Я многое познал в своей жизни: любовь и разочарование, радость духовных взлетов и огорчение приземленной суеты; признание и благодарность посторонних людей, неискренность и сплетни близких; гордость за реальные достижения и тоску от выворачивающих душу наизнанку жизненных коллизий.
Человек всегда пытается сам найти свое место в обществе, стараясь сложить отношения с окружающими людьми таким образом, как ему хочется. Но это не всегда получается. Одни люди идут тебе навстречу, другие отворачиваются, третьи согласно кивают головой, но делают все наоборот.
Огромная палитра чувств людей друг к другу создает тот тонкий духовный мир, который и хранит жизнь на Земле. И венец этих чувств, конечно же, – любовь и дружба! Есть ли в мире что-то значительнее и лучше этих чувств? Что же может быть искреннее и крепче человеческой любви и дружбы? Что есть в мире более бескорыстное и самоотверженное, чем эти замечательные чувства? Ответ однозначен: это любовь братьев наших меньших! Тебя любят не за внешность твою, не за ум и тем более не за твои деньги. Внешность у тебя может быть совсем неказистая, ум – абсолютно заурядный, денег меньше, чем у других, или их вообще нет, а тебя – любят. Со всеми своими недостатками ты все равно любим…
Я часто вспоминаю картину, которую некогда наблюдал возле своего дома. По улице шел, вернее, еле передвигался на заплетающихся ногах пьяный, неопрятно одетый человек, еще недавно достаточно известный и всеми уважаемый, но сейчас опустившийся практически на самое дно жизни. И через каждый шаг он буквально падал вперед, то наклоняясь почти до земли, но вовремя удерживаясь, останавливался, то приподнимался и опять брел дальше с почти закрытыми глазами.
Рядом с ним бежала, семеня лапами, то забегая вперед, то обегая вокруг и время от времени прикасаясь к нему, немецкая овчарка.
Я знал идущего человека, знал и эту его верную подругу овчарку по имени Тайга. Хозяин собаки – известный в прошлом дрессировщик собак, очень квалифицированный и умелый. Человек с непростой судьбой, но не выдержавший испытания и постоянно находивший успокоение в спиртном. От него отказалась семья, отшатнулись друзья – и вот осталась одна верная подруга – овчарка Тайга, умница, очень именитая, обладательница многочисленных медалей, полученных на разных международных выставках и соревнованиях…
Тайга бежала, не видя вокруг ничего, смотрела только на хозяина, пытаясь ему всячески помочь. Она следила, чтобы тот не упал, поддерживала, прижимаясь к нему всем телом, толкала его носом и при этом успевала заглянуть ему в глаза, заискивая и всячески стараясь выразить свою любовь и преданность.
А если кто-то из прохожих попадался навстречу и ей казалось, что он мешает хозяину или представляет для него опасность, она успевала забежать вперед и грозным рыком пыталась испугать, отогнать эту опасность. И так продолжалось на всем пути следования этого уже никому ненужного человека, но так любимого верным четвероногим существом. Преданность этой овчарки была последней опорой, державшей ее хозяина на плаву в этой жизни, давала, может быть, хоть какую-то надежду на спасение… И я задумываюсь: а кто из нас, людей, способен на такую преданность? Немногие.
Таким преданным другом мне и моей семье был наш любимый черный ризеншнауцер по имени Губерт. Он очень любил всех нас – меня, жену и сына. Впрочем, и тещу, и моих родителей он любил, наверное, не меньше. Он радовался их приходу и чуть не плакал, когда они уходили. Когда родители приходили к нам в гости и рассаживались на диване, наш друг запрыгивал туда же, к ним, и наваливался на отца сверху, клал лапы на плечи и начинал усиленно облизывать его лысину. Впечатление было такое, что он старается зализать рану любимому человеку. Делал он это с упоением и до тех пор, пока не начинал понимать, что то важное дело, которое он делает, уже сделано…
Наш друг Губерт много раз помогал нам в нашей жизни и даже спасал… Как-то раз после очередного визита к нам мои родители направились к себе домой. Пошли на остановку троллейбуса. Для этого надо было перейти на другую сторону улицы. Они по-стариковски проковыляли через дорогу, и отец уже почти шагнул на бордюр тротуара, а мать на шаг задержалась на проезжей части.
Дело было вечером, уже стемнело, и ни мы, ни родители не заметили огромный самосвал КамАз, мчавшийся по дороге с потушенными фарами; за рулем, видимо, был пьяный водитель.
КамАз был уже в нескольких метрах. Только чудо могло спасти моих стариков – и это чудо совершил наш Губерт!
Мы не успели моргнуть и глазом, как он в несколько прыжков настиг моих родителей и в последнем прыжке ринулся прямо на спину матери, с огромной силой толкнул ее и упал вместе с ней на тротуар. Через секунду мимо них буквально в полуметре промчался КамАз. Как все это произошло? Как наш четвероногий любимец мог так быстро оценить опасность и таким образом среагировать, мы до сих пор не понимаем. Наверно, сказалась и генетическая способность ризеншнауцеров прыгать с огромной толчковой силой. Известно, что когда ризеншнауцеров берут на охоту на медведя, то они в прыжке, имея сравнительно небольшой, – не более 60 кг – вес, способны свалить могучего зверя. Но одно дело охота, когда заранее понятно, что надо делать, а другое – непредвиденный случай, когда требуется разум, способность оценить ситуацию, и беззаветная любовь…
Он был стержнем, скреплявшим нашу семью. Мы все любили его, а он любил всех нас. И эта любовь прочно цементировала семью в единый монолит, которому ничего не было страшно. И был, может быть, даже центром нашего достаточно замкнутого, но очень устойчивого и крепкого мира.
В нашем доме практически не было ссор. Если и завязывался громкий разговор со взаимными упреками и обвинениями, тут же появлялся четвероногий друг и начинал возмущенно лаять – и лаял до тех пор, пока мы не успокаивались и не умолкали. Все происходило очень быстро, потому что перекричать его было просто невозможно, от громкого лая хотелось заткнуть уши и уже было не до каких-то разбирательств. Причем он не просто лаял, а бранил, и бранил не просто так, а целенаправленно, подскакивая к тому, кого считал неправым. Наш друг брал на себя права и обязанности семейного домашнего судьи. Именно он выносил судебный вердикт и вершил наши судьбы. Делал это всегда, конечно же, интуитивно, но всегда правильно.
Как же появился в нашей жизни этот судья? Главная заслуга в том, что в нашей семье появился Губерт – наш четвероногий друг, он же защитник, охранник, телохранитель по совместительству ставший судьей, принадлежала моей жене Любе. Именно она захотела завести в семье собаку. Она настояла, чтобы это была порода ризеншнауцер и она выбрала из всего щенячьего выводка, предложенного нам хозяином, именно Губерта.
Когда мы с Любой и нашим другом собачником поехали по одному из газетных объявлений к любителям-собаководам на дом, мы попали в двухкомнатную квартиру, пропитанную насквозь собачьим запахом недавно родившей суки – ризеншнауцера и выводка полуторамесячных щенков.
Мы долго выбирали среди семи малышей нашего будущего друга, но не могли сойтись в общем мнении. Мне понравились два очень послушных и, как мне показалось, очень интеллигентных щенка. Любе они почему-то не нравились, но уходить с пустыми руками не хотелось, и вот-вот Люба уже должна была согласиться, но тут вдруг из кухни открылась дверь и выскочил еще один мохнатый комочек, чем-то очень недовольный и угрожающе лающий. Он был заметно крупнее всех остальных, и намного смелее и злее.
Он сразу же набросился на протянутый ему ключ, не испугался его, а, наоборот, с упоением стал на него нападать и кусать его! Оказалось, это был спрятанный хозяевами щенок, уже проданный полякам-коммерсантам, которые дали задаток и уехали по делам, пообещав на обратном пути домой заехать и его забрать! Но нам так понравился этот «бандит», особенно Любе, и мы так уговаривали хозяев, что они сдались и щенка, который уже был записан в родословную Губертом, первого в выводке и, несомненно, лучшего отдали нам.
Конечно же, больше всех была довольна Люба. Она с утра и до вечера кормила его и поила, выхаживала и лечила. Именно ее беззаветная любовь к маленькому злому, очень агрессивному существу, наверное, была выражением всей нашей общей любви и симпатии. Все, что было связано с организацией его быта, его воспитания и всей его жизни, проходило через ее сердце. Она лучше всех нас чувствовала и понимала этого маленького забияку в щенячьем возрасте, да и взрослого уже, гордого и важного служебного пса. И отдавала ему от своей жизни больше, чем все мы, вместе взятые. Думаю, что ее отношение к Губерту можно было считать образцом любви и привязанности.
Губерт платил ей тем же, любил Любу не меньше меня, всегда старался ее охранять больше, нежели кого-либо из нас. Но командовать ей собой не разрешал, даже не позволял ей брать себя за ошейник, если же она касалась рукой ошейника, начинал грозно рычать, пугая ее. Но она не обижалась на своего любимца.
Интересен тот факт, что Губерт родился в один день с Любой – 19 июня, а умер через 2 дня после моего дня рождения – 28 декабря. Может быть, это было случайностью, но я думаю, что нет, – его жизнь как бы связывала две наши жизни. Его душа соединяла наши души, совершенно разные, но на самом интересном этапе нашей совместной жизни объединенные любовью его души. И это проявлялось в наших бесконечных хлопотах вокруг этого грозного, но в то же время такого бесконечно ласкового и нежного пса: в его кормлении, прогулках с ним, дрессировке и воспитании, бесконечных прививках и лечении, поездках к ветеринару, соревнованиях и показательных выступлениях.
В первые месяцы жизни наш малыш очень часто подхватывал от других собак очень опасные инфекции, от которых большинство молодых собак часто погибает. Наш все болезни стойко и с успехом перенес, я думаю, не столько благодаря своему мощному и сильному организму и хорошей наследственности, сколько благодаря беззаветной любви Любы, которая выхаживала Губерта так, как наверно не смог бы никто. Она день и ночь была рядом с ним, поила с ложечки, доставала и давала ему необходимые редкие лекарства. Думаю, что вряд ли чей-то больной ребенок получал такой же уход, как он. А кроме всяких собачьих инфекций, его приходилось лечить от ран, нанесенных другими собаками.
Маленькому Губерту очень доставалось от взрослых и злых собак. Они его почему-то очень не любили, хотя он никогда не проявлял к ним никакой агрессии, только любопытство. На него нападали и его грызли и доги, и овчарки, и терьеры, и доберманы. Наверно, при этом они подсознательно понимали, что в скором времени из Губерта вырастет мощный, сильный боец и тогда с ним уже не справиться, вот и пользовались моментом. Собственно, так и получилось: когда Губерт достиг десятимесячного возраста, уже ни одна взрослая собака никакой породы не могла его победить. Во всех вдруг происходящих боях победителем всегда был он.
Надо сказать, что несмотря на свои многочисленные в детстве ранения, Губерт не был мстительным, и только одному особо злому догу уже в годовалом возрасте постарался отплатить за свои обиды. Его отношения с этим догом – это особая очень интересная история.
Конечно, с появлением в нашем доме этого своенравного, породистого, аристократических кровей пылкого создания, у нас возникло очень много хлопот. Трехмесячный щенок Губерт, маленький, черный комочек был сущей бестией, который хватал за ноги, кусаясь, не давая жене ни подметать, ни мыть пол. Атаки на веник, на тряпку, злость и воинственный громкий лай – всего этого было с лихвой. Из дома никто не мог спокойно выйти, потому что щенок нападал на уходящего и грыз обувь. Уходя на работу, я выскакивал на улицу весь в поту, и только через какое-то время, когда ловил на себе странные взгляды прохожих, останавливался, и опуская глаза вниз, на свои ноги, с ужасом видел, что я обут в совершенно разные туфли. На одной ноге была черная туфля, на другой – коричневая. Можно себе представить, до какого состояния доводил нас щенок, если ты рад был поскорее выскочить за дверь, ничего не помня и не видя! На улицу с ним выйти можно было, только обеими руками удерживая его за поводок. Он тащил тебя, пыхтя, как паровоз, задыхаясь, и казалось, надрываясь из последних сил. Каких там последних! Маленький черный бес мог бежать и тянуть за собой часами, лишь бы у тебя хватило сил упираться! Он бросался на всех и вся с громким лаем, как на самых заклятых врагов! И это длилось где-то до 7 месяцев его жизни! Он был неуправляемый, злой, все время кого-то ругающий и кусающий, – и казалось, что нам вообще не справиться с этим маленьким существом, тем более, что это существо быстро росло, и из маленького черного мохнатого щенка вырастал большой, заросший густой черной шерстью, очень грозный и темпераментный пёс.
Мы уже собирались обратиться к нашему другу, известному кинологу, который в свое время, узнав, что нам нужен защитник, телохранитель и одновременно надежный и преданный друг, посоветовал нам взять щенка именно породы ризеншнауцера. Мы хотели узнать у него: «Может быть, мы что-то не так делали в воспитании и дрессуре или нам попался какой-то особо злобный парень, с которым мы не c можем справиться?»
Гай Губерт Шварцкопф Тойф – таково было полное имя этого нашего потомственного аристократа. Он боролся с нами, и прежде всего со мной, за власть, за право командовать и быть в семье хозяином, но в конце концов после шестимесячной упорной борьбы сдался, признал право на лидерство за мной и с тех пор стал послушным и управляемым. И в процессе взросления в этом парне все больше и больше стали проявляться лучшие признаки этой замечательной породы: наряду с бесстрашием и мужеством – благородство, верность, преданность и неожиданно необычайная нежность.
Мы уже не могли представить себе свою жизнь без этого любящего, верного, трогательного существа.
И ему было хорошо в нашем доме. Самым большим удовольствием Губерта было лежать посреди комнаты, где собирались все члены семьи, и слушать разговоры. Он очень внимательно слушал, и если что-то не понимал, то поворачивал голову и как бы поудобнее ставил свои уши-локаторы и старался поймать каждый звук, идущий от говорящего. Наверняка, он складывал все звуки во фразы, которые для него обязательно составляли какой-то определенный смысл.
Вероятно, невозможно убедить человека, никогда не державшего собаку, но как истинный теперь уже собачник, уверен до конца, что Губерт понимал человеческую речь, особенно ясно ту речь, которая касалась его непосредственно. Видно было, что он прямо-таки млел, когда мы в его присутствии говорили о нем и хвалили его, причем делали это спокойным, ровным тоном, чтобы убедиться, что его волновали не эмоциональная тональность разговора, а смысл. И трудно было себе представить, как он сердился, когда я вдруг посреди какого-то разговора между нами на кухне вспоминал о Губерте и совершенно ровным, спокойным голосом произносил вслух: «Ну, наверное, пора Губерта уже отправлять в его комнату!». Это значит, я должен был отвести его на ночь в его спальню. Эти слова произносились всегда спокойно, не как какая-то команда, а как обычные, ничего не значащие фразы.
Но наш друг при первых же словах этой сакраментальной фразы мигом срывался с места, резко подскакивал ко мне и начинал громко-громко лаять, и делал это с неподдельно горькой обидой на меня! Для него эти мои слова, а потом мои действия, – я должен был взять его за ошейник и, упирающегося, увести прочь, – были проявлением моего очень недостойного по отношению к нему поведения. Губерт готов был всегда выполнить любую известную и понятную ему команду, но только не ту, после которой нам надо было расставаться, хоть на ночь, хоть на день, хоть на час!
Губерт был нашим живым талисманом, он всегда приносил нам удачу, охранял нас не только как профессиональный телохранитель и охранник, как это и записано в правилах недолгой и непростой жизни этой замечательной породы ризеншнауцера. Он не просто жил, он все время находился на службе, постоянно был очень внимателен, и где бы он ни находился, ежеминутно сосредоточенно всматривался вокруг, вертел головой по сторонам. Гуляя с хозяином или с кем-то из близких и дорогих ему людей, членов семьи хозяина, он неустанно следил, чтобы не пропустить любую возникшую вдруг опасность.
А дома вслушивался во все звуки, которые приходили извне: «Не исходят ли они от врагов, которые могут напасть на квартиру хозяина – его территорию любви?» Уши его все время стояли торчком, что означало состояние предельного внимания. Его жизнь всецело была посвящена хозяину и каждому, кто был членом нашей семьи, кого любил больше своей жизни! Другой жизни он не знал и по-другому просто жить не мог…
Казалось, он все время только и думал о своих близких. Когда кто-то из нас уходил из дому – я или Люба, или сын – для него это была настоящая трагедия. Когда же кто-то из нас возвращался домой, казалось, его сердце могло разорваться от радости. Он плакал, кричал, визжал, прыгал, пытаясь в прыжке достать любимое лицо, поставить свои лапы на твои плечи и лизнуть. Посторонний человек, наблюдающий эту картину, мог подумать, что разлука измерялась не часами (обычно с утра и до вечера), а неделями, месяцами или годами. Отбиться от нашего друга в такие минуты было просто невозможно. Никаких команд он не слышал. Восторг от встречи с дорогими людьми, ради которых он жил, буквально захлестывал его. На языке профессионалов-собачников такие чувства называются гиперпривязанностью и никогда не поощряются. Но вопреки всем инструкциям с этим ничего нельзя было поделать.
Конечно, он не любил бы нас так, если бы не чувствовал, что его в нашей семье просто обожают. Трудно передать весь спектр чувств, которые переполняли каждого из нас. Далеко не каждый согласился бы в квартире многоэтажного дома держать очень мощную темпераментную собаку, которую нужно не только поить, кормить и выводить на улицу, но и выгуливать столько, сколько надо, чтобы сбросить всю энергию, накопившуюся в нем за день.
А гуляние с Губертом было для нас огромным удовольствием. Утром и вечером многочасовые наши прогулки – энергичная и быстрая ходьба по улицам и паркам города – взбадривали, давали хороший эмоциональный и физический заряд.
Особое удовольствие я получал, когда выводил нашего друга в Молодежный парк на площадку, где всегда было не менее десятка собачников, гуляющих со своими любимцами совершенно разных пород. Все хозяева спускали с поводка собак, предоставляя им возможность резвиться, а сами собирались в кучку, обсуждая самые разные свои житейские человеческие проблемы и изредка поглядывая на своих подопечных.
Конечно, и я спускал с поводка своего любимца. Мой красавец, неделю гулявший по улицам на поводке, с жестким ошейником, с места срывался и стремительными прыжками вычерчивал огромные круги по всей большой выгулочной площадке, ни на кого не обращая внимания, – ни на людей, ни на собак. Все собачники сразу же переключали свое внимание со своих визжащих и кувыркающихся разнокалиберных песиков на моего красавца, который продолжал совершать все новые и новые круги. Им, наверное, было очень интересно, но и немного жутковато: долго ли будет бегать этот грозный, заросший густой черной шерстью пес, с черными глазами, сверкающими из-под роскошных бровей, и с большими стриженными ушами, прижатыми в упоении бега, или вскоре нападет на кого-то из их любимцев?
Кое-кто из хозяев этих избалованных диванных малышек и даже более крупных, но совсем недрессированных и необученных, во избежание всяких неприятностей спешил подозвать к себе своего питомца. Но не тут то было. Эти домашние монстрики, конечно же, не слушались своих хозяев, не обращали на них абсолютно никакого внимания, продолжая свои собачьи игры. И наш друг, чувствуя себя хозяином положения, демонстрировал высокий класс дрессуры и настоящего взаимопонимания человека и собаки!
Я произносил, совсем негромко, но уверенно: «Губерт, ко мне!». Мне кажется, Губерт вряд ли слышал мой голос, он скорее считывал команду по шевелению моих губ. Не проходило и нескольких секунд, как этот огромный пес, мчавшийся на большой скорости, резко менял траекторию своего красивого бега и по кратчайшей прямой, но на такой же огромной скорости устремлялся ко мне. Мои сотоварищи глазом не успевали моргнуть, как Губерт обегал вокруг меня, садился возле моей левой ноги, поднимал свою большую голову и заглядывал мне в глаза, как бы спрашивая: «Я тебя не подвел? Я вовремя прибежал? Я – молодец?». Конечно, мы утирали нос всем хозяевам маленьких избалованных собачек.
Через минуту – две я опять произносил команду «Гулять!» и Губерт опять срывался с места и снова в упоении уносился прочь.
Губерт был по-настоящему служебной собакой. Он прошел все необходимые курсы дрессуры: ОКД – общий курс дрессировки и ЗКС – защитно-караульную службу и был самым любимым учеником дрессировщика Саши Богдана, который говорил, что такие, как наш Губерт, бывают один на сто собак. При всей его природной злобе он очень легко поддавался дрессировке. Он понимал все команды с лету и с удовольствием их исполнял, принимая их как неотъемлемую часть своей служебной жизни.
Конечно, большую роль сыграл сын, который после служебных тренингов очень много занимался доведением всех действий обучающегося пса до автоматизма. Именно он сумел этому интеллектуалу от собачей породы привить человеческое восприятие всех своих обязанностей.
Губерт узнавал и исполнял много всевозможных команд, причем самые его любимые команды были: «Ко мне!» и «Взять!». Первую команду он воспринимал, наверное, как просьбу о помощи. Где бы Губерт ни находился: дома, в нескольких метрах, или в парке – в нескольких десятках метров, он сразу же бросал все и стремглав бежал к зовущему и, как положено, немедленно прибегал и садился возле левой ноги.
Команда «Взять!» для него была истинным удовольствием, потому что главной задачей для ризеншнауцеров по их природе всегда было задержание нарушителей или бандитов.
В Германии ризенов называют полицейской собакой и применяют для служебно-розыскной работы даже чаще, чем традиционных овчарок. Ризены, обладающие теми же прекрасными качествами, что и овчарки, намного превосходят их в смелости, их никогда не пугает ни появление ножа в руках преступника, ни выстрелы из пистолета навстречу их атаке.
Самыми интересным зрелищем на всех собачьих выставках, после проведения соревнований в рингах с осмотром экстерьеров, всегда были выступления по задержанию преступников. Трибуны заполнялись зрителями до отказа. Всем нетерпелось вживую увидеть такое интересное действо. Обычно вначале в этих выступлениях участвовали разные породы, в том числе и доги, и доберманы, и эрдельтерьеры, но под конец, в финал, выходили всегда две породы: овчарки и ризеншнауцеры. В конце концов лучшие выступления были за ризеншнауцерами.
Нашего любимца красивым и умным считали не только мы, но и практически все судьи во время соревнований на всех выставках, в которых ему довелось участвовать.
Когда Губерту было только десять месяцев, он впервые принял участие в выставке, где разыгрывался кубок СНГ. В юношеском классе он занял первое место и получил золотую медаль. Губерт вместе со мной пробежал несколько кругов по рингу, дал судьям осмотреть и потрогать все его зубы и оценить осанку, физиологические данные и поведение. При всей своей злобе и неприступности наш друг неожиданно разрешил осматривать, ощупывать, трогать чужими судебными руками его грозные, белоснежные зубы. При всей своей непримиримости ко всем окружающим его людям, злобе и крикливости, Губерт очень спокойно относился к судьям на соревнованиях, к милиционерам и к дворникам. Видно, он понимал, что все эти люди, как и он, находятся на службе. Но если ко всем этим людям он относился, я бы сказал, со спокойным равнодушием, то к пьяным, которых мы встречали во время прогулок, почему-то с явным сочувствием…
После выставки мы возвращались домой и шли по людным улицам. Очень интересно было наблюдать за нашим любимцем – он гордо вышагивал, именно вышагивал, как очень важная, заслуженная персона, с большой, сверкающей на солнце золотой медалью на мощной шее. В такие минуты Губерт, что было очень непривычно для него, ни на кого из прохожих не обращал никакого внимания: казалось, что он не идет, а несется на крыльях…
За свою недолгую жизнь наш питомец выиграл на всех выставках около 30 медалей разных достоинств, золотых, серебряных, бронзовых.
На многочисленных собачьих выставках показательные выступления собак служебных пород были кульминацией всех мероприятий. На большое зеленое поле стадиона выбегал человек в ватном халате. Он явно нервничал, потому что «его совесть была нечиста»: он якобы совершил какое-то преступление, и теперь собирался убежать от возмездия в прямом и переносном смысле. Бежать ему надо было через все поле; видимо, спасение его было на той стороне. И он бежал. Казалось, он вот-вот убежит, но не тут-то было. Один из хозяев служебных псов, стоящих около противоположной кромки поля, по взмаху судьи спускал с поводка свою собаку и давал команду: «Взять!». Его подопечный пес, уже весь в ожидании, сразу же срывался с места и несся через поле за убегающим «преступником», настигая его, прыгал и в прыжке впивался острыми зубами в плечо и валил его на землю. Обученный пес молча держал поверженного противника до тех пор, пока не подбегал хозяин и не давал команду «Фу!». Только после этого собака разжимала свои мощные клыки и человек вставал. Зрелище было очень эффектное, подкрепленное возгласами возбужденных зрителей и их бурными аплодисментами.
Практически все собаки работали очень хорошо. Ведь все они обычно – это лучшие из лучших, самые обученные из всех отменно дрессированных, прошедших специальную подготовку по защитно-караульной службе.
Но тут начинался второй этап этих показательных выступлений: опять на поле выбегал «преступник», опять он бежал по полю, пытаясь убежать. И снова ему вдогонку спускали очередного бойца. Вдруг «преступник» останавливался, разворачивался, у него в руках появлялся нож и он смело и агрессивно двигался вперед. И вот тут уже далеко не все собаки выдерживали напряжение. Некоторые из них на подходе к человеку в халате, увидев нож, останавливались и начинали кругами бегать вокруг него, лаяли, как бы ругая его и жалуясь хозяину, призывая его на помощь! Судьи быстро реагировали, давали отбой, останавливали поединок, и собаку и ее хозяина сразу же снимали с соревнования.
Так постепенно отсеивались, на первый взгляд, все смелые и грозные, но не подтвердившие в более серьезном испытании свое бесстрашие псы. Расстроенные хозяева со своими, тоже очень расстроенными и опустившими головы, питомцами уходили с беговой дорожки. Не выдерживали напряжения даже овчарки. Все прочие породы собак отсеивались еще раньше. В конце оставались обычно 1–2 овчарки и 3 – 4 ризеншнауцер а .
Среди ризенов слабонервных и не очень смелых было меньше. Их практически нельзя было остановить ничем: ни ножом, ни предупредительным выстрелом в воздух, разве только пулей, пущенной в упор.
Одним из этих бесстрашных бойцов всегда был наш Губерт. Им можно было гордиться. Его бойцовские качества всегда были примером для всех служебных собак и их хозяев. Губерта знали все собачники в Харькове. О нем и его замечательных качествах ходили легенды…
В перерывах между соревнованиями мы устраивали уже свои собственные импровизированные показательные выступления нашего друга в Молодежном парке, рядом с выгулочной площадкой. При этом собиралось очень много людей, желающих посмотреть необычное зрелище.
Мы вместе с Любой располагались в начале большой длинной дорожки, идущей через густые заросли кустарника. После этого Люба продолжала движение по дорожке. И вдруг в метрах ста от нас из-за кустов неожиданно выскакивал незнакомец и нападал на Любу, пытаясь ее схватить. Конечно, он был «очень груб и агрессивен». Казалось, если Любе не прийти на помощь, то ее постигнет большая беда.
Несомненно, Губерт уже знал, что все это инсценировано, что бандит не настоящий, а подставной человек, обязательно в толстом ватном халате, дабы избежать ранения. Но это ни в коей мере не уменьшало волнения собаки: «А вдруг в этот раз все по-настоящему?». Губерт заранее готов был мчаться на помощь, скулил, переминался с ноги на ногу, только отпусти поводок! Через несколько секунд по моей команде: «Взять!» он буквально взлетал, мигом пролетал над землей, как черная молния, и в полете хватал нападающего, чаще впивался ему в плечо или в шею, валил его на землю и яростно рыча, придавливал, наваливаясь на него всем туловищем, и ожидал моего появления.
Я бежал сразу же за Губертом, но мне казалось, что я был очень медлителен, скорость моего бега никак нельзя было сравнить с его скоростью. Да, это было очень впечатляющее зрелище! Поверженный «бандит», наш дрессировщик Саша Богдан, только хорошо замаскированный и переодетый, согласившийся за хорошее вознаграждение на этот опасный спектакль, лежал ничком и боялся пошевелиться. Зрители, стоящие небольшими кучками вдоль всей парковой дорожки, рукоплескали. Они получали огромное удовольствие от этого интересного спектакля, где в очень захватывающей интриге главный герой – мощный красавец-пес демонстрировал верх мастерства верного и умелого защитника.
Когда Саши Богдана не стало – он трагически погиб в пьяной разборке, – мы стали организовывать подобное задержание в милицейском питомнике служебно-розыскных собак. Молодые, но опытные милиционеры – инструкторы-кинологи с удовольствием играли роли бандитов и нарушителей, не страшась его клыков, лап, его напора.
Меня Губерт за все свои 10 лет жизни укусил всего два раза. Первый раз в шестимесячном возрасте, когда ему купировали уши, тогда во время операции по обрезанию ушей его, трехмесячного щенка, на время усыпили, и усыпленного, мы повезли домой. Когда он пришел в себя, то почувствовал очень сильную боль и стал трясти ушами. Я попытался его успокоить и погладить. Вот тут он меня и цапнул, наверно, от боли и от обиды за то, что ему сделали так больно.
Второй раз когда, чтобы спасти человека, мне пришлось вставить свою руку в его пасть. Тогда его клыки сомкнулись, и он прокусил мою кисть насквозь. Это был второй и последний раз. Этот драматический случай произошел, когда Губерту было восемь месяцев. Он был уже не щенком, но еще и не сформировавшимся псом, уже имеющим огромные белые клыки, умеющим нападать, однако еще не умеющим и не желающим выполнять все команды хозяина.
Это было так: я выводил Губерта гулять, как всегда, в наморднике и на жестком поводке, мы спустились вниз по лестнице, подошли вплотную к двери подъезда – и тут вдруг дверь резко открылась и в подъезд вошел какой-то молодой парень. Я не успел подтянуть поводок, а мой охранник уже резко прыгнул, взвился в воздух, мигом сбросив намордник с головы. Не знаю, как я успел среагировать. Чтобы защитить парня, я резко сунул свою правую кисть в пасть прыгнувшего пса. Губерт со всей своей молодой силой злобно сомкнул зубы. Моя кисть была прокушена насквозь. Зато парень успел отпрыгнуть, выскочить назад на улицу и захлопнуть за собой дверь…
Мы развернулись, побежали назад домой, Люба от вида моей окровавленной руки пришла в ужас, но не растерялась, быстро сделала промывание и обработку моей раны, забинтовала и минут через десять мы уже опять побежали гулять. Мой долг настоящего собачника, хозяина серьезной злой служебной собаки, не позволял мне расслабиться: я, стараясь не чувствовать боль, торопился вывести выгулять своего застоявшегося друга.
Через час мы вернулись с прогулки. Только тогда я по-настоящему почувствовал боль. У меня поднялась температура, стал бить озноб. Люба испугалась, хотела вызвать скорую помощь, но я ее отговорил. И сделал правильно. Все обошлось…
Никакой обиды у меня на Губерта конечно же не было. Сам виноват: плохо надел намордник и не взял покороче поводок.
В жизни любого человека есть различные этапы: более интересные и менее. Десятилетний этап моей жизни рядом с моим другом Губертом стал, возможно, самым интересным и памятным, наполненным волнениями, заботой, но и большой взаимной любовью.
Потеря друга
Прошло уже много лет, а рана в душе все никак не заживает. Неизъяснимые волны грусти и светлой печали накатываются, заставляют меня снова и снова возвращаться мысленно в ту нашу жизнь, где он всегда был рядом.
Уход нашего друга из жизни нами ожидался, и в тоже время был очень неожидан, потому нам хотелось, чтобы он был отсрочен на неопределенный срок.
Когда Губерт преодолел 10-летний рубеж своей жизни, он стал очень сильно болеть. Начало сдавать его храброе, казалось неутомимое, но в действительности очень уставшее от бесконечных эмоциональных нагрузок сердце. На прогулках он стал вдруг останавливаться, после этого разворачивался и смотрел мне в глаза, как бы обращаясь с просьбой: «Давай прекратим прогулку и пойдем назад, домой!» И конечно же, мы сразу возвращались. Чуть позже Губерт во время ходьбы стал падать на задние лапы, некоторое время лежал, немного отдохнув и собравшись с силами, вставал и уже очень медленно и неуверенно продолжал ходьбу.
В этот последний вечер, где-то за два часа до своего ухода из жизни, Губерт подошел к теще, гостившей у нас, и что-то как бы попытался ей сказать, смотря ей в лицо, произносил какие-то звуки, похожие на слова, поворачивая голову из стороны в сторону. Теща решила, что он балуется, покрутила пальцем у виска, решив тоже подурачиться.
На такое поведение Губерт страшно обиделся, облаял тещу и очень расстроенный, ушел в другую комнату и лег. Потом он встал и стал искать меня, я в это время сидел на кухне и смотрел телевизор. Губерт подошел ко мне, сел рядом, прижался ко мне всем телом и поднял свою большую умную голову и, заглядывая мне в глаза, выразил свою просьбу: «Пожалей меня, мне очень плохо!» Я стал его гладить по спине, ласкать его, нежно почесывая его шею и за ушами. Мой друг расслабился, зажмурил глаза, видно было, что моя ласка не могла его защитить от мучительной боли, которую он, видимо, уже давно испытывал. Ему явно не хотелось уходить от меня, но эта пронизывающая боль, вероятно, не давала ему покоя, и он не мог найти себе места. И ему тем более хотелось в последние минуты жизни быть с нами. Он, наверняка, уже зная, что вот-вот уйдет от нас, стал по очереди подходить к каждому, прижиматься и просить у нас, членов его семьи, последнюю ласку, и может быть, при этом навсегда попрощаться. Он подсаживался на очень короткое время то ко мне, то к Любе, то к сыну. Вскоре он вставал, уходил куда-то в другую комнату, потом быстро возвращался, садился снова, и снова рядом с кем-то из нас. Он уходил и возвращался, потому что не хотел нас волновать своими мучениями, но одновременно ему не хотелось умирать где-то вдалеке от нас.
Люба сразу поняла, что вот-вот должна наступить эта ужасная минута. Она все время в этот вечер твердила: «Я чувствую, сегодня с Губертом что-то случится». И это случилось.
Люба сидела рядом с Губертом в моем кабинете. Она – в кресле, а он рядом лежал на полу. Я вышел в другую комнату и вдруг услышал Любин крик: «Скорее сюда!» Прибежали и я, и сын. Губерт лежал уже, вытянувшись на полу, с мордой, вытянутой вперед и положенной на передние лапы, с закрытыми глазами.
Минутой раньше он, лежа на полу, со всей своей уже очень небольшой силой вытянул голову, стараясь достать Любу и поцеловать ее в последний раз, но не сумел, тяжело вздохнул, положил голову на передние лапы, закрыл глаза и затих…
Мы не могли поверить, что с нами уже нет нашего замечательного, самого доброго, самого любящего существа… И уже никогда не услышим его лая, никогда он уже не будет целовать нас и плакать за нами…
***
Время уходит и все забирает с собой. Все подвластно времени, все, кроме памяти. Память – это то, что делает нас людьми, не зависящими от времени, сохраняя в нашем сознании все то, что когда-то с нами происходило: и плохое, и хорошее. С ней невозможно бороться. Она – сама себе хозяйка. Если хочет, уходит – сразу и безвозвратно, забирая с собой прошлое. Тогда мы теряем часть себя и становимся совсем другими.
Если хочет, остается навсегда, и тогда прошлое остается с нами и живет с нами до конца наших дней. Тогда ветер воспоминаний время от времени застает нас врасплох и навевает или очень тонкую и светлую грусть, или глубокую мрачную тоску. Все зависит от того, что он ворошит: хорошее или плохое, насколько ушедшее прошлое глубоко вошло в нас, и какую часть от сегодняшнего составляет…
Александр Романовский (Харьков)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
