В детстве мне подарили настоящее охотничье ружьё. Было мне семь лет, поэтому патроны пообещали дать, когда подрасту. Странные люди эти взрослые, они думали, что я ребёнок. Можно было и не делать таких подарков. Мы, пацаны, и без того были вооружены до зубов. Я рос рядом с заводской свалкой, где, копаясь в синей, ранящей пальцы, витой металлической стружке, мы находили бракованные стволы, деревянные ложи и уже собранные коробки охотничий ружей. Были у нас и самодельные «поджиги». Изготовлялись они из загнутой буквой «Г» медной трубки, в которую мы набивали бертолетову соль, очищаяголовки спичек. Соль тщательно растиралась вставленным в трубку гвоздём. Трубку и гвоздь, который тоже был загнут соединяла туго натянутая резинка, сила которой и взрывала «адовусмесь». «Поджиги» пистолетными хлопками оглушали тихие дворы. Время было послевоенное, поэтому внимания на это никто не обращал.
Я прекрасно знал, как снарядить патроны. Найти латунные гильзы было не просто. Но ещё сложнее добыть картонную пачку дымного пороха с нарисованным на ней глухарём. Завод, возникший в уральской тайге, где работали мои родители, был моим ровесником. Птиц и зверья в лесу было много, а охотников мало. Рабочиеотдавали все силы, как тогда говорили, грядущей победе.
Детский дух предпринимательства меня не обошёл. Обменяв спички на капсюли, «поджиг» – на порох, я принялся снаряжать патроны.
Двор был единственным учителем. Говорили, что нужныспециальные весы, отмеривающие граммы и миллиграммы пороха, но это – мелочи. Расчёт был на смекалку и на «будь, что будет». Я узнал, что порох должен заполнять третию часть гильзы, что я и сделал.
Нужны были войлочные пыжи. Пустяк, а без них все труды напрасны. Вся надежда на бабушкины валенки. Дождавшись, когда бабушка ушла спать, я укоротил её валенки, обрезав голенища. Наивный, думал, бабушка не заметит.
– Что это? – спросила она, показывая остатки голенищ со светящимися круглыми отверстиями, оставленныетрубкой-пробойником.
Я хотел было сказать, что «моль съела», но понял, что бабушке не до шуток.
Ругать меня было бесполезно, её слова я никогда всерьёз не воспринимал.
– Это для патронов! – больше оправдаться было нечем.
– Ну-ну! – только выдохнула она, – охотник ... (Словечко, которое она сказала, я опускаю)! Выросшая в Тургеневских местах, она знала об охоте больше моего.
«Буря» миновала, я продолжил работу. Нарубив мелкими кубиками свинец, поместил их между двумя «жерновами» из сковородок. Вращая «мельницу», гремел, пока кубики не приобрели округлые формы. Получились разнокалиберные, но вполне боеспособные, картечины. Я насыпал их в гильзы, прикрыл бумажными прокладками и залил воском единственной в доме свечи, припасённой на случай отключения электричества.
Можно собираться на охоту. Сделать заплечный мешок особого труда не представляло. Положил в уголки мешка по картошке, затянул их тесёмкой и той же тесёмкой перевязал горло мешка. Чем не рюкзак? Котомка и ружьё за плечами – знак таёжного охотника, ищущего удачи.
Дичь я видел не только в книжках. Отец часто брал меня на рыбалку. Переходя от омута к омуту, мынередко вспугивали, с грохотом взлетающих из-под ног, выводки тетеревов и куропаток. Встречались и важные, одетые во фраки глухари, тяжело слетающие с золотых лиственниц,чтобы наполнить свои зобы мелкой галькой, блестящей в колеяхнеобъезженных дорог.
Бабушка,зная моё пристрастие к охоте, считала это детской забавой. Друзьябродить по тайге, ломая ноги и путаясь в паутине,желания не проявляли. Будучи человеком не по возрасту гордым и самостоятельным, я отправился в лес один. Чувства страха не испытывал. Я не знал, что это такое. Костёр и на рыбалке давал полное ощущение безопасности, а тут ещё и ружьё!Мне хотелось доказать бабушке, пожертвующей валенком, что я настоящий охотник.
Хребет Уреньга, протянувшийся с севера на юг на десятки километров, на всём пути сопровождала, припадающая к его подножию, река снеожиданным названием – Ай. Каждая сопка Уреньги была мне знакома. Сотни ручейков, сбегающих с вершин, охлаждали речку родниковой водой, пахнущей смородиной. Каждый год в июльскую жару я ловил здесь хариусов на оводов, нещадно жалящих меня в отместку за уготованную им судьбу.
Я бродил по реке и ручьям, ориентируясь по солнцу, пока не понял, что оно не самый надёжный ориентир. Солнце может исчезнуть, а ручьи всегда приведут к большой воде, а та – к дому.
Когда охотник входит в лес, он в нём растворяется. Запах скошенной травы и прелых листьев, чёрные бусинки черёмух и тяжёлые кисти рябин, богатырские шлемы стогови скầлы, вооружённые копьями высохших елей, переклички кедровок и взирающий свысока чёрный ворон Петя (имя мы ему дали охотники), недовольный вторжением в его владения – это богатство, которое мы осознаём не всегда.
... Кровинки ягод спелого шиповникаобостряют обоняние и слух. Учащённое дыхание мешает сосредоточиться. Когда нет охотничий собаки, никто не поможет. Идёшь, выслеживая дичь, но для кого-то, следящего за тобою, ты тоже – добыча. Об этом не думаешь, пытаясь угомонитьвозбуждённое сердце.
Черника отошла, но брусника держится. Медленно ступаю по мху, ружьё держу перед собой, готовясь выстрелить навскидку. Тайга, не степь, где пролетающую дичь можно увидеть задолго и подготовиться к выстрелу. Здесь всё решают доли секунды: успеть выстрелить пока взлетевшая птица не скрылась в чащобе.
Вдруг большие тёмные кочки на белёсом мху побежали в разные стороны. Я не сразу понял, что это птицы. Непуганые, никогда не слышащие выстрелов, молодые красавцы не спешили взлетать, надеясь на крепкие лапы.
Гром выстрела сотряс лес. Сквозь пелену рассеивающего дыма, я увидел глухаря, тщетно пытающегося взлететь. Моё плечо заныло от отдачи ружья, пороха явно было насыпано лишку. Не помня себя, я догнал убегающую от меня добычу. Смешанное чувство жалости и победы распирало грудь.
Прижав к себе глухаря, я уложил его тяжёлую голову ему под крыло и отправил добычу в мешок. Тесёмки моего самодельного рюкзака врезались в плечи.
Можно было идти домой. Я засобирался, но, не пройдя и ста метров, увидел на дереве копалуху, с любопытством вращающую головой. Сквозь густые ветви она чётко просматривалась на клочке синего неба. Я оставил свой мешок на траве и медленно подкрался на расстояние выстрела.
... Она падала вертикально, ломая тонкие, сухие сучья. Голова моя воспалилась. Я плохо осознавал происходящее.
Заплечный мешок потяжелел вдвое. Нужно идти домой, но азарт разгорался. Остановиться я уже не мог. Молодые глухари, поднятого мною выводка, прятались где-то рядом. Каждую секунду они могли неожиданно взлететь из-под ног. Я шёл, как по минному полю, тихо и настороженно. И тут с треском, похожий на ломающийся сушняк, поднялся огромный глухарь... Я выстрелил больше для обороны, чем для добычи.
Поднял диковинную птицу, она оказалась одного роста со мною. Мешок стал неподъёмным. Гераклом я не был, но не зря говорят «своя ноша не тянет».
Мне представлялись удивлённые бабушкины глаза, радость родителей и зависть пацанов – это прибавляло сил.
... Резиновые сапоги, явно не моегоразмера, расползались в тележной колее, украшенной не по сезонугустопробивающейсязеленью. Ноги тяжелели с каждым километром. Ремешки врезались в плечи и стёрли их до крови. Стемнело быстро, но направления я не терял – белый снег выпавших бабочек-подёнок, покрывал дорогу. Боли не чувствовал, шёл, засыпая на ходу. Вздрагивая от ночной прохлады, просыпался. А когда показалась долина и мерцающие окна моего дома, усталость моя осталасьпозади -присела на обочине передохнуть.
Родителей дома не было. Бабушка кинулась за «зелёнкой», спасая мои окровавленные плечи. Наверное, я напоминал раненого солдата, пришедшего с поля боя.
С геройским видомя вывалил на пол свои трофеи. Бабушка всплеснула руками:
– Обдирай!
Как это «обдирай», не моё это дело! Но бабушка настаивала на своём. Я обрезал глухариные крылья, чтобы высушив, повесить их на стену в комнате. Я чувствовал себя индейцем, украшающим свою хижину скальпами врагов. Сил выдёргивать перья и выщипывать пенькиизэтих индюков не осталось. Пришлось собрать оставшуюся волю и осилить эту кропотливую процедуру под неусыпным взглядом бабушки.
Счастливый, что главная работа позади, я решилотправиться спать, но бабушка уже ставила на печь три кастрюли с водой:
– Вари!
Это странно было услышать. Я же добытчик, а не повар!
– Ледника у нас нет, хранить негде. Вари!
Спорить с бабушкой бесполезно. Часа два я с надеждой,что муки мои скоро кончатся, заглядывал в кипящие кастрюли, подкладывая дрова в печь. Никакой помощи бабушка не оказывала. Она явно, что-то замыслила. Неужели так жестоко мстит за свой валенок?
... На блюде лежали большие, чуть похудевшие после варки, мои трофеи, но мне было уже не до них.
Обессиленный я сел за стол, глаза слипались. Бабушка трепала меня за ухо:
– Ешь!
Проголодавшийся за весь день я с трудом осилил одну глухариную ножку.
– Ешь! – настаивала бабушка.
– Больше не могу! – умолял я.
– Не можешь? – она улыбалась, явно добившись своего. – Если не можешь, зачем ты выбил весь выводок? Добывай столько, сколько сможешь съесть!
Я уронил голову на стол и заснул.
***
Через много лет.
В Казахстанево время праздничного застолья почётным гостям принесли сваренную баранью голову. Гостей спрашивали о профессии, и отвечающим хозяин подавал соответствующую часть головы.
– Кто охотник? – спросил хозяин?
Я признался, и мне подали глаз. Таков обычай, – пришлось съесть. В награду принесли пятизарядное ружьё.
Через час мы неслись по степи, догоняя стадо сайгаков.
Рогач упал после моего первого выстрела.
– Стреляйте! Стреляйте! – кричал хозяин. – Вон их сколько!
– Вашему столу с нашего стола! – сказал я. – Добывайте столько, сколько сможете съесть!
– Кто сказал? – удивился он.
– Бабушка!
Хозяин замолчал, поскольку для него мнение старших было законом.
Константин Скворцов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
