Утро. Здесь мне нравится просыпаться постепенно, долго. А детей уже нет в комнате. Они убежали по бесконечным деревенским дитячьим делам и забавам. Когда я в деревне, то сбрасываю с себя груз городских забот и поручаю ребятишек самим себе и дедушке. Вытянувшись на широкой деревянной кровати, с наслаждением вдыхаю запах сыроватого с зимы матраца. Нарочно не открываю глаз и вся сосредотачиваюсь на звуках. Рядом гудит шмель – проскочил мимо колышущейся в приоткрытом окне шторки. Щебечут, тренькают, посвистывают птахи, создавая незатейливую мелодию, дополняемую мягкими вздохами ветерка. Мне даже кажется, что эта мелодия совершенно разная у каждой деревни! Иногда хрипловато вскрикнет петух, гулко пролает на другом конце деревни собака, взвизгнет бензокоса в соседнем огороде, напоровшись на невидимый камень в кочке густой травы. Аромат от свежескошенного разнотравья заносит сквознячком в форточку! Мечтаю выбежать из дома, подержать в руках срезанную траву, вдохнуть ее вековую свежесть, напитаться тем, что будет потом поддерживать в городе.
Выскочить пришлось по другому поводу: из-за отчаянного детского крика, ворвавшегося в мои мечты. Укусила собака? Провалились в глубокую яму? Ударило тяжёлыми качелями? Где-то над этими мелькающими мыслями осознание, что кричат – значит живы. Сунув ноги в стоптанные дедушкины кроссовки, мчусь за околицу на звук детских голосов. За мной, не разбирая грядок и междурядий, с другого конца огорода спешит дедушка.
Орет Ромка. Рот искривлен гримасой страдания, на щеках сверкают крупные градины слез, взгляд беспомощно мечется. Вокруг него суетятся и что-то ему втолковывают девчонки. Врываюсь в их толпу, ощупываю Ромку – весь цел. Выдыхаю. Краем слуха улавливаю обрывки восклицаний и вопросов прибежавших на шум соседей:
– Нарожали, а не следят! Что с мальчонкой-то случилось? Ударился? Или излупили?
Я уже пришла в себя и сразу всё поняла. Ничего с Ромкой не случилось, с ним все в порядке. Просто он трус, и так привлекает внимание, чтобы пожалели. Поэтому, не объясняю – молчу.
Первая и единственная попытка оправдаться в нашей с Ромкой жизни произошел пару лет назад в детском саду. Тогда Ромка поплакался перед какой-то сердобольной бабушкой, приведшей внука, рассказал ей о том, как его дома обижают. В доказательство показал синяк на плече. Она расчувствовалась и угостила его конфетой. Позвала воспитательницу, чтобы та обработала обезболивающей мазью синяк. Представляю, что тогда был тот же лже-правдивый взгляд больших, по-детски искренних, немного раскосых черных глаз. Не поверить таким глазам просто невозможно. И все поверили, что мама избила его мокрой тряпкой за съеденный кусочек сыра. Я объясняла потом в опеке, что не за «съеденный кусочек сыра». Ведь дело было совсем по-другому. Я как раз мыла пол на кухне. Ромка хихикал и бегал туда-сюда, растаскивая грязь. Опрокинул мусорное ведро, откуда и вывалился этот злосчастный, надкушенный и выброшенный им кусок. Сыр был куплен на последние, оставшиеся от зарплаты деньги, и я берегла его детям. И опять вранье с его стороны:
– Это не я!
– Больше некому, Ром. Я так устала жить в этой твоей бесконечной лжи!
Толкнула его от злости, он и упал на это ведро, поскользнувшись на мокром кафеле
Вот и сейчас. Отвожу детей в сторонку и выясняю подробности. Так и есть – от страха. Дети качались на самодельных качелях. Это тарзанка с сиденьем, привязанная за ветку высочайшей ивы, разлёт ее был огромными размахами. Она пролетала над ручьем, над крапивой, над колючими кустарниками, постепенно отклоняясь в сторону, грозя задеть мощный кряжистый шероховатый ствол склонившегося над ручьем дерева. Шестилетняя Нина летала без страха, цепко ухватившись маленькими ручками за истертые веревки. Иногда нарочно вытягивала ножки, чтобы испытать острые ощущения: случайно обжечься о куст крапивы или разбить босой ногой бегущую прозрачность ручейка, обрызгав неожиданным душем товарищей по забавам. Нина показывает мне кровавую потертость на бедре, по-детски непосредственно поднимая юбку. Не рассчитав, налетела-таки на иву! На оживленном лице нет ни боли, ни сожаления – только азарт. Поддерживает ее десятилетняя Варя, тоже пострадавшая – разбила коленку, спрыгнув на ходу с качелей.
Ромке скоро девять лет. И он, как всегда, испугался. Девчонки уговаривали, убеждали, насильно пытались подтолкнуть его к тарзанке. Он устроил скандал на публику и попытался сбежать. Но недалеко. В этот-то момент я и услышала его крик.
Сколько уже было этих страхов. Вот вчера: мы гуляли по лесу и заметили на размытой лесной грунтовой дороге отпечатанные подушечки собачьих следов. Дедушка пошутил:
– Волчьи!
– Ромка побледнел и приотстал.
Дедушка подлил масла в огонь:
– Ром, у тебя палка, иди первым. Если встретишь волка, отобьешь нас от него!
Ромка вздрогнул, живенько выбросил палку и протолкнул младшую сестренку Нину вперед со словами:
– У Нины палка больше!
Я вчера была благожелательно настроена, разморенная лесной прохладой, разнеженная лесными ароматами и околдованная лесными тайнами. Я провела с Ромкой душевно проникновенную беседу о том, что он мой единственный сын и должен защищать меня и сестренок, брать трудности на себя, преодолевать: решительность тренирует волю и закаляет характер. Ромка выслушал, покивал головой, пошмыгал носом, погладил меня по руке в знак солидарности, попросил прощения и благополучно забыл мои назидания. А сегодня струсил опять.
Я решительно взяла его за руку и повела обратно к тарзанке. Мимо злобно рвущейся с цепи в чьем-то дворе собаки, мимо хрипло кукарекающего петуха, гордой поступью вышагивающего впереди куриного семейства, мимо замолчавшей в изумлении бензокосы в руках у любопытного соседа. Я уже не замечала аромата свежескошенного сочного разнотравья, я чувствовала скользкую ладошку в своих руках и ощущала запах подлости и предательства.
Тарзанка одинокой виселицей болталась над озорно бегущим ручейком. Я со всей мочи бросилась в ручей, окатив волнами брызг моих снова развеселившихся ребятишек. С мокрым подолом домашнего халата, чуть прихрамывая от поцарапанной острым камнем в ручье ступни, я прошла в заросли крапивы и, выдрав хороший пучок, отхлестала себя по рукам и ногам. Кожу защипало от ожогов, но, не замечая этого, я в азарте ухватилась за тарзанку, оттолкнулась от ствола дерева ногой. Мир закружился, повернулся, и, влетев в иву, не удержавшись, я бухнулась в каменистый бережок ручья. Надо мной склонилась благоразумная Варя:
– Мам, но ведь тебе сорок лет? На тебя чужие девочки смотрят!
Ромка наблюдал за мной поодаль. Отряхнувшись, я бросила ему в лицо:
– Сейчас мы пойдем в магазин за мороженым, а ты ничего не получишь!
– Я знаю, мам, мне и не надо.
Помолчав, добавил вяло:
– Прости!
– Я куплю всем «Лакомку».
– А мне «Фруктовое» с пружинкой! – Это Нина, она его любит.
– А ты с нами не пойдешь!» – стали подтрунивать дома над Ромкой девчонки.
– А ну, прекратить! – возмутилась я, – Он не только пойдет, а еще и деньги понесет!
– Мам, так он же обязательно их посеет!
Это еще одна отличительная черта Ромки. Он везде все забывает и теряет. Вчера ходили на речку, играли там с другими ребятами, и Ромка оторвал дно от чужой детской лодочки. Мама пострадавшего мальчика глубоко возмутилась. Я-то знала, что все, что попадает Ромке в руки, нещадно коверкается, ломается.
– Я предупредила всех, что он может сломать и чтобы ему не давали, – попыталась оправдаться я.
– Но он ребенок, ему хочется! – парировала она, – значит, берите свое на пляж, чтобы он не завидовал.
Я не стала с ней спорить. Объяснять, сколько этих проткнутых, продырявленных резиновых мячей, кругов, лодочек, надувных нарукавников мы уже оттащили на помойку? Попросила ее подождать, сходила с ребятами в соседнее сельпо и купила там такую же лодочку. Ромка сам нес ее на пляж, чтобы отдать той тетеньке. Но не донес. Видимо, отвлекся на порхающую над цветком бабочку или стал гладить добродушную дворнягу, неожиданно появившуюся из-за куста. Потом искал, ныряя между кустами и деревьями, высматривал в луже на проселочной дороге. Как будто лодочка – это водомерка, которую можно не заметить на мутно-желтой от глины поверхности воды. Пришлось возвращаться в магазин за второй лодочкой.
– Если потеряет деньги, то вы останетесь без мороженого, а вся семья без хлеба на ужин, – поясняю я детям, чтобы слышал Рома и понимал меру своей ответственности.
Мы идем по подвесному деревянному мосту,направляясь в магазин. Я страшусь за убежавших вперед бесстрашных девчонок. Глубоко внизу мерцает река, мост пошатывается под ногами, моя тревога опускается в кончики пальцев на руках и ногах – всегда боялась высоты. Ромка почему-то приотстал. Я оглядываюсь, чтобы позвать, но не успеваю остановить – он уже бросил снятый с ноги резиновый сланец в воду, и тот поплыл в одинокое плаванье. Ромка с глупой улыбкой смотрит ему вслед, только что не машет прощально рукой.
– Зачем, Рома?
Он вздрагивает, смотрит правдивыми глазами и отвечает ожидаемой для меня фразой:
– Это не я, мама!
Я беспомощно оглядываюсь, нервно смеюсь и спокойно отвечаю:
– Конечно, не ты! Ветер сорвал тапочек с твоей ноги, выбросил с моста, и тот уплыл. Вечером ты мне расскажешь правду, ладно?
Солнце слепит в глаза, и я уже не вижу веселящихся дочек, исчезнувших вдали. Они еще не знают, что мое настроение снова упало. Мне хочется опять, как крапивой, отхлестать себя, а потом его оставшимся сланцем, или бросить их всех и уплыть по этой быстрой речушке, наперегонки с узловатыми ветками и клочьями травы.
Как мне нравятся эти деревенские магазинчики! На потемневших от времени досках нет вывески с часами работы, потому что все деревенские знают друг друга, и всегда могут заскочить за продавщицей домой. Поэтому часто приходишь к запертой двери. Но я-то люблю гулять, это девчонки расстраиваются, если приходится ждать.
Всегда поражаюсь: как такое большое количество товара умещается в маленьком пространстве? На прилавках стоят коробки с печеньем, пирожные высвечиваются через витрину холодильника, воздух барражируют пчелы и осы. На полках – пластиковые банки с сухими чипсами соленой рыбы, в ряд – трехлитровые банки с соками. Еще в одном витринном холодильнике – колбасы и сосиски подозрительной свежести. На полках – залежалые фрукты на подносах. Здесь же пластиковые и стеклянные бутылки с напитками, пакеты с крупами. Чуть поодаль – коробки стирального порошка, упаковки туалетного мыла, куски хозяйственного. Внизу в мешках овощи.
– Свойские! – подмигивает мне краснолицая продавщица, уловив мой взгляд на пупырчатые огурчики.
Я, конечно, городская, но не могу не знать, что в средней полосе еще не наступил огуречный сезон.
– Возьму вон те домашние яйца, – отвечаю я.
– Их только пяток осталось. Давайте денежку за десяток, а вечером остальные заберете. Успеют, снесут, – уговаривает она. Я не умею спорить, покорно отдаю сотню. Хотя уже случалось, что курочки так оперативно не неслись, а к следующему приезду о сдаче благополучно забывалось.
Девчонки выбирают мороженое. Ромка думает, пока ни на что не решается. Я прослеживаю за его взглядом. Под разорванной пленкой коробки на песочном печенье с джемом ползает пчела. Почти уверена, что сейчас он выберет это самое пирожное.
– Мама, можно мне его, – Ромка тычет пальцем.
Кто бы сомневался, что он попросит!
Вечером, уже в постельке, признается:
– Так захотелось посмотреть, как тапочек поплывет по воде! Я еще ни разу не видел!
Тихонько вздыхаю: что это я так взъелась на него? Ведь он в самом деле всего три года видит мир не из окна детского дома!
Минули выходные – надо снова возвращаться домой в город. Дедушка в сырых еще кроссовках проводил нас до перекрестка. Мы опять в машине, у каждого из детей по бутылке воды, опять нытье: «Можно открыть окно?», опять крошки на сиденье, опять неожиданные толчки в спинку сиденья машины, которую я веду, опять возня и споры.
– Вы можете успокоиться и замолчать? – устало прошу я.
Ромка начинает бубнить какую-то считалку. Я улавливаю последнюю фразу:
– А жена на лавочке кушает козявочки.
Едва сдерживаюсь:
– Ром, ну почему обязательно нужно говорить гадости. Посмотри за окно – какая дорога красивая, вспомни, как здорово было в деревне на речке!
Ромка на минутку замолкает, а потом выдаёт:
– Обезьяна Чи-Чи-Чи продавала кирпичи, за веревку дернула и нечаянно… – замолкает, ожидая чьей-нибудь грязной подсказки.
Неожиданно громко меня поддерживает дочь Татьяна:
– Да хватит, противно!
Радуюсь, что впереди наметилась заправка, иначе бы я не выдержала и треснула его по губам. Я оставляю детей ждать в машине, кошелек беру с собой, иначе он может похудеть в дорожном магазине. Девчонки хоть выклянчивают эти Сникерсы-Орбиты– Рондо-Тик-таки. А в Ромкин карман может незаметно перекочевать что-нибудь из магазинного товара. Случались такие моменты в нашей с ним биографии.
Вернувшись, замечаю возле машины суету. В боковое окно заглядывает незнакомая женщина, и что-то выговаривает моим детям на повышенных тонах. Поясняет мне, указывая на Ромку:
– Он вышвырнул пустую пластиковую бутылку из окна и попал прямо в мою машину.
– Простите, – в который раз мне стыдно за своих детей.
– Это не я, мама, – оправдывается Ромка.
– Замолчи! – грубо обрываю его я. – Лгун!
– Вернее я, – оправдывается Ромка, – но я думал, что там помойка.
– Ничего ты не думал, дрянь такая! Все ты знал! – я разворачиваюсь и бью его по чему попало. – Врун! Похабник! Не хочу жить во лжи! – кричу я до хрипоты. Он уворачивается, прячется за девчонок, рыдает. В висках у меня стучит, голова мучительно болит, к горлу подступает тошнота. Так бывает всегда, когда я срываюсь. Одной рукой я ныряю в сумку, нащупываю пластину валерианки. Другой рукой крепко сжимаю руль, пытаясь управлять. Но машина все равно виляет, наезжая то справа, то слева на белые разделительные полосы. Мне сигналят – это меня чуть отрезвляет. В голове бьется фраза, которую мне хочется проорать на всю машину, на всю дорогу, на весь мир. Пусть все слышат и оглохнут. «Это не мой сын! Его родила другая женщина! Это не мой крест. Почему я должна нести его?!» «Завтра же пойду в опеку с отказом», – решаю я и немного успокаиваюсь. За своим нервным состоянием не замечаю, что дети испуганно притихли.
– Мама, прости меня, – откуда-то бесконечно издалека раздается робкий Ромкин голосок. Но я уже для себя все решила. Ловлю в зеркале заднего вида виноватый взгляд его лживых раскосых больших черных глаз. И что-то шевельнулось внутри. Но я уже все решила. Это не мой ребенок. Не мой крест.
Однако, где я видела эти глаза, этот взгляд, это выражение? Я мучительно вспоминаю.
Тридцать лет назад так же в зеркало смотрела десятилетняя девочка. Такой же лживый, но виноватый взгляд мокрых от слез глаз. Эта девочка – голенастый неуклюжий подросток с вечно косматыми рыжими волосами. Ее звали Ленка. А его Лёнька. Он обзывал ее рыжей и косолапой. Она краснела, смущалась, и от этого становилась еще более неуклюжей. И она дралась с ним, отстаивая свое девчачье достоинство. А он все равно насмехался над ней, цинично обзывая. Однажды она увидела рядом с ним другую девочку с аккуратно заплетенной тугой русой косой. Они подошли к киоску с мороженым, он купил стаканчик и протянул девочке, при этом покраснев, как рак. Ленка изумилась. Значит, он тоже может краснеть, стесняться, быть вежливым и обходительным. Так почему же с ней он такой грубый? Через несколько дней они случайно встретились на улице. В руках он держал картонную коробку из-под обуви. Ленька неожиданно окликнул ее. В коробке кто-то копошился.
– Здесь котята нашей кошки Мурки, – пояснил он. – Мама сказала раздать, а я не знаю, как это делается.
– Я помогу тебе! – радостно отозвалась Ленка. Они обосновались рядом с автобусной остановкой, и Ленка зычным голосом стала выкрикивать:
– Продаются котята! Бесплатно!
Рыженькому с небесно– голубыми глазами и пушистому, как дымовое облачко, серенькому, быстро удалось найти хозяев. Хиленькой трехцветной кошечке повезло меньше – ее брать никто не желал. Они простояли до сумерек. Лёнька был потерян.
– Ничего, – неожиданно Ленка нашла выход из сложившейся ситуации, – этого я заберу себе.
– Спасибо, Лена! – в глазах теплота и благодарность. Он пожал ей руку. Не могла Ленка признаться ему, что мама категорически против кошки в доме. Она жуткая чистюля, а от животных шерсть, грязь и разные мелкие пакости. Однажды мама поддалась уговорам подруги взять на недельку кота, пока его хозяйка отдыхала. За время гостевания кот продырявил когтями мамины кожаные туфли, уронил со стола и разбил фарфоровую чашку с ромашками, пометил обои и в довершение сделал кучку на золотистом покрывале маминой кровати.
– Неси, куда хочешь этого котенка! – спокойно, но твердо заявила мама. – Я его в доме не оставлю.
Что было делать Ленке? В мультике о коте Матроскине папа мог встать на сторону ребенка. А у Ленки отца не было. И защитить ее с котенком никто не мог. Вернуть животное Лёньке? Об этом и речи быть не могло. Тогда он полностью разочаруется в ней. Ленка долго бродила по улочкам городка. Когда дома уже начали таять в сумерках, она споткнулась о брошенную кем-то шину почти на окраине города. И решилась: нарвала травы и посадила котенка в эту шину, откуда он никак бы не смог сам выбраться. Может, кто возьмет? Всю обратную дорогу ей мерещилось жалобное мяуканье. Ведь котенок – девочка, слабая, как и она. Ленка думала, что никто не узнает. Но уже на следующий день ее встретил Ленька – злой и чужой, обозвал ее «рыжей дрянью». Он знал, что она выбросила котенка, которого разорвала собака. Ленка отказывалась, даже обещала принести котенка и показать. Она вернулась к тому месту. Только и осталась от котенка голова с остекленевшими глазами,она лежала чуть поодаль от резиновой камеры.
Мамы дома не было. Ленка долго рыдала, уткнувшись в подушку. Осознала, что если еще немного пробудет в таком состоянии, у нее отключится сознание от мучительной головной боли и чувства голода. В холодильнике она нашла коробку дорогих конфет и съела их все! Потом уснула. Проснулась от напористого маминого голоса, в чем-то ее упрекавшего.
– Это она про конфеты, которые готовила для гостей, – догадалась Ленка.
– Это не я съела! – неожиданно для самой себя ответила Ленка.
– Как же не ты?! – захлебнулась от беспардонности дочери мама. – Кроме нас с тобой в квартире никого нет!
– Сказала, не я! Это ты сама, наверно, съела и забыла! – и отвернулась к стене, показывая, что больше не желает продолжать разговор. На душе тошно, гадко, противно. Нарыдавшись, она опять уснула. Проснулась поздним вечером от мучительной жажды. Прошла в коридор, на минутку задержавшись возле зеркала. Взглянула на себя: вот такой же, как сейчас у Ромки, виновато-лживый взгляд покрасневших от слез, больших раскосых глаз. Услышав голоса, заглянула через щель в приоткрытой двери на кухню. Мама, неестественно оживленная, возится возле плиты. Вполоборота к ней, за столом, незнакомый мужчина разливает в бокалы вино.
– Понимаешь, моя дочь – лгунья и хамка. Врет мне в лицо и не краснеет! – это мама говорит мужчине.
В мамином взгляде Ленка улавливает не просто нелюбовь к себе, а ненависть, и в голосе – раздражение не только Ленкиным поступком, а еще и тем, что Ленка вообще появилась на свет такая непохожая на нее, маму, и сейчас мешает ей жить в свое удовольствие, не соответствуя материнской надежде . И вдруг Ленка услышала то, что совершенно не ожидала. Причем от этого незнакомого мужчины.
– Маша, твоя дочь еще девочка, она могла испугаться. А может, это просто юношеская бравада! Не надо ее осуждать. Я видел твою дочку на празднике. Она понравилась мне. Хотя она тогда тоже что-то грубое сказала мальчику. Думаю, от стеснительности. Потом покраснела за свою дерзость. Лена умеет краснеть. Это ценное качество.
Ленка видела его глаза, их сочувствующий и мягкий взгляд. Ленка не зашла тогда на кухню, чтобы напиться из чайника воды, она заскочила в ванную и приникла пересохшим ртом к водопроводному крану. Весь остаток ночи она пролежала без сна, что-то для себя переосмыслив.
«Я – Елена Сергеевна Труженковская. Я давно смотрю на мир и на своих детей глазами своей мамы Марии. Мой взгляд строгий, даже жесткий, иногда злой и нелюбящий».
Я припарковала машину на обочине и повернулась к Ромке. Да, через него смотрит на меня десятилетняя лгунья Ленка. Она тоже юлила, врала, строила козни и совершала нехорошие поступки. Но она изменилась после слов того мужчины. Она больше его никогда не видела. Но запомнила его взгляд: неравнодушный и с верой в нее – некрасивую, рыжую, нескладную Ленку.
И вот она, здесь и сейчас, Елена Сергеевна – красивая, ухоженная, воспитанная, правильная, с двумя высшими образованиями, одно из которых педагогическое (пошла по стопам своей мамы – учителя с сорокалетним стажем). Елена Сергеевна смотрит с осуждением на своего приемного сына Ромку и решает, как ей поступить?
– Мама, что с тобой, почему ты так смотришь?
– Это не я, – мысленно отвечает Елена Сергеевна. – Через меня проглядывает тот самый человек, которого я встретила на кухне родительского дома тридцать лет назад.
– Я верю в твою дочь, Маша, – сказал он тогда.
– Я верю в тебя, Рома, – говорю я теперь своему приемному сыну.
Дачные пакеты с зеленью и грязными вещами разобраны. Дети накормлены, помыты и уложены спать. Возится в своей кроватке Ромка, царапается и постанывает. Его накусали комары. Я очень хочу спать, но встаю, достаю из аптечки йод, чтобы прижечь укусы.
С соседней кровати раздаётся голос потревоженной Нины. Она еще переживает минувший день и поэтому тяжело засыпает.
– Мам, – спрашивает она, – а какие у тебя назавтра планы? Может, сходим в зоопарк?
Планы, планы… В затуманенной от сонливости голове ворочается какая-то неясная мысль. Я что-то намечала. Да, хотела идти в опеку с намерением отказаться от Ромки.
– Нет, дочка, в зоопарк не получится. Мы завтра идем в храм. Завтра большой праздник – Троица. И нам всем нужно исповедоваться.
Людмила Семёнова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
