристани. «Пап, а как же мы теперь будем здесь жить?..» – увидев обезображенные руины, спросил со слезами на глазах одиннадцатилетний ребёнок. Днепропетровск он почти не помнил – был слишком маленьким. Наверное, больше всего чувствовал себя дома в Москве: ведь в Сталинграде он толком и пожить не успел.

«Но это наш с тобой город, Кирилл! – сказал ему тогда на набережной Пётр Степанович.– Он как старый раненый друг, который оказался в беде... А друзей в беде... что?» – «Не бросают!..» – натужно выговорил Кирилл и зашёлся в плаче. Чтобы оправиться от потрясения, ему понадобилось несколько дней.

– Тогда я буду болеть за «Спартак», но так, чтобы наше «Динамо» крупно не проиграло! Пойдёт? – сверкнул в глазах Кирилла всё тот же хитроватый огонь.

– Пойдёт,– улыбнулся Пётр Степанович.– Так будет в самый раз: и волки целы... и утки... пьяны! – запутался в известной поговорке Селиванов.

Лидия Павловна и Кирилл засмеялись. Пётр Степанович тоже улыбнулся и, подняв бокал, стукнул его о бокал Лидии Павловны. Пожалуй, чуть сильнее, чем следовало.

– За нашу победу завтра! – сказал он и, отпив половину бокала разом, взялся за утку.

22 часа 20 минут

Он лежал с Лидией Павловной в кровати в спальне.

– У тебя по-прежнему болит спина? – спросила она, нежно перебирая рукой седые волосы на его голове.

Пётр Степанович долго молчал, думая как ответить; но она каким-то удивительным образом почти всегда чувствовала, когда он ей лгал, поэтому он признался:

– Так, самую малость. Только по вечерам...

– Когда это закончится и спартаковцы уедут, тебе нужно будет показаться специалисту,– сказала она.

«И лучше всего сделать это в Москве!» – добавила она про себя, но вслух не сказала, чтобы не обидеть его: он не любил, когда ущемляли достоинство его области; в этом он по-прежнему оставался задиристым ревнивым мальчишкой.

«Спартаковцы, может быть, и уедут, но это уже не закончится никогда...» – подумал Пётр Степанович со щемящей тоской. Какое-то время они лежали молча.

– Ну, как там дела у Лены Колотовой? – спросила Лидия Павловна вдруг.– Ты говорил, она хотела познакомиться с кем-то из столичных футболистов. Получила продолжение эта история?

– Они познакомились на аэродроме,– ответил Пётр Степанович тихо после очередной паузы; он уже засыпал.– И какое-то продолжение завтра эта история точно получит... На банкете... Кстати, начало в девять. Но ты будь готова заранее. Я за тобой заеду.

Веки тяжело давили ему на глаза; мозг постепенно отключался, – как будто вахтенный сторож снов проходил по нему и гасил свет поочерёдно во всех его уголках.

– Ну а сам-то ты волнуешься перед матчем? – спросила Лидия Павловна, вспомнив его ревнивое отношение ко всему сталинградскому. Она думала, он уже уснул и не ответит, – так долго он молчал. Но он спустя несколько минут вдруг сказал:

– Самую малость, ты бы знала,– он выговаривал слова медленно, по слогам.– Буду молиться... чтобы завтра не пошёл дождь. Больше мне ничего не остаётся.

– Молиться?.. Да ты же ни одной молитвы не знаешь!..– привстав, Лидия Павловна ласково подёргала его за нос рукой.

Но Селиванов больше ничего не сказал: он погрузился в глубокий восстановительный сон.

ДИМА

Примерно в это же самое время Анатолий Акимов повернул ручку выключателя, и комната в бывшем детском саду на улице Карла Либкнехта погрузилась во мрак.

– Как у тебя живот? Не болит больше? – спросил он, залезая под одеяло.

Дима отозвался невнятным звуком, который Акимов принял за сонное бормотание.

– Ты, главное, не храпи этой ночью, ладно? – подтрунивал над Димой Анатолий, улыбаясь в темноте.– Сам знаешь, как это важно для вратаря – хорошенько выспаться перед матчем. Слышишь, что я говорю?

Он прислушался, но не услышал ни малейшего звука. «Наверное, уже спит,– подумал Акимов, пожимая плечами.– И как это он может так легко отключаться перед важными матчами?! – недоумевал вратарь.– Ты тут лежи, ворочайся, а человек уже третий сон досматривает!.. И, главное, спит совершенно беззвучно»,– подивился он.

Дима между тем лежал на своей кровати, повернувшись лицом к стене, и давился слезами, хлынувшими из глаз. Беззвучно глотая воздух раскрытым ртом, он старался не шмыгнуть носом и не выдать себя. Он был таким жалким сейчас, каким его, наверное, ещё никто никогда не видел.

«Мне нужно уйти... И сражаться за них... За наше будущее... А она... она ещё будет счастлива с другим...– уговаривал он себя, обливаясь слезами.– Так должно быть – у неё вся жизнь впереди!.. А я... просто исполню свой долг и буду биться... за счастье её детей...» Дима закрыл мокрое лицо руками и беззвучно простонал.

«Катя, любимая моя, если ты когда-нибудь вспомнишь обо мне, прости меня за всё...»

Только когда Толик Акимов уже громко сопел во сне, рыдания оставили его, и, поворочавшись ещё немного, Дима беспокойно уснул.

КАТЯ

Не смея даже пошевелиться, Катя лежала на своей койке и слушала монотонное перестукивание колёс.

Генерал уже давно спал; одному Богу было известно, чем занимался старшина наверху.

Прорезая фарами кромешную лесную мглу и тёплую майскую ночь, поезд уносил её далеко на юг...

«В Сталинград!.. В Сталинград!..» – ликовало возбуждённое сердце! Это слово, целую холодную вечность согревавшее сводки Совинформбюро и ставшее теперь до боли родным и близким, будоражило её воспалённое сознание.

«Сталинград!..»

Город-сказка, город-герой, город-мечта теперь был ей совершенно по-особому дорог. Там уже был Дима. И она, вопреки всему, мчалась ему навстречу!

Сердце, не слушаясь, бешено колотилось в её груди.

Никогда ещё Катя не отъезжала так далеко от дома одна. Даже с родителями она ездила всего лишь несколько раз в Крым до войны. Ей было страшновато, но она уже отдала себя в руки судьбы; значит, было уже поздно бояться – всё уже выпало из её рук, запрыгало и закатилось куда-то – теперь уж и не найти. А ей?!.. Ей оставалось только быть взрослой. Ради него. Больше, чем это, сделать она уже не могла...

Она лежала и слушала стук колёс...

Только когда её сердце приноровилось к этому размеренному, громыхающему перестуку и застучало с ним в унисон, Катя провалилась в тёплый и гладкий сон.

А поезд – верный, преданный поезд! – всё нёс и нёс её в Сталинград!..

ДИМА

Позавтракав, спартаковцы отправились на «Азот». Раздевалка представляла из себя небольшой, сколоченный из досок павильон с деревянными же лавками и крючками для одежды в стене. Переодевшись в трусы и майки, – тёплое сталинградское солнце уже прогрело утренний воздух, и на улице было по-летнему жарко, – спартаковцы вышли на футбольное поле.

Дима окинул взглядом голые трибуны: что-то будет твориться здесь сегодня в пять часов вечера!..

Впрочем, присмотревшись, Дима заметил, что и сейчас на трибунах кое-где сидели одинокие зрители. Когда их автобус подъезжал к стадиону, он обратил внимание на то, что проходы к трибунам были наглухо перекрыты и вокруг сооружения дежурили вооружённые милиционеры. Но эти разбросанные по лавкам люди, – которых, может быть, всех вместе набралось бы всего два десятка, – каким-то образом всё же пробрались на трибуны, минуя посты охраны.

Поле было вполне пригодным для игры. Со скидкой на события предшествовавших матчу месяцев, его можно было бы даже назвать отличным, не будь одного влияющего на его состояние фактора; приблизительно на две трети поле было покрыто травой, а ещё одну треть составляла хорошо утрамбованная, ровная, почти без кочек, земля; и решающим фактором, от которого зависело качество поля, была погода. Если бы пошёл дождь, поляна превратилось бы в одно сплошное грязное месиво – на таком поле не то что технику не покажешь; на нём невозможно будет элементарно вести мяч!.. Они, конечно, как-нибудь, отмучились бы, но зрителям от этого цирка на болоте было бы ни жарко, ни холодно.

Правда, им сказали, что дождя в Сталинграде не было уже больше недели; значит, если погода будет милостива на протяжении ещё каких-то восьми часов, сталинградцы смогут увидеть полноценный футбольный матч.

Игроки собрались в штрафной площади одних из ворот, полукругом, вокруг главного тренера. Сегодняшнее занятие будет очень простым, сказал им Владимир Иванович Горохов. Им предстоит сыграть в игру, которую они называли между собой «Ворошиловский стрелок». Они часто играли в неё в Тарасовке, обычно в конце тренировки. Эта была восстанавливающая силы, не требующая больших физических нагрузок, игра. Правила были просты: все игроки один за другим по очереди били на меткость по штангам и перекладине с расстояния не ближе одиннадцати метров. Если мяч после удара касался рамки ворот, бьющему присуждалось очко. Если мяч, коснувшись стойки, ещё и залетал в сетку, бьющему начислялось ещё одно дополнительное очко. Если игрок бил по воротам из-за пределов штрафной площади (игрок каждый раз сам решал, с какой из зон наносить удар), то за точное попадание в стойку ему присуждалось два, а за точное попадание с отскоком мяча в ворота – три очка. На тренировочном поле в Тарасовке была также размечена так называемая «убойная зона» (удар из которой в просторечии именовался ударом «из лопухов»), за попадание из которой в стойку можно было заработать сразу три, а за удар в стойку с отскоком в ворота – все четыре очка; но попасть с этой авантюрной дистанции можно было исключительно наудачу. Побеждал и признавался самым метким тот игрок, который первым набирал заранее оговоренное количество очков (игра могла вестись до 7, 11 или 16 очков, в зависимости от времени и усталости). Игрок, не попадавший в цель три попытки подряд, выбывал из игры вне зависимости от количества уже набранных им очков. Если необходимого для победы количества очков не набирал ни один игрок (а бывало и такое), побеждал последний оставшийся в игре игрок (при условии равенства с другими игроками количества использованных попыток).

Владимир Иванович объявил, что сегодня игра будет вестись до 11 очков и будет проходить по несколько упрощённым правилам: дополнительное очко за отскок мяча в ворота отменялось. «Трёхочковой» зоны, то есть выстрелов из «лопухов» наугад, тоже не было предусмотрено. Спартаковцам предстояло в чистом виде разыграть, кто из них самый меткий.

Бить предстояло по очереди всем без исключения игрокам, – включая вратарей Акимова и Леонтьева, – в произвольном порядке: нужно было лишь следить за тем, чтобы уже пробившие игроки не начали бить по новому кругу, прежде чем все ребята ударят равное количество раз.

Первым взялся стрелять Константин Малинин и не попал – мяч приземлился точно в угол ворот, не задев штанги.

С первого раза попали Виктор и Василий Соколовы, Степанов, Тимаков и Холодков.

Дима подошёл к мячу одним из последних. Бил насилу после короткого разбега: мяч просвистел в каких-то сантиметрах над перекладиной... Пришлось бежать за снарядом, чтобы поскорее вернуть его пробивающим: в игре участвовало всего четыре мяча.

Успокаивало только то, что Глазков с первого удара тоже не забил. Обычно за звание самого меткого стрелка сражались Глазков со Степановым, безусловно лучшие снайперы команды (им сам Бог велел: они были центрами нападения). Если эти два игрока по какой-то причине были не в форме или не в настроении, в их соперничество могли вмешаться Дима, Виктор Соколов или недавно пришедший в команду Саша Оботов. Остальные могли выиграть только случайно, по счастливому стечению обстоятельств.

Со второго раза в стойку попали Малинин, Морозов, Степанов («двухочковым» ударом из-за штрафной; после двух ударов у него было три очка!) и бивший непосредственно перед Димой Глазков. После его пушечного удара мяч от перекладины улетел на противоположную половину поля, и Георгий под аплодисменты ребят побежал его догонять.

Дима подошёл к мячу во второй раз. На секунду закрыв глаза перед ударом, он несильно впритирку с землёй послал мяч в левую от себя штангу – и снова неточно!.. Опять не хватило совсем чуть-чуть! С досады Дима набрал полные лёгкие воздуха и раздул щёки.

Теперь предстояло бить по третьему разу. Те, кто не забивал сейчас в третий раз подряд, с позором изгонялись из игры; для них разминка была окончена, объявил Владимир Иванович. И таких оказалось немало...

Даже с третьего раза не поразили цель Боря Соколов, Толик Сеглин, Анатолий Акимов и Саша Оботов, считавшийся до начала игры одним из главных претендентов на победу. С третьей попытки удалось «спастись» только Алексею Леонтьеву, хотя с него, как вратаря, были и взятки гладки. Степанов наконец-то промахнулся, зато Глазков снова попал и сократил отставание от Степанова до одного очка.

Дима бил самым последним. Разбежавшись, он поднял мяч и закрутил его в правую штангу... Сначала казалось, что снаряд закрутился слишком сильно и пролетит мимо, однако в самый последний момент он раскрутился и, щёлкнувшись о штангу с холодным лязгом, прокатился по сетке ворот. Этот удар открыл перед ним три новые попытки, и он решил, что теперь точно даст бой старожилам!

Вынув мяч из сетки, Дима посмотрел на трибуну. Немногочисленные зрители, не знавшие правил игры, хлопали ему в ладоши, решив, что он забил гол. Ему бросился в глаза какой-то белобрысый мальчуган с полевым биноклем в руках; мальчишка махал ему рукой, и Дима поприветствовал его в ответ.

Они ударили ещё по одному разу. Степанов заработал четвёртое очко, а Глазков промахнулся.

Василий Соколов и Холодков промахнулись и выбыли из игры, потому что заработали по очку ещё самым первым ударом три круга назад. Олег Тимаков «спасся» и продолжал игру. Тот же самый «подвиг» удался Виктору Соколову. Малинин и Морозов (единственные сражающиеся в меткости с нападающими защитники) на пару промахнулись, но у них ещё было по одной попытке. Вратарь Леонтьев решил ударить «двухочковый» удар из-за пределов штрафной площади и запулил мяч в облака, чем немало повеселил остальных спартаковцев.

– Ты, что ли, в поле от ворот вводил, Лёша? – залился хохотом уже выбывший из игры Борис Соколов.

Искать мяч далеко за ворота отправился массажист команды.

Дима ударил на редкость неточно, почти по самому центру ворот. Удар получился сильным: мяч чуть не разодрал сетку. Не разбиравшиеся в тонкостях правил зрители снова зааплодировали. Совершенно некстати...

Следующий удар: мажут Тимаков, Леонтьев, Виктор Соколов и Морозов (выбывает). Попадают Степанов, Глазков (оба зарабатывают себе ещё по очку) и Малинин.

Дима снова бьёт последним, и мяч по уходящей траектории уже на излёте задевает левую штангу ворот!

Степанов лидирует с 5-ю очками. За ним идут Глазков (3 очка), Петелин, Тимаков, Виктор Соколов и Малинин (по 2) и Леонтьев (1 очко).

Следующим ударом вратарь не попадает в цель и выбывает из игры. Виктор Соколов и Малинин тоже не попадают. Промахивается и Дима. Глазков бьёт за ним и тоже мажет! Тимаков (единственный из всех в этом круге) попадает точно в штангу и догоняет Глазкова.

Степанов бьёт последним из «двухочковой» зоны: если он попадёт, он с большим отрывом уйдёт вперёд от группы преследователей. Но мяч пролетает над перекладиной...

Все бьют по седьмому разу. Промахнувшись третий раз подряд, выбывают Виктор Соколов и Малинин. Глазков промахивается второй раз подряд и громко ругается, не взирая на глухой, прислушивающийся к каждому шороху, стадион. Тимаков бьёт очень сильно – и тоже мимо. Дима попадает в перекладину – 3 очка, как у Глазкова и Тимакова! Степанов снова бьёт из дальней зоны и снова промахивается!

Выбывшие из игры игроки начинают роптать на то, что игра затягивается, и просят главного тренера сократить её до 7-ми победных очков. Но внимательно наблюдавший за перипетиями борьбы Владимир Иванович Горохов усмиряет их. И оказывается прав: развязка близка!

Остаются четыре игрока: Степанов (5 очков), Глазков, Тимаков и Петелин (по 3).

Восьмые удары: Тимаков пробивает мимо. К мячу подходит Глазков. Если он промахивается, он выбывает. Вместо удара, он просто катит мяч по утоптанной у ворот земле по направлению к штанге. Мяч катится сначала точно, но вдруг натыкается на кочку, сворачивает и пересекает линию ворот в полутора метрах от правой штанги... Глазков вне игры!.. И поделом: нечего было лукавить; нужно было наносить честный удар!..

Та же участь ожидает и Степанова: если он сейчас промахнётся, он выбывает, несмотря на то, что является безоговорочным лидером.

Понимая это, Владимир не рискует и бьёт одноочковый удар наверняка: 6 очков!

Дима бьёт последним, и снова промах!

Тимаков исполняет свой девятый удар, и ему не хватает считанных миллиметров, чтобы остаться в игре ещё на три круга... Остаются два игрока: Дима с тремя очками и Степанов с шестью. Игра идёт до одиннадцати.

Дима устанавливает мяч за пределами штрафной площади, метрах в двадцати, разбегается и закручивает мяч точно в штангу: пять очков!

Степанов тоже бьёт из-за штрафной и промахивается; у него остаётся шесть.

Десятые удары: Дима устанавливает мяч на той же самой точке, откуда только что попал, и повторяет свой удар: семь очков, и он обходит Степанова, у которого, впрочем, имеется в запасе удар.

Владимиру нечего терять, и он тоже бьёт с «двухочковой» зоны – точно в перекладину: восемь очков! Вокруг раздаются «ахи» и прочие восторженные возгласы – «с самого начала бы так!..»

Дима бьёт ещё один «двухочковый» удар, и мяч, чиркнув о ту же самую штангу, влетает в ворота в третий раз подряд: девять очков, и остаётся набрать всего два!..

Степанов исполняет очередной «двухочковый» удар, но нервы у него не выдерживают, и мяч летит мимо цели.

Дима подходит к одиннадцатиметровой отметке и бьёт обычный одноочковый удар – снова «ахи» вокруг: десять!..

У Степанова восемь очков и, как минимум, два удара в запасе. Он прохаживается вдоль линии штрафной площади с мячом в руке, раздумывая, какую для удара выбрать зону. На поле стоит гробовая тишина: никто и не думает его торопить. Все с нетерпением ждут, какое решение примет ветеран: ошибиться с тактикой ему сейчас никак нельзя: никто не сомневается, что по крайней мере один из двух своих ударов Дима реализует в очко. Эх, если бы игра шла по привычным правилам и за отскок мяча от штанги в ворота давалось дополнительное очко, Степанов бы без колебаний ударил из «двухочковой» зоны с прицелом на три очка; если бы он попал, он бы выиграл: ведь у Петелина уже не было удара в запасе... А так, стоит рискнуть и пойти на двухочковый или лучше пробить наверняка и сократить разницу очков до минимума в расчёте на то, что у Петелина сдадут нервы?

Симпатии команды разделились: если в начале игры все болели, в основном, против бессменных лидеров – Степанова и Глазкова, то теперь большинство отдавало свои симпатии опытному Степанову, который в 1937-м году тремя меткими выстрелами «похоронил» басков. За Петелина болела только «вольнодумная» молодёжь – Борис Соколов, Саша Оботов и Олег Тимаков.

Но Дима получал удовольствие от того, что они были против: сощурив глаза, он неторопливо прогуливался взад-вперёд в сторонке от всех, время от времени нагибаясь и подбирая с земли мелкие камушки. У него лучше всего шла игра тогда, когда все болели против него. Эту игру он им уже не отдаст!..

Владимир Иванович Горохов посмотрел на Диму с опасением. Какими-то вызывающе пустыми и холодными показались ему эти молодые глаза.

Константин Малинин подошёл к Василию Соколову и тихо спросил:

– Ты заметил, что Петелин ещё со вчерашнего ходит хмурый? Что это с ним?

– А шут его знает? – пожал плечами Василий.– Непредсказуемость – удел гениев. Они все мимолётные – капризней погоды: сегодня пасмурный, а завтра снова как солнце.

Владимир Степанов всё же решает пробить с одиннадцати метров. Он предпочитает журавлю в небе синицу в руке; впрочем, ему нужно ещё попасть! Спартаковцы встречают решение своего капитана одобрительным гулом. Но не успевает он установить мяч на точку, как на поле воцаряется мёртвая тишина.

Сосредотачиваясь, Степанов целится и приноравливается к мячу очень долго. Наконец делает три коротких шага к снаряду и стреляет: мяч, задев левую штангу самым краешком сферы, уходит за линию ворот, почти не изменив траекторию полёта!.. Касание было таким ничтожным, что кто-то даже переспрашивает:

– Было?.. Попал?..

– Попал, попал! – уверяет всех Виктор Соколов. Касание мяча о штангу было не таким отчётливым зрительно, но довольно ощутимым на слух.

Кто-то из молодёжи бежит за мячом вместо Степанова. Спартаковцы дружно аплодируют своему хладнокровному капитану: 9:10! Но у Димы удар в запасе.

Не торопясь, Дима подходит и устанавливает мяч примерно на той же точке, откуда только что бил Степанов, и отходит на те же три шага назад. После чего смотрит на ворота, щуря глаза...

Кирилл Селиванов поднёс бинокль к глазам и нашёл Димино лицо. Он пришёл на стадион одним из первых, когда не было ещё десяти, и прождал спартаковцев около часа. Но ожидание оправдало себя с лихвой! Казалось, впечатлений ему уже хватит на всю оставшуюся жизнь, а ведь впереди его ждала ещё сама игра! На его коленях – большая общая фотография, на верху которой размашистыми буквами начертано: СПАРТАК МОСКВА, 1941 ГОД. На листе семнадцать овалов с лицами футболистов и тренеров с указанием имён и фамилий. Эта фотография украшала его коллекцию уже два с половиной года. И вот у Кирилла появилась отличная возможность сравнить лица на фотографии с живыми людьми. Они все были для него былинными героями! Соколовы, Глазков, Степанов... Особенно понравился ему Петелин. Который, кстати, был единственным спартаковцем, не похожим на свою фотографию. Сначала Кирилл даже расстроился, решив, что Петелина нет на поле «Азота»; но потом он всё же «вычислил» его по репликам других игроков. В определённый момент спартаковская сверхзвезда даже помахал ему рукой! Кирилл был на седьмом небе от счастья; жалко, у него не было свидетелей: ребята в школе могут ему не поверить... Под конец Петелин разошёлся, устроив феерию фантастических попаданий!.. В отличие от других зрителей, наблюдавших за разминкой на пустых трибунах «Азота», Кирилл сразу же раскусил правила игры и знал, что спартаковцы бьют на меткость по штангам. Живя ещё в Москве, он со сверстниками играл в нечто подобное. Игра называлась в их дворе «Робин Гуд». И, конечно же, его впечатлил Степанов! Он тоже был необычайно хорош!

В этот раз Дима почти не готовился к удару: оценив расстояние до цели и угол траектории, он задержал дыхание лишь на долю секунды и пошёл на мяч.

За секунду до удара Борис Соколов зажмурил глаза: ему очень хотелось, чтобы его друг выиграл и потеснил «старую гвардию». Он услышал глухой звук удара ноги по мячу, за которым тотчас же послышался характерный стон раненой штанги!.. Всё!.. Открыв глаза, Борис увидел мяч, трепещущийся в сетке ворот под самой перекладиной!..

Константин Малинин стоял недалеко от Димы и наблюдал за его глазами. Чёрствые и безжизненные, они вспыхнули только однажды на какой-то миг, после того как мяч щёлкнул о штангу, и тут же потухли. Отвернувшись от ворот, Дима разжал правую ладонь, и камешки высыпались обратно на землю...

Другие футболисты подходили пожать ему руку. Сделал это и Степанов.

– Попал четыре раза подряд, причём трижды из «двухочковой» зоны! – улыбнулся Толик Сеглин.– Нет, ну надо же! Дима, ты, случаем, не из Ворошиловграда родом?..– скаламбурил он и сам себе рассмеялся.

Разминка была окончена, и спартаковцы пошли в раздевалку.

Наблюдавший за всем этим действом с самого верхнего ряда главный тренер сталинградского «Динамо» Николай Иванович Кличко встал со своего места и в тяжёлом раздумье направился к выходу. Он, конечно же, предполагал, что спартаковцы в день матча ограничатся лёгкой разминкой, но проведённое Гороховым занятие всё же озадачило его очень сильно. Сказать, что увиденное дало ему пищу для размышлений, значит не сказать ничего. Николай Иванович возвращался к своей команде в Ельшанку в самом мрачном расположении духа. Нет, он не впал в панику; как любил говорить Пётр Степанович Селиванов, «время у них ещё было». Но то, что он только что увидел, не могло его не встревожить:

В день матча спартаковцы провели целевое игровое занятие по отработке меткости ударов!

И как Николай Иванович не крутил в голове, он приходил к одному и тому же неутешительному выводу, что его команде это занятие не сулило ровным счётом ничего хорошего. Впрочем, если подумать, то ровного счёта это занятие его команде тоже не сулило...

...Когда спартаковцы заходили в павильон, расположенный рядом с полем, Кирилл отчаянно замахал им рукой. Они заходили внутрь в каких-то пяти метрах от него! Он прекрасно видел их лица и без бинокля!

Заметив горячо приветствующего их мальчика с сияющими от счастья глазами, спартаковцы отвечали ему приветственными жестами. Василий Соколов и Владимир Степанов помахали ему рукой; легендарнейший страж ворот Анатолий Акимов задорно ему подмигнул. Особенно усердно Кирилл приветствовал Дмитрия Петелина, но спартаковец, уходя, так и не поднял голову. Кирилл расстроился, но не обиделся. Он вспомнил слова, сказанные его отцом вчера, о том, что у Петелина печальные глаза. Может быть, всё дело было именно в этом? Может быть, ему просто было от чего-то очень грустно сейчас?..

Кирилл отправился домой, с нетерпением дожидаясь теперь начала самого матча!

КАТЯ

Поезд прибывал в Сталинград!..

Снова попросив мужчин выйти из купе, Катя переоделась в своё малиновое платье. Забирая пустые чайные стаканы, вожатая сказала, что они немного задерживаются, но в скором времени прибывают.

Генерал последним из них троих отправился в туалет причёсываться и приводить себя в порядок. Кате не хотелось оставаться наедине со старшиной, который по-прежнему бросал на неё откровенные и жадные взгляды, и она вышла в коридор. Став у окна, она стала смотреть на проносящиеся мимо покосившиеся избушки и увечные, исколотые войной сторожки.

Старшина почти сразу же вышел из купе и стал рядом с ней. В коридоре кроме них не было ни души, но Катя уже боялась его не так сильно, как вчера вечером. Генерал был рядом, в туалете, вожатая наверняка была тоже недалеко, в других купе ехали пассажиры.

– Знаете,– робко заговорил с ней старшина.– Это, наверное, глупо, но я хотел бы...

Катя подняла на него глаза и нахмурилась, и он окончательно оторопел.

– Нет, вы ничего такого не подумайте,– смущённо усмехнулся парень.– Просто, ко мне пришла такая мысль... Ведь мы сойдём сейчас с поезда и, может быть, уже никогда больше не встретимся, а я...– пробормотал он.– Мне хотелось бы снова увидеть вас... Простите за нескромность... Вы – москвичка? – попробовал улыбнуться он.

– Простите, но у меня есть жених,– холодно отрезала Катя. В этот момент заскрипела дверь, и в конце коридора показался генерал. Парень тотчас же ретировался в купе...

...В то самое время, когда спартаковцы обстукивали штанги ворот на «Азоте», Катя сошла с поезда на перрон.

Первое, что её поразило, – это совершенно разрушенное, сплошь дырявое, обуглившееся здание железнодорожного вокзала. И отсутствие встречающих в обычном понимании этого слова: на перроне были только люди в военной форме, которые встречали прибывших поездом военных и сажали их в подогнанные к поезду чёрные машины. Дверцы хлопали, вещи укладывались в багажник, моторы заводились, и прибывшие офицеры уезжали куда-то так быстро, как будто их ждали самые неотложные дела на земле.

Ехавший с Катей генерал, сойдя с поезда, прошёл к одной из таких машин, подъехавшей чуть ли не к самому вагону. Стоявший рядом с машиной офицер торжественно взял под козырёк и открыл ему дверцу. Старшина, тащивший свой чемодан и два чемодана генерала, проходя мимо, бросил на Катю последний нескромный взгляд. Встречавший генерала офицер помог ему уложить багаж, они проворно запрыгнули на задние сиденья, и машина, с рёвом развернувшись, пронеслась вдоль ленточки перрона и скрылась за поворотом.

Другие машины также быстро разъезжались. А обычных встречающих – улыбающихся людей с цветами, которых Катя привыкла видеть на московских вокзалах, не было.

Катя посмотрела вдоль состава. Из последних плацкартных вагонов всё ещё выходили пассажиры, продолжая выгружать свои вещи. Их тоже встречали какие-то люди, но это была точно такая же деловая встреча: встречавшие что-то отмечали в своих тетрадях и, как Кате показалось, выстраивали приехавших группами. «Стало быть, ни у кого из этих людей здесь нет ни родственников, ни друзей»,– констатировала Катя с грустью.

Последние машины с военными разъехались. Люди на другом конце поезда продолжали выгружать свои баулы и строиться. К ним подъехали два грузовика, готовые увезти первую партию. Катя была единственной, за кем никто не приехал.

Оставшись на перроне совершенно одна, она медленно побрела к обгоревшему зданию вокзала под любопытными взглядами вагонных вожатых. Только сейчас, подходя к тому, что осталось от здания, Катя по-настоящему ужаснулась. Она видела разрушенные немецкой бомбёжкой здания в Москве, но это здание Сталинградского вокзала выглядело так, словно его с самого начала войны, не переставая, регулярно и целенаправленно жгли бесчисленное количество раз.

Она оглянулась по сторонам. Кроме неё и выкрикивавших что-то и грузивших вдалеке вещи в грузовики людей, на всём перроне не было ни души. Из здания вокзала показалась какая-то женщина в синей форме. Форма, по всей видимости, была железнодорожной, а не милицейской, но Катя, вспомнив про капитана на Павелецком вокзале и похищенный билет, ускорила шаг.

Как могла она быть такой неосторожной?.. Ведь если тот капитан сообщил о ней, её наверняка будут встречать здесь, на вокзале... И найти её не представит никакого труда: ведь она была здесь совершенно одна!.. «Нужно немедленно покинуть вокзальную площадь и смешаться с толпой сталинградцев!» – решила Катя.

Женщина в форме провожала её строгим и подозрительным взглядом, но Катя сделала вид, что не замечает этого. Решительно пройдя в просвет посреди обугленной стены вокзала, она прошла через то, что до войны было вокзальным вестибюлем, а теперь – плохо расчищенной площадкой посреди искорёженной груды развалин и гор щебня, и через такой же зубчатый просвет в стене вышла на привокзальную площадь. Стремясь поскорее покинуть вокзал, она ускорила шаг, ничего не замечая вокруг.

Площадь осталась позади; Катя шла по улице быстрым шагом, то и дело оглядываясь, но её никто и не думал преследовать; она прошла уже метров триста, а сзади неё по-прежнему не было ни души. Улыбаясь, Катя облегчённо вздохнула, убрала со лба упавшую на глаза прядь волос... и вдруг замедлила шаг. Ужас сдавил её сердце; сделав по инерции ещё три неровных шага, она остановилась, как вкопанная.

Улица, по которой она отошла от вокзала, закончилась, и перед Катей раскрылась огромная пустынная площадь, из самого центра которой торчал острый бронзовый обелиск. С обеих сторон от обелиска площадь начиналась двумя большими зданиями, очень напоминавшими здания на улице Горького в Москве, только... Вытянув зачем-то руку вперёд, она медленно, как будто на ощупь, пошла вдоль большого обезображенного здания по левой стороне площади. Это было похоже на кошмарное наваждение; ей не терпелось поскорей свернуть куда-нибудь и скрыться от этих слепых проёмов и царапающих небо стен! Быстро пойдя по усыпанной битым кирпичом, изрезанной мостовой, Катя огляделась и только теперь заметила, что на всей огромной площади, кроме неё, не было ни одного человека!.. Она испытала прилив нового острейшего страха!.. Пробежав вдоль дырявых бесхозных домов, Катя наконец оставила площадь с обелиском позади и выбежала на какую-то большую и, по всей видимости, центральную улицу... Остановившись, она, не веря своим глазам, посмотрела на вереницу смыкающихся друг с дружкой, уходящих вдаль четырёх– и пятиэтажных домов...

– Господи!..– вырвалось у неё из груди. Она непроизвольно вцепилась левой рукой в платье возле своего сердца и крепко сжала в руках материю. В глубине её души зарождался дикий, панический крик.

Дома были разрушены и обуглены; людей не было здесь, казалось, уже целую вечность. Крыш, окон и дверей не было нигде; в стенах зияли пробоины; через просвечивающиеся дома беспрепятственно гулял ветер: Катя отчётливо слышала его озорное завывание повсюду вокруг. Она подошла к зияющей дыре в первом здании слева и, затаив дыхание, заглянула в царивший внутри полумрак. Когда-то здесь, наверное, была дверь, – Катя увидела уходящие куда-то наверх ступеньки. Ей безотчётно захотелось пойти и посмотреть, что там делается внутри, но она побоялась и правильно сделала: в следующее же мгновение хлёсткий ветер ударил её в лицо, больно загудел в уши и похотливо растрепал её красивые волосы. Зажмурив от страха глаза, Катя сделала несколько шагов обратно на тротуар.

Все здания вокруг показались Кате точной копией здания разрушенного ж/д вокзала. «Только там была женщина в форме, а здесь я совсем одна...» – подумала Катя в ужасе.

Город-сказка, город-мечта превращался на её испуганных глазах в город-призрак.

Кривые голые дома мрачно сомкнулись над нею, накрывая её своими причудливыми, обезображенными, острыми, как гигантские акульи зубы, тенями. Катя глянула на контур проползающей по мостовой тени, и ей померещилось, что это напугавший её ветер-распутник скалит острые зубы в хитрой и самодовольной ухмылке.

Ей вдруг захотелось развернуться и убежать отсюда, убежать к вокзалу, к людям, которые строились у грузовиков, к женщине в форме, к вагонным вожатым, куда угодно, лишь бы только подальше от этого страшного места!..

«Права была моя мама! – пронеслась у Кати в голове обидная мысль.– Здесь очень страшно!.. Почему я не послушалась тебя, мамочка?!» – от страха Катя начала жалобно плакать; но, хныкнув один лишь раз, вдруг высоко подняла голову, и чувство жалости к себе моментально прошло; Кате стало стыдно за подобные мысли.

«А как же Дима?! – вспомнила она, раскрыв рот.– Как я потом буду смотреть ему в глаза?..»

Никуда она отсюда не убежит... «Не дождутся! – подумала она, хныкнув ещё разок и вытирая глаза.– Это был сиюминутный приступ страха, и я только что справилась с ним».

Катя дышала ровно и глубоко. Нужно было окончательно успокоиться.

Вдруг откуда-то издалека до неё донёсся рёв мотора. Посмотрев, Катя увидела, как улицу метрах в двухстах от неё пересекла какая-то грузовая машина; после того как она промелькнула, Кате стало уже совсем стыдно за свою минутную слабость: люди были где-то совсем близко, а она испугалась, как маленькая девочка! А ведь ей сейчас ох как нужно было быть взрослой!..

Рёв мотора какое-то время отдалялся, затем стих вдали. Успокоившись, Катя продолжила прогулку по мёртвому городу, медленно шагая вперёд. Внезапно налетевший ветер снова дыхнул ей в лицо и растрепал её волосы, но она даже не остановилась на этот раз.

«Я больше не боюсь тебя, ветер!» – громко сказала она ему.

Дойдя до перекрёстка, который несколько минут назад пересекла машина, Катя перешла дорогу и небольшую площадь и пошла дальше по той же широкой и длинной улице, обставленной скелетами разрушенных зданий, с искорёженными, торчащими из земли то тут, то там прутьями стальных трамвайных рельс. Людей здесь тоже не оказалось. Но Катя не унывала. Куда-то же она рано или поздно должна была выйти!

Пройдя ещё немного вперёд, она остановилась. На одном из домов висел большой плакат: красной краской на белом листе бумаги красивыми буквами было выведено:

«2 Мая 1943 года

Показательный матч

«ДИНАМО» Сталинград – «СПАРТАК» Москва

Стадион «Азот». Начало матча в 17 часов».

Катя чуть не подпрыгнула от радости: краска была ещё сырой и свежей; значит, кто-то был здесь совсем недавно! С одной стороны край плаката отклеился, и задиристый ветер безжалостно трепал его в разные стороны. Подойдя, Катя бережно пригладила бумагу к стене. Клей был ещё свежий, край приклеился и больше не отставал.

«Интересно, этот плакат, кроме меня, читал кто-нибудь?..» – подумала она, озираясь по сторонам.

«В 17 часов!» Было уже около двенадцати! Катя ускорила ход. Она не знала куда, но ей нужно было срочно спешить!

Проходя следующий переулок, она наконец-то увидела метнувшуюся фигуру в проёме одного из домов. Испугавшись, Катя вначале отскочила от неё, думая, что это, может быть, большая мохнатая собака; но это был всего лишь лохматый и грязный мальчишка!.. Ей вдруг захотелось обнять этого заморыша – не считая казённых людей на вокзале, первого встреченного ею на этих улицах сталинградца!

Катя уверенно шагнула к нему.

– Здравствуй! Если я пойду в ту сторону дальше по улице, я куда выйду? – спросила она его, сдвинув брови.

– На площадь,– ответил ей мальчуган, сощурив один глаз.– А ты меня чем-нибудь угостишь?

Порывшись в сумке, Катя достала подаренное ей генералом яблоко и бросила его мальчишке:

– Держи!

Ускорив ход, Катя вскоре действительно вышла на площадь. Это была широкая площадь, напоминавшая по размерам ту, первую, с обелиском. К своей радости, она увидела на ней сразу несколько человек: один мужчина в военной форме пересекал огромное, расчищенное пространство быстрым шагом в противоположную от Кати сторону, а ещё дальше, в самом углу площади, возле домов, стояли и о чём-то разговаривали две молодые женщины. Катя подошла – почти подбежала к ним.

– Извините, пожалуйста, не могли бы вы мне подсказать, где можно купить билеты на футбольный матч? – спросила их Катя с улыбкой.

Женщины переглянулись.

– А ты что, приезжая? – задала одна из женщин встречный вопрос.

– Да,– кивнула Катя.– Я только что с вокзала. И мне очень нужно попасть на футбол!

– Все билеты были проданы ещё вчера утром,– отрезала другая женщина.– Ты опоздала!

Катя смотрела на них, моргая от удивления. Здесь должна была быть какая-то ошибка! «Как могут быть проданы все билеты в городе, где нет людей?! – изумилась она.– У них, наверное, очень крохотный стадион».

– Но мне очень нужно,– привела Катя самый веский свой аргумент.– Я специально приехала, чтобы попасть на эту игру!

Заговорившая с нею первой женщина усмехнулась.

– Ну что же! Можешь пойти и убедиться в этом сама, если тебе так нужно! Их продавали в бывшем здании Драмтеатра. Если пойдёшь вот так,– показала она Кате рукой,– то выйдешь на набережную, свернёшь налево, пройдёшь ещё метров двести и увидишь слева от себя здание с разрушенными колонами.

Катя поблагодарила их уже на бегу.

– Какая странная,– сказала первая женщина второй, но та лишь неопределённо пожала плечами, глядя убегающей Кате вслед.

Кате не хотелось верить в то, что все билеты были проданы, но даже если это было так, придётся что-то придумать, как-нибудь изловчиться, выкрутиться, исхитриться: ведь попасть на матч ей было просто необходимо! Дима был здесь, в этом городе, её сердце уже безошибочно чувствовало это!.. И она должна была его найти! Найти и извиниться. Она сильно обидела его тогда; она знала; но может быть, он простит её; на большее она не смела даже надеяться.

Катя выбежала на набережную, очарованно посмотрела на волжский простор, перешла на шаг и пошла в указанном женщинами направлении, оставляя за своей спиной здание разрушенной мельницы. И хотя она не знала, что вчера на этом же самом месте был Дима, её сердце сладко заныло в груди, безошибочно угадывая его милую близость!

ДИМА

Спартаковцы вернулись с «Азота» на улицу Карла Либкнехта в 12:30. У ворот детсада их встречала радостная толпа: не доставшие билеты на матч сталинградцы хотели хоть как-то почувствовать себя причастниками всеобщего праздника.

Владимир Иванович Горохов объявил им расписание на оставшееся до игры время: в 13:00 обед; с 13:30 до 15:30 отдых и свободное время; в 15:30 общее предыгровое собрание в бывшем кабинете заведующего детсада на третьем этаже; в 16:00 – выезд на матч.

По просьбе врача команды, повар Ольга Михайловна приготовила лёгкий обед: жареная курица с макаронами и салат из свежей капусты. Приготовив эти простые, но сытные блюда, Ольга Михайловна незамедлительно отправилась в обкомовскую столовую, где уже полным ходом шла подготовка к банкету.

К Диме за столик подсели Борис Соколов и Константин Малинин. Борис обеспокоенно посмотрел на Диму.

– Как настроение перед матчем? Улучшилось после победы? – бросил он пробный камень.

– А ты как думал! Сегодня выдам лучшую игру,– отвечал Дима бодро. Приняв окончательное решение, он чувствовал огромное облегчение.

...После обеда Дима ненадолго прилёг в своей комнате, но минут через пятнадцать встал и спустился в столовую.

Там уже никого не было; работники столовой мыли на кухне посуду. Подойдя к двери, Дима вежливо постучал. К нему вышла совсем молоденькая светловолосая девушка. Он спросил, не найдётся ли у них ручки, чернил и листа бумаги. Смутившись, девушка сказала, что посмотрит. Дима присел за ближайший столик.

Девушка вернулась через две минуты с заправленной чернилами ручкой и вырванным из школьной тетради листом. Дима поблагодарил её. Смутившись ещё больше, девушка ретировалась обратно на кухню.

...Ещё через пять минут Дима постучал в дверь начальника команды Павла Геннадиевича Дохтурова. Дохтуров и главный тренер Горохов жили в одноместных номерах на третьем этаже здания.

Павел Геннадьевич не отдыхал и почти сразу же открыл дверь. Увидев Диму, он вопросительно поднял брови и хотел уже что-то сказать, но, увидев бумажку в Диминой руке, сейчас же нахмурился: он сразу всё понял.

– У меня к вам дело,– сказал Дима твёрдым голосом.– Можно войти?

Обо всём уже догадавшийся Дохтуров молча посмотрел Диме в глаза. Павел Геннадьевич лучше других знал Димин спесивый нрав; но он также знал, что Дима быстро отходит, а потому у него были все шансы исправить ситуацию. Посторонившись, он пропустил Диму внутрь и закрыл за ним дверь. «Эх, ни в коем случае нельзя было брать его вчера на экскурсию!..» – вздохнул Павел Геннадьевич с сожалением. Но всё ещё можно было исправить; главное сейчас было не ошибиться в выборе тактики. Проработав с капризными людьми полжизни и будучи тонким психологом, Дохтуров знал две одинаково действенные схемы: мягко вразумить или жестоко выругать. Какую схему выбрать на этот раз?.. Или позволить молодому человеку сначала излить свою душу?..

Они напряжённо смотрели друг другу в глаза какое-то время, затем Дима сказал:

– Как начальник команды, примите моё заявление о добровольном уходе на фронт! – и протянул Дохтурову листок исписанной бумаги. Но Дохтуров даже не шелохнулся. По ходу дела он заметил, что Димина рука сильно дрожит.

– И не подумаю! – с мягкой улыбкой отвечал Павел Геннадьевич.

Дима опустил руку с бумагой и оторопело усмехнулся.

– То есть как – не подумаете? Вы – парторг и начальник команды и обязаны принять от меня заявление!

– Не пори горячего,– спокойно сказал Дохтуров.– Не ты один. Мы все глубоко потрясены увиденным вчера на экскурсии. Что же нам теперь всей командой записываться в добровольцы? А в футбол кто за нас играть будет?.. Защитники брестской крепости, что ли?..– Дохтуров посмотрел на Диму сурово, после чего снова мягко, по-отечески, улыбнулся.

«Под любым предлогом нужно было оставить его вчера здесь и не пускать на эту чёртову экскурсию, будь она неладна!» – снова подумал он про себя.

– Это решение созрело во мне ещё до приезда сюда. Оно останется неизменным,– Дима опустил глаза.– Поэтому прошу вас принять заявление...

– Ну хорошо, хорошо!.. Я приму твоё заявление, если ты так настаиваешь. Но к чему такая спешка? Отчего не потерпеть пару дней? – сказал Дохтуров уже безо всякой улыбки.– Какая разница, у кого в кармане пролежит два дня эта бумажка, у меня или у тебя? Вернёмся в Москву, ты всё спокойно взвесишь и, если посчитаешь нужным, подашь своё заявление...

Дима покачал головой:

– Нет, Павел Геннадьевич! На компромисс со своей совестью я больше не пойду. Вот моё заявление, датированное сегодняшним числом. Вы, как парторг команды, обязаны принять его у меня сейчас же. Если вы откажетесь это сделать, я отдам его местному партийному руководству. Только это будет позором для нашего коллектива,– Дима чеканил слова очень резко.– Человек, отказывающийся принять заявление о добровольном уходе на фронт, не имеет права возглавлять партийную организацию команды!..

«Щенок! – подумал Дохтуров.– Зубов не имеет, а пробует укусить!»

– Да не кипятись ты! – сказал он, выставляя стул в центр комнаты.– Садись. Будешь чай?

– Спасибо, я откажусь,– с обидой в голосе сказал Дима, тем не менее, опускаясь на стул. Он всё так же сжимал листок бумаги в руке.

Дохтурову стало не по себе. Петелин был расстроен и наговорил в сердцах много лишнего, но в одном он был совершенно прав: если он уйдёт на фронт, партактив Всесоюзного Комитета Физкультуры и Спорта не оставит от Павла Геннадьевича мокрого места! Не провёл воспитательную работу, не разъяснил политику партии – это ещё чепуха! Упустить самого многообещающего советского форварда на фронт – такой прокол в работе можно было трактовать как вредительство народному хозяйству!.. Позволить лучшему левому крайнему страны переквалифицируется в пушечное мясо – как по-другому это можно было назвать?! Куда, спрашивается, смотрел парторг?!

Дохтуров посмотрел на сидящего на стуле, потупившего взор, Петелина сверху вниз.

По правде сказать, чудачества Петелина Павла Геннадьевича уже достали! До этого он уже дважды выкидывал подобные номера с «уходом на фронт». Первый раз это случилось, когда война только началась и немцы, сметая всё на своём пути, стремительно продвигались вглубь советской страны. Петелин принёс заявление с просьбой зачислить его в ряды народного ополчения уже в конце июля 1941-го. Дохтуров тогда уже был администратором и парторгом, но начальником команды был другой человек. Старостин заперся с Петелиным в комнате в Тарасовке; они разговаривали три с половиной часа. О чём они говорили – неизвестно; но, выйдя оттуда, Петелин порвал свою писульку. И около года всё вроде бы было безоблачно.

Но в июле 1942-го Петелин положил на стол Дохтурова заново составленное заявление. Старостин уже отбывал заключение в лагерях. Родной город Петелина, Алушта, вот уже около девяти месяцев находился под немецкой пятой, и вечно задумчивый, копавшийся в глубине своей души Петелин этого не выдержал. Принёс заявление и отрезал, что уходит в действующую армию. Дохтуров попытался переубедить его, но куда там!.. Самые горячие уговоры – впустую! Ситуация казалась безвыходной. Тогда Дохтуров по неопытности взял и отнёс Петелинское заявление в партком ВКФС... Что тогда началось!.. «Валяйся в его ногах, умасливай его, надави на него, убей его, в общем, делай что хочешь,– сказал ему позеленевший глава комитета,– но чтобы дальше этого здания эта бумага не пошла! Ясно?» Дохтуров созвал срочное собрание команды; игроки единогласно постановили, что Петелин написал заявление в состоянии аффекта и признали его недействительным. В тот же день Петелин собрал сумку и покинул базу. Его искали по городу всей командой. Выручил тогда первый секретарь московского горкома комсомола – давний болельщик и покровитель «Спартака»: он передал в милицию представление на розыск Петелина. По оперативной установке его задержали у билетных касс на Курском вокзале – он думал самостоятельно добираться до линии фронта! И смех, и грех! Ребёнок! Куда ему воевать?! Дохтуров с Гороховым приехали в отделение милиции его забирать. «Посмотри, что ты наделал?! – кричал на него обычно мягкий и тактичный Горохов.– Весь город на уши поставил! У милиции, что ли, дел других нет, как тебя – дурака – разыскивать?!» Неудавшемуся беглецу было очень стыдно. На специально созванном собрании в тот же день Дохтуров неожиданно для всех поставил вопрос об отчислении Петелина из команды. Он сильно рисковал, но риск оправдал себя: Петелин покаялся перед коллективом во всех грехах и попросил у игроков и руководства прощения; на него было жалко смотреть!.. И вот – третья попытка. Дохтуров про себя рвал и метал. Но горячиться было нельзя.

– Ну, скажи на милость, зачем тебе идти на фронт? – наклонился к Диме Павел Геннадьевич.

Дима даже опешил, – настолько глупо прозвучал для него этот вопрос. В стране бушует война с безжалостными убийцами, люди бьются за Родину насмерть, полстраны стонет под немцами, наших сестёр сотнями тысяч угоняют в рабство в Германию. Действительно, зачем идти на фронт? Может быть, и правда ребячество?..

– Зов сердца,– сквозь зубы проговорил Дима.

– Зов, говоришь? А кто вместо тебя играть будет?! Видел, как нас сегодня встречали? – указал Дохтуров рукой на окно, хотя из него не было видно ничего, кроме заросшей бурьяном детской площадки для игр.– Это потому, что мы подарили тысячам людей радость! Они счастливы; их нельзя оставлять без праздника!

Дима, насупившись, молча изучал пол.

– Или, ты думаешь, правительство наобум выдало тебе бронь? – продолжал Дохтуров, повышая тон.– Думаешь, ты – умный, а в Государственном Комитете Обороны дураки сидят?! Думают, кого бы ещё на фронт не пустить?!.. Бронь тебе дали потому, что ты пользу Родине здесь можешь принести несравненно большую!.. Ведь война рано или поздно кончится, и честь страны нужно будет отстаивать не на полях брани, а на спортивных аренах! Родине понадобятся люди, способные защитить честь советского флага! Вот почему ты и другие спортсмены сейчас имеете дело со снарядами не военными, а спортивными! Тебе было оказана высокая честь! – Дохтуров вошёл в раж.– Знаешь, сколько человек пали в боях за то, чтобы ты мог всё это время играть и тренироваться?! Ты видел, что осталось от этого города? Сотни тысяч человек сложили свои головы!.. Чтобы ты мог жить и играть за них! И не принимай это как должное; тебе ещё предстоит доказать, что ты этого достоин!

– Я этого не достоин,– сказал поникший Дима.– Поэтому и хочу на фронт. Моё решение останется неизменным.

– Да что ты о себе возомнил?! – закричал уже на него разъярённый Дохтуров.– В героя захотел поиграть? Все, дескать, трусы, попрятались за заводскими станками, а ты один с саблей на белом коне – спаситель Отечества?! Да как ты после этого ребятам в глаза смотреть будешь?! Ты же этим своим заявлением всем им – всем! – в душу нагадишь! Сопляк!.. Кто ты такой, если разобраться?! Ты, что ли, баскам забивал? Или, может быть, дубль выигрывал? В команде без году неделя! Пустое место! Тебе нужно ещё долгие годы играть, чтобы стать вровень с признанными мастерами!

– Я, в отличие от Степанова, может быть, баскам не забивал,– дрогнувшим голосом сказал Дима.– Но это не имеет к моему заявлению никакого отношения.

– Да пойми ты,– смягчился Павел Геннадьевич,– я тебе добра хочу! Ты же воевать не умеешь! Ты оружие отродясь в руках не держал! Думаешь, если ты мячом в штанги попадаешь, ты самый меткий снайпер? Да тебя положат в первом же бою!.. Ты ни в одного немца даже прицелиться не успеешь! Ну какой из тебя солдат, ядрёна мать?!

– Это вас не касается,– сквозь зубы сказал Дима; по его щеке покатилась слеза.

– С таким же успехом можешь взять пистолет и застрелиться прямо здесь!.. Зачем ехать на фронт, если так хочется умереть? – пронзительно посмотрел на Диму Дохтуров. Если бы он знал, что Диму посещала и эта мысль, он бы никогда этого не сказал.

– Я ухожу на фронт,– сказал Дима непреклонно.– Это моя жизнь, и я волен распоряжаться ей, как хочу.

Дохтуров посмотрел на него и понял, что всё потеряно. Что-то страшное было в этих глазах. Что-то необратимо произошло в этом человеке за последний год. Это уже был не тот мальчик, который, путаясь в словах, просил прощения на общекомандном собрании. Прежнего Петелина не будет уже никогда.

И, ясно осознав это, Дохтуров разозлился ещё больше. В голове его застучало. Точно так же застучало у него в голове год назад на собрании, когда он неожиданно для всех и для себя встал и предложил отчислить Петелина из команды. Это был сильный ход: ведь отчисленный из команды мастеров игрок терял бронь и призывался на фронт автоматически, без добровольного заявления, без геройства!.. Тогда это возымело желанный эффект. А сейчас? Павел Геннадьевич потерял холодную голову и пошёл ва-банк. Он лихорадочно соображал, копаясь в чулане своего подсознания, где у него хранился арсенал отчаянных и авантюрных идей, и не подозревая ещё, какую мысль сейчас потянет рукой на свет. Но одно он знал наверное: он уже устал от выходок Петелина, – они были у него в печёнках!

– Хорошо, я приму у тебя заявление,– сказал с виду совершенно спокойный Павел Геннадьевич,– раз ты настаиваешь; что ж я могу поделать?!

Он протянул руку, и посмотревший на него глубоко неверящими глазами Дима отдал ему измятый листок.

– Только ты допиши здесь, внизу,– Дохтуров положил листок на тумбочку и разгладил его рукой: – «Прошу рассмотреть моё заявление в срочном порядке».

Достав из портфеля перо, Павел Геннадьевич протянул его Диме. Дима вопросительно посмотрел на начальника своей команды. Глаза его заблестели.

– Знаешь, сколько сейчас подаётся таких заявлений? – объяснил Дохтуров с улыбкой неискреннего участия.– Пока твоё рассмотрят в порядке очереди, глядишь, и война кончится! А так я помогу тебе: твоё заявление будет рассмотрено вне очереди, и ты уже через неделю будешь солдатом Красной Армии. Ты же хочешь побыстрее на передовую, верно? Это же зов сердца?.. А не сопливый нос!..– повысил Дохтуров голос на последнем слове и гневно посмотрел на Диму, который резко вдруг побледнел. Он не брал перо – боялся, что трясущаяся рука выдаст его. Тогда Дохтуров потрудился и сам вложил перо ему в руку.

– Вот здесь,– ткнул Павел Геннадьевич в бумагу и улыбнулся ещё шире,– нужно написать: «Прошу рассмотреть моё заявление в срочном порядке».

Дохтуров пододвинул к Диме тумбочку. Дима нагнулся над ней и подписал свою судьбу непослушной рукой. Всё было решено в течение какой-то секунды!..

– Теперь снова число и подпись,– подсказал дотошный Дохтуров. Дима поставил число – 02.05.43 – и расписался. Бережно взяв листок, Дохтуров подул на него и положил на подоконник – пусть подсохнут чернила. Затем повернулся и посмотрел на Петелина, который вопросительно смотрел на него.

– Всё! – сказал ему Павел Геннадьевич, переставая улыбаться.– А теперь убирайся с моих глаз, чтобы я тебя больше не видел!..

Дима встал и вышел из комнаты.

– Щенок! Молокосос! В войну захотел поиграть!.. Будет тебе война! – приговаривал Павел Геннадьевич, отсчитывая сердечные капли в ложечку.

Он принял двойную дозу.

КАТЯ

Через несколько минут Катя вышла к реке.

К её радости, здесь тоже были люди! На причале стояло сразу три баржи. Одну из них разгружали военные: человек десять вручную спускали с баржи большую цистерну с надписью: «НЕ ПЕРЕВОРАЧИВАТЬ! КРАСКА», в то время как с берега ими визгливо командовал старичок в кепке, с козлиной бородкой и пенсне на глазах. Он бегал вокруг, суетился, топал ногами и кричал, опасаясь, как бы солдаты не уронили цистерну в реку.

Катя повернула налево. Пройдя ещё метров двести, она нашла то, что искала. Это, должно быть, и был бывший драмтеатр; она узнала разрушенное здание по надписи: «КАССЫ», приклеенной над входом.

Катя зашла внутрь. В просторном зале не было ни души. Слева в изрезанной пулями стене она увидела три окошка. Они были наглухо запечатаны. На среднем окошке висела небрежная табличка: «ВСЕ БИЛЕТЫ ПРОДАНЫ».

Катя подошла и постучала по очереди во все три кассы. Без толку! Если здесь когда-то и продавали билеты, то это было очень давно. Значит, те женщины на площади сказали ей правду. Катя вздохнула: оставаться здесь не имело никакого смысла.

Она вышла и пошла назад к пристани.

Цистерну уже погрузили в кузов грузовой машины. Туда же запрыгнули и помогавшие с грузкой солдаты. Старичок в пенсне давал какие-то наставления докуривавшему папиросу водителю, который слушал его с брезгливой рассеянностью.

«Сейчас он докурит, они уедут, и я снова останусь одна!» – подумала Катя в панике и, бегом спустившись к реке по пологому склону, побежала к машине. Водитель бросил недокуренную папиросу в реку и полез в кабину. Старичок обошёл машину с другой стороны и собирался уже сделать то же самое, но вдруг увидел несущуюся к нему Катю и остановился в недоумении. Катя подлетела к нему.

– Скажите пожалуйста, где я могу найти команду московского «Спартака»? – спросила она его, переводя дух.

– А зачем она вам? – изучающе посмотрел на неё старичок с бородкой.

– Мне нужно найти одного человека,– объяснила Катя, замечая, что её пронизывают десятки глаз из кузова.

– Едемте, Никифор Савельич,– крикнул водитель из кабины.– У меня времени в обрез!

– Они разместились в здании бывшей немецкой штаб-квартиры на улице Либкнехта,– сказал старичок.

– Но это ровным счётом ничего мне не говорит! – взмолилась Катя.

– Стало быть, вы не местная?

Катя сначала кивнула, затем отрицательно покачала головой, глядя на Никифора Савельича умоляющим взглядом.

– Это далеко отсюда,– сказал тот, поправляя пенсне.– Пешком идти, наверное, минут сорок.

– Я знаю, как пройти до ж/д вокзала,– сказала Катя жалостно.– Кажется...

– Ну хорошо,– смилостивился над ней Никифор Савельевич.– Полезайте в кузов, мы подвезём вас; это недалеко от типографии.

– Спасибо! – улыбнулась Катя и неуверенно посмотрела на переполненный кузов. К ней протянулся лес сильных солдатских рук.

Поставив ногу на подножку, Катя подала им сумку, а затем свои две руки, – они подняли её наверх, как пушинку, и машина тронулась с места.

СЕЛИВАНОВ

2 Мая, 1943

14 часов 24 минуты

Пётр Степанович сидел за своим столом в обкомовском кабинете. Время тянулось медленно. До матча оставалось ещё два с половиной часа. Сегодня вообще выдался какой-то сонный и вялый день. Так всегда бывает, когда мало работы и ты ждёшь какого-то события с нетерпением. Сегодня в Сталинграде был короткий рабочий день.

С утра они с Леной составляли список приглашённых на банкет гостей. На это ушло не более тридцати минут; в список попало всё сталинградское руководство (обком, горком, НКВД, армия, директоры и главные инженеры заводов) с жёнами – всего около сорока человек. На команду «Спартак» они составили общее приглашение на одном листе (в котором отдельно упоминались лётчики, московский журналист из «Красного Спорта» и московский судья). Такое же общее приглашение было составлено для команды «Динамо» Сталинград (в полном составе, 21 человек с тренером и врачом). Ещё одно, тройное приглашение на одном листе составили для сталинградской бригады судей во главе с Безруковым. Итого, получалось чуть менее ста человек. Селиванов поручил Лене передать все приглашения адресатам в письменном виде или по телефону. После этого она могла быть свободна.

Монотонное течение дня было нарушено сегодня лишь раз. Около десяти часов на телефон Лены (телефон приёмной первого секретаря обкома – именно так он именовался в городском справочнике) поступило сообщение о том, что на «Баррикадах», у отдела кадров, собралась бесчинствующая толпа, которая грозится учинить серьёзные беспорядки. Анонимный голос попросил обком разобраться и наказать виновных.

Сначала немало удивлённый Пётр Степанович хотел позвонить директору завода Кондратюку и узнать, что у него происходит, но поскольку других дел в обкоме всё равно не было, он решил съездить на «Баррикады» и разобраться в ситуации лично.

Он решил взять с собой Виктора Коноваленко. Во-первых, потому что взял за правило, выезжая на места, брать с собой одного из своих замов, если у тех не было других срочных дел: чтобы они могли учиться работать; во-вторых, потому что не хотел оставлять Виктора наедине с Леной, которая занималась приглашениями (Чащин сегодня то приезжал, то снова уезжал, мотаясь по городу и лично контролируя подготовку банкета). Пётр Степанович не отдал себе ясный отчёт почему он не хотел оставлять своих подчинённых наедине, – просто не хотел, и всё. «Виктор будет отвлекать её от работы»,– эта формулировка показалась его совести вполне достаточной и логичной.

Своё нежелание ехать с Селивановым Виктор выразил одним глубоким тоскливым вздохом. Разыскав Захара в гараже, они отправились на завод.

Там, у отдела кадров, и впрямь творилось Бог знает что! Маленькая комната ожидания была набита битком: люди осаждали запертую дверь кабинета, дёргая ручку и проверяя замок плечами на крепость; в ведущем в эту тесную забитую комнату коридоре собралось ещё человек девяносто, самое меньшее! В основном это были женщины от млада до велика, хотя среди них редко попадались и мужчины старше сорока лет. Селиванов заметил, что у многих людей в ногах были сумки.

– Извините! Дайте пройти! Гражданка, не толкайтесь! – энергично работая плечами, Селиванов расчищал перед собой дорогу; Коноваленко следовал за ним неотступно.

Добравшись наконец до запертой двери, Пётр Степанович аккуратно подёргал ручку: дверь была заперта на ключ, но замок уже был так расшатан, что одним резким движением его, пожалуй, уже можно было сломать.

– Что здесь происходит? – громким начальственным голосом унял разгомонившуюся толпу Селиванов.

Судя по тому, что они его не узнали, это были новоприбывшие в Сталинград люди: одни громко спрашивали у других, кто Селиванов такой, другие пожимали плечами в ответ на его вопрос, третьи высказывали абсурдные предположения, что это, быть может, начальник профсоюзной организации.

– Может быть, представитель заводского парткома? – обронил кто-то, и все наперебой начали объяснять Селиванову в чём суть дела.

Селиванов слушал их всех сразу, задавая наводящие вопросы, и очень скоро сложил для себя следующую картину:

Эти люди приехали с Урала по реке ещё вчера днём; это были комсомольские и трудовые бригады, откликнувшиеся на зов о помощи и приехавшие восстанавливать город. На пристани их встретили без заминок; всем выделили жильё в землянках и дали направление на «Баррикады»; но когда они пришли вчера устраиваться на работу, какая-то женщина в очках отказалась принять их, сказав, чтобы они приходили позже. Сегодня утром они снова пришли, но дверь была уже заперта. Они посылали своих представителей к заводскому начальству, но те никого найти не смогли.

– Это безобразие! – кричала на Селиванова какая-то женщина с выпученными глазами.– Думаете, мы на вас управу не найдём?! Мы будем жаловаться в обком!

– Жалуйтесь на здоровье,– сказал Селиванов с улыбкой.– Но дверь зачем же ломать? Там, может быть, и нет никого.

– Есть! – хором закричали женщины.

Они слышали за дверью голоса. Одна женщина сказала, что полчаса назад в кабинете зазвонил телефон, и трубку тотчас же сняли.

Откашлявшись, Селиванов попросил их расступиться; ему стоило немалого труда и времени отвести разъярённых людей на метр от двери.

– Дальше! – командовал он.– Те, кто стоит там, сзади, выйдите в коридор!

Послышался неодобрительный гул. Кто-то крикнул ему, что и не подумает.

– Если вы не выйдите, дверь не откроют! – прокричал он.– Слушайте, что я говорю!

После нескольких минут протеста и препирательств, ему удалось наконец добиться своего: по крайней мере треть людей вышла в коридор, остальные отошли от двери на безопасное расстояние.

– Откройте! – властно скомандовал он тогда людям за дверью.– Селиванов! Замок сразу же щёлкнул (видно, за дверью напряжённо вслушивались во всё, что говорилось снаружи), и дверь открыла черноволосая женщина в очках лет тридцати с длинной и красивой косой. Селиванов наказал толпе снаружи подождать, пообещав во всем разобраться, и они с Коноваленко зашли внутрь. Женщина с косой закрыла за ними дверь на замок дрожащей рукой.

В кабинете были две женщины: кроме первой женщины в очках, за столом у телефона сидела ещё одна, совсем молоденькая девушка с бледным лицом. Обе были страшно напуганы, особенно молоденькая. Женщина с косой принялась что-то невнятно объяснять, но Селиванов перебил её:

– Почему вы не устраиваете людей на работу? – сказал он спокойно.

– Я?! – удивилась, сделав круглые глаза, женщина.– Это приказ Андрея Филиппыча!

– А вы, стало быть, начальник отдела кадров?

Женщина растерянно кивнула. Селиванов спросил, почему директор распорядился именно так. Женщина объяснила, что у них с людьми и так уже перебор: работают только три цеха в четыре смены, а людей хватает уже на полных шесть смен, так что люди работают по очереди, не вырабатывая месячную трудовую норму, но получая при этом полную зарплату.

Селиванов задумался и кивнул. Полная зарплата была его идеей. Он вспомнил, как на одной летучке в начале марта сказал об этом всем трём директорам заводов. Сталинградцы тысячами стихийно возвращались в город из эвакуации, а заводы ещё не работали. В этой связи он просил директоров принимать всех вернувшихся на полный оклад: ведь рано или поздно все производственные мощности будут восстановлены, и все рабочие руки будут востребованы. Ведь не бывает же такого, чтобы все цеха открылись сами по себе – отдельно, а рабочие затем приехали на готовые места – отдельно. «Пока цеха закрыты, мы найдём людям другую работу,– сказал он на том совещании.– Весь город нужно восстанавливать! Одних трупов убирать сколько – население целой европейской страны лежит на улицах одного города!»

И вот теперь снова! Неужели Кондратюк забыл? Это же был элементарнейший ляпсус!

– Значит так: – скомандовал Селиванов – людей начинайте принимать на работу. Всех! На полный оклад с сегодняшнего... нет, со вчерашнего дня. Ясно?

Женщина посмотрела на него сквозь очки, лишившись дара речи; Селиванов с улыбкой подумал о том, что шире и круглее глаз ещё отродясь не видел. Он посмотрел на молоденькую: та тоже сидела с раскрытым ртом.

– Я знаю, что формально вам для этого нужен приказ директора завода,– сказал Селиванов,– но уверяю вас: это уже пустая формальность. Я сейчас же переговорю с Кондратю... с Андреем Филиппычем. А вы давайте-ка поживей. Люди наждались досыта! Там их столько, что вам и за полный рабочий день не управиться, а сегодня короткий.

Когда Селиванов с Коноваленко вышли в приёмную, маленькая комната снова была набита народом; дверь заново обступили, и самые недовольные начинали опять волноваться. Селиванов поднял руку, заставив всех замолчать. Только добившись от них абсолютной тишины, он громко сказал:

– Товарищи, выстраивайтесь в нормальную очередь по одному человеку: вас будут принимать на работу!

Народ радостно загудел; люди из коридора начали напирать сзади, хотя в комнате уже и так было не продохнуть. К двери тотчас же бросилось сразу несколько человек. Селиванов мужественно сдержал их напор:

– Послушайте, что я вам говорю: вас начнут принимать по одному только после того, как вы выстроитесь в цивилизованную очередь! Вот вы женщина, будете первой; вы – второй, вы – третей,– построил он трёх женщин в почти что правильный ряд,– вы за ней и так далее! А вы продолжайте очередь уже в коридоре! И не волнуйтесь: всех примут! Не сегодня, так завтра!

Только добившись от них порядка, он запустил в кабинет первого человека. Уходя, он сказал людям в коридоре, что им стоять сегодня в очереди уже не имеет смысла: их просто не успеют принять.

– Приходите завтра с утра, и вас непременно трудоустроят! – пообещал он им.

– Вот он: бурлящий и клокочущий демос! – сказал Селиванов Коноваленко, когда они спускались вниз по ступенькам.

Виктор сначала даже не понял, что именно сказал Пётр Степанович – только прокрутив услышанную фразу в голове дважды, сумел он расшифровать сказанное Селивановым последнее слово.

Выйдя во двор, они направились к другому четырёхэтажному зданию, в котором размещалась дирекция завода.

– У вас здорово получилось их усмирить,– сделал Виктор комплимент своему начальнику.

– Пустяки,– отмахнулся Селиванов.– И у тебя бы получилось не хуже. Сейчас нужно найти Кондратюка и поговорить с ним. И пусть только попробует оказаться не на работе!..

Директор оказался на работе; более того, ему успела позвонить начальник отдела кадров, и он встречал гостей в большом замешательстве. Но Селиванов, к удивлению Виктора, заговорил с провинившимся директором исключительно мягко. Просто напомнил про разговор, состоявшийся в начале марта.

– Заработались и забыли? – улыбнулся Пётр Степанович.

Он поинтересовался у Кондратюка, как идут дела, и тот рассказал ему, что в третьем цеху готова к запуску ещё одна танкоремонтная линия.

– На следующей неделе попробуем открыть,– сказал Кондратюк – худой и седой, как лунь, мужчина лет пятидесяти пяти.

Селиванов был рад это слышать, однако напомнил, что линию нужно открывать с соблюдением всех правил техники безопасности. Пожелав директору удачи, они с Виктором вернулись в обком. Эх, если бы они только знали, какая беда сегодня случится на «Баррикадах», они бы ни за что оттуда не уехали...

В 12:30 на столе Лены снова зазвонил телефон.

– Николай Иванович Кличко,– сообщила Селиванову Лена. Пётр Степанович взял трубку. Главный тренер сталинградского «Динамо» только что вернулся с тренировки «Спартака» в Ельшанку. Как показалось Селиванову, Николай Иванович был сильно взволнован, что, впрочем, было не плохо: здоровое волнение перед важной встречей дело обыкновенное.

– Как прошла тренировка «Спартака»? – спросил Селиванов и напрягся. Морально он приготовил себя к чему угодно; в конце концов, это была всего лишь тренировка, а не сама игра. Но то, что он услышал, неприятно его потрясло.

– В течение целого часа спартаковцы тренировались в меткости ударов по воротам,– металлическим голосом сказал Кличко. Это не предвещало ничего хорошего. Селиванов, задумавшись, помолчал.

– Какие настроения царят в нашей команде? – спросил он тренера наконец.

– Хорошие. Сегодня ребята будут биться за честь города до последних сил. Я в них уверен. Игре отдадут себя без остатка!

Селиванов кивнул: это всё, что он ждал от своих футболистов. Остальное – уже как лягут карты.

– Поприветствуйте игроков перед матчем от меня лично,– сказал Пётр Степанович,– и пожелайте им удачи. С составом определились?

– Да.

– Сталинградцы в него, надеюсь, попали?

– Частично,– отвечал Кличко.– Как я вам уже говорил, участие в составе Никитина сомнению не подвергалось. Сегодня он поведёт команду в бой – его выбрали капитаном. От него будет зависеть судьба матча: он сыграет против Дмитрия Петелина лично.

«Значит, Тарасенко на поле с первых минут не выйдет»,– с жалостью побарабанил Селиванов пальцами по столу.

– Отлично. Ну что же! Ещё раз желаю вам удачи, Николай Иванович! Увидимся на игре,– положив трубку, Селиванов торжественно посмотрел сначала на Коноваленко, а затем на Лену.– Правый полузащитник «Трактора» Алексей Никитин сегодня персонально сыграет против левого края москвичей Дмитрия Петелина! – предматчевое волнение передалось и Петру Степановичу: сжав руки в кулаки, он потряс ими перед лицом.– Ну, Лёшенька, не подкачай!..

Лена закрыла глаза, и её красивое лицо озарилось лучами тихо переливающейся, блаженной улыбки; Виктор Коноваленко, тупя взор, мучительно и печально вздохнул.

...Около двух часов дня в обком вернулся Володя Чащин. Выпив кружку воды, он сообщил, что договорился с другим истребителем, напарником Максимова: он сбросит мяч на поле «Азота» в 17 часов 00 минут и 40 секунд ровно!

– Главное теперь не опоздать с минутой молчания,– сказал Володя, промокая рукавом губы.– Она должна начаться в пять часов и не секундой позже!..

Селиванов поинтересовался, как прошёл разговор с лётчиком. Вот что рассказал Чащин.

Он приехал на улицу Карла Либкнехта в полвторого; у спартаковцев как раз заканчивался обед. Володя прошёл в комнату, где жили лётчики, и застал их обоих: они только что вернулись из столовой. Володя вошёл к ним с сумкой в руках; бережно опустив сумку на пол, он сообщил истребителям, что имеет к ним небольшое дело. Обращаясь больше к Корчагину, он подробно рассказал про свою идею и спросил, согласен лётчик помочь ему или нет.

В этот момент Максимов, которому идея, очевидно, пришлась по душе, спустил ноги с кровати (до этого он лежал) и воскликнул:

– Великолепная мысль! Позвольте мне это сделать! – глаза его загорелись.

Корчагин посмотрел на Максимова и вроде бы стушевался. Он был явно озадачен: ведь предложение было сделано как будто ему, и вот Максимов пытался выхватить у него из рук столь ответственное и важное поручение.

– Вообще, у меня создалось впечатление, что два лётчика не очень хорошо ладят друг с другом,– заметил по ходу своего рассказа Володя.

Посмотрев на Максимова с уважением, Володя поблагодарил его за готовность помочь, однако напомнил, что предложение было сделано в первую очередь Корчагину и только если тот откажется, Максимову предоставится возможность исполнить эту непростую, но в то же время очень почётную миссию.

– Я согласен! – тут же использовал свой шанс Корчагин, смеривая Максимова довольным и горделивым взглядом. Максимов, пожав плечами, снова улёгся на кровать. А Корчагин, насладившись минутой своего триумфа, вдруг грустно задумался и, почесав затылок рукой, сказал Володе, что ему, однако же, будет очень обидно пропустить сегодняшний матч.

Володя был готов к такому повороту:

– Вы пропустите от силы первые одиннадцать – двенадцать минут,– сказал он Корчагину невозмутимо.– Судите сами: в 16 часов 55 минут вы взлетаете на своей боевой машине с аэродрома (начальник аэродрома уже извещён; машина будет заправлена и готова к вылету!). В течение пяти минут вы летаете над городом, где вам заблагорассудится, – только подальше от стадиона! – а ровно в 17 часов 40 секунд появляетесь в небе над «Азотом»!

Володя достал из кармана и развернул на кровати карту города (он позаимствовал её у военных).

– Вот аэродром,– показал Володя на карте.– Вот «Азот». Вы – военный лётчик, в картах лучше меня разбираетесь! Уж как-нибудь сможете рассчитать время так, чтобы появиться над стадионом ровно в 17 часов 00 минут 40 секунд! Здесь очень важно быть точным! – предупредил Володя.

Попросив Корчагина показать ему свои часы («у него отличные командирские часы; я таких сроду не видывал!» – рассказал Володя), Чащин подвёл время на своих часах так, чтобы стрелки на обоих циферблатах синхронно шли секунда в секунду. Поэтому теперь минуту молчания нужно было начинать по его, Володиным, часам –ровно в 17:00!

– Итак, ровно в 17 часов сорок секунд вы пролетаете над «Азотом» и сбрасываете мяч,– подняв сумку с пола, Володя достал из неё коричневый шар, который он позаимствовал у начальника московской команды,– прямо на поле! Тут нужна предельная точность! Всё будет зависеть от вашего глазомера. У вас, конечно же, стопроцентное зрение? – спросил Володя.

– Не жалуюсь,– отвечал Корчагин гордо.

– Значит, будем полагаться на вашу зоркость,– продолжал Володя.– Вы должны метить в самый центр поля!

Взяв мяч, Корчагин нетерпеливо попросил Володю переходить к той части, где он попадает на «Азот» к двенадцатой минуте матча.

– Всё очень просто! – заверил его Володя.– Сбросив мяч, вы возвращаетесь на аэродром и сажаете самолёт в 17:02. Прямо на лётном поле вас будет ждать машина – я уже договорился с военным комендантом; за рулём будет военный водитель, не доставший билет и лишённый возможности посмотреть матч в любом случае. Он помчит вас к «Азоту» на всех парах. Если ехать не спеша, путь от аэродрома до стадиона занимает минут двадцать; но вы будете гнать на полную катушку! Машина подвезёт вас прямо к трибуне; вам обеспечат проход на самое лучшее место по центру поля сверху, – его для вас будет держать самый громадный безбилетный толстяк в городе, посаженный на лавку ещё за час до игры; увидев вас, он уступит вам место и покинет пределы «Азота», счастливый уже оттого, что посмотрел первые двенадцать минут исторического футбольного матча! – закончил Володя как на духу.

Убедившись, что он имеет дело с серьёзными людьми, Корчагин пожал Володе руку, обещая не подвести.

Закончив рассказывать, Володя посмотрел на своих коллег. Лена одобрительно покачивала головой; Коноваленко довольно улыбался масштабу подготовки этой непростой акции.

– Что ж, не дурно,– задумчиво сказал Селиванов.– Вроде бы, должно пройти без заминок.

Выпив ещё одну кружку воды, Чащин помчался на «Азот» проконтролировать последние приготовления к игре. Вскоре после него ушла и Лена. «Готовиться к матчу»,– совершенно загадочно сказала она.

Селиванов изрядно проголодался: пора было ехать домой.

– Я поехал обедать,– сказал он Коноваленко.– На стадион поеду из дома. А ты как?

– А я побуду здесь,– отвечал Виктор грустно.– Досижу уже: тут и осталось-то всего два часа. Куплю себе что-нибудь перекусить в магазине.

Селиванов кивнул, проникаясь чувством жалости к своему первому заму. «Если человек не хочет идти с работы домой, – это уже беда. Нужно будет как-нибудь помочь ему: это никуда не годится»,– думал Пётр Степанович, уходя.

На часах было 14:52.

КАТЯ

Солдаты аккуратно ссадили Катю на землю и показали, как пройти дальше. Подходя к зданию бывшего детсада на улице Либкнехта, она подивилась: у ворот собралось столько народа, сколько она в этом городе увидеть уже отчаялась! Там в одном месте было человек сто, если не больше!

Нахмурившись, Катя спросила у одной, совсем юной смуглой девчонки с чёрными, как зола, волосами, что они все здесь делают.

– Ждём, когда футболисты поедут на матч,– ответила девчонка мечтательно.– Хочется увидеть их хотя бы одним глазком!

Кате это не понравились, и она нахмурилась ещё больше. Девчонка была ещё школьницей и показалась Кате совсем ребёнком. Она оглядела других людей, участвовавших в этой «массовке», состоявшей, главным образом, из молодых женщин, подростков и некоторых солдат.

– Но ведь ты увидишь их на стадионе, разве тебе этого недостаточно? – спросила Катя девчонку строго.

– В том-то и дело,– хихикнула девчонка,– что не увижу! Если бы у меня был билет, думаешь, я стояла бы здесь с тобой? Стадион уже закрыли; говорят, безбилетных и близко не подпустят; вот мы сюда и пришли. Хотя бы одним глазком!..– вздохнула девчонка, и её губы изогнулись в подобострастной улыбке.

Пробравшись к воротам, Катя постучала по ним кулачком под визг и хохот обступившей её толпы. Ей никто не ответил, и она снова поколотила кулачком по железным дверям.

– Ты что, хочешь устроиться к ним медсестрой команды? – крикнул ей коренастый мужчина в кителе, вызывая всеобщий смех.

Не обращая на них внимания, Катя продолжала настойчиво барабанить по воротам. У неё уже болели оба кулака, когда дверь наконец приоткрылась и на неё сурово посмотрел молодой курчавый офицер в сдвинутой на бок фуражке. Он грозно, как это умеют делать одни военные, оглядел Катю с головы до ног:

– Это ты колотишь в дверь со всей дури?

– Мне н-нужно встретиться с одним человеком...– начала Катя, запинаясь.– Я приехала к нему издалека... Я... Он будет рад меня видеть... (Катя горько вздохнула; она всё ещё искренне надеялась, что это так). Можете ему передать?.. Это мой жених. Его зовут Дмитрий Петелин...

Толпа вокруг взорвалась диким хохотом. Смерив и остудив всех суровым взглядом, курчавый офицер сказал, что команда готовится к матчу, и попросил не шуметь. Катю же он попросил больше не стучать в ворота: у спартаковцев был тихий час.

– Сейчас вы ни с кем не встретитесь, поэтому не утруждайте ни себя, ни нас,– сказал парень, скользя по её фигуре глазами.– Приходите после матча, может быть, что-нибудь и получится.

Он закрыл дверь, и Катя услышала металлический лязг затвора.

Совершенно не зная, что делать, она отошла на другую сторону улицы и посмотрела на здание за забором. Оно было расположено в глубине двора, и окна с улицы не просматривались. Катя прикусила губу. Оставалось только ждать. Надеяться и ждать...

ДИМА

В 15:30 в бывшем кабинете директора детсада спартаковцы, кто сидя на стульях вокруг стола, а кто стоя и облокотившись о стены, слушали своего главного тренера. Владимир Иванович Горохов объявлял состав на сегодняшний матч:

– Играют: Акимов, Морозов, Василий Соколов, Малинин, Сеглин, Смыслов, Петелин, Борис и Виктор Соколовы, Глазков, Степанов. Остальные выйдут на замену. Вопросы есть? – Владимир Иванович окинул собравшихся пристальным взглядом.

Дима сидел на стуле в дальнем углу комнаты, опустив глаза. Он не знал, сказал Дохтуров кому-нибудь про его заявление или нет. Но судя по тому, как спокойно вели себя игроки, они ничего не знали. Тем не менее, Диме было не по себе. Это был его прощальный матч за «Спартак», а может быть, вообще последний матч в жизни. Должны ли товарищи знать об этом? Стоит объявить об этом прямо сейчас, на собрании? Или лучше сделать это после игры, в раздевалке?..

Дохтуров стоял у стены напротив окна с постным и холодным лицом. Дима старался не встречаться с начальником команды взглядом, но его усилия были совершенно излишни: Павел Геннадьевич, в свою очередь, избегал смотреть на него.

– Отправление автобуса на стадион через пятнадцать минут,– сказал Горохов, не дождавшись вопросов.– Прошу не опаздывать. Собрание окончено.

– Одну минуту, Владимир Иванович,– отсоединился от стены Дохтуров, выступая в центр комнаты.– У меня тоже есть одно объявление, касающееся предстоящего матча.

Выждав торжественную паузу, Павел Геннадьевич оглядел команду в напряжённо нарастающей тишине.

Дима всё понял и опустил голову ещё ниже: сейчас Дохтуров сам объявит о его уходе на фронт!.. «Жаль!..– подумал он.– Ребята могут подумать, что я пытался скрыть от них этот факт!..»

Дохтуров продолжил сухим, повседневным тоном:

– Дмитрий Петелин подал заявление с просьбой зачислить его в ряды Красной армии. После того как мы вернёмся в Москву, заявление будет передано в военный комиссариат. В связи с этим,– Павел Геннадьевич снова окинул игроков взглядом: их напряжённые лица вытянулись в немом оцепенении; звенящую в воздухе тишину можно было услышать,– а также учитывая душевное состояние игрока, вынесшего в себе такое серьёзное решение, предлагаю рассмотреть вопрос о его участии в сегодняшнем матче. По моему мнению начальника команды, Дмитрий играть психологически не готов.

Пауза длилась совсем недолго, но Дима успел запаниковать.

«Он хочет лишить меня возможности сыграть в последний раз!» – слёзы наворачивались ему на глаза; это было несправедливо, но если им так было угодно...

Тишину прервал Владимир Степанов:

– Считаю, что Петелин должен играть!

Остальные игроки загудели, поддерживая своего капитана.

– Пусть сыграет последний матч! – выкрикнул кто-то из общего гула голосов.

Дима посмотрел на Степанова и кивнул ему в знак благодарности. Капитан посмотрел на него с такой жалостью и болью, что у Димы поколебалось сердце. «Для него я уже труп»,– понял Дима. Ему вдруг стало смешно, и он улыбнулся обречённой улыбкой.

– А вы как считаете, Владимир Иванович? – повернулся Дохтуров к главному тренеру.

– Я также считаю, что Петелин должен играть,– сказал Горохов раздавленно.– Сталинградцы хотят увидеть нас в сильнейшем составе. Пока заявление Дмитрия не рассмотрено, он остаётся игроком «Спартака». Дима, ты готов играть? – посмотрел он на своего левого края.

– Да.

– Для меня этого слова достаточно,– обратился Горохов к Дохтурову.– Автобус отправляется через пятнадцать минут. Все могут быть свободны,– сказал он уже всей команде.

Игроки направились к выходу. Дима вышел в коридор вместе со всеми. К нему тут же подошёл бледный, как мел, Борис Соколов.

– Зачем?! – в его глазах стояли слёзы; он беззвучно шевелил губами.– Зачем?!!

«И для него я уже труп!» – подумал про себя Дима. Он лишь хлопнул Бориса по плечу и молча направился в сторону лестницы.

На втором этаже его неожиданно нагнал главный тренер «Спартака» – Владимир Иванович Горохов.

– Ничего не бойся, слышишь? – тихо заговорил Владимир Иванович Диме в самое ухо.– Заявление можно будет отозвать. У всех бывают ошибки!.. Прилетим в Москву, что-нибудь придумаем. У нас есть друзья в горкоме комсомола... Мы тебя отстоим... Ты только не сломайся сейчас, слышишь?! – яростно потряс он Диму за плечо.– Сыграй так, как надо. Тебе очень важно сейчас не потерять концентрацию!..

Дима усмехнулся: «почему они все считают меня глупым мальчишкой, который попадает во все расставленные жизнью капканы?!.. Это же было моё решение!..»

...Дохтуров вошёл в свою комнату на третьем этаже. В его голове кипело; он не мог найти себе места. «Неужели это всё? – подумал он в ужасе.– Неужели это бесповоротно?!» С этой мыслью он смириться не мог.

Сбивчатым шагом пройдясь по комнате взад-вперёд, Дохтуров вдруг выскочил в коридор: его рука уже потянула из чулана очередное мохнатое решение! Пробежав по коридору со скоростью, которую было сложно предположить в человеке его возраста и комплекции, Павел Геннадьевич постучал в комнату, где жили врачи и обслуживающий команду персонал.

– Войдите! – сказали ему изнутри, и он открыл дверь.

В комнате оказался массажист команды Михаил Кравченко.

– Вы не могли бы пройти со мной? – сказал Павел Геннадьевич тихим и доверительным голосом.– Мне нужна ваша помощь.

Они прошли в комнату Дохтурова, и Павел Геннадьевич закрыл дверь на ключ. Он лихорадочно соображал. В его распоряжении было на всё про всё десять минут – даже меньше!..

– То, что я вам сейчас скажу,– начал он тихим голосом,– должно остаться строго между нами.

Перепуганный массажист смотрел на него, не моргая.

– Речь идёт о Дмитрии Петелине,– продолжал Дохтуров.– У меня есть подозрение... а также самые веские основания полагать, что он может... саботировать сегодняшнюю игру.

– Петелин? – умоляюще расширились глаза Кравченко.– Не может этого быть!..

– Тсссс! – приложил палец к губам Дохтуров, сам не веря тому, что он смог такое произнести.– Тихо!..

– Но он же подал заявление на фронт...– чуть не заплакал Кравченко.– На фронт!

– В том-то всё и дело! – многозначительно посмотрел на него Дохтуров. Он не имел ни малейшего понятия о том, что должен был означать этот взгляд, но ему было необходимо привлечь на свою сторону этого массажиста, иначе Петелину был конец! – В том-то и дело! Разве вы не знаете, как они маскируются? – суровым полушёпотом сказал он.– Видели как он побледнел, когда я поднял вопрос о его участии в матче?

– Павел Геннадьевич, вы уверены? – взмолился Кравченко, которому становилось уже физически плохо.

– Нет,– мягко и ободряюще сказал Дохтуров, кладя руку массажисту на плечо.– Нет, я ни в чём пока не уверен. Но партия и народ требуют от нас бдительности! Поэтому нужно всё хорошенько проверить. И вы поможете мне это сделать. Сегодня вы и я будем внимательно наблюдать за Петелиным в течение всей игры,– мохнатая идея из чулана наконец-то приобретала окончательные очертания.– Ведь как обычно зрители смотрят футбол? Они следят глазами за передвижением мяча, а на действие игроков без мяча практически не обращают внимания. Мы же с вами сегодня будем следить целенаправленно за Петелиным. Он этого от нас не ожидает, и если мои подозрения... то есть мои сведения верны, то он проявит себя как... ну, вы меня понимаете? Если не проявит, мы с вами будем только рады этому, пожмём его мужественную руку и с цветами придём провожать его на фронт! Но если он сегодня сделает кое-что...

Павел Геннадьевич развёл руками и сделал, пожалуй, чересчур жалостное лицо.

– Но как он может проявить себя? – с ужасом спросил бледный Кравченко.– Что он может такого сделать?! Это же всего лишь футбольный матч!..

– Ну, это не совсем обычный футбольный матч,– напомнил Дохтуров.– Он может попытаться сорвать мероприятие и испортить жителям города праздник. Способов для диверсий у них много, вы же советский человек, – вам ли не знать!… Поймите же, дорогой Михаил Всеволодович,– потряс он побелевшего от страха массажиста за плечи, вдруг оживляясь.– Ну, осудят его за саботаж и антисоветскую деятельность, и что с того? На этом, по крайней мере, его жизнь не закончится. Выйдет через десять... ну, пусть, пятнадцать лет... Но ведь будет жить!.. Поумнеет – нам ещё с вами спасибо скажет!.. Ну не поворачивается у меня рука послать его на верную гибель под пули!.. Не поворачивается!..

Дохтуров выпустил Кравченко из рук и посмотрел на него очень грозно.

– После матча напишете рапорт о ваших наблюдениях и отдадите мне. Я напишу свой, сдадим куда надо, и пусть компетентные товарищи решают. Ясно?

– Ясно,– опустил голову Кравченко.

– Вот и хорошо,– смягчился Дохтуров.– Обстоятельства нашего разговора прошу вас никому не разглашать! Сами понимаете...

Кравченко вздохнул: само собой разумеется; разве кому-нибудь расскажешь о таком разговоре?!

В три часа сорок пять минут ворота детсада открылись, и автобус со спартаковцами взял курс на «Азот». Когда они выезжали на улицу, их приветствовала внушительная толпа местных жителей; они уже начинали привыкать видеть подобную картину в этом городе повсеместно. Люди махали им руками, кричали; кто-то даже успел постучать в окно, пока они набирали ход...

...Дима в окно не смотрел и не обращал на ринувшихся за автобусом людей никакого внимания. Он закрыл глаза: нужно было сосредоточиться на предстоящей игре... А после неё – всё!..

КАТЯ

До матча оставалось чуть более часа. Толпа у ворот изнывала в напряжённо-восторженном ожидании. Люди всё подходили и подходили; теперь здесь было уже человек триста; ворота обступили со всех сторон: к ним было просто так уже не пробраться.

Без двадцати четыре со двора послышались приглушённые голоса, и собравшаяся снаружи толпа откликнулась на них оживленным гулом. Ещё через три минуты ворота распахнулись, и из них вышли четыре милиционера, которые проследили за тем, чтобы люди расступились и освободили проезд.

Внутри двора показались фары и нос автобуса. По тому, как односторонне освобождали люди проезд, Катя сообразила, что автобус повернёт налево, и прошла несколько метров в этом направлении. Идти дальше не было смысла: здесь автобус, скорее всего, наберёт скорость, и Дима не заметит её; остановившись метрах в двадцати от ворот, она попыталась просунуться вперёд сквозь плотную и тугую толпу. На её пути встал коренастый мужчина в кителе:

– Куда вы лезете, барышня?

Но Кате всё же удалось протиснуться почти что в самый перёд.

Автобус посигналил, вырулил на улицу и свернул налево. Катя убрала локон волос со лба и замерла, вглядываясь в приближающиеся окна медленно плывшей на неё машины. Она успела разглядеть морщинистое лицо пожилого водителя и сделала движение вперёд, как вдруг толпа громко и отчаянно загудела! Окна автобуса закрыли от неё сотни трепещущих, как деревца на лютом ветру, рук. Когда автобус поравнялся с ней, Катя вскинула вверх свою руку и как только могла громко крикнула:

– Диииимаааа!

Но её возглас растворился в громком море других разрозненных криков. В следующий миг мужчина в кителе размашисто отмахнулся от неё рукой, и его локоть заехал Кате в правую скулу.

– Нельзя быть такой настырной, барышня! – сердито прокричал он при этом.

Удар повалил Катю на землю. Она так и пролежала там какое-то время, закрывая лицо руками. Щека отяжелела и распылалась. Мимо неё, громко топоча, пронеслись десятки беспорядочных ног. Кто-то наступил сапогом ей на волосы, и она вскрикнула от неожиданности и боли. Подняв голову, она увидела свою истоптанную сумку, соскочившую с её плеча при падении...

Автобус уже давно скрылся из виду. Ворота детсада затворили и заперли. Люди успокаивались. После того как событие, которого они все так долго и упорно дожидались, вдруг сиюминутно завершилось, они смотрели друг на друга пустыми, отупевшими глазами; их пребывание здесь вдруг лишилось всякого смысла, но они стыдились дать себе в этом отчёт и продолжали чего-то ждать.

Какой-то солдат помог Кате подняться, и она встала на ноги. Щека горела, любимое платье было в грязи. Нагнувшись, она подобрала с земли свою затоптанную и измятую сумку. При падении сумка открылась, и на её ночном светло-голубом платье отпечатались следы чьих-то грязных сапог. Катя отошла в сторонку; ей стало очень обидно; к горлу подступили горькие слёзы. Небо вдруг тоже захмурилось: видимо, оно тоже собиралось плакать из чувства солидарности и жалости к ней. Словно в подтверждение этого на Катино лицо опустилась первая капля-слезинка.

«Пожалуйста, не надо! – попросила она небо.– Если мы оба разревёмся, кому от этого станет легче?»

Небо хмурилось, но больше не плакало. Она тоже вытерла рукой влажный глаз.

«Интересно было бы сейчас посмотреть на себя в зеркало! – горько улыбнулась она про себя.– Щека, наверное, распухла... И платье испачкалось... Эх!..»

Вычистив платье и сумку рукой, насколько это было возможно, Катя подошла к помогшему ей подняться солдату и спросила:

– Вы не подскажете, как пройти к стадиону?

В следующую секунду чей-то громкий голос подхватил и разнёс её мысль по всей улице:

– Айда на «Азот»!!!

И толпа, снова загудев, увлекла её за собой.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 15 часов 24 минуты

Селиванов сидел у себя дома за обеденным столом на кухне и ел пельмени со сметаной, когда в прихожей зазвонил телефон. Ухаживавшая за мужем Лидия Павловна ответила: звонил Виктор Коноваленко. Он просил позвать Петра Степановича к аппарату. Срочно.

– Только что звонили из «Баррикад»,– услышал Селиванов напряжённый голос своего заместителя в трубке.– Произошла трагедия: при запуске новой очереди упал кран. Есть жертвы,– произнёс Виктор после короткой паузы самые страшные слова.– Пострадал человек...

– Какую новую очередь? Да ты что такое говоришь, Виктор?! – воскликнул ошеломлённый Селиванов, но тут же остыл: Коноваленко, скорее всего, сам не знал подробностей и, едва узнав о происшествии, тотчас же позвонил ему.– Бери Захара, и заезжайте за мной,– скомандовал Селиванов.– Я выхожу!

Лидия Павловна посмотрела на мужа с тревогой.

– ЧП на «Баррикадах»,– сказал он ей тихо.– Есть жертвы. Нужно ехать.

– Может быть, тебя подождут пять минут, и ты успеешь доесть? – спросила Лидия Павловна, впрочем, без особой надежды.

– Извини,– сказал Пётр Степанович, надевая кепку и обуваясь.– Теперь, наверное, заеду уже только вечером перед банкетом...

Лидия Павловна только и успела, что поднести ему кружку кваса, выпив которую, Селиванов ушёл.

Пётр Степанович был расстроен и озадачен. Выйдя на улицу, он задрал голову и посмотрел на хмурящееся густо-синее небо. Оно тоже было не в настроении. А ведь весь сегодняшний день не предвещал ничего подобного!..

«Видимо, там тоже узнали про «Баррикады»,– подумал Пётр Степанович с грустью.– Только дождя нам сейчас не хватало!..»

Где-то вдалеке послышался шум мотора, а ещё через минуту Захаровская «Эмка» со скрипом остановилась напротив него.

Всю дорогу до «Баррикад» они промолчали. Откинувшись на переднем сиденье, Селиванов с опаской поглядывал на гневающееся синевой небо. Где-то там, должно быть, уже собирались сгустки пылающих молний. Пётр Степанович расстроился совершенно.

15 часов 49 минут

Они вышли из машины. С неба сорвалась первая капля. Лицо Селиванова обдал пропитанный грозой ветер, и он поспешил зайти в заводское здание.

В вестибюле их ожидал какой-то незнакомый Селиванову, весь сморщенный, человек. Он молча проводил их в производственный цех, где всё и произошло.

Там по-прежнему толпились люди. Селиванов нашёл среди них директора завода Кондратюка. Они вместе подошли к рухнувшему на землю крану.

– Как это случилось? – сухо спросил Селиванов, трогая железо рукой.

Он посмотрел на стоявших в стороне женщин, предположив, что они могли быть очевидцами трагедии. Так и оказалось: одна из них подробно рассказала ему о происшествии. Этот малый цех был придаточной частью большого цеха, запущенного ещё в марте. Эту очередь открыли сегодня утром, и всё сначала шло хорошо. Но около часа тому назад огромный кран, висевший здесь, вдруг ни с того, ни с сего оборвался – наверное, не выдержала подвесная цепь – и, рухнув, раздавил ногу работавшему под ним человеку.

– Повезло ещё, что в тот момент здесь только один рабочий стоял,– заверила Петра Степановича женщина.– Каждые полчаса сюда подходила бригада из шести человек и вручную сгружала готовую деталь на тележку, – прямо под этим треклятым краном! Упади эта махина на их головы, их разом накрыло бы всех шестерых!

– Вы же говорили мне утром, что эта линия будет запущена на следующей неделе. Кто приказал открыть её сегодня? – спросил Селиванов и посмотрел на Кондратюка.

Кондратюк онемел от страха; его губы посинели и затряслись.

– Я ничего об этом не знал, Пётр Степанович,– наконец заговорил он.– Это начальник цеха, Фурсов, самовольно распорядился в обход инструкций.

– Где он сейчас? – с каким-то брезгливым безразличием спросил Селиванов.

– У меня в кабинете... Сидит, убитый... горем.

– Горем? – Селиванов посмотрел Кондратюку в лицо, и тот готов был поклясться, что в глазах обкомовского секретаря сверкнула молния! Андрей Филиппович Кондратюк благодарил судьбу за то, что он не был сейчас на месте злополучного начальника цеха. Впрочем, он не был ещё вполне уверен в том, что ему самому сегодня удастся покинуть территорию «Баррикад» целым и невредимым.– Пойдёмте, я хочу с ним поговорить,– сказал Селиванов, отворачиваясь.

Они прошли в кабинет директора завода. Фурсов, блондин лет тридцати семи, с тонким, женственным лицом, сидел на стуле посреди комнаты с низко опущенной головой.

Пётр Степанович взял стул и сел метрах в четырёх от него, как будто брезгуя подсаживаться ближе. Кондратюк, Коноваленко и женщина-технолог, рассказавшая Селиванову подробности происшествия, замерев, как статуи, остались стоять у дверей.

– Это вы распорядились открыть дополнительную линию в третьем цеху? – спокойно спросил Фурсова Селиванов.

– Я,– отвечал тот, не поднимая глаз.

– Объясните, зачем вы это сделали,– поднеся руки к лицу, Селиванов с видимым безразличием принялся рассматривать свои ногти.

– Я думал, что линия готова и простаивает зря,– сказал Фурсов. Его голос был отягощённым и мрачным.

– Вы думали?! – поднял на него исподлобья глаза Селиванов.– И вы просто так взяли и запустили очередь безо всякой комиссии, наплевав на правила безопасности?

– Да,– кивнул Фурсов.

– И даже не поставили об этом в известность своего директора? – к тяжести в голосе Селиванова добавилось искреннее удивление.

– Не поставил... Мы ремонтировали танки! Откуда мне было знать, что этот кран вдруг возьмёт и сорвётся! – в первый раз Фурсов осмелился поднять свои голубые и чистые глаза на Селиванова.

– Возьмёт и сорвётся?! – повторил Пётр Степанович, не веря своим ушам.– Вдруг?!

В следующее же мгновение он сорвался с места и набросился на Фурсова одним кошачьим прыжком. Повалив начальника цеха на пол вместе со стулом, Пётр Степанович вцепился ему в шею руками и начал больно его трясти; белёсая голова Фурсова при этом несколько раз ударились о каменный пол.

– Мразь! – кричал Селиванов в ярости.– Он, видите ли, думал!.. Ты у меня не за халатность – за вредительство сядешь, сволочь!..

Корчившийся от боли и черневший в лице Фурсов высунул язык. Селиванов вцепился в него ещё крепче:

– Двадцать пять лет!.. Сдохнешь в лагерях, гад! Из-за тебя сегодня чуть-чуть не погибли люди!..

Селиванов наконец отпустил горло Фурсова, поднялся, поправил воротник и посмотрел на Коноваленко, Кондратюка и работницу завода, которые в ужасе наблюдали за его приступом гнева. Фурсов, схватившись за горло, стонал на полу; по его щекам ручьём текли слёзы. Пётр Степанович переступил через него.

– Вызови милицию, Витя,– сказал он.– Пусть приедут и арестуют его.

Виктор подошёл к столу Кондратюка и снял трубку аппарата.

– Где человек, на которого упал кран? – обратился Селиванов к директору завода.– В каком он состоянии?

– Отправлен в госпиталь,– сказал Кондратюк, нервно сглотнув.– У него тяжёлая травма...

Селиванов перевёл взгляд на женщину.

– Кран упал ему на ногу,– заговорила та.– Две тонны! Нога в лепёшку. Он жутко кричал. Мы пытались приподнять кран, чтобы он мог высвободить ногу, но куда там!.. Такую махину не поднять и домкратом. Нужен другой точно такой же кран... А он всё кричит и кричит от боли, как сумасшедший!..

Селиванов закрыл глаза и открыл их через секунду.

– И что потом? – спросил он чуть слышно.

– Потом он перестал кричать,– ответила женщина.

– Удалось поднять кран?

– Нет... Он перестал чувствовать ногу... И боль, по-видимому, притупилась. По крайней мере, он больше не кричал: просто сидел там и плакал...

Закончивший разговор по телефону Коноваленко сказал, что Сидельников уже выслал машину. Селиванов наказал Кондратюку дождаться приезда милиционеров и лично передать Фурсова в их руки. Уходя, он глянул на провинившегося начальника цеха: тот всё ещё лежал на полу возле опрокинутого стула и беззвучно рыдал.

16 часов 05 минут

Николай Сергеевич Сидельников собирался домой; до матча оставалось уже менее часа – этого времени как раз достанет на то, чтобы заехать домой, ускорить сборы жены и приехать на стадион с запасом в несколько минут до начала игры. Но перед этим он должен был сделать один важный звонок. У него появилась ещё одна непредвиденная проблема, которую нужно было решить.

Он поднял трубку и сказал:

– Соедини меня с Швыдько, Ирочка.

Швыдько был его заместителем. Сегодня, когда все уйдут на футбол, а позже – на банкет, он останется на работе и будет оперативно отслеживать ситуацию в городе. Когда Швыдько появился на проводе, Сидельников озабоченно ему сообщил:

– Паша, начальник охраны здания на Карла Либкнехта только что сообщил, что безбилетная толпа устроила беспорядки, когда автобус со спартаковцами покидал объект. По стёклам автобуса стучали руками. В давке люди падали и топтали друг друга. В общем, мне нужно уже идти,– Сидельников взглянул на часы,– а ты сделай так, чтобы после матча у ворот не было ни одного человека. Ясно?

– Будет сделано, товарищ полковник,– отвечал Швыдько.

– По возможности усиль охрану на стадионе и его подступах: стягивай туда всех людей – в других местах они сегодня уже не понадобятся. Но самое главное: огради игроков «Спартака» от контактов с назойливыми поклонниками. Подумай, как это сделать.

Выслушав ещё одно заверение в том, что всё будет сделано как нужно, Сидельников попрощался: «Ну всё!» и положил трубку. На Швыдько можно было положиться: немного грубоват и любит перестраховаться, но поставленные перед ним задачи решает добросовестно и аккуратно. Теперь можно было спокойно ехать на матч.

16 часов 12 минут

Когда Селиванов и Коноваленко вышли из здания, Захар о чём-то судачил с рабочими у заводской проходной. В четыре часа закончилась смена, и уставшие сталинградцы покидали территорию завода, торопясь на футбол – ведь им нужно было ещё зайти домой и переодеться. У задержавшихся поболтать с Захаром рабочих, по всей видимости, просто не было билетов. У Захара билеты были, и он то и дело поглядывал на часы.

– Жуткая история,– поделился Захар с начальством, садясь в машину; ему тоже рассказали про несчастный случай в общих чертах.– Жалко беднягу...

Заведя машину, он вопросительно посмотрел на Селиванова.

Селиванов молчал несколько долгих секунд.

– В госпиталь,– сказал он наконец.

Однако Захар не тронулся с места, как будто отказываясь верить своим ушам.

– В какой... госпиталь? – переспросил он недоверчиво и почесал щёку с досады.

– В тот, где больных лечат,– сказал Селиванов спокойно.

– Зачем в госпиталь?..– тоскливо посмотрел Захар на часы.

– Насколько я знаю, Захар, ваша супруга не хворает,– впервые в жизни обратился к своему водителю на «вы» Селиванов; это не могло предвещать ничего хорошего, и Захар, напрягшись, вытянулся в своём сиденье.– Лидия Павловна и Кирилл, слава Богу, тоже здоровы! У Виктора пока нет семьи. Так зачем мы едем в госпиталь, Захар? – повысил вдруг голос Селиванов.– Не нужно быть Сократом, чтобы догадаться, что мы едем в госпиталь навестить беднягу, который лишился ноги! – уже почти крича, Селиванов рубанул ребром ладони о бардачок.

Мотор машины заглох.

– Извините, Пётр Степанович...– сказал Захар, запинаясь и начиная дрожать.– Просто я договорился с супругой встретиться в половине пятого... Вы же сами сказали, что у нас будет короткий день... Вот мы и решили сходить на футбол вместе, как до войны... У нас и билеты есть... Лена Колотова дала мне два; сказала, что всем положено – вы так распорядились... Я ей и деньги за них уплатил – двадцать рублей...

Захар за малым не плакал. Селиванов отвёл глаза в сторону. Ему было неловко, но что он мог поделать? Работа есть работа. Война есть война. Совесть есть совесть. Он работал, как каторжный, жертвуя всем на свете, лишь бы только люди поверили в то, что в городе налаживается мирная жизнь. От своей маленькой команды он много не требовал. Но разве это такой уж тяжёлый крест – сделать за ним всего один шаг?

«Вот тебе и обещанный футбольный матч после работы в пять часов...– с горечью подумал Захар, глядя на последних, торопливо покидавших территорию завода, рабочих.– Пылись оно колом!..»

«Но ведь это для них война кончилась, милый Захар! – подумал Селиванов с усталой улыбкой.– А для нас – разве она когда-нибудь кончится?!» Тяжело вздыхая, он вспомнил тёплый морской песок, их полную короткого счастья жизнь, Лидию Павловну и маленького Кирилла в утопающем в солнце 1938-м году... Куда всё это делось? Ялту и Днепропетровск топтали немцы... Немцы – коричневые, толстокожие, щепетильные немцы были повсюду!.. И только в 38-й год им была навсегда закрыта дорога!..

– В какой госпиталь ехать-то, Пётр Степанович?..– спросил Захар раздавленным голосом.

– Не знаю,– отрешённо отвечал Селиванов.

Выскочив из машины, Захар забежал в здание, пробыл там минуту, затем точно так же бегом вернулся, сел за руль, и машина тронулась с места.

На этот раз Захар гнал машину, как заправский гонщик: никогда ещё Селиванов не видел, чтобы его персональный водитель так «лихачил». Он не только видел, но и чувствовал это, подпрыгивая на сиденье, а один раз даже больно ударившись головой о боковое стекло, после того как Захар резко свернул, не сбавляя скорость.

Селиванов подумал, что ни один водитель ни одного другого областного комитета партии ещё не возил своего первого секретаря так небрежно.

16 часов 26 минут

Через десять минут машина со скрипучим шипением колёс остановилась у дверей госпиталя.

– Всё, Захар,– сказал Селиванов сразу же, как только водитель заглушил мотор.– Иди к своей жене. А то ещё не успеете на стадион к началу матча. Передавай ей от меня привет и извинения за то, что ты не пришёл к ней в половине пятого. Ну чего сидишь?! Иди, иди же!

Счастливый Захар промокнул платком глаза и выскочил из машины.

– Виктор, ты, кажется, умеешь водить машину? – сам Селиванов никогда в жизни не садился за руль; велосипед был единственным транспортным средством, которое ему покорилось.

Виктор кивнул.

– Ты ведь не против, если мы немного опоздаем на матч? – задал Пётр Степанович своему заместителю ещё один, очень осторожный вопрос.

– Нисколько,– отвечал Виктор угрюмо.

Селиванов мысленно унёсся на стадион. Сейчас, когда начало матча близилось с каждой минутой, Петра Степановича всё больше и больше охватывало предматчевое волнение. Он знал, что когда начнётся сама игра, волнение спадёт до приемлемой и вполне здоровой отметки; но именно сейчас, когда до стартового свистка таяли последние минуты, чувство предвосхищения долгожданного события было острее и томительнее всего. Поэтому он был даже рад, что пропустит начало матча и приедет на стадион, когда игра будет уже в самом разгаре.

На «Азоте» сейчас был Володя, и там всё было под контролем – в том, что в организационном отношении матч пройдёт как надо, он ни капли не сомневался.

КАТЯ

Катя вышла на небольшую площадь перед стадионом и ахнула!

Глядя на площадь, трудно было поверить в то, что улицы этого города кое-где могли быть совершенно пустыми!.. Если только жители Сталинграда не собирались всякий раз все сразу же в каком-нибудь одном месте, как это было сейчас!.. Тысячи человек устремились на стадион!

Такое большое скопление людей Катя видела до этого разве что только на Красной площади до и после парадов! Были тут и военные, и люди в штатском, и подростки, и дети.

Катя оказалась в бурлящем людском потоке; поток этот закружил и понёс её за собой. Вот она увидела перед собой группу военных, которые шли на матч; один из них размахивал большим красным знаменем с серпом и молотом в верхнем левом углу. Вот какой-то мужчина в штатском костюме нёс на своих плечах малютку-дочь, которая, смеясь, держала в руках и развивала на ветру красную ленточку. Вот какие-то нарядные женщины, возбуждённо переговариваясь, прошли мимо неё с букетами цветов в руках. Катя ни разу до этого не была на футболе, и ею вдруг овладело волнительное чувство предвкушения этого зрелища!..

Поток вынес её к большим железным решёткам, между которыми были установлены узкие турникеты, открывающие путь уже непосредственно к стадиону; возле турникетов стояли милиционеры и контролёры, пускавшие зрителей внутрь строго по билетам.

А билета у Кати как раз не было...

Нужно было срочно что-то придумать.

Сейчас, за полчаса до начала игры, люди шли по площади к стадиону одним быстрым непрерывным потоком. Видимо, у них у всех были билеты. Счастливчики!..

– Извините пожалуйста, у вас не найдётся лишнего билета? – спросила она у пожилого мужчины в белом костюме.

– Нет,– бросил тот мимоходом.

Катя спросила ещё у нескольких человек, но всякий раз получала одинаковый, категоричный ответ...

Её глаза вдруг блеснули! Она выбрала из толпы одинокого офицера и подбежала к нему. Она уже поняла, что лишних билетов ни у кого нет, поэтому просто спросила:

– У вас есть билет на игру?

Мужчина лет тридцати окинул её добродушным взглядом и улыбнулся:

– Допустим. А что?

– Мне он очень нужен! – умоляюще скрестив руки на груди, сказала Катя так искренне и наивно, что мужчина не смог удержаться от смеха.– Я куплю его у вас! – продолжала Катя уже строже.– За сто рублей, если хотите!..

Мужчина тотчас же перестал смеяться и вытянулся в лице.

– Не обижайтесь на меня! Просто мне очень, очень нужно попасть на этот матч! – тараторила Катя, бледнея.– У меня там... друг... то есть, жених, понимаете?.. Он...

– Девушка, как вам не стыдно?! – сказал офицер, укоризненно глядя в её наливающиеся влагой глаза.– Хоть бы родителей своих не позорили!..– покачав головой, мужчина ушёл прочь, а Катя опустила глаза. Ей было очень, очень стыдно, но чувство стыда быстро прошло, потому что время летело, а у неё по-прежнему не было билета!

«Мужчине этого не понять!» – решила она и выбрала из толпы компанию из трёх девушек, которые, весело пересмеиваясь, шагали в сторону турникетов.

– Девчонки, милые, помогите, пожалуйста,– обратилась к ним Катя,– уступите мне один билет! У меня там жених играет в футбол!.. И я должна попросить у него прощение...

Остановившись, они посмотрели на неё так, будто она только что слетела с луны. Заметив грязные пятна на её платье, девушки брезгливо переглянулись.

– Пожалуйста, мне очень-очень нужно...– взмолилась Катя.

– Тебе уже повезло, если у тебя есть жених,– сказала одна из девушек, ломаясь в улыбке.– А ты хочешь у нас ещё и билет отнять? Не слишком ли много счастья для одного человека?

– Пойдёмте, девчонки! А то опоздаем! – сказала другая, и они продолжили путь к турникетам.

– А ты бы лучше платье почистила,– с язвительным блеском в глазах бросила Кате третья из них, обернувшись.– Так и жениха не долго потерять, если быть такой неопрятной!..

Все три девчонки громко рассмеялись; Кате стало очень обидно.

«Ух, клуши!..– выругала она их про себя.– Чему завидуете?! Ничего, я вам ещё покажу!»

Их смех лишь вызвал у Кати прилив твёрдой решимости.

Катя собралась; она стояла посреди площади в общей суете отрешённо от всех и оценивающе изучала ситуацию вокруг себя. Людской поток становился всё реже и реже; значит, основная часть зрителей уже прошла на стадион...

Вздыхая, Катя медленно направилась к турникету.

ДИМА

Спартаковцы переодевались в деревянном павильоне, служившем на «Азоте» раздевалкой. От предматчевой разминки они отказались. На поле разминалась только команда хозяев.

Когда сталинградское «Динамо» появилось перед зрителями несколько минут назад, крышу павильона чуть не снесла буря аплодисментов; спартаковские старожилы переглянулись друг с другом – они дружно вспомнили, каково это – играть в гостях на переполненном стадионе.

Дима натянул на себя отутюженную красную футболку с коротким рукавом и белой поперечной полосой на груди и заправил её в чёрные трусы.

В павильоне стояла напряжённая тишина; спартаковцы вслушивались в гул плескавшихся снаружи трибун, переговариваясь друг с другом короткими и тихими фразами. Анатолий Акимов сунул перчатки под мышку, взял мяч и постучал им по деревянному полу.

В центр павильона выступил Владимир Иванович Горохов; он обратился к игрокам с самым странным в своей жизни предматчевым напутствием.

– Никогда ещё я не ставил перед командой столь сложной задачи,– сказал он, оглядывая лица своих игроков.– Но никогда прежде ни одной команде не доводилось принимать участие в таких матчах. Я прошу вас показать самую лучшую свою игру и... не победить. Не спрашивайте меня, как это сделать; этого я не знаю. Но я верю, что вы не разочаруете сталинградцев. С Богом, ребята!

До начала матча оставалось чуть более пяти минут; прежде чем вывести «Спартак» на поле, капитан команды Владимир Степанов собрал игроков вокруг себя в углу раздевалки, взял мяч из рук Акимова и сказал:

– Значит так: метим только в штанги! С отскоком мяча в поле или за его пределы. Защитники по воротам не бьют! – строго посмотрел он на Сеглина и Малинина, которые, целясь в штангу метров с двадцати, могли с равным успехом запулить мяч в табло или положить его в самый угол ворот – всем известно, какая у защитников меткость! – Игру ведём через Петелина. Ясно?

– Ясно,– дружным хором откликнулись игроки.

Дима посмотрел на лица ребят. В них было всё то же к нему сострадание, но уже без боли: они снова воспринимали его как живого человека – левого инсайда команды, через которого нужно строить игру. Пусть даже и в самый последний раз...

«Вот и хорошо,– улыбнулся сам себе Дима.– Воскресну для них хотя бы на эти девяносто минут!.. А то ведь они уже хоронили меня глазами...»

ДИМА

«Азот» встречал выход спартаковцев оглушительным рёвом, переросшим в дружные, несмолкаемые овации. Дима оглядел бурлящий, как котёл, стадион, скользя взглядом по всем лицам сразу и не останавливаясь ни на ком конкретно – он уже давно научился смотреть на зрителей так – на всех и ни на кого: десятиметровые трибуны были переполнены болельщиками; за каждыми из ворот вдаль уходило живое бесконечное море.

Дима перевёл взгляд на небо; когда они ехали на матч, оно было подозрительно облачным; но теперь между синими тучами образовался ослепительно яркий просвет. Наливавшееся кровью солнце, как гигантский прожектор, заливало поляну стадиона ярким горячим светом. День стоял жаркий, но нежный волжский ветерок приятно дышал в лицо.

Сталинградская команда уже выстроилась у кромки поля, лицом к трибуне. Спартаковцы подошли к ним; первым шёл Владимир Степанов, который поздоровался сначала с капитаном «Динамо», Алексеем Никитиным, а затем по очереди со всеми остальными игроками сталинградской команды. Эту же процедуру под раскалённый грохот трибун повторили и все ведомые им спартаковцы. За игроками «Динамо» стояли трое судей, на этом рукопожатия завершались. Спартаковцы выстроились по другую от судей сторону.

Стадион постепенно успокоил себя; один за другим смолкли все крики, и воцарилась вдруг абсолютная тишина.

К судьям вышел мужчина лет тридцати пяти в сером костюме и галстуке; в одной его руке были снятые с запястья наручные часы, в другой – громкоговоритель.

Володя Чащин (а это был именно он) дождался, пока секундная стрелка на его часах пересечёт отметку «16:59:40» и поднёс громкоговоритель к губам.

– Дорогие сталинградцы и гости нашего города! – объявил он торжественно, и его слова эхом разнеслись по замершему стадиону.– По просьбе футболистов московского «Спартака», в честь борцов города Сталинграда, павших смертью храбрых на поле брани, объявляется минута молчания!..

Ветер развеял его слова по трибунам и унёс куда-то вдаль за ворота.

Володя снова посмотрел на часы: пять секунд шестого! Он облегчённо вздохнул: всё получилось как нельзя кстати; а ведь ещё за пять минут до этого, когда спартаковцы тянули с выходом на поле, он так распереживался, что даже послал за ними человека, хотя у него была на этот счёт с Дохтуровым строгая предварительная договорённость.

Все сидевшие встали со своих мест. Стадион замер. Не было слышно ни звука; мёртвая тишина сдавила уши.

И вдруг откуда-то издалека, с неба, послышался гул мотора, который с каждой секундой стал стремительно нарастать.

Замершие сталинградцы с испугом задрали головы.

Дима тоже закинул голову и посмотрел в солнечное небо, жмурясь. Через несколько секунд звук материализовался, и чёрный силуэт истребителя, перекрывая собой солнце, разрезая воздух и тишину, пронёсся над стадионом! Зрители оторопели в ужасе. В следующее мгновение все увидели, что от самолёта отделилась и стала стремительно опускаться вниз какая-то чёрная точка.

Трибуны пришли в смятение!.. Раздались испуганные женские крики, послышался детский плач.

Закрыв глаза козырьком ладони, Дима присмотрелся и разглядел в падающем предмете футбольный мяч!..

Наверное, то же самое разглядели самые зоркие зрители, потому что с трибун посыпались первые робкие аплодисменты, за которыми через мгновение последовал вздох всеобщего облегчения – всего лишь мяч!.. И только какой-то совсем маленький сталинградец, разревевшись, ещё долго не мог успокоиться и прийти в себя.

Спикировавший над стадионом самолёт, уйдя на вираже вверх, скрылся из виду, и звук ревущего мотора стал отчётливо угасать; мяч со свистом приземлился на поле где-то в районе центрального круга и, видимо, ударившись о какую-то неровность, отскочил от земли по кривой и сложной дуге, перелетел противоположную от выстроившихся футболистов трибуну и покинул пределы стадиона (этот мяч потом так и не найдут!)

Трибуны взорвались громогласными аплодисментами. «Максимов!» – прокатился по стадиону одобрительный гул. «Другой бы так точно не попал!», «Это только он мог придумать!», «Лётчик-герой!» – шептались взволнованные сталинградцы. Отголоски этого гула докатились и до Димы, который вместе с другими футболистами продолжал стоять у кромки футбольного поля.

Поскольку играть предполагалось именно сброшенным с истребителя мячом, который был теперь неизвестно где, вышла очередная заминка. Судья матча, сталинградец Безруков (именно ему заседание тренерского совета сегодня утром доверило судейство матча в поле; приехавший из столицы Скоков был назначен одним из арбитров на линии) попросил принести другой мяч, который через минуту был доставлен на поле из спартаковской раздевалки. Взяв коричневый шар в руки, судья под оглушительные аплодисменты наконец-то вывел команды на поле.

Жеребьёвку выиграл динамовский капитан Никитин, – сталинградцы выбрали солнечную половину поля, так, чтобы в первом тайме лучи били в глаза спартаковцев. Спартаковцам достался мяч; они установили его на отметке в центральном круге.

Игроки обеих команд заняли свои предстартовые места. Дима, как ему и было положено, стал у левой бровки в том месте, где она пересекалась с центральной линией поля; через эту самую линию, в метре от него, расположился «отвечавший» за него сегодня правый «хав» сталинградцев и их капитан – Алексей Никитин.

И, стоя напротив динамовца, Дима вдруг поймал себя на мысли, что впервые в жизни не испытывает перед матчем никакого волнения; наоборот, голову его осенила вдруг какая-то неведомая ему прежде ясность и полнота жизнеощущений!..

Судья посмотрел на часы и дал свисток; под гром обрушившихся на них аплодисментов спартаковцы разыграли мяч. С пятиминутным опозданием игра началась!..

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 16 часов 32 минуты

Перед тем как зайти в госпиталь, Пётр Степанович поднял голову и посмотрел на небо. Между двумя тягучими сизыми облаками прорезался тонкий просвет. Значит, надежда ещё была...

...Врач, молодая красивая блондинка со стройной фигурой, лет двадцати семи, в белом колпаке и халате, вела их по длинному узкому коридору в ту часть здания, которая была менее всего разрушена, и где в палатах лежали больные.

Пока она рассказывала им про состояние Нижегородцева Сергея Михайловича – именно так звали пострадавшего на «Баррикадах» рабочего, Селиванов поймал себя на неожиданной мысли, что молодые женщины в белых халатах очень похожи на невест в подвенечных платьях. Мысль эта почему-то крепко прицепилась к нему. Он подумал, дальше, про Виктора Коноваленко и Лену Колотову. Виктор, конечно же, зря зациклился на этой одной особе. Безнадёжный случай. Разве нет других девиц на свете? Взять хотя бы вот эту красивую докторшу...

– Его привезли в состоянии болевого шока: он почти ничего не соображал,– рассказывала тем временем врач.– Кость правой ступни была раздроблена в порошок. Металл врезался в кожу. Чтобы избежать заражения крови, ступню пришлось немедленно ампутировать... Мы дали ему успокоительное, и он уснул. Если он ещё не проснулся, я попрошу вас только взглянуть на него, но ни в коем случае не будить...

– Мы понимаем,– сказал Селиванов.– Как, вы сказали, вас зовут?

– Надежда Ларионовна. Вот мы, собственно, и пришли.

Она открыла дверь, и они зашли внутрь стерильной, просто обставленной палаты.

Нижегородцев не спал. Он лежал на самой дальней койке, у окна, и смотрел на посетителей измученными глазами. Ему было лет сорок на вид. На его красивый высокий лоб спадали пряди совершенно седых волос. Пётр Степанович содрогнулся от пришедшей к нему вдруг ужасной догадки: «А что если он не был седым прежде и поседел только сегодня – совершенно и в одночасье?!» По его спине пробежал жутковатый холод.

Кроме Нижегородцева в палате лежало три других пациента, один из которых спал. С двумя остальными Селиванов поздоровался кивком головы.

– Сергей Михайлович, проснулись? – сказала, улыбаясь, Надежда Ларионовна приятным бархатным голосом.– К вам посетители!..

Пётр Степанович подошёл к Нижегородцеву и мягко, как если бы опасаясь раздробить его кисть, пожал ему руку.

– Меня зовут Пётр Степанович Селиванов, я – первый секретарь обкома партии.

– Я видел вас,– тихо сказал Нижегородцев, кивнув одними глазами,– на митингах.

– Виктор Юрьевич,– крепко пожал больному руку Коноваленко.

– Как чувствуете себя после операции? – сочувственно спросил Селиванов.

Нижегородцев лишь горько вздохнул в ответ.

– Цех, в котором вы трудились, был открыт с нарушением правил техники безопасности, и человек, самовольно запустивший его сегодня в работу, понесёт заслуженное наказание,– сказал Селиванов со строгим лицом.– А мы просто приехали узнать, как ваши дела; пожалуйста, не ищите в нашем приезде политического подтекста.

Нижегородцев снова кивнул, как бы принимая эти слова.

– Вы женаты? У вас есть дети?

– Женат... Три дочки у меня... Собирались переезжать сюда из Омска через неделю...– по щеке Нижегородцева покатилась слеза.– Я приехал вперёд... Думал, обустроюсь и приготовлю всё к их приезду. Вот, приготовил... Теперь не знаю, что будем делать...

– За своё будущее не беспокойтесь: вам выплатят страховку за травму на производстве и всё остальное, как полагается.

– Что мне страховка?! Я же работать сюда ехал!.. Работать, понимаете?! – сказал Нижегородцев и, не в силах больше сдержать себя, заплакал, закрывая лицо руками.

Пётр Степанович отвернулся от плачущего к стене, но и Надежда Ларионовна, и Виктор могли хорошо видеть его лицо. Виктор вообще много чего увидел сегодня в первый раз в жизни. Ни разу до сегодняшнего дня не видел он Селиванова в таком гневе, в каком он набросился на Фурсова в кабинете директора «Баррикад»; ни разу до этого не видел он Петра Степановича таким скорбящим, каким он был сейчас: готовый заплакать, он выглядел так, словно потерял Лидию Павловну или Кирилла.

Но Селиванов не заплакал. Повернувшись к Нижегородцеву, он подал ему полотенце и сказал:

– Уже ничего не поделаешь. Что произошло, то произошло. А без работы мы вас не оставим! Верно, Виктор? – повернулся он к Коноваленко, вымучивая из себя улыбку.

– Конечно,– подтвердил Виктор, смутно представляя, о какой работе без ступни может идти речь. И ещё Виктору вдруг стало не на шутку страшно за судьбу Фурсова...

– Найдём что-нибудь,– подбадривал Нижегородцева и самого себя Селиванов.– Вы же у нас не футболист, слава Богу! Это футболисту без ступни никуда! А вам мы посильную работу подыщем! Её у нас валом! На всех хватит,– улыбнулся он Надежде Ларионовне.

От громких слов Селиванова проснулся ещё один пациент, молодой военный с перебинтованной головой. Ничего не понимая, он уставился на Петра Степановича.

– А пока выздоравливайте. То есть восстанавливайтесь после операции. Недельки через две-три,– Селиванов посмотрел на Надежду Ларионовну, и та кивнула ему в ответ,– мы снова проведаем вас и поговорим уже предметно. Хорошо?

Нижегородцев кивнул.

– И ещё: я лично прослежу за тем, чтобы вашу семью встретили и устроили, так что об этом не беспокойтесь.

– Спасибо вам... за всё,– тихо промолвил Нижегородцев. Он больше не плакал.

Пётр Степанович ещё раз пожал ему руку, на этот раз намного твёрже и крепче, и они попрощались.

16 часов 59 минут

Они возвращались по тому же тусклому длинному коридору. Пётр Степанович поблагодарил Надежду Ларионовну за помощь, и она тактично отстала от них на несколько шагов.

– Возьми судьбу этого человека под личный контроль,– наказал Селиванов Виктору.– И проследи за тем, чтобы его жену с дочерьми встретили, как подобает. Потом доложишь мне.

– Хорошо,– кивнул Виктор.

– И вот ещё что... Я хочу, чтобы ты навестил Сергея Михайловича ещё раз. Скажем, на следующей неделе. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя одиноко,– обернувшись, Пётр Степанович помахал Надежде Ларионовне, отставшей от них уже совершенно.– Предварительно позвонишь этой женщине-врачу и согласуешь детали.

– Слушаюсь,– сказал Виктор, оборачиваясь и махая врачу вслед за Селивановым чисто машинальным движением; остановившаяся и провожавшая их уже одним взглядом Надежда Ларионовна помахала им обоим в ответ.

Какое-то время Селиванов и Коноваленко молча шли ускоренным шагом, и звуки их шагов гулко отдавались в пустом коридоре. Затем Виктор, всё ж таки набравшись храбрости, спросил:

– А что вы решили сделать с Фурсовым? Вы, правда, хотите упечь его на полную катушку?

– Такого, как он, не мешало бы публично повесить,– с леденящим душу равнодушием сказал Селиванов, и Виктор передёрнул плечами, как от мороза. Он ярко вспомнил, как, держась за горло, корчился от боли и плакал Фурсов в кабинете Кондратюка.

– Да нет, конечно,– смягчился вдруг Селиванов, как будто бы прочитав мысли Виктора.– Нужно будет проследить, чтобы Сидельников не перегнул палку. Дадим ему года два за халатность. Урок на всю жизнь…

Пётр Степанович глянул на часы: матч на «Азоте» начался и шёл уже четыре минуты.

Нужно было поторопиться!

ДИМА

Как только Степанов и Глазков разыграли мяч, Дима перебежал половину поля сталинградцев; Никитин последовал за ним неотступно.

В первые минуты спартаковцы удерживали мяч в центре поля, не позволяя сталинградцам им овладеть. Дима, перемещаясь по своей бровке, всё время держал снаряд в поле своего зрения.

Первую нацеленную передачу сделал на него Василий Соколов на третей минуте игры. Дима оттянул Никитина (который приклеился к нему заправской «собакой») в глубину поля, усыпил его бдительность и вдруг рванулся к сталинградским воротам вдоль бровки. Пас у Василия получился не ахти каким острым, да и капитан «Динамо» был на чеку – под оглушительные овации трибун Никитин сыграл на опережении и выбил мяч в аут!

Стоило Диме впервые в этом матче коснуться мяча (рукой! – он всего лишь вбрасывал аут), как по стадиону прокатился неодобрительный гул: болельщики бросали ему вызов; в этом их бурном ропоте, помимо тревоги за благополучие своей команды, отчётливо сквозило ещё и недоверие к его талантам; никогда не видевшие его прежде, но наслышанные о нём сталинградцы пытались обескуражить его своим примитивным шумом. Но Диме было не привыкать: так было всегда до войны, когда его имя начало греметь и они выезжали в какой-нибудь город; неважно, какая это была игра – показательная или официальная, – болельщики местной команды всегда устраивали ему обструкцию, пытаясь подавить его своим недружелюбным многоголосьем. Такая реакция всегда только заводила его ещё больше.

«До матча обожают и готовы на руках носить, а потом травят, как зверя в облаве»,– подумал Дима с тоской и твёрдо решил поколебать сегодня это «недоверие» сталинградцев к своей персоне.

Мяч был вброшен открывшемуся Виктору Соколову, который тотчас же вернул его Диме. Перед Димой в своей привычной, почти что борцовской стойке, вырос вездесущий Никитин.

Одним касанием левой ноги Дима в обвод Никитина сделал кручёную верховую передачу в центр штрафной площади «Динамо». Трибуны откликнулись на этот удар бурным всплеском, не одобряя, но и не осуждая Диминых действий: просто реагируя на остроту момента.

Мяч после Диминой закрутки опустился на голову Георгия Глазкова, который, выпрыгнув выше всех, пробил по воротам. Стадион громко ахнул и почтительно замер; удар получился несильным, и мяч прилетел в руки вратарю, которого верные сталинградцы тотчас же наградили шквалом громоподобных аплодисментов! Первый острый момент в матче!

Вслед за этим свою первую атаку провели сталинградцы, доставив мяч в штрафную площадь «Спартака» верхом; но им легко завладел Толик Сеглин: приложившись к мячу от души, он со всей силы послал его за боковую линию поля. Дима наблюдал за этим безучастно, отойдя к центральной линии поля.

Уже динамовцы бросали аут, и Никитин мог теоретически подключиться к атаке своей команды; но, действуя по самым строгим правилам персональной опёки «дубль вэ», он ни на шаг не отходил от Димы.

Сталинградцы вбросили мяч на Диминой бровке и под подбадривающие выкрики своих оживившихся болельщиков снова закинули его в спартаковскую штрафную. Константин Малинин выиграл борьбу головой и сбросил мяч Борису Соколову, который тут же вскинул голову в поисках Димы.

Дима понимал Бориса с полуслова и знал, что тот первым же касанием сделает длинную, сильную и прицельную передачу ему на ход. Мяч ещё катился по траве к ноге Бори, когда Дима, ложно рванувшись вперёд, поймал Никитина на противоходе и отбежал назад, в сторону своих ворот. Передача последовала незамедлительно, и через какую-то секунду мяч приземлился в ногах у Димы.

Одним резким движением Дима развернулся и сделал шаг к воротам соперника; обманутый его предыдущим манёвром Никитин предельно осторожно выдвинулся ему навстречу. Трибуны напряжённо загудели, подбадривая своего игрока.

Дима катнул мяч вперёд, бросая его перед Никитиным, как кусок мяса перед облизывающимся тигром; Никитин сделал шаг назад, не спуская с мяча напряжённых глаз. Едва уловимым движением, точно это была непроизвольная судорога, Дима вдруг бросил свой корпус вправо; Никитин и трибуны повторили это его движение и бросились в ту же сторону; но Дима в следующий же миг так же резко положил корпус влево. Трибуны уже поплыли; однако опытный Никитин сохранил равновесие и, как маятник механических часов, качнулся в противоположную сторону; в этот же самый миг Дима катнул лежавший всё это время в его ногах мяч всё ж таки вправо и легко ушёл от динамовца. Сталинградец ринулся исправлять положение, но сделал это слишком резко, поймал себя на противном движении, расставил руки, зашатался в отчаянной попытке спасти равновесие, но не удержался и неуклюже опрокинулся на спину. Трибуны тоже не удержались и одобрительно загудели: «Петелин!» Это был уже шаг к признанию!

Оставив своего опекуна за спиной, Дима беспрепятственно прошёл метров пятнадцать, после чего, увидев оторвавшегося от Виктора Соколова и бросившегося ему навстречу защитника, спокойно выложил мяч на ногу свободному Виктору, который с разворота нанёс по воротам убойный удар с девятнадцати метров!.. То ли удар у Виктора не получился, то ли метил он в штангу с большим запасом, – но мяч прошёл в нескольких метрах от стойки ворот!

Трибуны сначала бешено заревели, затем зааплодировали непонятно кому. Соколов схватился за голову, а Дима развёл руками.

Главный тренер сталинградцев Кличко, сидя на своей скамейке, нервно сглотнул.

Через минуту у сталинградцев получилось первое подобие осмысленной атаки: они разыграли мяч, и кто-то из защитников отдал длинную верховую передачу на чужую половину поля; там мяч опять-таки выиграл кто-то из динамовцев и сбросил его своему нападающему. Подбадривавшие свою команду трибуны отреагировали на это неистовым рёвом.

Принявший мяч спиной к воротам экс-одессит Моисеев пробросил его себе на ход пяткой и, развернувшись, проворно юркнул мимо «своего» защитника Морозова. После этого удавшегося «финта» на трибунах творилось что-то невообразимое: зрители повскакивали с мест и стали кричать с утроенной силой!.. Неистовый этот шум, видимо, был призван вынудить к ошибке Василия Соколова, на которого сейчас один в один мчался убежавший от «своего» опекуна центрфорвард «Динамо».

Когда сталинградец сблизился со спартаковским защитником и пошёл в обыгрыш, стадион огласился пронзительными истеричными криками. Моисеев решил повторить свой трюк и уйти влево, но Василий Соколов даже не дрогнул; поставив на пути мяча ногу в самый последний момент, он непринуждённо прервал атаку, словно на тренировке: спотыкаясь на кочковатом поле «Азота», Моисеев продолжил путь к воротам уже один, без игрового снаряда.

Напряжение момента спало, и соскучившиеся по футболу зрители мгновенно отреагировали на эпизод, наградив аплодисментами прославленного спартаковца за хладнокровие, а своего нападающего – за дерзость предпринятой им попытки.

...Расстроенный Моисеев в сердцах ковырнул бутсой газон. Он расстроился даже не потому, что Василий Соколов забрал у него мяч играючи, как родитель забирает игрушку у не в меру резвящегося ребёнка, а оттого, каким стерильно безмятежным было выражение лица Анатолия Акимова, когда он проскочил мимо Соколова, ещё толком не осознавая, что потерял мяч. Вратарь посмотрел на Моисеева с тем досужим любопытством, с каким разглядывают редкостное животное в зоопарке. Весь вид его как бы показывал, что другого случая увидеть сталинградского нападающего в такой непосредственной близости перед собой ему в этом матче, может быть, больше уже не представится. Акимов даже не прервал разминку – даром что семечки не лузгал!.. А ведь момент был острый!.. Нет, Моисеев всё понимал: перед ним был опытный и прославленный вратарь, но всему есть предел... Высокомерие спартаковца зацепило нападающего за самую душу.

Через минуту в атаке были уже спартаковцы. Длинным диагональным пасом Малинин снова бросил Диму в прорыв. Дима отметил, что сегодня вся команда действительно играла через него – игравший правого края Борис Смыслов покамест откровенно скучал на своей правой бровке.

Никитин преследовал Диму корпус в корпус, но благодаря отсекающей траектории паса, первым на мяче оказался Дима, который в одно касание с ходу попытался сделать передачу на открывшегося навстречу ему Глазкова. Однако в самый момент Диминого удара по мячу опытный Никитин разгадал намечавшийся пас и блокировал его коленом.

Трибуны наградили реабилитировавшегося за прошлый казус сталинградца заслуженными аплодисментами; мяч от его колена полетел к угловому флажку, и оба игрока бросились за ним вдогонку, несясь вдоль боковой линии поля плечом к плечу. Это была принципиальная микродуэль, и трибуны взревели в предвкушении неминуемой и скорой развязки.

У Димы созрел план действий на бегу. Заметив, что он бежит легче своего оппонента и имеет резерв для ускорения, он намеренно отдал Никитину инициативу, отпустив сталинградца вперёд, но только совсем чуть-чуть! Поверив, что он будет первым на мяче, Никитин стал готовиться к прыжку ногами вперёд с тем, чтобы выбить снаряд за пределы поля. Дальше всё случилось в считанные мгновенья. Просчитав траекторию полёта мяча и траекторию своего движения, Никитин прыгнул, чтобы, как ему казалось, наверное выбить мяч в аут. Но за секунду до этого Дима вдруг ускорился и, нагнав мяч первым, лёгким касанием внешней стороны ступни прокинул его в поле назад и вправо и, высоко подпрыгнув, перелетел через пикирующего Никитина. Дима оказался с мячом один одинёшенек. Защитник «Динамо» со всего лёту врезался в угловой флажок и вырвал его из земли!

Неистовые трибуны оглушили Диму, который, освободившись от своей «собаки», стремительно побежал вдоль лицевой линии поля, забирая чуть вправо с тем, чтобы расширить угол обстрела ворот и диапазон возможных решений.

Стадион превратился в пузырящийся, кипящий котёл. Дима видел, как заёрзали и занервничали динамовские защитники, не зная что делать – продолжать «держать» мечущихся по штрафной площади спартаковских форвардов или всё же оставить их и выйти Диме навстречу. Пока они раздумывали, Дима набрал скорость и вошёл в штрафную «Динамо». Теперь он мог в любой момент пробить по воротам: помимо прочего, он прекрасно видел, как заметался сталинградский вратарь, сделав два нервных движения, сначала вправо, а затем влево.

Почувствовав более чем реальную угрозу, на Диму бросились сразу двое защитников сталинградцев. Краем глаза Дима увидел никем не накрытого Глазкова на линии вратарской площади; но он уже принял другое решение: прокинув мяч вправо мимо первого защитника, он следующим изящным движением пробросил его между ног второго, – запутавшись в собственных ногах, защитник упал, и Дима легко обежал его слева. Теперь он был у самого угла вратарской площади, и между ним и воротами оставался только вратарь.

Увиденное повергло зрителей в состояние шока: трибуны ахнули и «наградили» Диму... гробовой тишиной. Значит, они до сих пор не верили! Ни в него, ни своим собственным глазам. Что ж, Дима решил преподать им урок веры. «Получите и распишитесь!» Он занёс правую ногу для мощного удара, и вратарь в кошачьем прыжке бросился ему в ноги.

В этот же миг Дима отчётливо ощутил, как весь стадион – весь! – затаил дыхание, как один человек. Это необыкновенное ощущение волшебства момента передалось и ему! Это было редкое, а потому очень драгоценное чувство, краше, прелестней и загадочней которого Дима не испытывал в своей жизни ни разу до тех пор, пока Катя не сбила его в Весковском переулке. Для того чтобы переживать это волшебное чувство снова и снова, он на поле и выходил.

Когда Дима, опустив ногу, убрал мяч влево, а вратарь, словно неуправляемый, оставленный пилотами самолёт, пролетел мимо, трибуны, как один человек, громогласно ахнули!.. Дима ушёл почти к самой линии ворот, но узкий угол обстрела теперь не имел для него фактически никакого значения: ведь перед ним были совершенно пустые ворота!..

На трибунах снова воцарилась какая-то неестественно мёртвая, ошеломлённая тишина, которую никогда не встретишь на привычных ко всему уже московских стадионах. Люди упрямо отказывались верить в то, что только что видели собственными глазами!.. «Ах так? Тогда вот вам ещё разок!»

Занеся теперь уже левую ногу для удара, Дима увидел, как вскочивший на ноги вратарь изготавливается для нового отчаянного прыжка! Намеренно задержав ногу в воздухе чуть дольше, чем того требовала необходимость, он дождался, пока вратарь прыгнет ему в ноги снова (на этот раз справа и сзади – как думал бедняга, под удар, чтобы геройски закрыть ворота своей мощной грудью), после чего, хладнокровно поймав его на противоходе, пробросил мяч прямо под ним, – пока он «летел» в воздухе, – вправо, спокойно обежал его и снова оказался один перед пустыми воротами, теперь уже на углу вратарской площадки!..

Трибуны на одном дыхании выдали восторженное: «УУУУххххх!», с которым слились возбуждённые стоны исступления и отчаяния.

Защитники «Динамо» пребывали в состоянии ступора. Видимо, они тоже сочли это волшебством и смирились: они все стояли, словно вкопанные в землю «Азота», не веря своим глазам. Даже вратарь теперь лежал на земле, сжав голову руками и больше не пытаясь подняться.

Николай Иванович Кличко наблюдал за всем этим, как заворожённый, с открытым ртом.

– Двойная обводка вратаря! – пронёсся по трибунам благоговейный шёпот.– Фирма!..

Ворота были пусты, а зрители по-прежнему пребывали в состоянии глубокого шока. Дима посмотрел на огромные незащищённые ворота. Как ни крути, бить в штангу отсюда, после такого изумительного прохода, было бы форменным преступлением... и непростительным пижонством. Поэтому, повернув вправо, он прошёл ещё два шага вдоль ворот и, перебросив ошалело кинувшегося на него защитника «Динамо», выложил мяч под удар прибежавшему сюда Смыслову. Борис, положив корпус влево, сильно пробил правой ногой с лёта, и мяч, со звоном отскочив от правой стойки ворот, покинул пределы поля!..

Зрители на трибунах похватались за головы. Не мгновенно, а спустя секунду-полторы, по стадиону прокатилось всё то же размашистое:

– УУУУУУххххх!

За которым стадион цепью облетело передаваемое из уст в уста очевидное утверждение:

– Петелин не стал забивать в пустые ворота!.. Пощадил...

Сидевший на спартаковской лавке массажист Кравченко также констатировал про себя этот очевидный факт. Мурашки пробежали по его спине; всё ещё ни во что не веря, он, кажется, уже начинал кое-что понимать...

...В этот самый момент Павел Геннадьевич Дохтуров зашёл в спартаковскую раздевалку; он был здесь совершенно один. Подойдя к своему чёрному саквояжу, он достал из него флягу, открутил крышку и налил себе полную жестяную кружку. Во фляге была перелитая из бутылки чистая водка: на всякий пожарный случай. Выпив водку залпом, он вытер губы и закрыл глаза...

...Когда он вернулся на скамейку, Петелин был снова с мячом. Сегодня он был просто неудержим! Совершенно один, под грохочущие раскаты трибун, Дима нёсся по центру поля в штрафную площадь «Динамо»! Всего в трёх шагах от Павла Геннадьевича, с таким же точно удивлением на лице и точно так же безучастно за этим наблюдал правый «хав» сталинградцев Алексей Никитин... Увидев его, и без того уже поражённый Дохтуров остолбенел от нового потрясения: капитан сталинградцев стоял на коленях!.. Буквально!..

...Дима чувствовал, что Никитин, в общем-то, грамотный и классный игрок, в первые минуты матча перегорел. Тогда как Дима, наоборот, поймал свою лучшую игру! Получив пас точно в ноги, он одним касанием пробросил мяч Никитину между ног вышедшему на передачу Глазкову. Отдав пас, Дима рванулся мимо Никитина, который, видимо, потерялся в этом моменте: в запоздалой попытке остановить уже прошедший между его ног снаряд он вдруг сомкнул пятки, словно военный по стойке «смирно», и, потеряв равновесие, словно игрушечный солдатик, рухнул на жёсткий газон. Второй раз за каких-то десять минут!..

Глазков в одно касание отыгрался с Димой «в стенку», уводя «своего» пса-защитника с Диминого пути в глубину поля.

Снова избавившись от опеки, Дима рванулся к штрафной площади «Динамо». Подняв голову, он моментально оценил ситуацию: Виктор Соколов слева намеренно уводил свою «собаку» от Димы на фланг: не для того, чтобы оторваться, а расчищая перед Димой путь; через пару секунд защитник поймёт это и бросится на Диму, но время и пространство будет уже потеряно!.. Справа Владимир Степанов топтался на месте и намеренно мешкал с тем, чтобы выиграть время и дождаться, пока Дима подойдёт ближе к штрафной. Ещё один защитник сталинградцев оставил пятого форварда «Спартака» Смыслова на произвол судьбы и рванулся Диме наперехват.

Разогнавшись, Дима нёсся защитнику навстречу. Трибуны теперь, хоть и сочувствовали «своим», были всецело на стороне Димы и гудели в ожидании нового чуда!

Защитник слева (страж Соколова) и защитник справа (страж Степанова) тоже бросились на Диму, совместными усилиями намереваясь отвести от своих ворот стремительную угрозу.

Степанов, рванувшись назад, вышел из положения «вне игры» и открылся, но давать ему пас было слишком рискованно: Соколов задержался в штрафной «Динамо», и судья мог поднять флажок. Другого выхода у Димы теперь просто не оставалось: заведённый трибунами, подрабатывая мяч себе на ход то левой, то правой ногой, он шёл прямо по центру поля в штрафную площадь «Динамо», на линии которой его приготовились встретить сразу трое (!) защитников!..

Сблизившись с ними, Дима под яростный рёв трибун пошёл на таран: убрав мяч влево, он тут же пробросил его верхом себе на ход и получил сильный удар носком бутсы в ногу (защитник просто не попал по мячу!). Было нестерпимо больно, но он шёл дальше, как танк. Второй защитник упал ему под ноги, но Дима перепрыгнул через него и одним лёгким касанием пробросил мяч дальше, мимо третьего сталинградца...

Скорость, напор и дерзость сделали своё дело; его ногу заплели сзади, но он, спотыкаясь, на скорости, всё же устоял на ногах и вышел один на сталинградского вратаря!..

Трибуны лежали у его ног, катаясь в истерике!.. Но он уже не слышал их.

Стремительно сокращая расстояние, словно большой чёрный паук, на него бросился вратарь. Причём он выходил на Диму так рьяно и опрометчиво, что если бы Дима катнул мяч мимо него в любую сторону, динамовец снова бы пролетел мимо, как самолёт, и Дима вышел бы на пустые ворота! Но как тогда бить по штанге?

Подыграв мяч левой ногой, Дима поднял и занёс правую. Вратарь (вот чудак!) снова без раздумий бросился под удар. В таком бесхитростном прыжке можно отразить разве что прямолинейный удар, посланный по центру ворот. Но кто же будет так бить?!..

Дима решил подсечь мяч и перебросить падающего стража ворот. Причём подсекать нужно было аккуратно, с намёком на правую штангу или на набегавшего (Дима видел это боковым зрением) к ней Степанова.

Однако подсечь мяч, как он задумал, ему было не суждено: в этот момент кто-то из защитников подсёк его левую ногу сзади; Дима взмыл в воздух и, пролетев несколько метров, грянулся о газон. В следующую секунду в его живот ногами въехал вратарь. Дима вскрикнул и покатился по траве!.. Болельщики вставали со своих мест и смотрели на него в сочувственной тишине.

Судья без раздумий указал на одиннадцатиметровую отметку: стопроцентный пенальти!

Схватившись за живот, Дима полежал минуту-другую, уткнувшись носом во взрыхлённую землю, после чего встал на ноги и расправил плечи. Трибуны стоя приветствовали его громом оваций.

Сфолившего на Диме защитника никто из сталинградцев не осуждал. Они все стояли у линии своей штрафной бледные, с понурыми головами. Один вратарь пытался взбодриться, прыгая и разминаясь на линии ворот, большей частью затем, чтобы скрыть волнение.

И когда овации стихли, трибуны вдруг завелись и принялись громогласно скандировать хором:

– Пе–те–лин! Пе–те–лин!..

Теперь они были покорены! «Но какой ценой?» – подумал Дима, держась за раненый живот.

Штатный спартаковский пенальтист, Глазков, взял было в руки мяч, но к нему подбежал Степанов, сказал что-то, забрал снаряд и уверенно направился к одиннадцатиметровой отметке. Дима подошёл туда же и вопросительно посмотрел на своего капитана, но тот лишь покачал головой, показывая, что такой важный удар не доверит никому. Отходя на положенное расстояние за линию, Дима покачал головой: поскольку турнир на меткость сегодня утром выиграл он, он считал себя вправе пробить и пенальти. Это, конечно же, был его удар: он заработал этот одиннадцатиметровый; у него шла игра; это, наконец, был его день!.. Последний день...

Но Степанов мыслил иначе и имел на это свой резон: Дима был слишком молод; к тому же, трибуны сейчас скандировали его имя – как тут сосредоточишься для удара?.. Даже ему, ветерану, сделать это было чрезвычайно трудно.

Нежно поласкав мяч рукой, Степанов установил его на точке и отошёл на три шага. Перед ним были те же самые ворота, которые они с Петелиным уже так метко «обстучали» сегодня утром.

Трибуны на миг затихли и тут же загудели с нарастающей силой.

Игроки обеих команд застыли в напряжении.

Короткий разбег – и мяч со свистом вонзился в левую от Степанова штангу! Спартаковцы пошли на добивание, но первым на мяче оказался сталинградский защитник, который самоотверженно выбил его за пределы поля.

Игроки «Динамо» и зрители перевели дух. Но очень странно отреагировал на свой удар сам Степанов: найдя глазами Петелина, он поднял правый кулак и несколько раз устрашающе потряс им в воздухе, стиснув зубы. Заметив это, один из сталинградских игроков пришёл в недоумение: что бы это могло значить?..

КАТЯ

Катя сильно расстроилась, когда поняла, что не попадает на начало матча. Но надежду не теряла: впервые в жизни, несмотря на жёгшее её грудь чувство обиды, ей не хотелось плакать. Может быть, она и вправду становилась взрослой?.. Она находила это своё новое состояние удивительным.

Катя стояла у центрального турникета. Она уже убедилась в том, что без билетов на стадион не пропускают никого; а билетов ни у кого из оставшихся на площади людей не было. Тем не менее, люди почему-то не расходились; у оградительной решётки собралась толпа во много раз большая, чем та, которую она видела на улице Либкнехта.

По другую сторону турникета стояли милиционеры и контролёры в штатском.

Матч начался; кто-то из военных по ту сторону решётки по рации получал со стадиона оперативные сведения о ходе игры, которые тут же разлетались по волнующейся площади.

– Игра началась. Мяч разыграли спартаковцы,– громко сообщил один из милиционеров, бритый наголо парень крепкого сложения в белом парадном кителе.

Собравшиеся на площади люди оживлённо загудели, но ещё больше Катю поразил громкий гул, донёсшийся с трибун стадиона. Катя ни разу в жизни не была на столь громких мероприятиях. Она смотрела парады на Красной площади, посещала праздники воздухоплавания в Тушино, видела скопления сотен тысяч людей и завораживающие сердца зрелища, но нигде зрители не реагировали на разыгрывающееся на их глазах действо столь бурно, эмоционально и живо. Она стояла на площади и не видела футбол, но один шум трибун, казалось, захватывал её дух: в один момент тысячеголосый гул, как по мановению дирижёрской палочки, вдруг усилился, стадион загрохотал, и даже неопытная в футболе Катя поняла, что на поле происходит что-то важное и интересное.

Тем более ей захотелось попасть туда!.. Катя невольно прикусила губу. Подойдя к стоявшему у решётки старичку в пенсне с редкими седыми клочьями на голове, она спросила, сколько времени длится футбольный матч.

– Два тайма по сорок пять минут,– отвечал старичок.– И десятиминутный перерыв между ними. Опасный момент! – буркнул он себе под нос тут же, услышав нарастающий гул трибун. Стадион отчаянно заревел; от этого звука у Кати по спине пробежали мурашки.

– Что?.. Что там?..– спрашивали у милиционеров со всех сторон оживлённые голоса.

– Пока не известно,– отвечал милиционер, хмурясь.

Шум трибун так же молниеносно стих, снова сделавшись ровно и монотонно гудящим.

Какие-то мужчины в штатском метрах в сорока от Кати открыли большую канистру с пивом и стали пить его по очереди из одной единственной кружки.

– Первый острый момент у ворот «Динамо»! – объявил бритоголовый милиционер.– Петелин навешивал в штрафную – Глазков головой точно во вратаря!..

Безбилетная толпа бурно загудела в ответ; какой-то интеллигентный мужчина в очках облизал свои губы; мужчины с канистрой громко выругались и схватились за головы. Но всё это Катя видела уже краем глаза...

При упоминании Диминой фамилии, кровь зашумела в её висках. Боже, как же хотелось ей увидеть это «навешивание в штрафную»!.. Тем более в исполнении Димы!.. Её сердце рвалось и клокотало в груди.

Пока она очарованно мечтала, стадион снова заревел, на этот раз ещё яростней и громче! После громкого раската наступило секундное затишье, следом за которым раздался такой же точно неистовый всплеск! Широко раскрыв рот, Катя посмотрела в сторону трибун, слушая, как тысячи людей одновременно ахают, умолкают, снова ахают, стонут в восторге и изумлённо кричат. Катя перевела взгляд на худого старичка в пенсне, который многозначительно ей кивнул: да, милая, да, это и есть футбол!..

– Петелин обыграл троих защитников и прорвался к воротам! – восторженно заговорил всё тот же глашатай-милиционер, стоя вполоборота к радисту.– Обыграл вратаря! Во второй раз! Двойная обводка вратаря, мужики! – громко завопил он на всю площадь, потрясая руками.– Двойная обводка вратаря!..

Люди на площади схватились за головы и загудели!

Какой-то другой милиционер со всей силы рубанул кулаком по решётке, то ли от восторга, то ли от злости, – Катя не поняла.

– Эх, хотя бы разок такое увидеть!..– вздохнул кто-то в толпе.

– Ну? – уставились на милиционеров сотни горящих глаз.– Ну же?!..

Бритый милиционер обернулся к радисту. Радист что-то напряжённо ему сказал.

– Не стал бить по пустым воротам, отдал пас – штанга! – растроенно передал милиционер толпе.

– А кто бил по воротам? Кто попал в штангу? – раздались вокруг жадные голоса.– Глазков? Или, может, Степанов?

– Пока не известно,– строго поглядывая на облепившую турникеты толпу, объявил милиционер.

«Двойная обводка вратаря»,– повторила про себя Катя. Эти слова, услышанные ею когда-то ещё в Москве, были похожи на волшебное заклинание!

Отвлёкшись, Катя увидела полную девчонку с чёрными вьющимися волосами. Девчонка обеими руками прижимала к груди какой-то, видимо, очень ценный для неё листок. Катя подошла к ней и спросила:

– Что это у тебя? Покажи!..

Девушка оторвала от груди и показала Кате большую фотографию – полтора десятка лиц в подписанных овалах и титульная надпись крупными буквами сверху: «СПАРТАК» МОСКВА, 1941 ГОД.

Сердце Кати забилось ещё быстрее; справа внизу, ближе к центру, она увидела Димино лицо! Рассматривая Димин портрет, Катя нежно улыбнулась, – он был ещё совсем молоденьким здесь и немного смешным, но это был безошибочно он!..

«Ну, вот мы и встретились с тобой, Дима,– мысленно сказала ему Катя.– Милый мой, я приехала к тебе в Сталинград!..»

По её щеке покатилась первая слеза, а за ней уже спешила вторая. Сталинградка посмотрела на заплакавшую Катю с удивлением и сочувствием. Увидев под Диминой фотографией аккуратный росчерк, Катя вопросительно посмотрела на девушку.

– Я встречала их самолёт на аэродроме! – с гордостью заявила девушка, забирая у Кати фотографию, чтобы на неё, не дай Бог, не накапали слёзы. Катя рассталась с листом неохотно: ведь вчера его в своих руках точно так же держал он... «Неужели это самое близкое, насколько я смогу к нему прикоснуться?»

Вытирая рукавом слёзы, Катя со злостью посмотрела на все турникеты и решётки перед собой. В этот момент со стороны стадиона раздался очередной взрыв. Он длился несколько секунд кряду, после чего вдруг растворился и ушёл в небо на самой кульминационной ноте – значит, на поле что-то получило совершенно конкретное завершение!

– Гол?! – пронзительно закричал кто-то.

– Да погоди ты, не каркай! – раздалось тотчас же рядом.

– Пенальти! – объявил милиционер.– Петелин обыграл троих защитников, ворвался в штрафную, и его сбили!

– Как это – «сбили»?! – вполголоса спросила Катя, закрывая ладошкой рот.

– Ударили сзади по ноге,– спокойно разъяснил стоявший рядом с ней старичок в пенсне.

– Да что же это за игра такая?! – ужаснулась Катя, глотая слёзы.

– Отличная игра,– вздохнул старик,– футболом зовётся. Игра миллионов! Слышишь, как они сходят с ума? – кивнул он в сторону стадиона.– Так то!

Катя прислушалась и услышала какой-то новый для себя шум, – не монотонное гудение, а хоровое выкрикивание, разделённое малюсенькими паузами на три равномерные части. Через секунду она разобрала, что они скандировали, и всё её тело заштриховали ледяные мурашки!

Три, разделённые промежутками, части! Три, ставшие для неё родными, слога! ПЕ-ТЕ-ЛИН!..

«Я должна попасть туда во что бы то ни стало!» – сказала она себе, наверное, уже в сотый раз сегодня.

Трибуны снова загудели, зааплодировали, засвистели.

– Степанов попал в штангу,– воскликнул милиционер.– Мяч выбит в аут!

Люди вокруг Кати радостно закричали и захлопали в ладоши. Кто-то даже братался и обнимался друг с другом.

«Они не хотят, чтобы выиграла наша команда,– озарилась Катя догадкой.– Ничего, мы им ещё покажем!» – вытерла она мокрую щёку.

Катя обвела радующихся людей грустными глазами и почувствовала, что она одна среди них; все остальные (за исключением, может быть, ещё мужчин с канистрой пива, которые тоже пригорюнились, услышав про незабитый пенальти) были настроены по-другому. Катя не могла подозревать этих людей во враждебности, но она отчётливо поняла, что они сейчас не на её стороне. В толпе этих сталинградцев Катя впервые в жизни вдруг явственно и различимо почувствовала себя москвичкой и даже больше того – спартаковцем! И это чувство особой принадлежности очень понравилось ей. Жаль только, оно не помогало ей попасть туда, на трибуны...

Катя подобралась поближе к милиционеру и решила выложить ему всю правду. «Если у него есть власть пускать или не пускать меня, то пусть узнает настоящее положение дел. И пусть ответственность за решение ляжет на его плечи. Пусть его беспокоит совесть. Моя будет чиста».

Катя пробралась к турникету и хотела пройти ещё чуть ближе к решётке, но контролёр в штатском грубо преградил ей дорогу рукой. Вещавший на площадь бритоголовый милиционер оглядел её с головы до ног. Обращаясь напрямую к нему и минуя взглядом контролёра, Катя сказала:

– Пропустите меня, пожалуйста. Видите ли, я приехала из Москвы, потому что Дмитрий Петелин – мой жених! Я сильно обидела его, и мы расстались... Теперь я должна извиниться перед ним. Когда я сошла с поезда сегодня утром, все билеты на матч были уже проданы. А мне очень, очень нужно попасть на эту игру!..

Закончив, Катя умоляюще посмотрела на милиционера.

За её спиной раздались насмешки и грубый хохот.

Милиционер покачал головой:

– Если бы я даже поверил тебе, я бы всё равно не пустил тебя без билета. У меня приказ. Правила существуют для всех.

Катя насупилась и посмотрела на него исподлобья.

«Но разве я не знала, что они не поверят?» – сказала она себе. Чему же тут удивляться? Она вернулась на своё прежнее место.

– Эх, жаль! – вздыхая и щурясь, сказал старичок в пенсне.– Не взяли Пеку Дементьева в сборную!..

Хоть Катя и не поняла, что значат эти слова, она посмотрела на старичка с искренним сочувствием: ему, как и ей, очевидно, тоже было сейчас очень грустно!

Катя закрыла лицо руками, оставив открытыми только глаза. Она не знала, что теперь делать.

И в этот самый момент наивысшего её бессилия на площади показалась чёрная «Эмка». Сигналя послушно расступавшейся толпе, машина подъехала почти к самой решётке и остановилась метрах в семидесяти от Кати, у первого турникета.

– Кто это? – спросила Катя старичка, встрепенувшись.– Вам, случаем, не известно?

– Как же не известно?.. Очень даже известно. Это – Пётр Степанович Селиванов,– разлился голос старичка теплотой,– первый секретарь Сталинградского обкома партии большевиков...

Но Катя уже не слушала его: пробираясь через толпу, она со всех ног понеслась к вышедшему из машины мужчине в светло-сером костюме.

Мужчина, лет сорока, а с ним ещё один, помоложе, подошли к турникету; люди пропустили их, почтительно расступившись. Старший, который, должно быть, и был Селивановым, спросил что-то у милиционера, и тот, вытянувшись в струнку, дал ему подробный ответ. Человек, которого звали Селиванов, отчего-то нахмурился и кивнул.

Милиционер, засуетившись, раздвинул решётки так, чтобы между стальными прутьями образовался достаточный для человека проход. Первым в образовавшуюся щель прошёл мужчина моложе. Селиванов шагнул в проём между решётками следом за ним и через секунду непременно оказался бы по ту сторону ограждений, если бы Катя звонким и срочным голосом не крикнула ему:

– Стойте!!!

Селиванов остановился.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 17 часов 16 минут

Когда они въехали на площадь перед «Азотом», Селиванов поразился столь большому скоплению толпившихся здесь людей. Около двух тысяч человек теснилось у решёток и турникетов, по другую сторону которых расположился плотный строй милиционеров в белых парадных мундирах. Селиванов улыбнулся: Сидельников держал слово чекиста: ни один человек без билета не мог преодолеть столь мощный заслон.

Коноваленко посигналил несколько раз, люди освободили проезд, они подъехали почти к самым решёткам и вышли из машины. Нужно было торопиться: матч был уже в самом разгаре!

Проходя следом за Коноваленко к турникету, Селиванов услышал гудящие, дышащие трибуны стадиона – ласкающий уши, почти забытый им за военные годы, лечащий душу, звук! События на поле, по всей видимости, развивались живо и интересно. Обратившись к милиционеру, Пётр Степанович поинтересовался, как проходит игра.

– Пока по-прежнему ноль-ноль,– ответил, козыряя ему, молодой лейтенант.– Спартаковцы опасно атакуют с первых минут. Петелин и Глазков имели несколько острых моментов. Только что Степанов не реализовал пенальти – штанга.

Селиванов кивнул; от его сердца несколько отлегло, но на душе по-прежнему было очень тревожно.

Лейтенант раздвинул решётки, и Виктор прошёл через образовавшийся в заслоне проём. Селиванов собирался уже последовать за ним, как вдруг услышал чей-то пронзительный и настойчивый призыв: «Стойте!» и остановился.

Обернувшись, он увидел девушку лет двадцати на вид. Девушка перед этим, видимо, отчаянно и быстро бежала и теперь, остановившись, пыталась перевести дух. Селиванов присмотрелся к ней с интересом: на ней было малиновое платье до колен с белыми и коричневыми полосками и белым воротничком, её красиво растрепавшиеся на бегу, каштановые волосы спадали ей на глаза, так что ей приходилось то и дело убирать их рукой с лица, её глаза... Её глаза задержали его взгляд на себе, и ему вдруг почудилось, что они имеют абсолютную власть не отпускать его... или тотчас же его отпустить – как им будет угодно. Почувствовав себя неуютно от этого престранного наваждения, Пётр Степанович оторвал глаза от девушки с немалым усилием. Девушка была по-своему очень красива, но Пётр Степанович помнил, что приехал сюда не для того, чтобы любоваться женской красотой: у него были дела много важнее.

– Это вы мне? – спросил он, недоверчиво оглядываясь вокруг себя.

– Вам! – ответила девушка, щуря глаза против солнца.– Я приехала сегодня утром из Москвы специально, чтобы поддержать свою любимую команду,– заговорила девушка быстрым и уверенным голосом,– но меня не пускают на матч, потому что у меня нет билета. Но как я могла приобрести билет, если к моменту моего приезда в ваш город, все билеты были уже распроданы?! Как гостеприимные хозяева, вы могли бы сделать для болельщика гостей исключение! – она посмотрела на него, всё так же щурясь и склонив голову на бок.

Селиванов не поверил своим ушам.

– Вы приехали из Москвы специально на этот матч? – посмотрев на девушку с какой-то болью, переспросил он.

– Да,– кивнула девушка, улыбаясь.– Я стараюсь посещать все матчи своей команды, включая выездные,– взявшись за нагрудную часть своего платья руками, она показала Селиванову кусочек материи, на котором соединялись красная и белая полоски.

«Это что же получается?! Мы здесь неделями ждём специалистов; у нас простаивают цеха; они говорят, что поезда перегружены... Да что они там, в Москве, с ума посходили?!» – подумал в негодовании Пётр Степанович.

Селиванов посмотрел на девушку в малиновом платье каким-то отсутствующим взглядом. Видимо, решив, что это означает неверие, приезжая гостья извлекла из бокового кармана платья железнодорожный билет:

– Вот, можете убедиться!

Селиванов, который до этого стоял в проходе между двумя решётками, сделал два шага назад и взял из рук девушки билет. Обступившая их толпа неодобрительно загудела.

Пётр Степанович знал, что перед ним москвичка; он сам жил в Москве до войны и безошибочно различал московский говор; ему не нужны были никакие доказательства; он не сомневался, что эта дерзко окликнувшая его девчонка выросла где-нибудь между Арбатом и Малой Бронной... Но есть вещи, в которые очень трудно поверить... Он заглянул в билет:

«Москва – Сталинград, прибытие: 2 мая, 11 часов 30 минут». В левом верхнем углу на вечернем солнце переливался прямоугольный оттиск Генштаба.

Вернув девушке билет, Селиванов посмотрел на неё вмиг уставшим и раздавленным взглядом.

– А вы, случаем, не инженер-гидравлик?..– задал он вдруг не имеющий никакого отношения к делу вопрос.

– Нет,– покачала головой девушка, не понимая.

Тут наблюдавший за этой сценой через решётку Виктор посмотрел на часы и решился поторопить Селиванова:

– Пётр Степанович, нам пора!

Селиванов ещё раз заглянул девушке в глаза. Они снова стали привязывать его к себе, и он потупил взор. Какое-то время Пётр Степанович раздумывал, как поступить. «Нет! Уж лучше пусть эта девушка с опасными глазами остаётся по ту сторону решётки»,– это было не решение даже, а интуитивное чувство.

Селиванов бросил в сторону девушки последний взгляд и развёл руками:

– К сожалению, ничем не могу вам помочь,– с этими словами он снова ступил в проём между решётками, и молча слушавший весь предыдущий разговор молодой лейтенант приготовился задвинуть решётки на их прежнее место.

КАТЯ

Увидев, что Селиванов уходит, Катя испугалась. Она не имела ни малейшего понятия о том, что происходит в душе этого человека, но времени на раздумья у неё уже не было – она поняла, что он сейчас просто-напросто возьмёт и уйдёт!..

– Вы – Пётр Степанович Селиванов, первый секретарь сталинградского обкома партии!..– прокричала ему вслед Катя с горечью и обидой.

Селиванов зашёл за решётку, и лейтенант задвинул её за ним. Катя прикусила губу.

– И если вы не распорядитесь, чтобы меня немедленно пропустили, я пожалуюсь на вас своему отцу! – крикнула она, сама удивляясь своей безграничной наглости.

Селиванов повернулся и посмотрел на неё сквозь решётку. Смелая, как никогда, она легко испытала и выдержала на себе его взгляд.

Кате вдруг стало невероятно смешно, и она испугалась, что сейчас всё испортит приступом безудержного слёзного смеха. Но как тут было не засмеяться?.. Она представила себе своего отца, безобиднейшего на свете учителя музыки, сидящего в очках у рояля в их квартире в Большом Козихинском переулке; представила, как она, Катя, раздосадованно жалуется ему на первого секретаря Сталинградского областного комитета партии, не пустившего её, видите ли, на футбольный матч всего лишь потому, что у неё, дескать, не оказалось билета; представила, как её отец откладывает тетрадь с нотами в сторону, хмурится и бьёт кулаком по коленке: ну, всё, держитесь, шельма – Пётр Степанович, и не говорите потом, что вас не предупреждали!..

Не в силах сдержаться, Катя слёзно улыбнулась.

Селиванов смотрел на неё, тоже улыбаясь, но совсем другой, усталой и насмешливой улыбкой.

Ну и что теперь?..

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 17 часов 19 минут

Его поразила даже не наглость этой по-детски нелепой угрозы (хотя ему невольно вспомнился оттиск на билете, и он подумал, что не имеет ни малейшего желания знать кто у неё отец); его опять поразили её глаза. Он снова посмотрел на девушку, – на этот раз намного смелее, благо их теперь разделяли решётка, турникет и два милиционера, – и увидел, что она готова больно рассмеяться. Но он увидел кое-что ещё. Он понял вдруг, что всё это время так ярко блестело в её глазах, – они были переполнены отчаяния – откровенного, по-детски непосредственного, вцепившегося в последнюю надежду коготками, отчаяния! Даже нелепо угрожая, она продолжала его умолять. И футбол здесь был не при чём. Девушка улыбалась... И продолжала громко умолять его своей дрожащей улыбкой. Селиванов задумался. Её боль коснулась его почти физически; он не знал зачем, но ей очень нужно было пройти на «Азот». В конце концов, что ему стоило ей помочь?..

– Впрочем, если вы приехали из самой Москвы только лишь для того, чтобы поболеть за любимую команду,– сказал он, тая в её глазах,– то, я думаю, для такой верной болельщицы можно сделать исключение. Пропустите её,– тихо добавил он лейтенанту.

Забывшие про матч и жадно слушавшие переговоры девушки с Селивановым люди возмущённо заволновались.

Контролёры расступились, пропуская Катю в турникет, но в образовавшийся проход за ней стихийно ринулись другие, случайные люди; два милиционера мгновенно заблокировали выход с другой стороны решёткой, но люди, толкаясь, продолжали забиваться в турникет и давили на Катю сзади.

– Назад! – скомандовал им лейтенант в белом кителе.– Все назад!..

Катя оказалась зажата посреди турникета и не могла теперь двинуться с места. Между двумя вбитыми глубоко в землю металлическими поручнями в тесном плену оказалось человек двадцать, включая двух контролёров; все эти люди едва могли пошевелиться; сзади при этом продолжали напирать; люди со стороны площади боролись друг с другом за возможность протиснуться в уже забитый, самоубийственный турникет; вызволить попавших в плен, сдавленных людей можно было теперь только разблокировав другой конец турникета и пустив толпу к «Азоту», но делать этого было ни в коем случае нельзя. Ситуация казалась почти безвыходной. Селиванов ужаснулся, видя, что натворил.

– Почему для неё должно делаться исключение?! Мы тоже приехали из другого города – Куйбышева, чтобы попасть на игру! – заорал кто-то у Кати под ухом. Обернувшись, она узнала одного из пивших пиво из канистры мужчин.

– Вас, товарищи, предупреждали, что билетов для вас оставлено не будет! – крикнул в ответ Селиванов.– Соблюдайте порядок! Пропустите девушку!..

– И не подумаем! – закричали ему из турникета сдавленные голоса.

– Для неё тоже не оставили билета! Чем она лучше нас?! – прокричал всё тот же подвыпивший куйбышевец.

К забитому турникету спешно стягивались другие милиционеры; давившие друг друга люди продолжали безумствовать и негодовать.

Из всех стиснутых между поручнями людей Катя была ближе всего к краю турникета – её отделяло от Селиванова всего каких-то полтора метра. Пётр Степанович приоткрыл решётку и попытался подать ей руку, но сделал только хуже: едва он сделал этот свой спасительный жест, как в девушку со всех сторон вцепились другие, яростные и жадные, руки. Кто-то больно схватил её за волосы, и она закричала.

...Если бы Дима увидел её сейчас, он ринулся бы в самую гущу толпы драться за неё со всеми на свете... Изнемогая от боли, Катя подумала о том, что он бы точно её отбил...

Пока Селиванов безмолвно наблюдал за происходящим округлившимися от ужаса глазами, чья-то рука выбилась из людского клубка и дёрнула самого Селиванова за сорочку, – вырванная с мясом пуговица звонко покатилась по тротуару в частокол человеческих ног.

– Да вы что?! – прошептал Селиванов, прикладывая руку к тому месту, где только что была пуговица и отступая от турникета. Катю между тем разрывали на части; вырвать её из рук безумствующей толпы можно было теперь только с мясом. Буквально.

– Срочно! – кричал побледневший, как смерть, лейтенант.– Подкрепление сюда! Живо!

Вызывающий беспорядки в собственном городе Селиванов – это было уже нечто. Сидельников насмеётся вдоволь!..

Отойдя от турникета, Пётр Степанович опёрся спиной о милицейскую машину и ещё раз встретился с Катей глазами. Мучаясь и стеная в чужих руках, девушка по-прежнему умоляла его; умоляла о помощи; но он лишь стоял на месте и смотрел на неё глубоко не верящими глазами.

...Кате было очень больно со всех сторон; нечем было дышать; кто-то непрестанно дёргал её за волосы сзади. Она смотрела на Селиванова умоляющими глазами, не понимая, почему он хотя бы не попытается её спасти?!.. Но он лишь смотрел на неё подавленным, отрешённым взглядом.

«Демос в гневе страшен!» – подумал Селиванов, разглядывая свою порванную сорочку отсутствующими, больными глазами.

– Немедленно прекратите! Отпустите девушку! – кричал лейтенант, срывая голос.– Что вы делаете?!.. Вы же задушите её!!!..

– Если мы её отпустим, она пройдёт к вам! – закричал всё тот же поборник равноправия из Куйбышева.– Без билета! А это несправедливо!

Народ сзади одобрительно загудел.

– Хорошо, тогда пусть она вернётся обратно! Расступитесь сзади! Ну же! – заорал лейтенант, оборачиваясь к Селиванову, чтобы сверить с ним своё решение. Но первый секретарь обкома лишь безучастно разглядывал свою порванную рубашку и, казалось, утратил к судьбе девушки всякий интерес. Тогда лейтенант, на свой страх и риск, попробовал взять ситуацию в свои руки: девушку нужно было немедленно спасать от растерзания!..

– Эй, вы, с другой стороны! Освободите проход! Пусть она пройдёт назад на площадь! Я кому сказал?! Живее!.. Всем выйти из турникета! – командовал лейтенант.

Кто-то ещё раз больно потащил Катю за волосы, и у неё потемнело в глазах.

– Дима!..– прошептала она сквозь слёзы.

– Что вы делаете?! – орал запаниковавший лейтенант, брызжа слюной.– Вы же советские люди, а не фашисты!.. Она же погибнет сейчас!.. Назад!..– расстегнув кобуру дрожащей рукой, милиционер вынул из неё пистолет.– Все назад! Я кому сказал?!.. Я обещаю, что она вернётся на площадь!..

Подняв пистолет вверх, лейтенант хотел уже нажать на спусковой крючок, когда рядом с ним вдруг вырос бледный, как стена, Коноваленко.

– Стойте! – выкрикнул Виктор громко и властно.– А ну-ка все немедленно замрите на месте!..

Наступила мгновенная тишина. Подняв голову, Селиванов с удивлением посмотрел на своего помощника. Виктор пребывал в нервном возбуждении; его нижняя губа заметно тряслась.

– Отпустите девушку! – громко скомандовал Виктор и под гул недовольной толпы, поднимая руку, добавил.– У неё есть билет!..

Порывшись в кармане, Коноваленко извлёк из него две бумажки, которые вчера вечером ему чуть не насилу вручила Лена Колотова. Кто бы мог подумать, что они ему действительно пригодятся?!..

– Вот! – показал всем Виктор.– Видите? Два билета! Я купил их за свои деньги. Ведь продавали по четыре билета в руки, верно? Так вот, один билет – мой, а другой я взял... для одного человека, который... Но это уже не важно... Я отдаю лишний билет ей! Держите! – отодвинув решётку, сунул он одну из бумажек в Катину бескровную руку.– Теперь всё честно? Всё честно, я вас спрашиваю?! Довольны?!!! – чуть не плача, посмотрел на них Виктор.

Они тотчас же перестали роптать. В следующую же секунду Катя осознала, что её больше никто ни за что не держит – все чужие руки оставили её: она снова была свободна!.. Держа в руке билет, Катя сделала осторожный шаг к Виктору и оглянулась: за ней никто не пошёл!..

– А вы отойдите назад! – так же громко скомандовал толпе Виктор.– Все! Отходите же! Не срамите наш город перед гостями!..

– Друг, у тебя, случаем, нет ещё одного, такого же? – жалостливо спросил Виктора куйбышевец.

Подавленные и измятые люди, рассмеявшись, стали возвращаться на площадь. Лейтенант вложил пистолет в кобуру и отёр лицо носовым платком.

«Надеюсь, им не взбредёт в голову попросить меня показать мой билет»,– подумал Селиванов с усмешкой. Шутки шутками, но он был рад, что находился уже по эту сторону заградительной решётки. Полностью придя в себя, Пётр Степанович подошёл к Виктору. Катя стояла рядом с ним, поправляя свои волосы и платье. Один из милиционеров подобрал с земли её истоптанную сумку и, отряхнув, подал ей.

– Ваша?

– Моя.

– Вы живы? – спросил Катю Селиванов. Он, кажется, не шутил.

– Вроде бы...– улыбнулась Катя в ответ, проводя ладонями по своим бёдрам и животу. Просто изумительно, что платье не порвалось!..– Спасибо вам,– посмотрела она на обоих мужчин.– Вы спасли меня – во всех смыслах этого слова.

Лейтенант, впустив внутрь помятых контролёров с красными повязками на рукавах, наглухо задвинул решётку. Скопившиеся возле этого одного турникета милиционеры начали рассредотачиваться по всему периметру ограждений.

Коноваленко, Селиванов и Катя направились по аллее в сторону стадиона. Наблюдавшее за игрой людское многоголосье вдруг пробудились и загудело с отчаянной силой. Не выдержав такой волнующей близости, Катя сорвалась с места и бросилась бегом к показавшимся вдали трибунам «Азота». Селиванов и Коноваленко живо переглянулись.

– Девушка! Куда же вы?! – закричал ей вслед Селиванов.

Катя остановилась и обернулась, глядя на своих спасителей не понимающим взглядом.

– Там яблоку негде упасть; вам ни за что не найти свободного места,– объяснил Пётр Степанович.– Виктор проводит вас и проследит за тем, чтобы вас посадили. Сделаешь, Витя? А я пойду к нашим. Узнаю как идут дела.

Он спускался с Мамаева Кургана, на котором долго простоял на ветру у подножия огромной статуи. По пути зашёл в Зал воинской славы и постоял там, у вечного огня, выборочно читая фамилии в списках павших воинов на стене. Спустившись по невысокой лестнице к фонтану, остановился и попытался прочитать длинное предложение, выведенное на каменной стене белыми буквами. Сделать это было довольно сложно; во-первых, потому что предложение было каким-то уж слишком витиевато-замысловатым на его глаза; во-вторых, потому что оно было на неродном языке; и как будто первых двух трудностей было мало, – в-третьих, потому что слова прятались за пышными зелёными елями, так, что ему приходилось переходить с места на место, складывая все вроде бы знакомые слова в уме в попытке ухватить никак не дающийся ему в руки общий их смысл... Он уже начинал злиться на каверзные ёлки; ему понадобилось минут десять на всё про всё, чтобы сложить наконец эту сложную фразу воедино, и если он нигде не ошибся, то получалось следующее: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: А люди ли шли в атаку, смертны ли они?»

Дочитав, он устало вздохнул и осмотрелся кругом. Ещё дальше, через ступеньки, внизу, какая-то компания девушек и юношей школьного возраста каталась на роликовых коньках по совершенно непригодному для этого булыжнику; но, даже спотыкаясь и чуть что не падая, дети катались весело и непринуждённо между высоких кумачовых полотен, которые полоскались на ветру, соприкасаясь друг с другом. Эти знамёна должны были напоминать гуляющим, что каждый миллиметр земли у них под ногами пропитан кровью павших здесь когда-то бойцов. Но у катавшихся на роликах ребят, кажется, не было времени для грустных поминовений; в руке одного мальчишки был большой российский флаг, которым он гордо размахивал на ветру. Великая нация выиграла великую войну и праздновала великую победу; этих ребят можно было понять.

Он стоял около переполненного фонтана; вода заполняла его до самых краёв, но при этом не переливалась на землю; это должно было символизировать полноту принесённой здесь семьдесят лет назад человеческой жертвы – ни капли крови меньше, ни капли больше – кровь лилась рекой, но как только чаша была восполнена и самая последняя капля была вылита на алтарь, высота была тотчас взята. Главная высота России...

Рядом с ним какая-то мамаша в лёгком шёлковом платье гуляла со своими детьми; это были два мальчика: один, постарше, лет семи, стоя на самом краешке переполненного фонтана, только что закончил крошить в воду лепестки какого-то жёлтого цветка, в то время как его младший братик, ещё совсем маленький, не старше двух лет, сидя в коляске, медленно ел трубочку со сгущённым молоком, то и дело прерываясь и внимательно разглядывая её своими любознательными глазами. Он услышал, как старший сын, подбежав к маме, попросил её купить ещё один букет цветов, которые продавались тут же, недалеко; мама ответила малышу, что «с него уже и так хватит», и ребёнок понуро опустил голову. Отойдя в сторону, он купил у торговки три букета красных лютиков и, вернувшись к своим случайным знакомым, подарил каждому из них по букету: один – изумлённой мамаше, другой – просветлевшему старшему мальчугану, а третий – изучающему трубочку карапузу (который, взяв букет в свободную руку, принялся рассматривать и его с не менее пристальным интересом). «Поздравляю вас,– сказал он всем троим с сильным иностранным акцентом.– Это была великая победа». Они начали благодарить его, но он отошёл в сторону, чтобы они не переусердствовали. Повертев свой букет в руке, мамаша отдала его старшему сынишке, который тут же принялся пускать красные лепестки по мутной воде.

Он смотрел на лепестки заворожённым взглядом, когда в его кармане зашевелился оживший вдруг телефон. Ощущение вибрирующей в кармане трубки было уже практически им забыто: он обычно отключал сообщавшую о поступающих звонках функцию; но, фотографируя портрет Селивановых вчера, на приёме у чиновницы из областной администрации, он, видимо, случайно включил виброфункцию, и маленький аппарат теперь настойчиво щекотал его ногу. Достав телефон, он машинально поднёс его к уху и ответил, прежде чем успел что-либо сообразить.

«Гордон?..– позвал его взволнованный женский голос.– Ты слышишь меня?! Гордон, ответь... Где ты?..»

Ослепление разума на какое-то время парализовало его волю. Глядя на плывущие по воде лепестки, он жадно вслушивался в горячее дыхание из другой жизни, мешавшееся с воем кутавшего курган ветра.

И в этот самый миг его нерешительности старший мальчуган вдруг перестал крошить лютики в воду, подбежал к своему маленькому братику и исподтишка выхватил у него из рук наполовину съеденную трубочку. От обиды и неожиданности малыш громко заплакал.

«Гордон, ты слышишь меня?..» – потребовал всё тот же женский голос. В следующую же секунду, придя в себя, он отключил телефон, а вместе с ним и функцию виброзвонка.

Мамаша отобрала у старшего сына похищенную трубочку и вернула её малышу, который, успокаиваясь, время от времени тихо всхлипывал, оборачиваясь на брата с опаской.

Перед тем как положить телефон обратно в карман, он высветил на экране фотографию троих Селивановых и всмотрелся в неё ещё раз. На него снова смотрели глубокие, сосредоточенные глаза Петра Степановича, ему снова недоверчиво, но совершенно очаровательно улыбалась красавица Лидия Павловна, на него всё так же щурил глаза восторженный и ранимый Кирилл. «Неужели это было так давно?!..» Даже не верилось...

А внизу подле него длинной полосой вдоль реки лежал на берегу заново отстроенный, красивый, нарядный, сверкающий на августовском солнце умытыми крышами город. «Сталинград!..» – беззвучно прошептал он.

КАТЯ

Виктор еле поспевал за ней – так быстро она шла.

– Мне желательно сесть так, чтобы передо мной был левый край атаки «Спартака»!

– Левый край? – переспросил Виктор и улыбнулся.– Хочешь получше Петелина разглядеть?

У Кати участилось сердцебиение, и она слегка покраснела; хорошо, что молодой обкомовец этого не заметил!

Виктор подождал, но Катя не отвечала.

– Он тебе нравится? – спросил Виктор, кося на Катю глазами.– Ты, наверное, много раз видела его у вас, в Москве?

– О, очень много раз! – сказала Катя.– Я его ужас как обожаю!

– Я о нём много слышал...

Они подошли к трибуне. Виктор сказал что-то милиционеру, и тот почтительно ему козырнул.

– Пойдём! – позвал Виктор Катю.

Забравшись по сколоченной лестнице наверх, они вышли в забитый людьми проход, и Катиным глазам открылось залитое красными лучами зелёное поле, по которому туда-сюда бегали футболисты, одни – в красных майках и чёрных трусах, другие – во всём белом. У Кати перехватило дух! Приглядевшись, она заметила даже взмывший в воздух и летящий высоко над полем коричневый мяч!

Неизвестно сколько ещё времени она простояла бы там, с раскрытым ртом, если бы Виктор не взял её за руку и не подвёл к приземистому сержанту с пышными рыжими усами.

– Посадите эту даму туда, куда она скажет,– попросил Виктор сержанта и, посмотрев на Катю, обратился уже к ней.– Ну, я пойду?

– Спасибо вам ещё раз! – кивнула Катя, и Виктор стал пробираться обратно к лестнице.

Сержант провёл Катю вдоль самого верхнего ряда и попросил сидящих на нём людей потесниться.

– Но мне не нужно так высоко! – воскликнула Катя.– Посадите меня, пожалуйста, на один из нижних рядов.

Усатый сержант посмотрел вниз на забитые головами трибуны. Люди сидели буквально друг на дружке в проходах; там некуда было ступить ногой! Спускаться туда с этой девушкой показалось ему безумием чистой воды.

– А может быть, всё ж таки наверху? – взмолился он перед ней.– Отсюда и видать лучше!

Но Катя покачала головой наотрез. Сержант тяжело вздохнул. Виктора Коноваленко он узнал – это было высокое обкомовское начальство. А он по опыту знал, что с начальством шутки плохи. Он, конечно, мог посадить девушку наверху, но если начальство потом придёт и спросит: почему, мол, наверху, если дама просила на нижний ряд?.. Ведь ему было наказано: посадить её туда, куда она пожелает. Нет, начальству лучше не прекословить...

Вздыхая, чертыхаясь себе под нос и переступая через расположившихся на ступеньках людей, сержант повёл Катю вниз по забитой битком трибуне.

Осторожно опуская ноги и следуя по пятам за сержантом, Катя не выдерживала и то и дело заглядывалась на поле; ей было ужас как интересно!..

Трибуна, по которой они спускались, была расположена прямо напротив ворот; справа от неё был левый фланг атаки «Спартака»; стало быть, спартаковцы играли в красных майках и чёрных трусах! Поначалу все игроки казались ей издалека одинаковыми; но по мере того как она всматривалась, она могла всё больше и больше их различать – по причёске, цвету волос, фигуре и росту.

Пробежав глазами по всему полю, она сначала не нашла Диму и уже было отчаялась, но вдруг увидела его родную фигуру и сразу узнала! Он стоял с Катиной стороны поля, у самой линии, ближе к центру; рядом с ним в напряжении стоял игрок сталинградской команды.

– Дима! – закричала она, но её голос растворился в шуме трибун, конечно же, не долетев до него.

Когда Катя ступила на ступеньку ниже и снова подняла голову, он был уже с мячом; вернее, мяч прилетел ему точно в ноги; пробросив его носком вдоль боковой линии поля себе на ход, Дима резко устремился за ним вдогонку. Проворонивший этот рывок сталинградец зацепил его ногу, и Дима растянулся на зелёном газоне. Всё случилось так молниеносно, что Катя даже опомниться не успела. На трибуне поднялся такой невообразимый шум, что ей пришлось закрыть уши ладонями, чтоб не оглохнуть!..

Они продолжали бить его по ногам!..

«Какая жестокая игра!» – ужаснулась про себя Катя.

Дима лежал на поле, уткнувшись носом в траву, так неподвижно, что у Кати замерло сердце. К бровке поля подбежал какой-то мужчина с саквояжем, видимо, медик; но его помощь, к Катиному облегчению, не понадобилась: перетерпев боль, Дима поднялся на ноги, и трибуны зааплодировали с утроенной силой.

Насупившаяся Катя не хлопала. Они с сержантом спустились уже в самый низ. Поле отсюда выглядело плоским и урезанным в перспективе, но в то же время стало намного ближе.

Пока сержант теснил людей и освобождал для Кати место, спартаковцы разыграли штрафной и, видимо, неудачно, потому что, когда Катя подняла голову снова, она не увидела перед собой ни Диму, ни мяч, – игра переместилась на противоположную половину поля.

Сержант показал ей освобождённое на лавке пространство – это был совсем крохотный кусочек скамейки, но худенькая Катя могла на нём вполне уместиться. Катя рассеянно поблагодарила своего ворчливого провожатого, и тот стал пробираться обратно наверх.

Сидеть на предложенном ей месте было до крайности неудобно; перед Катей находился ещё один, последний уже ряд, ещё дальше за которым, спиной к зрителям, плотным кольцом стояли милиционеры, загораживающие Кате значительную часть обзора. Как будто этого было мало, сидевшие перед Катей зрители поминутно вскакивали и садились, так что Кате тоже ненароком приходилось вставать, чтобы лучше разглядеть футбольное поле.

Спартаковцы, по-видимому, отбились и снова гнали мяч в сторону сталинградских ворот; трибуны, зашумев, оглушили Катю, и она приложила руки к обожжённым ушам.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 17 часов 37 минут

Пётр Степанович вошёл в подтрибунный павильон и, пройдя по узкому, недлинному коридору мимо комнаты судей и сквозь расступившихся милиционеров, вышел к футбольному полю.

Игра шла в четырёх метрах от него; с мячом были спартаковцы. Остановившись на секунду и понаблюдав за борьбой за мяч, Селиванов прошёл к скамейке сталинградской команды. Протягивая руку, он поздоровался по очереди со всеми работниками и запасными игроками «Динамо». Никитин был на поле, а второй коренной сталинградец, игрок довоенного «Трактора», Тарасенко, сидел на скамейке. Здороваясь с ним, Селиванов протянул ему левую руку – правая ладонь у Анатолия была прострелена немецкой пулей в бою.

– Как игра? – глядя в поле, спросил Селиванов главного тренера «Динамо».

– Боязно, Пётр Степанович! – отвечал Кличко.– Смяли нас спартаковцы; с первых минут матча взяли в оборот и не отпускают. В любой момент могут раздавить; на одном волоске висим. Смотрите, что вытворяет Петелин!

Селиванов прекрасно видел и то, как Петелин одним выверенным движением пробросил мяч себе на ход, и то, как не успевавший за ним Никитин тотчас же грубо повалил спартаковца на газон.

– Сейчас пойду к спартаковцам,– мрачно сказал Селиванов,– и попробую их умаслить.

Судья назначил штрафной удар. Петелин встал с газона и подал мяч в штрафную площадь «Динамо», но сталинградский вратарь, выйдя из ворот, с криком выбил его кулаком в поле.

– Набросились на нас с шашками наголо,– продолжал жаловаться Николай Иванович.– Нужно как-нибудь донести до них, что мы не баски какие-нибудь, а такие же советские люди... С нами так вовсе не обязательно.

Селиванов в задумчивости кивнул, наблюдая за тем, как атака динамовцев захлёбывается на подступах к спартаковской штрафной, вдребезги разбиваясь, словно волна о скалы.

– А вы передайте нашим, чтобы больше не били спартаковцев по ногам,– сказал думающий как спасти игру Селиванов.– Не нужно их злить.

Пётр Степанович поднял голову и посмотрел на небо, по которому расплывались последние серые облака, обагрённые зацепившимся за курган солнцем. Он посмотрел на свои наручные часы: они показывали 17:39. С учётом того, что матч начался с пятиминутным опозданием, шла тридцать четвёртая минута игры.

– Время у нас есть,– сказал он Кличко, наблюдая за тем, как спартаковцы разгоняют свою атаку.– Работайте.

Подойдя к скамейке соперника, Селиванов поздоровался с Дохтуровым, Гороховым, медиками команды и тремя запасными игроками «Спартака».

В этот самый момент спартаковцы заработали угловой с левого края. Петелин закрутил мяч во вратарскую площадь: кто-то из нападающих – Селиванову показалось, что это был Георгий Глазков – с нескольких метров пробил по воротам головой, но вратарь каким-то чудом сумел отвести этот, как казалось уже, верный выстрел!..

Трибуны отреагировали на этот эпизод громовым залпом.

Вернувшись от вратаря в поле, мяч беспорядочно заметался по вратарской площади сталинградцев – Селиванов на несколько секунд выронил его из вида. Но это были считанные секунды: мяч вдруг сам объявился в поле его зрения, треснув о перекладину, – какой-то анонимный спартаковец всё ж таки умудрился пробить эту густую неразбериху! Трибуны разразил новый гром!

Отскочивший опять в поле мяч был выбит кем-то из расторопных динамовцев в аут.

Селиванов побледнел; он искренне недоумевал как «Динамо» умудрилось удержать свои ворота нераспечатанными целых тридцать пять минут?!

– С трёх метров попасть не может! – сокрушался вскочивший на ноги Горохов, всплёскивая руками.– А ещё мастер называется!..

Селиванов покосил на главного тренера «Спартака» полный беспокойства и благоговения взгляд.

Спартаковцы тем временем вбросили мяч с правого края и перевели его на противоположный фланг. Петелин повозил цепкого и неуступчивого Никитина и без обыгрыша вдруг нанёс из-под ноги защитника хлёсткий низкий удар в дальний угол ворот. Вратарь проводил мяч глазами, не шелохнувшись. Прорезавший штрафную площадь динамовских ворот мяч потряс штангу – и ушёл за боковую линию поля. По спине Селиванова разбежались мурашки.

Трибуны ахнули – в третий раз за одну минуту!..

КАТЯ

Когда Дима подавал угловой, он подошёл совсем близко к ней! Их разделяло от силы метров десять! Она смогла даже разглядеть следы его болезненных падений – зелёные и чёрные пятна на красной майке.

– Дима! – крикнула она что есть сил, но то ли её крик снова утонул в общем шуме, то ли Дима был очень сильно занят игрой, – он ничего не услышал.

Введя мяч в поле, Дима сместился чуть дальше и вправо от неё, но всё же остался недалеко. Катя продолжала звать его по имени, но теперь это было бессмысленно: у ворот сталинградцев стало так жарко, спартаковцы стали обстреливать ворота с такого близкого расстояния и кругом поднялся такой рёв, что её крик не услышали даже стоявшие перед ней люди!

Забыв про мяч, Катя следила только за перемещением Димы по полю.

Через минуту он снова оказался совсем близко. Получив мяч, он пошёл на защитника, крутанул его сначала влево, затем вправо и вдруг неожиданно пробил по воротам; его удар был таким хлёстким, сильным и неожиданным, что Катя не сумела проследить за полётом мяча и только по звону металла догадалась, что он попал в штангу!

На трибунах ударил гром; люди вскакивали с мест и поднимали руки; Катя больше не видела поле.

– Пе–те–лин! Пе–те–лин! – хором заревели трибуны.

Поднявшись на носки и задрав голову, Катя увидела его краешком глаза. Повернувшись к их трибуне, он поднял вверх правую руку.

«Вот оно, позёрство»,– вспомнила Катя безо всякого осуждения мельком. Димин нехитрый жест привёл их трибуну в состояние буйного помешательства, и она заходилась в новой бурной овации!..

Катя подняла вверх свою руку; но он, конечно же, не заметил её в этом бушующем круговороте лиц! Катя прикусила губу.

С мячом были сталинградцы, и Дима, отвернувшись, пошёл к своей половине поля.

Болельщики на свои места уже не садились. Из-за своего маленького роста Катя почти ничего не видела, а потому попыталась пробраться вперёд. Сняв сумку с плеча и держа её за ремень, она переступила через последний ряд скамеек, – теперь она находилась среди стоявших на земле зрителей. Её недовольно толкали в бока и отпихивали, но после сегодняшнего кошмара в турникете эти толчки и пихания казались ей подбадривающими похлопываниями.

Просунувшись между двумя недовольными мужчинами, она наконец очутилась там, где хотела: перед ней были только спины милиционеров, стоявших плотным кольцом на расстоянии метра друг от друга.

Мяч всё ещё находился где-то на дальней половине поля. Метрах в пяти, прямо перед собой, Катя увидела покосившийся чуть на бок угловой красный флажок. Если Дима подойдёт сюда ещё раз и она громко окликнет его, он просто не сможет её не услышать!..

Но не успела Катя воспрянуть духом, как в её глазах потемнело: в ногах у одного из милиционеров, в трёх метрах от неё, лежала и притворялась мирной большая немецкая овчарка! Катя зажмурила округлившиеся от ужаса глаза. Её спину пронзили ледышки.

Её дыхание спёрло; сердце заколотилось в аварийном режиме у неё в горле. Стоя с зажмуренными глазами, она напряжённо прислушивалась. До её сознания доносился какой-то покарябанный шум, разобрать который она была не в состоянии. Ужас длился бесконечную вечность, после чего Катя насилу вернула себе способность соображать. Раз она решила быть взрослой, нужно было быть взрослой до конца! Очень многие жертвы уже были принесены. Отступать было некуда и нельзя. Катя очень боялась овчарки, но ещё больше она боялась пропустить момент, когда Дима подойдёт к угловому флажку! Обидно ей было и оттого, что она пропускала игру, на которую попала с таким неимоверным трудом. Не могла же она, в конце концов, стоять так, с зажмуренными глазами, до конца матча?! Эти взрослые рассуждения вселили в Катю отчаянность и решимость. В глубине своей детской души она надеялась, что собака исчезнет, как дурной сон.

Медленно, боясь пошевелиться, Катя открыла глаза и оцепенела от ужаса: широко раскрыв рот и высунув язык, овчарка стояла прямо напротив неё; ближе собака подойти уже просто не могла, потому что привязь, один конец которой был намотан на руку поглощённого игрой милиционера, а другой крепился к её ошейнику, была натянута до предела!

Катя побелела и задрожала. Встретившись с ней глазами, овчарка, оскалившись, залилась пронзительным и отрывистым лаем.

Катя непроизвольно дёрнулась назад, – кто-то из стоявших за её спиной мужчин, не удержавшись, упал. Это резкое падение всколыхнуло ряды зрителей, вызвав переполох и всеобщее движение вокруг. Несколько других людей тоже попадали в суматохе. Державший овчарку милиционер обернулся и, наматывая поводок на руку, потянул собаку к себе. Сопротивляясь воле хозяина, озверевшая вдруг овчарка прыгнула на Катю! Катя отпрянула назад, споткнулась о чью-то ногу и непременно упала бы, если бы её не поддержал десяток участливых рук. Овчарка её не достала, но Катя видела собачьи зубы в нескольких сантиметрах от своего лица и перепугалась смертельно!; глотая ртом воздух, она не могла выдавить из себя ни малейшего звука!..

– Фу! Фу, кому сказал?! А ну перестань сейчас же! – совладал наконец с собакой милиционер.– Она у меня не злая! – посмотрел он на бледную, как льняное полотно, Катю.– Не бойтесь. Просто что-то вдруг нашло на неё! Сидеть! – скомандовал он овчарке сурово, и та послушно опустилась на землю у его ног, не сводя налитых кровью глаз с застывшей в ужасе Кати.

– Нельзя же быть такой пугливой, девушка, в самом деле! – отряхиваясь, недовольно сказал Кате упавший из-за неё мужчина.

– Извините,– тихо отвечала она ему.

«Пугливой! – подумала она про себя, хмурясь.– А то, что эта собака чуть не съела меня, его ни капельки не волнует!»

Трибуны загудели, и Катя посмотрела на поле: завладевшие мячом спартаковцы начинали контратаку. Кто-то из защитников сильно послал мяч в их сторону, и Дима устремился за ним наперегонки с Никитиным.

«Бегут прямо на меня!..» – замерла Катя; волнуясь, она разжала правую руку, и сумка упала на землю к её ногам.

Игроки пробежали плечо к плечу метров сто; уставший уже Дима проиграл забег выносливому Никитину; сталинградец нагнал мяч и, развернувшись, отправил его обратно на спартаковскую половину поля. Забег отнял у обоих игроков много сил. Выдохшийся после бега Дима опустился на землю; Никитин согнулся в позу горбуна и широко дышал, жадно глотая воздух.

До них было не более пятидесяти метров, а может быть, и того меньше. Катя сделала шаг вперёд; овчарка, повернув в её сторону морду, оскалилась и зарычала.

«Сейчас или никогда!» – решилась Катя и, закрывая глаза, бросилась мимо овчарки и двух милиционеров на футбольное поле!.. Овчарка прыгнула за ней так стремительно, что милиционер, державший в руках поводок, запрыгал на одной ноге и упал на землю.

Трибуны вокруг отчаянно загудели.

Катя помчалась вдоль вычерченной белой линии к тому месту, где, присев на одно колено, переводил дыхание Дима!

КАТЯ

Оглянувшись, она увидела, что милиционеру удалось удержать свою собаку, и та, хоть и рвала поводок с диким лаем, за ней не гналась; зато за ней гнался другой милиционер, который, опоздав со стартом, теперь навёрстывал упущенное и стремительно сокращал Катину фору. Катя была по всем меркам приличной бегуньей и на занятиях по физкультуре в институте бегала быстрее всех девчонок в своей группе; но против широко расставлявшего на бегу ноги, крепкого милиционера у неё не было ни единого шанса; она понимала, что он настигнет её – это был вопрос каких-то секунд.

– Стой! – крикнул ей вдогонку милиционер, придерживая на бегу фуражку.

И всё же Катя решила дать ему бой!.. Под оглушительный шум трибун она мчалась вперёд, сокращая расстояние между собой и Димой!.. Но силы были явно не равны. Милиционер, по всей видимости, принявший Катин дерзкий вызов на свой личный счёт, бежал с каким-то остервенением; не оглядываясь, Катя слышала его тяжёлое дыхание за своей спиной уже совсем близко.

Катя бежала из последних сил; до Димы оставалось уже метров двадцать, но он по-прежнему не поднимал голову, несмотря на рокот возбуждённых трибун!..

– Дима! – крикнула тогда, задыхаясь на бегу, Катя.

С её уст сорвалось некое подобие громкого шёпота, но этого оказалось достаточно. Подняв голову, Дима увидел её... и замер в оцепенении, не веря своим глазам!..

ДИМА

Когда Дима, сидя на траве, услышал нарастающий рокот трибун, он не обратил на него особого внимания, будучи уверен, что этот шум не имеет к нему отношения – ведь мяч был на другой половине поля.

Но шёпот ветра вдруг донёс до него Катин голос, и он подумал, что сходит с ума. Не поверив своим ушам, он поднял глаза... и не поверил своим глазам!..

Катя, его Катя, сломя голову, неслась к нему вдоль линии поля!.. И хотя Дима решительно не верил больше своим глазам, он увидел, что её настигает разъярённый милиционер! Это было уже даже для галлюцинации слишком! Вскочив на ноги, Дима бросился ей навстречу.

– Катя! – закричал он при этом.

Не разобравшись в тонкостях ситуации, Димина «собачка», Алексей Никитин, бросился вдогонку за Димой по самым строгим правилам «дубль вэ»!

Заведённые этой двойной погоней, деревянные трибуны «Азота» заходили и затряслись от раскалённого грома!

Несколько мгновений они так и бежали вчетвером друг на друга. Первым неладное почувствовал милиционер: увидев несущихся навстречу девушке футболистов без мяча, он остановился и опешил, не зная, как поступить.

В следующий миг Катя прыгнула навстречу Диме и очутилась в его объятиях!

Засмотревшись на девушку в Диминых руках, изумлённый Никитин врезался в статичного милиционера и чуть не сбил его с ног. Ничего не понимая, они так и стояли друг против друга, два динамовца, – такие лишние и ненужные рядом с ними сейчас!..

Оторвав Катины ноги от земли, Дима повернулся с ней на триста шестьдесят градусов, сделав один полный круг. Трибуны пришли в неистовый восторг – отчасти оттого, что стали свидетелями непонятной, но очень трогательной сцены воссоединения двух людей; отчасти оттого, что Катино платье пикантно задралось во время кружения.

– Димочка, прости меня, если можешь! – плача, сказала Катя, обвив его шею руками и жадно ловя его своими глазами; они стояли друг против друга, обнявшись.

– Я люблю тебя больше жизни, Катюша! – отвечал он, тоже не в силах сдерживать слёзы.

Прильнув к нему, Катя уткнулась носом в белую полосу на его груди.

Трибуны бурлили вокруг них, не утихая.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 17 часов 44 минуты

Когда на трибунах раздался непонятный шум, Селиванов посмотрел влево и увидел бежавшую вдоль линии поля знакомую ему девушку в малиновом платье.

Дохтуров посмотрел на обкомовского секретаря с удивлением, но Пётр Степанович оставил этот взгляд без внимания.

– Ну вот...– сказал он тихо себе под нос, проводя рукой по взмокшему лбу.– Только этого не хватало...

Когда навстречу девушке побежал Дмитрий Петелин и молодые люди обнялись на глазах всего стадиона, уже Селиванов посмотрел на Дохтурова вопросительно, и начальник спартаковской команды, разведя руками, недоумённо пожал плечами в ответ.

Никто не мог толком понять, что происходит, но ясно было одно: происходившее на поле больше походило на театральную постановку, чем на футбольный матч.

Но вдруг трибуны взорвались и загудели совершенно по-новому. Повернув голову вправо, Селиванов увидел мяч, трепещущийся в сетке спартаковских ворот!..

Он посмотрел на Дохтурова, но тот лишь снова пожал плечами. Все отвлеклись и наблюдали за Петелиным и девушкой; момент удара по воротам, похоже, не заметили даже разводившие руками и таращившие друг на друга глаза спартаковские защитники.

Однако судья сориентировался в этой ситуации чётко: пронзительно свистнув, он решительным жестом указал на центр поля: «Динамо» открыло счёт: 1:0!

Селиванов посмотрел на Горохова, который сидел на лавке, мрачный, как ноябрьская туча.

Петелин тем временем окончательно ушёл с поля и, держась с девушкой в малиновом платье за руку, направлялся к ним вдоль горячих трибун. Болельщики приветствовали их криками и аплодисментами; кто-то бросил им под ноги букет цветов, и девушка, нагнувшись, подобрала его свободной рукой.

Пройдя мимо скамейки повскакивавших со своих мест на радостях сталинградцев, Петелин с девушкой подошли к Дохтурову, Селиванову и Горохову.

– Познакомьтесь: это Катя, моя невеста,– представил им девушку Петелин.

Катя пожала руку вставшему со скамейки поприветствовать её Горохову и Дохтурову и по-приятельски кивнула Селиванову. Пётр Степанович подивился тому, как искрились её красивые глаза в этот миг.

– Вот уж не ожидал встретить вас снова... так скоро,– сказал Селиванов с осторожной улыбкой.

– Вы знакомы? – поднял брови Дохтуров, с изумлением замечая на сорочке первого секретаря на месте пуговицы две торчащие нитки.

– Да,– признал Пётр Степанович, нисколько не смущаясь этого взгляда,– нам доводилось раньше встречаться.

Начальник «Спартака» озадаченно посмотрел на девушку совсем другими глазами.

Горохов попросил Олега Тимакова готовиться к выходу на замену.

– Я приехал с опозданием,– сказал Селиванов с беззаботной улыбкой,– и не видел начала матча, но тренер «Динамо» Николай Иванович Кличко сказал мне, что вы настроились на нас, как на басков!

Дохтуров и Дима усмехнулись. Мрачный Горохов, казалось, пропустил эту шутку мимо ушей. Селиванов ещё раз посмотрел на искрящуюся улыбкой Катю.

– Может быть, сбавите обороты? – иронично попросил Пётр Степанович.– Как никак у вас в команде праздник – свадьба ведущего игрока!..

Дима и Катя, переглянувшись, сели рядышком на скамейку. Они всё так же держались за руки, словно боясь друг дружку заново потерять. Горохов давал указания готовящемуся вступить в игру Тимакову. Он говорил достаточно громко, и Селиванов мог слышать его слова:

– Сыграешь на месте Петелина. Скажи защитникам, чтобы больше играли в короткий пас через центр. Вся надежда на тебя. Эти только и умеют, что бить по штангам!..– сказав так, Горохов хлопнул игрока по плечу и сел на скамейку.

Пожелав спартаковцам удачи, Селиванов вернулся к скамейке «Динамо».

Тимаков вступил в игру. О Диме с Катей все как будто забыли. Сидя на скамейке и держа друг друга за руку, они наблюдали за ходом игры.

В конце первого тайма спартаковцам удалась пара опасных атак, но счёт до перерыва не изменился.

ДИМА

Следующие десять минут Дима будет вспоминать всю оставшуюся жизнь, как в тумане.

Они с Катей ушли в раздевалку сразу после свистка, но так и не успели поговорить: в павильон начали заходить разгорячённые спартаковцы. И хотя игроки улыбались и благожелательно им подмигивали, Катя с самого начала почувствовала себя неловко среди пятнадцати незнакомых мужчин. Когда же Толик Сеглин, войдя и увидев её, демонстративно снял с себя футболку, Катя при виде его голого торса покраснела, смутилась и вылетела из павильона вон. Но она не обиделась на этот грубоватый намёк; спартаковец, конечно, был прав: всё же это была мужская раздевалка, и ей там было не место.

Вышедший из павильона следом за ней Дима нашёл её с другой стороны двери, опершуюся о деревянную стену. Но и здесь они не успели толком поговорить: игроки стали выходить к ним из раздевалки знакомиться. Дима вежливо представлял их Кате по именам: Леонтьев, Смыслов, Глазков, Малинин... Спартаковцы при этом шутили и подтрунивали над ними, как шаловливые дети.

– Вы его личная поклонница или поклонница всей команды? – спросил Саша Оботов, но Диме явно не понравилась эта шутка.

– Это моя будущая жена,– отвечал он, хмуря брови.

– Стало быть, мне собирать вещи и переезжать в другую комнату? – спросил Анатолий Акимов.

– Скажешь тоже...– покраснел Дима, опуская глаза. Акимов рассмеялся. Катя тоже улыбнулась, догадавшись, что Акимов делит с Димой один гостиничный номер.

Вышедший из раздевалки уже снова в майке Толик Сеглин, знакомясь с Катей, сказал:

– Нам Петелин про вас много рассказывал!.. Во всех подробностях!

Кто-то громко засмеялся этой сальной остроте. Дима двинул Толика несильно в плечо. Катя покачала головой. «Мы и целовались-то всего один раз...– подумала она про себя, улыбаясь.– Много же тут расскажешь!»

– Это правду говорят, что вы приехали на матч из Москвы? – спросил у Кати Василий Соколов.– Ну так это вас должны были сопровождать истребители. Вы так мастерски выбежали на поле! Второй тайм, по сути, можно уже отменять: как бы мы теперь ни сыграли, зрители будут вспоминать только вас.

Катя не переставала улыбаться им всем, озаряя их всех своим счастьем.

– Я очень много слышал про вас,– сказал, пожимая ей руку, Борис Соколов.

– Мы с Борисом – близкие друзья,– объяснил Дима немного смущённо.

Из руководства команды к ним подошёл только Владимир Иванович Горохов, который пожал Диме руку и поблагодарил его за игру. Главный тренер при этом даже не зашёл в павильон. Диму несколько настораживало, что руководители команды ни словом не упрекнули его за самовольный уход с поля, но он был слишком счастлив, чтобы всерьёз думать о таких пустяках.

Перерыв окончился. Игроки и Горохов отправились продолжать игру. Павильон опустел. Дима и Катя наконец остались одни. Катя положила голову ему на грудь. Ей хотелось уяснить одну вещь.

– Дим,– сказала она, разглаживая его красно-белую футболку рукой,– ты – нападающий, и твоя задача на поле – забивать голы. Но ведь ты ни одного мяча не забил... За что же тебя благодарил тренер?

Дима был искренне поражён. Он готов был дать руку на отсечение, что ни одна девчонка не сможет отличить на поле вратаря от судьи. Катины познания и её искренний, непосредственный интерес заставили его улыбнуться.

– Но я был очень близок,– сказал он, глядя ей в глаза.– Особенно в начале игры, если ты помнишь тот эпизод...

– Двойная обводка вратаря! – засветилась Катя в улыбке.– Нет, я пропустила. К сожалению, я смотрела матч не с начала.

– Несколько раз я попадал в штангу. В некоторых играх это тоже считается...

– Теперь понимаю,– взяла его за руки Катя. Она пока мало что понимала, но была слишком счастлива, чтобы испрашивать у него более подробные объяснения.

– А ты правда знакома с этим... обкомовским секретарём? – спросил Дима с не меньшим любопытством.

– Мы познакомились всего за несколько минут до того. Он помог мне пройти на стадион – ведь у меня не было билета...

– Но как ты вообще очутилась здесь, в Сталинграде? – спросил он.– Как ты узнала?..

– Это длинная история. Можно я расскажу тебе в другой раз? – нежно улыбнулась она.

Они стояли в тёмном коридоре совсем одни. Снаружи уже полным ходом шёл второй тайм.

– Досмотрим игру? – предложила Катя, кивая в сторону поля.

– Хорошо. Подождёшь меня? Я мигом переоденусь.

– Конечно,– кивнула Катя грустно: ему так шла эта форма!.. Больше, чем все брюки, пиджаки и сорочки на свете! Но она была грязной, и он, наверное, чувствовал себя в ней неловко...

Пока он переодевался в цивильный костюм, Катя ждала его снаружи, прохаживаясь по тёмному коридору взад-вперёд и слушая шум трибун. Ею овладевало невероятное, непередаваемое и совершенно сказочное ощущение!..

ДИМА

Диме плохо запомнился второй тайм того матча. Когда о нём позже спрашивали Катю, она и вовсе не могла вспомнить ничего, кроме итогового счёта.

Спартаковцы ринулись отыгрываться и, к своему удивлению, обнаружили, что моменты у них возникают всё реже и реже. Но они возникали: с двадцати метров со штрафного удара в перекладину запулил Степанов; добивавший мяч Глазков неуклюже пробил во вратаря «Динамо», который, кажется, окончательно справился с волнением и поймал кураж.

В середине тайма сталинградцы произвели ряд ключевых замен (Дима насчитал пять и сбился со счёта) и переломили ход игры. Особенно обострил игру форвард «Динамо» Тарасенко – Дима помнил его ещё по игре со сталинградским «Трактором» в довоенном чемпионате СССР. Умело прикрывая мяч корпусом, сталинградец истерзал оборону спартаковцев, несколько раз переигрывал своего «сторожа» Толика Сеглина и заставил всерьёз понервничать вратаря спартаковцев Алексея Леонтьева (заменившего Акимова в перерыве).

Минут за пятнадцать до конца Горохов поменял уставшего Глазкова на свежего Оботова. Сеглин собрал свои силы в кулак и перекрыл Тарасенко воздух, и спартаковцы под яростный шум трибун пошли на последний штурм, пытаясь вырвать ничью.

Несколько раз после прицельных ударов спартаковских форвардов мяч пролетал в считанных сантиметрах от штанги.

– Не могут уже и в штангу попасть! – разводил руками недовольный Горохов на скамейке.

После углового опасно бил Виктор Соколов, но вратарь в красивом прыжке вытащил мяч из девятки!..

– Что это за вратарь у них?! – горячился Горохов.– Никогда не поверю, что он не имеет опыта выступлений в командах мастеров! Павел Геннадьевич, наведёте справки? Нам бы такой пригодился.

– Но у нас уже есть два классных стража,– напомнил тренеру Дохтуров.

– Я – один из них! – без ложной скромности шепнул Кате на ухо сидящий по другую сторону от неё Анатолий Акимов, и смущённая Катя ярко ему улыбнулась.

И почти сразу после этого Алексею Леонтьеву пришлось подтверждать свой класс делом. Увлёкшись атакой, защитники «Спартака» прозевали острейший контрвыпад, и нападающий сталинградцев Моисеев (который, как оказалось, и забил тот гол в первом тайме) убежал один на один со спартаковским вратарём!

До конца матча оставалось не более пяти минут; забей «Динамо» в этой атаке, и «Спартаку» уже просто не хватило бы времени отыграться. Счёт мог стать 2:0, а Моисеев мог стать единоличным героем матча, оформив дубль!

Дима видел, как вся сталинградская скамейка, включая первого обкомовского секретаря, вскочила на ноги и замерла.

Трибуны неистово заревели: чистый выход один в один по центру ворот, и последний спартаковский защитник, Василий Соколов, отстал от Моисеева аж на семь метров!..

Спартаковцы тоже замерли на своей скамейке.

– Будет бить без обыгрыша! – авторитетно прошептал Анатолий Акимов.

Леонтьев вышел из ворот и встречал нападающего у линии своей штрафной. Моисеев пробросил мяч вперёд, разбежался и насилу пробил низом мимо спартаковского вратаря; распластавшись на траве, Леонтьев обеими руками парировал этот страшной по своей мощи удар!..

Но мяч отскочил недалеко, и Моисеев был у него уже через миг. Ещё один удар на силу – и Леонтьев в кошачьем прыжке с земли намертво ловит летящий в верхний угол ворот мяч!..

– Браво! – захлопала в ладоши Катя.

Спартаковцы на скамейке перевели дух.

Трибуны дружно зааплодировали Леонтьеву, который без промедления выбросил мяч в поле, начиная атаку.

– Вот видите, наш Лёша не хуже сыграл! – сказал Акимов Горохову.

– Ладно, ладно... Но ведь всё равно проигрываем! – буркнул всё же явно довольный игрой своего вратаря Горохов.– Почему ты так не сыграл в первом тайме?!

– Владимир Иванович, я пропустил только потому, что меня Петелин отвлёк...

– Если бы он второй раз не бил на силу, а ушёл в сторону, Леонтьев бы не смог ничего поделать! – доверительно сказал Дима Кате на ухо.

На последней минуте игры отличный шанс сравнять счёт имел Олег Тимаков. Спартаковцам удалась красивая многоходовая комбинация через центр динамовской обороны. Сталинградские защитники потеряли всех нападающих и всякий контроль над ситуацией. Спартаковцы разыграли мяч до верного, и Степанов выкатил его под удар Тимакову, который мощно выстрелил с угла вратарской площади – мяч пришёлся в дальнюю крестовину ворот и ушёл за боковую линию поля.

Подбежав к Тимакову, Василий Соколов крикнул в сердцах:

– Мы ведь больше не метим в штанги, Олег!

– Да я по воротам целился...– ответил раздосадованный форвард, вытирая разгорячённое лицо рукавом.

Спартаковцы успели провести ещё одну, последнюю атаку: Константин Малинин с линии штрафной жахнул выше ворот – мяч улетел в радостную толпу сталинградцев, и судья дал финальный свисток: «Спартак» уступил сталинградскому «Динамо» со счётом 0:1!..

Расстроенные спартаковцы с опущенными головами покидали поле под восторженные овации счастливых трибун; этот матч в Сталинграде никогда не забудут.

КАТЯ

Не менее громогласными аплодисментами встречали сталинградцы спартаковцев и у выхода из подтрибунных павильонов.

Встречая поочерёдно выходивших из раздевалки московских игроков радостными криками, благодарные зрители провожали каждого из них в автобус продолжительной бурной овацией. «Петелин!» – заколыхалась наконец толпа. Раздались самые громкие аплодисменты. И собравшиеся вокруг автобуса люди увидели, как, выйдя из раздевалки с Петелиным за руку, в автобус села та самая девушка в малиновом платье в белую и коричневую полоску, о которой никто ничего не знал, но про которую по городу уже распространились самые невероятные слухи.

...Стоя у оградительного милицейского кольца, теснимые плотной толпой, три девчонки, разговаривавшие с Катей на площади перед матчем, видели, как Катя, опершись о Димину руку, зашла в автобус и села вместе со столичными игроками.

– Неужели она поедет с ними?! – застонала одна из девчонок, чуть-чуть не плача.– Да кто же она такая?!

– Это невеста Петелина,– компетентно изрёк какой-то мужчина с усами.– Я видел её на площади перед матчем.

– Мы тоже видели! И мы видели! – раздались вокруг голоса.

– Дело было так,– поведал мужчина с усами авторитетно.– Они поругались в Москве, и он бросил её, сказав, что найдёт себе новую невесту в Сталинграде. Так и сказал как на духу – ни больше, ни меньше! – три девчонки ахнули хором.– Тогда эта девица,– продолжал мужчина с невозмутимым видом,– приехала сюда, договорилась с милицией и выскочила на поле – мол, знай наших! – я ради тебя ещё и не то могу! А Петелин – глупый мальчишка – взял и купился!.. Теперь до следующей ссоры... Говорят, очень вздорная бабёнка... Вертит им, как захочет.

– Так прямо взяла и договорилась с милицией?! – раскрыв рот, спросила одна из девчонок.

– А чему удивляться?! – усмехнулся мужчина.– Знаете, кто у неё отец? – многозначительно подняв руку, указал он пальцем в самое небо.

– Кто? – спросили девчонки хором, не отрывая глаз с его рта.

Мужчина кашлянул и с видимой неохотой, как бы не желая раскрывать чужие и вредные тайны, но в тоже время сильно симпатизируя своим слушательницам, а потому всё же отваживаясь на свой страх и риск приоткрыть для них таинственную завесу, полушёпотом сказал:

– Нарком рыболовного хозяйства!..

...Катя села у окна, рядом с Димой.

В автобусе, к её удивлению, царили тишина и уныние. Футболисты молча рассаживались по сиденьям, избегая смотреть друг другу в глаза. Тронув Диму за локоть, Катя шёпотом спросила:

– Почему все так сильно расстроились?

– Проиграли же! – тихо ответил ей Дима.– Кому такое понравится?!

– Но ведь играли же хорошо!..– шепнула она ему в самое ухо.

– Какая теперь разница! – грустно улыбнулся Дима.– Как бы ни играли: негоже было проигрывать.

– И ты тоже расстроился? – пытливо посмотрела Катя ему в глаза.

– Конечно...

– Даже несмотря на то, что я нашла тебя?..– сверкнули её глаза.

– Ну, это совсем другое, Катюша! – погладил её руку Дима.– Я безумно счастлив, что ты нашла меня, но в то же время расстроился от того, что мы проиграли. Это два параллельных чувства. Они не пересекаются, понимаешь?

Катя кивнула и положила голову ему на плечо.

...Когда они въехали на улицу Карла Либкнехта, Катя с удивлением отметила, что около ворот детсада не было ни одного человека. На том месте, где её сегодня днём топтали в грязь, стояло два милиционера. Ворота открылись, и их «Виллис» заехал внутрь.

Выходя из автобуса, Катя увидела курчавого лейтенанта в фуражке, который не хотел пускать её сюда перед игрой. Увидев Катю в гуще спартаковцев, лейтенант остолбенел на месте с раскрытым ртом.

«Получил? Поделом тебе! – торжествующе сверкнула глазами Катя.– В следующий раз будешь знать!»

Было начало восьмого; на город начинали опускаться сумерки. Дохтуров объявил, что у игроков есть около полутора часов на душ и отдых. На 20:45 был запланирован отъезд на банкет.

Дима повёл Катю в их общую с Акимовым комнату.

– Располагайся пока здесь,– сказал он, когда они пришли.– Я пойду приму душ... Ты, наверное, тоже хотела бы принять душ, но там сейчас моются игроки... Попробуем придумать что-нибудь позже, ладно?

Катя кивнула.

– Однако у тебя нет с собой даже сумки,– удивился Дима.

– Я потеряла её на стадионе,– объяснила Катя с беззаботной улыбкой.

– Ничего, попробуем достать тебе необходимые вещи.

– Какая их этих кроватей твоя?

– Вон та.

Катя села на его кровать и снова ему улыбнулась.

– Если придёт Акимов и начнёт к тебе приставать, кричи! – пошутил Дима, выходя в коридор с наброшенным на плечо полотенцем.

– Непременно,– отвечала Катя совершенно серьёзно.

Оставшись одна, Катя посидела какое-то время на кровати, оглядывая комнату, затем вышла в коридор. В его конце, у душевой, звучали голоса и мелькали фигуры спартаковцев. Катя спустилась на первый этаж, прошла в столовую, раздобыла у работников кухни щётку и, зайдя в их рабочий туалет, вычистила и вымыла своё платье.

...В это же самое время начальник команды Павел Геннадьевич Дохтуров раскрыл свой саквояж и достал из него флягу с водкой. Он откручивал крышку, когда в дверь его комнаты раздался негромкий стук. Закрутив крышку и спрятав флягу под кровать, Павел Геннадьевич откашлялся и громко сказал:

– Войдите!

В комнату вошёл массажист команды, Михаил Кравченко. Прикрыв за собой дверь, Кравченко посмотрел на Дохтурова блестящими, доверительными глазами:

– У меня просто нет слов, Павел Геннадьевич! Да вы просто провидец! Вот это бдительность!.. И как вы его только раскусили?! Не скажи вы мне перед матчем, он бы меня снова провёл!.. Вот,– достал Кравченко из кармана сложенный вдвое листок школьной тетрадной бумаги,– я написал всё, как было. Саботировал голевой момент, не став бить в пустые ворота; самовольно покинул поле; отвлёк зрителей от футбола: никто не увидел, как забивался мяч – зрители из-за него пропустили самый зрелищный эпизод игры!.. У меня здесь всё подробно описано.

Хмурясь, Дохтуров взял листок, стараясь не дотрагиваться до массажиста руками. Он испытывал острое отвращение к этому человеку. «Не успели вернуться, а он сел и сразу же всё настрочил... Сволочь!»

– У меня к вам небольшая просьба... Даже не просьба, а так, пустяк...– снова заговорил Кравченко.– Когда вы будете докладывать старшим товарищам... То есть, когда вы дадите этим бумагам ход... Не могли бы вы упомянуть обо мне? Ну, о том, что я тоже участвовал в разоблачении... То есть, его, конечно, разоблачили вы... Вы за ним, должно быть, уже давно следили. А мне сегодня во время матча вдруг как открылось! Мать честная! Его ведь в команду кто привёл? Старостин и Леута! В его анкете написано, что у него нет отца. Но что нам известно о его отце? Ровным счётом ничего! А если он был контра или кулак?!.. Тогда Петелин может мстить за него советской власти! Всё сходится! Как же это я раньше не понимал...

– Если у вас всё, то я попросил бы вас оставить меня,– перебил его Дохтуров нетерпеливо.– У меня разболелась голова; мне нужно прилечь...– про голову Дохтуров говорил чистую правду.

– Понимаю, понимаю... Всегда на чеку... На боевом, так сказать, посту... Вам голову нужно беречь. Она у вас светлая. Не смею вам больше мешать,– уходя, Кравченко ещё раз доверительно посмотрел на Дохтурова и закрыл за собой дверь.

Закрыв глаза, Дохтуров чуть было не застонал. Он сунул руку под кровать – ему необходима была сейчас эта фляга.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая, 19 часов 30 минут

Когда Селиванов, Чащин и Коноваленко приехали в обком, Лена Колотова сидела за своим столом; вернее сказать, лежала за ним, уронив голову на руки, тихонько вздыхая и смотря куда-то сквозь стену. В её волосах уже не было ленточек; на ней было нарядное зелёное платье в белый горошек; но в её глазах был совсем не праздничный блеск... Убитая горем, она просидела здесь уже полтора часа.

...Она ушла со стадиона сразу после того, как девчонка в малиновом платье выбежала на поле; вернее, после того, как Петелин обнял её и покружил в своих объятиях. Встав и не сказав подругам ни слова, Лена покинула стадион; её сердце было расколото на две части. Подруги звали её и что-то кричали ей вслед, но что она могла им сказать?! Крест был поставлен не на дне, не на месяцах надежды и ожидания – перед глазами Лены пронеслась вся её короткая жизнь! Головы с ленточками домогались самые тяжёлые, самые бесповоротные мысли!

Не проронив ни слезы, Лена дошла до обкома. Войдя в их убогий, полуразрушенный «штаб», подошла к своему столу и рухнула на стул, – Лена Расколотова!.. Первым же делом расплела ленточки из волос – сейчас они, скорее, пригодились бы той, другой девчонке... Одно движение безжалостной руки, и ленточки – две одинокие, хромые подружки – полетели в мусорную корзину. Тяжело вздохнув, Лена уложила голову на руки. Пробовала всплакнуть, но ей не сделалось ни капельки легче, и она осушила слёзы. Так и просидела здесь, вздыхая, до прихода мужчин...

Мужчины, в отличие от неё, пришли в отличном расположении духа, радостно смеясь и переговариваясь друг с другом. Сразу после матча они втроём зашли в раздевалку «Динамо» – поздравить футболистов с победой; что там творилось – словами не передать! Раздевалка была проникнута духом победы; этот победный дух передался и обкомовцам, которые наравне с футболистами почувствовали, что сделали сегодня что-то очень важное – что-то, что не забудется никогда. Селиванов от имени всех сталинградцев поблагодарил динамовцев за игру, пожал руку каждому игроку, обнял Моисеева, отдельно поздравил Кличко и вратаря и пригласил всех на праздничный банкет в 21:00. «Официально банкет устраивается в честь приезда спартаковцев,– сказал Пётр Степанович команде с лукавой улыбкой,– но мы будем чествовать на нём вашу победу!»

До банкета оставалось ещё полтора часа. Пошептавшись, Виктор с Чащиным попросили у Петра Степановича разрешения выпить немного коньяка в честь победы.

– Нужно снять стресс,– сказал Володя.– Матч выдался таким напряжённым! Мы грамм по пятьдесят – пригубить только!

Сам не пивший и не позволявший своим подчинённым пить на рабочем месте, Селиванов на этот раз охотно им разрешил. Володя сбегал в служебный магазин и принёс бутылку коньяка, нарезанную толстыми кусками буханку хлеба и сыр с ветчиной. Замы выпили по рюмке, и Володя рассказал Селиванову и Коноваленко про двойную обводку вратаря – событие, которое Пётр Степанович с Виктором пропустили, но о котором теперь бурлил весь переполошившийся город.

– Проходит по краю до углового флажка, одним движением обыгрывает Никитина, как младенца, и идёт на ворота! Его встречают два защитника; он их раскидывает в стороны – бац! бац! – и выходит на вратаря! Тот ему в ноги – бац! Петелин уходит влево! Ворота пусты, но он ждёт... пока вратарь поднимется и снова бросится на него – бац! – Володя наглядно махал ногами по воздуху, показывая, как именно это делал московский игрок.– Петелин уходит уже вправо! Вратарь лежит и больше не поднимается! Четыре обведённых игрока! Двойная обводка вратаря!!! Ворота совершенно пусты!.. Он отдаёт пас, и другой спартаковец лупит в штангу с трёх метров! Да, такие матчи не забываются! За победу!..– сказал он, наливая себе и Виктору ещё по полрюмки.– А если по совести, то мы ели ноги сегодня унесли...– добавил он уже без улыбки, опуская пустую рюмку на стол.– Чуть не стёрли нас спартаковцы в порошок.

– Какая теперь разница?! – сказал Селиванов.– История сохранит только итоговый счёт. И, может быть, ещё эту девушку в малиновом платье,– он посмотрел на Лену, которая всё так же лежала на столе и с момента их прихода, казалось, ни разу не шелохнулась.

– А она ведь спасла нас, эта девчонка! – сказал Чащин, закусывая ветчиной с хлебом.– Может быть, присвоим ей звание почётного гражданки Сталинграда? Ведь Петелин разыгрался, как зверь! Другие спартаковцы нас щадили, а он – нет! Он как будто был на кого-то ожесточён. Видели, что он вытворял? Мы одним Святым Духом держались до его ухода! Он бы похоронил нас во втором тайме, я сердцем чуял! Если бы эта девчонка не увела его с поля, счёт был бы разгромным!

Пётр Степанович уставился на Чащина, как оглушённый.

– Кто она вообще такая, кто-нибудь знает? – спросил Чащин, оглядывая коллег.– Я слышал, будто она невеста Петелина и дочь какой-то крупной шишки из Наркомрыбхоза,– Селиванов с Виктором переглянулись.– И как это она так легко прорвалась на поле, сумасшедшая?! – весело продолжал Володя.– Как её проглядели люди Сидельникова?! Тоже мне обеспечили безопасность мероприятия! Вот кто сейчас точно кусает локти!.. У нас теперь есть против НКВД аргумент.

– Нет у нас никакого аргумента,– сказал Пётр Степанович устало.– Не кусают они локти. Мы квиты. За несколько минут до этого я устроил давку у турникетов.

Володя посмотрел на Селиванова не верящими глазами.

– Ну и ладно! – придя в себя, сказал он через несколько секунд.– Бог с ним, с аргументом! Главное – победили! А этот наш одессит – молодец! Гол, правда, никто не видел, у кого я ни спрашивал: всё внимание отвлекли Петелин с девчонкой; но во втором тайме он снова чуть не забил! Ещё по чуть-чуть? – спросил Володя Виктора. Разлив коньяк по рюмкам, они принялись обсуждать выход Моисеева к воротам «Спартака» во втором тайме и острые атаки спартаковцев.

Не пивший с ними Селиванов взял стул, подсел к Лене и, нагнув голову, заглянул в её лицо – оно было красивым, грустным и безразличным.

– Ты как? – спросил он её тихонько.– Рана смертельна или до свадьбы заживёт?

Лена подняла на него горькие глаза:

– И откуда взялась эта наглая девчонка?! – сказала она, вздохнув раненой грудью.

– Говорят, приехала из Москвы,– пожал Селиванов плечами.– Вроде бы, это его невеста.

– Конечно! – полушёпотом сказала Лена, задыхаясь.– Если так в каждом матче на поле выбегать!.. Вы же мне сами говорили, что девушка должна быть целомудренной и скромной!.. А это что же такое?! Разве это... прилично?..

– Ты очень похожа на золушку,– сказал Селиванов с грустной улыбкой.– Нет, ты – даже лучше. Правда! Но жизнь – не сказка. Хотя бы потому, что среди нас нет сказочников. И чудеса случаются на наших глазах крайне редко,– вздохнул Пётр Степанович, вспоминая давку в турникете.– Теперь-то ты веришь?..

– Теперь верю...– глубоко вздохнула она.– Я сегодня не пойду на банкет... У меня нет настроения, и я буду только портить праздник другим. Там, наверное, будет эта девчонка... Она будет королевой бала. Все будут веселиться... Я буду там лишней.

– Я тебя понимаю,– кивнул Пётр Степанович задумчиво.– Тебе, конечно, решать. Но я хочу, чтобы ты знала: одному человеку будет очень грустно, если ты не придёшь...

Их глаза встретились: его – гладящие, глубокие, внимательные, и её – слабые, разбитые, нежные. Пётр Степанович, видимо, собирался сказать что-то ещё, но в этот момент зазвонил телефон.

Лена вздрогнула и испуганно посмотрела на чёрный аппарат на своём столе. Остальные тоже застыли на месте. Это был телефон прямой экстренной связи с Москвой, который звонил крайне и крайне редко, в самых исключительных случаях. Даже когда Селиванов звонил в Наркоматы в Москву, Лена запрашивала вызов по другому аппарату, чтобы этот – чёрный телефон – оставался всегда не занят.

«Может быть, в Москве узнали про ЧП на «Баррикадах»?» – быстро соображал Селиванов. «Маловероятно. Да и не стали бы они звонить в такой спешке; в Москве выходной; позвонили бы в понедельник. Что же тогда?» Кивком головы он попросил Лену ответить. Лена выпрямилась за столом, прочистила горло и сняла трубку. Едва начав слушать, она побледнела, как потёкшая воском свеча, и, ни слова не говоря, протянула Селиванову трубку заметно дрожащей рукой. В её красивых глазах застыл ужас. Селиванов не на шутку испугался, что она рухнет в обморок. Взяв трубку, Пётр Степанович поднёс её к уху.

– Селиванов на проводе! – сказал он громко, не сводя беспокойных глаз с боровшейся за сознание Лены.

– Товарищ Селиванов? Здравствуйте,– сказал голос с сильным кавказским акцентом, и Селиванов невольно похолодел.– Доложите ситуацию с восстановлением сталинградского танкостроительного завода.

Этот прямой вопрос без введений не сулил ничего хорошего. Селиванов поднял голову и посмотрел на портрет, висящий над его столом на стене. «Отчего же он такой злой? – наскоро подумал Пётр Степанович с тревогой.– Может быть, недавно проснулся?..» «Он так и сказал – «танкостроительного», а не «тракторного» завода?»

– Докладываю, товарищ Сталин: восстановление всех сталинградских заводов проходит без задержек в строгом соответствии с намеченными вами сроками,– отвечал он в трубку совершенно спокойным голосом.

Володя Чащин так и замер с открытым ртом и куском ветчины в руке. Виктор Коноваленко непроизвольно присел на стул; по его лбу поползла большая капля пота. Всё ещё боровшаяся с обмороком Лена смотрела Селиванову в рот, проглатывая каждое его слово.

– Что же касается танкостроительного завода, то он уже производит обследование и полный ремонт танков. Идёт последняя стадия подготовки к открытию беспрерывных ремонтных очередей. Единственная наша загвоздка,– Селиванов тотчас подумал, что зря употребил слово «загвоздка» – Сталин не любил людей, использовавших в разговоре с ним, как он выражался, «заумные русские словечки», видя в этом завуалированный намёк на своё грузинское происхождение. Но поправляться было нельзя: вставь Селиванов сейчас синоним попроще – «трудность» или «проблема», и Сталин мог подумать, что Селиванов намеренно объясняет ему значение «заумного русского словечка», полагая, что он, Сталин, этого «словечка» не знает. Выходил замкнутый круг. Оставалось лишь надеяться, что Верховный хорошо знал слово «загвоздка». Селиванов продолжал,– это нехватка квалифицированных кадров. Нам позарез нужны инженеры-гидравлики и комиссары по технике безопасности. Я передал запрос в Наркомат Танковой Промышленности ещё на прошлой неделе, но инженеров нам пока только лишь обещают. Работа по восстановлению завода на этом... («застопорилась» – чуть не выпалил он, но, вовремя спохватившись, без заминки подыскал другое слово) ...приостановилась.

– Просто детский сад какой-то!..– сказал Верховный и сделал паузу, оставляя Селиванова в самых мрачных догадках касательно того, что могла значить эта метафора. Он всё же надеялся, что это была, скорее, нелестная оценка медлительности Наркомтанкопрома, чем выражение недовольства деятельностью Сталинградского обкома. Он не ошибся.– Инженеры-гидравлики будут направлены к вам в самые кратчайшие сроки,– продолжил генсек.– Равно как и все другие необходимые вам специалисты. В таком случае, сколько вам потребуется времени для того, чтобы поставить ремонт танков на бесперебойный конвейер?

– Полтора месяца,– отвечал Селиванов.– Максимум – два.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно уверен, товарищ Сталин.

Снова упомянув имя вождя, Селиванов глянул на своих не стрелянных подчинённых. Виктор усиленно утирал пот со лба; Володя так и стоял белый, с раскрытым ртом – ещё один кандидат в обморок!.. Чуть ожившая Лена не сводила с Петра Степановича глубоко потрясённых глаз.

– Мы очень надеемся на вас, товарищ Селиванов,– предупредил Верховный.

– Мы работаем не покладая рук, товарищ Сталин. Заводы и город будут восстановлены. Можете в этом не сомневаться.

Воцарилась пауза; Селиванов чувствовал, что Верховный остался доволен услышанным. «Что-нибудь ещё, товарищ Сталин?» – так и подмывало его спросить, но это, конечно же, было бы верхом бестактности, и он смиренно молчал.

– Я слышал,– с расстановкой заговорил голос с грузинским акцентом,– что сталинградская команда в футбольном матче сегодня обыграла московский «Спартак». Поздравляю вас с этой победой.

– Спасибо, товарищ Сталин,– впервые за время разговора улыбнулся Селиванов, и не слышавшая слов Верховного Главнокомандующего Лена Колотова посмотрела на своего начальника с благоговейным восхищением на лице.– Сегодня у сталинградцев настоящий праздник. Эта спортивная победа придаст нам дополнительные силы на трудовом фронте.

– Ещё я слышал, что у вас больная печень...– неожиданно продолжил Верховный, и Селиванов поднял брови от удивления. Не слышавшая слов Верховного Лена повторила этот жест Селиванова и тоже подняла брови.– Я распоряжусь, чтобы к вам направили хорошего специалиста. Ваше здоровье нужно беречь. Оно принадлежит не вам, а партии и народу.

– Тронут вашей заботой, товарищ Сталин,– выдохнул Селиванов.

– Поздравьте от моего имени сталинградцев и поблагодарите их за их тяжёлый труд. До свидания.

– Позвольте и мне, в свою очередь, поздравить вас с прошедшим праздником Первомаем. До свидания, товарищ Сталин.

«Товарищ Сталин окончил разговор»,– услышал Селиванов голос кремлёвской телефонистки и передал трубку Лене Колотовой, которая, сделав необходимые пометки в журнале, повесила её на рычаг.

Пётр Степанович посмотрел на своих потерявших дар речи помощников.

– Время у нас есть,– медленно сказал он с уставшей, но довольной улыбкой.– Можно спокойно работать!..

Первым опомнился Володя.

– Предлагаю выпить за здоровье товарища Сталина!..– сказал он, хватая бутылку и разливая коньяк по рюмкам. Он посмотрел на Лену, но та лишь покачала головой. Володя и Виктор подняли рюмки вдвоём.

– Пейте, пейте...– хитро щуря глаза, сказал Селиванов.– Только про банкет не забудьте! – добавил он строгости в голосе.– А я поехал домой переодеваться.

Володя тотчас же сказал, что тоже едет домой: до банкета оставалось около часа, а ему нужно было привести себя в порядок и проследить за тем, чтобы жена не опоздала со сборами. Он предложил Петру Степановичу разъехаться по домам на одной машине: Захар и Руденко уже ушли домой, и в их распоряжении оставался один единственный водитель – молоденький сержант по имени Коля. Селиванов согласился подождать, пока Володя выпьет и закусит.

– Да не торопись ты так! – сказал Пётр Степанович, видя, как Володя наспех запихивает в себя кусок сыра.– Закуси нормально. Да, чуть не забыл. Завтра все могут отдыхать до обеда. Что-то наподобие выходного.

– Ура! – шутливо крикнул Володя.– Значит, сегодня гуляем!

– Собираемся здесь в 14:00 на планёрку,– продолжал Селиванов.– Попрошу не опаздывать. А ты, Лена,– обратился он к своей секретарше ласково,– если хочешь, можешь завтра вовсе не выходить.

Лена лишь безразлично пожала плечами. Чащин был готов.

– Ну, всё! Увидимся на банкете! – сказал Пётр Степанович в дверях остававшимся в кабинете вдвоём Виктору и Лене.

«Может быть, у них на этот раз что-то получится?» – с грустью подумал, спускаясь по лестнице, Селиванов.

ДИМА

Когда он вернулся в свой номер, Акимов рассказывал Кате какие-то уморительные байки про вояж «Спартака» в Париж. Катя внимательно слушала его, сидя на Диминой кровати, сложив руки на коленях. Но как только Дима вошёл, она встала и подошла к нему. Стоя друг против друга, они касались друг друга глазами точь-в-точь, как тогда, в день их встречи в Весковском переулке. Только сейчас никто из них не испытывал смущения, и отводить глаза в сторону было не нужно.

– Что ты думаешь делать по поводу банкета? – кашлянув, спросил у Димы Акимов.– До выхода остался час. Неплохо было бы взять даму с собой.

– Я как раз собирался идти к Дохтурову с этим вопросом,– сказал Дима.– Дохтуров – начальник нашей команды,– пояснил он Кате.– Я сейчас же пойду и спрошу его о тебе.

– Можно я пойду с тобой? – подняла она блестящие глаза.

– Если хочешь.

КАТЯ

Катя стояла у окна и всматривалась в сумерки, когда Дима вернулся к ней.

– Пока ничего не решили: раздумывают, брать тебя или нет,– как-то уж чересчур беззаботно сказал Дима.– Я им сказал, что без тебя никуда не поеду.

– Но я могу подождать тебя здесь...– начала было Катя, но он твёрдо покачал головой:

– Нет, сегодня я без тебя никуда не пойду. Договорились?

– Договорились,– отвечала Катя, тихо улыбаясь и немного стыдясь своего счастья.

Кроме них в тусклом коридоре не было ни души, и они крепко обнялись.

– Как я рад, что ты нашла меня, Катюша! – сказал он, закрывая глаза.

– А я боялась, что ты меня не простишь...– улыбнулась она, прикасаясь щекой к его щеке; его щетина обожгла её нежную кожу, но это ощущение, как ни странно, не показалось ей неприятным.

– Ну что ты!.. Я не могу жить без тебя, милая,– сказал он, подняв её лицо за подбородок так, чтобы видеть её глаза.

– Я тоже... боялась, что не смогу...– мягко улыбнулась она.

– Да ты хоть обедала сегодня? – затревожился вдруг он.

– Для меня это не важно, правда...

– Зато это очень важно для меня! – Дима решительно взял её за руку, и они спустились по лестнице в пустую столовую.

Кухня оказалась запертой на замок. Дима долго стучал в дверь, но им никто не ответил.

– Не беспокойся за меня,– тронула Катя его за плечо,– не надо...

Но Дима не унимался.

– Заперто! – сказал он наконец, отходя от двери с досадой.– Но ничего; если нас не возьмут на банкет, мы что-нибудь придумаем! – обещал он.

Однако придумывать им ничего не пришлось: едва они присели за столик друг против дружки, как в столовую вошёл Анатолий Акимов.

– Вот вы где! – весело крикнул он и сообщил, что их повсюду разыскивает Дохтуров; решение было принято: они оба ехали на банкет.– Пойдёмте, наши уже начинают собираться! – позвал их Анатолий.

Они поднялись обратно в номер; Катя причесалась у зеркала, после чего вышла в коридор, и Дима переоделся в костюм.

...Через десять минут они вышли на улицу под руку и под весёлое подтрунивание спартаковцев сели в автобус рядом друг с дружкой.

Уже совершенно стемнело; вечера в Сталинграде оказались на редкость прохладными. Их ещё раз провезли по пустым тёмным улицам мёртвого города-скелета, и автобус остановился у большого, почти досконально разрушенного здания, у входа в которое дежурил постовой милиционер. Приглядевшись в окно, Дима заметил у здания с десяток легковых машин и точно такой же автобус. Катя, повертев головой, узнала это место – они приехали на ту самую площадь с одиноким обелиском, которая сегодня днём чуть было не обратила её в постыдное бегство.

– На банкете люди будут естественно просить вас с ними выпить,– обратился к команде Дохтуров, когда мотор заглох, и ребята оживлённо загудели в ответ на эти слова.– Вы не можете им отказать – это неприлично. Но много не пейте. Помните, что вы физкультурники! Каждый может выпить не больше трёх порций спиртного. Порцией считается одна кружка пива, один бокал шампанского или одна рюмка водки. И не забывайте, что мы в этом городе гости! – заключил своё напутствие он.

И они кубарем вывалились в прохладную сталинградскую ночь.

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 Мая, 21 час 00 минут

Так получилось, что в большой просторный зал почти одновременно вошли игроки сразу обеих команд. Вошедшие в зал первыми игроки «Динамо» разминулись с москвичами на считанные секунды. И тех, и других руководители области и другие почётные гости наградили одинаковыми порциями заслуженных аплодисментов.

Под банкетный зал приспособили подвальное помещение бывшего Дома Лётчика на площади Павших Борцов Революции. Чтобы сделать из бывших хозяйственных помещений достаточно просторный зал, пришлось снести две стены и сделать спешный косметический ремонт. Прямо напротив разрушенного Дома Лётчика, через площадь, стояло такое же разрушенное здание бывшего Центрального универмага, в подвале которого три месяца назад был пленён штаб 6-й армии фельдмаршала Паулюса.

По периметру зала буквой «П» стояли накрытые белой скатертью столы, сервированные по краям достаточно жидко: на них были лишь блюда с салатами, селёдка с луком, бутерброды, пустые тарелки с приборами, а также открытые бутылки водки и коньяка, шампанское, фужеры и рюмки. Зато передние столы посредине зала буквально ломились от яств: к ним можно было подходить и накладывать себе в тарелку всё, что угодно: здесь гостей ждали различные копчёности, маринады, колбасы, фрукты, приправы и варёный картофель с укропом в кастрюлях. Но всё это были лишь холодные и горячие закуски; основное горячее блюдо должны были подать в самом разгаре банкета.

Несмотря на пестроту и многообразие предлагаемых кушаний, одно блюдо посредине головного стола стояло особняком и бросалось в глаза всем входящим без исключения: на огромном вертеле, в качестве главной холодной закуски вечера, на блюде был большой хряк – поросёнок с хреном – предмет особой гордости отвечавшего за подготовку банкета Володи Чащина. Это была его идея поставить на боковые столы минимум закусок. Гости, по его задумке, должны были подходить к четырём центральным столам за разными вкусностями; таким образом, они получали возможность пообщаться друг с другом. Он не видел, как иначе можно было смешать приглашённых на банкет сталинградцев с прославленными спартаковцами; не рассаживать же москвичей – четырнадцать человек! – по всему залу, по одному человеку за столик! Идея Чащина была простой: угостившись едой у передних столов, участвовавшие в банкете гости могли по своему усмотрению или вернуться на свои места и продолжить более подробный разговор за периферийными столами, или – кто захочет – задержаться у этих самых головных столов и завязать с кем-нибудь новую беседу; таким образом, каждый сможет перезнакомиться с каждым. Идея эта пришлась Селиванову по душе, и теперь он сам встречал вошедших в зал футболистов, стоя у центрального столика с поросёнком. Подле него стояла ослепительная Лидия Павловна, кружа присутствующим головы своим бордовым платьем с декольте и волосами, собранными сзади в причёску. Рядом с Селивановыми стояли Чащины – Володя в элегантном костюме и его жена Валентина, в голубом кружевном платье (платье было выбрано специально так, чтобы растворить в себе её растущий живот: Валентина была на шестом месяце беременности) – и Виктор Коноваленко. Тут же были и другие высокопоставленные лица области с нарядными, сияющими супругами. Для всех этих людей это был первый по-настоящему торжественный вечер в отвоёванном у немцев Сталинграде.

Пётр Степанович, стоя у заглавного стола, хлопал в ладоши вместе со всеми, приветствуя героев этого майского дня.

Первыми шли футболисты «Динамо» в одинаковых чёрных костюмах и красных галстуках. Они подошли к первому секретарю обкома, и аплодисменты смолкли; все ждали от Петра Степановича какой-нибудь торжественной речи, но он уже решил, что банкет пройдёт как можно менее официально. Взяв со стола тарелку и нож, он протянул их отличившемуся победным мячом Моисееву и со словами:

– Прошу вас, откройте банкет! Вы это заслужили вполне,– жестом пригласил его к поросёнку.

Зал содрогнулся от новых аплодисментов. Приняв предложенные ему приборы, Моисеев подошёл к хряку.

Намёк был более чем прозрачен, и стоявшие за спинами динамовцев спартаковцы неловко переминались. Дима напрягся и сдавил Катину руку.

– Неумение уважать обыгранного противника – удел слабых! – прошептал Диме на ухо Борис Соколов; Катя прекрасно расслышала эти слова, но не поняла вложенного в них смысла.

Все устремили взор на Моисеева, который, подойдя к поросёнку, попытался отрезать себе часть лопатки. Но нож неуклюже скользил и срывался в его руке, и у него не получалось отрезать себе хотя бы маленький кусок. Спартаковцы, переглядываясь друг с другом, злорадно заулыбались. Так ничего и не отпилив, а лишь покромсав поросёнка в разных местах, динамовец уронил нож на пол. Кто-то из спартаковцев рассмеялся. Улыбнулся и Селиванов.

– Это с непривычки,– сказал он.– Позвольте я покажу, как это делается.

И, взяв из рук Моисеева тарелку, а со стола – чистый нож, Пётр Степанович подошёл к поросёнку и одним уверенным движением отмахнул толстый ломоть от шеи.

Сталинградцы одобрительно загудели. Нагнувшись к приправам, Селиванов положил на тарелку три большие ложки хренного соуса и предложил Моисееву:

– На здоровье!..

– Мне боль-но! – поднявшись на носки, по слогам шепнула Катя Диме на ухо.

– Извини...– опомнился Дима, разжимая свою напряжённую руку.

Остальные динамовцы взяли по тарелке и гурьбой обступили поросёнка со всех сторон. У неевшей ничего весь день Кати потекли слюнки.

– Ничего,– сказал Василий Соколов Акимову, стиснув зубы.– Возобновится чемпионат, вернёмся сюда и припомним им этого поросёнка!

– Камня на камне от «Трактора» не оставим! – подтвердил Акимов, глядя на то, с каким упоеньем сталинградцы полосуют бедную хрюшку со всех сторон.

– Я до того дня спать спокойно не буду,– присоединился к товарищам Георгий Глазков.

Вдоволь поиздевавшись над поросёнком, динамовцы наконец расступились, и к столу подошли спартаковцы.

– А это мы приготовили специально для вас! – сказал Селиванов, указывая на стоявшее за поросёнком, в глубине стола, огромное блюдо. Чащин помог ему, и они выставили блюдо на передний край.

– Раки! – чуть не закричал от радости стоявший в первом ряду Анатолий Акимов.– Сталинградские? – спросил он Селиванова с закравшимся в его душу подозрением.

– А какие же ещё?! – добродушно улыбнулся Пётр Степанович.– Раки –сталинградские, а вот пиво, к сожалению, пока только куйбышевское. «Жигулёвское». Сварено позавчера специально для этого торжества!..

Приблизившись к Селиванову, спартаковцы заметили две большие пивные бочки, стоявшие в двух углах зала. Под краниками на подносах стояли большие пивные кружки. Спартаковцы радостно загудели.

– Сталинградского рака ни с каким другим раком не спутаешь! – авторитетно сказал Анатолий Акимов.– Сталинградского рака я узнаю из сотни: сталинградский рак – самый сладкий рак в СССР!..

Селиванов жестом пригласил Акимова к блюду, на котором было четыреста, а может быть, и пятьсот раков! Акимов выбрал рака покрупнее (к его приятному удивлению, тот оказался ещё горячим!) и, разломав его пополам, извлёк из рачьей головы внутренности и отправил их себе в рот одним ловким движением. Не успел он начать жевать, как его глаза расширились от умиления.

– Сталинградские!..– констатировал он.

Банкет начался. Володя Чащин предложил гостям брать тарелки и приборы с боковых столов, подходить вперёд и накладывать себе угощения.

Уставшие после матча спартаковцы отправились прямиком к бочкам. С ними не пошёл один Дима – у него на то имелась самая веская в мире причина. Взяв тарелку и вилку для Кати, он подошёл к ломившимся едой передним столам. Пока окончательно проголодавшаяся Катя, не в силах больше терпеть, жевала первый попавшийся ей на глаза бутерброд, Дима наложил ей в тарелку разных салатов, копчёной рыбы, колбасы, хлеба и дымящейся картошки с маслом.

– Может быть, мне попробовать поросёнка с хреном? – спросила она его робко. Но он отсоветовал ей: сегодня это было дешёвое удовольствие.

Володя Чащин наливал рюмки на большом подносе для всех. Здесь, у стола, собрались все руководители области: он, уже повеселевший от коньяка Коноваленко, секретари горкома, как всегда тихий и незаметный Сидельников с такими же тихими и незаметными замами, добродушный и простонравный комендант гарнизона города Сологуб, директоры и главные инженеры заводов, а также главный тренер сталинградского «Динамо» Кличко и руководители «Спартака» Горохов и Дохтуров. Они разобрали рюмки.

Селиванов долго колебался, глядя на Лидию Павловну, однако ж, решился: такие праздники бывают не каждый день. И, самое главное, ему не терпелось сбросить с плеч накопившуюся за последнее время усталость. Пётр Степанович наравне со всеми поднял полную рюмку водки.

– Позвольте мне поздравить с праздником наших дорогих гостей,– сказал он громко.– А следом за ними и сталинградцев...– Пётр Степанович поискал кого-то глазами в зале, но не нашёл, отчего, видимо, пришёл в большое уныние.– Сегодня мне звонил по телефону товарищ Сталин,– в зале воцарилась мёртвая тишина, но Селиванов, казалось, вовсе не наслаждался торжественностью этого момента, продолжая грустно обводить глазами присутствующих, как будто ища и не находя глазами какого-то очень важного человека.– Иосиф Виссарионович попросил меня поздравить всех сталинградцев с праздником от его имени, что я и делаю.

В зале оживлённо загудели.

Стоявший с рюмкой в руке Сидельников нашёл взглядом Катю и посмотрел на неё с такой неприкрытой злобой, что Катя чуть не поперхнулась картошкой.

– За сталинградцев! – провозгласил простой тост Селиванов.– Творцов нашей общей победы!

В зале зазвенел перезвон бокалов и рюмок. Селиванов выпил залпом; водка приятно обожгла его горло и растеклась по его внутренностям теплом. С выступившей на его глаза горечью он пожалел, что у него такая больная печень. Лидия Павловна подала ему малосольный помидор на тарелке, и Пётр Степанович закусил.

Спартаковцы, выпив по кружке пива с раками, принялись накладывать себе в тарелки еду. Завязывались спонтанные беседы.

...Понаблюдав какое-то время за общей картиной происходящего со стороны, Селиванов затем отыскал Кличко и ещё раз поздравил его с победой. При этом он пожал тренеру руку с такой энергией, что у Николая Ивановича заболело плечо. После этого Пётр Степанович подошёл к москвичам. Найдя среди них Степанова, он рассказал спартаковскому капитану о том, что, между прочим, присутствовал на памятном матче с басками на стадионе «Динамо» в Петровском парке в 1937-м.

– Я помню все три ваши мяча. Но особенно мне понравился второй! – сказал Пётр Степанович с горящими глазами.– Ума не приложу, как вы попали в ворота с такого угла!

– Зрители так поддерживали нас в тот день, что сложнее было промахнуться,– вспомнил Степанов.

Селиванов наложил Степанову полную тарелку закуски и предложил выпить; Степанов согласился. Пётр Степанович наполнил две рюмки водкой, после чего откупорил бутылку шампанского и налил стоявшей тут же Лидии Павловне полный фужер шипучего напитка.

– Сегодня вы тоже показали отличную игру,– сказал Селиванов с улыбкой.

– Ну что вы! – отмахнулся Степанов.– Разве можно сравнивать?! Ушёл Петелин, и вся игра поломалась.

– За вас! – поднял рюмку Селиванов.

Они чокнулись втроём и выпили. Водка снова обожгла Петру Степановичу горло, так, что он чуть не поперхнулся на этот раз.

– Я обычно не пью,– объяснил он удивлённому Степанову, откашлявшись.– Печень...

Владимир понимающе кивнул.

...Дима подвёл расправившуюся с салатами и картошкой Катю к блюду с раками.

– Умеешь чистить? – спросил он её.

Катя покачала головой.

– А пробовала хоть когда-нибудь?

Катя кивнула, затем снова покачала головой:

– То есть не припоминаю что-то...

Дима очистил спинку рака и положил ей в рот.

– Теперь немного пива: нужно запить,– объяснил он.– Иначе не прочувствуешь вкус!..

Дима увлёк Катю к бочке и наполнил ей половину бокала. Катя сделала один большой глоток и закашляла:

– Горькое...

Открыв краник снова, Дима наполнил бокал уже до краёв и, осушив добрую его половину, вытер салфеткой оставшуюся на губах пену.

...Они чувствовали себя одинокими на этом банкете; к ним то ли стеснялись, то ли побаивались подходить. Спонтанно образовывавшиеся компании и кружки не завлекали их к себе, и если они шли куда-то по залу, люди лишь кивали им в знак приветствия и расступались, давая дорогу. И это притом, что Катя беспрерывно ловила на себе десятки, а то и сотни любопытных взглядов со всех сторон!

Попивая пиво из кружки, Дима чистил раков, и они вместе их ели. Катя иногда просила его, он подносил кружку к её губам, и она делала маленькие глотки.

Единственный, кто осмелился нарушить их одиночество, – это Борис Соколов. Подойдя, он начал рассказывать Кате о том, как они с Димой едали раков до войны в одном павильоне в Сокольническом парке и убеждал Катю непременно побывать там с ними после того, как война кончится.

Вскоре подали горячее: три большие кастрюли с картофельным пюре и несколько пожаренных и разрезанных на куски куриц на двух больших блюдах.

Спартаковцы, позабыв про все обиды, пошли «перемешиваться» с уже не на шутку захмелевшими от водки динамовцами.

Катя сказала, что любит курицу, и Дима раздобыл ей большую румяную ножку с золотистой корочкой. Сходив к блюду с его тарелкой, Катя вернулась с бёдрышком – все ножки уже разобрали... Боре Соколову и вовсе досталась грудка.

Взяв со стола бутылку шампанского, Дима распечатал её и наполнил три фужера.

– За вашу встречу! – сказал Борис.– Тебе, Катя, крупно повезло: знаешь, какой это классный парень? – кивнул он головой в сторону Димы.

Катя кивнула, улыбнулась и прильнула к Диминому плечу.

– Это просто замечательный парень, вот он кто! Стиль шик-модерн! – воскликнул Борис. Катя рассмеялась, и они выпили. У Кати, которая до этого пила шампанское только однажды, на новый, 1941-й год, закружилась голова с непривычки. А с головокружением вдруг пришло и неведомое ей до этого чувство парящей лёгкости...

...Лена Колотова, которая всё же отважилась прийти на банкет, держалась в течение всего вечера неприметно, стоя позади всех, в самом дальнем углу, и ничего не ела. Тяжело вздыхая и пряча глаза, она из своего убежища украдкой невольно наблюдала весь вечер за Петелиным и его невестой. Она видела, как он чистил ей раков; как к ним подошёл какой-то другой спартаковец, видимо, хорошо знавший их обоих; как они открыли бутылку шампанского и стали пить его, над чем-то непринуждённо смеясь. Лене сделалось нестерпимо тоскливо.

Но вдруг заиграл патефон; работники кухни стали уносить грязную посуду, оставляя на столах нетронутую еду и напитки (Селиванов распорядился, чтобы напитки и закуску не убирали до тех пор, пока не уйдёт последний гость); кто-то закружил в танце между столов; остальные – большая часть – отправились за боковые столики допивать и закусывать; центр зала заметно поредел... И Петелин, вдруг увидев Лену, стал что-то говорить своей подружке, кивая головой в её сторону! Лена растерялась, как маленькая девочка, не зная, куда деваться от страха!

Дальше – хуже: к её ужасу, они оставили своего приятеля караулить бутылку шампанского и вдвоём через весь зал направились к ней!..

Бежать было поздно. Лена стояла, сгорая от стыда и намеренно глядя в противоположную сторону. Более неловкую ситуацию трудно было себе представить!.. Они подошли к ней и поздоровались.

– Вы помните меня? – спросил он, как будто издеваясь над её расколотым пополам сердцем.

Лена посмотрела на него ничего не видящими глазами. Внутри неё вдруг вскипела какая-то желчь, смешанная с раненой гордостью, и вместо того, чтобы ответить правду, Лена зачем-то сморщила лоб в подобии недоумения, как будто напрягая память и припоминая с трудом. Она ненавидела себя за этот глупый обман.

– Ну как же!.. Мы виделись вчера на аэродроме,– продолжал он с улыбкой.

Лена вздохнула: неужели это было только вчера?! Казалось, вся жизнь пролетела мимо!..

– Вы тогда были очень радостны и светлы, а сейчас здесь нет никого грустнее,– сказал Дима озабоченно.– У вас что-нибудь случилось?

– Ничего особенного,– опустила Лена глаза.– Разве уж и взгрустнуть нельзя?… Например, вчера, на аэродроме,– подняла она голову и посмотрела ему в глаза с вызовом,– как я помню, вы были очень грустны. Мне показалось, на вас лица не было. Или я ошибаюсь? – она вдруг попробовала ему улыбнуться. Дима невольно напрягся и задержал взгляд на её глазах. Ничего не понимавшая Катя посмотрела сначала на неё, потом на него, затем снова на неё, чуть нахмурившись и уже с лёгкой тревогой.

– Очень даже может быть,– медленно выговорил Дима.

– Ну да ладно!.. Что было – то прошло!..– вмешалась в их разговор Катя.– Мы подошли поблагодарить вас. Дима сказал мне, что вы работали всю ночь, готовя билеты к сегодняшнему матчу, и матч состоялся во многом благодаря вам. А ведь это так важно! Ведь если бы матч не состоялся, мы бы с Димой сегодня не встретились! – улыбнулась Катя понимающей, женской улыбкой.

Лена прикусила язык, чтобы не закричать! Ей захотелось броситься отсюда прочь и бежать, бежать, бежать без оглядки...

– Кстати, познакомьтесь: это Катя, моя невеста,– сказал Дима непринуждённо.

Посмотрев на Катю, Лена кивнула; ни у одной девушки на свете ещё не было столько желчи в сердце. Катя выдержала её взгляд с вызовом, без видимого труда.

– Я видела вас сегодня... на стадионе. Вы очень... смелая,– заглушив боль горечью, Лена смогла неискренне улыбнуться.

– Вы тоже не падайте духом! – пожелала ей Катя с не менее колючей улыбкой.

Дождавшись, пока они отойдут подальше и потеряют к ней интерес, Лена выбежала из зала...

В следующее же мгновение патефон умолк, и в зале воцарилась тишина. В центр внимания выступил Селиванов с рюмкой в руке. И Коноваленко, и Чащин заметили, что он пил сегодня на равных со всеми, и, наверное, только Лидия Павловна знала, какой по счёту будет для него эта рюмка. Но замы также заметили, что рука первого секретаря оставалась твёрдой, походка – ровной, а взгляд – незамутнённым и ярким.

Все поняли, что сейчас будет произнесён тост, и поспешили наполнить рюмки.

– Я хочу поднять бокал за наших гостей – футболистов московского «Спартака»,– медленно сказал Пётр Степанович.– Сегодня они подарили нам прекрасную игру,– его ровный голос прокатывался по углам большого зала дрожащим эхом,– и мы благодарны им за это. Но они также подарили нам нечто большее,– глаза Селиванова заблестели ещё ярче.– Они подарили нам надежду на то, что уже очень скоро футбольные матчи станут для Сталинграда событием обыденным и привычным. За вас, дорогие гости! За команду мастеров московский «Спартак»!

Зал снова наполнил перезвон бокалов и рюмок; снова зазвучал патефон. Селиванов подошёл к Дохтурову, они чокнулись и выпили.

...Закусив, Павел Геннадьевич Дохтуров поблагодарил обкомовского секретаря за радушный приём, пожал руки другим высокопоставленным сталинградцам и, извинившись, вышел из зала. Пройдя по коридору и встретившись по пути с Анатолием Сеглиным, который зачем-то ему озорно и загадочно подмигнул, Дохтуров прошёл в туалет.

Одна из двух кабинок была свободна. Запершись в ней, Павел Геннадьевич порылся в карманах пиджака и нашёл бумажку, которую искал. Достав из кармана брюк спички, он чиркнул дрожащей рукой. Бумажка вспыхнула; в её ярком огне Дохтуров мог прочесть части сгоравших предложений:

...не реализовывал выгоднейшие моменты...

...самовольно покинул пределы поля, в то время как…

...по всей видимости, вступив в сговор...

Всё! От письменного труда Кравченко остался лишь догоравший и сыпавшийся в унитаз пепел.

– Так-то лучше,– бормотал Павел Геннадьевич, промывая пепел водой,– так куда лучше...

Лучше сделать это сейчас, пока он пьян. Так и сомнений меньше, и решимости больше. Правда, теперь Кравченко может донести на него за пособничество. Ну да что же теперь – пресмыкаться?! Все люди под Богом ходят. А человеку без чести жить нельзя... Как Петелин потом будет людям в глаза смотреть?! «Эх, дурак Димка... Мальчишка! Гордый сопливый дурак!..» – прослезился Павел Геннадьевич. Справив заодно и малую нужду, Дохтуров причесался у висящего над умывальником зеркала и вернулся в зал.

...Селиванов в это же время вышел из зала и огляделся.

– Несколько минут назад отсюда вышла девушка в зелёном платье, в очках,– обратился он к дежурившему в коридоре милиционеру.– Моя секретарша...

– Она направилась к выходу,– показал вытянувшийся в струнку сержант в сторону лестницы.

Взбежав по ступенькам, Пётр Степанович оказался в разрушенном и продуваемом ветром холле бывшей гостиницы. Он хотел уже обратиться к дежурившему у входа другому милиционеру, как вдруг увидел её – она стояла у пробоины в дальней стене, слева, спиной к нему. Врывавшийся в здание ветер развевал кисточки её волос и дразнил её платье. Громко ступая, Пётр Степанович пересёк разбитый вестибюль и остановился подле неё. Она повернула голову и посмотрела на него. Её лицо было залито слезами.

– Молодец, что пришла,– тихо сказал Пётр Степанович.

– Я сделала это только ради вас,– сказала она несмело.

– Я знаю,– улыбнулся Пётр Степанович.

Повернувшись к нему, Лена вдруг бросилась ему на грудь, безутешно зарыдав с новой силой. Обняв её за плечи, Селиванов погладил её по головке.

– Спасибо тебе, Лена,– сказал он вдруг.

– За что?! – подняла она на него удивлённые глаза.

– За то, что ты есть на этой земле,– подняв её лицо за подбородок, Пётр Степанович снял с неё очки, достал из кармана платок и вытер им сначала её глаза и щёки, а затем заплаканные ею толстые стёкла. Сунув платок обратно в карман, он надел на неё её красивые очки в чёрной роговой оправе и подождал, но она оставалась стоять как стояла – с закрытыми глазами и поднятым к нему лицом. На её лице в свете электрической лампы кое-где блестели не тщательно вытертые им слезинки, но она больше не плакала. Пётр Степанович тронул одну из её кисточек в надежде, что она откроет глаза, но она не сделала этого и продолжала стоять недвижно, с устремлённым к нему лицом, требуя совершенно иного. Тогда Пётр Степанович, не обращая внимания на дежурившего в холле милиционера, наклонил голову и поцеловал её под левую щёку.

– Пойдём? – протянул он ей руку.

Открыв глаза и посмотрев на него обожающими глазами, Лена вложила свою руку в его ладонь, и они направились к лестнице, ведущей в подвал.

...Подведя Лену к столу и выпив с ней шампанского, Селиванов оставил её в компании других обкомовцев и подсел за стол к директору тракторного завода Емельянову.

– Теперь проблем с кадрами быть не должно,– сказал ему Пётр Степанович.– Ситуацию под контроль взял лично товарищ Сталин! Не удивлюсь, если и гидравлики, и специалисты по технике безопасности приедут к нам завтра одним литерным поездом. Так что теперь всё будет зависеть только от нас...

Подняв глаза, Пётр Степанович посмотрел на Лену. Стоя у съеденного поросёнка, она о чём-то весело и беззаботно разговаривала с Лидией Павловной, Валентиной Чащиной и Захаром. Володя Чащин заботливо накладывал для неё в тарелку еду.

– Теперь всё будет зависеть от нас,– задумчиво повторил Селиванов.– Родине нужны танки. И мы дадим их ей ровно столько, сколько потребуется, чтобы вымести с нашей земли нацистскую нечисть.

К компании обкомовцев подошёл Виктор Коноваленко. Натянуто улыбнувшись, он попробовал заговорить с Леной, но та лишь холодно огрызнулась в ответ, глядя куда-то мимо него.

– Танки пойдут с наших заводов на поля битвы. Сотни, тысячи танков! Они освободят наши города и сёла. Они затопят собой всю Европу. Танки проедут по улицам Берлина!.. И знаете что? – пришла вдруг Петру Степановичу в голову мысль. По его спине пробежали мурашки, и он расстегнул ворот своей рубашки.– Мы напишем на этих танках два слова. Два слова, которые будут наводить на всех немцев суеверный страх!.. Пусть это будут два последних слова, прочитанные фашистами перед смертью! Пусть знают, что мы не забываем и не прощаем... На каждой Т-34-ке и на каждом ИС мы напишем два русских слова, – и пусть эти сволочи, читая их, харкают кровью! За Сталинград!..

Емельянов обхватил голову руками и тихо заплакал: в битве за Сталинград он потерял своего младшего брата.

Селиванов не сводил глаз с Лены и Виктора. Отведя Лену в сторонку, Виктор сказал ей что-то ещё, уже на повышенных тонах, и вдруг попытался схватить её за запястье, но Лена, отстранив его руку, ушла прочь, слившись с толпой, – её движение было столь стремительным, что Селиванов тотчас потерял её из виду. Раздосадованный Виктор провёл рукой по волосам, подошёл к столу, налил себе водки в чью-то чужую рюмку и залпом осушил её, точно воду.

«Снова не получилось...» – подумал Селиванов тоскливо, ища зелёное платье Лены в толпе.

Но вместо Лены он увидел перед собой начальника «Спартака». Дохтуров подошёл сказать, что спартаковцам пора ехать в гостиницу: завтра команде предстоял долгий и изнурительный перелёт. Селиванов вяло кивнул. Банкет действительно близился к концу...

Едва Дохтуров отошёл, перед Петром Степановичем вырос Анатолий Акимов. Переминаясь с ноги на ногу, прославленный вратарь от имени всей команды спрашивал, могут ли спартаковцы забрать с собой в гостиницу одну из недопитых бочек «Жигулёвского» пива.

– Можете брать с собой всё, что хотите,– сказал Селиванов и не узнал свой тягучий, медленный голос.– Сейчас я распоряжусь...

Он встал и пошёл искать Володю Чащина.

...Истощённые режимом и насыщенными тренировками футболисты сталинградского «Динамо» уже изрядно нарезались; половина из них спали то тут, то там, за столиками; другая половина танцевала в центре зала, громко хлопая и присвистывая – банкет близился к своему логическому завершению.

...Селиванов нашёл Володю в компании военного коменданта, Фёдора Никаноровича Сологуба, – это было ещё лучше. Он сказал Володе, что спартаковцы хотят взять с собой бочку пива.

– Нужно им ещё всякой еды положить. Пусть берут, что хотят,– широко махнул Пётр Степанович рукой.– Нужно только найти машину.

Фёдор Никанорович обещал, что полуторка с водителем будет стоять у входа в здание через пятнадцать минут.

– Для прославленных советских спортсменов мне ничего не жаль! – громким басом прогремел комендант.– Если понадобится, всю часть на ноги подниму!

...К стоявшим в стороне от всеобщего шума Диме с Катей подошёл Максимов.

– Ты очень здорово сегодня играл! – сказал он, пожимая Диме руку.– Высочайший пилотаж!.. Я потрясён! Впрочем, вы тоже были блестящи,– обратился он к Кате.– Жаль только, вы его с поля так рано увели – играл он сегодня просто великолепно; однако я понимаю: дело молодое, нетерпеливое...

...Сидевший за одним из боковых столиков Сергей Корчагин с тоской наблюдал за тем, как нежащийся в лучах народной славы Максимов ведёт запанибратскую беседу с самым ярким футболистом Союза и его счастливой невестой. Он вздохнул.

У него действительно было мало боевого опыта. Но в этом не было его вины: он не прятался от пуль и до сих пор нёс боевое дежурство на очень ответственном боевом посту. Просто в бой приходилось вступать редко, а теперь, если его никуда не переведут, у него до конца войны может уже и вовсе не быть ни одного боевого вылета: ведь немцы всё реже и реже совершали налёты на столицу советского государства.

Ещё в 1941-м старший лейтенант Корчагин, наряду с другими, самыми опытными по довоенным меркам, лётчиками (среди которых мог легко оказаться и Максимов, прояви он себя к тому времени хоть в каком-нибудь значительном бою), был отобран в специальный отряд особого назначения, который тут же вошёл в переформированный Кремлёвский гарнизон. На протяжении всей войны они несли дежурство на трёх ближайших к Кремлю аэродромах на территории Москвы. На тот случай, если над Кремлём нависнет реальная угроза немецкой атаки. В случае массового прорыва «Люфтваффе» к столице, они по специальному сигналу поднимались в воздух и встречали противника на «дальнем кругу обороны» – дальних подступах к Кремлю. В штабе была детально продумана и разработана, в том числе, и защита так называемого «ближнего круга», но на деле этот план не понадобился ни разу: к самому Кремлю немцы, слава Богу, не прорывались ни разу.

Но в 41-42-х годах эта угроза была более чем реальной. Когда немцы методично наносили свои «лобовые» удары и раз за разом мелкими группами просачивались через советскую систему противовоздушной обороны в центр города, они слетались с ними не на жизнь, а на смерть. Некоторые боевые товарищи Сергея так и не вернулись на землю, тогда как немецким штурмовым асам удавалось зачастую спокойно улетать восвояси. Но, покушаясь на советскую святыню раз за разом, они так и не дотронулись до неё никогда... Разве что только жадными глазами, издалека, если их, конечно, не слепили шквальные залпы зенитных орудий.

В ту суровую годину они взлетали и вели бои в самых экстремальных условиях, что называется «без права на ошибку»; шутка ли: они защищали Кремль!.. В их эскадрилью отбирали самых хладнокровных; был даже специальный тест на психологическую устойчивость: во время боя нужна была холодная голова; драться нужно было так хладнокровно, как будто там, за спиной, не Кремль, а обычный жилой квартал. Не у всех получалось, что было и понятно: нужна была незаурядная выдержка. Во время вылета успокаивала и снимала напряжение лишь мысль о том, что, даже прорвав кольцо и шквальный зенитный огонь и вылетев к Кремлю, какой-нибудь сверхвезучий немецкий ас в худшем случае сможет покуситься лишь на правительственные здания: все знали, что высшее руководство страны во время налётов укрывалось глубоко под землёй, в сверхнадёжных бобмоубежищах.

И только случайно потом однажды, в конце 42-го, когда напряжение заметно спало и ситуация над Москвой стабилизировалась; когда немцы долетали до сердца столицы всё реже и реже, угрожая, в основном, окраинам города; когда их массовые налёты иссякли и они атаковали больше малыми группами, во время какого-то обеда в чью-то честь Корчагин оказался за столом рядом с начальником личной охраны товарища Сталина, майором Власиком. Изрядно выпив, Власик вдруг ни с того, ни с сего разоткровенничался и с холодным огоньком в глазах рассказал ему о том, как Сталин в те страшные дни октября-ноября 41-го иногда, вопреки уговорам охраны, наотрез отказывался спускаться в убежище во время налётов и продолжал работать в своём кабинете.

– И нам приходилось оставаться с ним,– сказал Власик с хитрой улыбкой.– Он сидел в своём кабинете, а мы в смежной комнате; сидели, затаив дыхание, и слушали, как разрывались снаряды где-то совсем близко, так, что стены тряслись... Никогда в жизни мне не было так страшно, как в те минуты,– признался Власик и похлопал Корчагина по плечу. Корчагин помнил, как чуть не подавился тогда. Сразу же протрезвев, он вышел в туалет, смочил холодной водой виски и ещё долго смотрел на своё отображение в зеркало, стараясь взять себя в руки.

Ему до сих пор снился тот бой над улицей Горького в октябре 1941-го.

За всё время войны у Корчагина было двенадцать боевых вылетов, четыре воздушных боя и один сбитый вражеский самолёт.

...Два сильно выпивших динамовца отошли в сторону и выпили ещё по рюмке.

– Нужно пригласить даму на танец,– сказал один другому, шмыгнув носом.

– Ага, разогнался! Кого ты здесь пригласишь?! Здесь одни старые кошёлки собрались, это тебе не клуб культуры и отдыха... Или ты невесту Петелина попробуешь отбить? – нервно хохотнул его товарищ.

– Нет! – замотал головой первый парень.– Здесь была ещё одна красивая девушка, я видел! – динамовец осмотрелся по сторонам, щурясь, и еле устоял на ногах.– Вон! – чуть не пальцем показал он.– Ну, вон же! У столика! Посмотри, какая неписанная красавица! И одна стоит! – он снова налил себе рюмку.– Сейчас подойду к ней. Кажется, я влюблён...

– Тсссс! – одёрнул его товарищ за рукав.– Даже не вздумай, балбес! Она за мужем...

– Ну и что? – икнул первый динамовец.

– А то, что это жена первого секретаря обкома!..

Любивший танцы парень опустил рюмку на стол и несколько протрезвел.

...Дохтуров взял слово и объявил, что спартаковцы вынуждены покинуть банкет. От имени всей команды он поблагодарил хозяев за гостеприимство и пожелал всем спокойной ночи. Москвичи потянулись к выходу.

Когда Дима и Катя проходили мимо Селиванова, Пётр Степанович встретился с Катей глазами, и они едва заметно поприветствовали друг друга.

...На улице разгорячённые спартаковцы садились в автобус, рядом с которым солдаты грузили в машину продукты и бочку с пивом. За их действиями пристально наблюдал Акимов, который вызвался поехать в кабине полуторки и проследить за тем, чтобы бочку доставили туда, куда надо. Вместе со спартаковцами в автобус садились лётчики...

...Лидия Павловна подошла к стоявшему посреди пустеющего зала, о чём-то задумавшемуся Петру Степановичу и нежно тронула его рукой за плечо:

– Нам тоже пора домой, дорогой!

– А? – словно очнувшись, посмотрел на жену Селиванов.– Да, да, сейчас едем...

Порывшись в карманах брюк, Пётр Степанович достал свой потрёпанный рабочий блокнот и ручку. Открыв блокнот на первой чистой странице, он большими размашистыми буквами вывел два простых слова:

ЗА СТАЛИНГРАД!

Банкет был окончен.

КАТЯ

Бочку с «Жигулёвским» поставили в центре столовой на первом этаже. Туда же принесли большое блюдо с недоеденными раками и копчёную волжскую рыбу. Виктор Соколов раздобыл ключ от кухни и взял там поднос с гранёными столовыми стаканами.

Вылет самолёта был запланирован на одиннадцать часов завтрашнего дня. Сейчас было около одиннадцати часов вечера; стало быть, времени было предостаточно. Расположившись вокруг бочки, игроки обсуждали перипетии прошедшего матча. Сидевшей рядом с Димой Кате было и неловко, и интересно в этой мужской компании. Толик Сеглин разливал пиво в стаканы и передавал их по кругу.

– Это традиция,– тихо сказал Дима Кате на ухо.– Команда собирается после матча для разбора полётов.

Диме передали стакан с пивом.

– Ты будешь? – спросил он у Кати тихонько; она отрицательно качнула головой.

– Ну, братцы, сели мы сегодня в лужу! – говорил между тем Николай Морозов.– И кому проиграли? Сборной завода? Взяли грех на душу!

– Из-за тебя, между прочим, проиграли! – с горечью высказал Диме Василий Соколов.– Отвлёк ты нас всех в тот момент... некстати!

– Стало быть, не из-за него, а из-за меня! – вызвала на себя огонь Катя.– Ведь это я выскочила на поле!..

Спартаковцы с любопытством посмотрели на её смелое, горячее лицо.

– Ладно, проехали... Кто-нибудь гол видел? – спросил Георгий Глазков.

– Где уж там! – усмехнулся Толик Сеглин.– Все смотрели, как Петелин с невестой танцует. Разве можно было от такой картины глаз оторвать?

Вспомнив, как предательски задралось её платье в тот момент, Катя залилась густой краской.

– Я тоже ничего не видел,– подтвердил Борис Соколов.

– А я вообще думал, что игра остановлена,– приложил ладонь к груди Морозов.

– Давай Толик, колись! – положил руку Акимову на плечо Степанов.– Как ты гол пропустил? Или ты на ленточке тоже ничего не видел?

Спартаковцы рассмеялись. Вратарь заговорил с явной неохотой. Вот что он рассказал.

Когда девчонка выскочила на поле и понеслась вдоль бровки, мяч был у одного из сталинградских хавов в центре поля. Когда Петелин увидел девчонку и побежал ей навстречу, трибуны бешено загудели; все устремили взор туда, на половину поля «Динамо». Опешил даже игрок, владевший мячом; остановившись, он обернулся посмотреть, на что так бурно реагируют зрители. Движение мяча на какое-то время прекратилось совершенно. Вот почему Морозов и другие полевые игроки решили, что игра остановлена.

Акимов тоже потерял концентрацию и увидел выбегающего на него центрфорварда в самый последний момент; но, как он предполагал, произошло следующее. Этот шустрый динамовец, Моисеев, вышел на матч с каким-то запредельным настроем. Акимов не знал, что послужило тому причиной, но он до этого видел его лицо в одном эпизоде, когда атака «Динамо» была сорвана, и, в частности, видел, как Моисеев со злости ковырнул бутсой газон.

Так вот, когда невеста Петелина выбежала на поле, из всех находившихся на поле игроков из эпизода, по всей видимости, не выключился один этот динамовский центровой. Вернувшись назад, он забрал мяч у своего растерявшегося одноклубника и помчался с ним на спартаковские ворота. В этот момент Петелин как раз кружил девушку в своих руках.

(Катя снова покраснела при упоминании этого эпизода).

Но Моисееву не было до Петелина и девушки ни малейшего дела. Разогнавшись и продолжая набирать ход, он нёсся к спартаковским воротам на всех парах. Акимов заметил его в самый последний момент, когда он уже врывался в штрафную.

Моисеев шёл по самому центру ворот. Сделав несколько аварийных шагов вперёд, Акимов успел таки собраться для отражения удара. Но надо же было такому произойти, что удар у нападающего получился просто таки убойным! Дай ему пробить тридцать раз с той же точки, он не смог бы точно так же попасть; Акимов божился!.. Не сближаясь с вратарём, форвард насилу жахнул с одиннадцатиметровой отметки по воротам, не глядя, – и мяч со скоростью реактивной ракеты вонзился в «девятку» спартаковских ворот. Акимов не успел даже прыгнуть!

– А вы очень здорово сыграли в похожем эпизоде во втором тайме! – похвалила Катя второго вратаря команды, Алексея Леонтьева.– Я уж думала – верный гол!..

– Спасибо,– посмотрел на невесту Петелина, не скрывая приятного удивления, Алексей.

– Да! От «ноль два» мы бы точно не отмазались! – заметил Глазков.

– А ты, Олег, как мог не забить в конце?! – обратился Степанов к Тимакову.– У тебя же был двестипроцентный момент: ты с двух метров дубасил! А нужно было просто пробить...

Олег опустил голову.

– А мне больше всего динамовский капитан понравился,– весело сказал Виктор Соколов,– который вслед за Петелиным к Кате побежал. Умора!..

– А как Петелин в первом тайме полкоманды обвёл! – воскликнул Малинин.– И вратаря дважды на землю укладывал! Мне было их жалко тогда, честное слово!

– Я даже подходил к нему сказать, чтобы он успокоился,– улыбнулся Степанов.– Полегче, говорю, Дима! Не задень локтями детей! Но куда там! Он даже не услышал меня: глаза красные, как у быка, стоит, дышит, огонь из ноздрей!..

Все снова рассмеялись. Катя посмотрела на Диму с улыбкой.

– Вам, должно быть, особенно понравился тот эпизод? – спросил у Кати Саша Оботов, когда смех стих.

– Я не видела,– скромно опустила Катя глаза.– Я смотрела матч не с начала...

– Как?! – усмехнулся, оглядывая всех, Толик Сеглин.– Вы не видели двойную обводку вратаря?! Так за что же вы его любите?! Почему вы выбежали на поле к нему? А не ко мне, например?

Футболисты рассмеялись и посмотрели на Катю.

– Он очень хорошо играл! – улыбнулась Катя, просовывая руку Диме под локоть.– Он, например, в штангу попадал!

Ребята одобрительно загудели.

– Вот так вот, Толик! – сказал Борис Соколов.– Тренируй меткость! Тебе над этим ещё работать и работать.

Все снова рассмеялись.

Дима извинился и сказал, что им с Катей нужно идти. Игроки, глядя на них, заулыбались так, что Дима чуть не сгорел со стыда. Залпом допив пиво, он взял Катю за руку, и они покинули столовую.

– Мне нравятся они,– сказала Катя, когда они вышли в тёмный вестибюль.– Такие весёлые ребята!.. Как в кино!..

Катя пожелала принять душ. Они поднялись наверх, в Димину комнату; Дима дал ей своё мыло и своё уже почти просохшее полотенце. Больше у него ничего не было для неё, и он грустно развёл руками. Катя попросила у него ещё зубной порошок.

Они прошли в конец тёмного коридора. Оставив Катю у дверей, Дима вошёл в душевую и проверил: внутри не было ни души; в кране по-прежнему была вода – едва тёплая и напор не очень большой; но помыться можно было превосходно. Выйдя в коридор, он впустил Катю внутрь, а сам остался снаружи охранять её одиночество. Через минуту из душевой послышался звук полившейся из крана воды. А ещё через несколько секунд в коридор просочилась до боли знакомая его сердцу мелодия. Прекратив прохаживаться, Дима остановился у двери и прислушался. Нет, он не ошибся!.. Принимая душ, Катя напевала ту самую песню, которую он подарил ей две недели назад!

«Вот ведь как бывает,– удивился он.– Счастье приходит тогда, когда его вовсе не ждёшь! И не опаздывает никогда – ведь это счастье; разве может счастье куда-нибудь опоздать?..» Он горько вздохнул; оставалось, конечно, его заявление о добровольном уходе на фронт, и он не знал, насколько принципиальным будет в этом вопросе Дохтуров; но это уже было не важно. Меньше всего ему хотелось сейчас думать о будущем. Зачем, если можно наслаждаться вот этим самым моментом, этим бесконечным сейчас, когда счастье так близко, за дверью, весело напевает тебе из душа?!..

СЕЛИВАНОВ

Воскресенье, 2 мая 23 часа 12 минут

В то самое время, когда спартаковцы сидели в столовой бывшего детсада на улице карла Либкнехта и пили куйбышевское пиво со сталинградскими раками, Селиванов ехал со своей женой с банкета домой. За рулём обкомовской «Эмки» был сержант Коля; они с Лидией Павловной сидели на заднем сиденье.

В машине Селиванова не на шутку развезло; он чувствовал, что проваливается в какую-то бездонную воронку, отдаляясь от действительности всё дальше и дальше.

Они ехали по ухабистой дороге с рытвинами, и мысли, переливаясь через край, расплёскивались в его голове. События уходящего дня воспринимались им сейчас под каким-то увеличенным углом; в ощущениях добавилось красок и густоты; пережитые в течение дня чувства достигали своей крайности и становились чрезвычайными: сомнение перерастало в страх, надежда переплавлялась в веру, неловкость перерождалась в бессилие.

Сложнее всего было отделаться от чувства глубочайшего ужаса и оцепенения, сковавшего его волю у решёток «Азота», когда толпа собиралась растерзать эту бедную москвичку. Сейчас он ясно видел перед собой её умоляющие глаза; но тогда, парализованный невероятностью происходящего, он смотрел на них как будто через тёмную шаль. Теперь, когда он оглядывался назад, к пережитому им тогда бессилию добавлялось ещё чувство раскаяния и стыда. Он не предполагал, что люди могут вмиг так озвереть! «А Виктор – молодец! – вспомнил он не без чувства гордости.– Ведь он, по сути, спас эту безумную девчонку... Он – её; она – меня; я – его. Все мы друг друга спасли!..»

Тем временем они приехали. С помощью супруги Селиванов кое-как вывалился из машины и упал на колени.

– Вам помочь? – робко спросил Коля Лидию Павловну.

Услышав его слова, Селиванов собрал последние силы в кулак и стал на ноги.

– Спасибо, мы сами,– донёсся до него голос Лидии Павловны из какого-то потустороннего мира.

Коля посмотрел на еле державшегося на ногах Селиванова и отдал ему честь.

«Ну сколько раз?! Сколько раз я просил его не делать этого?!» – возмутился Пётр Степанович в душе, но вслух промолчал, подозревая свой речевой аппарат во вредительстве и измене.

По лестнице пешком на третий этаж – он искренне удивлялся, как она его дотащила. Сосредоточившись, он помогал ей, как мог, но его усилий явно не доставало.

Наконец они добрались. Увидев дежурившего у двери их квартиры охранника, Пётр Степанович не удержался, рухнул на пол и громко захохотал.

Лидия Павловна попыталась поднять его, но напрасно: его обмякшее тело тряслось и содрогалось в конвульсиях; он зачем-то показывал на охранника пальцем и хохотал, хохотал, не в силах остановиться! Глянув на замершего по стойке смирно чекиста, Лидия Павловна между тем не нашла ничего смешного. Она не понимала, что вдруг нашло на её мужа.

«С завтрашнего дня здесь будут стоять два точно таких же!» – не оставляла Петра Степановича озорная мысль, и он покатился по полу в новом приступе хохота.

Убедившись в тщетности своих попыток поднять мужа, Лидия Павловна решила сперва открыть дверь.

Охранник, – молоденький лейтенант, стоял навытяжку, не зная, уместно ли предложить свою помощь; положение у него было самое щекотливое; шутка ли; у его ног, рыдая со смеху, катался первый секретарь областного комитета партии ВКП(б)!

Открыв дверь, Лидия Павловна снова попыталась поднять Петра Степановича на ноги, но куда там!.. Тогда она решила изменить тактику и опустилась к нему на колени.

– Пойдём, Петя! – взмолилась она, взывая к остатку его рассудка.– Ну что ты разлёгся здесь?! Говоришь, хочешь зачать второго ребёнка?.. Что же, пойдём, – я покажу тебе, как это делается по всем правилам науки!

В этот момент решившийся наконец предложить помощь лейтенант нагнулся к супруге первого секретаря и тихо спросил:

– Вам помочь?

Селиванов вдруг перестал хохотать и сделался совершенно серьёзным.

– Спасибо,– сказал Пётр Степанович невозмутимо, глядя на лейтенанта ясными, живыми глазами,– но мы как-нибудь сделаем это без вас!..

Лейтенант, покраснев, выпрямился, взяв руками по швам, и теперь уже Лидия Павловна, садясь на пол, закатилась истерическим смехом! Поддерживаемый её рукой Селиванов приподнялся с пола, отряхивая пиджак.

ДИМА

Пока Селиванов бился у двери своей квартиры в истерическом хохоте, а Дима ждал Катю у входа в душевую, в дверь уже готовившегося ко сну Павла Геннадьевича Дохтурова раздался негромкий стук.

Открыв дверь, Павел Геннадьевич увидел перед собой Владимира Степанова и Василия Соколова. Столь поздний приход двоих самых авторитетных спартаковских старожилов его мгновенно насторожил.

– Что вам, ребята? – спросил он приветливым голосом, который не скрыл его внутреннего напряжения.

– Есть разговор, Павел Геннадьевич,– отвечал Соколов, и игроки вошли внутрь.

Дохтуров перевёл усталый взгляд с одной футбольной легенды на другую.

– То заявление, написанное Петелиным,– мягко, но настойчиво сказал Степанов,– нужно порвать.

Дохтуров поднял брови и посмотрел на Владимира нарочито удивлёнными глазами.

– Потому что оно потеряло смысл,– пояснил спартаковский капитан.

– Они помирились, всё у них будет хорошо, скоро будем свадьбу играть. Похороны отменяются,– вторил ему Соколов.

– Вы, может быть, не знаете истинного положения дел,– улыбнулся Павел Геннадьевич.– Я разговаривал с ним сегодня днём. Боюсь, он принял твёрдое и окончательное решение.

– Вы знаете его характер не хуже нас,– сказал Степанов.– Он удавится, но заявление назад не попросит.

– Но мы-то с вами знаем, что оно уже не имеет силы,– пояснил Соколов.

Павел Геннадьевич покачал головой, глядя на них с сожалением.

– Имеет силу, не имеет силу! – воскликнул он горько.– Это заявление о добровольном уходе на фронт, а не обёрточная бумага! А жизнь – не игра, длящаяся два тайма по сорок пять минут каждый. И десятиминутного перерыва в ней не бывает. Если бы всё было так просто!..

– Ну спасла его эта девчонка, СПАСЛА, понимаете? – с надрывом сказал Соколов.– Любовь – страшная штука!.. Вы сами сказали: жизнь не игра. А речь идёт именно о жизни!.. Об их жизни.

– Заявление было добровольным,– подтвердил Степанов.– И если нет доброй воли, нет и заявления. Я не понимаю, почему мы должны объяснять это вам, взрослому человеку. У вас ведь тоже есть совесть. Не ссорьтесь с ней, это злопамятная дама! – Владимир протянул руку.– Отдайте заявление, мы порвём его на ваших глазах и забудем о нём, как о нелепом недоразумении.

Павел Геннадьевич, не шевелясь, смотрел на них печально-насмешливым взглядом.

– Так и знайте: Петелина мы одного на фронт не отпустим,– сказал тогда Соколов.– Напишем заявление всей командой. И куда вы его понесёте? В партком КФС? Или, может быть, сразу на площадь Дзержинского?

Побледнев, Павел Геннадьевич подошёл к вешалке и достал бумажку из внутреннего кармана своего пиджака. Степанов выхватил её из его рук и пробежался по ней глазами.

– Довольны? – неприятно улыбнулся Дохтуров.

– Не только мы – все, все довольны! – широко улыбнулся Степанов, разрывая листок на мелкие части.

КАТЯ

Они стояли друг против друга в пустом коридоре.

Катя вышла из душа десять минут назад. Дима спустился к начальнику охраны здания и справился, не найдётся ли у них свободной комнаты для одного человека. Офицер ничуть не удивился.

– Для девушки? – по-деловому спросил он и, получив утвердительный ответ, выдал Диме ключ от комнаты на первом этаже, находящейся в том крыле здания, где жили лётчики.

Комната оказалась малюсенькой, во много раз меньше хором, в которых поселили спартаковцев, но Катя назвала её «прелестно уютной». Половину всего пространства занимала старая деревянная кровать, на которой лежали комплект чистого постельного белья и подушка. Всю другую мебель составляли столик и стул. Маленькое прямоугольное окно находилось так высоко, что Катя могла дотянуться до него разве что поставив стул на кровать. В довоенном детском саду эта клетушка, должно быть, служила какой-нибудь подсобкой или кладовой.

Оглядев Катино ночное пристанище, они вышли в коридор и стали у окна, всматриваясь друг другу в глаза. Этот удивительный сталинградский день подошёл к концу, но им не хотелось расставаться друг с другом. Хотя бы и на одну ночь.

– А ведь когда-то – страшно вспомнить! – мы не видели друг друга неделями,– сказал он с ироничной улыбкой.

– Но ведь я всё исправила, верно?..– подняла она на него блестящие глаза, и он нежно прижал её к своей груди. Вспомнив, как он прижал её к белой полоске на своей красной футболке тогда, не стесняясь целого стадиона, Катя улыбнулась. Выпитое шампанское уже выветрилось у неё из головы, но голова отчего-то не переставала кружиться.

– Дима,– сказала она, поднимая глаза,– у меня нет билета обратно в Москву. И ничего с собой нет. Может быть, осталось немного денег, не знаю сколько...

– Не беспокойся,– ответил он.– Теперь ты со мной, и всё будет хорошо. Расскажи лучше, как ты очутилась на поле.

– Это очень длинная история,– вздохнула Катя, вспоминая свои мытарства на Павелецком вокзале, злоключения в дороге, приключения в мёртвом городе и мучения у стадиона, когда её чуть не растерзали заживо в турникете.

– Ну, ты хотя бы начни рассказывать.

Они по-прежнему стояли, обнявшись; Дима гладил её руку; Катя думала, с какой точки во времени будет лучше начать.

– Понимаешь, когда я стояла там, на трибуне, у охранявших поле милиционеров была огррромная собака,– улыбаясь, задрала голову Катя.– Немецкая овчарка!..

– Опять?! – глаза Димы заблестели нежностью и сочувствием.– Надеюсь, она не лаяла на тебя?

– Нет,– весело помотала головой Катюша.– Сразу же набросилась на меня и стала кусать!..

Дима рассмеялся и вдруг поцеловал её; их губы нашли друг друга как-то сами собой; они не успели даже понять как это произошло. Потом Дима посмотрел на неё, и всё вдруг само собой повторилось. Когда они, наконец, отпустили друг друга, Катя ещё какое-то время тяжело дышала ему в плечо. Кажется, он уже догадался:

– И ты побежала от неё!..

– Ну да! – подняла озорные глаза Катя.– К тебе! Я вспомнила, что ты когда-то обещал защищать меня от всех собак на земле.

Дима посмотрел на неё. И вспомнил, что действительно подумал об этом тогда, в день их знакомства, в Весковском переулке. Но вслух не говорил... «А может быть, такие вещи вовсе не обязательно говорить вслух?!» – пожал он плечами.

– Когда-нибудь расскажешь мне всю эту историю целиком, обещаешь?

– Честное комсомольское,– улыбнулась она.

Было уже за полночь. Пора было прощаться до утра. Дима убрал прядь волос с её лба, и они снова поцеловались, на этот раз уже намеренно и осознанно, не испытывая друг перед другом ни смущения, ни стыда.

«Наверное, я окончательно повзрослела!» – пронеслось в голове у счастливой Кати.

Она сделала шаг назад, держа его руку.

– Значит, до завтра?

– До завтра.

Их руки неохотно разжались. Она открыла дверь своей комнаты и стала в проёме. Затем вдруг подлетела к нему, чмокнула его в губы, как делала когда-то во время их встреч в Миусском парке, и, тут же отбежав назад, помахала ему рукой на прощанье, улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Вздохнув полной грудью, Дима пошёл по гулкому коридору. Когда он вышел в вестибюль, до него донёсся дружный смех из столовой. Какое-то время он раздумывал, что ему делать: присоединиться к команде или отправиться в свою комнату, и выбрал второе: без Кати он сегодня веселиться не мог.

ДИМА И КАТЯ

Когда они улетали на следующее утро, на аэродроме собралась внушительная толпа сталинградцев. Полюбившийся им город провожал их так же радушно, как и встречал. Далеко вышедшие на лётное поле радостные люди махали им руками до тех пор, пока самолёт не взмыл ввысь и не скрылся за облаками.

...Дима с Катей сели в хвосте самолёта, в самом последнем ряду, слева. Летавший с содроганием сердца Дима с радостью позволил никогда до этого в жизни не летавшей Кате сесть у окна, а сам сел рядом с ней, у прохода.

Когда заполнявшая полётный лист бортпроводница Маша дошла до хвоста салона, она попросила Катю назвать своё имя.

– Екатерина Петелина,– сказала Катя, и у Димы подпрыгнуло сердце от счастья!

– Ну Петелин даёт! – на весь салон воскликнул услышавший Катины слова Толик Сеглин.– Ясно же было сказано: жён в поездку не брать!.. А ему всё ни почём! И здесь умудрился всех объегорить!..

В салоне раздался дружный хохот; особенно долго и нервно смеялась бортпроводница.

Дима уткнулся Кате в плечо и спрятал лицо за её длинными волосами. Они уже привыкли к тому, что ребята по-хорошему подтрунивают над ними и их совершенно необычной историей.

Но разве они могли что-нибудь с этим поделать?! Ведь они были рождены друг для друга. И они разыскали бы друг друга, даже живя на разных континентах, даже если бы эта роковая, безумная, озорная весна не столкнула их в Весковском переулке!..

Самолёт описал дугу и, подняв правое крыло, развернулся в воздухе; теперь они находились между землёй и солнцем. Дима раздвинул её волосы и посмотрел в окно.

Они пролетали над изуродованным войной, перерытым окопами, полем; то тут, то там виднелись маленькие чёрные носатые коробки – искорёженные, подбитые, обгоревшие танки. Чуть дальше на солнце блестела золотистая гладь реки. По полю ровно плыла тень их большого самолёта, рядом с которой, чуть выше и чуть ниже, плыли две другие тени, поменьше.

Окончательно высунувшись из-за её волос, Дима посмотрел на её облитое солнечными лучами лицо и увидел на её щеке проступившую за ночь ссадину.

– Что это у тебя? – удивлённо спросил он, дотрагиваясь до лилового пятнышка пальцем.

– Ой! – зажмурилась от боли Катя, и он поспешил убрать руку.– Результат дурного обращения,– объяснила она, улыбаясь.– Неудачная попытка пробраться к вашему автобусу и помахать рукой, чтобы ты меня заметил. Не получилось; пришлось прибегнуть к плану «Б».

Положив голову ей на плечо, Дима обнял её рукой вокруг живота. Катя погладила его волосы.

– Интересно, что теперь с нами будет?..– мечтательно сказала она.

– Как что? – не понял он, слегка встрепенувшись.– Будем видеться теперь регулярно. Каждый день, а не раз в неделю... Ты будешь приходить на матчи с моим участием, а я буду встречать тебя после занятий в институте. Или будем встречаться по вечерам в Весковском переулке...

Она улыбнулась:

– Ну, конечно, конечно! Я не про то! Я ведь только третий курс заканчиваю. Мне ещё два года учиться. А я сильно сомневаюсь, что я бесплодна,– вспомнила она его давешнюю шутку.

– Что-нибудь придумаем,– погладил он её живот.– Я так далеко, как ты, заглядывать не могу. Максимум могу представить себе, как мы поженимся, станем жить вместе... По выходным будем гулять в парке...

– И по вечерам тоже,– добавила она.– С детьми...

– И по вечерам, с детьми,– кивнул он.– И проживём долгую и счастливую жизнь.

«А ведь может, может далеко заглядывать!» – подумала она, целуя его русые волосы.

– И умрём в один день,– полушутя подсказала она ему тихо.

«Или будем жить вечно,– подумал про себя Дима.– Посмотрим, как пойдёт!..»

Самолёт наконец выровнялся в воздухе и лёг на свой окончательный курс – они летели домой.

* «Роман-журнал XXI век», № 12, 2006 г.

Дмитрий Рогачёв

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"