К истории с Павлом Петровичем Бажовым безусловно подходит метафора «проснулся знаменитым». Не отрицая величины таланта, всё же скажем, что в иной общественно-политической ситуации его сказовый дебют мог бы и не вызвать такого ажиотажа.
К этому времени в русской литературе работали два замечательных поморских литературных сказителя – Александр Писахов и Борис Шергин. Мало того, что происхождением своим оба были из сказительских семей (у Писахова бабка была сказительницей, а Шергин воспитывался в семье сказителей), у них и публикации сказовые появились гораздо раньше бажовских – у первого – в1924 г., а второго – в том же 1924 и затем в 1930 гг. И, тем не менее, подобной славы им не досталось. В эти годы в стране была обстановка совсем другого порядка, и руководству страны было не до народных истоков. Наоборот, полным ходом шло «раскрестьянивание» русского народа, да и само слово «русский» было заклеенно сверху лэйблом «советский, сиречь «вненациональный».
Но вот «планов громадьё» воплотилось в явь, и без всякой поддержки братьев по классу из капиталистических стран, и руководству страны стало ясно, что сила народа в его традиционных качествах, а не в теориях заграничных мудрецов и прочих носителей пенсне и бородок. И Бажов со своими сказами пришелся ровно к месту.
Хотя… хотя были и такие рецензенты, что восприняли первые бажовские сказы неприязненно. Дочь Ариадна вспоминает:
«– Это, Павел Петрович, я при всем уважении к вам печатать не стану, – сказала ему редактор сборника, которой отец впервые принес свои сказы (Должно быть, Е. М. Блинова, начинавшая редактировать «Рабочий фольклор на Урале»? – В. С.) – Это фальсификация фольклора.
Демьян Бедный впоследствии рассказывал отцу, что спас его от разгромной статьи о первых сказах. Редактор одного из центральных детских журналов вернул рукопись с категорическим и лаконичным отказом».
А еще был случай, когда на прочтение первых сказов в эфире областного радио из Всесоюзного радиокомитета пришла максимально отрицательная рецензия и только грамотная отповедь свердловских редакторов восстановила творческую репутацию Павла Петровича в глазах руководства Всесоюзного радио.
Так что нельзя утверждать, что в журнально-издательско-вещательной среде конца 30-х гг. царило непоколебимое единомыслие. Однако мнение большинства было на стороне почти не ведомого стране автора из Свердловска.
В той же «Литературной газете» за 11 марта1939 г. в номере, на 80% посвященном только что закончившемуся XVIII съезду ВКП(б) с публикацией речи т. Сталина, заключительный «подвал» посвящен… произведениям Бажова. Автор – известный московский прозаик Анна Караваева. Ее материал так и называется: «Сказы о народе».
В нем, кроме привычных дифирамбов в адрес автора, говорится еще вот что:
«Сказы «Каменный цветок», «Малахитовая шкатулка» и «Горный мастер» ярко отражают и еще одну характернейшую черту сказов – их реалистическую направленность. Пусть история, бытовые и производственные картины причудливо смешиваются с фантастикой, – основная струя сказов – глубоко реалистическая…
«Уральские сказы» являются одной из самых увлекательных книг, вышедших за последнее время в областных издательствах».
Любопытно, что сама книга (основной тираж) к этому времени все еще находилась в производстве, и знакомство со сказами пишущие о них осуществляли по публикациям в периодике и гранкам типографской верстки.
Интерес к уральскому сказочнику, появившемуся как бы вдруг и неоткуда, был в столице действительно большим. Уже в марте в Свердловск прибыли именитые визитеры – молодые, но уже орденоносные писатели Сергей Михалков (25 лет) и Константин Симонов (23 года), компанию им составили более старшие возрастом прозаик Ф. Левин и критик А. Роскин. Конечно, официально приезд был мотивирован тем, что бригада москвичей по решению правления ССП будет помогать местным литераторам в доведении их работ до нужного уровня, а за одним отберет и образчики лучшего из их творчества для публикации во всесоюзной печати. Но самое яркое для них событие этого почти десятидневного пребывания в столице Урала – конечно, встречи с Бажовым. Фотоснимки, сделанные фотокором «Уральского рабочего» Иваном Тюфяковым, запечатлели, как знаменитые москвичи старательно позируют перед объективом, обсев с обеих сторон скромного уральского сказочника, который посмеивается себе в усы над этой парадной, но все-таки, наверное, нужной для истории затеи…
Какие-то тексты из его будущей книги (видимо, из тех, что еще не публиковались в столичной периодике), москвичи увезли с собой и познакомили с ними А. А. Фадеева, одного из руководителей ССП.
Отъезд молодых знаменитостей из Свердловска состоялся где-то после 10 марта1939 г., а уже 29 марта на заседании приемной комиссии Союза писателей решение о приеме П. П. Бажова в члены Союза был окончательно утверждено, причем «поручителями» кандидата выступил А. Караваева, А. Фадеев, узнавшие его по рукописям, и А. Роскин, познакомившийся с Павлом Петровичем лично. Известен номер выписанного ему членского билета – 1467-й (столько официально признанных писателей было на тот момент во всем СССР – от Ленинграда до Камчатки).
Высокая оценка требует и соответствующего подтверждения. Практически все сказы, созданные Бажовым на этот момент, были уже опубликованы, а некоторые и неоднократно. Издательско-типографский молох требовал новой «пищи» и Павел Петрович вспоминает о своей «незавершенке» – исторической повести об атамане Золотом, вожаке чусовской вольницы времен Емельяна Пугачева.
Рукопись повести (или отдельных ее глав) Бажов еще в1936 г. давал читать бывшему в Свердловске московскому писателю Рувиму Фраерману, который вскоре опубликует знаменитую свою повесть о первой любви – «Дикая собака Динго». Однако дальше издательской заявки дело так и не продвинулось… Известно, что, в конце концов, Павел Петрович ссудил эту тему своему коллеге-писателю Константину Боголюбову, который и выпустил книжку «Атаман Золотой».
Почему Бажов не стал работать над этим сюжетом на милую ему историческую тему? Точного ответа он не дал. Но, скорее всего, дело в том, что Павел Петрович, как и многие литераторы (тот же К. Симонов!), выросшие из журналистики, на всю жизнь приобретали «синдром достоверности». Они могли с уверенностью писать лишь о том, что сами воочию видели или доподлинно знали. Читательское обвинение в неточности написанного было для них сродни обвинению в профнепригодности.
Вы спросите: а сказы?! Ведь ни Полоза, ни Хозяйки Бажов так же не видел и в гору сам не спускался… Но это не реалистические произведения. Деловую и фантастическую стороны сюжета Павел Петрович почерпнул из рассказов В. Хмелинина и других старых рабочих (благо, труд горщика и сноровка этой профессии не требуют глубины и широты инженерного интеллекта). Всё же остальное могло быть додумано литератором и тут уже никто не обвинит сказочника(!) в том, что он «недостоверен»…
Будучи честным в изображении факта, Павел Петрович понимал, что историческое исследование былой эпохи займет у него много времени и отберет немало сил. К. Боголюбов был значительно моложе, образованнее (закончил Пермский госуниверситет) и к тому помимо литературно-критической деятельности преподавал в комвузе. Ему было сноровистее заняться этой темой, что он и сделал.
…А Павел Петрович устремился в свой родной быв. Сысертский горный округ: за новыми темами и свежими впечатлениями – хмелининская-то копилка была исчерпана... Писателя по-прежнему интересовало прошлое края, но в его легендарной интерпретации. В творческой памяти Бажова всплывает имя Ермака.
«– Я сейчас занят «Ермаковыми лебедями», – признавался он редактору К. Рождественской. – Не знаю, как закружится. В Косом Броде, здесь близко, на воротах топором вырублены лебеди. Потом в Сысерти, там густой лес и называется он Лебяжьим. В народе такое предание держится, что лебеди показывали Ермаку дорогу в Сибирь. Очень любопытно. И непонятно, почему я раньше не вспомнил. Знал ведь, а не вспомнилось. Еще можно в народе пособирать об Ермаковой дороге… Ведь к старику подойдешь, скажешь – вот об Ермаке бы. Он: «А верно, я вот слышал от бабки». И свежейшую деталь скажет. Еще можно бы насобирать. Сохранилось. Поеду в Полевую (Полевской – В. С.) Она натолкнет, припомнится еще…».
Поездка «в Полевую» состоялась в июне1939 г. По счастливому случаю в попутчики себе Бажов пригласил фотографа и начинающего писателя Бориса Рябинина, благодаря которому мы знаем, как проходила эта поездка, и имеем фотосвидетельства пребывания автора «Малахитовой шкатулки» в родных местах.
«Мне довелось сопровождать Павла Петровича Бажова в поездке на его родину в Полевской район. Павел Петрович ехал туда после долголетнего перерыва…
На соседней скамье, за спиной Бажова, двое пассажиров – по виду колхозники – оживленно рассуждают о золотом самородке, найденном незадолго до того в здешних местах…
– А вы сами откуда будете? – поинтересовался он после продолжительной паузы.
– Из Полевского.
– Из Полевского? – оживился Бажов. – Ну, что, как он? Изменился?
Да есть кое-что. Криолит, завод большой. Гумёшки, говорят, разрабатывать опять хотят. Домов новых понастроили, стадион. Церква-то знали, где стояла?
– Знал.
– Ну, так тут, около этого места, стадион нынче…
Павел Петрович докурил папиросу, молчит и задумчиво щиплет бороду…
Езда не дальняя – от Свердловска до Полевского по прямой не более шестидесяти километров, – но Бажова «разбирает» нетерпение, хотя он и старается не показать этого.
– Вот они, Гумёшки, смотрите! – спешит показать он в окно.
Поезд медленно подтягивается к остановке. За окном видны обширные, заброшенные выработки. Там и сям торчат треногие буровые вышки. За ними, вдали – поселок у подножия невысокой облысевшей горы. По другую сторону железнодорожного полотна дымит большой, обнесенный забором, завод.
Выходим из вагона. Павел Петрович на ходу осматривается и вполголоса бормочет:
– Изменилось, изменилось… Неузнаваемо стало…»
В Полевском Бажов встретился со своим бывшим учеником по духовному училищу Бессоновым. С ним сходили на плотину – место бывшего турчаниновского медеплавильного завода, поднялись на Думную горку, где некогда стояла караулка дедушки Слышко. А на следующий день на выделенном райкомом «газике» отправились… на гору Азов. Оказывается, на удивление Павла Петровича, на нее можно было подняться на грузовике! По пути миновали Зюзельский рудник – источник сказа «Синюшкин колодец», сфотографировались в дупле старого пня…
«…Вот мы и наверху. Сколько здесь воздуха и света! Какая высота! Глубоко в зеленой долине белеют домики Полевского. Окрестные холмы с величавой высоты Азова кажутся едва заметными возвышенностями, весь рельеф сглажен, словно по нему прошлись утюгом. Плывут облака. Даль подернута дымкой.
– В ясную погоду отсюда Свердловск видно, – говорит наш проводник, служащий Зюзельского рудоуправления…
Побеседовав с дежурным, пошли полюбоваться на скалы «Ворота».
Они действительно похожи на ворота. Представьте себе две огромных каменных глыбы, поставленных «на попа»: одна против другой. Между ними – узкий проход метра в три шириной. Это своеобразный перевал через Азов. Темный окрас камней эффектно контрастирует с изумрудно-яркой, залитой солнцем зеленью травы и кустов.
– Не здесь ли девка-Азовка гостей принимала? – шутил Павел Петрович. – Эй, где ты? Откликнись! Покажись!..
На материале преданий об Азове построен один из самых первых его сказов – «Дорогое имячко». Долгое время Бажов ставил его в «Малахитовой шкатулке» головным. Открывая им книгу, писатель, по-видимому, специально хотел подчеркнуть фольклорные истоки своего творчества, его тесную связь с историей края.
Бажов говорил:
– Всякая легенда – не случайна. В них народ высказывался. Либо это – его желания, мечты; либо – попытка по-своему объяснить недоступные уму тайны природы; а иногда – всё вместе. Дело литератора, фольклориста – отыскать это зерно, правильно понять, объяснить его. Сказки не для одной забавы складывались. В настоящей, нефальсифицированной сказке обязательно есть народная мудрость и скрытый смысл, по-ученому – подтекст…
Спускаемся вниз, снова садимся в машину. Мотор не включен, но автомобиль легко скользит, придерживаясь проложенной на переднем пути колеи. Но… что это? Колея исчезла. Некоторое время шофер рулит наудачу, затем резко тормозит.
– Куда? – спрашивает он проводника.
Тот долго осматривается по сторонам и не очень уверенно указывает направление. Через пять минут уперлись в болото. Взяли правее – болото. Объехали влево – опять болото.
– Вот она, девка-Азовка, завела да и бросила! – шутит Павел Петрович…
Пока мы поднимались на Азов, в Зюзельке успели приготовиться к встрече. В клубе полно народа (как раз кончилась смена). Все ждут Бажова.
На сцене цветы; над сценой, на большом кумачевом полотнище, четкая надпись: «Привет нашему знатному земляку – писателю сказов народных – Павлу Петровичу Бажову».
Появление Павла Петровича было встречено продолжительными аплодисментами. Он растроган, смущен этим приемом…
Девочка татарка поднесла дорогому гостю букет полевых цветов (успели сбегать за цветами!), сказала приветствие сначала по-татарски, потом по-русски. Павел Петрович слушал, поднявшись на ноги, склонив голову немного вбок и глядя куда-то перед собой
Приняв цветы, он сказал:
– В альманахе «Уральский современник» скоро будет напечатана сказка «Синюшкин колодец». Это будет мой ответ зюзельским пионерам…
Следующий день посвятили осмотру криолитового завода…..
В коридоре заводуправления было необычно оживленно – ждали Бажова; всем хотелось видеть его.
В кабинет директора явился вызванный секретарем парткома один из местных старожилов.
– Познакомься, – сказал директор. – Это товарищ Бажов.
– И я Бажов.
Оба Бажовы и оба полевские.
– Может, родня? – поинтересовался парторг.
Сейчас же между двумя Бажовыми завязался оживленный разговор, в течение которого были припомнены Савельичи, Ивановичи, Васильевичи, после чего Бажов-местный объявил:
– Нет, я другого колена.
В сопровождении одного из инженеров мы отправились по цехам…
Бажова заинтересовала плавиковая кислота – тяжелая бесцветная, стекловидная жидкость, которую «не держит» ни стекло, ни свинец, ни железо, только – парафин…
Бажов внимательно слушал рассказ… Под конец неожиданно заявил:
– А ведь это (расплавление глинозема посредством изготовлявшегося на заводе криолита – В. С.) похоже на литературный процесс: механическая смесь различных компонентов должна войти в химическую реакцию и дать нечто совершенно новое, не похожее на старое. Что, скажешь, не так? – И прибавил через минуту: – Всё в писательском котле должно перекипеть так, чтобы получилось новое качество. Только тогда можно говорить о творчестве…»
Побывал Бажов на Северском заводе, встретился со старыми рабочими, вспомнили реалии недавней гражданской войны, зверства колчаковцев. Затем заехали на лесное озеро Церковник, образованное на месте выработки золотоносного места. И уж если речь зашла о самоцветах, то миновать село Полдневая (первоначально Полдневая крепость – отсюда и женский род в названии), которая считается родиной местного старательства, никак нельзя…
«К нашему приезду в сельсовете собрались сплошь старатели: кто в прошлом, кто в настоящем. В подавляющем большинстве люди в годах, с бородами. Уселись с достоинством вокруг стола, сдвинулись поплотнее и выжидающе умолкли, поглядывая на Павла Петровича: с какого де краю беседу начинать?..
А он сидит в центре живописной группы. Крепкие, здоровые, выдубленные на ветру лица; бороды с проседью, чисто-черные, рыжие («черемные»); выгоревшие на солнце волосы, подстриженные по-старинке, в скобку, глаза хитроватые, по которым ничего не прочтешь, в мелкой сетке беловатых морщинок; в глубине зрачков прячется природная сметка, практический ум; руки у всех заскорузлые, узловатые, в поры въелась несмываемая ничем чернота.
Павел Петрович среди них – как председатель этого необычного собрания. Знакомая книжечка-блокнот выложена на стол и раскрыта на чистой странице. Рядом карандаш…
– А как сорта делились?
– Четыре сорта было. Хризолит первый сорт – крупный, чистый, зеленый. Второй сорт – мельче. Третий – зеленый, с трещинами. Четвертый – желтый.
– А сейчас, считаете, можно работать? Есть еще хризолиты-то, не всё выбрали?
– Можно, можно работать. И зиму, и лето, – зашумели, заволновались вокруг, кивая согласно головами…
Павел Петрович сидел, облокотившись на стул и опустив глаза на раскрытый блокнот, лишь время от времени – когда задавал очередной вопрос – вскидывал глаза на собеседника…
– Тоскливо было подолгу в лесу жить?
– А это кому как. Есть у нас тут одно место, низменное такое. В лесу. Ничего место, сырое маленько только, – логотинка, словом. Сдавна Веселым логом зовут…
– Веселым? Это – почему?
Полуопущенные веки поднялись, за ними блеснул огонек любопытства, карандаш в маленькой, по-женски округлой руке неожиданно замер, готовый неторопливо вновь двинуться по бумаге.
Следует пространное и довольно запутанное объяснение, почему лог назвали веселым, «веселухиным», упоминаются какие-то немцы, приезжавшие в эти места и ни с чем уехавшие обратно, озорная девица, посводившая будто бы всех с ума, и т. д., – но Павел Петрович быстро уловил суть и не спеша набрасывает ее на бумаге.
Многое в этих рассказах уже утратило реальные очертания, превратилось в живую, ходячую легенду; тем более это возбуждает настойчивый, упорный интерес Павла Петровича, будит в нем новые мысли и предположения, воспламеняет воображение…»
Далее разговор переходит на «золотую» тему.
«В книжечке, рядом со словами «долгая руда», «веселухин ложок», появляется новая запись: «попутный лог». Туда же заносятся отдельные выражения, неожиданные словообразования и связанные со старательским делом незнакомые в других местах термины, которыми обильно уснащена речь стариков.
Вообще Бажов записывал мало. Случалось, что за всю беседу или за целый день нескончаемых разговоров, встреч, передвижений на машине, пешком, на лошади, отберет всего одно-два слово (бывало и ни одного), но зато уж это действительно слова-«золотники».
Поездки в родные края стали для Бажова делом постоянным. Жена писателя Валентина Александровна вспоминала, что во второй половине 20-х – в 30-х гг. Павел Петрович побывал в Сысертском и Полевском районах не менее шести раз, причем брал с собой стараших детей, когда они были еще школьниками. Привозил сюда и младшую дочь Ариадну, у которой навсегда сохранились светлые впечатления о родине отца. Теперь же, когда он стал знаменитым, а дети выросли, его контакты с быв. Сысертским горным округом приобрели еще более тесный характер.
Так, по приглашению Сысертского райкома и райисполкома он принимает участие в совещании по геологоразведке района с целью поиска новых месторождений полезных ископаемых – не как специалист, но как авторитет в «самоцветных» делах; Бажов пишет специальное письмо секретарю Полевского райкома ВКП(б) с просьбой сообщить пионерам Зюзельской школы, что 9 ноября по радио «с 5 до 5.45 вечера по нашему времени» будет читаться его сказ «Синюшкин колодец» – это исполнение обещания, данного ребятам во время встречи в июне. Правда, он обещал публикацию сказа, который «давно написан, а книжка все не издается из-за отсутствия бумаги». Как в этом поступке не увидеть в Бажове дара педагога? Обещал ребенку – надо выполнить. Иначе откуда же потом возьмется вера во всё остальное, что произносят и пишут в газетах взрослые дяди?
Педагоги знают, что дети, как и животные, интуитивно чувствуют доброе к себе расположение. Говоря сегодняшним языком, как бы считывают биополе взрослого – и тянутся к тому, в ком чувствуют добрую душу. Так писатель Бажов, сочинивший первые свои сказы отнюдь не для детской читательской аудитории, а единственно с целью сохранения и популяризации «взрослого» горщицкого фольклора, вдруг неожиданно для себя стал любимым писателем детворы. Дети-то, оказывается, «клюнув» первоначально на фантастические образы сказов, очень правильно поняли и главную суть этих литературно-фольклорных произведений: уважение к человеку труда, чья жизнь до революции была весьма не легкой. И это сочувствие к героям переросло в горячую любовь к писателю, который и по внешнему своему виду соответствовал образу сказителя. Дедко Слышко был на бумаге, и то в предисловии к сказам, а речь повествователя ребенок справедливо слышал из уст реального дедушки Бажова…
И вот здесь уместно выяснить жанровый вопрос о написанном Бажовым: что это всё-таки – «сказки» или «сказы»?
Знание значения суффикса «-к-» в словах русского языка безошибочно говорит нам, что «сказка» – это что-то маленькое, образованное от большого. А большое, исходное, и есть «сказ» – то есть нечто более солидное, нежели «сказка». Отсюда напрашивается вывод, что маленькая сказка образована специально для рассказывания маленьким. А вот сказ…
Впрочем, сам Бажов поначалу не больно был озабочен четким жанровым определением того, что писал. Его первые публикации, которые он еще привязывает к имени перворассказчика В. Хмелинина, имеют двоякий подзаголовок – где сказ, где сказка.
Хотя в предисловии «У караулки на Думной горе», которое Бажов сочинил для книжной публикации, на этот счет есть воспроизведенное им по памяти откровение дедка Слышка:
«…Сказку, говоришь? Сказку это, друг, про попа да про попадью. Такие тебе слушать рано, а то вот про курочку-рябушку да золото яичко, про лису с петухом и протча. Старухи маленьким сказывают. Ты поди, опоздал такие слушать, да и не умею я. Кои знал, и те позабыл. Про старинное житье – это вот помню. Много такого от своих стариков перенял да и потом слыхал. Тоже ведь на людях, поди-ка жил… Нагляделся, наслушался. Только это не сказки, а сказы да побывальщины прозываются. Иное, слышь-ко, и говорить не всякому можно. С опаской надо, а ты говоришь – сказку!..»
Выходит, сказы – это которые про «тайную силу». А как же другие, которые не про рудные и самоцветные дела – те же «Про «водолазов» или «Ермаковы лебеди» – их к какому жанру отнести?..
В строгом литературоведческом смысле эти его произведения полностью подпадают под определение сказовой прозы, поскольку повествование в них ведется не от лица автора, а от лица вымышленного рассказчика со своим неповторимым языком изложения и специфической – региональной и профессиональной лексикой, что и создает для нас, читателей, не видимый, но ощущаемый образ сказителя. Сам-то Бажов сказителем не является – он сугубый литератор, а вот герой его, означенный поначалу как дедко Слышко, а дальше и не упоминаемый вовсе, и есть тот источник, из уст которого мы якобы и слышим эти самые сказы…
Разумеется, Бажов не был первооткрывателем жанра литературного сказа в русской словесности. На ум приходят Н. С. Лесков с его Левшой, Андрей Печерский (П. И. Мельников) с его рассказами о Елпидифоре Перфильевиче, тот же Н. В. Гоголь, чьи малороссийские истории передаются нам, читателям, будто бы устами «пáсичника Рудóго Панькá». А повести «покойного Ивана Петровича Белкина» А. С. Пушкина – разве это не пример сказовой прозы? Другое дело, что письменная речь воображаемого Белкина по своему стилистическому окрасу весьма не далека от языка самого Пушкина и читатель, в конце концов, напрочь забывает об этом непонятном Белкине. Но формально – это тоже сказовая проза… Более того, и любимый писатель нашей интеллигенции М. М. Зощенко со своими юмористическими рассказами 20-х гг. – также представитель того же стилевого направления. А японские исследователи русского сказа относят в этот ряд даже А. И. Солженицына (вероятно, за «Матренин двор»), что спорно, но, возможно, по ряду причин и не лишено основания… Словом, это специфический филологический вопрос, которым я не собираюсь загружать читателя. Скажу лишь, что громкий и повсеместный успех книги «Малахитовая шкатулка», которая вышла в свет в июле1939 г. – как раз по возвращении Павла Петровича из поездки в Полевской, навсегда привязал жанровое определение «сказ» ко всей прозе этого рода, что стала выходить из-под его пера в дальнейшем…
Вернемся к воспоминаниям Б. Рябинина, где он рассказывает о встрече горняков с Бажовым:
«Дальше началось то, чем обычно всегда тяготился Павел Петрович: каждый выступающий считал своим непременным долгом сказать похвалу в адрес Бажова.
– Это при живом-то человеке?! – возмущался он в перерыве.
Популярность Бажова была исключительно велика. Его знали хорошо в лицо во многих городах и рабочих поселках края. Очень часто незнакомые люди здоровались с ним на улице».
Опять хочу напомнить, что эти события происходили до выхода его книги «Малахитовая шкатулка», которая всё еще находилась в процессе типографского производства и в продажу (широкое распространение) пока не поступала. Откуда же тогда такая известность? Ответ один: это заслуга тогдашних СМИ – газет, журналов, радио, где уже были опубликованы сказы из «полевского» цикла. А поскольку внимание народа к газетам в те годы было весьма высоким (к этому приложил руку и сам Бажов, работая в отделе писем «Крестьянской газеты»), то вся информация о нем и его творчестве поступила в массы оттуда. Тем более, что в дни празднования своего юбилея главная газета области «Уральский рабочий» отвела этой теме целую полосу – всю третью страницу, где помимо прочих материалов был опубликован и ставший теперь уже знаменитым фотоснимок А. Ананьина, на котором изображен сам Бажов и его дочь-школьница Ариадна.
Касательно чрезмерного возвеличивания «живого человека», на примере с Бажовым мы видим, что стремление к созданию «культа личности» – свойство, органично присущее нашему народу. Оно возникает не по разнарядке сверху, а от искренней любви к той или иной выдающейся личности. Ведь в отличие от того же И. В. Сталина Павел Петрович Бажов никакой реальной властью и даже мало-мальски административной силой не обладал – казалось, что же побуждало людей к выражению такой искренней благоприязни к нему? Ответ один: внутренняя любовь. И Бажова-то полевчанам было за что любить – он первый в их жизни человек, который описал то сокровенное (почему сказы и «тайные»), что хранилось в преданиях, передавалось из поколения в поколение и составляло как бы «код» полевчанина-горщика, старателя, заводчанина, камнереза… Писатель в прямом смысле говорил языком народа и это во многом потому, что сам был здешний по роду своему – полевской, заводский…
Мог ли Бажов топнуть ногой на своих читателей и почитателей за исключительное проявление чувств, не боясь обидеть тех, для кого он старался? Подумайте сами…
Там же корни всенародной любви к Чкалову, Стаханову, Ангéлиной (обратите внимание – это не к артистам или, по-сегодняшнему говоря, шоу-менам, а к людям труда и подвига во имя общего благополучия). Отсюда родился и всеуральский культ партийного вождя Кабакова, и конечно, культ членов Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с самим генсеком И. В. Сталиным. Выражение (пусть чрезмерное) всеобщей любви к таким людям – это свидетельство того, что народ понимает, принимает и поддерживает их линию. Какой же смысл с этим бороться? Ведь это реально оттолкнет массы в стан противника…Покажите мне такого деятеля, который бы в здравом уме пошел на подобный шаг?..
В параллель с тем, как ежедневно с июля1939 г. поступавшие в книжные магазины 500 свеженьких экземпляров «Малахитовой шкатулки» расхватывались свердловчанами, в местном ТЮЗе шла репетиция спектакля по мотивам сказов из этой книги. А свердловский композитор А. Фридлендер уже вынашивал идею написания либретто балета по « Медной горы Хозяйке».
Как вспоминал позднее К. М. Симонов, привезенные им и его товарищами в марте1939 г. из Свердловска рукописи сказов (хотя он пишет о вёрстке), способствовали тому, что книга бажовских произведений в составе 20 сказов была включена в тематический план издательства «Советский писатель» на1940 г.
А Павел Петрович уже собирал новую книгу. В одном из писем он сообщает: «…Район сказов будет значительно расширен. Кроме Полевского будут даны сказы, связанные с Мурзинкой, путем Ермака. Из «Малахитовой шкатулки» лишь один сказ войдет: «Золотой волос»…
Сборник должен был предположительно состоять из 10 сказовых текстов. Сюда он планировал включить и законченные до поездки в Полевской «Серебряное копытце» и «Синюшкин колодец». Создание последнего шло не гладко:
«– Значит, я «Синюшкиным туманом» (так первоначально – В. С. ) начинаю цикл сказов про первого добытчика, – признавался он редактору К. Рождественской. – У меня уже копошится в голове много тем, но только тем, пока еще неясно, в синюшкином тумане. Цикл таких сказов даст мне возможность выйти из Полевского и действие перенести в другие местности…
Вот… про бабку Синюшку я не знаю – кончать ли в мажоре или миноре. Как будто бы в миноре: парень погибает от смертной тоски… Но… народ свои сказки кончает победой добра. Да, это правильно. Так оно… Потом у меня три пёрышка: красное на жаркий день. Оно опять меня уводит к мажору. Хотел я такую деталь обыграть. В ту пору в Мраморском девки славились красотой. Но не долговеки. Чахотка. Так и говорили: «На мраморской жениться – вдовцом быть». А парней манит. У них, чахоточных, красота, сами знаете. Вот если парню дать такую деталь? В эту сторону повернуть?..»
Творческие сомнения были характерны для Бажова как литератора, что, конечно же, напрочь отметает все изначально возникавшие сомнения: а он ли автор, или может, все же Хмелинин?
Вот еще фрагмент его творческих размышлений вслух, записанных К. Рождественской:
«– Бабка Лукерья не много ли говорит? Я уж ее сокращал. Все-таки длинно кажется. Илья – немного неудобное имя, если брать с предлогами. Хорошее имя Егор, но оно у меня есть… Что если ему дать прозвище «Богата-богатина»? Из женских имен хорошее имя Домна. Девки в «бабке Синюшке» мне не нравятся. Мертвые столбы. А что не хватает – не могу понять.
Я сказала, что сказ «Синюшкин колодец» несколько отличается по стилю от прежних сказов, которые вошли в печатающийся сборник. Он согласился:
– Я сам чувствую. Это другой стиль. Ни одного «слышь-ко» не употребил. Хмелининские сказы, те густо обросли бытом, поминутно отходы в сторону. Здесь этого нет. Обнажена фабула... Не знаю. Я мог бы и усложнить. Внести подробности, как он работал на прииске, еще лиц, но мне не хочется. Можно два колодца – два глаза, бездонные, понимаете? Это у меня мелькнуло после вчерашнего разговора…
Павла Петровича смущало и начало сказа.
– А что если «бабку Синюшку» начать так? – и он сказал тот текст, который затем стал окончательным».
Конечно, после первых громких сказовых успехов Бажова уже все – и читатели, и писатели, и издатели воспринимали не иначе как автора, работающего исключительно в сказовой манере. И потому, когда Павел Петрович принес в Свердлгиз в детский альманах «Золотые зерна» автобиографическую повесть «Зеленая кобылка», редактор оказалась в замешательстве. Она планировала поместить туда сказ «от Бажова», а тут – «сбой жанра» – вдруг сугубо реалистическая повесть. В другой раз ее бы и отставить до следующего случая, но ведь повесть-то детская! Когда еще оказия выйдет ее опубликовать… И Клавдия Васильевна (а это была опять Рождественская) предложила, чтобы не разрушать сложившийся уже, говоря по-современному, имидж Бажова как автора сказового, дать «Зеленую кобылку», но под псевдонимом. На удивление, Бажов сразу же согласился и «посмеиваясь, сообщил тут же: «Егорша Колдунков». Так публикацию и подписали.
Думается, Павел Петрович намеренно решил сыграть в мистификацию, поскольку, не отказываясь от славы «сказочника», всё же мыслил себя писателем более широкого диапазона и захотел проверить, а как будет воспринято его реалистическое письмо, если не связывать его с уже знакомым всем и осиянным славой именем «П. Бажов»?
И что же? Сработало!
Даже ближайший соратник по цеху – свердловский рецензент К. Боголюбов не разгадал криптограмму коллеги. А пристально следящий за всем произрастающим на уральской литературной ниве ленинградец А. Бармин буквально взорвался недоумением:
«Кто этот Колдунков? Почему я его до сих пор не знаю? Не первая же его вещь «Зеленая кобылка». Хороший язык, понимание детскости, владение фабулой, экономия средств в создании характеров, наполненность пейзажей и бытовых описаний – всё доказывает, что автор не новичок. Вы устроили конкурс на читательский успех: «Напишите, что лучше всего?» Если бы мне было 12 лет, я написал бы: «Дорогая редакция, из альманаха мне больше всего понравилась «Зеленая кобылка».
Я полагаю, Павел Петрович после такого отклика втайне потер руки: ведь в этом импровизированном «конкурсе» реалист Е. Колдунков перемог сказочника П. Бажова! Ага, есть еще порох в пороховницах!..
Этот анонимный успех подвúг Павла Петровича к сочинению продолжения, уже, разумеется, под своим именем. Им задумывается повесть «Крашеный панок».
Панок – это коленный сустав от коровьей ноги, атрибут уличной игры деревенских (и заводских) ребятишек в бабки (конечно, не в современном понимании этого слова). Панок – бита, а хорошая бита – половина успеха и предмет зависти соперников. Сам Бажов неоднократно упоминал об этой повести, делясь перспективными замыслами. И даже сохранились текстовые заготовки к ней. Но этим дело и закончилось…
Вероятно, Бажов внутренне уже прикипел к короткому – лаконичному, но емкому по мысли и образности жанру сказа фольклорно-легендарного характера, к возможности, говоря о прошлом, славить и осуждать явления настоящего, что делало сказы актуальными, несмотря на их видимую историчность. Ну, да и повышенный спрос на таковую его литературную продукцию имел на писателя не последнее влияние.
Во второй половине1939 г. им созданы сказы «Огневушка-Поскакушка» и «Травяная западёнка», в первом квартале1940 г. родились «Ключ-камень» и «Хрупкая веточка». Первые три были предназначены для будущего сборника «горных сказок».
Тем временем, бажовские сюжеты активно выходят и на самодеятельную сцену. В апреле Павел Петрович с группой товарищей выезжает в Кировград (быв. Калату) на просмотр спектакля по «Малахитовой шкатулке». Надо полагать, навещает могилу погибшего в1935 г. сына.
В мае инсценировку того же сказа видит в свердловском Дворце пионеров (быв. Харитоновский дворец) в рамках городского смотра детского творчества. В июне он уже оценивает этот спектакль как член жюри областного смотра.
А 12 сентября1940 г. в Свердлгизе вторая книжка «нового» Бажова, вернее Е. Колдункова, «Зеленая кобылка» выходит отдельным изданием.
Тут, наверное, надо внести ясность, откуда у Павла Петровича такой псевдоним.
Заводское население быв. Сысертского горного округа в значительной степени – это обрусевшие выходцы из северных угро-финских племен: пермяков и зырян. Сам Бажов также признавал свои корни оттуда, говоря, что его дальними предками наверняка были зыряне (думаю, по генотипу он все же ближе к пермякам). Став носителями русского языка, эти новокрещёны сохраняли остатки лексики своего первородного языка и в быту не редко их использовали. Каким образом? А вот каким.
Бажов вспоминал, что еще в период его учебы в Екатеринбургском духовном училище однажды «швейцар-зырянин» сказал ему: «К тебе приходил Петухов». У мальчика не было знакомого с такой фамилией, и тогда швейцар стал описывать его внешность. «Так это Поткин!» – догадался Паша. «Какая разница, – возразил швейцар, – Поткин или Петухов?» Дело в том, что по-зырянски «потка» и есть петух… Другие случаи таких «двойных фамилий» приводятся самим Бажовым в послесловии к первому изданию «Малахитовой шкатулки». Он говорит, что русский аналог реликтовой в своей основе фамилии, сохранялся в уличном прозвище, и приводит в качестве примера две таких пары: у Турыгиных было прозвище Бураковы, поскольку туземное «турыга» – это бурак по-руссуки; а Тулункины носили прозвище Кожины, так как тулун – «кожа, снятая рукавом».
Так вот «бажить» или «бажúть» – это значит «колдовать» (не накликать, а предвещать – мы уже писали об этом в первой главе). Отсюда Бажовы (Бажевы) имели в Сысерти уличное прозвище Колдунковы. Любопытно, что при отдельном издании1940 г. повести «Зеленая кобылка» Павел Петрович сохранил на обложке этот псевдоним. Видать, в память о детстве.
11 сентября1940 г. на отчетно-перевыборном собрании Свердловского областного отделения ССП Павел Петрович был в третий раз избран (по сути, переизбран) в правление региональной организации, а через девять дней лидер свердловских писателей А. Савчук, ставший депутатом городского Совета, передает свои полномочия Бажову и тот становится ответственным секретарем Свердловской писательской организации. В действительности на этот момент он был не только старейшим свердловским писателем, но и самым известным, авторитетным и популярным сочинителем среди собратьев по перу. Таким образом, Павел Петрович после двухлетнего перерыва снова был вынужден выйти на службу, пусть и в творческой организации.
Став руководителем, Павел Петрович считает возможным вернуться к неприятному факту своей биографии более чем шестилетней давности, когда ему как «неправильно указавшему» стаж пребывания в ВКП(б), вынесли строгий выговор, который висел на нем все эти годы, с просьбой о снятии такового. Партсобрание свердловских писателей поддержало его просьбу, и спустя два месяца она была удовлетворена вышестоящим партийным органом.
Осенью этого же года он заканчивает, наконец, сказ «Ермаковы лебеди», в котором делает достоянием широкой гласности легенду об уральском происхождении Ермака. Эта народная версия в его интерпретации показалась настолько убедительной, что редакция БСЭ («Большой советской энциклопедии») предложила ему изложить этот взгляд в статье для включения в соответствующий том БСЭ. К чести Павла Петровича, слава не застила ему глаз и он отказался, сославшись на отсутствие достоверных подтверждений этих «досужих предположений».
А в конце ноября Павла Петровича, как автора первоосновы и соавтора пьесы по сказам вместе с артистами свердловского ТЮЗа пригласили в Москву, на Всесоюзный смотр театров для детей, где уральцы и представили «Малахитовую шкатулку».
Нужно сказать несколько не очень приятных слов о том, как родилась эта пьеса. Она была создана специально для постановки к вышеупомянутому смотру. Эту работу по инициативе театра выполняли двое – сам автор и начинающий драматург Серафим Корольков. Результат, надо полагать, вышел приличный, поскольку был зарегистрирован Главреперткомом и рекомендован для постановки. Пьеса, поставленная в свердловском ТЮЗе режиссером К. Бережным имела успех и получила хорошую прессу. А в рецензии под названием «Заслуженный успех» Вл. Ильичев, забыв (или не знав) об участии в создании инсценировки самого П. П. Бажова, все лавры воздал одному С. Королькову, у которого, как сейчас говорят, от успеха «снесло крышу». Иначе никак не объяснить то, что он стал требовать указывать на афишах только его имя. Более того, когда Королькову стало известно о постановке по согласованию с Бажовым пьесы на самодеятельной сцене в Кировграде, он послал туда ложную телеграмму, что де Репертком запретил постановку этого варианта пьесы и предложил взамен другой, исключительно свой, якобы утвержденный репертуарным ведомством… То же повторилось и с постановкой во Дворце пионеров. Благо, с тридцатилетним авантюристом быстро разобрались, и прежде всего, в Союзе писателей, где он числился кандидатом.
По воспоминаниям К. В. Боголюбова, А. Ф. Савчук, бывший тогда еще руководителем писательской организации, узнав об этом факте, «буквально рассвирепел, созвал правление.
– Это гнусный плагиат! Какую нужно иметь наглость, чтобы присвоить себе чужое произведение? Гнать за это надо из организации, – гремел он».
Корольков был исключен из кандидатов в ССП и вскоре покинул Свердловск. Дальнейшая его творческая судьба уральцам неизвестна.
Разумеется, на спектакле в Москве он не присутствовал. А выступление уральских артистов 22 ноября1940 г. прошло на ура. С Павлом Петровичем тут же заключили договора на экранизацию «Малахитовой шкатулки» сразу две столичных киностудии – «Мосфильм» и «Союзмультфильм».
А дома в Свердловске его уже ждал подписанный в печать новый сборник для детей «Морозко», где у «дедушки Бажова» шли «Огневушка-Поскакушка» и «Серебряное копытце», названные по выходе книжки рецензентом И. Халтуриным «удивительными сказками, не имеющими предшественниц в литературе».
Уже упомянутый выше А. Бармин в ленинградском литературном журнале «Звезда» (последнем номере за1940 г.) как бы подвел итог спорам о том, что такое бажовские сказы – фольклор или литература: «Малахитовая шкатулка» – личное творчество и личная удача П. П. Бажова. Это не фольклор, но имеет все основания стать фольклором».
Так заканчивались для Павла Петровича 30-е гг. и начинались 40-е.
Это было, пожалуй, самое счастливое время в жизни нашего героя. Пройдя жизненный путь в шесть десятков лет, он неожиданно для самого себя оказался на вершине литературной славы. Еще три года назад решением бюро обкома он был превращен в безработного старца, всеми брошенного и практически вычеркнутого из активной жизни. И вдруг – известен на всю страну и возведен в первый ряд советских сочинителей. Его сказы – на драматической сцене, а будут еще в балете и на киноэкране. Сегодня его книжки читает Урал, а завтра – опять же, вся страна читать будет. Это ли не предмет вожделения любого писателя?..
Говоря словами Вождя, «жить стало лучше, жить стало веселее». И это было характерно для страны в целом. Предвоенные годы благодаря осуществленной индустриализации и коллективизации сельского хозяйства по уровню жизни были несравнимы с началом десятилетия. Зерновая проблема в стране была решена. Скажем, валовый сбор зерна в СССР в1937 г. составил 7350 млн. пудов – это на 2860 млн. пудов больше, чем в 1928 г., то есть до начала коллективизации. В1940 г. в стране уже не было карточек, и продукты питания продавались свободно.
Интересное свидетельство о тогдашнем уровне жизни нашлось в повести известного очеркиста В. Овечкина «С фронтовым приветом», написанной в военном1944 г. Один из ее неглавных персонажей – старшина Крапивка рассуждает:
« – Эх… какая жизнь распрекрасная установилась у нас перед войной, да и не ценили мы ее как следует. Подумать только: два с полтиной килограмм селедок стоил, бери, сколько хочешь, хоть бочонок. Астраханская, залом, в руку толщиной, спинка, как у поросенка, сало из нее течет. А донская, высший сорт, четыре пятьдесят, в маринаде, с лавровым листиком? В какой магазин не заглянешь, полки трещат от продуктов. Колбаса всяких сортов: любительская, чайная, варшавская, краковская, сосиски, сардельки, консервы, балыки, копчености. А выпивки – хоть залейся: от простой белой до тех ликеров включительно, в глиняных кувшинчиках, что как раскупоришь, так запах идет по всей комнате, будто духи разлили. Да дешево же все было! Три пятнадцать четвертушка белой стоила. Без карточек, без очереди».
Понятное дело, не везде наблюдалось такое изобилие, одно дело в столице, другое – на периферии. Но гастроном №1 на ул. Вайнера в Свердловске по своему ассортименту, наверное, не уступал среднемосковскому продуктовому магазину. Другое дело, возможность все это купить была не всех, но вероятно, у многих – иначе для кого же заполнялись продуктами прилавки? Современных консервантов тогда еще не выдумали…
Павел Петрович оставался главным кормильцем семьи из пяти человек. И хотя по анкетам иждивецев у него числилось двое – жена и дочь-школьница (теща и золовка получали хоть не великие, но всё пенсии), на его доход от литературной деятельности жили все вместе. С вступлением в должность руководителя писательской организации в бюджет семьи добавилась и зарплата ответсекретаря. При этом гардероб Бажова не претерпел изменений – черная толстовка под ремешок и заправленные в сапоги брюки оставались и его прозодеждой, и праздничным нарядом. Он как бы навсегда врос в сложившийся у читателя образ сказителя из уральских мастеровых.
Фотография конца 30-х гг. сохранила для истории факт приезда на родину старшей дочери Ольги с семьей. Они снялись вшестером в саду – отец, мать, Ольга с мужем и сыном Володей и сестрой Ариадной на фоне родительского дома.
Осенью1939 г. пришла телеграмма с Дальнего Востока: и вторая дочь Елена одарила родителей внуком. Александр родился в Комсомольске-на-Амуре 22 ноября.
Жизнь принимала облик традиционной русской семьи, в составе которой – уже представители четырех поколений. И всех объединял дом на ул. Чапаева, 11, в котором жили старшие и куда тянулась душа и мысли младших.
С выходом свердловского тиража «Малахитовой шкатулки» дом и его седобородого хозяина стали засыпать письмами с просьбой прислать экземпляр книги. Писали не только читатели, но и организации. Такое письмо пришло от Детиздата, который тоже, вероятно, не хотел оставаться в стороне от тогдашнего издательского «мэйнстрима». Такое же письмо направили автору из Союза советских писателей, где хотели, наконец, увидеть в действительности, за что же они поддержали кандидатуру П. П. Бажова при вступлении в ССП. Письмо написала Анна Караваева. Она же позже и вспоминала о получившемся курьезе с этой книгой:
«Я написала Павлу Петровичу, прося выслать мне «Малахитовую шкалулку». Прошло некоторое время – в Москву приехал писатель А. Ф. Савчук.
– Получили от Павла Петровича «Малахитовую шкатулку»? – спросил он меня.
– А разве он уже послал ее мне?
– Да, конечно. Я сам видел! Павел Петрович послал ее в адрес Союза писателей СССР.
– Но где же она?! Почему же я ее не получила?
Начались поиски «Малахитовой шкатулки». Кто-то видел книгу, кто-то смотрел, кто-то вслух цитировал сказы… а, в общем, книга пропала, – проще говоря, ее «зачитали» поклонники. Я была бесконечно огорчена, снова написала Павлу Петровичу, и вскоре книга была у меня».
Наряду с этим Бажов с готовностью откликается и на предложение «Правды» сделать очерк об одном из ударников третьей пятилетки шахтере-бурильщике из Красноуральска И. Янкине. Творческий результат его поездки публикуется в центральном органе ВКП(б) 5 января1941 г.
А параллельно по материалам этой поездки рождается и новый сказ.
Снова воспоминания К. Рождественской:
«Вернувшись... Павел Петрович неожиданно заговорил о названии нового, мне неизвестного сказа.
– Как, по-вашему, такой заголовок «Зеркало Хозяйки горы»? Три слова. Не могу найти. Пока не уложится заголовок, не могу начать. «Горное зеркало» – не в том духе. Подумать надо.
– Значит, новый сказ?
– Новый. Ездил в Красноуральск. Там скольжение медного колчедана. трещинноватость. Получается зеркало. Я вспомнил одно поверье о зеркале. Там, конечно, фантастика, гнев и т. д. Вот над этим и думаю.
Сейчас, когда перечитываешь «Таюткино зеркальце» (о нем шла речь), думаешь: как причудливо иногда идет процесс художественного творчества. Живой образ из современности вдруг всколыхнул в памяти далекое, давно забытое поверье. Мы не имели бы, вероятно, чудесного «Таюткина зеркальца», если бы Бажов не съездил в Красноуральск».
В феврале Павел Петрович сочиняет беллетризованный очерк, или очерк-рассказ «Разделительная черта», в котором рассказывается о старом (положительном) инженере, который, тем не менее, сомневается в способностях рабочего «прочесть лекцию» и оказывается к своей радости посрамленным… Станочник-новатор Тимин, выступая в клубе перед рабочими и ИТР завода, показывает себя весьма компетентным токарем, способным к освоению новой техники и, более того, к рационализации труда за счет использования новых приспособлений и приемов труда.
Инженер Крутилин, вернувшись домой, находит в книге цитату Ленина, который в1919 г., когда еще никаких пятилеток не было, призывал коммунистов именно к таком отношению к труду: «Коммунизм – есть высшая против капитализма производительность труда добровольных, сознательных, объединенных, использующих передовую технику рабочих».
Собственно, эта цитата, скорее всего, и стала отправной точкой для Павла Петровича, который выстроил всю литературную конструкцию «Разделительной черты» применительно к ней. Эта заданность при всем профессионализме написанного ощущается… И потому, скорее всего, Бажов не стал публиковать это произведение в газете или журнале.
Зачем же тогда он писал эту «Разделительную черту»? 7 и 8 марта1941 г. состоялось очередное собрание Свердловского отделения ССП, на котором Бажов выступал с докладом о современной тематике в произведениях руководимых им писателей, потому и заказ «Правды» пришелся вовремя, и «продолжение» про токаря Тимина, где есть ссылка на рекорд Янкина, тоже – нельзя же говорить с трибуны о том, к чему сам не имеешь прямого отношения…
Как руководитель местной писательской организации Бажов теперь уже по должности встречается со всеми столичными коллегами, которые с той или иной целью приезжают в Свердловск. В январе он беседует с Финком, Леонидовым, Арго и Шубиным, в марте – апреле – принимает А. С. Серафимовича, после смерти А. М. Горького – самого авторитетного в СССР пролетарского писателя, «одного из родоначальников советской литературы». На служебной машине собкора «Известий» В. Старикова он отвозит мэтра в гостиницу «Большой Урал» и, по воспоминаниям журналиста, за рюмкой чая по случаю встречи слышит от него очередную интерпретацию высокой оценки своих сказов:
« – Книжица ваша весьма основательная, Павел Петрович, – говорил он. – И судьба у нее будет самая добрая. Уж поверьте старому писателю и читателю. От истоков русского языка, русской народности идете. Глубокие у вас корни, на хорошей почве укоренились…
Павел Петрович улыбчиво похмыкивал, все поглаживая бороду, проводя рукою снизу до шеи.
– Не перехвалите, Александр Серафимович. Все-таки это ведь всего-то сказочки.
– Ан нет, дорогуша. Такие сказочки романа стоят!»
Желающих «посмотреть» Бажова вживе среди москвичей-писателей было так много, что на всех командировочных денег в ССП не хватило бы, и решили, пользуясь оказией – созывом Всероссийской творческой конференеции, пригласить в Москву его самого.
Апрель1941 г. выдался урожайным на такого рода мероприятия. Только что закончилась конференция московских писателей. В параллель с упомянутой Всероссийской в столице проходила творческая конференция драматургов и следом началась Декада армянской литературы. Всё это говорит о серьезности руководства литературным процессом в стране, которое осуществляло Правление ССП.
Всероссийская конференция, на которую были приглашены со всех концов России писатели, уже серьезно заявившие себя первыми произведениями, началась 14 апреля и длилась целый месяц. Чем же так долго можно было заниматься? Чтением и всесторонним обсуждением произведений прибывших на встречу 16 литераторов, среди которых были те, кто потом станут известными на всю страну: прозаики Георгий Марков из Иркутска и Константин Коничев из Архангельска, поэты Николай Рыленков из Смоленска и Анатолий Софронов из Ростова-на-Дону, критик и литературовед Борис Рюриков из г. Горького. Свердловск представлял поэт Николай Куштум, а Бажова пригласили, разумеется, не для разбора – его авторитет как мастера в литературе был уже утвержден, а, как сказано выше, для знакомства с ним более широкой аудитории.
Главным мероприятием, в котором был задействован Павел Петрович, стал его персональный творческий вечер в Центральном доме литераторов на ул. Воровского (ныне Поварскáя), или Клубе писателей, как он тогда именовался.
О том, как готовилось и проходило это мероприятие, рассказала та же Анна Караваева:
«Вызвав Павла Петровича в Москву, мы хотели, понятно, как можно более впечатляюще ознакомить аудиторию с его творчеством. Пригласили из числа знаменитых наших чтецов Е. Д. Турчанинову и Д. Н. Орлова. Узнав, что Евдокия Дмитриевна Турчанинова, одна из любимых артисток Малого театра, живо откликнулась на приглашение Союза писателей прочесть по своему выбору некоторые сказы, я позвонила ей, выразила нашу общую признательность и тут же спросила, понравились ли ей бажовские сказы. Она отозвалась о сказах с горячей похвалой:
– Это золотая проза! А Бажов Павел Петрович – это просто кудесник какой-то, чародей!..
В ожидании вечера у нас, в центральном доме литераторов, мы, несколько писателей-москвичей, окружив Павла Петровича, начали было его расспрашивать о том, как писалась «Малахитовая шкатулка». Он выслушал все вопросы, обращенные к нему, и, слегка пожав плечами, застенчиво и мягко улыбнулся.
– Рассказать? Да ведь я уже все рассказал… в предисловии-то к моей книжке все есть, нового ничего не скажу.
Впоследствии я не раз замечала в характере Павла Петровича эту скупую на слова скромность – он не любил говорить о себе. Он как бы считал возможным рассказать только какой-то необходимый минимум о своей работе, а все остальное предоставлял воображению собеседника, особенно если беседовал с литератором. Однажды мне довелось слышать его интервью корреспонденту одной из центральных наших газет. Корреспондент, совсем еще юноша, очевидно воображал, что писатели приблизительно все одинаковы, и задавал автору «Малахитовой шкатулки» вопросы такого характера и в таком количестве, как уже привык задавать всем. Павел Петрович отвечал ему в своей манере – ясно и скупо. Юноша придумывал все новые вопросы. Павел Петрович терпеливо повторял уже сказанное. Юноша настаивал, а Павел Петрович мягко, но решительно отводил все попытки корреспондента навязать ему то, что он хотел и не считал нужным развивать в беседе».
Анна Александровна точно подметила манеру Бажова говорить лишь то, что он считал нужным и возможным.
Снова А. Караваева:
«…Вечер прошел тепло и сердечно, наши знаменитые чтецы прекрасно прочли несколько сказов… и все мы от души поздравили Павла Петровича с успехом. Каждому, кто приглядывался к нему, нетрудно было себе представить, что, конечно, Бажов с волнением ехал в Москву, что вечер и дружеский прием в Союзе советских писателей растрогали его. После вечера я спросила его, как понравилась ему эта дружеская встреча, он ответил кратко:
– Хорошо.
Потом разгладив прозрачную седую бороду и улыбнувшись светлыми грустными глазами, он повторил:
– Всё было хорошо».
Расставались, довольные друг другом. Наверняка благодарный гость приглашал москвичей посетить Урал, обещая показать невиданное ими прежде, и столичные коллеги горячо обещали приехать с ответным визитом, не подозревая, что у многих из них возможность приехать в Свердловск возникнет очень скоро, и цель поездки будет носить далеко не познавательный характер.
Владимир Сутырин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
